Когда людоед очнется

48

Он прошел мимо пустого стола привратницы, углубился в коридор. Изображения монахинь в экстазе, лукавых епископов, пылких аббатов и прочих полных решимости миссионеров были сняты и повернуты лицом к стене. Их приговорили к смирению и неизбежному забвению. На месте остался лишь жизнерадостный господин пряностей: Луи-Гийом Жибле де Монфори улыбался в свое удовольствие, отныне единственный обитатель этих вновь ставших светскими стен. Дверь в кабинет сестры Маргариты была приоткрыта, оттуда доносилась песенка Мадонны. Дюген вошел.

На ней был белый костюм с крупными позолоченными пуговицами, волосы собраны в скромный пучок, глаза подведены одной линией, а губы — мазком розовой перламутровой помады. Солнечные лучи осеняли ее нимбом, гармонировавшим с этой ее новоприобретенной мягкостью. Она выбросила шторы, заменив их газовыми занавесками, пенившимися на паркете. Солнце светило прямо в окна, медленно разрушая тысячи ботанических трактатов, назидательных житий святых мучеников и мучениц, мемуаров великих христианских мыслителей.

Он подумал, что она похожа на ангела. Конечно, на отставного ангела, жадно стремящегося к земным утехам и всяческим грехам, но все же ангела. Она была полнокровной, талант ее был ярким, словно цвет ее глаз — единственное темное пятно на этой напускной мягкости. Она, словно хамелеон, меняла окраску, приспосабливаясь к желаниям своих партнеров. Резкость померкла, насыщенные цвета сменились напоминанием о легком весеннем снеге, только взгляд мог ее выдать. И еще голос, ее хрипловатый голос:

— Майор Дюген! Какая неожиданность. Я как раз собралась пообедать в каком-нибудь приятном месте. В скромном, но хорошем ресторане. Вы составите мне компанию?

— В скромном ресторане?

— Разве вы не помните? Я вам говорила, что умею жить не только в роскоши. Ну же, позвольте себе расслабиться. Мы поболтаем.

— О чем?

— О чем пожелаете. Я уверена, что с вами легко разговаривать. Мне нравится ваш голос. Буду откровенна: вы мне нравитесь. После обеда мы вернемся сюда. И вы проведете со мной вечер и ночь.

Он улыбнулся ей. Представил, как она сидит напротив него в ресторане Рашида. Как уплетает, запивая густым атласским вином, тажин из ягненка, не оставляя ни крошки, как искушает его своим грудным смехом. Он всегда думал, что преступники в жизни отличаются непомерными аппетитами. Быстрым шагом он вышел в коридор. Она бросилась за ним, ловко балансируя на своих высоченных каблуках. Он позволил ей взять его под руку. Она задержала его, чтобы легко коснуться губами его губ, и сплела его пальцы со своими. Они шли по длинному коридору с повернутыми лицом к стене портретами. Перед портретом Луи-Гийома она остановилась.

— Помоги мне его снять, — сказала она.

Они прислонили его к стене, но она попросила, чтобы он повернул его обратной стороной. Она вновь попыталась его поцеловать, но он за плечо подтолкнул ее к выходу.

При виде лейтенанта Николе, поджидавшего в холле, Хатч замерла.

Выпустив руку Дюгена, она отстранилась. Поправила пучок, одернула безупречно сидевший костюм.

— Вы не знаете, от чего отказываетесь, майор Дюген, — произнесла она недрогнувшим голосом.

— У вас свидание, мадам Хатчинсон, но не со мной.

Она послушно села в машину. И всю дорогу любовалась Парижем.

— Я люблю этот город, майор, — произнесла она, пока Николе парковал машину перед комиссариатом. — И глупость полицейских тут бессильна.

Ее любовь к Парижу казалась искренней. Эта женщина была способна на откровенность. Подобно всем королевам лжи, подумал Дюген, она так искусно подмешивает правду к своим выдумкам, что в конце концов ей удается соткать паутину без единой зацепки.

— Здравствуй, Шарлиз, — сказал Брэд Арсено.

На мгновение на лице Шарлиз Фрэзер отразилось замешательство. Но она быстро овладела собой, очень быстро, подобно морскому приливу, который обгоняет беглецов и, как ни в чем не бывало, оставляет после себя гладкий берег.

— Я так и не пустил корни в раю, вот и надумал вернуться, — продолжал Брэд. — Надеюсь, ты на меня не в обиде.

— Кто этот шут гороховый?

— Человек, которого вы забыли, Шарлиз. А вот он вас вспомнил. Не сразу, но ему это все-таки удалось.