По вечерам они встречались в Монсури, чтобы провести еще одну душистую и тихую ночь под благодатным покровом небес. Каждый раз Лоле удавалось перебраться через решетку без особого промедления: зацепившись за прутья платьем или туфлей, она лишь ругалась вполголоса. Ингрид облюбовала для бивуака заросли рододендронов. Там в карауле замерла четверка пугал. Американке они напоминали тех духов-хранителей с грозными ликами, но чистыми намерениями, несущих стражу в японских храмах, чей покой ей так полюбился.
Их сдержанные беседы врачевали подобно бальзаму: они говорили обо всем и ни о чем, лишь бы не касаться болезненных тем. Лола никогда не заговаривала о Юпитере Тоби, он же Юлиан Жибле де Монфори, Ингрид не упоминала о терзавшем ее желании, из-за которого она то и дело впадала в сон наяву. Одна залечивала свои раны, другая допускала в мечты, если не в разговоры, человека, чье присутствие было хоть и незримым, но ощутимым. Они перенесли мелкий дождик, небольшое понижение температуры, битву водяных курочек и сполна насладились пленительными запахами земли.
На четвертую ночь Ингрид вдруг приподнялась на локте:
— Слышишь, Лола?
Американка уже бросилась в темноту. Комиссару в отставке понадобилось время, чтобы встать и двинуться на шум. До нее доносились разгневанные мужские голоса. Лола ускорила шаг.
Звук выстрела ошеломил ее. Она уже представила Ингрид в луже крови. Подумала, что все повторяется: жизнь всегда отбирала у нее самое дорогое. Лола побежала, впервые пожалев о том, что, когда уходила в отставку, сдала табельное оружие. Запутавшись в могучих корнях высокой ели, она грохнулась о землю, так что правое колено пронзила острая боль, и, морщась, поднялась на ноги. Ей уже мерещился рыжий свирепый великан, вернувшийся на место преступления. Чтобы поставить точку. Чтобы вычеркнуть Ингрид из своих бредовых воспоминаний. Чтобы до конца следовать своей безумной логике. И она прокляла себя за то, что позволила Ингрид заварить эту кашу и привести их к самому краю пропасти.
— Answer me! Please, answer me!
Ее голос! Метафизический волчок, черный вихрь, затем белая слепящая круговерть. Американка перешла на родной язык, умоляя кого-то ей ответить. Ускорив шаг, Лола поймала себя на том, что благодарит полоумное божество природы, того творца, который дает лишь затем, чтобы отнять, паяца в венке из спутанного плюща, дарующего второе дыхание, дрожь листвы и ласк, позабытую надежду, капризного фавна, позволяющего поверить в бессмертие друзей и относительность груза минувших лет. Голос Ингрид. Голос Ингрид. Еж побери, как же здорово его слышать!
Она нашла ее на коленях, в желтом круге неверного света от карманного фонаря. Ингрид склонилась над огромным человеком, распластавшимся на лужайке, и звала его, гладила по щекам. Она гладила волосы, пылавшие при свете фонарика, словно огненное колесо Ивана Купалы. Внушительное брюхо и мускулистые руки не производили должного впечатления, так как тело его казалось безжизненным, словно брошенный садовником пень. Кстати, один из них, по имени Ману, освещал происходящее, промокая кепкой затылок, кусая губы и испуганно вращая глазами, как истинный простофиля, каким он в сущности и был. Мелкий человечишка, зато великий возмутитель спокойствия, истребитель сорняков и тишины, уничтожитель травяной тли и душевного равновесия. Лола чувствовала, как в ней, словно живительный сок, поднимается желание наподдать этому шуту гороховому по его зеленеющей заднице, чтобы самый распоследний ее нерв освободился от мучительного напряжения, пережитого ею за эти бесконечные жуткие мгновения.
Отказавшись от своей идеи, она занялась Ингрид, которая продолжала взывать к своему другу и соотечественнику. Дыхание Брэда Арсено было затрудненно и вырывалось со свистом, словно у столетнего старика. Рубашка испачкана кровью. Лола осторожно раскрыла ворот и осмотрела рану. Пуля проделала ярко-красное отверстие под левой ключицей. Убийца промахнулся.
Экс-комиссар вызвала «скорую». Пальцы на его правой руке пошевелились, и она обратила на это внимание Ингрид. Та, склонившись над раненым, прижала ухо к его губам.
Лола села на лужайку, чтобы прийти в себя. Ее рука наткнулась на нечто, не имеющее ничего общего с растительностью. Ткань. Шершавая. Под джинсами она нащупала ногу. Она провела ладонью от бедра до живота, затем до груди и сразу узнала липкую влагу у себя под пальцами. Кровь. Рука наткнулась на что-то непонятное, оказавшееся палкой. Очень длинной палкой. Забыв больное колено, она вскочила и схватила Ману за руку, чтобы направить свет фонаря на раскинутые крестом руки, глаза, скрытые за странного вида очками, перепачканный кровью рот и вилы, глубоко вонзившиеся в грудную клетку. Полы рубашки задрались, обнажив живот с уродливым шрамом не меньше тридцати сантиметров в длину.
— Кто такой этот дважды вспоротый? — спросила она у Ману тем непререкаемым тоном, которым когда-то в комиссариате на улице Луи-Блан допрашивала самых несговорчивых подозреваемых.
— Хрен его знает, — промямлил садовник.
— Между прочим, в груди у него торчит одно из твоих орудий труда.
— Его прикончил Брэд-Бернар. Законная самооборона. Чертов псих стрелял в него.
— Для психа он неплохо снаряжен. На нем военные очки ночного видения. А где оружие?
Ману посветил в кусты. В траве Лола разглядела «Токарев», один из пистолетов, бывших на вооружении советской армии, который легко купить на улице или через Интернет. Она обыскала карманы убитого. Там нашлось лишь несколько мятых бумажек по десять и двадцать евро.
— При нем нет документов, — констатировала она, бросив на Ману подозрительный взгляд.
— Я ничего не трогал. Честно-честно.
— И ты не видел, как он подкрался?
— Нет. Брэд-Бернар спокойно лежал на травке и пытался распутать клубок своих воспоминаний. А я покуривал трубку, прислонившись к Черчиллю.
— К Черчиллю?
— Самая большая и старая яблоня в парке. Одна из моих любимых.
— Ладно, продолжай.
— Брэд-Бернар услышал шум. Должно быть, он почуял опасность, раз вырвал у пугала вилы. Этот тип выстрелил. Пуля попала в Брэда-Бернара. Но он бросился вперед, выставив перед собой вилы. Если бы я только знал, ни за что не выпустил бы его из подвала Зазы. И он бы не попал в переделку.
— Минуточку. Чем вы с Брэдом занимались здесь посреди ночи? Да еще и развалившись на травке?
— Брэд пытался вспомнить.
Она чувствовала, что он вот-вот снова начнет юлить и темнить. Между тем Ингрид продолжала взывать к своему земляку.
— Что вспомнить, ты, горе-садовник!
Он все не решался. Тогда Лола вцепилась ему в складку на животе и выкрутила ее прямо через комбинезон, выпачканный в земле, а может быть, и в крови.
— Конец твоим похождениям, Робин Гуд недоделанный. Я сыта по горло, Ману. Колись давай. Если ты еще не заметил, мы с тобой в одной лодке. И пошевеливайся. Сейчас приедет «скорая» и нагрянут легавые.
— Я попросил Зазу спрятать Брэда-Бернара. Закавыка в том, что он не желал дожидаться, пока фараоны вычислят убийцу Лу Неккер. Он хотел вернуться на то место, где ее нашли.
— Ночью?
— Ну да, чтобы воссоздать обстановку. Думал, что здесь его озарит. Ложился на траву и ждал. Дожидался рассвета и возвращения памяти.
— Бывает, что я не могу вспомнить, выключила ли я газ, выходя из дома. Но случись мне задушить соседку пластиковым пакетом, уж я бы этого не забыла. Может, хватит дурака валять?
— Хотите вы того или нет, а у Брэда-Бернара провал в памяти. От натуги он перестал пить, есть и спать и все равно ничего не может вспомнить. А все потому, что в ту ночь он допился до чертиков. До того состояния, в котором теряешь человеческий облик и всякое достоинство, а потом думаешь, будто превратился в чудовище.
— Особенно если это касается пьяницы в завязке.
— Точно подмечено.
— Ты знаешь, что его подпоил Малыш Луи.
— Да знаю, и я устроил ему хорошую головомойку. Только паренек тупее даже наших знаменитых пугал авторской работы. Вы уже наверняка сами заметили. Потому-то, когда я обнаружил в сарайчике для инструментов в стельку пьяного Брэда-Бернара с расцарапанной рожей, я никому ничего не сказал.
Лола приняла это к сведению и машинально взглянула на Ингрид. Та по-прежнему склонялась над Брэдом, прижавшись к его лицу.
— Мы отвезли Брэда в гостиницу после гулянки у Зазы, — продолжал Ману. — Но он, надо полагать, только сделал вид, что ложится, а сам пошел бродить. Думаю, он перебрался в парк через решетку. Так он и покорябался. Придя на работу, я нашел его в сарайчике. Когда я сказал ему, что Лу лежит в парке мертвая, у него сдали нервы, и он принялся бить себя кулаками по лицу.
— Он подумал, что это, возможно, его рук дело. И похоже, ты сам так подумал. Иначе зачем тебе его прятать?
— Брэд-Бернар на такое не способен, мадам Лола.
— Ты знаешь его меньше года.
— Все равно. Я в этом уверен.
Они услышали вой сирен. Ингрид объявила, что пойдет навстречу медикам, и побежала к тропинке.
— А вот я не так уверена, что этого хватит, чтобы убедить майора Дюгена, — заметила Лола.
Она стала размышлять. Брэд, которого в Новом Орлеане разыскивают в связи с пропажей человека и убийством, напивается вдрызг и проводит ночь, события которой напрочь вылетели у него из головы, во тьме парка Монсури, завершив ее в сарайчике с инструментами. В тот же отрезок пространства-времени Лу Неккер душат обычным пластиковым пакетом, какой можно найти в любой помойке или принести с собой. Поутру Ману находит Брэда в кошмарном состоянии. В довершение всего американец настолько сомневается в своей невиновности, что раз за разом пытается восстановить события той ночи, чтобы навсегда изгнать терзающих его бесов. Лола поморщилась:
— Ну нет, Дюген на это не поведется.
Ману пожал плечами и упрямо поправил кепку. И тут их обоих ослепил свет прожектора.
— НЕ ДВИГАТЬСЯ! — приказал женский голос. — Руки вверх, живо.
Ману и Лола подчинились. Подбежали медики. Женщина-офицер попросила их по возможности не затаптывать место преступления. Ману пустился в долгие объяснения. Они невиновны. Продырявленный тип сам на них напал. Полиции следовало бы предотвращать преступления и задержать вооруженного до зубов гада, прежде чем он открыл стрельбу. Наверняка этот псих и прикончил бедняжку Лу Неккер.
— Свою жизнь ты нам расскажешь в участке, — ледяным тоном отрезала женщина-офицер.
Четверо офицеров надели на них наручники, прежде чем вести к выходу. Лола решила, что они «затаптывали место преступления» куда успешнее, чем медики. Она обернулась и увидела женщину-полицейского, еще одного офицера в штатском и двух полицейских в форме, пытавшихся разобраться в представшем их взору сельском пейзаже: неизвестный в великолепных очках ночного видения, распростертый на великолепной лужайке, с грудью, пронзенной вилами, столь же великолепными да к тому же принадлежащими парижской мэрии.
Один из легавых почесал в затылке, и этот жест совсем не выглядел неуместным.