Клеймо Солнца (СИ)

ГЛАВА 15 (ДЭННИС). ОКТАРИНОВЫЙ ЦВЕТ

«Ты можешь… показать мне то, что… носишь на груди?»

«Иоланто, что с твоим телом?»

«Тело просто исцеляется. Мысленно. Сознание работает до тех пор, пока рана не затягивается».

«Поздравляю, с первой задачей ты справился»…

«Я проиграл».

Мой внутренний голос повторяет это вновь и вновь, как одержимый. Он лучше моего знает: для меня любые совместные с генералом «проекты» — это билет в один конец.

Слишком много голосов в моём сознании. Когда я открываю дверь, то слышу ещё один — в реальности. Он принадлежит Сьерре:

— Почему ты это всё просто не прекратил?! Почему ты не…

При виде меня майор замолкает на полуслове. Я делаю глубокий вдох, когда наши взгляды встречаются, а потом поворачиваюсь к генералу: он сидит перед экраном и широко улыбается, отчего омерзительно искажается его лицо.

— Что скажешь? — воодушевлённо спрашивает он, жестом указывая на стул, и мне приходится сесть рядом.

— Вначале реакция мозга была стандартной, — говорю я, — но потом активизировались и миндалевидное тело, и префронтальная кора, даже гиппокамп и кора передней островковой доли большого мозга…

Генерал хмурится, когда прерывает меня:

— Что это значит?

— Это значит, за короткий срок оказалось задействовано непривычно большое количество участков мозга, — объясняю я как можно проще, но для Бронсона даже такого небольшого количества слов в предложении оказывается всё равно чересчур много.

Он продолжает глупо на меня смотреть, и, надеясь скрыть возникающее во мне раздражение, я отворачиваюсь к экрану и ввожу на клавиатуре несколько команд, чтобы улучшить качество видео.

— Либо у вас виртуальное кресло у него барахлит, либо…

— Либо — что? — торопит генерал.

— Либо она физиологически обладает таким уровнем контроля, чтобы быть в состоянии отслеживать этапы сканирования головного мозга и сознательно убирать возникающие барьеры. Однако…

Пока я говорю, руки продолжают работать, и вот полупрозрачный человеческий силуэт, сидящий в позе лотоса, становится более чётким, в груди людей отчаяннее мерцают звёзды, планета между ладонями пронзительнее светится голубизной, а цветные пятна на ней кажутся ярче.

— … однако виртуальные наркоманки этого не умеют? — вновь прерывает Бронсон, на этот раз довольно усмехаясь.

Образы на экране исчезают, как и в первый раз, оставляя только чёрный фон. Я перевожу взгляд на генерала: он выглядит очень гордым тем, что догадался, о чём пойдёт речь. Но я спешу его разочаровать:

— Этого вообще никто не умеет, — говорю вкрадчиво, наблюдая, как генерал сходит с лица и, на удивление… прячет взгляд.

— Это всё, что возможно раздобыть? — переводит он тему, ясно давая понять, что никаких ответов я, конечно, не получу. Собственно, так я и думал.

— Да, — признаюсь неохотно, а потом добавляю: — Не знаю, чем это может помочь…

— Ты справился с первой задачей, — уверенно прерывает Бронсон.

Стараюсь не задумываться, почему он говорит «с первой». Мне не нужны проблемы, и я уже начинаю подниматься, всей душой надеясь, что могу убраться отсюда куда подальше.

— Ты много чем можешь быть полезен, как и я тебе. Но нет взаимного доверия. А жаль.

От удивления у меня буквально приоткрывается рот. Я прикусываю язык слишком поздно — прежде успеваю спросить:

— Кто она?

Бронсоны — оба одновременно — смотрят на меня с удивлением: во взгляде генерала мелькает решимость, а потом досада, в глазах Сьерры заметно откровенное разочарование и даже злость.

— Ты не готов к такому разговору, — устало произносит Бронсон и сообщает приказным тоном: — Свободен.

Я сжимаю губы, но ничего не говорю в ответ.

— Тебя проводят до Стеклянного дома.

Невольно усмехаюсь этому дополнению: как будто, если меня отсюда не увести, то я смогу спрятаться в Бункере, да так, чтобы никто не нашёл. Раньше я был уверен, что, помня о моём прошлом, простые люди будут меня страшиться, но, похоже, опасается и генерал Третьего крыла.

Я пытаюсь не думать об этом, когда выхожу от Бронсона, возвращаюсь в кабинет и принимаюсь за работу над записями снов того парнишки, что приходил ко мне вчера и вновь придёт завтра. Однако его самые жуткие страхи больше не трогают меня, как и не умиляют трогательные образы. Постоянно мысленно возвращаюсь к тому, что вообще не должно меня волновать. Из-за этого работа продвигается не быстрее улитки, ещё и контуженной. Я могу только радоваться, что уже поздно и скоро домой.

В сознании вновь и вновь возникают изумрудно-зелёные глаза девушки, просто неземные. Пускай это линзы, но какие технологии могут обеспечить цветы, растущие прямо на теле? Кто у нас производит такие гиперреалистические костюмы? «Они и есть настоящие». Как объяснить чёрные слёзы?..

Незнакомка была так напугана. Пускай, у неё проблемы с законом, но зачем потребовался мой кулон? «Ты можешь… показать мне то, что… носишь на груди?» Это лишь аккумулятор на солнечной батарее, который позволяет мне заряжать гаджеты, если я забыл сделать это дома. Однако девушка сжимала его в руках, как драгоценность, будто он способен решить вопрос жизни и смерти…

«Иоланто, что с твоим телом?» Что имела в виду девушак? Просто догадалась, кто я такой? Но что значит «Иоланто»?..

Я сказал генералу правду: реакцию при попытке погружения в чужой разум можно было бы посчитать стандартной, однако активизировалось непривычно большое количество участков, а потом… До сих пор меня не покидает безумная мысль, будто девушка самостоятельно блокировала защитные барьеры…

«Тело просто исцеляется. Мысленно. Сознание работает до тех пор, пока рана не затягивается». Такая фраза — слишком заумная, даже для виртуальной наркоманки, которые любят красивые словечки. К тому же, не знаю ни одной вымышленной вселенной, где встречалась бы подобная идея. При желании этому можно было бы найти объяснение, как и возможно проанализировать активность мозга и странные образы, возникающие в сознании девушки. Но что объяснить я не смогу, так это чей-то взгляд, который я отчётливо на себе чувствовал. Можно солгать, будто это был Бронсон, но взгляд ощущался совсем с другой стороны — от девушки, хоть её глаза и были закрыты. Я уверен, что не сошёл с ума. Темнота в моей груди в тот момент стала почти осязаема. Я достаточно давно никого не обнимал, чтобы ни с чем другим не перепутать это сладкое ощущение, когда чувствуешь, как чьи-то заботливые и нежные руки сжимают тебя в объятиях… Хотя в этот самый момент девушка от меня, наоборот, отшатнулась…

Такого не бывает. Внутренний голос прав: в мистический бред я никогда не верил. Однако это больше, чем вера, — я знаю, что чувствовал, и знаю, что мне не привиделось.

Встряхиваю головой, пытаясь прогнать мысли. Не помню, когда последний раз так много думал об одном и том же, будто пытаясь разгадать загадку. Не помню, чтобы когда-нибудь вообще вновь и вновь вспоминал девушку, которую видел только однажды и даже не знаю её имени. «Ещё и виртуальную наркоманку», — подначивает внутренний голос, хотя следом появляется и другая мысль: «Она кто угодно, только не виртуальная наркоманка…»

Надеясь избавиться от ненужных мыслей, достаю из ящика альбом и, не до конца осознавая, что делаю, открываю пустую страницу, начинаю царапать бумагу карандашом. Под рукой только простой, из-за чего рисунок лишён каких-либо цветов, но краем сознания я отслеживаю, что глаза, возникающие на бумаге, очень похожи на глаза незнакомки. У меня никогда не получались портреты, но сегодня что-то изменилось.

Мои руки словно сами собой изображают очертания девушки, цветы, растущие прямо на коже — пускай не точно такие же, ведь я их не рассматривал так, чтобы запомнить все детали, — но общая картина кажется достаточно похожей на реальную. Пока я рисую, в голове воцаряется блаженная тишина, с каждым штрихом чувствуется, как меня покидают удивление и замешательство, а на смену им приходит… любопытство.

Всё-таки кто она такая?..

— Он до тебя добрался, — раздаётся надо мной испуганный женский голос, и я внезапно возвращаюсь в реальность. В тот же миг поспешно закрываю альбом и поднимаюсь, оборачиваясь к Ребекке.

— Ты её видела, — произношу я убеждённо, за считанные секунды понимая, что девушку моя начальница с лёгкостью узнала.

Взгляд Ребекки кажется таким же испуганным, каким звучал её голос пару мгновений назад. Значит, интуиция меня не обманула.

— Кто она? — спрашиваю я.

Начальница не отводит взгляд, но и на вопрос не отвечает.

— Тебе это не нужно, — только и говорит она.

Мне нечем крыть, поэтому я молчу, надеясь на то, что Ребекка всё-таки решит ответить.

— Ты забыл о нашем уговоре? — удивлённо спрашивает она, а, может, так напоминает. Но в этом нет необходимости.

— Помню, — признаюсь я Ребекке.

— Тогда ради чего ты хочешь его нарушить?

Она испытывающее смотрит на меня.

Действительно, ради чего?

Я сжимаю губы, иначе, наверное, открывал бы и закрывал рот, так ничего и не сказав. Выглядело бы глупо.

— Бронсон дал понять, что не отказался бы от моей помощи, — произношу я медленно, — мне любопытно, что могло… — не особенно хочется открываться, ведь у меня всегда это плохо получалось, но я могу довериться немногим, и Ребекка точно входит в их число, поэтому я продолжаю, — вынудить генерала в этом признаться.

Объяснение звучит неплохо. «Не для Дэнниса Рилса», — приводит меня в чувство внутренний голос, и поэтому я больше ничего не говорю. В полной тишине мы с Ребеккой долго смотрим друг на друга.

— Тебе это не нужно, — вновь произносит она, словно никак не может подобрать другие слова. Внимательно прищурившись и что-то отыскав в моих глазах, начальница понижает голос, когда говорит: — Послушай, ты знаешь, что будет означать твоё сотрудничество с Бронсоном. Любое, — подчёркивает она. — Не изменяй традициям, которые сам же создал: они не раз тебя выручали. — Наверное, на моём лице отражаются ещё какие-то эмоции, потому что Ребекка продолжает с откровенной досадой: — Если ты решил провернуть хоть одно дело с генералом, то знай, что для тебя это равнозначно самоубийству. Помогать его организовывать не стану.

Я горько усмехаюсь, скорее, из-за упрямства.

— Сдашь меня отцу?

Только когда я произношу эти слова, понимаю, что вопрос звучит грубовато. Мы смотрим друг на друга, и я не решаюсь ни просить прощения, ни объяснять свои слова. Ребекка смягчается первой и говорит очень тихо:

— Ты знаешь, что нет. — А потом она произносит почти жалобно: — Я надеялась, что тебя в это не втянут. Пообещай, что не будешь ничего делать.

Я отлично помню её недавний разговор с Бронсоном, и в груди зарождается трепет.

— Знаю, — признаюсь невольно, — и безмерно тебе благодарен.

— Но-о-о? — вопросительно тянет Ребекка, слишком хорошо зная меня и догадываясь, каким будет продолжение.

— Обещаю, что сам не буду стремиться что-либо предпринимать.

Моя начальница недовольно хмурится, осознавая, как я переворачиваю фразу, но знает, что большего ждать от меня не приходится. Я никогда не любил чёткие формулировки, зная, как они связывают по рукам и ногам.

— Подойдёт. Для начала, — неохотно соглашается она.

Я решаю, что на сегодня хватит с меня новостей и пора домой, но когда я уже оказываюсь почти перед самой дверью, Ребекка окликает меня:

— Дэн, у тебя есть предположения, кто эта девушка?

Я оборачиваюсь и на моём лице наверняка отражается удивление, но я как можно скорее беру себя в руки.

— Я пытаюсь поверить, что она — виртуальная наркоманка с хорошим эстетическим вкусом, — признаюсь я. — Потому что, если это не так, — невольно понижаю голос, — то не решусь строить предположения.

«Ведь они будут слишком смелыми, чтобы быть правдой», — дополняет мой внутренний голос, но я нахожу в себе силы промолчать. Мне действительно не нужны проблемы. И я не намерен нарушать обещание, данное Ребекке Олфорд.

Поэтому, когда начальница не говорит мне в ответ ничего, я просто ухожу, не задавая вопросов.

* * *

— Ты так рано? — спрашивает меня Коди на следующее утро. Его брови удивлённо приподнимаются. — На станции произошёл какой-то сбой? — шутливо продолжает он, и мне требуется приложить усилие, чтобы промолчать.

Мы в тишине поднимаемся на лифте, но когда выходим, а я так ничего и не отвечаю, друг говорит уже серьёзнее:

— Что-то произошло?

Ни за что не признаюсь, что отвратительно спал, а к утру решил, что хватит с меня этой пытки, и отправился на работу. Ведь следующим вопросом станет: «Тебя что-то тревожило?» — а отвечать на него я совсем не готов. В другой раз можно было бы по привычке отшутиться, но сегодня мне по душе быть упрямым придурком, поэтому, хорошо осознавая, что могу оттолкнуть друга своими словами, я произношу:

— Едва ли можно описать приход на работу вовремя словами «что-то произошло». Произошёл график работы Стеклянного дома. Не более.

Раздражения не слишком много, но достаточно, чтобы я не посчитал его серьёзным и не захотел с ним справляться. Зато теперь, глядя на то, как Коди смотрит на меня безрадостно и растерянно, мне становится легче; глупый и подлый трюк, но жизнь вообще несправедлива. Вину я почувствую позже, а пока ощущаю лишь нездоровое воодушевление, которое хоть как-то возвращает моё воспалённое сознание к реальности. Однажды я расскажу кому-нибудь, о чём думал в эту ночь, но пока не готов признаться даже себе.

Я захожу в кабинет и вижу парнишку, который уже приходил. Должно быть, я успел привыкнуть к его внешности: несмотря на болезненность, сегодня мне кажется, что юноша выглядит вполне бодро.

— Ребекка Олфорд сказала дожидаться тебя, — говорит он, а я могу только усмехнуться: разумеется, теперь моя начальница будет находить как можно больше работы, лишь бы я был занят делом. Я бы не думал о ней так, не знай, что сегодня заниматься юношей она обещала сама.

— Значит, ты сделал то, что она велела. Молодец, — то ли хвалю я, то ли издеваюсь.

Жестом приглашаю его сесть в виртуальное кресло, а сам опускаюсь на стул рядом. Я успеваю запустить систему, но не вижу, чтобы парень торопился исполнить мою просьбу с тем же рвением, что и наказ Ребекки. Оборачиваюсь и вопросительно смотрю на юношу.

— Проходи, пожалуйста, — приглашаю подчёркнуто вежливо.

Он смотрит на меня некоторое время, но так и не двигается с места.

— В прошлый раз мы так и не познакомились, — говорит он наконец-то.

Я отворачиваюсь, возвращаясь к работе. Надеваю линзу и перчатки.

— Ты знаешь, кто я, — бросаю, не глядя на парня.

— Верно, — соглашается он. — Дэннис Рилс. Однако я не сын влиятельного человека, чтобы ты мог без представления меня узнать. Но ты не спросил моё имя.

Я тихо усмехаюсь.

— Найти его в анкете не составляет труда, — объясняю терпеливо.

Через несколько мгновений юноша оказывается рядом со мной и не отходит, так что я поднимаю на него взгляд. Большие светлые глаза смотрят выжидающе и так же проникновенно, как и в прошлый раз, словно парень читает все мои мысли.

— Марвин Вуд, — произношу я, догадываясь, что гость не отвяжется, не желая признаваться даже самому себе, что заглянул в его анкету ещё в тот вечер, когда работал над его снами впервые.

— Почему мы не познакомились, как принято? — настаивает он.

Интуиция редко обманывает меня, а этот парнишка кажется толковым. Я гоню таких из своего окружения, потому что чем к большему числу людей привяжусь, тем уязвимее буду.

— В этом не было необходимости, — с готовностью лгу я, — все данные уже находились в анкете.

Точнее, не совсем лгу, ведь это правда, но не основная причина, почему я веду себя так, будто не знаю элементарных правил приличия.

Замечаю, как Марвин поджимает губы. Он моим ответом явно недоволен, но наконец садится в виртуальное кресло и говорит:

— Моя жизнь изменилась. Раньше приёмные родители не разрешали мне погружаться в дополненную реальность. Теперь я могу заниматься. Они гордятся, что я буду создавать миры.

Пока он рассказывает, я замечаю, что, как и в прошлый раз, экран рябит, и внутренне ругаюсь, потому что вчера намеренно всё проверил, чтобы такое больше не повторялось.

— И, хотя понятия не имею, что нужно делать, я теперь — эйдетический визуализатор! — восклицает Марвин нарочито весело, а потом добавляет неожиданно грустно: — Забавно, как будто бы раньше им не был. Что изменилось? Мне поставили официальный диагноз?

Я ввожу несколько команд, и пока они выполняются, поворачиваюсь к юноше: он смотрит на меня, явно ожидая ответа. Что я могу ему сказать? Произношу первое, что приходит в голову:

— Яркие сны — это не болезнь.

— Конечно, нет, — охотно соглашается он. — Всего лишь сон, во время которого ко мне подключают датчики, сохраняющие образы из моего сознания, — он повторяет слова, произнесённые мной в прошлый раз, почти дословно. — Весь процесс проходит без моего участия. Тогда в чём заключается моя заслуга?

— Мы едим овощи и фрукты, потому что они вкусные и полезные. Они не стараются, чтобы быть такими. Тогда в чём их заслуга?

Мгновение Марвин молчит, а потом решает:

— Глупый пример.

Полностью согласен, но не признаюсь в этом. Я говорю другое:

— Зато наглядный. Есть и другие причины для беспокойства?

— Да, — прямо говорит парень. — Виртуальными наркоманами становятся люди, которые слишком часто погружались в дополненную реальность и потеряли связь с объективной действительностью.

Снова об этом…

— Я уже говорил тебе, — спокойно начинаю я, — создатели миров…

— Обычно этим не страдают. Помню. Но… что если в итоге я окажусь не настолько создателем, как все думают?

— Нет процентного соотношения, — парирую я. — Ты либо создатель, либо нет. Как мы выяснили в прошлый раз, образы, которые создаёт твоё сознание, пригодятся для виртуальных вселенных. Даже более того. Так что не о чем беспокоиться.

— Ты слишком добрый для сына влиятельного человека, — вдруг говорит Марвин, застав меня врасплох, и требуется некоторое время, чтобы я придумал, как отшутиться:

— Маскировка — одно из моих достоинств.

— Но я говорил о другом, — не унимается юноша. — Я не только создатель… А обладаю ещё какими-то… другими особенностями? — Чтобы произнести эту фразу, Марвину приходится несколько раз делать ощутимые по продолжительности паузы. Я довольно быстро перестаю улавливать смысл, поэтому просто смотрю на парня, ожидая продолжения. — Тебе легко со мной общаться по какой-то причине.

То ли утверждение, то ли вопрос — по интонации не скажешь однозначно. Да и формулировка оставляет желать лучшего, но, да, в чём-то он прав.

— Я ведь не обычный подросток, да? — неуверенно произносит он. — Я слышал разговоры обо мне. Некоторые в моём окружении считают, что моя аура октаринового цвета.

Я замираю и просто часто моргаю, глядя на Марвина. Эта тема не просто полна загадок — она болезненная, лично для меня. И судя по испуганному, но любопытному взгляду моего гостя, он это знает.

Нужно срочно взять себя в руки.

— Если ты веришь в эзотерику, — говорю я равнодушно, насколько могу, — то тебе лучше обратиться к другому специалисту.

Я оборачиваюсь к голубоватому экрану прямо в воздухе, который вижу только благодаря линзе дополненной реальности, но юноша вновь привлекает моё внимание:

— Я этим не увлекаюсь, просто знаю, что… другой. И ты, мне кажется, тоже знаешь.

Это смелое заявление.

Я невольно перевожу взгляд на Марвина, но вижу не его, а те образы из сознания юноши, которые я рисовал на бумаге: полуразрушенная башня древнего замка, окружённая стаями воронов, окутанная плотным туманом, и тёмные силуэты многоруких чудовищ. Я помню роботов с красными горящими глазами и клацающими челюстями, с лысыми головами, скрытыми масками, с искусственным и настоящим человеческими черепами вместо голов. Мой внутренний взор вновь видит высоких страшных роботов, чьи тела напоминают человеческие скелеты, и можно отследить каждое костлявое ребро; огромное лоснящееся чёрным туманом существо без глаз, с длинными гибкими руками, сжимающими его голову и шею… Все эти образы я помню во всех деталях, словно вижу их вновь прямо сейчас.

— Твои видения характерны для эйдетических визуализаторов, — говорю я внезапно севшим голосом. — Диагнозы ставить я не имею права. Это всё, что могу сказать.

«Это всё, что готов сказать», — если быть откровенным.

— Образы в моей голове предсказуемые, такие же, как у других? — уточняет Марвин с любопытством, но и небольшим волнением, а я вновь удивляюсь тому, как он строит фразы.

— Чаще всего у разных людей они бывают похожими, — объясняю я, наблюдая, как парень выдыхает, едва ли не облегчённо.

— Я не прошу диагнозов, — возвращается он к предыдущей теме. — Только отчёт о психологическом состоянии. По-моему, вы пишите такие.

— Верно, — соглашаюсь я: мы их действительно составляем. А ещё должны оказывать психологическую помощь. Но почти никто этого не делает.

— Сегодня ты разговорчивее, — шутливо замечаю я. — Это первое, что я указал бы в отчёте.

Он изображает недовольную гримасу, а я внутренне радуюсь, что хоть в этот раз ирония сработала.

— Редко так бывает, — признаётся Марвин. — Обычно я предпочитаю одиночество.

— Что ж, ладно, — решаю я, пока не начался настоящий сеанс терапии. Он хочет правду, он её получит. — Думаю, твои родители остались на Земле или погибли во время Реньювинга. Ты растёшь в приёмной семье, скорее всего, один из родителей — человек, а другой — артифик новейшего поколения, вероятно, мама. И тебе это не очень нравится.

Лицо парня становится совсем бледным, и вновь бросается в глаза болезненность, которую я заметил при первой встрече.

— Всё так, — наконец-то реагирует Марвин и, видимо, получив достаточную порцию верной информации о себе, меняет тему: — Ты сказал, что есть образы, близкие сознанию многих людей. Но есть и другие?

Вопрос безопаснее предыдущих, поэтому я охотно на него отвечаю:

— Да, существуют видения, которые создаются сознанием конкретного человека.

— Ты мои ещё не видел. — Это не вопрос, поэтому я предпочитаю промолчать. — В более раннем возрасте мне диагностировали аутизм, — вдруг говорит Марвин. — Я смутно помню тот период, но уверен, что не ошибаюсь в диагнозе. Я всегда плохо переносил шум и большие скопления людей, любил уединение и одиночество. Сейчас мало, что поменялось в этом отношении. Но я начал разговаривать, а раньше с меня было не вытянуть лишнего слова.

В комнате вдруг становится душно. Я отодвигаюсь от виртуального кресла, словно так мне станет легче дышать, но Марвин продолжает:

— Я не люблю яркий свет, резкие звуки, а также изобилие электроприборов, ведь рядом со мной гаджеты иногда выходят из строя.

Виртуальное кресло барахлило ещё в прошлый раз, и даже сейчас, после стольких команд, которые должны были устранить ошибки, всё ещё глючит время от времени. Я пытаюсь убедить себя, что это лишь ничего не значащее совпадение, пока Марвин продолжает:

— Мне удаётся успокаивать других. Я даже могу облегчать чью-то боль.

Чувствую, как начинают дрожать мои руки, и поспешно опускаю их, чтобы парень не увидел моего волнения. Он замечает, однако остаётся спокойным и продолжает:

— Я был и остаюсь подвержен большому количеству аллергий. Терпеть не могу продукты с высокой концентрацией сахара, кофеина и ненатуральных добавок. Я не знаю, но может быть, попробовать вегетарианство?

Помню я хорошо эти особенности…

Не сразу понимаю, что вопрос Марвина не риторический: юноша смотрит на меня широко распахнутыми глазами и ждёт ответа. Мне отчаянно хочется сказать что-нибудь колкое и ироничное, что сможет развеять установившееся напряжение, но язык прирос к нёбу и не слушается. А дышать становится всё труднее.

— Зачем ты говоришь это мне? — наконец с трудом произношу я.

— Хочу разобраться в себе. Ты сказал, что визуализаторы едва ли могут потеряться в дополненной реальности, — говорит он. — Но что если это не единственная моя особенность, что если я действительно кристальный ребёнок?

Эти слова ударяют меня как будто физически, и я невольно отшатываюсь, но Марвин, прекрасно заметив это, всё-таки продолжает:

— Что тогда со мной будет в реальности? Разве я не подвержен тому, чтобы потеряться в виртуальных вселенных?

Я не знаю, что сказать. Хватаю ртом воздух, делая вид, что просто пытаюсь что-то ответить, но никак не найду подходящих слов. Тоже плохо, но не хуже, чем признаться, что я в шоке и не могу с собой совладать.

— Если это правда, что будет, когда приёмные родители узнают, что я не только создатель виртуальных миров? — задаёт следующий вопрос Марвин, и в его глазах отражается настоящий страх.

Я хватаюсь за этот вопрос, как за спасательный круг:

— Твои приёмные родители были против, чтобы ты погружался в выдуманную реальность, но разрешили это делать, как только выяснилось, кто ты. Если ты действительно… — я не готов произнести эти слова, поэтому под проницательным взглядом парня заменяю их более безопасными, — особый ребёнок, они и это примут. Со временем. К счастью, люди умеют долго жить.

Моя последняя фраза звучит до безнадёжности глупо, но это правда: удлинять свою жизнь человечество в буквальном смысле научилось.

— И моя долгая жизнь превратиться в службу кому-то влиятельному… — задумчиво произносит Марвин, обжигая мою душу правдой.

На этот раз мне совсем нечего ответить.

Мы молчим очень долго, а я так и не могу собраться с мыслями.

— Ты ведь уже встречался с такими, как я? — произносит парень так тихо, что смысл его вопроса доходит до меня спустя несколько секунд.

Мой взгляд почти испуганно бродит по худому лицу парнишки, по носу с горбинкой, белёсым волосам, бровям и ресницам, которые делают внешность такой необычной. Как и при первой встрече, большие светлые глаза смотрят на меня с любопытством и проникновенно, пока я вновь и вновь прокручиваю в голове, что виртуальное кресло барахлило с самого начала, да и экран рябил… Как я мог сразу не догадаться?..

Наверняка, моё лицо становится таким же бледным, каким кажется кожа Марвина. Если не ещё белее…

Избранный мальчик. Особый ребёнок, который жил и учился в специальной школе для таких же одарённых, как он. Тот, кто заговорил очень поздно, настолько, что у него успели заподозрить аутизм, тот, кто выводил технику из строя одним только своим присутствием, но умел облегчать боль других людей и был настолько умным не по годам, что оказался причастен к созданию станции… Один из спасителей человечества. Кристальный ребёнок.

— Твой брат, верно?

Я не в силах произнести ответ.

От него, будучи ещё совсем ребёнком, я узнал о предстоящей катастрофе. Он сломал судьбу невинной девушке и, хотя они встречались много лет, не сделал ничего, чтобы помочь ей перебраться на станцию. Он, убитый новостью о том, что наша мама так и не ступила на борт Тальпы, всё-таки остался тем же придурком, каким всегда был…

Я всегда находился в тени его славы, но если бы проблема была в этом… Я восхищался его умом, но презирал — за то, что он безропотно служит нашему отцу и правительству. Забавно, ведь он считал наоборот и не раз повторял мне: «Ты ведь любишь делать только то, что тебе велят. Ты не умеешь никого ни в чём убеждать». Разве он был не прав? Ведь убеждать я и правда не умею…

— В прошлый раз ты сказал, что не видишь сны, — голос Марвина возвращает меня к реальности. — Только воспоминания.

Я резко поднимаю взгляд. Думал, что, когда я произнёс эти слова, юноша уже крепко спал. Не успеваю об этом поразмыслить, как он продолжает:

— Тебя мучает то, что ты делал?

То, что я делал. Моё прошлое. Мои грехи…

Я молча поднимаюсь, дрожащими ладонями беру стакан воды и белую таблетку, протягиваю их Марвину, как и в прошлый раз.

— Пей, — велю я, и мой собственный голос кажется мне низким и грубым.

Парень сканирует меня большими светлыми глазами, вновь поджимает губы, как уже делал сегодня, но берёт таблетку и стакан из моих дрожащих рук. Он кладёт таблетку в рот и делает несколько больших глотков воды. Наши взгляды встречаются, когда он откидывается на спинку кресла.

— Уверен, сегодня ты увидишь самых страшных существ, живущих в моём сознании, — предупреждает парень спокойно, как ни в чём не бывало. — Они жуткие, намного хуже тех, кого ты уже видел. Неважно, какого цвета моя аура, — горько усмехается парень, а потом зевает, — со временем страхи наверняка любую её съедят.

Его слова, слишком философские для такого юного парнишки, восхищают и пугают меня одновременно.

— Но тебе, чтобы увидеть собственные страхи, даже не нужно пить таблетку и засыпать, — вдруг говорит он, заставляя меня сжать челюсти. — Встреча с прошлым — вот, что пугает тебя сильнее всего остального.

Я прикладываю усилие, чтобы промолчать. В прошлый раз Марвин услышал мой ответ, хотя должен был уже уснуть. А я не готов больше открывать свою душу, какого цвета аура не была бы у человека.

Но правда в том, что парень прав. Встреча с прошлым пугает меня сильнее всего…

ГЛАВА 16 (ДЭННИС). ЗЛОБНЫЙ СМЕХ

Я сказал правду: у разных людей встречаются общие видения — существа с длинными ногами или руками, множественными конечностями и головами. Глубокие детские страхи обычно выражаются в образах более бесформенных, но индивидуальных для каждого человека. Однако только травмы, полученные в подростковом и более взрослом возрасте, получают гораздо более причудливые формы — настолько простые и запутанные одновременно, что в них хочется разбираться, как в головоломке.

Очень редко видения одного человека могут напоминать видения другого. Они выстраиваются почти в таком же порядке и вызывают помимо страха ещё массу других чувств. И если образы, родившиеся в сознании Марвина, я мог бы как-то объяснить, то те, что видел много лет назад совсем у другого человека, который никак не мог в тот момент знать реалии будущего, пугают меня по-настоящему…

Трудно не верить в кристальных детей, когда встречаешь их воочию. «Но я не знаю, что видел», — упрямится внутренний голос, и я понимаю, что не готов с ним спорить, потому что мне тоже так легче — спрятаться от правды, которая всё равно не облегчила бы мою жизнь.

Против собственной воли я думаю о страхах Марвина целый день, до самой ночи, пока занимаюсь текущей работой. Глубокое погружение в вымышленные миры не справляется с тем, чтобы я забыл действительность. Находиться здесь и сейчас — это сегодня не про меня.

К реальности в полной мере меня возвращает момент, когда гаснет свет, электричество исчезает, и виртуальное кресло отключается. Вспышки молнии озаряют кабинет, а затем ударяет гром. Только теперь я наконец замечаю, что на улице стемнело и льёт дождь. Замираю посреди комнаты, наблюдая, как в дверном проёме возникает, подобно привидению, человеческий силуэт. Успеваю подумать только о том, что это, вероятно, плод моего воображения, но тень произносит гудящим голосом:

— Тебе ведь хочется получить ответы.

Раздаётся очередной оглушающий удар грома. Я попал в какой-то дешёвый фильм?

— Когда я прихожу в Стеклянный дом, это может выглядеть так, будто мне нечего делать, — говорит мужчина, медленно приближаясь ко мне в темноте, — но мои визиты имеют цель: я присматриваюсь к работникам. Мне нужна команда. Я искал каждого, кому смогу доверять. Эта дорога привела меня к тебе. Но я должен спросить: когда в последний раз ты видел отца?

Одного скрипучего голоса и тяжёлой походки достаточно, чтобы с лёгкостью узнать Бронсона. Вопрос неопасный, и я перебираю в голове события, однако даже не помню, когда подобное случалось, и честно отвечаю:

— Давно.

Генерал задумчиво кивает. Вспышки молнии озаряют его лицо, а я внезапно чувствую, что дальнейший разговор не сулит мне ничего хорошего.

— Ты ведь по-прежнему боишься за неё? — понизив голос, со значимостью спрашивает Бронсон, делая ударение на последнем слове.

Он говорит не о своей дочери.

Моё тело каменеет, и даже когда генерал останавливается прямо передо мной, я не двигаюсь с места. Судорожно пытаюсь придумать ответ, чтобы убедить, что никакие волнения не терзают меня ежесекундно, но генерал ловит мой взгляд и, будто наслаждаясь, растягивает слова:

— Да-а-а, ничего не изменилось. Она по-прежнему остаётся твоей слабостью. Тальпой правят не только Верховный Наставник и динаты. Ты знаешь: в Эпицентре остались люди, которые могли бы тебе помочь. Или наоборот, — Бронсон делает многозначительную паузу.

Если бы у меня была шерсть, то она точно стала бы дыбом на загривке. Но я знаю, что угрозы генерала — пускай чересчур претенциозные, однако не пустые. Внутри всё пылает, и я не успеваю обдумать слова, как уже произношу:

— Не втягивайте её. О чём бы не шла речь.

Генерал, воодушевлённый моим откликом, достаточно эмоциональным, чтобы я мысленно уже себя отругал, усмехается и говорит:

— Разумеется, она останется в стороне. Но если хоть одна душа узнает о том, что здесь происходит, на дно со мной пойдёшь не только ты, но и она.

В моей голове слова Бронсона отдаются эхом.

— Дело серьёзное, — продолжает генерал, — и я не прошу тебя рисковать просто так. Каждый должен получать вознаграждение, достойное его стараний. Я смогу отплатить за верность. Если ты поможешь мне и будешь хранить молчание, я сделаю всё, чтобы ты мог видеть её чаще.

Я смотрю на генерала. Даже не моргаю. Не думаю ни о чём. Не могу схватиться ни за одну мысль, пока вдруг в сознании не звучит женский голос: «Тебе это не нужно»; «Ради чего ты хочешь нарушить наш уговор?»; «Ты знаешь, что будет означать твоё сотрудничество с Бронсоном. Любое. Не изменяй традициям, которые сам же создал: они не раз выручали тебя. Если ты решил провернуть хоть одно дело с генералом, то знай, что для тебя это равнозначно самоубийству. Помогать его организовывать не стану»; «Пообещай, что не будешь ничего делать». Голос Ребекки утихает, и я вспоминаю собственный ответ: «Обещаю, что сам не буду стремиться что-либо предпринимать».

Раскат грома напоминает мне о том, что время идёт, а моё окаменевшее тело не слушается: руки висят вдоль туловища, ноги кажутся ватными, пересохший язык медленно и неохотно отлепляется от нёба, когда я наконец откликаюсь на слова генерала:

— Заманчивое предложение. Хорошо бы узнать, о чём вообще идёт речь.

Вспышки молнии продолжают озарять комнату, и в их мимолётном свете видно, как коварно искажается лицо Бронсона.

— Долгое время Третьему крылу было запрещено участвовать в самых соблазнительных экспедициях, — говорит он хитро, а я пытаюсь сосредоточиться.

Что это? Поиски новых миров? Попытка отправить корабли с людьми дальше в космос? Возможны сотни вариантов.

— Если нам и удавалось принимать участие в операциях, то трофеи оказывались в наших руках очень редко и в таком виде… — генерал замолкает на несколько секунд, а затем, усмехнувшись, продолжает, — мягко сказать, плачевном. В основном, мы получали только образцы. После того, как их изучал Эпицентр.

Новейшие технологические разработки. Но какие? Если бы речь шла о роботах нового поколения, моя интуиция не твердила бы мне о скрытой опасности, солнечное сплетение не скручивало бы от спазма.

— Этот эксперимент вернёт нам статус, — продолжает Бронсон, а в моём сознании эхом разносится слово «эксперимент».

— Я даже не думал, что у них так ярко горят рисунки на теле, — усмехается генерал, но в голосе нет восхищения — скорее презрение и шок.

— Светлячок — неплохое название, — фыркает генерал задумчиво. — Насекомое, — растягивает он слово, как будто наслаждаясь. — Хорошо звучит.

Светлячок.

Меня пронзает догадка. Так бывает, когда пытаешься вспомнить какое-то слово, оно вертится на языке, но поймать его никак не получается…

— Чёрт их знает, как они подыхают, — продолжает Бронсон озабоченно.

В моей голове почти раздаётся щелчок.

Сердце уходит в пятки на несколько долгих секунд. Вспышка молнии ярко озаряет лицо Бронсона, и в его потемневших глазах я вижу себя самого — шокированного, напуганного, как мальчишка, который живёт глубоко во мне.

А потом я чувствую, что задыхаюсь.

«Самые соблазнительные экспедиции» — возвращение на Землю. «Трофеи» — люди с планеты. «Плачевный вид» — это убитые солнечные люди.

Я думал, слухи о светлячках — бессмысленная болтовня. Но это не плод воспалённого сознания. Вероятно, они действительно существуют — люди, которые выжили после глобальной катастрофы…

И одна из них в Бункере генерала.

На краю сознания звучат слова Коди: «А вдруг они были на Земле?..» Наверняка он даже не представлял, что такое возможно…

— Я хочу изучить этих существ, — продолжает Бронсон, а я с трудом делаю неглубокие вдохи, чтобы не задохнуться совсем. Голос генерала с трудом достигает моего сознания, словно я вдруг оказался под водой. — Если оно сдохнет, у меня ничего не получится. Ты привёл объект в чувство. Помоги моим людям выяснить, чем он отличается от нас, как подчинить это своей воле, как проследить, чтобы оно себя не грохнуло. В случае, если ты справишься и внушишь мне доверие, то станешь причастным к тем, кто наконец изменит расстановку сил на космической станции.

Поток слов генерала поднимает в моей душе настоящую панику, и даже маленькие вдохи делать нестерпимо трудно.

— Итак, мне нужен учёный, — не унимается Бронсон ни на секунду, и краем сознания я понимаю, что это отличный знак, ведь генерал не видит, в каком состоянии я нахожусь, или же это я его умело это скрываю, что прямо сейчас кажется настоящим чудом. — Мне нужен учёный, который умеет хранить тайны и может быть солдатом, способным выполнять приказы. Как думаешь, справишься?

«Я?»

Если не подойду ему, сможет ли он от меня избавиться? Он знает, чей я сын, так что вряд ли это будет просто. Но возможно — или нет?..

В ушах звенит, и вдруг голос генерала звучит так громко, будто я вынырнул из воды:

— Ты мой должник, не забывай.

— Вы напоминаете мне об этом так часто, что даже амнезия мне бы не помогла, — выпаливаю я против собственной воли, смутно осознавая, что Бронсон может и наказать меня за дерзость, однако он лишь глядит хитро и весело, а потом смеётся гулким злобным смехом, какой обычно в книгах и фильмах приписывают демонам.

Едва не начав икать, генерал наконец-то замолкает, а в следующий момент говорит серьёзно:

— Ты хочешь отомстить или нет?

Гром не идёт ни в какое сравнение с тем чувством боли, злобы и отчаяния, которое раскалывает меня на части.

— Что, простите? — удивляюсь я слабым голосом, который раздражает мой собственный слух.

— Я знаю твоего отца, — объясняет Бронсон как ни в чём не бывало. — Уверен, что твоя мать осталась на планете не просто так.

Я разбиваюсь на фрагменты, как пазлы, которые стали неинтересны ребёнку после того, как он их собрал в единую картинку, а после — сам же разломал.

— В тот день… она не была с нами, — понизив голос, сообщает генерал. — Твой отец сказал, что она погибла во взрыве, который произошёл на авианосце, но… я её даже не видел.

Ярость поднимается из недр моей души и заставляет дышать гораздо более глубоко, чем прежде, сжать руки в кулаки, но отступить от Бронсона, пока я не сделал ничего такого, за что понесу наказание.

— Успокойся, — велит генерал ровным тоном. — Мне неизвестны подробности, но я понимаю, что твой отец был жесток к своей жене, что он также использует тебя, как использовал её, а потом бросает, как поступил и с ней. Так он ведёт себя и со мной. Поэтому я и прошу тебя: помоги восстановить справедливость.

Он не называет меня печально известным прозвищем, но намёк слишком очевиден, даже для Бронсона, а я в слишком тяжёлом состоянии, и это заметно даже генералу.

— Я понимаю, за кого ты боишься, — говорит он всё так же спокойно, но в голосе слышится и сострадание, на которое, я думал, он не способен. — Но мы не сделаем ничего, что не понравилось бы твоему отцу. Не он наш враг, но та система, которая распределяет силы на станции. И я… смогу защитить человека, за которого ты боишься. Однажды двери Третьего крыла закроются. Я смогу организовать, чтобы, когда это произойдёт, она оказалась по эту сторону двери. Если ты этого захочешь.

— Так вот к чему всё идёт? — спрашиваю я, почти задыхаясь.

— Тебе не обязательно принимать решение так скоро, но не затягивай, — предупреждает Бронсон, игнорируя мой вопрос, видимо, предполагая, что ответ и так ясен, и отвечать не стоит. — Вот моё предложение, — медленно сообщает он, — сделай так, чтобы объект выжил, и я отплачу тем, что тебе желанно: помогу чаще видеться с Даной, а если пламя революции всё-таки разгорится, я сделаю так, чтобы она оказалась здесь, с тобой.

Его угроза в начале разговора была неясной и расплывчатой, не особенно убедительной, ведь попытаться навредить мне означает накликать беду на себя самого. Зато обещание помочь вполне осуществимо, хоть мне и не очень приятно признавать, что я буду рассчитывать на чью-то милостыню, тем более генерала…

Но всё, что я могу осознать прямо сейчас, — это боль, пришедшая из прошлого. «Тебе, чтобы увидеть собственные страхи, даже не нужно пить таблетку и засыпать. Встреча с прошлым — вот, что пугает тебя сильнее всего остального». Марвин читал меня, как открытую книгу. Вот они — мои страхи. Вот он — мой вчерашний день, который вновь врывается в сегодняшний, стоит воспоминаниям взять верх.

— Я знаю, тебе не нужны проблемы, — говорит Бронсон, и сочувствие в его голосе становится ощутимее. — Но ты наверняка думал, что планета для нас недоступна. Я тоже был в этом убеждён долгое время, а потом узнал правду и понял, что, возможно, и ты захочешь помочь этому объек… этой невинной девушке с Земли.

Он впервые назвал её иначе, словно признав в ней человека, но едва ли можно отвлечь меня таким трюком.

— Ведь шанс что-либо изменить для твоей мамы… уже давно потерян.

Он смотрит на меня нарочито грустными глазами. Пытается играть моими чувствами, неумело и бездарно, но это скорее работает, чем нет…

— Вы говорили, что я не готов к этому разговору, — произношу я с трудом. — Разве что-то изменилось?

— Да, — просто говорит Бронсон. — Я осознал, что без тебя мне не справиться. А заключить союз невозможно, если я не буду с тобой честен. Я хочу знать всё, что получится выяснить об объекте. В первую очередь мы должны узнать, что происходит с кожей, почему она самовоспламеняется, а потом появляются цветы, каждый раз, когда кто-то из наших пытается приблизиться…

— Что? — удивляюсь я.

— Да, — останавливается генерал, когда осознаёт, что сболтнул лишнего, но всё же решает объяснить: — На планете мы вытащили это из огня. Был настоящий пожар, однако оно не просто выжило, но даже не получило ожогов, лишь цветы на коже появились. Мои люди пытались осмотреть объект, но стоило им начать приближаться, как прямо от него отскакивали искры, начинался пожар. Так было каждый раз. Во всех случаях, кроме того, когда к объекту приблизился ты. Я думал, это связано с тем, что объект потерял сознание, но, когда он пришёл в себя, стало ясно, что это не так. Сьерра, как и ты, спрашивала меня, почему я не прекратил всё, когда объект открыл глаза и, тем более, когда вы заговорили… — да что там! — когда ситуация вышла из-под контроля. Но ты оказался первым, кто прикоснулся к объекту, и тот не воспламенился, первым, с кем он заговорил. И пока остаёшься единственным, — неохотно добавляет генерал. — Я должен был позволить тебе установить хоть какой-то контакт.

Я смотрю на Бронсона во все глаза и нахожусь в таком шоке, что не могу произнести ни слова. После долгой паузы, в течение которой мы просто продолжаем смотреть друг на друга, генерал задумчиво говорит:

— Цветы на коже — это защитный механизм. Мне также нужен человек, который поможет разобраться с физиологией, тот, кто возьмёт образцы и разберётся, что это такое. И как можно быстрее. Думаю, у Натана Дэвиса есть всё необходимое.

Начальник Коди. Если обратятся к нему, то втянут и моего друга.

— Его техника и люди нам пригодятся, — подтверждает генерал мои мысли.

— Нет. Я сам, — вырывается у меня, и лицо Бронсона удивлённо вытягивается:

— Так ты поможешь?

Мой мозг работает очень и очень плохо.

— Пока это не станет опасным для меня или для неё… — произношу я медленно, и по глазам Бронсона вижу, что он понимает, о ком я.

— Это разумно, — охотно соглашается генерал, а потом говорит очень тихо и угрожающе: — Но, Дэннис Рилс, если предашь меня, ты знаешь, каковы последствия. Думаю, тебе не стоит напоминать, кто я…

— Я помню.

— Не заставляй меня сомневаться в тебе. А тем более, разочаровываться. Ты знаешь, что происходит с теми, кто меня расстраивает. — Он находит в моих глазах что-то, чем остаётся доволен. — Надеюсь, осознание того, что на этом острове находится человек с Земли, не слишком тебя шокирует? — говорит он уже совсем другим тоном — почти весёлым.

Осознание, что в Бункере Бронсона находится девушка с Земли, а я обращался с ней, как с виртуальной наркоманкой, обращался с ней, как полный идиот, в один миг ломает и разрушает весь мой мир.

— Конечно, не шокирует, генерал, — отвечаю сухо, и Бронсон демонстрирует свою самую отвратительную улыбку.

— Вот и славно, что мы договорились.

ГЛАВА 17 (ГАБРИЭЛЛА). МАЛЕНЬКОЕ СОЛНЦЕ

Дэннис Рилс.

В голове крутится это имя. Снова и снова.

Я сжимаю в руках холодную цепочку и кулон, от которого исходит тепло.

«Кто ты такая?»

Почему он задал такой вопрос? Он не знает, кто я?

Чёрные волосы. Чёрные глаза. Что может быть хуже — по крайней мере, для эдема, ведь такие бывают только у людей при смерти или уже… у покойников…

Его глаза вновь и вновь появляются перед моим внутренним взором. Я до сих пор чувствую на себе пронизывающий взгляд, хотя не вижу парня даже за собственным отражением, как видела Мучителя. Этот человек — тальп, такой же, как другие или какая-то особо опасная разновидность? Хотя, кажется, он сам меня опасался, на его лице отражалось замешательство, и он отшатнулся, как от огня.

В какой-то момент показалось, что голос парня звучал как будто мягче, когда он спросил, в порядке ли я. В нём как будто звучало участие. Или мне только хотелось его услышать?.. Но я видела в его клетках доброту, смелость, а ещё… уверенный огонёк, который может означать только одно чувство… Но я наверняка ошиблась, если вообще не помутилась рассудком. Всё происходящее не могло меня не изменить. Очень может быть, что я просто схожу с ума и уже теряю связь с реальностью. Я чувствовала недуг, но тьма — это не болезнь, тем более, как она может существовать в душе, почти осязаемая, словно какая-то опухоль? А эти старые раны, источающие холод?..

Чья-то воля вынуждала меня обжечь его, как других. Но в этот раз ничего не произошло. Интересно, почему…

Я чувствую на себе пристальный тяжёлый взгляд и поднимаю голову, в тот же миг забывая о всех рассуждениях. Наши взгляды сталкиваются лишь на доли секунды, но я тут же одёргиваю себя: если я не совсем потеряла голову, то тальпы сквозь эту странную преграду видят плохо, по крайней мере, с моей стороны. Вот и мне стоит делать вид, что я их не замечаю. Так ведь?

А может, я ошибаюсь, может, я просто глупая эдемка, которая оказалась среди врагов и вдруг возомнила, что знает, как себя защитить. Пускай так, но внутренний голос, тот же, что заставил искры появляться прямо из воздуха, призывает меня притворяться, будто я вижу лишь собственное отражение, и я делаю то, что он велит.

Собрав силу воли в кулак, я поспешно надеваю кулон на шею, чувствуя приятное тепло, которое растекается по груди, и стараюсь не смотреть на стену напротив, но продолжаю чувствовать взгляд Мучителя. Так долго, что мышцы сводит от напряжения, хотя я лежу на этом проклятом виртуальном кресле, что вынуждает чувствовать себя в ещё большей опасности, чем прежде.

Виртуальное кресло… Энергосберегающие лампы, артифики и роботы… Раньше запретные слова я слышала лишь от Ноны и думала, что подруга сходит с ума, но она знала, о чём говорила…

Нона… при воспоминании о ней моё сердце болезненно сжимается от горечи и разочарования. Возможно, мы больше никогда не увидимся, и последние слова, которые я от неё слышала, — это признание, что она раскопала могилу моих родителей…

После встречи с тальпами тот ужасный миг кажется настолько далёким, как, бывает, мимолётно всплывает в сознании полузабытый сон…

В какой-то момент я ощущаю ещё один — новый взгляд. Так отчаянно хочется просто заглянуть за преграду, но для этого мне придётся оставить собственный взгляд надолго, чтобы рассмотреть там кого-то помимо Мучителя. Я с трудом сдерживаю свои порывы и продолжаю лежать на кресле, глядя в белый безжизненный потолок, пока спустя вечность до моего сознания не доносится голос, который однажды я уже слышала: он низкий и шершавый, но более приятный, чем у Мучителя.

«Мы могли бы отыскать людей, которые знают, что происходит». Я хорошо помню эти слова незнакомца, произнесённые им прямо перед тем, как Мучитель сказал, что заглянет в сознание объекта — моё сознание!.. Потом я провалилась в пустоту, и, очнувшись, натолкнулась на чёрные глаза Дэнниса Рилса.

— Вы уверены, что это было правильным решением?.. Вы уверены, что… — мужчина говорит очень тихо, несмело, так и не заканчивает фразу. Но этих слов хватает, чтобы я вспомнила его: это человек, с которым говорил Бронсон. Тогда я время от времени приходила в себя, а потом снова проваливалась в пустоту. А потом передо мной появился незнакомец с чёрными глазами и светом в груди.

— Давай, — не выдерживает Мучитель, — начни, как и моя дочь, выспрашивать, почему я так поступил.

Его дочь. Та девушка в чёрной одежде, с холодными голубыми глазами и злым взглядом. Она ушла вслед за незнакомцем с чёрными глазами, как только он покинул комнату.

— Она нас понимает… — снова неуверенно начинает мужчина, но Мучитель его прерывает:

— О да! — радостно сообщает он, жутковато посмеиваясь, — ещё как понимает. Не хуже, чем исцеляется. Посмотри, бутоны на теле уже распустились, а некоторые отпали. Раны зажили.

От этих слов я невольно сжимаю ладонями плечи, словно пытаясь спрятаться и лишь надеясь на то, что моё нелепое движение не выдаст, что я не только могу видеть сквозь преграду, но и слышать голоса.

Облегчённо выдыхаю, когда Мучитель продолжает как ни в чём не бывало:

— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что оно в курсе того, что происходит, и даже само приложило к этому руку. Оно ведь так и сказало Дэннису Рилсу.

Дэннис Рилс. Снова это имя.

— Если вы хотели больше, то почему не…

Мужчина с шершавым голосом осекается, а меня так и подстёгивает поднять голову и заглянуть за преграду. Но и не делая этого, нетрудно представить взгляд Мучителя, под которым легко можно потерять дар речи.

— Что?! — наконец рявкает он, как недовольная химера, прежде чем вцепиться в противника острыми зубами. — Почему не разрешил сыну Рилса узнать всю правду об объекте?! Определись, что тебя удивляет больше: что я позволил этому продолжаться — или тому, что так скоро прекратил!

От тона его голоса отчаянно хочется спрятаться под креслом, а лучше забиться в угол и слиться с металлической стеной.

— У тебя много прав и привилегий, генерал-лейтенант, но не забывайся.

На этот раз голос Мучителя звучит тише, но так угрожающе, что лучше бы мне раствориться прямо в воздухе.

— Идём!

Не успеваю даже пошевелиться, как открывается дверь, и в комнате появляются двое. Только тогда я вскакиваю, хватаясь за край кресла, чтобы совсем не упасть на пол. Тяжёлый взгляд Мучителя и его злые глаза смотрят прямо на меня, и между нами теперь нет никаких преград. Инсигнии загораются в тот же миг, и какую бы силу воли я не собрала, её оказалось бы недостаточно, чтобы их погасить.

Справа от Мучителя останавливается высокий мужчина в чёрной одежде, которая обтягивает его широкие плечи и сильные руки — всё мускулистое тело, такое, что о нём смело можно сказать «гора мышц». На левом предплечье у мужчины виднеется треугольный красный платок. Такой же, как и у Мучителя.

Смуглое лицо незнакомца овальное с гармоничными, пропорциональными чертами, чётко выделяются скулы, а угол челюсти закруглён. Широкие брови, длинные ресницы и распахнутые карие глаза делают лицо привлекательным, а пытливый живой взгляд — добрым…

Но он тальп. И это впечатление наверняка обманчиво.

Незнакомец смотрит на меня удивлённо и восхищённо одновременно, но мне некогда его рассматривать и пытаться понять, насколько жестоко он со мной обойдётся, потому что Мучитель уже снова гудит своим противным голосом:

— Алан Джонс, вот и пришло время познакомиться с нашей гостьей.

Они смотрят на меня неотрывно, а я перевожу взгляд с Мучителя на мужчину, которого вижу если не впервые, то всего лишь второй раз.

— Что за образы рождались в твоём сознании? — вдруг требует Мучитель, и моё тело напрягается, когда он делает ко мне несколько шагов. — Человек сидел в позе лотоса. Кто это?! — он повышает голос. — Там были силуэты. Это такие же, как ты? Сколько вас там?!

Мучитель продолжает наступать, и я почти падаю с кресла, пытаясь держаться от него подальше.

Откуда они знают, что происходило в моём сознании? Они установили галоклин, а я даже не почувствовала?

— Что означали эти видения?! — почти кричит генерал, но если бы знать, о чём он говорит…

Я молчу, и Мучитель поворачивается к своему спутнику.

— А ты говоришь решать всё цивилизованно, — говорит он разочарованно. — Оно игнорирует меня, а мне быть вежливым?

— По крайней мере, нам не понадобился огнетушитель, — говорит мужчина шершавым голосом.

Мучитель сжимает губы, но потом произносит:

— Справедливое замечание. Что ж. Попробуем ещё раз, — он вновь смотрит на меня, когда задаёт очередной вопрос: — Почему твои слёзы были чёрными?

Этот вопрос такой простой, что я невольно сразу же отвечаю:

— Слишком много… боли.

Лицо Мучителя искажается.

— Оно умеет разговаривать, — победоносно сообщает он, метнув взгляд на спутника и вернувшись ко мне. — Ты смертельно больна?

Смертельно. Какое жуткое слово.

— Нет, — выдыхаю я.

Лицо Мучителя перекашивается, и я не сразу понимаю, что он пытается улыбнуться. Получается отвратительно.

— А говоришь: слишком много боли, — усмехается он, заставляя меня поёжиться.

Неужели слова «много боли» можно произносить только если речь идёт о скорой смерти?..

Моё тело и так дрожит, а от таких мыслей — и того сильнее.

— Что такое «Иоланто»?

Это тоже слишком просто, и я решаю ответить:

— Высший разум, создавший мир.

На этот раз широкие брови мужчины, который пришёл с Мучителем, взлетают так высоко, что кажется попытаются добраться до линии волос. Его вопрошающий взгляд мечется между мной и его спутником.

— Допустим, — огорчённо соглашается Мучитель и сухо произносит: — Что тебе нужно, чтобы выжить?

У меня приоткрывается рот, но я так ничего и не произношу.

«Солнце, — кричит мой разум. — Свет!» Они не знают, кто я. Или понимают, но им неведомо, что мне важно для жизни. Но если я скажу, тальпы, вполне возможно, отнимут у меня даже тот кулон, что я скрываю под противной удушающей тканью.

Молчание слишком затягивается. Мучитель не сводит с меня напряжённого взгляда, но в какой-то момент в нём проскальзывает облегчение.

— Что ж, разберёмся в Сфере. Алан Джонс, приступайте.

Это приказ.

Я лишь несколько раз в жизни слышала, чтобы бабушка говорила в подобном тоне, но даже этих немногих случаев достаточно, чтобы никогда и ни с чем не перепутать короткое решительное требование.

Если бы я могла, то взорвалась искрами, лишь бы себя защитить, но я не умею создавать пожары. Моё тело способно лишь оцепенеть в страхе, когда я замечаю взгляд Алана Джонса, очень близкий к виноватому; когда вижу, как он с опаской приближается ко мне с какими-то странными браслетами в руках в то время, как Мучитель, наоборот, отходит к двери и открывает её.

И вдруг… от меня начинают отлетать искры! Она настолько слабые, что тут же гаснут, долетая до белоснежного пола. Но это искры! Настоящие искры пламени!

Заметив их, Алан Джонс отступает, но лишь на мгновение, а в следующее уже стремительнее направляется ко мне и хватает за руки. Мне не больно, однако он держит крепко, и, хотя я пытаюсь высвободиться, это бесполезно. За какие-то доли секунды на моих запястьях оказываются браслеты, которые я видела в руках Алана. Боковым зрением вижу, что в комнату входят мужчины в пятнистой одежде грязно-зелёного цвета, с треугольными красными платками на левом предплечье. Рассматривать их нет ни желания, ни сил, ни времени. Я вижу только браслеты на моих запястьях, чувствую лишь холод, исходящий от них. Моя кожа краснеет прямо на глазах, и Алан Джонс это замечает. Его брови сходятся на переносице, когда слышится новый приказ Мучителя:

— Действуем быстро.

Эти слова обжигают моё сознание не меньше, чем металлические браслеты — руки, но я так обессилена, что реагирую слишком медленно и прихожу в себя, только когда мужчина хватает меня за плечи, вынуждая идти. Я упираюсь, пытаясь ему помешать, но он легонько встряхивает меня и говорит над моим ухом:

— В наручники вмонтированы импульсные датчики, которые реагируют на пульс. При сопротивлении будут бить током. А если мы совсем не найдём общий язык, то в ход пойдёт успокоительное из дополнительных капсул, которое вводится через иглу.

Я и половины слов не понимаю, но всё равно звучит ужасно. Алан Джонс добавляет очень тихо и напряжённо:

— Мы просто переведём тебя в другое место. Примерно такое же. Так что лучше бы нам поладить.

Наверное, для тальпа это всё объясняет, но не для меня. «В другое место» слышится как «на тот свет», и я продолжаю упираться, однако это явно бессмысленно, потому что Алан, недовольно сжав губы, просто надавливает на мои плечи сильнее, вынуждая подчиниться, и эта сила толкает меня вперёд, заставляя двигаться.

Нас окружают люди в грязно-зелёной одежде. Мы проходим куда-то вперёд, покидая комнату, где я оставалась всё это время, а через некоторое время появляется дверь, и мы оказываемся в узком коридоре, освещённом тошнотворным зеленоватым светом. Браслеты жгут запястья. Меня продолжают куда-то толкать — теперь не только Алан — вперёд, но и будто с боков — другие мужчины, и я плетусь, ведомая грубой силой. Мы блуждаем по лабиринтам нездорового оттенка зелёного, наталкиваясь на новые двери, то и дело останавливаясь, и я понимаю, что меня начинает тошнить, а в глазах танцуют белые пятна. Становится всё труднее делать вдохи, и в какой-то момент я начинаю просто задыхаться.

Мужчины вокруг что-то обсуждают, задают друг другу вопросы, где-то впереди в узком коридоре звучит голос Мучителя. В ушах шумит, поэтому его слова не сразу доходят до моего сознания, а потом они вдруг врываются в него без спроса, самым грубым образом, жёстко и торжественно:

— Вот увидите, эта девочка принесёт нам свободу. Мы изменим ход истории на этой проклятой станции.

Белые пятна застилают всё вокруг, и я перестаю видеть даже неприятный зелёный оттенок, в голове пульсирует боль, и когда я невольно сжимаю веки, надеясь от неё избавиться, то уже знаю, что открыть их не получится. Я теряю сознание.

* * *

Я не знаю, сколько прошло времени: по моим ощущениям больше, чем полдня, но меньше, чем сутки. А может быть, мне так только кажется. Запястья больше не горят от холода металла, но появилась другая — новая боль. Я не испытывала её прежде, но с ней знакома — боль, когда телу не хватает энергии, чтобы залечить рану.

Открываю глаза и смотрю на свои ладони. На запястьях остались красные следы — на одной руке это похоже на мозоли, на другой скорее — на ожог. В некоторых местах кожа как будто совсем стёрлась.

Я осматриваюсь: пространство такое же безжизненное, как и прежде, белоснежные стены и пол. Передо мной — виртуальное кресло, а я лежу на чём-то, на него очень похожем. Напротив огромное зеркало на всю стену, а за преградой — Мучитель. Снова.

— Она тает на глазах.

Я не успеваю рассмотреть, кто стоит рядом с ним: поспешно отвожу взгляд, пока не раскрыла себя, но голос, хоть и звучащий приглушённо, узнаю. Это его дочь.

— Сьерра, ты разберёшься, что ей нужно, — произносит Мучитель, и они долго молчат, а я смотрю в потолок, с сожалением осознавая, что тепло кулона больше не греет грудь, а в теле почти не остаётся энергии. — Её раны перестали исцеляться. Мы должны что-то предпринять до того, как Дэннис и другие разберутся, что делать… Им нужно время. Не смотри на меня так. Мы уже обсуждали…

— И обсудим вновь! — зло прерывает Сьерра. — Если потребуется. Потому что одного раза определённо недостаточно, чтобы ты…

— Дочь, будь осторожна, — предупреждает Мучитель так тихо, что я с трудом различаю его слова. — Разговор окончен. Ты разберёшься, чем можно помочь уже сегодня.

— Это нечестно! — восклицает Сьерра, а потом говорит чуть тише: — Почему я? Я похожа на служанку для пришельцев?

«Пришельцев?» — раздаётся в моей голове эхом, но нет сил, чтобы обдумывать это.

— Есть другие кандидаты? — ехидно шепчет Мучитель, а потом добавляет уже спокойнее: — Я не вижу среди нас других женщин, которым я мог бы довериться. Ты предлагаешь мне показать этой дикарке, как нужно мыться или приводить себя в порядок?

Они думают, что я не умею мыться?!..

— У тебя есть Ребекка Олфорд, — начинает девушка, но Мучитель её прерывает:

— Я сказал, что могу довериться только тебе. Я уверен, что ты справишься. Разве я ошибаюсь?

Они молчат несколько минут, а я продолжаю заставлять себя смотреть в потолок, и в какой-то момент начинается казаться, что он раскачивается, хотя я даже не шевелюсь.

— Я сделаю это, только потому что ты…

— Твой отец, — прерывает Мучитель вновь, сам заканчивая фразу. — Ты говоришь это так часто, что я уже привык, — в его голосе вдруг звучит участливость и даже мягкость, которую услышать от него, казалось бы, просто невозможно.

— Похоже, недостаточно часто, — грустно парирует Сьерра.

Я слышу звуки шагов и открывающейся двери, но, чтобы хотя бы сесть, требуется гораздо больше времени, чем я могла бы подумать. Когда мне наконец удаётся выпрямиться, схватившись за край соседнего виртуального кресла, Сьерра стоит уже прямо передо мной. Моё тело даже не вздрагивает от страха — просто потому, что нет сил.

Её холодные глаза вблизи искрятся, как снег на вершинах Белых гор. Она осматривает меня с ног до головы медленно и придирчиво, а потом говорит мелодичным, но сухим голосом:

— Отвратительно выглядишь.

Невольно бросаю взгляд на собственное отражение, краем сознания думая о том, что, только очнувшись, сразу постаралась заглянуть за преграду. Мне плевать, как я сама выгляжу, лишь бы не терять из поля зрения моих мучителей.

Под глазами тёмные круги, цветные перья почти исчезли, остались лишь невнятные сухие палочки в волосах, пряди, сухие и безжизненные, приобрели неприятный грязный оттенок, на коже едва заметны, но уже появились сероватые пятна, грудь поднимается и опадает судорожно, будто я не умею дышать правильно.

— Неплохо бы принять душ, — говорит Сьерра.

«Принять каких душ?» — но непривычные ярко-голубые глаза обжигают холодом, и я не рискую спрашивать.

— Ты умеешь… — Сьерра замолкает, а я с удивлением замечаю на этом строгом, почти злом лице, замешательство, словно она подыскивает слова… — очищать себя? — Она недовольно морщится, будто сделанный ею выбор её саму не устраивает. Удивлённая поведением этой странной девушки, я молчу, пока она на восклицает: — Приём!

Я вздрагиваю.

При чём здесь приём?

— Мыться умеешь?! — требовательно спрашивает Сьерра, нависая надо мной. — Ты давно не была в туалете, — вдруг она вновь замолкает и внимательно на меня смотрит. — Если вообще была, — и во взгляде девушки проскальзывает отвращение.

За кого она меня принимает?!

— Я даже воды почти не пила!

Хочется прокричать так, чтобы даже Мучитель за преградой услышал, но получается лишь прохрипеть. Однако этого оказывается достаточно, чтобы удивить Сьерру и заставить её сделать несколько шагов назад.

— Хорошо, — взяв себя в руки, сдержанно, как и раньше, говорит девушка. — Значит, вода тебе нужна. Что такое «туалет» ты тоже знаешь. Неплохое начало. Что ты ешь?

«Как все», — я почти произношу эти слова, но в последний момент приходит осознание, что тальпы, к счастью, немного обо мне знают, и я говорю другое:

— Фрукты и овощи.

Брови Сьерры удивлённо приподнимаются, но голос остаётся всё таким же сухим, как и прежде:

— Хорошо. Помойся. Когда выйдешь, попьёшь и поешь.

Я в одно мгновение чувствую, насколько у меня пересохло во рту и саднит горло, а желудок сводит от голода. К моему позору он начинает громко урчать.

— Договорились, — ехидно усмехнувшись, добавляет Сьерра и отходит ещё на несколько шагов. — Дверь в ванную там, — она указывает рукой мне за спину, но я не понимаю слов, которые она произносит, и поэтому остаюсь на месте, не зная, как мне следует поступить.

— Ты плохо соображаешь? — не выдерживает Сьерра, грозно глядя на меня. — Встань, повернись и иди к той двери, — она подбегает ко мне, хватает за плечи и рывком поднимает меня, подталкивая в нужном направлении.

У меня кружится голова, но я пытаюсь устоять на ногах, а когда девушка оставляет мои плечи в покое, делаю несколько шагов, шатаюсь и приходится опереться на стену.

— Иди в ванную и приведи себя в порядок! — вдогонку мне говорит Сьерра, и я испытываю настоящее облегчение, когда слышу её удаляющиеся шаги и звук захлопывающейся двери.

Мне плевать, что она скажет своему отцу. Я должна дойти до этой неизвестной мне «ванной» и не умереть по пути.

Делаю несколько шагов, тяну дверь за ручку и вваливаюсь в ещё одно белоснежное пространство. Оно гораздо меньше предыдущего, в нём какие-то непонятные устройства и предметы мебели, но я вдруг чувствую себя в безопасности, в какой ещё не была на этой проклятой станции. Здесь я впервые остаюсь в одиночестве по-настоящему.

Слёзы в тот же миг застилают глаза и катятся по щекам, наверняка оставляя тёмные дорожки: они чёрные, как глаза того незнакомца Дэнниса Рилса, чёрные и горькие и падают на белоснежный пол, растекаясь по нему, как грязь, пока в сознании отчётливо звучит мысль: «Никто не придёт и не заберёт меня домой».

* * *

— Вчера ты так и не разобралась, как помыться, или просто предпочитаешь грязь и пот? — резко произносит Сьерра, и, услышав её тон, я испуганно поднимаю голову.

Девушка буравит меня привычно злым взглядом.

— Ешь, — приказывает она, и я пытаюсь вернуться к фруктам и овощам на тарелке, но желудок болезненно сводит.

— Я уже поела вчера, — признаюсь тихо, — и пока больше не хочу.

— Ты поела вечером, сейчас снова вечер. Прошли сутки, понимаешь, что это значит? — раздражённо спрашивает Сьерра, продолжая вглядываться в моё лицо, хотя я отвожу взгляд от голубых глаз, из-за которых как будто становится холодно. — Прошло много времени.

— Я понимаю, — соглашаюсь так же тихо, исподтишка глядя на девушку, но не решаясь посмотреть прямо в её сердитое лицо. — Но у нас так бывает…

— То есть несколько раз в день вы не едите? — с сомнением переспрашивает Сьерра, и удивление в её голосе притупляет мой страх.

Я осмеливаюсь взглянуть на девушку и качаю головой, когда говорю:

— Одного раза достаточно.

Еда, которую мне дают здесь, похожа на нашу лишь отдалённо: вроде бы те же фрукты и овощи, но вкус у них другой, не такой насыщенный, как у нас, да и желудок после вчерашней еды чувствовал себя не лучшим образом.

— А твои запястья считают иначе, — слова Сьерры, произнесённые с отвращением, возвращают меня к реальности, и я смотрю на руки.

Следы от браслетов выглядят ужасно. Если вчера это был ни то ожог, ни то содранная кожа, то сегодня больше похоже на пчелиные соты, только неприятного тёмно-коричневого оттенка, а в некоторых маленьких ячейках виднеется беловатый гной.

— Тебе больно? — внезапно тихо спрашивает девушка, и я поднимаю на неё удивлённый взгляд.

Внезапная перемена её настроения вынуждает меня, не задумываясь, сказать правду:

— Чешется, но я стараюсь не трогать.

Теперь Сьерра смотрит на мои запястья не столько с отвращением, сколько с опаской и участием, а может, мне только кажется, что она сочувствует.

Раздаётся негромкий сигнал, девушка бросает быстрый взгляд на своё запястье, где над тонкой лентой прямо по коже расползаются какие-то знаки и символы, а потом поворачивается ко мне и говорит так же тихо, как прежде:

— Разберись, что тебе нужно для исцеления. И дай знать.

Мне отчаянно хочется сказать правду. Признаться, что еда не даст мне тех сил, которые помогут избавиться от ран на запястьях. Объяснить, что мне нужна настоящая энергия — солнечный свет. Я уже открываю рот, но потом, опомнившись, сжимаю челюсти, словно беру в плен собственный язык. «Ничего им не говори».

Как только они узнают, что для меня по-настоящему важно, то наверняка воспользуются этим, и тогда раны на моих запястьях покажутся мне детской забавой.

Сьерра выходит из комнаты и останавливается возле Мучителя, который несколько секунд назад появился за преградой. Я задерживаю взгляд лишь на несколько мгновений, словно рассматривая собственное отражение, а потом равнодушно перевожу его на фрукты и овощи передо мной.

— Призналось, что может исцелить? — спрашивает Мучитель. — Сказало, как это прекратить?

До меня доносится тяжёлый вздох Сьерры.

— Нет. Это бесполезно.

— Если мы узнаем, откуда оно черпает способность к регенерации, то сможем не только контролировать состояние объекта, но и вести переговоры с пчёлами, может быть… — Мучитель замолкает на некоторое время, прежде чем продолжить, — даже с Эпицентром…

— Отец! — со страстью восклицает Сьерра. — Пообещай мне, что ни за что на свете ты не решишься на такую глупость, потому что…

— Ладно, ладно, — прерывает Мучитель. — Просто продолжай попытки выяснить. Нам нужно, чтобы оно выжило. Только так мы сможем изменить ситуацию в нашем крыле. Нам не от кого ждать помощи, дочь. Если бы успех зависел от смерти объекта, не сомневайся, я бы уже удавил это собственными руками.

Я вздрагиваю и слишком поздно понимаю, что они могут догадаться, что я всё слышу, но уже ничего не поделаешь. Обхватываю плечи руками, делая вид, что мне холодно.

— Оно постоянно дрожит, — замечает Мучитель. — Дай новую одежду, а прежде… помой. Оно выглядит отталкивающе.

— Пускай Ребекка этим занимается, — брезгливо бросает Сьерра, а потом раздаётся какой-то скрип и шорох.

— А вот и она — легка на помине, — воодушевлённо сообщает Мучитель.

— Вы звали меня, генерал Бронсон, — слышится незнакомый женский голос. Он приятный и наверняка принадлежит молодой девушке.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не начать вглядываться за преграду.

— Ребекка-а-а Олфо-о-о-рд, — тянет Мучитель с наслаждением. — Верно, мы вас очень ждали.

— Вы до него добрались, — требовательно произносит девушка, и тон Мучителя меняется на более серьёзный:

— Также верно. Спешу напомнить, в крыле нет такого человека, до которого я бы не мог добраться.

— Но это Дэннис Рилс, — со значимостью говорит Ребекка Олфорд, и я напрягаюсь при звуке знакомого имени.

— Тем более до Дэнниса Рилса, — медленно произносит Мучитель.

— Вы не понимаете, во что впутываетесь.

— Едва ли! — неприятно смеётся мужчина. — Поверьте, я знаю, что делаю. Оно того стоит.

Я буквально чувствую на себе чужой взгляд, но боюсь выдать себя, если начну всматриваться за преграду. Поэтому сижу, стараясь дышать ровно, но практически осязаемо ощущаю пристальное внимание.

— Кто она? — спрашивает Ребекка удивлённо, но очень тихо.

— Думаю, вы знаете. Это наша гостья с Земли.

Они очень долго молчат, а от взглядов, направленных на меня, становится по-настоящему неуютно. Мне хочется уйти в ванную и спрятаться там, но не решаюсь даже пошевелиться.

— Что с ней будет? — наконец произносит Ребекка.

— Объект находится под нашим наблюдением. Мы намеренны найти с ним общий язык, а потом поступить таким образом, который гарантированно приведёт нас к цели.

— Какой? — едва слышно уточняет Ребекка, и моё сердце замирает в ожидании ответа, но Мучитель, лишь усмехнувшись, переводит тему:

— Лучше поговорим о вас. Теперь вы видели собственными глазами, а значит, мой взгляд более не оставит вас в одиночестве. Предоставляю выбор: вы с нами или мы — без вас, — Мучитель подчёркивает последние слова, и по моей коже пробегает холодок, хотя я не понимаю, что меня так напугало. — Выбор очевиден, и, я просто уверен, что вы как умная женщина примите верное решение. Ваши знания и умение найти с человеком контакт очень нам пригодятся. Тем более, что вы, скажем, сможете приглядывать за Дэннисом Рилсом. Да и он, думаю, под руководством своего непосредственного начальника будет работать гораздо эффективнее.

Они снова долго молчат, и, хотя я чувствую их присутствие, в какой-то момент начинаю думать, что они ушли. Поднимаю голову и смотрю на своё отражение, глажу безжизненные волосы и рассматриваю запястья, на самом деле украдкой вглядываясь в пространство за преградой. Тёмные круглые глаза, брови мягкой дугой, округлый нос, щёки и полные губы — лицо Ребекки Олфорд больше похоже на детское, нежели на лицо молодой женщины. Только взгляд очень напряжённый.

— У вас есть день, чтобы принять решение. А сейчас… — Мучитель делает многозначительную паузу, — Вы свободны.

Ребекка уходит дальше так, что в какой-то момент совсем исчезает с поля зрения. Я вижу за преградой только Мучителя и его дочь. Снова.

Чтобы не привлечь внимания, я жду несколько минут, а потом ложусь на виртуальное кресло, притворяясь, что собираюсь спать. Сжимаю в руках кулон, который уже давно отдал мне последнюю капельку света.

— Сегодня обещают грозу, — говорит Мучитель.

— Отец, лучше ты мне пообещай… — начинает его дочь, однако он прерывает:

— Проследи, чтобы объект уснул.

Странно слышать из уст Мучителя эти слова, как будто его действительно волнует, смогу ли я отдохнуть. Уверена: он ждёт моего исцеления только для того, чтобы нанести новые раны…

— Я вернусь за тобой через полчаса.

Слышатся шаги, а потом шорохи. Я так привыкла к тому, как передвигается Сьерра, что могла бы точно сказать, когда именно она садится в виртуальное кресло, которое находится с той стороны преграды, и останавливает на мне пристальный взгляд. Спустя несколько минут свет тускнеет, пока я не погружаюсь в темноту. Тело настолько обессиленно, что, если бы удушающе плотная ткань не скрывала мои инсигнии, они всё равно даже не начали бы мерцать.

Не знаю, сколько я так лежу. В голове — пустота. Время от времени возникают какие-то мысли, но все они разбегаются при новом приступе зуда, который я, собрав силу воли в кулак, стараюсь не замечать.

Что сказали бы мои близкие? Что бы они почувствовали, увидев мои измученные руки?.. Лучше об этом не думать.

Вдруг из-за преграды раздаются голоса. По ту сторону загорается тусклый свет. Один из голосов я с лёгкостью узнаю, когда Алан Джонс громко и чётко отдаёт приказ:

— Сьерра, впусти его.

Я чувствую поток энергии, но не вижу его источника, и моё сердце начинает биться, как сумасшедшее.

— Он уже видел объект, — говорит Алан Джонс, а я вглядываюсь в пространство за преградой, но вижу лишь силуэты.

— А этот? — пренебрежительно спрашивает Сьерра, но я не могу разглядеть, на кого она указывает.

— Он в деле, — сухо сообщает Алан.

Они долго молчат, пока Джонс не произносит неожиданно мягко:

— Мы можем лишиться нашего объекта, если не поторопимся.

Лишиться объекта? Меня?..

Дверь открывается, и я поднимаюсь с виртуального кресла, вынужденная держаться за его край.

— Не включай яркий свет, — звучит знакомый голос, и моё сердце пропускает удар.

В комнате появляется Дэннис Рилс. Его рука заведена за спину, но даже так я чувствую энергию, которую он пытается от меня скрыть. В комнате загорается свет, и я невольно прищуриваюсь, но сразу же нахожу странные чёрные глаза. Они шарят по комнате, пока не наталкиваются на меня. Взгляд задерживается на моих запястьях, на кулоне, который я сжимаю в ладонях, а потом поднимается к моему лицу и останавливается на глазах, в которых наверняка стоят слёзы.

— Послушай, я понимаю… — говорит Дэннис. — С каждой минутой тебе становится только хуже, — шепчет он и очень медленно вытягивает из-за спины руку, пока не виднеется садовый фонарь, какими пользуются и мои люди.

В сумраке он сияет, как маленькое Солнце. Источник жизни. И я невольно подаюсь навстречу. Но в следующее мгновение вспоминаю, где нахожусь и кто меня окружает.

Будь здесь хоть тысяча Солнц, ни одно из них тальпы не позволили бы мне увидеть — просто так.

«Мы намеренны найти с ним общий язык, а потом поступить таким образом, который гарантированно приведёт нас к цели». Я — эдемка и не знаю, о чём говорил Мучитель. Но при всей моей наивности сложно даже на мгновение представить, будто одна из этих целей — оставить меня в живых.

«Никто не придёт и не заберёт меня домой. Здесь — твоя могила», — подсказывает внутренний голос, и у меня нет причин ему не верить.

ГЛАВА 18 (ДЭННИС). СКВОЗЬ СТЕЛО МИКРОСКОПА

— Не позволяй ей вставать у него на пути, — шепчет она, сжимая мои руки. — Она должна жить. И сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется. И никогда — слышишь меня? — никогда не признавайся, что ты знаешь правду.

* * *

Как и пообещал генерал, в кабинете нет ни Коди, ни Натана Дэвиса — его начальника. Я нахожу небольшой ящичек. Цифровые надписи говорят, что это образец цветка, его пыльцы, участка здоровой кожи, обожжённой и той, что начала исцеляться.

Бронсон прав, здесь есть всё, что нужно: такого микроскопа, какой можно найти в этой лаборатории, с высокой разрешающей способностью, вполне достаточно, чтобы проникнуть в микромир. Отдел обеспечения экосистемы альтернативными источниками энергии — не только красивое название, но и неплохое оборудование. Жаль, что вместо серьёзных вопросов отдел нередко занимается всего лишь разработкой фруктовых и овощных гибридов, а ещё других особенно привлекательных продуктов, способных заинтересовать капризных богачей Тальпы. Ведь им зачастую отчаянно хочется поставить на стол гостям экзотику, которую больше нигде не найдёшь.

Помню, как иногда я оставался с Коди в этом кабинете чуть ли не на всю ночь и работал с ним перед визитом динатов в Третье крыло или каким-нибудь другим важным событием.

Если бы тогда я не помогал другу, сейчас не смог бы даже разобраться с программой, которая обрабатывает результаты исследования. Коди уже втянули бы в опасный проект, однако если от меня Бронсону будет избавиться нелегко, то наказать рядового сотрудника Стеклянного дома за какую-нибудь провинность — ничего не стоит.

Кабинет прямоугольной формы, а стол, на котором расположен микроскоп и связанный с ним компьютер, стоит в углу перед панорамным окном на всю стену, так что я вынужден сесть спиной ко входу. Любой, кто войдёт сюда, довольно скоро обратит внимание на экран, в то время как я буду ещё не в курсе, что кто-то вообще появился в комнате. Не очень удобно, вернее совсем не безопасно, и, хотя я догадываюсь, что никто меня не потревожит, всё равно то и дело оглядываюсь на дверь.

Ладно, нужно сосредоточиться. Начнём с лёгкого.

Я включаю компьютер, надеваю перчатки, вытаскиваю из-под линзы микроскопа стёклышко, пинцетом кладу на него образец цветка с кожи землянки и возвращаю стёклышко на место. Открыв программу, ввожу данные и ожидаю, пока машина отсканирует материал. На экране возникает изображение, отдалённо напоминающее букет цветов, только вот все бутоны в нём — от нежно-розового до фиолетового цвета — плотно закрыты.

— Образец растительного происхождения, — довольно скоро сообщает голосовой робот, и я делаю звук тише. — Установить биологический вид невозможно. Наблюдается совпадение с Phacelia из семейства Водолистниковых, однако имеются существенные отличия.

Я просматриваю таблицы с процентным соотношением, изучаю многократно увеличенное фото, но не нахожу чего-то подозрительного, кроме самого факта, что это действительно цветок, который неизвестно как прикреплялся прямо к коже и тогда выглядел вполне живым. Кладу под микроскоп пыльцу и проделываю всё то же самое. На фото ничего необычного — светло-лиловые овалы испещрены отверстиями. Ожидаемо, что голосовой робот вновь указывает на сходство с фацелией, но более ничего важного не говорит. Образец с названием «участок обожжённой кожи» тоже не обладает какими-то особенностями и представляет собой привычный ожог. А вот образец здоровой кожи оказывается куда интереснее…

По фото на экране видно, что кожа имеет бледный оттенок и слишком шершавую структуру, как поверхность озера, с которой испарилась вся влага. Видимо, кожа пересушенная: в организме девушки наверняка не хватает воды, а, может быть, каких-то важных веществ, возможно, всему виной внешнее воздействие, ведь не хочется даже задумываться о манерах генерала и о том, в каком соотношении в его сознании находятся понятия «пленник» и «насилие». Но в целом это фото показывает лишь десятки слоёв плоских ороговевающих эпителиальных клеток. Привычное строение человеческого эпидермиса.

— Обнаружено совпадение со структурой кожи человека… — вторя моим мыслям, сообщает голосовой робот, но вдруг резко замолкает, а в моей голове в ту же секунду воцаряется кратковременная тишина, потому что на фото я вдруг замечаю нечто очень странное.

Я вижу клетки с неравномерно утолщёнными стенками, которые по форме напоминают бобы.

Изображение сбивает меня с толку, и я поспешно прикладываю глаз к окуляру. Смотрю сквозь стекло микроскопа на образец, но лишь убеждаюсь, что фото на экране не было ошибкой.

Однако клетки, напоминающие бобы, — это то, что у покровов растений обычно называют устьицами… У человеческой кожи их, насколько я знаю, быть не может. Тем более, светло-бежевого — а не зелёного — цвета.

— Процент совпадения с человеческим эпидермисом низкий, — сообщает голосовой робот, доказывая, что я не сошёл с ума.

Если это устьица, а это они, то передо мной либо не человеческая кожа, как заявлено, либо это… вообще не человек…

— Что она такое… — шепчу я обескураженно, и вдруг за моей спиной раздаётся отчётливый голос:

— Обещаю, что сам не буду стремиться что-либо предпринимать.

Моё тело сковывает льдом. Я поспешно закрываю на экране все окна и оборачиваюсь к Ребекке.

— Ты неплохо меня пародируешь, — замечаю я, понимая, что слова неубедительны и не отвлекут начальницу от темы разговора.

— Мы ведь договорились, — она говорит и смотрит жалобно, и этому мне трудно противостоять, тем более, когда Ребекка добавляет: — Дэн, я не хочу видеть, как ты…

— Не начинай, — прерываю я, вновь открывая папки, ведь скрывать уже нечего, и возвращаясь к микроскопу, но, хотя смотрю на образцы, будто ничего и не вижу.

— Я понимаю, почему ты согласился. Правда, — пытается Ребекка зайти с тыла, но я готов к удару и прекрасно знаю, что она скажет. — Потому что ты поверил Бронсону, — доверительно сообщает начальница, пользуясь тем, что я молчу. — Ты ему поверил, потому что речь идёт о землянке…

Отлично, это важное признание.

— … но это того не стоит, потому что всё закончится плачевно, в том числе для тебя. Ты и сам понимаешь, насколько непросто Бронсону будет тебя наказать, но, не сомневайся, он найдёт способ, при котором…

— Ты видела её? — как можно мягче спрашиваю я, пока Ребекка не начала описывать, как именно генерал меня убьёт.

Поднимаю голову и смотрю, как начальница моргает слишком часто, выдавая себя.

— Думаю, что нет, — прихожу я к выводу после долгой паузы, наблюдая, как Ребекка складывает руки на груди, явно готовясь к словесной перепалке.

Пока гневная тирада не начала, поднимаюсь и подхожу к начальнице, замечая, как мученически выгибаются её брови, а в глазах отражается непоколебимая вера в мою скорую и неизбежную кончину.

— Верит генералу только глупец, — говорю я и осторожно отнимаю её руки от груди.

Ребекка тяжело вздыхает, но не двигается с места. Наши взгляды встречаются.

— Потом, даже если я захочу, уже не смогу тебе помочь, — с ещё одним, но теперь уже по-настоящему тяжёлым вздохом признаётся она.

Искренность в её взгляде меня убивает.

— Я знаю, — признаюсь в ответ, потому что это как минимум справедливо. — Я тебя и не попрошу.

— Я обещала Ньютону! — тихо, но с жаром говорит она. — И я… сама хочу, — произносит она и торопливо объясняет, — чтобы с тобой… ничего не произошло.

— Со мной ничего не произойдёт, — обещаю я, однако её взгляд не меняется.

— Пока генерал тобой доволен, — замечает Ребекка, и я стараюсь улыбнуться, но почти уверен, что получилось не слишком убедительно.

— Значит, мне не стоит его расстраивать.

— Дэн, я думаю, что ты не понимаешь всей серьёзности ситуации, — заглядывая мне в глаза, медленно говорит Ребекка, и я так же сосредоточенно отвечаю:

— Ещё как понимаю. Вчера он хотел впутать в это ещё и Коди. Какова вероятность, что однажды генерал не решит, что он виноват в какой-нибудь мелочи, важной для самого Бронсона? И что прикажешь делать старой Мидж, когда она узнает, что сына лишили работы, или того лучше… — я резко замолкаю, не готовый произнести правду вслух. — Ты представляешь старушку Мидж, Ребекка? — уже спокойнее спрашиваю я. — А ты представь. Её. Одну в Кольце Эмили. То, какой станет её жизнь. Кому она будет нужна на станции?

Ребекка молчит несколько секунд, но по её внезапно решительному взгляду я понимаю, что девушку совсем не переубедил, просто она пытается придумать аргумент весомее. И как обычно, когда она наконец его называет, то бьёт сразу в цель:

— Ты хочешь сказать, что согласился помогать Бронсону, только когда узнал о его планах на Коди?

Она буравит меня взглядом, и солгать не получится.

— Потому что я думаю, что ты узнал правду раньше, а теперь другом просто прикрываешься.

— Кто мной прикрывается? — раздаётся голос, и мы резко поворачиваемся к двери.

Все трое неловко переводим взгляды друг на друга.

— Мы не закончили этот разговор, — говорит мне Ребекка.

— Закончили, — парирую я тоном, не терпящим возражений, и ей ничего не остаётся, как поджать губы и, бросив на меня недовольный, упрямый взгляд, выйти из комнаты.

— Любопытно вы решаете конфликты, — замечает Коди, и зря, потому что я сразу перекидываюсь на него:

— Что ты здесь делаешь?

— Интересный вопрос. Я выполнил всё, что мне велел Натан Дэвис, и вернулся на работу. Не стоит? Смотрю, здесь меня есть, кем подменить, — добавляет он едва не обиженно, подбородком указывая на меня, сидящего за компьютером.

— Мне ли тягаться с тобой в вопросах изучения альтернативных источников энергии?

Я пытаюсь усмехнуться, но даже для меня самого слова звучат наигранно.

— Ты хотел сказать — разработкой гибридных фруктов, — хмуро поправляет друг. — И мне не кажется, что ты занят именно этим, — добавляет он, вытягивая шею и глядя на экран монитора.

Чёрт… Глупо. Очень глупо. Обернуться и закрыть все окна было бы совсем нелепо, поэтому я просто молча тру переносицу.

— Твоя начальница уже просила меня посмотреть то, чем ты, скорее всего, занимаешься, — говорит Коди безмятежно, а я резко поднимаю на него взгляд и замечаю его удивление из-за моей реакции. — Это что, какая-то тайна? — уточняет он, и в глазах появляется беспокойство, а потом взгляд гаснет. — Или, возможно… Если это что-то другое, можешь не говорить, особенно если выгодная работёнка.

Ах вот оно что…

Знай он, что это за «работёнка», ему бы пришлось освободить холодильник от своих запасов, как он обещал в случае, если бы люди генерала привезли на станцию человека с Земли…

— Коди, послушай, это то, чем занимался ты. Что удалось узнать?

После моих слов он расслабляется, но тоска в глазах никуда не девается.

— Если я правильно помню, то по образцу цветка и пыльце биологический вид установить оказалось невозможно, однако примерно на шестьдесят процентов наблюдалось совпадение с фацелией из Водолистниковых.

Я согласно качаю головой, и Коди продолжает:

— При условии, что пыльца принадлежат цветку фацелии, сок содержит в себе зелёные хлоропласты, способные к фотосинтезу. Окружающее вещество представляет собой физиологический раствор, по структуре чем-то напоминающий кровь, только фиолетового цвета — насыщенную гемэритрином.

— Кровь? Гемэритрин? — повторяю я бессознательно.

— Да. Процент глюкозы достаточно высокий и, что ещё забавнее, один из образцов был назван «участком здоровой кожи». Я оценил юмор: эпидерму растения кожей в научном мире ещё никто не называл.

— В смысле? — пытаюсь ухватиться за суть, но всё равно не понимаю, к чему ведёт Коди. — Это и правда участок здоровой кожи. Человека, — добавляю я, когда друг подозрительно и недоверчиво прищуривается.

— Наверняка что-то напутали, — говорит он в ответ убеждённо, — потому что образец, может, и похож на эпидермис, но человеку принадлежать никак не может: строение совсем другое. Это же покровы растения, — произносит Коди так, словно озвучивает всем известную истину. — Иначе откуда там устьица? — задаётся он риторическим вопросом, но тут же о нём забывает: — Правда, странные какие-то: хлоропласты решили, что им следует быть бежевыми.

Коди усмехается, а я хмурюсь всё сильнее и вдруг говорю очень серьёзно:

— Это человеческая кожа. Определённо.

Сбитый с толку моим упрямством, друг говорит намеренно торжественно:

— Разве что человека-растения.

Он расплывается в широкой улыбке, ожидая, что я тоже оценю шутку. Только вот мне не смешно. Совсем.

— А что ты скажешь про образец с названием «кожа, которая начала исцеляться»?

— Ой, — отмахивается Коди, как будто тема ему внезапно надоела. Возможно, так и есть — после того, как я нагло проигнорировал его попытку пошутить. — Там вообще бред: человеческая кожа перемешана прямо с цветами. Я с таким никогда не сталкивался. Понятия не имею, откуда Ребекка взяла эти образцы, но они явно дефектные.

Внутри поднимается такая буря, что дышать спокойно удаётся с большим трудом. Мои догадки, подпитываемые словами Коди, — это не просто головоломка, которую я никак не могу решить, — это угроза разрушить то, во что верю не только я, но и многие люди, например, что у человеческой кожи не может быть строения эпидермы растения…

— Из всех образцов более ли менее понятен только участок обожжённой кожи, — продолжает Коди, не замечая, как меняется моё настроение. — Если речь идёт о человеческой, конечно, — с усмешкой добавляет он. — Но и то — с натяжкой. В образце нарушена выработка пигмента, задерживающего ультрафиолетовые лучи. Ожог явно солнечный, но при заданном переизбытке света кожа должна образовывать загар, а образец отличается светло-бежевым оттенком. К тому же, — вслух рассуждает Коди, а я всё больше и больше теряю связь с реальностью, — потом уже я выяснил, что образцы реагируют на солнечную энергию, подобно растениям, а на якобы человеческой коже они начинают восстанавливаться в тех местах, где прежде были какие-то ранки…

В одно мгновение у меня пересыхает во рту, и говорить становится трудно, когда я пытаюсь произнести:

— Что ты сказал?

— Вряд ли это важно, когда к вам идёт Счастливчик, — отрезвляет меня Коди и кивает в сторону двери, с места, где стоит мой друг, видно коридор.

Парень прищуривается, словно рассматривая гостя, когда я переспрашиваю:

— Алан?

Он кивает и смотрит на меня оценивающим и как будто разочарованным взглядом.

— Уверен, что речь идёт не о выгодной работе?

— Послушай… — начинаю я, но слов подобрать не могу, потому что думаю только о том, что генерал-лейтенант уже наверняка зашёл в кабинет к Ребекке.

— Дэн, — прерывает Коди. — Твоё право. Я не осуждаю. Честно, — тоскливый взгляд говорит, что как раз наоборот. — Я тоже, наверное, согласился бы и не сказал тебе, — он молчит, что-то обдумывая, а потом говорит: — Хотя нет, знаешь, я всё-таки хотя бы попытался дать и тебе шанс.

Открываю рот, чтобы ответить, но в этот момент на пороге появляется Ребекка и кивком головы велит следовать за ней. Не остаётся надежды, что Алан Джонс, правая рука генерала Бронсона, пришёл по делу к моей начальнице, а не ко мне. Под тоскливым взглядом Коди следую за Ребеккой, она пропускает меня вперёд, и я вхожу в кабинет. Дверь за моей спиной закрывается. Я мысленно отмечаю, что порог Ребекка так и не переступила.

Наши с Аланом взгляды встречаются, и его кажется таким же растерянным, каким, должно быть, выглядит со стороны и мой собственный. Генерал-лейтенант осматривается с видом человека, который определённо не знает, куда себя деть.

— Давно не встречались, — произносит он наконец и садится в ближайшее кресло.

В его движениях угадывается привычная вальяжность и самоуверенность, но этот кабинет словно накинул на плечи Алана тяжеленный, мокрый плащ, который сковывает его в движениях и не позволяет вдохнуть полной грудью. Лаборатории всегда сбивали с него спесь, ведь это совершенно чужая территория, а быть чужаком он не любит.

Я невольно усмехаюсь: видеть самодовольного Алана растерянным — не самое противное зрелище.

Услышав мой смешок, он подозрительно прищуривается.

— Ты всё такой же, — замечаю я мрачно, отвечая на его немой вопрос. — Гора мышц, а лицо доброе.

— Тебе бы стать моделью, а не военным, — с печальной усмешкой вспоминает Джонс слова, которые я однажды ему сказал. — Я помню. Как видим, тебе суровое лицо не помогло.

Уверен, что он просто хотел разрядить обстановку, но шутку не назовёшь удачной. Алан делает глубокий вдох и, словно смирившись с неизбежными неприятностями, встречает мой взгляд.

— Я пришёл, потому что также участвую в проекте, — сухо предупреждает генерал-лейтенант и чуть склоняется вперёд, словно присматриваясь ко мне, однако я не просто молчу — на моём лице не шевелится ни одна мышца.

Что должно было меня удивить? Правая рука генерала не отсохла и до сих пор приходит в движение, стоит Бронсону ею дёрнуть. Алан словно может прочитать эти слова в моих глазах: он недовольно сжимает губы и откидывается на спинку кресла.

— Ты понимаешь, о чём речь, — говорит он устало, и я продолжаю молчать, ведь это не вопрос. — Мы знакомы очень давно, — Алан складывает ладони, сосредоточенно наблюдая за тем, как сталкиваются пальцы. — Я не хочу, чтобы призраки прошлого мешали сосредоточиться…

Ах вот в чём дело… Я улыбаюсь.

— Боишься, что я не потерял сноровку?

— Давай просто сделаем, что нужно, — Алан игнорирует мой комментарий, но его глаза темнеют. — Ты уже видел объект.

Снова не вопрос.

Снова «объект».

Я вновь улыбаюсь, и генерал-лейтенант догадывается, почему: столько лет прошло, а он не разучился понимать меня без слов. Любопытно.

— Её, — исправляется он, не желая быть тем слугой, который даже слова своего хозяина повторяет точь-в-точь. — То, как она исцеляется, — это… — Алан замолкает, подбирая слова, а потом говорит, — неожиданно.

Это невероятно и невозможно. Но хорошо, пускай будет неожиданно.

— Чтобы выяснить, как она это делает, будет достаточно времени и ресурсов, — добавляет Алан, и я решаю воспользоваться ситуацией:

— Неплохо бы знать для начала, чем были нанесены ранения.

— Ожог, — с готовностью сообщает Джонс, с вызовом на меня глядя. — Объект оказался в эпицентре пожара.

Я криво улыбаюсь.

— Это я слышал. Но не думаю, что правда, — лицо генерал-лейтенанта удивлённо вытягивается, но, прежде чем он начал лгать, я говорю: — Избавь меня от этого. Хотелось бы узнать настоящую причину.

Будь на месте Алана кто-то другой, я не решился бы так себя вести. Но это Джонс. Он может пытаться навести страх, но со мной это не пройдёт: я его слишком хорошо знаю, а люди не меняются.

Мы сверлим друг друга взглядами, но в итоге генерал-лейтенант отвечает:

— Когда медуза шла на посадку, откуда не возьмись, запрыгали искры и начался пожар. Генерал Бронсон считает, что его устроила землянка. Не знаю, — задумчиво говорит Алан, заметив удивление, которое наверняка отразилось на моём лице. — Огонь не оставил на теле никаких следов. Но когда Бронсон встряхнул её за плечо, по коже расползлась дорожка из цветов.

«Видимо, плечо и шею», — думаю я, но на этот раз молчу.

— Прямо на глазах кожа вспыхнула огнём на несколько секунд и опалила наших ребят, на самой девушке тоже остались раны.

— Так это всё-таки ожоги, но не от пламени, — рассуждаю вслух, понимая, почему генерал сказал, что это защитная реакция организма.

Если, конечно, Алан говорит правду. Он будто читает мои мысли и тихо произносит:

— Уверен, что Сьерра не стала бы лгать.

Я успеваю взять себя в руки прежде, чем брови подпрыгнут на лоб. Значит, генерала-лейтенанта, в отличие от майора, не посчитали необходимым взять с собой на планету?..

Наверное, я всё же не сдерживаю улыбки, потому что Алан, вновь с лёгкостью догадавшись, о чём думаю, угрожающе шепчет:

— Я был нужен здесь.

— Разумеется, — откликаюсь я, уже открыто улыбаясь.

Чувствую, как те самые призраки прошлого, о которых начинал говорить Джонс, обступают со всех сторон, хоть я и гоню их прочь.

— Вы пытались обработать рану.

— Да, — соглашается генерал-лейтенант, — но стало только хуже.

— Возможно, лекарства действуют на неё не так, как на нас, — думаю вслух.

Алан смотрит на меня едва не виновато.

— Не в этом проблема. К ней даже подойти толком было невозможно: каждый раз возникал огонь, правда, слабее — видимо, много сил потеряла.

Джонс вдруг меняется в лице и осматривается. Знаю я этот взгляд.

— Здесь нет прослушивающих устройств, — усмехаюсь печально. — Можешь проверить каждый угол.

Алан бросает на меня недовольный взгляд, но больше не осматривается, как персонажи дешёвых детективов. его слова выбивают из меня остатки веселья:

— Исследования проведём в Сфере.

Я замираю.

— В Сфере?

— Там есть всё, что нужно. Или у тебя с этим какие-то проблемы? — генерал-лейтенант бросает на меня вопросительный взгляд.

«Ты говоришь мне, что я окажусь в самом таинственном месте в городе, в котором наверняка бывали лишь единицы, и буду изучать… кого?..»

Я молчу и отрицательно качаю головой.

— Что ж, — Джонс неловко проводит руками по коленям, словно от волнения вспотели ладони, а потом вдруг спрашивает: — Она действительно необыкновенно красива?

Его замечание застаёт меня врасплох…

Он действительно сказал именно это? Именно мне?..

Так теперь генерал-лейтенанта не только в экспедиции не берут, но ещё и трофеи не показывают?

— Похоже, я что-то пропустил, — бормочу я растерянно.

Под моим взглядом — даже не знаю, каким — Алан не дожидается ответа и стремительно вскакивает с кресла. Я не успеваю спросить, зачем он всё-таки приходил, ведь едва ли сказал что-то действительно важное, как Джонс уже оказывается у двери, резко открывает её, и в лабораторию вваливается Коди.

— Практикант? — изумлённо спрашивает генерал-лейтенант, а потом его тон становится угрожающим: — Ты здесь что забыл?! Что ты слышал?!

Коди пожимает плечами и отрицательно качает головой — слишком быстро, так что сразу становится ясно: услышал он более чем достаточно…

— Чёрт бы тебя побрал! — ругается Алан и едва не за шиворот закидывает парня в комнату. Потом поворачивается ко мне и спрашивает: — Это он работал в секретном отделе?

Коротко киваю, надеясь, что не ухудшу и без того отвратительное положение Практиканта.

— И выгнали его не из-за болтовни, — задумчиво произносит Джонс, а затем резко поворачивается к Коди. — Не нервничай, ты всё равно в деле.

— Что?! — одновременно восклицаем я и мой друг, а Алан, явно наслаждаясь нашим откликом, сообщает:

— Я приходил за ним, — кратко поясняет он мне и оборачивается к Коди. — Ты теперь с нами.

— С вами? С кем — вами… — заикаясь, произносит парень, а я отталкиваю друга в сторону, приближаясь к Алану.

— Нужен учёный, — предупреждает генерал-лейтенант, а потом бросает короткий взгляд на Коди. — Хотя бы лаборант, — с усмешкой добавляет он.

— Я говорил с Бронсоном, — предупреждаю я. — Он позволил мне разобраться самому.

— Бронсон? Позволил? — насмешливо повторяет Алан и смотрит на меня прямо, когда снисходительно объясняет: — Он договорился с Натаном Дэвисом раньше, чем решил впутать в это дело тебя. Просто позволил думать, что ты можешь разобраться сам. Не льсти себе. Как далеко ты продвинулся в своих исследованиях?

Во мне начинает подниматься злоба, а мы стоим достаточно близко, чтобы перейти от слов к делу: руки так и чешутся, и я сжимаю кулаки.

Генерал лишь хотел поиздеваться и продемонстрировать свою власть. Не более.

— Полегче, приятель, — говорит Алан уже без шуток. — Дэн, ты разработчик виртуальный миров, — спокойно, почти примирительно, произносит он, — ты воин, кто угодно ещё, только не учёный. И тем более, не лаборант.

Не знаю даже, оскорбление это или комплимент.

— Бронсону нужна команда, и он давно определился с тем, кто в неё войдёт. Ты в ней новичок. Не он.

Джонс даже не смотрит в сторону Коди, но и так понятно, что речь именно о нём.

Сжимаю челюсти, чтобы не сказать ничего лишнего.

— Правильно, — говорит Алан. — Не создавай проблем участникам команды.

Сжать челюсти приходится крепче.

— Послушай меня, — произносит генерал-лейтенант, обернувшись к Коди. — Раз уж так получилось, что ты в деле, то должен понимать: с этого момента к твоему рту подведён виртуальный датчик. Как только ты откроешь его, тебя убьёт электрическим разрядом. Так что с этой секунды ты хранишь обет молчания. Понял?! — Алан так резко повышает голос, что Коди начинает бить крупная дрожь. — Вот и славно, — говорит генерал-лейтенант и неспешно направляется к двери.

Бросив на нас насмешливый взгляд, он качает головой и выходит. Коди сразу же шумно выдыхает и обессиленно приваливается к стене.

— Он же несерьёзно насчёт тока? — спрашивает друг трясущимися губами, и, хотя это была лишь неудачная шутка генерал-лейтенанта, я не могу ничего ответить, ведь Коди ждут опасности весомее, чем удар тока. Если бы он был возможен, разумеется.

Измученный взгляд Практиканта останавливается на мне и очень скоро превращается в злой.

— Ты мне друг или нет?! — набрасывается он на меня, однако не двигается с места, словно приклеился к стене. — Проблемы с начальством мне совсем не нужны!

Молча смотрю на его лицо, искривлённое ужасом.

— Ты что, не мог предупредить заранее?! — продолжает Коди истерично, и в этот раз я уже не могу промолчать:

— Не нужно было подслушивать под дверью. Это плохая привычка. Небезопасная.

— Я думал, они предложили тебе выгодную работу! — оправдывается Коди, и его голос становится визгливым.

— Она и есть выгодная, — с печальной улыбкой произношу я, резко открывая дверь и направляясь в кабинет Коди.

— Думал, тебе просто жалко делиться заработком! — словно не слыша меня, продолжает сетовать друг, пока семенит по пятам.

— Она действительно прибыльная.

Я сажусь за стол и открываю на экране свёрнутые окна.

— Если выполним работу, зарплата будет достойная.

Чувствуя на себе взгляд Коди — испуганный и возмущённый одновременно, я поднимаю голову. Несколько секунд молчу, пока парень шарит по моему лицу подозрительным взглядом в поисках подсказки, насколько стоящим может оказаться вознаграждение.

Я набираю в лёгкие побольше воздуха и обрушиваю на друга правду:

— Оплата — наша жизнь.

Коди шумно выдыхает, и, пока он не бросился на меня с проклятиями, возвращаюсь взглядом к экрану, а тем временем добавляю:

— Жадность приводит к плачевным результатам. Тебе не стоило подслушивать под дверью. Я пытался оградить тебя от опасности, — говорю я, всё больше распаляясь, — но ты по собственной глупости…

— Это ничего бы не изменило! — с неменьшей страстью восклицает Коди. — Он сказал, что генерал уже давно выбрал тех, кто…

А я думал, что могу на это повлиять…

— … должен ему помочь! Меня ничего не спасёт, — вдруг Коди понижает голос, и по его взволнованному шёпоту я понимаю, что скоро он может даже расплакаться. Однако друг вдруг берёт себя в руки, поднимает на меня взгляд и спрашивает очень тихо, но с любопытством: — Это действительно девушка… с Земли?

Я коротко киваю, наблюдая, как округляются и без того распахнутые от ужаса глаза Коди.

— Тогда… — шепчет он, — её участь ещё хуже нашей…

В горле встаёт ком.

— Ты видел её? — произносит Коди, и я снова киваю, тяжело вздыхая.

— А те образцы… речь шла о её коже, верно?

— Да.

— Значит… она не совсем человек.

— Да.

Глаза Коди лихорадочно мечутся и блестят.

— Смотри, — он вдруг рвётся вперёд, отнимая у меня мышку и открывая свёрнутые окна.

Как по команде, мы склоняемся к экрану, присматриваясь к изображению.

— Видишь? — спрашивает он, водя курсором по многократно увеличенной фотографии. — Клетки по форме напоминают бобы. Их стенки утолщённые, а между ними расположена устьичная щель. Это определённо строение покровов растения.

Коди что-то набирает на клавиатуре, и появляется новое изображение, на котором видно даже органеллы.

— В середине находятся ядро и хлоропласты с гранами. Вот, — Коди указывает курсором на нужную часть фотографии, — те, что напоминают серп и имеют вогнутые стенки. Они ограничивают межклеточное пространство или устьичную щель. В сущности, это поры, которые осуществляют газообмен и транспирацию — движение воды через растение и испарение через наружные органы: листья, стебли, цветки. Без устьица эти процессы просто не могли бы осуществляться. Правда, хлоропласты эпидермы имеют слабо развитую систему внутренних мембран и, в отличие от хлоропластов хлоренхимы, фотосинтетически менее активны. Но это уже не так важно. Посмотри сюда.

Коди открывает всё новые и новые окна, отыскивая, что нужно, и наконец показывается фото обожжённого, а затем вновь здорового участка кожи.

— Видишь? Тёмные кожные покровы обычно насыщены меланином и отталкивают лучи, но эта кожа светлая и, как я выяснил в прошлый раз, реагирует на солнечный свет, подобно покровам растения. А на человеческой коже она начинает активнее восстанавливаться в тех местах, где прежде были ранки…

Коди замолкает и смотрит на меня выпученными глазами.

— Получается, это… кровь, — ошарашенно произносит он. — Кровь фиолетового цвета. Если рассмотреть эти образцы как части одного организма, — продолжает он неожиданно ровным тоном, как будто говорит не человек, а голосовой робот, — то данный материал представляет собой синтез покровов растения и нашей кожи. А это значит…

Я смутно представляю, куда он ведёт, но даже от этого неясного осознания меня бросает в дрожь.

— … что такая кожа способна к фотосинтезу и должна регулярно вырабатывать кислород, благодаря чему кожные покровы регенерируются, ещё и эффективнее, чем нормальная человеческая кожа… — Коди выпаливает это на одном выдохе, а в конце фразы резко замолкает, поперхнувшись, когда воздуха оказывается недостаточно.

Волосы на моей голове как будто шевелятся…

— И это в свою очередь означает, — поспешно вдохнув, продолжает он возбуждённо, — что перед нами человек, способный осуществлять фотосинтез, способный поглощать солнечную энергию и вырабатывать кислород, способный исцеляться во много раз быстрее, чем мы!

Голос Коди становится всё более сдавленным, а в моей голове мысли крутятся, как карусель с лошадками…

— Огонь ей не навредил, — шепчу я поражённо, — а кулон… — говорю и резко замолкаю, поперхнувшись, как Коди пару секунд назад.

Цитрин. Полудрагоценная порода, прозрачная разновидность кварца, известная нежным лимонным оттенком. Её часто называют солнечным камнем…

Но ведь это эзотерика! Псевдонаука. Разве нет?..

В благодарность за помощь с надоедливыми отчётами этот кулон Ребекка подарила мне со словами: «Он олицетворяет солнце, что даёт силу и энергию всему живому. Пускай и тебя оберегает».

Сколько времени Бронсон держал девушку в своей медузе, прежде чем доставить в Бункер? Сколько она пробыла в его комнатах допроса без солнечного света?..

Я чувствую на себе пристальный, изумлённый взгляд Коди, ощущаю себя так, словно это я образец и меня разглядывают сквозь стекло микроскопа. Однако на объяснения времени нет.

— Нам нужен любой садовый фонарь! — восклицаю я, и Коди изумлённо шепчет:

— Зачем?..

— Он на солнечной батарее, — отвечаю поспешно, буквально вскакиваю со стула и устремляюсь к двери. — Есть большая вероятность, что прямо в эти секунды светлячок умирает.

* * *

— Я увижу её своими глазами? — повторяет побледневший Коди снова и снова.

Рядом с нами появляется Алан Джонс и жестом приказывает следовать за ним. Мы подходим к двери, и генерал-лейтенант прикладывает к датчику ленту. Дверь за нами закрывается, и мы оказываемся в узком коридоре, освещённом тошнотворным зеленоватым светом.

— Подземные тоннели между Стеклянным домом и Сферой? — от восхищённого и испуганного тона Коди меня тошнит ещё сильнее, чем от нездорового оттенка стен и светильников.

— Здесь нет камер слежения, а для входа и передвижения нужны пропуск и знание кодов, — объясняет Джонс, и мы продолжаем блуждать по лабиринту, наталкиваясь на новые двери.

Алан то и дело сканирует свою ленту, а иногда вводит кодовые слова.

— Каждый раз придётся так блуждать? — не выдерживаю я, и генерал-лейтенант отрицательно качает головой.

— Сегодня по всей Капле работников предупредят, что в Сфере начинаются исследования. Наши передвижения не будут вызывать подозрений. За пределами острова обсуждать Сферу запрещено. Впрочем, как обычно.

— Им придумают красивую версию?

— Конечно, солгут, — обыденным тоном сообщает Алан, с лёгкостью догадываясь, на что я намекал. — Развеют ореол таинственности.

— До этого дня там происходило что-нибудь стоящее?

— Насколько я знаю, нет.

Забавно. Сколько легенд создали о Сфере, когда в ней не происходило ничего серьёзного. Теперь же там появился светлячок, а работникам острова скажут, что в лаборатории начинаются эксперименты с будильником на колёсах или — того лучше — разноцветной картошкой. Могут и просто сделать вид, что Сфера по-прежнему одиноко пустует, не оправдывая вложенных в неё денег.

— Мы на месте.

Алан открывает дверь. В сознании проскальзывает мысль: многие граждане Тальпы отдали бы что угодно, лишь бы здесь оказаться. Но теперь меня волнует совсем другое.

Я делаю шаг и замираю.

Белоснежная лаборатория наполнена самой современной техникой. Виртуальные кресла, очки для погружения в цифровой мир, перчатки и линзы, экспериментальное оборудование — всё блестит в холодном синеватом свете. Даже отсюда я вижу несколько отделов, а вдалеке напротив красуется окно на всю стену. Наверное, стекло одностороннее, как и в Бункере. Перед ним за столом сидит девушка в чёрной военной форме. В тусклом свете я различаю, как она привычным жестом откидывает светлые, с серебристым отливом волосы и поднимает равнодушный взгляд. Однако её лицо меняется при виде нас.

— Сьерра, впусти его, — приказывает Алан.

Майор сканирует сначала его, а потом меня своими холодными, голубыми глазами.

— Он уже видел объект, — поясняет Джонс, и девушка переводит взгляд на Коди.

— А этот? — пренебрежительно спрашивает она.

Практикант заметно дрожит, а его глаза кажутся выпученными, как у рыбы, которой не хватает кислорода.

— Он в деле, — сухо сообщает Алан.

Генерал-лейтенант и майор долго смотрят друг на друга, пока Джонс не произносит непривычно мягко:

— Мы можем лишиться нашего объекта, если не поторопимся.

Взгляд Сьерры скользит по фонарю в моих руках, и она приподнимает идеально очерченную бровь, но так ничего и не говорит. Большего разрешения нам не нужно.

Я открываю дверь.

— Не включай яркий свет, — прошу я и делаю шаг в темноту.

Постепенно загорается мягкое освещение, и я начинаю различать в полумраке кровать и стол, а рядом — виртуальное кресло. Девушка замерла возле него и держится за край мёртвой хваткой. На её запястьях — следы от наручников, только выглядят они гораздо хуже, чем могли бы на руках обычного человека.

Мой сдавленный вздох удивляет меня самого.

Я поднимаю взгляд, замечая, как судорожно девушка сжимает в ладонях мой кулон, а потом вижу испуганные глаза, в которых стоят слёзы.

— Послушай, я понимаю… — как можно мягче начинаю я, а мышцы на шее девушки напрягаются, будто она собирается кричать.

Свет разгорелся ярче, и теперь я вижу, какие тени залегли под глазами землянки, как потускнели её волосы, а на коже появились сероватые пятна.

— С каждой секундой тебе становится только хуже, — шепчу я и очень медленно вытягиваю из-за спины руку с фонарём, наблюдая, как в ту же секунду глаза землянки начинают завороженно блестеть.

В сумраке лампа сияет, как маленькое солнце. Обычный садовый фонарь, но скорее всего, для девушки он означает намного больше. Невольно она подаётся навстречу, а потом, будто вспомнив о моём присутствии, отступает. В её глазах отражаются разочарование и отчаяние, такие, словно я принёс ей не надежду на спасение, а смерть.

Я медленно наклоняюсь, чтобы поставить фонарь на пол, и слышу, как землянка тихо шипит, подобно загнанному зверьку, отчаявшемуся спастись. Едва ли такая самозащита может кого-то по-настоящему напугать.

Когда я отступаю почти к самой двери, взгляд землянки останавливается на лампе. Она смотрит на свет, как завороженная, и вдруг из-под ткани больничного комбинезона начинает литься свет, сначала совсем тусклый, но набирающий силу с каждой секундой, и вот уже смутно просматриваются какие-то узоры…

В памяти невольно всплывают слова генерала: «Я даже не думал, что у них так ярко горят рисунки на теле».

Я чувствую приятный запах жжёной спички. Свет приобретает кроваво-красный оттенок, а потом сменяется болотно-зелёным. Бледное лицо девушки с синеватыми тенями под глазами окружено торчащими во все стороны сероватыми прядями, и вдруг землянка начинает преображаться…

В воздухе вокруг девушки возникают чёрные капли, но её кожа светлеет, приобретая здоровый румянец, исчезают круги под глазами, радужка превращается в ещё более яркую, изумрудно-зелёную, ресницы становятся более густыми, а волосы наливаются силой, как стебель растения — соком. Локоны рассыпаются по плечам тяжёлым каскадом, пока не достигают тонкой талии.

Затаив дыхание, я наблюдаю, как тело поглощает солнечную энергию, излучаемую фонарём, и вот свет, льющийся из-под одежды, ослабевает, а потом совсем гаснет.

Девушка медленно поднимается на ноги, опираясь на стену в поисках поддержки. В её ладони всё ещё остаётся кулон, но теперь он необычно светится, словно от переизбытка энергии. Землянка переводит на меня ясный взгляд, в котором читаются сила и решимость.

— Прости, я не знал, — говорю поражённо и смотрю девушке прямо в глаза. — Как часто тебе нужен солнечный свет?

Она молчит так долго, что я отчаиваюсь услышать ответ, но всё-таки землянка произносит:

— Два раза в день, хотя некоторые эдемы молятся чаще.

Два раза в день!

— Молятся, — повторяю, словно так мне будет легче всё это принять. — Кто такие эдемы? — уточняю как можно мягче.

— Мой народ.

— Эдемы! — повторяю я энергичнее, наблюдая, как землянка щурит глаза.

Несколько минут она подозрительно сканирует меня взглядом, а потом он смягчается, в уголках глаз собираются морщинки, словно она готова устало… улыбнуться?

Я знаю, что мы в этой комнате как бактерии на стёклышке под микроскопом, но, подвластный внутреннему порыву, задаю вопрос:

— Как тебя зовут?

Землянка снова медлит, видимо, раздумывая, стоит ли отвечать.

— Габриэлла, — произносит она наконец.

— Меня зовут Дэн.

Неуверенный в собственных движениях, я медленно выставляю руку вперёд. Девушка смотрит на неё с нескрываемым страхом, но вдруг протягивает свою ладонь… Наши пальцы почти соприкасаются — и внезапно раздаётся оглушительный треск.

Я вздрагиваю, а землянка молниеносно отступает, уперевшись спиной в стену, сползает по ней, а потом забивается в угол. В динамиках раздаётся громкий голос генерала:

— Покинуть камеру. Немедленно.

ГЛАВА 19 (ГАБРИЭЛЛА). АЛАЯ ЖИДКОСТЬ

— Почему эта дура не сказала раньше?!

От страстного возгласа и резких слов Мучителя я вздрагиваю, мысленно благодаря Иоланто, что он стоит спиной и не заметит моей реакции — в отличие от всех других тальпов, которые сейчас находятся за преградой, но лицом ко мне и в любой момент могут распознать мою неумелую, жалкую ложь.

Как я могла признаться, что еда не даст мне тех сил, которые помогут избавиться от ран на запястьях, что мне нужна настоящая энергия — солнечный свет?.. В сознании пульсировало предупреждение: «Ничего им не говори», — и я сжала челюсти, приняв твёрдое решение прислушиваться к внутреннему голосу. Я боялась, что, как только тальпы узнают, что для меня по-настоящему важно, то наверняка этим воспользуются, и раны на запястьях скорее всего покажутся мне самым меньшим из возможных страданий. Я боялась тогда. Я боюсь сейчас.

В ожидании, что дальше скажет Мучитель — как распорядится моей судьбой, я осторожно поглядываю за преграду. Одна волна дрожи за другой проходит по телу.

Вдруг Мучитель складывает руки за спиной и поворачивается. Его цепкий взгляд впивается меня. Я сразу же опускаю голову и старательно рассматриваю свои ладони. Надеюсь, он не догадается, что я могу его и видеть, и слышать.

— Что удалось узнать? — требовательно спрашивает он, и, когда до меня доносится голос Дэнниса, я с ещё большим вниманием рассматриваю собственные руки, пытаясь удержаться от того, чтобы поднять взгляд.

— Если говорить о цветке с кожи и его пыльце, то они определённо имеют растительное происхождение. Установить биологический вид точно пока невозможно. Из всех изученных образцов обычной человеческой кожей можно назвать разве что участок с плеча и шеи.

— Ожог? — заинтересованно уточняет Мучитель.

— Совершено верно. А вот здоровая кожа представляет собой нечто удивительное. Во-первых, нарушена выработка пигмента, задерживающего ультрафиолетовые лучи. При такой активности Солнца кожа должна быть тёмной, однако она светло-бежевого оттенка. Во-вторых, образец хоть и похож на эпидермис, человеку принадлежать не может: из-за наличия устьиц и странных хлоропластов бежевого цвета строение больше напоминает покровы растения. В-третьих, кровь не алая, а фиолетовая — это из-за гемэритрина, который придаёт ей такой оттенок. В-четвёртых, в крови необычно высокий процент глюкозы. — пятых, клетки реагируют на солнечную энергию и начинают быстро восстанавливаться в тех местах, где прежде были какие-то повреждения, причём покровы регенерируются во много раз быстрее, чем у обычных людей. При условии наличия достаточного количества солнечного света и тепла.

С каждым словом обстановка за преградой становится всё более напряжённой. А на последних словах Дэнниса кто-то не сдерживает шумного выдоха, и я украдкой смотрю за преграду. Дочь Мучителя, Алан Джонс и тот мужчина, что пришёл с Дэннисом, чтобы спасти меня… На их лицах отражается растерянность, а та девушка, которую я уже видела однажды рядом с Мучителем, — Ребекка Олфорд, прикладывает руку к губам. Её глаза кажутся до невозможности огромными.

На удивление, Мучитель тоже выглядит растерянным. Он озадаченно смотрит на девушку, и у меня возникает чувство, словно он, как я, не понимает и половины слов, произносимых Дэннисом. Расширенные глаза Ребекки Олфорд полны не только потрясения, но и осмысленности, в то время как взгляд Мучителя кажется пустым и почти невидящим. В какой-то момент он, похоже, осознаёт разительное отличие, и это приходится ему не по нраву. Он хмурится, осуждающе рассматривая Ребекку Олфорд несколько секунд, а потом обращается к Дэннису:

— Объясни, что всё это значит.

Наконец опомнившись, я опускаю взгляд, но превращаюсь в слух.

— Похоже, девушка способна к фотосинтезу, подобно растениям. Солнечный свет ей просто необходим. Как воздух.

— Значит, солнечные свет и тепло, — задумчиво и торжественно произносит Мучитель. — Вот что нужно. — Вдруг он усмехается собственным мыслям. — Так просто, — добавляет он с досадой. — А в Эпицентре сказали, что название связано с тем, какие они наивные, дружелюбные, открытые миру — в общем, недалёкие. Что ж, я запомню, какие они шутники, — последнее слово Мучитель выплёвывает с презрением.

— Если хотите, чтобы она выжила, дайте ей возможность молиться дважды в день.

— Молиться, — насмешливо произносит Мучитель. — Что ж, теперь мы знаем, что нужно объекту и как не допустить, чтобы он погиб.

Воодушевление и мрачное предвкушение, с которыми Мучитель говорит это, повергают меня в ужас. Дрожь пробирает до самых костей, словно я оказалась на ветру, пронизывающем холодом.

— Пришло время найти ответы и на другие вопросы, — добавляет он, а моё сердце стучит так, будто сейчас выпрыгнет из груди. — Итак, нас ждёт много работы, — значительно предупреждает Мучитель. — Если вас мотивируют причудливые абстракции, то вы — те люди, которые заслужили моё доверие. А если высокие моральные принципы не слишком вас вдохновляют, то знайте, что одно слово о том, что происходит в стенах Сферы, и второе вы уже никогда не произнесёте.

Я не вижу его лица, но даже мне, как он сказал — недалёкой, хватает ума распознать в голосе неприкрытую угрозу.

— Вы можете не трястись, — произносит Мучитель, и, судя по звукам неспешных шагов, ходит кругами, — потому что я не попрошу у вас одолжений, которые могли бы заставить вас вступить в конфликт с собственной совестью. — После паузы он сухо продолжает: — Сьерра и Алан, вы отвечаете за безопасность, Коди Хейз, ты — за то, чтобы объект оставался живым и здоровым. Ребекка Олфорд, Дэннис Рилс, ваша задача самая ответственная — коммуникация, если, конечно, это слово применимо к дикарке, — очередная значительная пауза, пока я сжимаю трясущиеся губы и закусываю щёку изнутри почти до боли. — Вы должны обучить объект так, чтобы он перестал казаться настолько невежественным и нелепым, как сейчас.

Я изо всех сил сдерживаюсь, но невольно заламываю руки.

— Пускай его хорошо кормят и содержат в чистоте, — произносит Мучитель.

Против собственной воли поднимаю голову, а, опомнившись, быстро опускаю.

— Пускай дадут энергию — или как там?! — пренебрежительно ворчит он. — Фонарей на солнечных батареях у нас предостаточно. И ещё, — он делает короткую паузу, — переоденьте уже наконец, — досадливо добавляет Мучитель, и я съёживаюсь, чувствуя колкий взгляд почти осязаемо. — Для начала.

— Как долго это будет продолжаться? — доносится недовольный голос Сьерры.

— Столько, сколько потребуется, — растягивая слова, отвечает Мучитель, и мою грудь сдавливает так, что становится трудно дышать. — Не забывайте: одно неверно подобранное слово может подвести вас и принести серьёзные неприятности.

Несколько минут все молчат. Когда я тайком поглядываю за преграду, Мучитель останавливается рядом Ребеккой Олфорд.

— Ваше решение? — говорит он с важностью. — Могу считать ваше присутствие молчаливым согласием?

Я больше не смотрю на них, но видимо, девушка соглашается, потому что Мучитель довольно произносит:

— Вот и отлично. Всем ясны цели?

Вновь тишина.

— Не подведите меня. Завтра начинаем. Вы свободны.

До меня доносятся звук шагов, а потом Мучитель приказывает:

— Дэн, зайди. Для тебя у меня есть особое задание.

Я не успею ни задаться вопросами, ни испугаться, когда кто-то выходит из кабинета, с грохотом закрывая дверь, а потом слышится голос Ребекки Олфорд:

— Дэн, ты отдал ей мой подарок.

Девушка шепчет, и мне приходится прислушиваться, чтобы разобрать слова, но по интонации легко догадаться, как она поражена и даже опечалена.

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы протянуть руку и прикоснуться к нему. Не знаю, об этом ли кулоне идёт речь, да и мне девушка ничего плохого не сделала, но мысль, что кулон на моей шее может оказаться её подарком Дэннису, вдруг превращает его в массивный камень, который тянет вниз, заставляя меня горбиться от тяжести.

— Он должен был тебя оберегать, — грустно добавляет девушка. — Зачем ты отдал его ей?

Я, невольно подняв взгляд, вижу, как Дэн морщится, будто ему противно. Он бросает беглый взгляд на Сьерру, которая из угла скрытно посматривает на них, и подхватывает Ребекку Олфорд под руку, уводя в сторону. Чтобы услышать дальнейший разговор, мне приходится прислушиваться во много раз усерднее.

Игнорируя вопрос девушки, Дэн задаёт собственный:

— Давно ты приняла решение участвовать в проекте? Сразу, когда Бронсон предложил? — раздражённо произносит он, удивляя меня злым тоном.

— Ещё до того, как он завёл речь обо мне, верно?

Они молчат несколько долгих секунд, а потом Ребекка Олфорд едва слышно произносит:

— Да.

— Но мне не сказала, — на смену раздражению в голосе Дэнниса приходит разочарование. — Как и то, что знала, в чём нуждается землянка.

— Осознание произошло только сегодня, — откликается девушка. — А насчёт тебя: я обещала Ньюту…

— Не начинай, — прерывает Дэннис с прежним, едва скрываемым недовольством. — Ты могла просто сказать мне правду.

— Что бы это изменило?! — возмущённо парирует Ребекка Олфорд, и Дэннис отвечает с неменьшей страстью:

— Ты сама знаешь — всё! Я бы давно согласился помочь генералу. Она могла умереть, пока мы совершали научные открытия!

Страх, который я ощущаю при звуке этого слова, застилают злость вперемешку с волнением, которые я слышу в голосе Дэнниса. Я удерживаюсь от того, чтобы поднять взгляд и заглянуть за преграду, но моё сердце гулко стучит, и его стук отзывается в груди болью.

Неужели ему не безразлична моя судьба? Он боялся, что я могу погибнуть?..

— Дэннис, мы должны вернуться к нашему разговору, — примирительно просит девушка. — Но не здесь…

Однако она не успевает договорить.

— Я уже сказал тебе: тот разговор закончен. Да и этот начинать не стоило.

Кто-то из них поворачивается, чтобы уйти, а потом слышится голос Ребекки — гораздо громче, чем несколько секунд назад:

— Забота о безопасности других когда-нибудь погубит тебя самого! Мы оба это знаем.

Подняв взгляд, я замечаю, как все трое замирают в неловкости: Дэн бросает взгляд на Сьерру, отмечает, что она исподтишка следила за ними, а теперь и вовсе открыто наблюдает, переводит недовольный взгляд на Ребекку.

— Все это понимают, — смущённо добавляет девушка.

Дэннис отвечает тихо, но вкрадчиво:

— Я не слишком заботливый. К тому же давно забыл, что такое — быть героем. Поэтому посмотрим.

Молчание становится всё более напряжённым и начинает тяготить не меньше, чем кулон на моей шее. А потом

Сьерра задаёт вопрос так громко, что я возвращаюсь в реальность, едва не падая с кресла.

— Совещание подошло к концу — или нет?

Буквально чувствуя на себе взгляд, я ложусь и накрываюсь одеялом чересчур поспешно, угрожая выдать себя, ведь уже догадываюсь, что дальше скажет дочь Мучителя. И она подтверждает мои мысли:

— Принцессе пора спать, — ехидно тянет Сьерра, но я не знаю, почему она так меня называет.

Раздаются удаляющиеся шаги, но потом дочь Мучителя останавливает Дэнниса:

— Удели мне пару минут.

Минутная тишина, гнетущая ещё больше прежней. Потом дверь закрывается, но молчание долгое время никто так и не нарушает.

— Я уже едва не преследовала тебя в тот день, когда ты увидел это впервые, — наконец говорит Сьерра — чуть тише, чем раньше. — Не говоря уже обо всех предыдущих попытках, — добавляет она неловко, а потом её тон становится едва не умоляющим: — Давай наконец-то поговорим.

— Ты права: мы уже говорили, — говорит Дэннис. — И не один раз. Помнишь, чем это заканчивалось? Или первый серьёзный разговор уже остался в прошлом?

Разочарование в голосе становится слишком ощутимым, и мне кажется, что я могу распознать даже настоящую злобу. Чересчур сильная эмоция. Запретная для эдемов.

— Я призналась, что совершила поступки, которые перечеркнули всё, что было между нами до этого, — непривычно кротко сообщает Сьерра.

В голосе Дэнниса слышится усмешка, когда он произносит:

— Как красиво ты называешь предательство поступками.

— Поступками, которые всё разрушили, — повторяет Сьерра, мягко поправляя Дэнниса. — Я знаю, что в твоём понимании их всего два таких, которые можно считать предательством, и я совершила их оба, — девушка вдруг говорит совсем тихо. — Но Рэй нуждался во мне… Я не знаю, как так произошло, это правда, ведь я…

— И мы говорим для того, — грубо прерывает Дэннис, — чтобы выяснить подробности твоей измены, которая произошла много лет назад? — Его тон становится пренебрежительным: — У меня есть дела.

Судя по звукам, кто-то резко поворачивается на месте.

— Нет, — возражает Сьерра, и Дэннис словно спотыкается. — Я просто хочу, чтобы ты понял, Дэн. Я знаю, что совершила ужасные вещи. Но пойми: твоя… мама… она умоляла, чтобы я остановила тебя всеми правдами и неправдами…

— Почему мы снова это обсуждаем? — всё ещё грубовато спрашивает Дэннис.

— Прошло столько лет. Мы расстались почти сразу как оказались на станции. Нам было по восемнадцать, а сейчас… уже намного больше.

— Вот именно, — с нажимом произносит Дэннис. — Прошло очень много лет. Ты уже пыталась возобновить отношения.

— Да, после войны в Хранилище, — соглашается Сьерра. — Я помню. Когда мой отец помог сделать так, чтобы ты больше не обязан был возвращаться туда и….

— И ты надеялась, что это что-то изменит? — вновь обрывает Дэннис. — Ответь, почему всё повторяется именно сейчас?

Они долго молчат, и кто-то вновь порывается уйти, но его останавливают.

— Тебе трудно, — говорит Сьерра тихо. — Меня всегда восхищало, как стоически ты переносишь одиночество. Но теперь становится невыносимо. Будет ещё хуже.

Они вновь долго молчат, а потом Дэннис произносит сдавленным, но угрожающим голосом:

— Ты это не серьёзно.

Он едва ли не рычит, как зверь, пришедший во Фрактал из степей, обессиленный и озлобленный.

— Назови настоящую причину.

— Если мы когда-нибудь вернёмся на планету и твоя мама чудом окажется…

Вернёмся на планету?..

— Не продолжай! — восклицает Дэннис, и, хотя это не очень громко, моё тело сотрясает дрожь, и я надёжнее кутаюсь в одеяло. — Сьерра, я серьёзно, не нужно, — предупреждает он.

— Если случится чудо, ты простишь меня? — настаивает она, а я уже совсем теряю нить их разговора.

— Ты хотя бы отдалённо представляешь, что потребовалось бы, чтобы вернуться на планету? — очень медленно, чеканя каждое слово, говорит Дэннис. — Это невозможно. Как и всё остальное.

— То есть ты меня не прости…

— Как. И всё. Остальное, — прерывает Дэннис и повторяет те же слова, но с гораздо большей значимостью.

— Однажды я уже говорила, — в тон ему говорит Сьерра, — ты конфета в красивой обёртке, Дэннис Рилс, но с горькой начинкой. Когда-нибудь желчь поднимется к горлу. Ты не сможешь молчать вечно.

— Скажу тебе больше, — с усмешкой замечает Дэннис, — желчь давно вырвалась в мир. Видимо, ты разучилась распознавать её в каждом моём слове. Это всё?

Сьерра молчит, и он продолжает:

— Отлично. Значит, ещё один неудачный разговор окончен.

Слышу, как Дэннис уходит, чувствую на себе внимательный взгляд Сьерры, прежде чем спустя мучительно долгое время свет надо мной гаснет. Я мечтала бы провалиться в сон, только мысли роятся в голове и не позволяют мне расслабиться хоть немного. Я беспомощно вглядываюсь в темноту, но не решаюсь заставить инсигнии загореться, боясь, что Сьерра по обыкновению не оставила меня одну.

Зачем Мучитель велел мне помочь? Неужели тальпы хотят вернуться на планету?! Возможно ли это? «Ты хотя бы отдалённо представляешь, что потребовалось бы?» — вопрос Дэнниса звучал едва ли не насмешливо, но разве я могу верить одному из них?..

Иоланто, почему я вообще оказалась здесь?.. Невольно моя рука касается кожи за правым ухом.

Как так получилось, что больше года назад я создала инсигнию, так отчаянно похожую на символ станции?.. Почему в тот день, когда надо мной нависла медуза и моя жизнь раскололась на до и после, я заглянула в отражение, но едва узнала саму себя? Лицо, подсвеченное оранжевыми всполохами костра, казалось болезненным, глаза дико горели, а волосы — насыщенного чёрного цвета — блестели, как каменный уголь. Потом радужка глаз стала вновь зелёной, но слишком светлой, почти бесцветной, идеально прямые волосы — совершенно белые — спускались по плечам, а лицо было бледным, словно лишённым каких-либо красок, кроме тёмно-бардового оттенка губ. Когда я развернула лицо, то увидела на правой стороне чудовищный шрам от брови поверх века и до середины щеки, а глаз был не просто светло-зелёным, но совершенно белым, будто его застилала пелена…

Что означало это видение?.. Насколько мучительную смерть придумает для меня Мучитель?..

Я вздрагиваю, а моё измученное сознание задаётся уже следующим вопросом, лишь бы не думать об ужасах.

Почему за день до того, как меня схватили тальпы, мои руки потемнели?.. Я думала, что это из-за носорога, чью серьёзную рану мне пришлось исцелять несколько дней. Я думала это из-за того, что нечаянно прикоснулась к тальповским вещам, что прятала от ближних Нона…

Нона. Как она могла так со мной поступить? Как посмела раскопать могилу моих родителей?.. Узнают ли ближние о её чудовищном поступке? Устроят ли Народный суд? Увижу ли это я? Вернусь ли когда-нибудь домой?..

Что за существо я видела в том озере? Это был корриган?.. «Какая разница, — спрашивает внутренний голос. — Какая, если ты, скорее всего, больше никогда не окажешь в тех лесах, никогда не вернёшься домой?..» «Я должна вернуться!» — хочется мне закричать в ответ. Я должна рассказать ближним правду — всю правду! О Ноне, о наших предках, о корриганах… Всю жизнь мы боялись их. Но опасность — настоящая — пришла совсем с другой стороны и оказалась несравнимо более серьёзной…

В какой-то момент я, наверное, начинаю дремать, потому что вновь слышу голос женщины с голубыми глазами: «Я всегда буду с тобой», — а потом остаюсь в беспросветном мраке совсем одна, и одиночество сгущается, пока я не начинаю ощущать его почти осязаемо.

Оно тянет ко мне свои длинные лоснящиеся ладони, лишённые пальцев, напоминающие порванную ткань. Я ощущаю, как налитые кровью глаза пристально наблюдают за мной из темноты, и холодок проходит по коже. На мгновение кажется, что даже Сьерра испугалась бы такого взгляда.

Отчаянно хочется вскочить и бежать отсюда прочь, но вдруг, стоит мне хотя бы приподняться, как я запутаюсь в паутине? Я не раз видела, как ближние ткали из неё одежду, но эта паутина была бы совсем не такой. Она липкая, крепкая, будто созданная для того, чтобы ловить недалёких эдемок вроде меня. Не знаю, почему, но мне кажется, будто Ребекка Олфорд уже где-то там, во мраке, стянутая нитями.

Ощущаю, будто прямо надо мной на тонкой, но нервущейся пряже с потолка свисает огромная паучиха с сотней блестящих глаз. Каждый неотрывно следит за мной. Закричать бы истошно, позвать на помощь! Но я даже не чувствую собственного тела, только представляю, как в темноте жуткое создание исчезает, а на его месте, выбираясь прямо из мрака, появляется человек, который проводит по лицу рукой, будто снимая маску.

За одной — со спокойным выражением — показывается другая — плачущая. Человек срывает и её, открывая улыбающееся лицо, а под ним виднеется смиренная физиономия. Лицо красивое, юное, кажется мне знакомым… Напоминает Алана Джонса…

Он пытается снять собственное лицо, но это… тоже маска. Она намертво приклеилась к коже и не поддаётся. Мышцы шеи напрягаются и вдруг замирают — и вот наконец маска слетает с лица… но вместе с кожей, открывая голый череп…

Я безмолвно кричу и будто падаю с кресла, но зависаю в воздухе. Прямо подо мной — кто-то очень похожий на человека. Космонавт. Да, точно! Это слово выплывает из памяти, словно название забытой в детстве игры — страшной игры, в которой нужно выиграть любой ценой. Только вот, что считается победой, совсем не помню.

Вокруг человека в странном, будто надутом наряде шевелится темнота. Она сгущается, превращаясь в десятки и сотни скелетов, которые тянут к человеку свои руки, а космонавт тянет свои — ко мне. Глаза горят во мраке красным светом, челюсти стучат, кости ломаются, когда скелеты толкаются вперёд, пытаясь пробраться к человеку. Я вспоминаю испуганное лицо Коди, и мне кажется, именно так он смотрел бы на этих чудовищ…

Вдруг скелеты воспламеняются, пылает огонь, а в следующую секунду — всё исчезает.

Из плотного мрака ко мне выходит высокий мужчина в длинном чёрном платье со стоячим воротником и широкими рукавами.

Он сжимает в ладонях какой-то символ, но тот весь перепачкан алой жидкостью, при виде которой по моему телу идёт дрожь.

Капли падают прямо на пол, а ноги мужчины сходятся и превращаются в огромную чёрную кобру, которая шипит и бросается вперёд.

Из-за спины появляются ещё две руки, гораздо более длинные, чем человеческие. Они тянутся ко мне, а когда я сопротивляюсь и со всей силы ударяю по ним, руки обиженно поджимаются к телу и вдруг начинают крутиться вокруг мужчины с такой скоростью, что в какой-то момент уследить за ними становится невозможно. Они превращаются в одно сплошное кольцо, вращающееся вокруг человека.

Платье преображается из чёрного в белое, а когда руки останавливаются и кольцо замирает в воздухе вокруг высокой фигуры, на теле мужчины появляются огромные дыры, в которые видно ряды скамеек за его спиной.

Лишь краем сознания я понимаю, что всё это мне снится. Я не могу пошевелиться, закричать, вдохнуть. Я в состоянии лишь смотреть на мужчину и думать о том, что противостоять такому жуткому чудищу не смог бы даже Мучитель… По его коже текла бы алая жидкость, какую я видела на том символе в руках у мужчины.

При воспоминании о ней меня охватывает настоящий страх, но я не знаю, почему. Это ведь всего лишь красные капли, но что они значат?..