Князь из будущего ч.2

Глава 37

2 августа 626 года. Константинополь. Пятый день осады.

Золотые ворота открылись со скрипом, а из них вышла блестящая процессия. Это были послы Августа Константина III и патрикия Бона к аварскому кагану. Императорские чиновники, сопровождаемые безоружной стражей, пугливо поглядывали по сторонам, окруженные морем варваров. Уар, хуни, огуры, кутригуры, утургуры, оногуры, сагаруры, гепиды, войничи, смоляне, северы, хорваты, сербы, мораване, тимочане, берзиты, драговиты, дукляне… Десятки народов и племен пришли сюда, с жадностью поглядывая на неприступные стены города, за которыми горами лежало золото, шелка и специи.

Доместик Стефан тоже был в этой процессии, подозревая, что без квестора Косьмы, который глупейшим образом подставился, тут дело не обошлось. Ведь всегда была надежда, что каган вспылит и посадит-таки на кол пару-тройку человек из посольства. Просто для того, чтобы остальные были сговорчивее.

Процессия шла по вражескому лагерю, скрывая страх за маской высокомерия. Целых четыре патрикия были в этом посольстве и синкелл[35] храма святой Софии Феодор. Огромный шатер кагана оказался в полумиле от стены, и был окружен частоколом и валами, которые копали пленные жители пригородов, смотревшие на делегацию с молящим видом. Их участь будет страшной, это знали все. Они пойдут впереди войска, заваливая крепостные рвы мешками с землей, или просто станут живым щитом перед словенской пехотой.

В шатер послы императора попали весьма нескоро. Каган, упивавшийся этим моментом, продержал разодетую в шелка константинопольскую знать на палящем солнце несколько часов, и только потом позволил войти. После знойной улицы, залитой слепящим светом, в шатре было довольно темно, и ромеи не сразу привыкли к сумраку, который едва разгоняли масляные лампы. Подняв глаза на одного из самых страшных людей в этой части света, Стефан вздрогнул. Острые, орехового цвета глаза немолодого уже воина смотрели на него с насмешкой и презрением. Точнее, испуганному Стефану только показалось, что вождь варваров смотрит на него. Тому не было дела до евнуха, стоявшего позади всех. Каган сидел на кресле, выложенном листами золота, и украшенном тончайшей чеканкой. Одежда из шелка ярчайших расцветок, драгоценные цепи и браслеты лишь подчеркивали его дикость. На фоне одетых роскошно, но со вкусом, ромеев, он выглядел нелепо и вульгарно. Эти мысли промелькнули на лицах послов, но тут же спрятались подальше, пока каган, который смотрел на них с понимающей усмешкой, не счел это оскорблением.

А вот люди, сидевшие по бокам от кагана, заставили ромеев сжать зубы от бессильной ненависти. Кто бы не узнал эти высокие шапки, сапоги с загнутыми носами и завитые бороды? Это были персы. Вперед вышел патрикий Георгий, назначенный старшим в этом посольстве.

— От имени божественных Августов Ираклия и Константина, приветствуем тебя, великий каган. Позволь спросить, почему ты нарушил мир, в крепости которого ты поклялся своими богами. Мир, за который тебе дали богатейшие дары.

— Дань! — хищно улыбнулся каган. — Вы платите мне дань, ромей. Не играй в слова и не пытайся придать себе важности. Твои императоры — всего лишь мои данники, точно такие же, как словене, которые сейчас копают рвы и строят осадные башни.

— Но мир был нарушен, — патрикий тактично обошел болезненный вопрос. — И нарушена дружба, в которой ты нам клялся.

— Дружат лишь равные, ромей, — усмехнулся каган. — Вы же не равны мне. Я могу позволить вам дышать, а могу передумать, когда мне это будет угодно. Не пытайся цветистыми словами исказить суть того, что происходит. Я уже здесь, и я возьму этот город.

— Город полон войск, — спокойно ответил посол. — Горожане тоже возьмутся за оружие. Тебе не взять Константинополь.

— Тогда почему ты здесь? — засмеялся каган. — Почему покорно стоишь у моего шатра и сносишь оскорбления от моих воинов?

— Господь милосерден и не хочет кровопролития, — ответил патрикий. — И потому мы здесь. Мы пришли говорить о мире.

— Говори, — милостиво разрешил каган.

— Мы предлагаем тебе пятьсот тысяч солидов сразу и по двести тысяч ежегодно, как мы и давали тебе до этого. Взамен ты уводишь войска, освобождаешь всех пленных и возвращаешь их имущество.

— Я предложу вам другое, — с усмешкой ответил каган. — Вы сдаете город, а я дарю вам жизнь и свободу. Все, что есть в городе, станет моим, а каждый из вас сможет забрать только то платье, что будет на нем. Как тебе, ромей? На мой взгляд, даже излишне щедро.

— Мы не пойдем на это, — покачал головой побледневший патрикий. — Можешь нас казнить, но другого предложения не будет.

— Вы не можете, — сказал каган, — обратиться ни в рыб, чтобы спастись в море, ни в птиц, чтобы улететь в небо. Вы не спасетесь от наших стрел. Шахрбараз, меч шахиншаха, стоит в Халкидоне, за проливом. Он приведет три тысячи отборных бойцов. А вы, ромеи, умрете или станете рабами. Твой император Константин будет служить скамейкой для моих ног, как ваш Август Валериан для шаха Шапура. А Ираклий, так и быть, потешит моего царственного брата Хосрова.

— Император бьет персов, — гордо ответил Георгий. — Скоро разобьет и эту армию.

— Так каков будет твой ответ, ромей? — нетерпеливо спросил каган.

— Мы должны донести твою волю Августу Константину, — уклончиво ответил посол. — У нас нет полномочий принимать такие решения.

— Ну, так иди, доноси, — милостиво ответил каган. — Чего стоишь? Сроку вам до заката. После этого переговоров больше не будет.

Послы попятились задом из шатра, склонившись в поклоне, а Стефан заметил злорадные улыбки на холеных лицах персов. Они были счастливы, видя унижение ненавистных ромеев. Процессия растянулась на два десятка шагов, а сбоку от нее крутились любопытные всадники, которые с детской непосредственностью разглядывали послов, а то и вовсе тянули жадные руки к их украшениям и одежде. Многие тыкали пальцами и отпускали грубые шутки. Совсем молодой парнишка — авар трусил рядом и тянул какую-то заунывную песню. Стефан вздрогнул, он пел по-словенски. Он дошел с ними почти до самой стены, когда остальные всадники уже отстали. Ведь со стен уже целились лучники.

— Кто из вас, сволочей, мою речь понимает, кивни незаметно, — протяжно пел он, а потом начинал крыть их по чем зря. Стефан кивнул, а остальные удивленно таращили глаза и испуганно отводили взгляд в сторону. Это был еще один степняк, который оскорблял их на своем, непонятном им языке.

— Персы поплывут из Хал[36], — пробубнил он негромко а потом заорал. — Чего глаза вылупил, толстожопый? Да у старой бабы и то зад меньше!

Стефан и, впрямь, несказанно удивился, а его глаза неприлично расширились. Он не ослышался? Тем не менее, доместик пристально посмотрел на паренька и медленно закрыл и открыл глаза, показывая, что все понял, а когда увидел его счастливую улыбку, обо всем догадался. Даже здесь были люди его брата.

— Когда зажгут огни на Влахернах[37], придут словене, — протяжно пропел паренек, а потом заорал. — Ну, точно, у тебя жопа, как у бабы. И борода не растет!

Мальчишка поскакал к своим, провел ладонью по горлу, показывая на ромеев, а потом что-то еще сказал на языке степняков. Те закатились от хохота, похлопывая его по плечу. Парень был тут в авторитете, он же не побоялся под прицелом лучников до самых городских ворот дойти.

А Стефан в полной задумчивости сел в носилки, что ждали знать империи у ворот и молчал до самого дворца. Он не попадет к Августу Константину, это было невозможно, а вот к патрикию Бону он мог зайти запросто. Достаточно попросить об этом одного из слуг императрицы, которыми был наводнен дворец. Среди них были такие, которым патрикий отказать просто не мог.

Так и получилось, и уже через час он стоял в покоях старого вояки, который командовал обороной города. Он поднялся с самого низа, и служил в дворцовой страже, понемногу поднимаясь по служебной лестнице. Он был умен, отважен и хитер, как и все, впрочем, люди, пробившиеся на высшие посты Империи с самого дна. На удивление, патрикий Бон не был лишен остатков порядочности, и именно поэтому Стефан не хитрил, и смотрел ему прямо в глаза.

— Говори, — коротко бросил патрикий. — Но не трать мое время понапрасну, доместик. Его у нас и так почти не осталось.

— Персидские послы поплывут из гавани Халы, патрикий, — выдохнул Стефан. — Так мне сказали. Только я не понимаю, как это возможно, там же стоят наши войска.

— Нас выбили оттуда позавчера, — поморщился Бон. — Кто сказал, где и когда?

— Какой-то парнишка — степняк, только что, у Золотых ворот, — четко отбарабанил Стефан. — Он сказал это на словенском языке, его в посольстве никто не понимает, кроме меня. А еще он сказал, что если на башнях во Влахернах загорятся огни, то туда придут склавины. Видимо, это какой-то сигнал.

— Это ловушка, — уверенно сказал патрикий. — Причем очень незатейливая. Там были другие склавины? Кто-то мог услышать, что он говорит?

— Нет, господин, — покачал головой Стефан. — В ставке кагана склавинов вообще нет. Там только всадники из рода Уар. Может быть, это вранье, но кто мешает проверить? Просто послать туда корабли. Если послы поплывут именно оттуда, мы их перехватим.

— Я подумаю, доместик, — с непроницаемым лицом ответил патрикий Бон. — Ты можешь идти. Я позову тебя, если понадобишься.

Стефан вышел, кланяясь, а патрикий заревел, вызывая секретаря. — Друнгария[38] ко мне! Сейчас же!

Семь десятков имперских кораблей патрулировали побережье. Коварные склавины посуху протащили свои долбленые лодки аж к северной оконечности бухты Золотой Рог, и теперь толкались на тамошнем мелководье. Флот надежно заблокировал их там. Несколько дромонов патрулировали побережье Боспора, не приближаясь к гавани Халы. Они боялись спугнуть тех, кто должен был отчалить оттуда. Приказ был простым и совершенно недвусмысленным — персов брать живыми.

На рассвете две долбленые лодчонки тронулись от Хал и резво поплыли в сторону азиатского берега. Кентархи[39] трех кораблей скомандовали, и резкий стук барабана задал ритм гребцам. Склавины в лодках ударили по веслам, а когда стало понятно, что уйти не удастся, рулевой одной из них заложил крутой вираж, жестами давая понять, что сдается. Он выпрыгнул в море и широкими гребками поплыл в сторону берега. Ромеи не стали преследовать беглеца, он им был не нужен. Еще через четверть часа трое персов стояли на палубе дромона, мокрые до нитки. Шелковая одежда висела на них, словно жалкие тряпки, а холеные бороды слиплись от морской воды. Они злобно зыркали исподлобья, не ожидая для себя ничего хорошего, и они оказались абсолютно правы. Уже через час они висели на дыбе в подвале Большого Дворца, где искуснейший мастер-палач готовил пыточный инструмент в ожидании высокого руководства. Допрос почтили своим присутствием куропалат Феодор и патрикий Бон, и палач вопросительно посмотрел на них.

— Щадящий допрос, сиятельные, — спросил он, — или работаем на скорость?

— Нет времени, а им все равно умирать, — обронил куропалат. — Приступай! Я хочу знать, о чем они договорились с аварами.

— Слушаюсь! — ответил палач и подсунул под ноги персам жаровни с раскаленными углями. Один из послов начал истошно орать, выражая готовность к общению, но палач лишь похлопал его по щеке.

— Подожди, мальчик! Ты все расскажешь, но потом. Ты должен поспеть, как яблочко на ветке. А когда поспеешь, ты у меня расскажешь даже то, что уже давно забыл! Это я тебе обещаю!

Через час персы рассказывали наперебой все, что им было известно, захлебываясь от усердия. И теперь, когда мучения прекратились, они впали в блаженное забытье, наслаждаясь отсутствием боли.

— Они рассказали все, что знают? — спросили у палача высокие гости, когда поток информации, наконец, иссяк.

— Не сомневайтесь, сиятельные, — коротко поклонился палач, одетый в заляпанный свежей кровью кожаный фартук. — Если прикажете, я повторю пытку под запись. Могут всплыть какие-нибудь незначительные детали.

— Не нужно, — поморщился патрикий. — Ничего нового они не сообщили.

— Так ты знал о сигнальных огнях во Влахернах? — удивленно посмотрел на него куропалат. — А мне тогда почему не рассказал?

— Я думал, что это ловушка, — признался патрикий. — Эти сведения передал аварский всадник одному их евнухов в том посольстве.

— Вот как? — удивился куропалат. — И кому же?

— Ты его не знаешь, — ответил Бон. — Это какой-то выскочка, пригретый нашей Благочестивой Августой. Стефан его зовут. Он один из всех этих бездельников речь варваров понимает.

— Я слышал о нем, — задумчиво сказал куропалат. — Это он тогда с полутысячей наемников — германцев в порт заявился, помнишь? Ох, и напугались мы тогда! Думали, варвары с моря напали. И вроде бы он смог с ханом оногуров Кубратом договориться…

— Кубрат со своей ордой стоит под нашими стенами, — мрачно ответил патрикий. — Хорошо же он договорился!

— Не спеши с выводами, патрикий, не спеши, — покровительственно сказал куропалат. — Еще не было штурма, а он все и покажет. Если Кубрат на нашей стороне, я сам озолочу этого парня.

— С этими что будем делать? — показал патрикий на персов, которые безжизненно висели в веревочных петлях.

— Вот этому голову отрубим и пошлем на азиатский берег, — ткнул пальцем куропалат. — Пусть Шахрбараз порадуется. Это же его родной племянник.

— А с другими как поступим?

— Мы поступим с ними так, — ответил после недолгого раздумья куропалат, — чтобы у этого вонючего степняка больше не осталось сомнений в нашем решении.

Рано утром створка ворот святого Романа скрипнула, выпустив из города странную обнаженную фигуру. Она неуверенными шагами двигалась к ставке кагана. Глаза шагающего были пусты, в них не было ни одной мысли, а ноги его заплетались. Холеная некогда борода была сожжена пламенем факела. Его руки были отрезаны по самые плечи, а раны тщательно обработаны, и даже не кровоточили. Палач был настоящим мастером. На его шее висела веревочная петля, в которой болталась голова третьего посла, прикрепленная за уши. Страшная ноша, обрубок шеи которой сочился кровью, мерно колыхалась в такт шагам, пока перс шел к аварскому лагерю. Воины, охранявшие его, заорали, тыча пальцами в необычайное зрелище.

Каган, к которому привели старого знакомого, смотрел на жуткую картину, не поменявшись в лице. У него и до этого не было никаких сомнений в решении ромеев, и строительство двенадцати огромных осадных башен не прекращалось ни на минуту. Да и тараны с камнеметами — манганами тоже строили день и ночь. Стук топоров и молотков прекращался лишь с приходом глубокой ночи. Горы камней, которым предстоит стать снарядами, тащили со всех сторон, а сотни животных готовили на убой. Свежие шкуры защитят от огня тараны и башни, а мясо пойдет в котел воинам. Им понадобится много сил для решающего штурма.

— Увести его подальше от лагеря и добить, — кивнул в сторону перса каган. — Хоронить не надо, пусть так валяется.

— Он же посол шахиншаха! — против воли вырвалось у нукера. Это была неслыханная дерзость, но он уже долго служил Величайшему, а потому мог себе это позволить. — Нельзя с ним так, повелитель!

— Он же перс, — терпеливо пояснил каган. — Огнепоклонник! По его вере, тело после смерти — это просто мешок с костями, который должны склевать хищные птицы. Я оказываю ему честь, соблюдая обычаи его страны.

— О, как! — раскрыл в удивлении рот всадник. Он-то сам рассчитывал после смерти удостоиться личного кургана, где будет лежать вместе со своим конем и оружием. И нукер подтолкнул в спину перса, который смотрел на происходящее все так же безучастно. — Ну, пошли, что ли, бедолага! Окажу тебе великую честь! Тебя вороны склюют. Смотри, сколько их летает! И как эти твари узнают, когда много покойников будет? Наверное, им злые духи нашептывают.