Клипер «Орион»

Погоня

«Орион» обогнул мыс Доброй Надежды, пройдя далеко к югу от него, и, подхваченный ураганными ветрами «ревущих сороковых», помчался к востоку. Впервые рангоут клипера подвергался такому жестокому испытанию. Один шторм сменял другой, часто достигая ураганной силы. Океан, белый от пены, день и ночь ревел и грохотал, вздымая и сталкивая гигантские валы. Волны шли и из просторов Антарктики, ударяя в правый борт клипера, и с запада создавалась невообразимая толчея волн, особенно когда налетали шквалы с дождем или ледяной крупой. Ветер зловеще трубил и выл на разные голоса, тщетно силясь разорвать паутину снастей и сбросить за борт мачты с парусами. Офицеры и боцманы, отдавая приказания, надрывались до хрипоты, силясь перекричать голоса бури.

Командир поднялся на мостик. Он был в черном клеенчатом плаще и теплой шапке с кожаным верхом. На мокром настиле, стараясь не держаться за поручни, что в такую качку было невероятно трудно (зато считалось хорошим тоном), стояли Стива Бобрин и лейтенант Фелимор, тоже в непромокаемых плащах и зюйдвестках, мокрых от брызг и водяной пыли. Гардемарин, двигаясь толчками, подошел к командиру и попытался было отрапортовать ему, но ветер срывал слова с губ и уносил с ликующим завыванием за борт.

Воин Андреевич кивнул головой, давая понять, что не время для рапортов, а ему самому и так все ясно.

Водяной холм серо-зеленого цвета, покрытый причудливым кружевом из пены, надвигался на клипер с правого борта, он подбросил его к грязно-серым тучам, низко мчавшимся над разъяренным океаном. «Орион» легко соскользнул с пологого бока волны и с разгона влетел на гребень вала, бегущего на восток. Широкий пенный след стлался из-под его киля, пена клокотала по бортам, клочьями летела по ветру, когда поднимался из воды его утлегарь с мокрыми клиньями трепещущих кливеров.

У лейтенанта Фелимора сияли глаза из-под мокрых ресниц, он улыбнулся капитану и развел руки, чтобы показать, до чего же прекрасно все вокруг. Он был потрясен грозной и величественной картиной океана, разбушевавшегося здесь тысячелетия назад и с тех пор не в силах остановиться хотя бы на денек. Он много читал о «ревущих сороковых», слышал об ураганах в этих местах от старых моряков и, казалось, представлял себе все, что здесь творится, но сейчас, стоя на мокром пляшущем мостике парусника, видел, что все рассказы не раскрывали и сотой доли всей этой потрясающей картины.

Воин Андреевич понял состояние молодого человека, кивнул ему, обнял за плечи, прокричал на ухо:

— Да, зрелище! Что-то похожее мне посчастливилось пережить во время плавания в Охотском море. Зима. Ветер — одиннадцать баллов!

Фелимор закивал головой, польщенный вниманием командира, но сам подумал, что разве какое-то Охотское море может сравниться с «ревущими сороковыми»? И словно в подтверждение его мыслей, навстречу клиперу ринулась гигантская волна, вернее, водяная стена, она поднялась из бурлящих недр и стремительно летела навстречу клиперу под небольшим углом к его курсу. Считанные секунды оставались до того страшного мига, когда она рухнет на палубу, раздавит и смоет людей и все, что на ней находится.

Казалось, что же ничто, никакой маневр не может спасти корабль. Стива Бобрин крикнул в мегафон, предупреждая людей об опасности, и, хотя никто его не услышал, вахтенные схватились за леера, натянутые от носа до кормы, и с ужасом смотрели на поднявшийся до облаков белый гребень. В пятидесяти саженях от клипера водяная стена рухнула с пушечным грохотом. Корабль задрожал, будто ударился о скалу, и понесся дальше, взлетая и скользя вниз среди водяных холмов и долин, заполненных водяной пылью.

Многие матросы на палубе крестились, с благодарностью поглядывая на мостик, где виднелась приземистая фигура командира в черном сверкающем плаще. Сейчас им казалось, что только командир спас корабль, что он подал команду рулевым, те отвернули в сторону и волна рассыпалась у самого борта. И хотя после рулевые уверяли, что никакой команды они не получали и сворачивать было некуда, матросы поднимали их на смех, говоря, что со страху они все позабыли и непонятно, как только штурвал удержался в их руках.

Фелимор перевел дух и крикнул, ни к кому не обращаясь:

— В ней было сто футов!

— Что с вами, успокойтесь! — сказал Бобрин, подходя к лейтенанту. В эти минуты он забыл неприязнь к своему сопернику. После пережитого Фелимор показался ему необыкновенно симпатичным человеком, и ему сейчас хотелось попросить у него извинения и заверить в вечной дружбе.

— Сто! — повторил Фелимор.

Ветер немного стих, и можно было разговаривать, не особенно напрягая голос и слух.

— Вы о чем? — спросил Бобрин.

— Сто футов — волна!

— Ну, положим… — И хотя самому Стиве Бобрину высота волны показалась не меньше ста саженей, он сказал:

— Ну что вы, лейтенант, обыкновенная зыбь. Все дело в том, что нас круто положило на правый борт.

Командир слушал, улыбаясь смотрел на паруса, на белый от пены океан. Пробился солнечный луч, и вода вспыхнула чистым зеленым светом. Зеленую полосу пересек буревестник. Распластав крылья, он мчался, держась у самой воды.

Воин Андреевич задумался, облокотясь на перила мостика.

Уже много дней его мучили неотвязные мысли: правильно ли оп поступает, рискуя жизнью экипажа, вместо того чтобы подчиниться воле событий. Не лучше ли было идти с англичанами в Мурманск, а там действовать смотря по обстоятельствам. Вот сейчас могло произойти непоправимое. Он улыбнулся, найдя этот аргумент детски наивным. Он моряк, и такого рода случаи и связанный с ними риск — вещи самые обыденные. И если случится несчастье, которое он не в силах предотвратить, то в этом не будет никакой его вины. Случается беда и в Финском заливе, а здесь море посерьезней. Он с нежностью подумал о своем корабле: «Какой молодец! Послушен, как отыгрывается на волне. А скорость! Удивительный корабль! Так его и надо было назвать — „Удивительный“».

И снова мысли его вернулись к цели плавания. Куда он приведет клипер? В чьи руки? «Во Владивостоке пока только японцы. Судя по всему, скоро туда прибудут американские и английские войска. Захватят Дальний Восток и Сибирь. Сменят правительство. Если уже не сменили. Выходит — от чего ушел, к тому и приду. Меня встретят там с распростертыми объятиями: доставил оружие и продовольствие „освободителям“. Все усилия, надежды многих людей на клипере пойдут прахом. Какой же выход? Как я должен буду вести себя, когда отдам якорь в бухте Золотой Рог, и будет ли у меня выбор? Дальний Восток велик. Надо высадиться в одной из отдаленных бухт? Уйти на Камчатку? В Николаевск-на-Амуре? Или в Южную Америку и там еще подождать развития событий? Нет, нет, все не то, не то…»

От невеселых мыслей командира вернул к не менее невеселой действительности. Стива Бобрин, доложив, что по корме замечен дым. Воин Андреевич вначале не придал этому особого значения, так как «Орион» вышел на линию Кейптаун — Бассов пролив. «Видимо, какой-нибудь англичанин спешит в Австралию за шерстью, — подумал он. — Но тогда какая же у него скорость, если он догоняет нас в такой шторм?» Воин Андреевич попросил у Бобрина бинокль. Космы густого черного дыма стелились по всхолмленному горизонту.

— Многовато дыма для нормального торгового судна, — сказал командир и приказал послать матроса на салинговую площадку.

Через десять минут на мостик прибежал Зуйков и доложил, что тем же курсом, что и клипер, идет военный корабль, видимо крейсер.

— Как утюг зарывается, но ход имеет. Должно быть, нас тоже заметил и дымить стал погуще, — заключил Зуйков, вопросительно глядя на командира. Ему хотелось спросить, не тот ли это немец, о котором так много говорили последние дни, но по тому, как посуровело лицо командира, понял, что сейчас не до разговоров.

— Спасибо. Иди, братец, смотри во все глаза и сообщай обо всем, да не сам, передавай вахтенным голосом, ну если ветер, тогда…

И действительно, ветер унес окончание фразы, завыл в снастях, чуть присмиревшие было волны загрохотали с новой силой. Командир показал глазами на мачты и крикнул на ухо побледневшему Бобрину:

— Будем ставить фор-, грот- и крюй-брамсели, отдайте рифы. Сейчас наше спасение только в скорости!

— Спасение?

— Да, если это немец! Не теряйте время!

Клипер стремительно бросало с борта на борт, мачты гнулись, и казалось, не выдержат и рухнут за борт. И тут боцманы и унтер-офицеры подхватили команду: ставить верхние паруса. В другое время такой приказ показался бы безумным, по сейчас матросы уже знали, что другого выхода нет, и с отчаянной удалью бросились к вантам.

«Орион» пошел быстрее, но стал больше брать воды на палубу. Иногда он ложился так, что концы нижних рей касались набегавших гребней волн. За кормой поднялась и бежала следом гигантская белогривая волна, при взгляде на нее в сердце закрадывался жуткий холод, казалось, она вот-вот настигнет клипер. «Орион» содрогался от непомерного напряжения, убегал от нее. И снова командир проникся нежностью к своему кораблю.

Дым уже отчетливо чернел под серыми тучами. Командир сменил курс. Клипер стал уходить на северо-восток. В скором времени и преследователь лег на этот же курс.

На мостик давно поднялся старший офицер. Он ничем не выражал своих чувств, не давал советов командиру: тот делал все, что можно было сделать. Старший помощник, Стива Бобрин, лейтенант Фелимор стояли, держась за поручни мостика, и смотрели за корму. Командир, с тех пор как были поставлены верхние паруса, ни разу не обернулся, вес его внимание захватили паруса. «Орион» летел в пене и брызгах, круто лежа на правом борту. Качало его сейчас меньше.

На мостике появился радист. Все вопросительно поглядели на него.

— За нами гонится «Хервег». Требует, чтобы мы легли в дрейф.

— Вы не ответили? — спросил командир.

— Нет.

— И не отвечайте. Мы уравняли скорости и даже, кажется, идем быстрей. Сколько на лаге?

— Семнадцать! — ответил Стива Бобрин.

— Для них, видимо, держать такую скорость труднее. Крейсер порядком потрепан, да и угля маловато. Идите, Герман Иванович. Опять вы с непокрытой головой.

Томительно тянулись минуты. Казалось, никогда не кончится этот серый, наполненный воем и грохотом день. Старший офицер вытащил часы.

— Еще час сорок минут… — прошептали его губы. И все поняли, что только через час сорок минут стемнеет.

Опять пришел Герман Иванович, так же без головного убора, и доложил:

— «Хервег» передает, что, если мы не ляжем в дрейф в течение десяти минут, он откроет огонь.

— Десять минут в нашем положении — не малый срок. Молчите по-прежнему. Пусть думает, что у нас испортился радиотелеграф, и это, возможно, даст нам еще несколько минут. Позовите артиллерийского офицера! — приказал он Бобрину.

Когда Новиков пришел и, козырнув, остановился, широко расставив ноги, чтобы не упасть на покатом и качающемся мостике, командир приказал:

— Орудия к бою! На выстрелы крейсера отвечайте огнем!

— Есть, отвечать огнем! — И добавил: — Понимаю!

— Выполняйте! Спасибо, что поняли. — Воин Андреевич повернул ручку машинного телеграфа: «Готовить машину».

Старший офицер одобрительно кивнул.

На западе тучи раздвинулись, алое закатное небо бросило багряные блики на кипящий океан. Дым из труб пиратского корабля взмыл столбом и понесся черным облаком.

Приближался шквал. Командир не отдал обычных распоряжений об уборке парусов, только приказал спуститься наблюдателю с бизани. Все на палубе замерли в ожидании встречи с вихрем. Как поведет себя «Орион»? Что станет с парусами? Дождевая степа и ветер ураганной силы положили «Орион» на борт, и казалось, что ему больше не стать на ровный киль. Матросы, согнувшись, сидели под наветренным бортом, с трудом удерживаясь, чтобы не скатиться по наклонной палубе. Не всем это удалось, и несколько матросов заскользили к противоположному борту, тщетно цепляясь за мокрый настил.

Клипер выдержал натиск. Шквал пролетел, сорвав и порвав в клочья почти все паруса с грот-мачты. По какому-то непонятному капризу бури паруса на фок- и бизань-мачте остались целыми. «Орион» значительно сбавил скорость. Да и ветер стал стихать. Зуйков опять полез на салинг бизани и, еще не добравшись до места, закричал:

— Всего, холеру, видать! Кладет его, как железное корыто! Стреляет из носовой! По нас бьет, сволочь!

Донесся глухой пушечный выстрел. Разрыв снаряда увидал только марсовый и передал, что упал кабельтовых в двух впереди и сильно влево.

— Немецкая точность, — сказал старший офицер, глядя на часы.

Новиков открыл частый ответный огонь из кормовой пушки. Еще несколько снарядов, выпущенных «Хервегом», легли значительно ближе к «Ориону». Неравный поединок продолжался. Для «Ориона» он теперь носил чисто символический характер, как ответ на предложение сдаться на милость победителя. И все-таки после каждого выстрела матросы, притихнув, жадно ловили слова корректировщика и думали: «Вдруг попадем в такое место, что от него только гайки посыплются».

«Хервег» заметно приближался. Тем временем матросы ставили на грот новые паруса. Стихнув было, ветер подул с прежней силой, вырывая из рук матросов парусину, не давая крепить ее к реям.

Командир и старший офицер молча посмотрели друг другу в глаза и без слов поняли, что каждый думает об одном и том же.

…Это было давно, они еще учились в младших классах Морского корпуса. Только пришла весть о геройской гибели «Варяга», и они поклялись всем классом никогда не сдаваться врагу, даже в безнадежном положении, во сколько бы раз силы ни превосходили их собственные. Гибель «Варяга» потрясла и очаровала их, наполнив души упоительным восторгом. И многие из их однокашников уже сдержали клятву на Балтике и Черном море, и вот теперь настал их черед.

Командир приказал вахтенному матросу Трушину:

— Артиллерийского офицера ко мне! Расчет пусть ведет огонь.

— Есть! — Трушин повторил приказание и кинулся его выполнять.

С равными промежутками била кормовая пушка, «Хервег» не отвечал, неумолимо приближаясь к «Ориону».

Артиллерийский офицер, выслушав приказание, полез во внутренний карман кителя и вытащил связку ключей от артиллерийского погреба. Подавая ключи, он сказал, побледнев:

— Я могу справиться лучше. Поверьте, я все понимаю и также считаю своим долгом, как русский офицер.

— Вы изменили взгляды?

— Нет!

— Тогда что же?

— Дело касается чести Российского флота! Я готов умереть вместе со всеми, взорвав клипер!

— Благодарю, Юрий Степанович! По правде — не ожидал. Тем дороже. О смерти говорить еще рано. Вы пока подготовьте все что следует на крайний случай.

— Есть!

— Идите вместе с Николаем Павлычем и матросами. — Он передал ключи старшему офицеру.

Матросы с неимоверными трудностями, обрывая ногти, захватывая кромки парусов зубами, поставили наконец нижние и верхние марсели, и все же «Орион» почти не прибавил хода, так как ветер стал дуть порывами. Скорость клипера упала до восьми узлов, а крейсер, чадя из своих труб, подходил все ближе. До него оставалось не более четырех миль. С марсовой площадки было видно, как «Хервег», окутанный дымом, сильно брал на палубу воду, иногда его закрывали высокие валил, и казалось, что он утонул, но через секунду — другую выбирался из водяной долины, неумолимо приближаясь к «Ориону».

Орудийный расчет на корме «Ориона» продолжал стрелять, и несколько снарядов, как радостно сообщил корректировщик, взорвались на палубе крейсера. «Хервег» не отвечал.

Старший офицер с Новиковым и матросами Громовым и Трушиным спустились в погреб и, подготовив снаряды к взрыву, перешли в кормовой трюм, где находилось около двух тысяч снарядов среднего калибра. Новиков со знанием дела закладывал толовые шашки между ящиками и подсоединял к ним запалы.

— Вот и все, — сказал он. — Тяните, ребята, провода на мостик. Пусть командир своей рукой отправит всех нас кого к богу в рай, а кого на Великий корабль, некоторых же в преисподнюю.

— Так и всех? — спросил Трушин. Они остановились возле трапа, выжидая, когда выровняется клипер.

— Нет, желающие могут сесть в шлюпки. Наш командир добрый человек.

— Да, зря не даст погибнуть, — сказал Громов. — Все же кому-то придется…

— Страшно? — спросил Новиков.

— Не скажу, чтобы с радостью. Другие были планы, да ничего не поделать. Наша вахта с Романом. Придется до конца на мостике. Ну а вам можно и в шлюпку.

— Нет, я остаюсь.

— Зачем зря голову класть?

— Как знать… Для меня это неплохой выход. Ну, Трушин, давай, пошел наверх!

— Сейчас. Ну и кладет…

Трушин, ступив на трап, остановился и сказал:

— Мне вот совсем не страшно, потому, кажется, что ничего этого не может случиться. Больно нелепо как-то…

Они поднимались по трапу, задерживаясь, когда корабль сильно клало на борт. Впереди поднимался Новиков, за ним матросы, замыкающим — старший офицер.

Капитан-лейтенант Никитин усилием воли отогнал мысли о недалекой смерти, а старался все силы сосредоточить на выполнении долга в том его высшем проявлении, как он его всегда понимал. Сейчас ему казалось, и он внушал себе, что вся его жизнь была для того, чтобы погибнуть и погубить вражеский корабль. Они подойдут к его борту, столкнутся с ним, и в этот миг командир взорвет клипер. И все… Конец всему… Трюм со снарядами находится под мостиком. Они даже не почувствуют боли…

Заметно стемнело. «Хервег» теперь смутно виднелся за кормой. Командир приказал прекратить огонь. «Орион» шел почти с прежним количеством парусов.

— На лаге? — спросил командир.

— Пятнадцать узлов! — ответил Трушин.

— Прекрасно!

— Надо продержаться еще двадцать минут, пока совсем стемнеет. — Старший офицер посмотрел на часы. — Даже пятнадцать. И неплохо бы небольшой шквал.

— Если самый небольшой, — ответил командир, — и без особых потерь. Матросы измучились. Какая отвага! Доблесть! Я бы никогда не поверил, если бы мне сказали, что при такой погоде можно поставить сорванные паруса, и всего за каких-то сорок минут.

— За тридцать пять, — поправил старший офицер.

Оба подумали: «Обойдется! уйдем!» — но никто, вслух не стал загадывать.

Барон фон Гиллер стоял на палубе возле мостика, с недоумением наблюдая за всем, что происходит на палубе, переходя от надежды к отчаянию. Он не понимал, чем руководствовался командир, бросая вызов во сто крат сильнейшему противнику, зачем это состязание в скорости, артиллерийская дуэль? У него не было сомнений, что «Хервег» догонит клипер и захватит его без всяких условий, в то время как русские могли бы выторговать приемлемые условия для сдачи в плен. При этой мысли барон усмехался, будучи уверенным, что ни одно из условий капитан крейсера — Рюккерт не выполнит. Он саркастически щурил глаза, наблюдая за работой матросов на грот-мачте, уверенный, что, пока они там возятся, «Хервег» подойдет к борту «Ориона».

Крейсер не подходил. Сорванные шквалом паруса заменили новыми, и барон фон Гиллер до боли сжал кулаки: клипер пошел быстрее. Новая надежда — стих ветер. И совсем уже невероятное — они подготовили клипер к взрыву! Он пытался остановить Новикова, когда тот спустился с мостика и быстро пошел к трапу, ведущему в, жилую палубу. Новиков прошел, не оборачиваясь и не проронив ни звука.

— Что уставились? — спросил Новиков, возвращаясь. — Советую и вам подготовиться к переселению на Великий корабль.

— Сумасшедший. Сейчас же перережьте провода! Мы на пороге свободы! Не медлите! Или я сам.

— Вас сбросят за борт раньше времени, и только. Приготовьтесь. Вы верующий, побеседуйте с богом, покайтесь в грехах. Или можете исповедаться у отца Исидора. Он сейчас тем и занят в матросском кубрике.

— Не скальте зубы! Вы… вы… Я задушу вас, если вы посмеете в такую минуту…

— Только сделайте попытку — и не доживете полчаса до законной кончины. — Новиков похлопал по кобуре с наганом. — Надевайте последний раз чистое белье и отправляйтесь наверх. Сейчас каюта — гроб.

В дверях он задержался и сказал:

— К сведению: мы прихватим с собой всех викингов во главе с «Хервегом». У меня более ста тонн взрывчатых веществ. Я вам обеспечил приличное общество в дубовых рощах Одина. Какое будет зрелище! Прощайте.

— Да вы пьяны!

— Как всегда, разве немного больше, и с удовольствием выпью еще. Не хотите? Ну и черт с вами.

Целую минуту ошеломленный барон фон Гиллер простоял посреди каюты. То, что он услышал, никак не вязалось с его представлениями о развитии событий. Он не раз находился на краю гибели и никогда еще не чувствовал так близко свой конец. О других он не думал. Здесь, на русском паруснике, имелась только одна жизнь, действительно представляющая ценность, — жизнь его, барона фон Гиллера, и она должна исчезнуть бесследно! Все кричало в нем, что нельзя допустить рокового исхода. Должен быть, есть способ избавиться от гибели! Находил же он его не один раз! Или избавление приходило по воле рока?

Он попробовал молиться и не смог, чувствуя, что зря теряет время. Надо действовать! Все-таки он попробует перерезать провода. Теперь уже темно! Надо попытаться! Больше ничего не пришло ему в голову. И вдруг оп увидел, как мимо раскрытых, раскачивающихся от качки дверей проскользнула фигура радиста. И его осенило: «Радио! Он может сейчас передать капитану „Хервега“». Каюта радиста была не заперта на ключ. Аппаратура включена. Стоя, он стал передавать:

В коридоре раздались голоса и шаги. Он отскочил к двери. Мимо пробежали матросы. Барон не стал возвращаться к аппарату, рисковать вторично он не хотел: в такой обстановке с ним больше не станут церемониться. Он вышел из радиорубки, и, хотя клипер бросало и палуба кренилась во все стороны, барон легко преодолел путь до каюты Новикова и, войдя в нее, с усмешкой посмотрел на раскрытый чемодан, на скомканное в нем белье и подумал, что у людей, которые так легко отдаются в костлявые руки смерти, нет будущего. В каюте тускло светила угольная лампочка, плескалась вода в графине, установленном на полочке с глубокими гнездами и для графина и для стаканов. Он налил полный стакан и жадно выпил. Затем растянулся на диване, чувствуя приятную расслабленность во всем теле и горделивый покой в душе. Еще раз он сумел доказать свою необыкновенную волю к жизни. Только он один из многих сотен обреченных на смерть смог отвести удар Рока! Спас и тех, кто достоин жить, и кто — нет. И ни тени сомнения не мелькнуло на его лице. Он усмехнулся, подумав: «Пусть это им будет платой за мое спасение, которым они так кичатся, хотя я уверен, что не погиб бы и без них».

Он закрыл глаза. Запульсировала машина. Диван выровнялся. Качало меньше. «Изменили курс, — подумал он, засыпая. — И никто там, наверху, не знает, чем обязан мне, и никогда не узнает». Ему пришли на память слова Тита Ливия: «Кто презрел пустую славу, тот может добиться истинной». Шепча латинское изречение, он уснул.

Между тем все события развертывались далеко не так, как представлял себе барон фон Гиллер. Капитан «Хервега» Рюккерт, прочитав радиограмму с «Ориона», скомкал ее и швырнул в пепельницу.

— Опять появился этот таинственный агент, — обратился Рюккерт к офицерам, находившимся в боевой рубке. — Я сильно сомневаюсь в его подлинности. По всей вероятности, детская хитрость русских. Первый раз они дали нам ложные координаты и смогли уйти, а сейчас хотят испугать! Дешевый трюк! — Он спросил старшего артиллериста: — Дистанция?

— Пятнадцать кабельтовых.

— А мы зря жжем уголь. И боюсь, что в такой темноте им удастся ускользнуть.

Он приказал ожидавшему начальнику радиостанции:

— Передайте: «Клиперу „Орион“. Немедленно ложитесь в дрейф. Согласие подтвердите немедленно по телеграфу и красными ракетами. Через пять минут — смерть». Все! Идите!

Не получив ответа, капитан Рюккерт махнул рукой, и главный артиллерист, давно подготовив данные для стрельбы, приказал вести огонь из всех пушек левого борта, включая артиллерию главного калибра. Стреляли по площади. Уже через пятнадцать минут после наступления темноты сигнальщики потеряли клипер из виду. Прожекторы тщетно шарили своими ослепительными лучами по поверхности бурного океана. Клипер словно растворился в темноте.

«Орион», поставив все паруса, уходил, круто изменив курс, и все же несколько снарядов легли в опасной близости от его кормы.

Ужинали в этот день на клипере поздно. Все офицеры находились в приподнятом настроении, события дня подействовали на всех, как хмельное вино, к тому же по рукам ходила бутылка рома. Сильно качало, и стаканы с горячим чаем, обернутые салфетками, офицеры держали в руках.

Барон фон Гиллер, с недавних пор снова занявший место за офицерским столом, пересиливая себя, улыбался, когда все смеялись над чьей-нибудь остротой.

Новиков, сидевший с ним рядом, тихо сказал:

— У вас такой вид, как будто вы недовольны, что ваши соотечественники не отправили вас на дно.

— Совсем нет, но мне действует на нервы чрезмерный оптимизм ваших офицеров.

— В этом одно из наших преимуществ. Россия давно бы погибла, если бы принимала близко к сердцу все невзгоды, а их было немало в нашей истории, да и в настоящее время хоть отбавляй.

— Не знаю, не знаю, — неопределенно буркнул барон, отхлебывая из стакана горячий чай с ромом и ломая голову над тем, почему этот идиот Рюккерт открыл огонь.

За столом горячо обсуждали причины появления рейдера в этих широтах.

Старший офицер говорил:

— После ограбления «Святой Терезы», запасшись углем и водой, боясь преследования англичан, он, видно, решил замести следы и вот, используя западное течение и ветер, направился, как и мы, в сторону Австралии, с тем чтобы внезапно появиться в Голландской Индии, или Южно-Китайском море, или в Океании, где еще можно топить англичан. Мы подвернулись ему случайно, и он хотел захватить клипер, может быть зная о нашем грузе. Англичане, безусловно, растрезвонили о нас на весь мир.

— Да, но как они определили на таком расстоянии, что идет именно «Орион»? — спросил старший механик.

— У них довольно высокая мачта, и они были в более выгодном положении в смысле освещения. Конечно, они могли ошибиться, да это для них не имело значения. Парусник подходящих размеров и с каким-нибудь грузом. Они хотели заставить нас идти под дулами орудий, пока море не позволит им окончательно захватить корабль. В лучшем случае они бы высадили нас на один из островков вблизи Явы.

— Плавая среди акул и прочей нечисти, некоторые чада господни перенимают их нравы и обычаи, — сказал отец Исидор, сурово посмотрев на барона.

Барон фон Гиллер спросил у Новикова:

— Что сказал обо мне ваш лохматый жрец?

— Не о вас, а вообще о роде людском. Хотя все это вы можете принять и на свой счет. Он сравнил людей с акулами.

— Благодарю вас. Острота не блещет новизной.

— Не стоит благодарности.

Кроме отца Исидора да артиллерийского офицера, все за столом были подчеркнуто любезны и предупредительны с бароном: он подвергался такой же опасности и даже спал во время обстрела, что было воспринято как проявление твердости духа и доверия к своим русским друзьям.

И команда в большом матросском кубрике не менее горячо обсуждала события дня. Ругали командира «Хервега», возмущались его бессмысленной жестокостью и противопоставляли ему находчивость и геройство своего Мамочки.

— И ведь что главное, братцы, — говорил Зуйков, — он-то, наш, ни на секунду не сдрейфил, посмотрел только на мачты, видит, что выдержат, и дал приказ ставить верхние марселя, и понесся наш «Ориоша» так, что немец со всеми своими машинами только в воду зарываться начал. Вам что внизу смотреть. Вот с марса была картина! Жуть брала, когда на борт дожило.

— Вдруг еще бы один шквал, да посильней — тогда что? — спросил Брюшков.

— Конец тогда! — сказал Громов. — Мачты бы снесло. Да лучше смерть, чем позор.

— Что же в ей, смерти, хорошего? — вздохнул Брюшков.

— Кто говорит. Хорошего немного, если и есть тот Великий корабль, на котором плывут души моряков. Мало охоты быть в его экипаже. И все же если уже выхода нет, то ничего не попишешь. У русских моряков нет обычая флаг опускать перед любой силой. Вот сейчас дома вся свора нас душить бросилась, а флаг не опускает рабоче-крестьянская власть. Тоже, поди, подняла все паруса, какие есть, и бьется со всем буржуйским флотом.

— Бьется ли? — спросил Брюшков.

— Бьется, Назар! Поверь моему слову — бьется.