Князь Рысев

Глава 6

Доходный дом пах всем и сразу. Одного только взгляда на ту квартиру, что досталась нам с Кондратьичем, хватило, чтобы впасть в уныние. Это после роскошных-то апартаментов, в коих довелось проснуться еще сегодняшним утром.

Судьба хищно ухмылялась мне в лицо, будто так и говоря, что еще позавчера мою тушку намотало на колеса камаза, вчера я проснулся в новом для себя мире и теле, а уже сегодня умудрился пережить межродовую войну, пожар и обиду Майки.

Я ухмыльнулся в ответ, отдавшись во власть сладким воспоминаниям о том, как раскрыл ладонь перед ней. Из огненной богини, только что обрушившей свой гнев на грязных нечестивцев, она вмиг обратилась в пунцовую, как рак, девчонку. Взвизгнула от одного только осознания, что я рылся в самых ее личных вещах, опасливо скрестила руки на груди.

Благо, что у нее на тот миг хватало иных забот, иначе бы она еще вспомнила, что о ключе я мог бы вызнать разве только что в ее презабавнейшем дневничке. Где-то внутри меня все еще сидело сожаление, что не прихватил с собой столь занятное чтиво. Всегда можно было бы списать на то, что заветная тетрадь сгинула в пучинах синего пожарища. Хотя, кто ее, магию Тармаевых, знает? Может, их личные вещи она не трогает?

Я не знал.

Алиска увела меня к Ибрагиму. Дом, еще недавно походивший на неприступную крепость, был усеян трупами — своих и чужих. В воздухе витал запах только что унявшегося пожарища. Майе не стоило труда потушить его, но он уже успел натворить дел, скушав, по моим скромным прикидкам, половину особняка. Сколько денег уйдет на восстановление, мне даже страшно было представить.

Уж явно больше тех, что сунула мне лисица. Рубли в ее крохотных, но ловких ручках казались мятыми и грязными, будто бы она вырвала их из собственных жалких накоплений. Лишних слов мне не требовалось, тут и так все было понятно — принимать в гостях потомка находящегося в опале рода сейчас для них слишком уж непосильная ноша, а потому мне лучше где-нибудь переждать некоторое время. По крайней мере, до того момента, как мы решим проблему с документами. Что там Ибрагим говорил про инквизаториев? Надо бы вызнать у него про них, благо, что сейчас самый что ни на есть подходящий момент.

До ночлежника нас довезли на автомобиле — кряхтящий, пыхтящий тарантас больше походил на задыхающуюся свинью, нежели на то, что я привык считать машиной. Что ж, повторюсь — жаловаться мне не приходилось.

Хозяева доходного дома смотрели на помятых нас с Ибрагимом, как на грязных доходяг. Что ж, думаю, видок у нас был еще тот. Я бы сейчас так точно не отказался от ванны с горячей водой — водопровод-то тут хоть изобрели или нет? Я обернулся на автомобиль и пришел к выводу, что уж до такой простой вещи могли бы как-нибудь и додуматься.

Хозяйка — тощая, как сама смерть, с грязными волосами и ничего не выражающим взглядом — просила деньги на неделю вперед. Иначе, заверяла она, я могу проваливать, куда заблагорассудится. Видимо, подумалось мне, никто меня в лицо не знает. Либо же мой род настолько опозорен, что во мне не хотят видеть никого, кроме чумазого оборванца. Рубли, протянутые в уплату, хозяйка смотрела на просвет, обнюхивала и разве что не решилась опробовать на зуб — столь униженно я чувствовал себя разве что в детстве перед вредной кондукторшей в автобусе.

Не зря говорят, что человек способен приспособиться к чему угодно. Первое недовольство сгинуло прочь, едва я усадил задницу на стул и вдруг ощутил себя до бесконечного счастливым. Не привыкший садиться за пустой стол Ибрагим тотчас же сообразил чаю. Хозяйка хоть и с недовольным видом, но принесла нам ужин. Конечно же, холодный — разогревать его ради столь «дорогих гостей» посреди ночи ей хотелось меньше всего. Можно было понять. Не жалуемся, принимаем с благодарностью, что нам там сегодня бог послал?

Бог решил расщедриться аж на картошку и ломоть черствого, как стена, хлеба. Интересно, а каким бы был мой ужин в доме Тармаевых? Алиска бы, наверное, сейчас притащила чего-нибудь вкусненького.

Как странно — я знал лисицу меньше дня, но внутри жило ощущение, будто я прожил с ней бок о бок многие годы. То же самое касалось и Кондратьича. Старый вояка чем-то походил на сварливого, но невредного деда. Может, подумалось мне, это нечто телесное? Я ведь в этом теле всего лишь гость, прежний-то хозяин сгинул.

Ибрагим тяжело молчал. Слова, что он желал выложить, едва ли не грызли его изнутри от желания быть озвученными. Что ж, раз ему тяжело, так я первым начну — авось дело бодрее пойдет.

Прочистил горло, с благодарностью принял из его рук чашку с чаем. Страшно почему-то не хватало печенья юбилейного.

— Что ж нам делать-то дальше, Ибрагим? — натянул на лицо маску уныния, пущай хоть немного, а оживится. Если уж и он сейчас ответит мне тем же самым, то дело, видать, и вовсе швах. На мое счастье, старый вояка подбоченился, поправил усы.

— Ну что ж ты, барин, нос-то сразу повесил. Негоже тебе-то да труса играть.

— Негоже, — кивнул. Старика следовало поймать на крючок и вытянуть из него как можно больше. Интересно, а настоящий Рысев бы на моем месте сейчас знал, что делать? Или же он был тем еще рохлей? Поначалу-то я думал, что второе: раз уж Алиска в детстве умудрилась надрать ему задницу. Но, увидев ее сегодня в действии, должен был признать, что проиграть ей не постыдно. — Но делать-то что? Тармаевы нам сейчас не помощники.

— Как есть, барин. К Евсеевым соваться тоже опасно. А учитывая случившееся, кто ж поручится, что не ваша голова была нужна?

Ну да, ну да, крякнул мне здравый смысл. Так и вижу, как данники к сюзерену пришли и говорят — вынь да положь нам голову нашего кровника, да на блюдечке. Впрочем, может, я чего-то не знаю…

— Ты говорил про инквизиторов.

— Типун вам на язык, барин! — Кондратьич замахал на меня руками так, будто я обратился в нечистого, разом понизил голос.

Мне при виде его манипуляций почему-то представилась хозяйка доходного дома, что сейчас, затаившись, как мышь, у самой двери, приложила ухо и жаждет самых жарких подробностей из первых-то уст. По Петербургу уже наверняка разнеслась весть, что случилось в доме Тармаевых — судачить об этом будут все завтрашнее утро.

В нашем мире бы так и сделали. Но здесь, где есть право на силовое воздействие? Кто знает, может, даже и словом никто не обмолвится. Но Ибрагим, как человек бывалый, рисковать лишний раз не хотел, нагнулся к самому столу.

— Инквизатории, барин, это тебе не по девкиным порткам шариться. От них живому бы уйти, не то что бумазею нужную заполучить. Так-то.

Он ткнул пальцем в потолок, словно в тайной надежде пронзить им небеса. Я не унимался — в конце концов, чую, что если и есть способ вырваться из того болота, в которое меня с самого начала бросили, то он посреди этих самых инквизаториев и был.

— Ну не людей же там жгут, ей-богу, — ответил не без усмешки, вскинув руки. Кондратьича разве что не подкинуло.

— Что ты, что ты, барин! Не смей где еще языком такое ляпнуть, а не то! — Он сжал кулак, словно собираясь мне пригрозить. И тут же, резко охолонувшись, медленно опустился на стул, ожидая от меня порицания — где ж это видано, чтобы слуга, да потомку славного рода кулаком?

Я не обратил на это внимания. Если старикан сейчас закуксится, я из него и слова потом не вытяну, а от информации сейчас зависит вся моя дальнейшая жизнь. Почти ощутил себя шпионом из какого-то старого боевика, для которого знания были едва ли не важнее воздуха.

— Кондратьич, да расскажи ты толком, что там такое творят?

— А не к ночи помянуто будет, барин, чего творят-то.

Он махнул рукой, но я понял, что лед тронулся. Под видом грозного мужика оказался самый обычный добродушный дед. А может быть, вырастивший меня едва ли не на своих руках старый солдат просто боялся? Не за свою шкуру — за мою. Сколько уже раз он свою шею за место моей подставлял? Как тогда под дождем бился, как обрадовался, что я еще дышу…

Облизнув губы и нахмурившись, Ибрагим отвернулся. Ему страшно не хватало чарки, чтобы развязать язык. Ладно, раз уж он так за мою безопасность радеет, так мы на этом и сыграем.

— Ты же сам говорил, что других путей у нас сейчас нет. А если я сейчас не попаду в офицерский корпус, все может закончиться очень печально.

— Мы можем бежать, барин. — Он говорил с огнем в глазах, хватаясь за хрупкую надежду собственных слов. — Это нича, в деревне-то и бабу вам сыщем. И дом. И кров, и…

— Ибрагим… — совершенно спокойно остановил его я, и он поник головой, понимая, что предлагает невозможное. Выдохнул, собираясь с духом.

— Тяжело там, у инквизаториев, барин. Мало кто из родов-то благородных к ним по своей воле тащится — все от безнадеги или вот как вы. Кровный обряд они проводят, да не с кем-нибудь. С нечистым обручают, почитай.

— С чертями, что ли? — переспросил. Там, откуда я родом, чертей разве что после трех бутылок беленькой видят. Но что-то мне подсказывало, что инквизатории со мной не пару-другую рюмашек пропускать будут.

— С бисями. С ними самыми, как есть. Вам-то, поди, кажется — что оно, биси? Пустяк! Мол, если кровь благородная, так они зараз полны портки наделают, да деру.

Я так не думал. Честно признаться, не знал даже, что именно думать. От одного только осознания, что в этом мире есть те самые черти, коими нас пугали бабушки в детстве, кровь стыла в жилах, а по спине пробегала нервная дрожь. Глядя на Ибрагима, понимал, что он не шутит и что в нечистых не просто верит — он их как будто своими глазами видел.

Кондратьич будто мои мысли читал. Икнул, опустил взгляд.

— Черт, он всяко хитер. Кабы не они, так у нас, может, и жисть совершенно иная была. Ему что благородный, что чернавка — душа-то перед божьим судом едина на всякого. Им лишь бы кого, а в биздну утянуть.

— Откуда ж ты столько про них знаешь? — Мне почему-то показалось, что бывший хозяин моего тела уже задавал подобные вопросы и не раз. Ибрагим окинул меня почти не видящим взглядом, а потом махнул рукой — мол, коли уж «а» рассказал, так и «б» неплохо бы упомянуть.

— Я, признаться, барин, когда с турками-то бился, всякое повидывал. Басурманы-то, они с нашим нечистым разве что не братались в восемьдесят шестом-то…

Уроки истории говорили мне, что последняя русско-турецкая война завершилась аккурат в семьдесят восьмом, но уж точно не десятком лет позже. Видать, история здесь тоже пошла по той еще пизде…

— Что ты знаешь про обряд?

— Немного, барин. Те, кто к инквизаториям-то на ночь захаживал, не шибко любят лясы точить. А иные и вовсе сгинули, так и не нашли их.

Я облизнул разом высохшие губы, во рту страшно пересохло. Интересный способ избавлять от неугодных людей — уверен, что попади ребята с такими способностями в руки всяких там КаГэЦэРэУ, так им бы там ту еще воспели осанну. Ладно, теперь хоть понятно, чего боится мой старикан: если я там сгину, кто скажет, что последователям Михайло, мать его, Ломоносова, никто пару чемоданов с рубликами на пыхтящем тарантасе не привез? Сгину, и никто даже толком не вспомнит, разве что спокойно выдохнут…

— Обряд они там мутят — страсть. В преисподнюю спускаться надо, нечистого одолеть, покорить, приголубить — как и кто на что горазд. Да только где ж то видано, чтоб русская душа рука об руку с нечистью да хорошо жили? Нешто басурмане мы?

— Так и только так? — Вопрос вырвался у меня сам собой, и я не сразу понял, как глупо он прозвучал. Но Ибрагим спешил ответить и на него.

— Ну, не только так, барин, да кто ж теперь словом-то нам расскажет? Нет таких. Вы бы вот, взяв бисяка на душу, стали б на каждом углу петь, что он у вас на плече сидит, поедом ест? То-то и оно. Бисяков — их разве что колдун, пастух и басурман видят.

— И инквизаторий? — чуть прищурившись, спросил я. Ибрагим немного задумался, прежде чем ответить. Как будто никогда ни о чем подобном и не задумывался.

— Да пес их ведает. Но одно могу тебе, барин, точно сказать. Был над нами офицер, вроде как безродный, а с чином — простому-то люду чего, шашку в руки и на редут! А у энтого и погоны, и кафтан справлены. Он так-то слов особо много не говорил, да как-то довелось мне с ним чарку-другую разделить — туточки у него язык-то и ага, развязался. Ну я и слушать во все уши!

Я облизнул губы и подвинулся к Ибрагиму поближе. Что-что, а пробудить во мне интерес у него сейчас получилось на отличненько. Кондратьич продолжил — раздувая щеки, пуча глаза и жестикулируя. Сдавалось мне, что внутри моего мастер-слуги умирал актерский талант.

— Оказалось, что он роду знатного, да только бастард. Приблуда, стало быть, по-нашему. Батюшка его дворянин, да к селянкам любил похаживать — вот и уродился. Я тот момент Петербурга еще не знал, барин, что тут творилось — и носом не нюхивал, да говорят, вырезали тут в те времена весь род подчистую, вот те крест! Дохументов на парнягу не было, а дар благородный проявился. Только в офицерской академии ты хоть с даром, хоть бездарем, а не сдался за просто так. Вот положена бумажка, и хоть ты лопни!

Я подлил старику еще чая. Он взял стакан и осушил его не глядя. У меня во рту тоже пересохло.

— Так вот он к инквизаториям-то и пошел. Я, думаешь, про них, от кого знаю? Сам, что ли, сидел надумывал? Это вона, все его наука! Ну, так ты слушай дальше. Говорит, пришел к ним, а они со всех сторон обглядели, разве что в срамные места не заглянули. Крови потребовали — ну, ему-то терять уже нечего, руку-то он кинжалом себе при них и пропорол. Мне потом шрам показывал — во-о-от такущий! Кивнули, признали, мол, в нем барина-то. Круг вокруг него начертили да свечи зажечь заставили. Я-то тогда смолчал, ему не сказал ничего, а у нас так на росстани в колдуны посвящали. Колдунами-то, ими разве что на перекрестке да в банях делаются — видать, силен там нечистый.

Ибрагим встал, разминая ноги, будто раздумывая, говорить ему дальше или махнуть на собственный рассказ рукой. Я едва ли не вскочил от возмущения — это как это махнуть рукой? Я ему дам махнуть! Следовало надавить, чтобы поменьше сиськи мял.

— Ну так что дальше-то было, Кондратьич?

Дед подошел к окну, сложив руки за спиной. Мне почему-то сразу же вспомнился отец — он так же любил встать, взирая в глубины ночной мглы после того, как проверил мой дневник. Будто решал, брать ему обычный ремень или же ремень с армейской бляхой.

— Да а что дальше? Дальше он и сам толком не вспомнил. Говорил, мол, с нечистым беседовал, то да се, да че да. Бисяка ему там подобрали. Мол, давали ему черти задание, да он нерасторопен оказался. А после того как черту в пасть голову сунул, думаешь, с пустыми руками возвращаться-то хочется?

Я отрицательно покачал головой, Ибрагим же цокнул языком.

— Вот то-то же и оно. Предложили ему грехов на душу набрать. Ему-то с младых глаз тогда оно плошкой казалось, да корзиной вышло — я-то все думал, чего он постоянно плечами пожимал, расправлял их? Дак грузом грехи-то лежали, ношей.

— И что ж с ним стало в итоге?

Я ощутил себя как будто посреди старой деревни. За окном лежит снег, летают кусачие щуки — в детстве я верил в летающих щук. Старая прабабка, улыбаясь в кулачок, рассказывает одну страшилку за другой, то и дело поправляя платочек. А ты сидишь и поджимаешь к себе ноги, радуясь такому домашнему, теплому уюту. Мертвецы, утопцы, свадьбы покойников — тогда они казались сказкой и реальностью одновременно.

Здесь же, чуяла моя задница, они только во второй ипостаси-то и есть. Тьфу ты, уже как Ибрагим начинаю излагать…

— Да че ж с ним стать-то могло, барин? Пришибло его. Снаряд недалече с пушкой ударил, а бедолагу лафетом-то и придавило — вот и весь сказ. Да только солдатня потом ночей не спала с неделю — все его крики слышала. Говаривали, мол, чорти его в пекле-то того самого, пекут, стало быть.

Я выпятил нижнюю губу, углубившись в тяжелые раздумья. Ибрагим умолк после своего воспоминания, устало и как-то уж слишком по-старчески опустился на кушетку. Та ворчливо заскрипела, словно он весил целую тонну. Не знаю почему, но нам обоим вмиг показалось, что вот-вот из ниоткуда явится хозяйка и обязательно истребует с нас за порчу мебели.

Не явилась.

Я выдохнул. Это что же такое получается? Единственный путь мне жизнь сохранить, так это в самое пекло сгонять? Здравый смысл был против. Взяв на вооружение клинок сарказма, он твердил, что Ибрагим правильно мне про это ничего рассказывать не хотел, верно другой путь искал. Конечно-конечно, посмеивалось внутри меня самоедство. Ноги в руки и завтра же к этим самым, коих Михайло наш Ломоносов наплодил. А то мы в пекле прям не бывали — и дня не проходит, как туда за чашечкой чая гоняем. Бесы от нас все никак откреститься не могут…

По всему выходило не просто скверно, а очень даже скверно.

Скверно, если все так, как Кондратьевич рассказал. Сдавалось мне, что офицер-то тот ему в уши надудеть мог. Впрочем, с трудом верилось, что Ибрагим из тех людей, кто болтуна за милю не учует. Значит, хоть доля правды, а в том рассказе-то была.

Я посмотрел еще раз на Кондратьича и захотел хлопнуть самого себя по лбу. Что же я, дурак, его-то слушаю? Мне подобные вопросы Майе задавать стоит, она-то уж всяко с магией больше дел имела, чем он. Мой же мастер-слуга… старикан хороший, да, видать, слишком уж впечатлительный.

— Много у нас времени, чтобы решение принять?

— А то ты не знаешь, барин? — как будто с раздражением ответил старик. — До конца недели, почитай, управиться со всем должны. Коли бумаг не достанем, так, считай, что все, мимо пролетели. Но ты давай не тужи. Ложись лучше спать, опосля покумекаем. День-то сегодня какой был — ого-го, а вчерась тебя только из глотки беломордой вытянули. Отдых тебе нужен, барин.

Как только он сказал это, я вдруг ощутил себя до бесконечности уставшим, если не больным. Небрежно скидывая с себя одежку, укутываясь в тонкое, зябкое одеяло, проваливаясь в сон, успел подумать разве что об одном: не владеет ли Ибрагим и сам какими-нибудь заклятиями сна.