Клипер «Орион»

В плененном городе

Баркас шел под парусами, подгоняемый утренним бризом. Команда расположилась на рыбинах у левого борта. Матросы дремали. Никому из них не пришлось соснуть в эту ночь: сразу после первой вахты стали готовить баркас, затем отправились «из одного плавания неоконченного в другое — неизвестное», как сказал Зосима Гусятников на прощание.

У руля сидел Громов. Рядом на банке старший офицер, по привычке прищурясь, поглядывал вдаль. Неуютные, скалистые островки Римского-Корсакова остались позади, открылся остров Русский. Он казался очень большим, кудрявым, посредине его поднималась приземистая конусообразная сопка, похожая на вулкан, на вершине се застыло серое облачко.

Впереди целая флотилия китайских джонок возвращалась после ночного лова во Владивосток. Солнце только что поднялось из океана и позолотило их огромные четырехугольные паруса с множеством бамбуковых палок.

— Ходко идут! — сказал Зуйков, он нес вахту на фалах. — И там мы их встречали, — он махнул рукой куда-то вдаль, — и здесь их полно. Наверное, здесь климат подходящий для этого люда, да и море кругом. Сколотил себе такую беду и плыви куда глаза глядят, море прокормит. — Он сладко зевнул. — Потому бедность несусветная — поплывешь…

Небольшое суденышко покачивалось на зыби с убранным парусом, несколько китайцев в коротких штанах из синей дабы и в таких же кофтах стояли все в ряд на борту и, казалось, безучастно смотрели на русских моряков.

— Действительно, бедный народ, — сказал Никитин, — труженики великие, а бедны очень. Я в этих краях провел три года после окончания Морского корпуса. Удивительный край! Богатый, привольный.

— Это и видно, — сказал Громов. — Иначе они бы и не рвались так сюда. Смотрите! Неужели «Отранто» за нами охотится?

Показавшийся на западе миноносец был одного типа с «конвойным». Разломав строй джонок, миноносец близко прошел от баркаса, обдав нефтяным перегаром.

— Шутки шутит! — сказал Трушин. — Пошутить бы с ним по-настоящему.

— Ничего, ребята, — сказал Николай Павлович, — все это неприятности временного характера. Россия не Индия, где пока англичане могут делать все что хотят. К тому же стремление к завоеванию больших территорий огромных стран в конце концов приводило к краху захватчиков. — Николай Павлович был внимательным слушателем командира клипера, читавшего «Историю величия и падения Рима», и сейчас стал растолковывать Громову, Зуйкову и Трушину (остальные спали, пригревшись на солнце), почему еще никому не удавалось создать «единое мировое государство». Громов слушал особенно внимательно и, когда Николай Павлович замолчал, заметил:

— Все это оттого, что у народов не было одной цели. Существовали и существуют классовые и национальные интересы, существует собственность на землю и средства производства.

— Да ты настоящий социалист-марксист?

— Далеко еще мне. Так, кое-что уяснил в кружке и сам почитывал, как будто уловил основы, а самую науку, тонкости — образования не хватает. Пошел бы сейчас учиться, засел за парту, за книги и читал, учил бы день и ночь, да вот…

— Нет, вы, Громов, — он невольно назвал его на «вы», — вы вполне развитый человек, а в области социологии даже очень. Хотя в остальном надо учиться, чтобы не получалось однобокости в развитии.

Он задумался над тем, что за несколько лет совместной службы так мало узнал людей. Его интересовали только их деловые качества, особенности, нужные на клипере: знание своего дела, исполнительность, храбрость, высокая дисциплинированность. Все остальное — их внутренний мир, стремления, запросы — почти неизвестны. Только иногда с удивлением он узнавал, что у матросов есть суждения совсем иные, нежели у него, и, в чем приходилось сознаться, более верные. Сейчас, сидя с Громовым, он вдруг понял, какое огромное влияние оказали на него подчиненные ему матросы. Исподволь, по крупицам они заносили в его сознание сомнения, помогали находить ответы на многие мучительные вопросы. И сейчас он уже не тот самонадеянный, уверенный в себе мичман, затем лейтенант, вынесший из стен Морского корпуса «много знаний, потускневших от времени идей и мало жизненного опыта…»

Между тем баркас, подгоняемый в корму засвежевшим ветром, подходил к южной оконечности Русского острова. Из бухты Новик, которая глубоко вдавалась между гористыми берегами острова, выходил японский транспорт.

— Разгрузился, — сказал Зуйков. — Ишь как его выперло из воды. Интересно, что привез на нашу голову?

— А тебе чего больше хочется? — спросил Трушин.

— Чтобы он потонул вместе с потрохами.

Матросы проснулись и разглядывали японский пароход, остров, рыбачьи суда при входе в бухту. Китайцы доставали со дна вороха глянцевитой, жирной на вид морской капусты.

— Тоже еда, не приведи господь, — сказал Зуйков. — Пробовал. Ни вкусу, ни сытости.

— Вот и мыс Эгершельд! — сказал Никитин. — Сразу за проливом. А пролив называется Босфор Восточный, бухта, куда мы идем, по ту сторону мыса — Золотой Рог. По форме она напоминает константинопольскую бухту и потому имеет одноименное название. Мы стояли в ней в начале первого рейса, за полгода до войны, вы уже тогда служили, Громов?

— Да, я пришел еще на новый клипер.

— Сколько мы с вами вместе?

— Многовато…

И опять с удивлением подумал старший офицер: «Какая скрытая жизнь шла на „Орионе“ эти годы, если там отразились все идейные движения, происходящие в России: появились анархисты, черносотенцы, есть, говорят, и эсеры (тоже, кажется, среди машинной команды) и вот — большевики…»

— Вот, матросы, перед нами и Золотой Рог! Налево город, причалы, направо — мыс Чуркина. Там мы и остановимся. Против центра города.

Матросы с удивлением рассматривали рейд с множеством военных и торговых судов, белый город, сбегающий с крутых сопок к шумному порту. Доносился грохот лебедок, гудки буксиров. От берега к берегу, перевозя пассажиров, сновали крохотные «юли-юли» с одним гребцом на корме, ворочающим длинным веслом.

— И наши есть, смотри, ребята, — сказал Трушин.

Три миноносца под русским флагом стояли недалеко от входа в бухту.

— «Грозный»! — прочитал Зуйков. — Вот тебе и «Грозный», самого почти из бухты вытолкнули, а тоже «Грозный».

Посреди бухты стояли, грузно осев в воду, линейные корабли, крейсеры, миноносцы. На них свежий ветер трепал многозвездный флаг Соединенных Штатов Америки, японский, английский «джек», французский, итальянский и даже греческий. Вся эта армада застыла, как стая хищников, готовая по сигналу вожака броситься на город, который беззаботно млеет под еще жарким солнцем, празднично сверкает окнами и стенами своих домов, грохочет и звенит в безрассудном веселье.

Капитан-лейтенант приказал убрать паруса и «рубить» мачту. Матросы гребли слаженно, с тем шиком и легкостью, которые даются годами тренировок во всякую погоду, а тут еще хотелось покрасоваться перед многочисленными зрителями — моряками, глазеющими со всех своих и иноземных кораблей.

Пройдя по рейду, Никитин велел повернуть к мысу Чуркина, где находились склады леса, стояли на приколе несколько барж и старых буксиров. Тут у одной из барж и было выбрано место для стоянки. На барже стоял высокий плечистый старик с белой бородой в старом полушубке и валенках.

— Давай заводи по ту сторону, — сказал он деловито, — здесь волной будет бить о мое корыто, видишь, сколько посудин шастает, волну разводят, а там тихо.

— Мы у тебя, дедушка, постоим немного, — сказал Никитин.

— Да господи! Стойте сколь хотите. Мне веселей. Баржа тонуть станет — вынете меня. Мне, ребята, тонуть еще рано, — говорил он, принимая конец и забрасывая на кнехт. — Мне ведь всего девяносто восемь лет. — Посмотрел хитровато на матросов сверху вниз. — Двух до ста не хватает. Вот доживу век, а тогда помру. Люблю ровный счет. Вижу, вы издалека прибыли, своих я всех здесь знаю. Вы что-то черноваты, у другого солнца грелись, да и успел я прочитать название на баркасе. Такого судна здесь еще не бывало. Чай будете пить? Не бойтесь, вода у меня есть, племянник как мимо идет на водолее, так накачает полную бочку, я когда и приторговываю водичкой, ее на Чуркине почти нет — камень.

Он вскипятил огромный закопченный чайник в крохотном камбузе, высыпал осьмушку чаю.

— Ну, господа матросы, садитесь и пейте, харч у вас видный, заграничный, — сказал он не без ехидства.

— Пожалуйста, с нами, — пригласил Никитин.

— Чайку выпью, а есть это заграничное в банках не буду. Старой веры я. Чай бусурманский мне тоже не положено, да по старости оно, видно, ничего, обойдется, один лишний грех много не тянет.

Наскоро перекусив, старший офицер отвел Громова в сторону.

— Я сейчас отправлюсь в город, со мной поедут Трушин и Зуйков. Ждите нас здесь. Поговорите со стариком, тут на берегу я видал матросов и солдат, поговорите и с ними. В общем, выясняйте обстановку здесь, а мы — на той стороне.

— Если спросят, откуда пришли? Где корабль?

— Не стоит скрывать, мне все равно придется идти к начальству, но своего отношения ко всему происходящему не показывайте, чтобы не вызвать ненужных осложнений. Завтра мы должны уйти на Аскольд.

— Да, там ждут. Не беспокойтесь, Николай Павлович, я все понимаю, да и ребята тоже. Езжайте спокойно.

Китаец-перевозчик на своей «юли-юли» доставил моряков в торговый порт, забитый артиллерией, походными кухнями, горами снаряжения у причалов, уже не вмещавшегося в огромных пакгаузах из оцинкованных листов волнистого железа. С транспорта «Сибирь-мару» по широким сходням спускался поток солдат в светло-желтой форме. Они шли молча, подгоняемые резкими криками унтеров. Закончил разгрузку американский «Колорадо», его оттаскивал буксир от причала. Другой буксир подтягивал уже с рейда англичанина.

Прошел патруль американских солдат в ковбойских шляпах. Американские и английские солдаты стояли у складов, охраняли штабеля грузов и артиллерию. До выхода из порта нашим морякам пришлось пробираться среди иностранцев. На привокзальной площади, как перед парадом, тесно друг к другу стояли японские батальоны.

Только на Светланской, главной улице города, да и то на тротуарах, меньше встречалось иностранных солдат. Части японской дивизии, прибывшей на «Сибири-мару», проходили рысцой под режущие слух звуки горнов. Тротуарами завладела праздничная, по-летнему одетая толпа, густо нашпигованная офицерскими мундирами различных армий.

Особняк, в котором прежде находился штаб Тихоокеанского флота, занимали англичане. Английский офицер, к которому обратился Никитин, пожал плечами и спросил:

— Разве у вас еще есть флот?..

У магазина «Куист и Альбертс» навстречу шел патруль: морской офицер и двое матросов с винтовками. Еще издали на лице лейтенанта — начальника патруля отразилось изумление, сменившееся широкой улыбкой. Капитан-лейтенант также без труда узнал своего однокашника Леню Бакшеева.

Видно было, что лейтенант очень рад этой неожиданной встрече, что он и засвидетельствовал необыкновенно громко:

— Черт возьми, ты? Нет, не может быть. Колька! Я глазам не верю! Так ты пришел на «Орионе»? Откуда?! Какими судьбами?

— И я рад, Леня, очень рад… но…

— Ах да! Ты прав, мы устроили запруду из всей этой швали, я не имею в виду прелестных дам. Смотри, какая блондинка!

Зайдя за угол, он сказал своим матросам:

— Вот что, ребята. Видите, кого я встретил? Ну так вот: жарьте куда-нибудь в тихий уголок на два часа. Затем прибыть к ресторану «Версаль» и ждать у входа. И чтобы ни-ни, ни в одном глазу.

Матросы дружно и весело гаркнули:

— Есть, ваше благородие!

— Кру-гом! Вот так! Эть, два! Курс на Семеновский базар. Н-но помнить!..

— И-иесть, — ответили теперь уже все четверо разом.

Оба зала ресторана, и нижний и верхний, несмотря на ранний час, гудели от разноязычного говора. Все столики были заняты, во втором зале, видном снизу через огромную выемку в потолке, огороженную сверху перилами, двое американских офицеров удерживали третьего, пьяного в лоск, хватавшегося за перила.

— Обычная сцена, — сказал Бакшеев. — Наверное, опять рвется прыгнуть вниз на пари. Несколько типов уже поломали кто руки, кто ноги, а один убился насмерть. Имей в виду, что надо прыгнуть на занятый столик. Вот в чем весь шик. Ну, идем, Варфоломеевич знаки подает.

Седой официант провел их в угол за пальму.

— Берегу столик для своих, — сказал он, устало улыбаясь. — А придет кто, и стой перед этими. Обедать будете или только закусить?

— И обедать и закусить. Спасибо, Иван Варфоломеевич. Старого друга встретил.

— Вижу, что не тутошний. Угостим. У нас почти все есть, для своих, конечно. Не беспокойтесь, Леонид Васильич, и накормим и напоим.

— Насчет питья как ты, Коля, а мне, сам знаешь — вахта. Если рюмку — две?

— И мне не больше. Дела у меня очень серьезные.

— Вот и отлично! — сказал официант, будто обрадовавшись, что среди всех этих пьяниц нашлись два скромных человека, и свои — русские.

— Ну, Коля, рассказывай! Так ты с того самого «Ориона», что вогнал в тоску нашего последнего адмирала? Ты, конечно, не слыхал о нашем Свекоре? Нет? Такая колоритная фигура. Он ведает личным составом флота, а сейчас остался почти в единственном числе и служит посредником между нашими остатками флота и различными миссиями. Спиридон Фомич никогда не отличался никакими талантами, кроме необыкновенной памяти на лица и фамилии моряков. Свекор любит флот, особенно укомплектованный по штатам. Он вначале обрадовался, когда узнал, что к нему в эскадру вливается свежая единица, а затем сник, особенно после приезда одного немца, который, говорят, плавал с вами, а затем сбежал где-то в Индонезии, увидав, что корабль захватывают красные. Ну что улыбаешься? Я забегаю вперед, не выслушав тебя, извини, но тебе, я знаю, очень важно, что о вас здесь думают. Ну, рассказывай. Спасибо, Варфоломеевич! За встречу! И рассказывай!

Бакшеев много раз прерывал восторженными или гневными восклицаниями рассказ своего друга, а когда тот закончил, сказал, пожимая ему руку:

— Какое плавание, какие вы орлы! А командир ваш — прелесть! Так ему, Мамочке, и передай. Так обвести англичан! Хорошо, что вы не пошли с ними в Архангельск. Там сейчас, по скупым сведениям, творятся ужасные вещи. Да и у нас видишь что происходит, но мы здесь хотя бы сохраняем видимость самостоятельности. А вообще — дело дрянь. Край оккупирован, заняты все города. Деревня бурлит. Поставляет массами повстанцев. Красные отряды довольно сильно тревожат союзников. Все признаки большой гражданской войны.

Англичане используют весь свой колониальный опыт по приведению- населения к покорности. Помнишь картину Верещагина — расстрел сипаев, кажется. Люди привязаны к стволам орудий и сейчас их разорвет снарядом! У нас они ведут себя так же подло. Но как же с вами? Вот что, Коля, все-таки ты сходи к адмиралу, хоть он и сволочь, а не из любви к вам и не из чувства справедливости может разрядить обстановку, прекратить дело, начатое при посредстве барона Гиллера. Хозяева всей этой своры, — он повел глазами по залу, — не заинтересованы в скандале с русскими военными моряками. У них в парламентах выступает довольно сильная оппозиция, к тому же они еще считаются с печатью, общественным мнением. Интервенцию они подают как «помощь братьям по оружию, союзникам, исстрадавшемуся народу России». Поэтому могут уступить просьбе нашего Свекора, так мы его зовем для краткости, полное же его наименование — Лебединский-Свекор и теперь вице-адмирал, хотя приказа об этом никто не читал. Недавно он еще был в должности начальника «личного стола» в чине капитана второго ранга. Человек он странноватый. Одна из его особенностей — это феноменальная память на лица и фамилии, он знает на память почти всех офицеров Тихоокеанского флота. Разговор у тебя с ним будет трудный, да чем черт не шутит!

Как ты ему понравишься. В Союзном штабе с ним считаются. Так называемый Союзный штаб — теперь главный орган всей власти на Востоке. В него входят представители всех стран, «бескорыстно» предоставивших свои силы и средства для помощи исстрадавшейся России. Наше местное правительство во главе с эсером Дербером — пустой звук, плохая оперетта на содержании у богатых иностранцев. В штабе новоявленный вице-адмирал сидит по старой привычке до четырех, хотя делать абсолютно нечего, ждет вызова, телефонных звонков. Флот весьма невыгодно выглядит в глазах союзников. То ли дело пехота! Она сейчас прямо на вес золота. Французы швыряют деньги на формирование белых соединений. Месье Бард, да ты ведь никого здесь еще не знаешь, он исполняет обязанности начальника французской миссии, через казачьих есаулов Левицкого и Разухина начал создавать казачьи сотни. Объявлено денежное довольствие. Вахмистр получает ежемесячно сто пятьдесят рублей, старший урядник — сто двадцать пять, урядник — сто и казак — семьдесят пять. Золотом! В связи с этим пехота заняла ведущее положение. Флот — не у дел. И надо сказать, матросы создают им немало трудностей. Вот сегодня объявлено о поимке одного из матросов, большевистского агитатора, который, по сведениям, участвовал в большевистском самоуправлении, после изгнания большевиков чехами был схвачен, бежал из-под стражи, находился где-то в Сибири, а сейчас здесь. Контрразведка с ног сбилась, разыскивая беднягу. Некто Ведеркин Илья.

— Найдут?

— Мы ни в коем случае. Вот видишь, как зарекомендовал себя флот. Поэтому Свекор и корчится, как береста на огне. На его счастье, у красных нет еще флота. Вот разве вы сделаете почин. Шучу, конечно… Пожалуй, пора. — Посмотрел на часы. — Матросы ждут уже десять минут. Как я рад, что встретил тебя — человека совсем из другого мира. Не маши рукой. Поживешь с нами, увидишь, какая опустошенность в людях, растерянность, пьянство. Оставь свои фунты стерлингов. Плачу я! Ты мой гость! Варфоломеевич, пожалуйста! Сдачи не надо.

— Нет уж, увольте, Леонид Васильевич, со своих, да еще моряков, чаевые не беру. Знаете, сын на Балтике — моряк. И я через него тоже причастен к морякам. Всего вам наилучшего!

— И вам также.

Они пожали руку вконец растроганному Варфоломеевичу.

У подъезда «Версаля» Никитина и Бакшеева ожидали четверо матросов. Лейтенант окинул их наметанным взглядом:

— Молодцы, ребята! Где были?

— Да нигде, на сопке просидели, — ответил один из патрульных. — Они такое рассказывали, что мы про все забыли.

Начальник патруля привел Никитина к тому же дому, где расположилась французская военная миссия.

— Позволь, но мы уже здесь были!

— Догадываюсь. Ты не учел обстановку. Теперь французы в главном здании, а мы во флигельке, но и здесь наш адмирал устроился недурно: прямо в комнатах, где хранятся все личные дела офицеров и списки состава экипажей кораблей. Он, так сказать, в своей любимой сфере. Обрати внимание на письменный прибор, отлит по его чертежам в портовых мастерских в одном экземпляре, чудо, а не приборчик! Сейчас устрою тебе свидание!

При входе в кабинет адмирала Никитин невольно обратил внимание на чугунную эскадру, занимавшую весь фасад на массивном и очень большом столе. Лебединский-Свекор пристально разглядывал старшего офицера «Ориона» из-за носовых башен броненосца, служивших чернильницами. Он был лыс, лицо одутловатое, нездорового цвета, обрамленное редкой желтоватой растительностью. Глаза голубые, усталые, близоруко щурились. Адмиральский китель, казалось, он надел по рассеянности вместо вицмундира статского советника.

Капитан-лейтенант доложил о прибытии «Ориона» на Аскольд, о состоянии экипажа клипера, груза и сказал, что должен рассеять неверное мнение, сложившееся о корабле и его команде, что по этому поводу главным образом и решился беспокоить его превосходительство.

— Мне уже все известно, капитан-лейтенант. Дело, могу сказать, прискорбное.

— Сведения, которые вы получили, исходят от спасенного нами военнопленного, бывшего командира немецкой подводной лодки Гиллера.

— Барона фон Гиллера, — поправил адмирал холодным тоном. — Прошу не выказывать пренебрежения в моем присутствии к титулованным особам, независимо от их национальности, тем более что барон в настоящее время на службе в войсках нашего союзника Великобритании. Оставим это! Согласовывается специальная комиссия, которая нелицеприятно разберется в вашем деле и накажет виновных.

— Разрешите, ваше превосходительство…

— Не разрешаю! У вас еще будет время и место, где вы сможете оправдываться. Здесь вы должны понять тяжесть своих, мягко говоря, проступков. Я перечислю некоторые из них: приказ в Плимуте вы нарушили — р-раз! В водах Голландской Индии учинили сражение с рыбаками — два! Черт с ними, этими малайцами, но скандал! Дипломатические запросы, вас обвиняют в пиратстве, батенька мой! И как вы оправдаете вообще свое бегство, дезертирство из рядов сражающегося флота к большевикам! Всем известно, что не так давно здесь власть незаконно захватили большевики. Это следует понять! Ну и, батенька мой, неся такой груз вины, следует быть тише воды, ниже травы, а вам удалось вызвать новый скандал с союзниками: облаяли командира английского миноносца!

— Мы не обязаны терпеть наглость и подчиняться невесть кому!

— Вот-вот. — Он вздохнул. — Разучились подчиняться. В этом — корень зла. Наша трагедия. Все разучились, не хотят подчиняться! Свергли монарха! Самим богом установленный порядок! Вы, я вижу, дельный офицер. Доставить сюда парусник из Плимута — не шутка! Но, батенька мой, и в вас сидит тлетворное зерно анархии. Конечно, вы — лицо подчиненное, за все ответит командир. Все же вы хотя бы здесь, у меня, должны были дать здравую оценку всему происходящему на судне. Я понимаю, вы возбуждены кажущейся несправедливостью, но только кажущейся! В конце концов вы поймете свои заблуждения. И не думайте, что вы были забыты во время плавания. Ваше рвение в период службы в составе королевского флота отмечено приказами самого первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля! Мы также не забывали вас и продвигали в звании согласно заслугам. Вот прошу взять выписку из приказа, полученного первого января 1917 года, о присвоении очередного звания мичмана гардемарину Бобрину Степану Сергеевичу. У нас здесь в этом отношении дело поставлено несколько иначе, нежели у вас, на Западе. Неужели нельзя было затребовать приказ?

— Пытались это сделать много раз. Да события в Петрограде, а затем и во всей России…

Вице-адмирал перебил:

— Что нам известно, капитан-лейтенант. А также, что прискорбные события, потрясшие Россию, вами расцениваются несколько иначе, чем нами. Не так ли?

— Мне не известна ваша точка зрения на перемены в России.

— Перемены? Катастрофу вы называете переменами! Нечего сказать — рассужденьице! Прошу помолчать! — И сам вице-адмирал погрузился в долгое тяжелое молчание. Он сидел, вперив взгляд в бумаги на столе и потирая виски. Наконец, подняв голову и глядя на книжный шкаф, сказал устало:

— Вот так, капитан-лейтенант. — Быстро переведя взгляд на Никитина, продолжал: — Вот и второй приказ о производстве, к сожалению, ни вас, ни многих других, возможно заслуживающих повышения в чипе, он не коснулся, хотя кое на кого приказы заготовлены, но приостановлены в движении по причинам, изложенным выше. Бобрин — единственный, к сожалению, офицер, на кого не падает тень злостных или вынужденных нарушений или даже преступлений. Так, вашему Стиве, как вы его зовете, присваивается и звание «лейтенант». Достойный молодой офицер! Может пойти далеко. Передайте ему мои личные поздравления. Надеюсь в скорости увидеть его. Вы как будто не разделяете мое мнение?

— Да. Разделяю относительно присвоения ему очередных званий, так долго задержанных…

— Так-так. Но не разделяете моих лестных оценок его прочих качеств? Да?

— Не могу разделить, так как слишком хорошо его знаю.

— Похвальная прямота, по неуместная в данном случае! Вы, как старший по чину и званию, должны были воздействовать на его отрицательные свойства, хотя в оценке данных свойств у нас с вами существенные расхождения. Как вы можете заметить, мы весьма осведомлены о вашем плавании и поведении людей. С момента вашего появления у меня в кабинете я ждал, что вы, милостивый государь, доложите о главном, самом прискорбном явлении на вашем паруснике. Вы не догадываетесь, о чем идет речь?

— К сожалению, нет!

— Именно — к сожалению! Сожаления достойно, что старший офицер, докладывая о возвращении из плавания, забыл упомянуть о разложении команды и наличии среди нее большевиков!

— Мне неизвестно о таковых.

— Нам зато известно, о чем с прискорбием извещаю вас! — Все это время он как бы сочувственно улыбался и скорбел, понуждая своего подчиненного к покаянию, но вот он снял очки, и лицо его стало отчужденно холодным, надменным.

— Разрешите идти, ваше превосходительство?

— Да, я сейчас отпущу вас, капитан-лейтенант, прошу лишь принять некоторые советы, так как боюсь, что приказания вы не примете во внимание от старого адмирала. Так вот! Немедленно отправляйтесь на корабль. Дальнейшее ваше пребывание в городе буду расценивать как новое ослушание и отдам приказ о вашем аресте. Передайте своему командиру капитану второго ранга Зорину Воину Андреевичу, что адмирал рекомендует ему извиниться перед командиром английского миноносца «Отранто» сэром Коулом. Из бухты не выходить без особого разрешения! Команду на берег не увольнять! Я уже отдал это распоряжение по беспроволочному телеграфу. Вас же, как еще исполняющего обязанности старшего офицера, ставлю в известность. Все!

Лебединский-Свекор надел очки и приветливо улыбнулся.

— Ну что? Полный пожар? — встретил Никитина лейтенант Бакшеев у крыльца адмиральского флигеля.

— Хуже! Пожар во время наводнения.

— Тогда сносно. Головешки можно затушить. Пошли в скверик. Главное, что ты еще можешь шутить. Вот сюда. Наши матросы тоже здесь, за теми кустиками, совсем подружились ребята. Боюсь, твои матросы вконец поколеблют и так сильно пошатнувшийся дух моих молодцов. Садись и рассказывай.

Выслушав Никитина, лейтенант Бакшеев сказал:

— Дело серьезное, не знаю, что и посоветовать тебе. Наш бюрократ — в своем репертуаре. У меня с ним весьма натянутые отношения, по его милости я все еще, как видишь, хожу в лейтенантах, считает, что я непочтителен к вышестоящим и слишком либерален с подчиненными. Чудаки, они привыкли считать дисциплину по внешним уставным ее проявлениям, а не как следствие необходимости подчиняться, продиктованной сознанием долга. Извини, я задерживаю тебя. Медлить нельзя. К вечеру выходи. Подготовь Воина Андреевича ко всяким неожиданностям. Лучше бы вам до поры до времени задержаться по пути во Владивосток.

— Думали, да матросы рвались домой, и мы сами считали, что не имеем права стоять в стороне от событий, решающих судьбу страны.

— И это так. Наверное, и я бы поступил так же. Идем, Коля, я провожу тебя. На адмиральской пристани есть дежурная шлюпка, она в моем распоряжении и доставит тебя на мыс Чуркина.

Команда дежурного вельбота гребла не за страх, а за совесть, явно выказывая свое расположение знакомому лейтенанта Бакшеева. Да и незнакомый капитан-лейтенант им также понравился с первого взгляда уже потому, как обращался со своими людьми и со всеми запросто поздоровался. Внушало уважение и его спокойное, волевое лицо: «Такой и службу спросит и не выдаст».

— Не спешите, боцман! — сказал Никитин. — Минута — другая для нас не решает дела…

— Не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, нам, вы знаете, не привыкать, да мало мы своих последнее время катаем. Как дежурство на адмиральской, то почему-то приказывают всякую пьянь по их коробкам развозить, сволочь, одним словом, всякую. Правда, не в вахту лейтенанта Бакшеева, тот не дозволяет, а есть, сами знаете, какое наше начальство, угодить стараются. Вы, говорят, из дальней пришли?

— Кто говорит? Мы будто ни с кем и не говорили об этом? — улыбнулся Никитин.

— Ну как же. Только в бухту вошли, уже стало нам известно. Наши суда наперечет, а тут незнакомый баркас и название корабля редкостное. Да и ребята из штаба тоже говорили, будто вас англичане прижимают, чем-то вы им насолили.

— Скорее они нам.

— Ну уж это мы видим, и соли и перцу подсыпали, не приведи господь.

— Вам тут, вижу, тоже не сладко живется?

— Что говорить. Так нас прижали, так взяли в оборот, и в таком мы положении, будто не они у нас в гостях, а мы к ним в гости пожаловали. И встречают нас тем, чем ворота подпирают, а то и похуже.

— Да, печально, — сказал Никитин. — Все очень печально.

Младший боцман вопросительно, с надеждой посмотрел на него:

— Конец скоро будет?

— Не знаю, брат, хотелось бы скорее. От нас самих зависит. Если будем все сносить, то они никуда отсюда не уйдут.

— Так, выходит, надо гнать?..

— Да, боцман!

— Трудно. Кабы флоту побольше да… — Он хотел сказать: «Да еще бы таких, как вы, командиров», но, подумав, что этот офицер может не так его понять, дескать, льстит, подлизывается, подал команду гребцам. Шлюпка развернулась, и гребцы, уложив весла, протянули руки, не давая шлюпке удариться о баржу.

— Ты, капитан, не пори горячку, — сказал старик сторож на барже. — Дай ребятам поесть, отдохнуть малость и потом пойдешь на Аскольд, будь он неладен совсем. Я годов двадцать назад на нем работал, еще молодой был. Что смеешься, в семьдесят лет я женился пятый раз, мерли у меня все бабы, эта вот пятая — тянет еще, меня переживет; так вот и говорю я тебе: не торопись. Сейчас выйдешь из Босфора и заштилюешь у мыса Басаргина. Погода сейчас видишь какая, будто вареная. Тишь. А после заката бризовый ветер потянет, да с моря. Ведь знаешь не хуже меня, на паруснике, говорят, старшим ходишь? Ну и будет он тянуть, этот морской ветерок, часов до одиннадцати, а потом уж на него нажмет береговой, вот тогда ставь паруса и лети на Аскольд.

— Хорошо, дедушка, ты прав.

— Еще бы не прав, ведь я кем только не был за свою жизнь! Шестьдесят лет назад сюда пешим пришли из Тамбовской губернии, три года добирались. Железной дороги еще не было. Вот и шли. Жуткое дело!..

Подошел Громов и попросил разрешения сойти на берег вместе с Трушиным.

— Идите, по не задерживайтесь и далеко от берега не ходите.

— Здесь иностранцев нет.

— Все равно опасно. В случае чего, дайте знать выстрелом.

— Есть. Должны ребята подойти с «Быстрого». Были после вашего ухода.

— Идите!

Старик сказал:

— Матросы у тебя хорошие. Тверезые матросы и тебя уважают. Я тут насмотрелся на всякие художества. Твои и себя погашают и насчет дисциплины. Другие бы уже после такого плавания насосались водки. Твои — нет, даже вот меня угостили, а сами только по чарке — и баста, а водка, видать, еще осталась. Мне она очень пользительная при окружающей сырости, да сейчас, сами знаете, деньги только в золоте ходят, да еще всякие заграничные.

Николай Павлович велел Зуйкову угостить старика, и тот, выпив, присел на пустой ящик возле рубки. Никитин стоял, глядя на город, там утихал дневной шум. Солнце опустилось за сопки, позолотило их контуры. Где-то на террасе ресторана или на бульваре оркестр заиграл грустный вальс, звуки то почти совсем стихали, то усиливались, волнуя и щемя сердце. Внезапно на той стороне завыли гудки, поглотив все звуки, и скоро умолкли.

— Работу на сегодня закончили, — сказал старик. — Я и там работал, на заводе. Где я только не работал, чем не занимался! Даже золото мыл и, вот видишь, каким богатым стал. И лес валил, и рыбу ловил, и дома строил. Ведь когда мы пришли сюда, здесь голое место было, все сопки лесом поросли, олени водились. Они и сейчас на Русском острове и на Аскольде есть, да и в окрестности города забредают, а тогда везде водились. Да что олени или медведи! Тигры по ту сторону бухты жили, да и здесь, на Чуркином мысу, водились. Помню, я тогда при военной части печником работал. Переполох поднялся, часового тигр унес, да хорошо, парень голову не потерял от страха. Он, тигр, взял его за воротник шинели и волочит в тайгу, тогда солдат и стал ремень расстегивать, а потом и пуговицы у шинели, да и выпал из нее. Ну, а тигр так и убег с шинелью, а солдата оставил. Может, сытый был, а может, баловник, ему лишь бы нашкодить. И зверь всякий бывает, его не тронь, и он не тронет, тот же тигр или медведь. Ведь он почему на того солдата напал? Потому что мы его земли, угодья захватили, а он, значит, предупреждение сделал, дескать, выметайтесь отсюда. Да где там! Убили того тигра солдаты, а шкуру взял себе полковник. Так-то оно, капитан хороший. К чему все это я? А к тому, что тогда мы как стали на эту землю, так и ни зверю, и никому ее не уступали, и город-то как назвали — Владивосток — владей Востоком, значит. А теперь што? Кто им владеет? И нами кто владеет? Вишь, выстроились! Даже греки приехали и мулов своих привезли. Да неужто мы так обессилели? Или все от раздору нашего, от распри? Наверное, от этого. Потому народ против иностранцев, а ваш брат за них, возле укрывается, защиту ищет. И от кого? От своего народа…

— Извини, дедушка, я должен распорядиться…

— Распоряжайся.

Когда Никитин спустился в баркас, старик сказал Зуйкову:

— Томится ваш офицер. Все мы томимся. На што я, мне бы сидеть да смотреть последние два года, а глаза не глядят. Охота, чтобы очистилось все от погани, чтобы надежда у людей появилась на лучшее.

— Мы их наладим, дед! — сказал Зуйков. — Так и пометем. Вот увидишь.

— Большая метла нужна. Надо ее по прутику собирать да туже связывать. Позавчера, когда племянник воду привозил, сказывал, что на Сучане шахтеры все в тайгу ушли в партизаны. Так бы весь народ поднялся, и куда бы те японцы и англичане делись?

— Поднимутся, да из России придут на помощь!

— Когда? На словах все хорошо, как в сказке. По тому, как все складывается, дело годами пахнет, а мой срок маленький, неужели так и помру, ничего не увидев?

— Увидишь, дед, поверь мне, увидишь!

Старик покосился на Никитина, который уже снова стоял на барже и отдавал какие-то распоряжения матросу Селезневу.

— Есть, гражданин капитан-лейтенант! — весело ответил Селезнев.

Старик повторил:

— «Гражданин»! Ишь ты, уже не ваше высокоблагородие, а гражданин. У нас еще здесь «благородят». — Он спросил еще, понизив голос: — Ты скажи мне, а вы не того, не из тех, не из красных случаем?

— У красных все товарищи: и командиры и матросы.

— Так, так, слыхал. Значит — не красные? — В словах старика слышалось явное разочарование.

Вернулись с берега Громов с Трушиным, и с ними человек без фуражки в солдатской шинели, накинутой на плечи, он прихрамывал. Ступив на баржу по утлым сходням, он скинул шинель и оказался в форме матроса. Громов уже тихо докладывал, поведя головой в сторону гостя:

— Матрос из экипажа. Его ищет контрразведка. Если найдет — расстреляет. Расстрелы здесь каждую ночь.

— Большевик?

— Наш…

— Фамилия?

— Он сейчас под другой фамилией. Скрывается. За парня могу ручаться.

— Не Ведеркин?

— Возможно, и он.

— Дело серьезное, Громов. Сам понимаешь.

— Сейчас все серьезное. Погибнет человек, а вины за ним, как и за нами, — никакой.

— Подбивал матросов к бунту?

— Правду говорил!

— Правда, Громов, — самая неприятная и опасная вещь.

— Разрешите ему побыть здесь, хотя бы до нашего отъезда.

— А потом?

— Оставим ему продуктов, отсидится у старика в трюме.

— Его найдут. Тем более он приметный — хромает.

— Ранили, из-под ареста бежал.

— Вот видишь. Нет, оставлять его здесь нельзя. Возьмем с собой!

— Есть!

— Сейчас уходим!

— Есть!..