Когда канарейка рисует тигра

Мурлыканьем

Ругаюсь с Гвен, которая доказывает мне, что Гульназ никто здесь не съест, если я оставлю её на пару минут и обсужу с ней детали предстоящих дней, который мы раз сто уже обговаривали.

— Я бы поспорил! — Перехожу на русский, указывая на маячащий рядом с птичкой силуэт. — What is it… dammn?

Гвендолин разводит руками и смягчается, засмеявшись. Говорит идти спасать жену свою такую красивую.

Как там? Как там эта татарская поговорка, а? Как она? Как она… если собака не умеет лаять, то в деревню придёт лесной волк? Я научусь лаять. Я так сейчас облаю эту шкуру, посмевшую попытаться взять под локоть мою жену.

Таймурад не прав был, я не эгоист. Я собственник. Это разные вещи.

К счастью, птичка шарахается и выставляет ладони, шагнув назад.

Но это пока.

Если я её отпущу, точно найдётся другой волк, другой пёс, другой тигр, другой зверь…

Подхожу и с улыбкой отодвигаю от Гульназ известного арт-продюсера. Тот улавливает зрительный посыл убить его в подворотне и ретируется на пару шагов назад, пытаясь оправдываться, что такая драгоценность выглядела потерянной.

— Это моя жена.

— Вам повезло! — Говорит на ломанном русском.

Киваю. Так и есть. Мне всегда с ней везло. Беру Гульназ под руку, а та только сейчас медленно скользит взглядом к моему лицу. Этот шайтан снова прав, она выглядит потерянной. Ну ещё бы.

Хотел же рассказать, подготовить. И тянул до последнего, опасаясь, что она растревожится и не поймёт меня. Не поверит или даже обвинит в том, что я раньше ей не признался.

Отчасти из-за отца их, который все эти годы обеспечивал жизнь Гвен и малого. После смерти обеспечение подошло к концу, я взял это на себя, но не вижу смысла больше скрывать эту чужую тайну.

Они скоро уедут. Не знаю, стоит ли знакомить их с младшим Амировым. Или тому стоит ещё подрасти. А матушка? Тоже ещё не решил. Может, когда-нибудь вытащу это сложное семейство туда, где нет всех этих условностей. Но пока что волнует только Гульназ.

Только её сейчас я пытаюсь понять.

А та тихо просит увезти отсюда, от картин, посвященных её брату. Это, наверное, больно. Наверное, вскрыло что-то, выдернуло и вывернуло.

Мы едем молча. Гуля всё покусывает губу и поглаживает локоть, блуждая взглядом по салону. Глубоко вдыхает и выдыхает. Снова кусает губу и опять погружается в мысли.

Я так хочу её обнять сейчас. Остановился бы на аварийке, сжал бы и не выпустил.

Но продолжаю ехать. И молчать. Будто это правильно.

Мы добираемся до дома, ладно, может быть, нашего. Я открываю ей дверь, впускаю и слежу за тем, как она стягивает лодочки и, ничего не замечая, бредёт к себе.

Иду следом. Замираю возле двери в её комнату, в которую та заходит так просто. Она закрывает за собой, едва ли заметив, что оставила здесь меня.

Опускаю взгляд к ручке и расшатываю мысли, как маятник. Те бьются друг об друга, но не рождают ничего лучше, чем то, что я делаю.

Раз. Два. Три. Стук.

Я пойму, если не откроет. И уйду к себе. Даже постараюсь не сорваться, потому что завтра с утра ехать на…

Открывается дверь. Гульназ успела лишь снять платок и сейчас распускает волосы, от которых не могу оторваться. Сердце ухает и заставляет перешагнуть… этот порог, который надо было преодолеть раньше.

Я заставляю попятиться и посмотреть наконец именно на меня.

— Ммм? — Прищуривается, но тут же едва слышно ахает и делает ещё один шаг назад.

Её грудь вздымается чаще. Как и моя. Она облизывает губы. Как и я.

— П… п… подожди, — выдыхает, — тебе же завтра сдавать уже… ну, сперму.

— Да пофиг, — смеюсь и закрываю за собой дверь, планируя целовать и не отпускать эту птичку столько, сколько смогу… и столько, сколько она захочет, — можно?

Зарываюсь в её волосах, а она вместо ответа тянется, вставая на цыпочки. Я подхватываю её под попу и в два счёта оказываюсь с ней на кровати. Слишком маленькой, но вполне…

— Приемлемо? — По-девчачьи засмеявшись, играет с огнём Гульназ, замирая подо мной. — Или к тебе?

— Гггм… — смеюсь в ответ, — можем и на полу. Хочешь?

— Да что ты? И не испугаешься?

— Че-го?

— Я же девственница, муж. — Точно дразнит, становясь игриво-серьёзной.

— Так мы это поправим, хочешь?

Она замирает на вдохе и словно сейчас начинает осознавать.

— Очень хочу.

Моя маленькая канарейка, спасшая тигра. Моя маленькая птичка, целующая сейчас в ответ. Расстёгивающая пуговицы рубашки и добирающаяся прямо до сердца.

На стене коридора новая картина, под которую я заказал рамку.

Думаю, будет ещё не одна, но эта — особенная. Больше никакого дождя. Первая такая. Нежная.

На которой я улыбаюсь, а она тает передо мной в ответ.

Вся такая хрупкая, вся такая гордая, вся такая моя.