Клиника «Амнезия»

Глава 9

Чем старше я становлюсь, тем большую важность приобретают для меня имена. Возьмем, например, мореходный район Финистерре, который ныне не существует. Его название образовано латинским словами finis terrae — древние мореходы назвали это место так потому, что были уверены: они достигли края земли. Автобусная станция в Старом Кито называлась Терминал Террестре, что сейчас, по прошествии лет, навевает любопытные ассоциации с Финистерре. Уже само название наводит на мысль о том, что вы достигли конечного пункта назначения. Однако когда мы с Фабианом в среду после уроков оказались там и я в первый раз увидел эту автобусную станцию, то ни на мгновение не усомнился в том, что мы достигли края света, ибо это было очевидно. Молодые женщины-индианки не то с детьми, не то со своими братьями и сестрами сидели в углах зала в ожидании подаяния — денег или пищи. Прокаженные махали культями изъеденных болезнью конечностей. Туристы и предприниматели не обращали на них никакого внимания, словно нищие были чем-то вроде рисунков на стенах. Как будто в ответ на их безразличие какая-то девочка примерно моих лет села, прислоняясь спиной к стене и, расстелив перед собой свою бирюзового цвета юбку, энергично постукивала монеткой о грязную металлическую коробочку, которая лежала у нее на коленях. Трудно сказать, на что была рассчитана эта пусть малая, но все-таки решительная акция: то ли девчонка вознамерилась тем самым привлечь внимание потенциальных филантропов, то ли напомнить самой себе, что она все еще жива. Но может, у нее вообще ничего такого не было в мыслях, может, ей просто хотелось чем-то заняться, чтобы скоротать время. Правда, вскоре я понял, что лично мне не до умозаключений, отчего пребывание в столь опасном месте еще сильнее щекотало нервы. Мы были готовы к прыжку в неизвестность.

Ну и название, Терминал Террестре. В принципе оно могло означать нечто большее, чем край земли. Он могло означать и «конец всего сущего». В этом названии ощущается жизнь и надежда. Здесь центр событий, схождение нитей в одной точке, решение, которое еще только предстоит принять. Тут даже воздух кажется густо насыщенным надеждой, а не только запахами жарящейся пищи, грязных тел и громкими голосами.

Немало хороших названий имеется и внутри самого здания. Автобусные компании «Флота Имбабура» и «Макучи» — в звучании этих слов слышится клекот кондоров и рокочущее извержение вулканов — продавали пассажирам билеты из бетонных киосков, тянувшихся чередой вдоль внутренних стен. По главному вестибюлю вокзала бродили зазывалы с логотипами фирм на рубашках и выкрикивали названия маршрутов, будто пребывая в уверенности, что чем громче выкрикивать название маршрута, тем больше желающих будет туда поехать. Чего стоят одни названия — Тулкан, Риобамба, Гуаякиль!

Фабиан отправился за билетами. Я остался в вестибюле, все еще не веря, что мы отправляемся в путешествие. И хотя я слегка волновался, настроение мое было отнюдь не паническим. Если завтра, пройдя половину пути, мы решим отказаться от нашего замысла, нам ничего не стоит вернуться домой. Для этого достаточно лишь сформулировать более или менее удовлетворительное объяснение отказу от поездки в Педраскаду. Мои родители без каких-либо расспросов восприняли историю о том, что мы всей школой отправляемся на экскурсию; оставалось лишь обезопасить тылы, чтобы в школе не забили тревогу по поводу того, что мы не появились на занятиях в четверг и пятницу. Фабиан сфабриковал липовую записку о болезни, которую пообещала доставить в школу Верена. Я же сослался на то, что вместе с родителями на несколько дней уезжаю из Кито. Если память мне не изменяет, я промямлил что-то про день рождения английской королевы, и это не вызвало ни у кого удивления. Даже не верится, как такое хлипкое объяснение сошло мне с рук. Как бы то ни было, но до понедельника у нас имелось прикрытие, и мы могли ехать куда угодно.

Мне ничто не мешало попросить у родителей для поездки портплед или чемодан, однако по какой-то причине, видимо, не желая выдать себя, я решил взять с собой школьный холщовый рюкзак, в который запихнул несколько смен белья и одежды. Фабиан, напротив, утром появился в школе с настоящим туристическим рюкзаком. Я с опаской ожидал, что его станут расспрашивать о том, куда он собрался. Было нечто волнующее в этом первом путешествии со столь малым багажом. Теперь, по прошествии лет, я почти маниакально стремлюсь брать с собой минимум вещей и путешествую налегке.

Я заметил, что ко мне, слегка сгорбясь под тяжестью ребенка, которого она несла на спине в ярко-зеленой шали, приближается какая-то индианка. Лицо ее было грязным и обветренным. Я принялся шарить в карманах в поисках мелочи, чтобы подать ей, и до меня не сразу дошло, что она не просила милостыню, а лишь поинтересовалась, который нынче час. Тем не менее я высыпал ей в ладонь пригоршню мелочи, а сам отправился выпить чашку кофе. На пути к кафетерию мне попался продавец билетов с веером разноцветных карточек в руке.

— Аааааа Ибарра ибарраибарраибарраибарраааа! — не то пропел, не то прорычал он, яростно пытаясь перехватить мой взгляд, как будто мне были не ясны его намерения.

— No voy a Ibarra, — не останавливаясь, ответил я по-испански и смущенно улыбнулся, как будто испытывал неловкость от того, что мне не нужно в Ибарру.

Потерпев неудачу со мной, он не менее яростно принялся предлагать тот же маршрут другим потенциальным пассажирам. Я же направился к стойке кафетерия. Кофе оказался растворимым и горьковатым, но, к счастью, горячим. Я снова вышел в вестибюль и увидел там Фабиана — он пробирался ко мне через толпу. Он возвышался над головами остальных людей внутри автобусной станции, как будто предвкушение путешествия, которое все-таки состоится, добавило ему роста. Мой друг слишком давно ожидал этого момента, и вот он настал.

— Автобус отходит через десять минут, нужно успеть на него, — сообщил он, подойдя ко мне. — Спасибо, что принес мне кофе.

— Бери, — ответил я и протянул ему стаканчик. Фабиан отпил глоток.

— Давай купим несколько банок кока-колы и какой-нибудь еды. Ехать придется несколько часов.

Я ожидал, нет, даже надеялся, что мы поедем на одном из ярко раскрашенных автобусов, которые здесь можно увидеть повсюду, — готовых в любой миг развалиться от дряхлости, изрыгающих вонючий дым дизельного топлива, набитых людьми так, что, кажется, они вот-вот лопнут по швам. Однако, когда мы вышли наружу, Фабиан повел меня к новенькому, чудовищных размеров «мерседесу» с тонированными стеклами, массивными двойными задними колесами и низко посаженными передними фарами, напоминающими глаза хищника. Я мечтал совсем о другом и посмотрел в сторону настоящих автобусов, битком набитых индейцами в широкополых шляпах и пончо. Пассажиры везли с собой клетки с живыми цыплятами, а их обшарпанные чемоданы тем временем путешествовали на крыше.

— Я подумал, что лучше проехаться с шиком, — пояснил Фабиан. — Если мы собираемся найти сегодня местечко для ночлега, нам нужна хорошая скорость.

У меня возникло подозрение, что Фабиан захватил с собой денег намного больше той суммы, которую мы с ним предварительно оговорили. Я же взял в дорогу практически все, что мне удалось к этому времени скопить.

Двери «мерседеса» с шипением отворились.

— Бери рюкзак в салон, — сказал Фабиан, не обращая внимания на жесты водителя, указывавшего на багажное отделение в подбрюшье автобуса. — Тогда не придется беспокоиться о вещах.

Я бросил прощальный взгляд на автобусную станцию. На торговые ряды, где под желтым светом электрических ламп, ставшим как будто еще ярче в надвигающихся сумерках, продавали недозревшие бананы.

— Давай, — подбодрил меня Фабиан, — заходи и шагай к нашим местам.

Я повиновался и, преодолев незримую стену кондиционированного воздуха, вошел внутрь.

Мы опустились в обтянутые серым кожзаменителем кресла. Наконец салон заполнился пассажирами и двери с шипением закрылись. Автобус тронулся и вскоре влился в сумасшедший поток вечернего уличного движения, типичный для этого дня недели. Мимо проплыли красные крыши Старого Кито, затем автобус набрал скорость и вырвался на загородное шоссе. Я посмотрел на держатель для стаканов, прикрепленный к спинке переднего кресла рядом с чисто вымытой пепельницей. Он ритмично подскакивал вверх-вниз, как будто махая кому-то на прощание. Мы выехали на окраину города и примерно через полчаса оказались в самой настоящей сельской местности, стремительно летя по панамериканской магистрали, именуемой Авенида де лос Волканес.

— Звучит почти как чей-то адрес, — произнес я. — Авенида де лос Волканес, дом 66.

— Точно. Отныне это наш адрес, — вяло согласился Фабиан, глаза которого уже слипались.

Мы ехали на юг. В динамиках салона на умеренной громкости звучали ритмы духовой секции какой-то песни в стиле сальсы. Тонированные стекла выполняли функцию огромных солнечных очков, затемняя и в чем-то улучшая внешний мир, превращая все в собственное отражение. Солнце опускалось за линию горизонта, и салон автобуса залило красным светом. Мы по-прежнему проносились мимо придорожных деревушек, состоявших из крошечных, неряшливо сложенных домиков. В пыли катались жалкого вида тощие собаки, возле домов, сгорбленные под тяжестью мешков с зерном, сновали индейцы. Все эти сценки стремительно сменяли друг дружку и быстро растворялись в пространстве, оставаясь далеко позади. Лишь вершины вулканов не двигались с места. Они величественно возвышались над пролетавшим в окне ландшафтом, подавляя его своими внушительными размерами. Остальные пассажиры читали журналы, спали или болтали друг с другом. В окнах автобуса, похожих на экраны огромных телевизоров, по-прежнему мелькали быстро сменяющиеся картинки окружающего мира.

Автобус поднимался все выше в горы, и перед моим взглядом мелькали окутанные тьмой участки заброшенной земли да изредка огни небольших городков, которые как будто опускались все ниже и ниже. Деревни, которые мы проезжали, часто представляли собой немногочисленные деревянные лачуги, прилепившиеся к обочине. В тумане порой можно было увидеть одинокую собаку, то ли дохлую, то ли спящую под единственным уличным фонарем. Автобус неутомимо продолжал взбираться в гору. Я не раз бросал взгляд в окно, чтобы полюбоваться простиравшейся внизу головокружительной панорамой. При этом я старался не думать о родителях Фабиана.

Сначала мы увидели россыпь городских огней в раскинувшейся под нами горной долине и л ишь затем начали спускаться вниз по гигантскому горному серпантину. В некоторых местах дорога поворачивала так круто, что временами автобус был вынужден маневрировать взад-вперед. Церковная колокольня в центральной части города была изнутри освещена желтым светом, и лишь избрав ее качестве ориентира, я мог судить, какое расстояние мы преодолели при спуске в долину. Колокольня сияла так ярко, что на фоне окружавшего ее ночного мрака казалась нереальной, словно игрушечной. Спуск в долину показался мне бесконечным, однако довольно скоро мы уже неслись по пустынным улочкам, пыльным и унылым. Через какое-то время автобус остановился.

— Ты уверен, что нам выходить именно здесь? — поинтересовался я у Фабиана.

Мы были единственными из пассажиров, кто пожелал высадиться в этом городке.

— Разумеется. Здесь никто не выходит, кроме нас, лишь потому, что сейчас поздняя ночь. Заявись мы сюда в дневное время, тут было бы полно туристов.

Мы остались одни на безлюдной рыночной площади. В нос била явственно ощутимая вонь подгнивших плодов маракуйи и манго. Определить высоту гор в ночной темноте можно было лишь приблизительно, избрав за ориентир крест прилепившейся к горной вершине церкви, которая, казалось, парила в воздухе примерно на высоте мили у нас за спиной.

— Светоч Божий, — произнес Фабиан, задрав голову вверх, и, сделав глубокий вдох, добавил: — Типичный запах высокогорного воздуха. Бесподобно. Мне нравится это местечко.

— Мне тоже, — отозвался я и огляделся по сторонам. Площадь была застроена зданиями в колониальном стиле — балкончики из изящного чугунного литья, закрытые резными деревянными ставнями окна. Где-то в переулке, нарушив ночную тишину, взвыли невидимые коты: не иначе как сцепились из-за какой-нибудь лакомой находки под рыночными прилавками.

— Похоже, здесь все закрыто на ночь. Где же у них гостиница? — спросил я.

Фабиан уверенно зашагал через всю площадь в направлении одного из переулков. Я покорно последовал за ним.

Крепкие двери домов, мощенная камнем мостовая с давно заброшенными ржавыми трамвайными рельсами. Затейными ставнями одного из домов я услышал попискивание радиоприемника. После кондиционированного воздуха автобусного салона местный воздух показался мне особенно свежим, хотя и довольно разряженным. Я шел медленно, чувствуя, как трудно мне дышать.

— Смотри! Мои догадки увенчались успехом! — услышал я впереди голос Фабиана.

Повернув за угол, я увидел белесую неоновую вывеску, торчавшую над массивными деревянными дверями. Хотя она не светилась, я все-таки разобрал буквы, которые складывались в испанское слово Hostal [2]. Фабиан принялся беззастенчиво и требовательно стучать в одну из створок, после чего отступил немного назад и заглянул в окна гостинцы. Его никто не услышал. Дверь была такой массивной, что в ней попросту утопали все звуки. С моей стороны двери я заметил кнопку старого металлического звонка, покрашенную черной краской, а под ней современную пластмассовую кнопку. Я нажал на нее. На сей раз изнутри послышался писк звонка, скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа и позвякивание открываемых засовов. Через несколько секунд на пороге появилась средних лет женщина, одетая в пляжный халат и розовые шлепанцы.

Я был морально готов к тому, что сейчас она спросит, сколько нам лет. Фабиан выглядел старше меня, я же — как выяснилось позднее — с моей европейской внешностью обычно провоцировал в окружающих целую последовательность шаблонных представлений об иностранце-гринго, даже несмотря на юный вид. Прежде всего во мне видели потенциальный источник наживы. Мы заплатили Розовым Шлепанцам долларами за ночлег и попросили разбудить рано утром, чтобы успеть на поезд, отправляющийся на юг. По безмолвному кивку хозяйки гостиницы я понял, что это обычная просьба всех ее постояльцев.

Мы последовали за ней через темный внутренний дворик, уставленный горшками с какими-то папоротниками. Главное место в нем занимало фиговое дерево. Ветви были увешаны клетками с крошечными певчими птичками. Выложенный терракотовой плиткой пол испачкан потеками гуано. Неужели, подумал я, хозяйка не выпускает на волю этих пернатых созданий, чтобы они могли оправиться? Когда мы стали подниматься вслед за Розовыми Шлепанцами по лестнице на второй этаж, я посмотрел вверх и понял истинный источник этих обильных выделений. В том месте, где беленные известью стены сходились со стропилами крыши, перевернувшись вниз головой подобно летучим мышам, устроились на ночлег тридцать или сорок пар лесных птиц. На всякий случай на полу буквально на каждом шагу были разложены газеты.

По планировке здание напоминало тюрьму. Каждая комната имела балкон, который выходил на внутренний двор, и с каждого такого балкона можно было бросить взгляд вверх или вниз на любой другой. Если из колодца внутреннего дворика доносилось несмолкаемое чириканье певчих птах, то под крышей было тихо. Лишь дикие птицы безмолвно взирали со стропил на то, что происходит внизу. Каким целям служило это здание раньше? Когда оно было построено? В эпоху бананового бума? Сейчас это птичник и пристанище для туристов с рюкзаками — именно в таком порядке.

— Что у тебя с рукой, паренек? — поинтересовались Розовые Шлепанцы.

— Упал с лестницы, — коротко ответил Фабиан.

Наша комната оказалась помещением с высоким потолком и желтыми, кое-где отставшими обоями. Обстановка была скудной — две металлические кровати, гардероб и потрескавшийся фаянсовый умывальник. Воду, как выяснилось, можно было при необходимости принести из ванной комнаты, располагавшейся дальше по коридору.

— Это я говорю на тот случай, если вы, мальчики, уже бреетесь, — с усмешкой пояснили Розовые Шлепанцы.

Фабиан ответил хмурым взглядом. Хозяйка вручила нам ключ от комнаты, который я тут же положил в карман, а также ключ от внешней двери гостинцы.

Она ушла, и я немедленно вытянулся на одной из кроватей. Фабиан, напротив, не собирался ложиться и был явно готов куда-то отправиться прямо сейчас.

— Я умираю от голода, — объявил он. — И вообще мы ведь здесь на отдыхе. Пошли.

Кафе, которое подсказали нам Розовые Шлепанцы, оказалось беленным известкой зданием с верандой и облупившейся вывеской с логотипом «Кока-Колы». Над входом висела свиная туша, подцепленная под нижнюю челюсть блестящим металлическим крюком. Снаружи она казалось целой, однако когда мы входили внутрь, я заметил, что задняя часть свиньи разрезана. На фоне бледной и щетинистой свиной кожи, освещенная полоской света, сверкнула красная сырая плоть.

— Ты то, что ты ешь, — пробормотал я.

— Свинья. Превосходно, — произнес Фабиан.

В глубине помещения на цементном полу высились штабелями ящики с пивом и прохладительными напитками. Пльзенское пиво. Спрайт. Инка-кола. Алюминиевая кастрюля с кипящей на газовой горелке водой. За столиком в углу трое индейцев играли в карты. Мы с Фабианом заказали меню из двух блюд. Когда заказ подали, суп оказался водянистым варевом, щедро приправленным кориандром. Кроме того, в каждой тарелке торчало по морщинистой куриной ноге. Фабиан мгновенно выхватил свою и энергично обглодал подчистую. Я молча передал ему свою порцию. Когда с первым было покончено, нам подали вилки и острые зазубренные ножи для второго блюда — риса и свинины с ломтиками жареных бананов и шкварками, а также пару бутылок пива.

Сытый и умиротворенный, Фабиан откинулся на спинку стула и произнес:

— Как здорово, что мы остановились в этом городке на ночлег, причем сразу по двум причинам. Первое — он недалеко от тех мест, где пропала моя мать. И второе — я слышал, что здесь имеется превосходный бордель.

«Интересно, нет ли в этом совпадения?» — едва не вырвалось у меня. Такую шутку мой друг, несомненно, оценил бы.

— Ты пойдешь к проститутке? Ты ведь еще слишком молод, и вообще у тебя не хватит духа.

— Неужели? — съехидничал Фабиан. — Все вполне законно. Почему бы и не сходить?

Я намеренно понизил голос:

— Ты ведь, надеюсь, не хочешь, чтобы твой первый трах состоялся с проституткой, верно?

— Первый трах! Да я перетрахал женщин больше, чем ты себе можешь представить! И вообще, почему мне нельзя сделать это в первый раз с проституткой? Ты такой наивный. Да я не знаю таких людей, у кого первый трах был с кем-то иным, кроме проститутки. Это самое правильное. Девки прекрасно знают свое дело, ты у них многому учишься. И когда найдешь себе подходящую женщину, то уже ни за что не опростоволосишься.

— Ты не мог бы говорить потише? — прошипел я. Индейцы несколько раз посмотрели в нашу сторону, стоило Фабиану повысить голос.

— Не бойся, они все равно нас не понимают, — заверил меня Фабиан. — Нет, что бы там ни говорили, а бордели зачастую оказывают посетителям просто неоценимые услуги. Ты посмотри на Суареса. Он любит шлюх настолько, что у него никогда не возникло мысли о женитьбе.

— Но ведь здесь никакого борделя нет. Это совсем другой город.

— Друг мой, проститутки имеются в любой горной деревушке от самой южной и до самой северной точки Анд. Здесь трахаются с той же легкостью, как срывают в поле подсолнух. Я тебе удивляюсь — прожил в моей стране целых два года и так и не понял, где находишься.

— Может, оно и так, — согласился я, — но я не верю, что Суарес регулярно ходит к проституткам. Он же врач и прекрасно знает, чем это чревато.

— Ты знаешь, что в этом году в Перу состоятся президентские выборы? — неожиданно сменил тему Фабиан.

— Знаю. Это связано с войной, — ответил я.

— Совершенно верно. Знаешь, какая там одна из главных тем, по поводу которых рвут глотки кандидаты в президенты? Закрывать бордели или не закрывать. Кандидат, выступающий против нынешнего президента Перу, главный его оппонент, упрекает гаранта конституции в том, что тот не требует закрытия борделей, поскольку сам является их завсегдатаем. Или ты думаешь, только потому, что кто-то является уважаемой общественной фигурой, он непременно забывает, что для людей главное в этом мире? То же самое можно сказать и про Суареса.

— Не понимаю, что общего между борделями и Суаресом? Чушь какая-то!

— Неужели? А откуда, по-твоему, мне известно о здешнем борделе, о его названии? Как ты думаешь? Ты даже представить себе не можешь, о каких вещах мы разговариваем с Суаресом, когда остаемся наедине. Это не то, что общаться с отцом. Дядя относится ко мне дружески, как брат.

— Так как же называется здешний бордель?

— «Заведение Этель».

Я не смог удержаться от смеха.

— «Заведение Этель»? Прекрасно. Восхитительно. Неподражаемо. Давай я угощу тебя пивом, — сказал я и, продолжая смеяться, встал из-за стола.

— Ты не сможешь купить мне пива, птенчик, потому что хозяин этой забегаловки не поверит, что ты совершеннолетний. Так что хочешь не хочешь, а тебе придется взять собственные слова назад, прежде чем закончится эта ночь.

— Сейчас уже полночь. Куда, черт побери, ты собрался? Все до единой двери этого города уже заперты. А нам рано утром нужно успеть на поезд.

— Ты что, думаешь, бордели открыты в строго положенные часы приема гостей? В общем, ты как хочешь, а я отправляюсь к Этель. Хотя бы потому, что в этом названии есть что-то английское. По-испански оно звучит не так смехотворно. Дело в том, что Этель была…

— Фабиан, можешь не затруднять себя с этой историей. Это совершенно надуманное, ненастоящее имя.

— И когда ты только избавишься от своей наивности? — вздохнул Фабиан.

— Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос, — парировал я и, повернувшись спиной к нему, отправился за пивом.

Затем разговор перешел на другую тему — как нам завтра добраться до Педраскады. Нас, несомненно, ожидали трудности. Мы по-прежнему смутно представляли себе, как туда добираться, и успех мероприятия зависел от того, удастся ли нам сесть на нужный автобус, чтобы добраться до побережья сразу после того, как мы спустимся с Анд к морю на поезде, на который сядем завтра утром. У меня возникло ощущение, что вопрос о борделях больше обсуждаться не будет. Похоже, никаких других восхитительных планов не предполагалось. У Фабиана наверняка имелись свои собственные виды на это путешествие, и никакие сомнения насчет того, что ждет нас завтра, были не в состоянии остудить его пыл.

— Прекрасно, — сказал он, допив свою бутылку пива и вытерев губы рукавом. — Теперь я готов упасть в объятия женщины, знающей, что такое любовь.

С этими словами он повернулся к соседнему столику и заговорил по-испански с сидящими за ним индейцами. Я разобрал лишь одно слово — «Этель». Фабиан произнес его как «Эттель».

Индейцы принялись что-то оживленно обсуждать на смеси испанского и кечуа, затем взорвались громким смехом.

— Долбаные кампесинос. С ними всегда так, — прошипел Фабиан, когда мы выходили из кафе. — Что это за религия такая?! — выкрикнул он загадочную фразу, обращаясь к своим недавним собеседникам.

В ответ раздался новый взрыв веселого смеха. Я заметил в руке у Фабиана нож, который он стащил со стола.

— Иди вперед. Я сейчас догоню тебя, — велел он мне, а сам метнулся назад к свиной туше, висевшей над входом.

— Эй, что ты там говорил, будто мне слабо? Будто у меня еще не выросли яйца? — спросил он, когда догнал меня.

Я увидел у него в правой руке окровавленный ошметок того, что раньше было мошонкой борова, украшавшего вход. Фабиан размахнулся и метнул свою добычу в окно кафе. Она ударилась о стекло с приглушенным шлепком и сползла на землю, оставив липкий мутный след.

Фабиан со смехом устремился в темный переулок, оставив меня одного расхлебывать заваренную им кашу.

Из кафе никто не вышел. Там, видимо, ничего не услышали.

Я медленно зашагал вслед за Фабианом.

Я был не вполне уверен в том, в какой стороне города следует искать нашу гостиницу, но, похоже, такого знания и не требовалось. Мне было приятно идти по темным незнакомым улицам, постоянно натыкаясь взглядом на Светоч Божий, хорошо различимый в теснине домов, и отпустив на волю воображение. Фабиан куда-то исчез, но меня это мало беспокоило. Я несколько раз свернул наугад, и тут до моего слуха донесся шум воды. В темноте я зашагал по направлению к этим звукам, ставшим для меня чем-то вроде ориентира.

Цели я достиг в том месте, где город фактически заканчивался, плавно переходя в склон горы, поросший узким клином пышного тропического леса, вернее, даже подлеска. Над низкими стволами деревьев лишь кое-где возвышались немногочисленные жилища — склон был уже довольно крут, чтобы его застраивать в массовом порядке. Из самой чащи деревьев, из какого-то острого выступа горы, устремляясь прямо в прорытую вдоль мостовой канаву, стекал поток, вернее, небольшой водопад. Я какое-то время разглядывал его, воспринимая плеск воды как своего рода белый шум — убаюкивающий, навевающий сон. Сунув руку в воду, я почувствовал ее леденящий холод. Много веков назад здесь возвышался величественный ледник. Стало ясно, что пора отправляться спать.

Я быстро отыскал обратную дорогу, нашел гостиницу и на удивление ловко открыл массивную входную дверь. Свет во всем здании не горел, и в темноте я мог видеть не дальше протянутой руки. На часах было почти два часа ночи, и мне не хотелось разбудить тех, кто уже спал. Я сделал шаг вперед. Дверь захлопнулась за моей спиной. Я сумел разглядеть лишь внутренний дворик и наугад двинулся вперед, пытаясь вспомнить местоположение лестницы.

Под ногами что-то громко хрустнуло. Наверное, наступил на какого-нибудь гигантского таракана, одного из множества мерзких тварей, обитающих здесь. Я наклонился, пошаркал ногой. Затем посмотрел на подошву. На ней осталось что-то похожее на раздавленный мел. Оказалось, что это всего лишь растоптанный обломок половой керамической плитки. Я сделал еще шаг вперед. Снова хруст.

В темноте передо мной что-то зашуршало. Отчетливо различимый, хотя и негромкий шорох. Певчие птички бьются в клетках, дошло до меня. Я прошел мимо того места, где, как мне казалось, они находились, и вскоре нащупал ногой нижнюю ступеньку лестницы. Неожиданно что-то мокрое и тяжелое шлепнулось мне на левое плечо. Я тут же вспомнил о поселившихся под крышей лесных птицах и стал подниматься наверх, держась подальше от стены. А ведь есть люди, которые считают, что птичья какашка, упавшая на тебя, предвещает удачу.

Когда я, к своему великому облегчению, наконец-то попал в нашу комнату, то сразу повалился на кровать, застеленную пожелтевшими застиранными простынями. Лишь когда я начал проваливаться в сон, до меня дошло, что Фабиан так еще и не вернулся.