Клочья паутины

Вечная сказка

— Милый, я люблю тебя! Я люблю тебя в твоих творениях, я люблю тебя в твоих страстных речах, люблю музыку твоего голоса, блеск твоих глаз, твою походку, твой стройный стан... Все, все я люблю в тебе! Ты покорил мое сердце, наполнил думами о тебе мой ум, зажег во мне яркий светильник страстной любви, не замечая этого, не желая, не думая. И я пришла к тебе, незванная, нежданная, пришла, чтобы сказать тебе: я твоя!..

— Я девушка, и я пришла к тебе и говорю: возьми меня! Если моя страсть может зажечь в тебе такое-же чувство, моя любовь найти отклик в твоем сердце, если, впитав в себя мою маленькую восторженную душу, твоя великая душа узнает хотя одно новое ощущение, хоть один новый звук вольется в божественную симфонию твоего таланта, прибавится хоть одна капля огня к яркому пламени, что горит в твоей груди, то бери меня всю, без условий, без сомнений, без тревог... И я буду счастлива, став частицей тебя.

Он смотрел на нее с испугом и сожалением. Хотел что-то сказать, но она продолжала:

— Ты видишь, я не боюсь того, что будет потом! Я не боюсь мести маленьких сереньких людишек за мое слишком ярко-сияющее для них счастье!.. Не бойся-ж и ты за меня...

— Их глаза не привыкли к яркому солнцу. Они окутали себя пеленой густого тумана, боятся видеть, боятся чувствовать, жить. Они забыли что такое любовь! Они сделали так, чтобы самое слово любовь казалось среди них смешным, глупым или стыдным. Циничные, развратные, грязные, они не могут допустить в своей среде свободы прекраснейшего в мире чувства — любви... Когда всякая частица твоего существа, нервов, мозга, сердца, души полно этим чувством, поет ему свою песнь песней и желает слиться воедино с тем, кого любит, окунуться с ним в огненный водоворот, забыться в безбрежной безликой нирване, жить и не жить, чувствовать в себе титанические силы и быть безвольной, быть смелым и робким, дерзким деспотом и покорным рабом... Это — любовь, это — страсть!..

— Милый, любимый, ты видишь вон там в грязной, душной, туманной дали чуть мерцают ряды маленьких тусклых огоньков. Какие они жалкие, ничтожные, бессильные!.. Они не могут рассеять мрак, согреть окутывающий их холодный, липкий туман. Посмотри, как их много, как они однообразны, безжизненно спокойны... Это — люди!

— О, дозволь-же мне утонуть в твоем солнце и вместе с тобою слепить этих сов и филинов. Пусть они отвернутся от тебя и меня, пусть злобно шипят и хмурятся... Ты будешь велик в твоем одиночестве, и я, слуга и подруга твоя, буду внимать и славословить тебя...

— Возьми же меня свободную, чистую, смелую, поведи за собой в свой волшебный замок, и я помогу тебе открыть новые миры!..

Она стояла пред ним на коленях, держала в своих крохотных ручках его длинные нервные пальцы, смотрела на него детскими, лучисто-голубыми глазами снизу вверх, точно молясь и с уст ее сами собою рвались слова чувственного экстаза. Свободная, высокая девственная грудь подымалась часто, рассыпавшиеся волосы тяжелым золотым каскадом падали по гибкой спине и крутым бедрам до самого пола. И вся она — воплощение неземной молитвенной любви и земного чувственного желания, религиозной и физической страсти — вся она в эту минуту была так хороша, что ему не хотелось нарушить этой редкой картины, он боялся изменить ее позу, испортить дивное сочетание линий и красок. Он стоял пред нею в молчаливом восхищении, любуясь невиданным, неописуемым, единственным по красоте, зрелищем. И жуткое, сладостно-томительное чувство уже закрадывалось ему в душу...

А она видела только его восхищенные глаза, иссиня-черные, радостные и по своему объяснила себе его молчание и неподвижность. Трепеща и вздрагивая прижалась она всем телом к его ногам и стала покрывать его руки бесчисленными поцелуями.

Поза изменилась, картина разрушилась...

Два упругих, неподатливых шара обжигали его сквозь ткань платья, от рук по всему телу рассыпались острые искорки, щекочущие, возбуждающие.

Он еще боролся с собой. Хотел ей сказать, что он не имеет права связать ее жизнь со своею, что борьба с обыденщиной ни ему, ни ей не под силу, а одиночество, отчуждение немыслимы, и боялся говорить об этом и боролся с собою...

А уже стан его сам собою сгибался к ней. На минуту он зарылся всем лицом в ее шелковые пряди душистых волос, полною грудью втянул в себя их одурманивающий аромат... И вдруг порывистым движением поднял ее и понес...

— О будь, будь моею! Моим отдыхом, моим вдохновением, моим неземным счастием, моею земною богинею. С тобою я буду велик!.. И мы покорим мир, и он поклонится тебе, моей подруге, моей царице, ты будешь бессмертной и даруешь мне вечность!..

Высокий, сильный, стройный, он легко нес ее из комнаты в комнату, склонив близко к пылающему лицу свою курчавую голову, и страстным, грудным шепотом повторял ей то, что уже много раз говорил другим, и чему снова верил безотчетно, безвольно.

Он срывал с нее ее одежды и лобзал острыми поцелуями ее незнающее, молодое тело. И оба они, точно два хищных, разъяренных зверя, впивались друг в друга губами, пожирали глазами, ловили друг друга руками, всем телом, всем своим существом. И одна мысль, одно желание слило их воедино.

Через час она, бледная, истомленная, но все еще трепещущая, стыдливо прикрываясь тонким одеялом, лежала у него на груди и шептала безумные слова, впервые испытанной страсти, а он задумчивый и расслабленный привычным движением гладил ее разметавшиеся золотые локоны, молчал и думал.

Пред ним всплывала вся картина только что пережитого и ему хотелось остаться одному: яркое, сильное впечатление просилось на бумагу, он уже подбирал в уме слова и фразы и не слышал того, что она продолжала ему шептать...

И оба они уже не понимали друг друга, еще такие близкие и уже далекие друг другу...

И оба в глубине души уже чувствовали это и боялись оказаться неделикатными, нечуткими...