Когда воют волки

ГЛАВА X

Шел восьмой день процесса, утром начались прения сторон. Ровно в десять часов господа судьи заняли свои места; председатель Роувиньо Эстронка Бритейрос был простужен сильнее обычного, а д-р Соберано Перес в своей великолепной мантии выглядел щеголеватым, как никогда. Защитники, занявшие скамью от одного конца до другого, были в черном. На д-ре Ригоберто Мендише лежала обязанность защищать арестованных из Аркабузаиш-да-Фе. Д-р Лабао был адвокатом крестьян из Урру-ду-Анжу, он последовательно держался своей тактики и весьма учтивой позой напоминал сборщика податей перед новоявленными Соломонами. Барнабе решил разгромить своих земляков, но так, чтобы не испортить с ними отношений, при полном взаимопонимании обеих сторон, если можно так выразиться. Известно, что Гнида только и мечтал о том, как бы закопать в землю себе подобного, но делал это так лицемерно, так хитро, с таким искусством, а порой настолько вживался в роль, что уходил из-под власти собственной подлости. Д-р Кориолано Арруда и д-р Арканжело Камарате дополняли комплект защитников крестьян Серра-Мильафриша, обвиняемых же по делу о гнилой треске, защищал молодой и порывистый адвокат из Марко, послушать которого пришли многие.

После того как в полной тишине была произведена перекличка, магистры и доктора права еще раз привычно оглядели людское стадо, которое должно повиноваться их посоху. Это был простой народ, на вид грубый, даже жалкий; некоторые обросли многодневной щетиной — требования приличия или чистоплотности для них не имели смысла; на печальных лицах — испуганные глаза рабочей скотины. Фабричные рабочие отличались от крестьян не столько выражением лиц, которое было таким же драматическим и угнетенным, сколько одеждой, галстуками, обувью, хотя все это было тоже далеко не лучшее.

Слово взял Илдебрандо Соберано Перес, помощник прокурора республики. После краткого изложения фактов он перешел к обвинению.

— Мануэл Ловадеуш — главный преступник, — заявил прокурор. — Если Жоао Ребордао был организатором бунта, то Мануэл Ловадеуш подготовил его теоретически. Кто такой Ловадеуш? В нескольких словах, сеньоры судьи, я обрисую его. Уехав из Португалии больше десяти лет назад, воспитанным в духе патриотизма и уважения к лицам, достойным уважения по своему происхождению, богатству и положению в обществе, рьяным католиком и честным тружеником, он вернулся зараженным пороками, свойственными Новому свету, где нет традиций, где предоставлено широкое поле деятельности всякого рода подонкам. В этих кругах, забывших Христа и исповедующих ложные религии, язычество, псевдофилософию Конта, он набрался анархических взглядов, которые позволили ему надругаться над евангелием и святыми догмами церкви. Истый верующий, он отвернулся от веры, в которой был рожден; а это всегда служило началом отступления от здравого смысла. Никто и никогда не видел его больше в храме, хотя он любил вступать в беседы со священнослужителями и даже притворялся, что послушен им. Он высмеивал церковные обряды, пытаясь опровергнуть их дешевым вольтерьянством или называл их абсурдными и основанными на языческих ритуалах. Если мы оставим моральные заблуждения Ловадеуша и обратимся к его политическим взглядам, то выясним, что он является одним из приверженцев экономической теории Карла Маркса, хотя можно допустить, что он никогда не читал подрывных трактатов этого философа. Однако его пагубные идеи носятся в воздухе, и не удивительно, что, подобно атмосферному электричеству, которое ударяет в громоотвод, они поляризовались в наполовину просвещенном, наполовину невежественном мозгу. Он утверждал, что монархия — историческая бессмыслица, короли, как правило, были в прошлом предводителями разбойничьих шаек и распространяли заразу феодализма. Всем, кто его слушал, Ловадеуш проповедывал экономическое равенство, заявляя, что любая собственность — это грабеж. Он превозносил коммунистические законы, которые вскоре якобы станут кодексом всего культурного человечества. Вот в нескольких словах облик подсудимого Мануэла Ловадеуша. Что касается подробностей его личной жизни, то ни в Буса-до-Рей, ни в Сан-Пауло, к властям которых обращалось полицейское управление, о нем не располагали никакими сведениями. Следовательно, перед нами человек, не имеющий документов, человек, которому удалось не оставить никаких следов там, где он побывал. Есть предположение, что он привез из Америки карабин, тот самый карабин, которым он вооружил одного из фанатиков и который был отобран после кровавой стычки на Серра-Мильафрише. Итак, имеется достаточно оснований для применения к нему наказания, определенного параграфом 1 статьи 173 и параграфом 5 статьи 55 Уголовного кодекса, а именно заключение в тюрьму сроком на три года.

— Алонзо Рибелаш, — продолжал прокурор, подойдя к скамье подсудимых, — по-видимому, не имеет представления ни о политических системах, ни о партиях, но его столь же невежественные, сколь и выразительные рассуждения отражают подрывные настроения, недооценивать которые было бы опасно. Он не переставал ругать, как он выражался, белоручек и толстобрюхих, то есть дворян, офицеров, чиновников, святых отцов, которые едят то, что добывают крестьяне, соблазняют их дочерей и так и норовят согнуть крестьянина в бараний рог. Акцизы и перепись имущества он расценивал как грабеж на большой дороге; налоги, по его мнению, с крестьянина, как с дойной коровы, дерут все, кому не лень; он считает, что богатеи и правительство придумали для себя войска и полицию, которым, как верным собакам, бросают обглоданную кость. А что такое нация? Алонзо Рибелаш полагает, что это короли и графы, их славные войска, огонь мортир и море слез. В день, когда святое провидение поставило страну перед угрозой гибели, когда жертвы во имя общего спасения были неизбежны и государство удвоило сумму денежных сборов, все помнят, как он носился и кричал в таверне и даже на церковном дворе, когда народ шел с мессы: «Ребята! Пошли по деревням, соберем всех честных, кто еще не потерял стыда. У кого есть ружье, заряжай! У кого нет, бери колья! Подожжем учреждения в Буса-до-Рей, где окопались жулики!» Этот человек — закоренелый бунтарь и замешан в преступных делах, но, принимая во внимание его безупречное прошлое и то, что он является отцом пятерых несовершеннолетних детей, я требую для него наказания, предусмотренного статьей 171 — два года тюрьмы и соответствующий штраф.

Жоаким Пирраса, или Писарра, является одним из подозреваемых участников покушения на крупнейшего государственного служащего Лизуарте Штрейта да Фонсеку. Было установлено, что подсудимый во время прохождения им военной службы постоянно проявлял недисциплинированность и только амнистия позволила ему избежать разжалования и строгого наказания. В полку, где он служил, он дважды принимал участие в актах неподчинения военным властям. Если подсудимый не был наказан, то только потому, что он и остальные солдаты укрылись за спиной офицеров, которым пришлось отвечать за бунт в их подразделении. Его солдатская книжка испещрена записями, свидетельствующими о его позорных проступках: четыре недели гауптвахты за отказ от обеда под предлогом того, что в котле была найдена крыса; военный трибунал и три месяца тюрьмы за пощечину сержанту, который будто бы обозвал его ослом; снова военный трибунал и перевод в роту дисциплинарного батальона в Пенамакор за то, что он послал к черту капитана, который приказал ему купить пачку сигарет, добавив в шутку: «Смотри не сбеги с деньгами». Подсудимый получил недельный наряд вне очереди за то, что ударил палкой старшину роты, отважного героя и сторонника режима; этот старшина принимал активное участие в своевременном подавлении одного из восстаний черни в Лиссабоне, в районе Росарио. В молодые годы подсудимый был известным рыночным вором. Хотя ныне он является отцом несовершеннолетних детей и хотя свидетели защиты утверждают, что Писарра исправился, я полагаю, что к нему должно быть применено то же наказание, что и к предыдущему подсудимому.

Жоао до Алмагре тоже один из главарей в Серра-Мильафрише. Чтобы было ясно, чем он занимается, достаточно рассказать о двух-трех его подвигах. Когда доктор Невес, бывший тогда председателем палаты в Буса-до-Рей, пустил по деревням подписной лист с целью собрать деньги на оплату расходов по созданию в городе отряда легионеров — это проводилось в более или менее обязательном порядке, — он отказался дать хотя бы грош и грозил своим соседям, говоря, что тот, кто хоть сколько-нибудь даст для этой шайки бездельников, должен дать вдвое для беспомощных стариков и старух, в противном случае получит заряд дроби. А самому доктору Невесу, отозвав того в сторону, подсудимый, чтобы его не могли обвинить в клевете и угрозах, шепнул, что при первом же удобном случае всадит ему заряд, если доктор Невес воспользуется правами, которыми он наделен. Подсудимый разоблачил якобы имевшие место акты произвола, нарушения законов и злоупотребления со стороны доктора Невеса и кричал об этом на ярмарках и сельских праздниках. Как-то на рассвете доктор Невес устроил засаду у ворот дома Алмагре и схватил его. Его заперли в «крысином доме», тамошней каталажке, но на вторую ночь подсудимый сбежал. Прошло несколько дней, и однажды доктор Невес заметил в отдалении человека, который бродил по дороге, где он должен был пройти, в целях предосторожности доктор изменил свой маршрут. Это был Алмагре. Достопочтенный доктор, справедливо обеспокоенный поведением злоумышленника, подал в отставку и переехал жить на свою ферму в верхнем Дуро. Весьма возможно, что выстрел, который, едва не оборвав жизнь инженера Штрейта, превратил его в калеку, был сделан из ружья подсудимого. Его видели в толпе, собравшейся в секторе 1, он был вооружен и подстрекал остальных. В соответствии с положениями статьи 173 параграфа 1 и статьи 55 параграфов 5 и 4 я требую для подсудимого года строгой изоляции.

Жоао Ребордао — это зверь на свободе. Наследник завидного для здешних мест состояния, он промотал его на охотах, праздниках и гулянках с друзьями и подружками. Он обокрал женщину, на которой был женат и от которой имеет восемь детей, четверо из них уже совершеннолетние. Говорят, он неплохой семьянин, но в его любви к детям есть что-то звериное. Человек, который ударил одного из его сыновей, был убит. Однако это не мешало подсудимому в каждой деревне на Серра-Мильафрише завести по любовнице. Он ненавидит бога и закон. Мой бог — это мой живот, заявлял он, а закон только тогда хорош, когда он заставляет моего ближнего уважать меня, ибо я не делаю никому зла. Как вам нравится этот шутник? Ребордао учился в школе преподавателей начального обучения, и при обыске у него нашли много романов и всякой писанины с республиканской пропагандой. Не мудрено, что он организовал бунт горцев в зоне лесопосадок на Серра-Мильафрише. Он, фигурально выражаясь, поднял красный флаг. Даже если допустить, что подсудимый не стрелял в инженера Штрейта, и принять за достоверное показания командира отряда, утверждающего, что он не спускал с Ребордао глаз, подсудимый тем не менее должен понести наказание как главный виновник. Поскольку он уклонился от личной ответственности перед высоким судом своей отчизны, мы вынуждены судить его заочно. Главный виновник скрылся, поэтому я требую для него наказания, предусмотренного статьей 55 пункт 3 и статьей 168 Уголовного кодекса — то есть двенадцати лет тюрьмы со строгой изоляцией.

Мануэл до Розарио, совращенный чуждой пропагандой труженик, в представлении которого жизнь — несправедливое наказание. Он всем недоволен, все проклинает: «Пусть гром поразит бога! Пусть гром поразит дьявола! Ты хочешь стать вором, как министр? Упаси тебя бог стать депутатом!..» Вот его высказывания — недопустимая и постыдная брань, требующая кары. Он вечно твердит: «Отец небесный — негодяй, сатана тоже, а святой отец стоит их обоих, ничего не скажешь, подходящая компания. Правительство — это шайка воров, они только и знают, что кровь сосать из нас, бедняков». Это вечно, от природы, недовольный всем на свете человек, и способен он тоже на все. Такие всюду вносят разлад и ссору. То, что они совершили не менее опасно, чем то, что они могут совершить с отчаяния. Когда подсудимого позвали принять участие в злополучной схватке, он тут же бросил свой кузнечный молот на пол: «Я готов!» Вполне возможно, что он один из тех, кто открыл огонь по государственным служащим в зоне лесопосадок, хотя свидетели не дают четкого ответа на этот вопрос. Я требую для Мануэла до Розарио наказания, предусмотренного уже упомянутой статьей 171.

Обвинения, выдвинутые против Жусто Родригиша, Жулио Накомбы, Жозе Релы и других, были не столь пространны — следует помнить, кто взялся их защищать. Д-р Лабао до Кармо, председатель палаты в Буса-до-Рей, д-р Кориолано и д-р Камарате были преданы режиму. Понятно, что прокурор потребовал для этих подсудимых более мягких наказаний, предусмотренных статьей 171 и статьей 177 Уголовного кодекса, а для Жозе Лиро из Понте-ду-Жунку — три месяца тюрьмы и соответствующий штраф, ибо ему покровительствовал сам епископ.

Первым адвокатом, взявшим слово, был д-р Ригоберто Мендиш, который снова изложил историю Серра-Мильафриша и проблему лесопосадок в ее этническом и экономическом аспектах. Он начал с того, что заявил:

— Если проект лесопосадок на Серра-Мильафрише, выдвинутый государством, справедлив, то мои подзащитные и остальные подсудимые явились жертвами своей добронамеренности и невежества. Однако если правы горцы из Мильафриша, пусть даже относительно, — а нужно сказать, что в этом мире все относительно, — то бунт был единственным средством воздействия на всесильное и непреклонное в своих стремлениях государство, не способное на какие-либо компромиссы и осуществляющее свои грандиозные дерзкие планы методом насилия. Я считаю, что горцы не должны нести никакой ответственности за убийства и причиненный ущерб. Возложить эту ответственность следует в первую очередь на тех, кто решил ввести это новшество, и только потом можно спросить с лиц, которые или каждый в отдельности, или совместно совершили преступления, если таковые имели место. Но нельзя хватать преступников наобум, арестовывая кого попало. Этой несправедливости надо положить конец. Несмотря на недовольство среди жителей деревень, вызванное обнародованием плана лесопосадок на Серра-Мильафрише, португальское государство, эта закостенелая держава, напоминающая скорее фараонское царство, чем европейскую монархию, решило претворить в жизнь проект, выношенный в отделах Лесной службы. Разве могли старательные чиновники оставить без внимания этот клочок земли? Националистический дух всеведения, которым вот уже несколько десятилетий проникнуты наши власти, удержал их от поисков компромисса, который привел бы букву их программы в соответствие с местными интересами. Власти проявили непреклонность, оставив задуманный план без малейших изменений. Как и было намечено, план этот должен был выполняться согласно основной идее, превращающей искусство управлять в нечто большее, чем политический постулат, — в религиозную догму, словно речь идет не о цивилизованном европейском народе, а о рабах или каких-то первобытных племенах, которым посчастливилось получить в подарок от бога новоявленного Соломона.

Представитель министерства внутренних дел и председатель суда обменялись понимающими взглядами. Д-р Роувиньо скривил рот в гневной гримасе:

— Если уважаемый адвокат намеревается и дальше развивать подобные идеи, я буду вынужден лишить его слова!

— Разве то, что я сказал, сеньор председатель и достопочтенные судьи, не нужно для установления истины? Разве вы, ваши превосходительства, не находитесь здесь для того, чтобы выяснить причины, побудившие жителей горных деревень взбунтоваться против указаний законной власти? Принимая во внимание, что никто из обвиняемых не признал себя виновным, должен ли я отказаться от права на защиту, которое предоставлено в первую очередь мне и главным образом моим подзащитным? Разве не верно, что власть, издающая португальские законы, глубоко теологическая по своей сущности и форме, действует in aeternum[24] согласно лемме неизменности? Считается, что пытаться изменить эту линию — значит предавать ее благородную миссию. Пока еще власть опирается на духовенство и буржуазию, главным образом финансовую, и протягивает руку помощи развенчанному дворянству. Какая-то жестокость или, лучше сказать, неуважение к своим подданным делает эту власть очень похожей на карикатурный халифат. Разве преступление — косным, отживающим нормам противопоставить реальные принципы, согласно которым на земле нет ничего более живого, чем дела человеческие.

— Уважаемый адвокат, вы отклонились от сути. Я еще раз призываю вас к порядку, не вынуждайте меня лишать вас слова!

— Поступайте, ваше превосходительство, как сочтете нужным. Я обращаюсь к здравому рассудку сеньоров судей, которые решат, должен ли я продолжать свое выступление или нет. Неужели вы хотите приговорить подсудимых a priori? Нет, такой безупречно честный судья, разумеется, далек от подобной мысли. Позвольте мне заявить, что политика, используя свою смиряющую и регулирующую узду, должна быть зеркалом окружающей действительности. Если этого не будет, представьте себе, во что превратится наша нищая нация.

Д-р Ригоберто быстрым взглядом обежал судейский стол: судьи были в самом спокойном расположении духа; сидящий с краю, казалось, даже спал. Толстый и довольный д-р Лабао, д-р Кориолано, д-р Камарате, д-р Эшперанса сидели на адвокатских местах в весьма торжественных позах, напоминая своими одеяниями сельских судей времен вестготов.

— Достойно сожаления, — продолжал д-р Ригоберто, пощупав таким образом судейский пульс, — что государства упорно подходит к данной проблеме лишь с точки зрения использования гор, впрочем, и об этом можно поспорить. Но моральная или психологическая сторона вопроса совершенно не интересовала государство, и такое безразличие многих огорчило. Я позволю себе со всей ответственностью сказать: государство ошибается, если считает, что сумеет осуществить свой план, прибегая к насилию. Горец со склонов Мильафриша — это не обычный португалец, и вот почему: два противоположных начала сосуществуют в нем. С одной стороны — независимость, мужество, прирожденная любовь к воле, которую, если позволите, я назову пространственным правом, то есть свободой пойти, куда хочется, невзирая на препятствия, преграды, стены, запрещения. Другое начало — это особое, только горцу присущее чувство собственности, которое пустило корни еще с первобытных времен, не мешающее ему, однако, быть в высшей степени гордым. Если бы горец мог, он сформулировал бы свои мысли так: горы принадлежат мне, срублю ли я там хворостину или целую повозку хвороста, сломаю ли ветку дрока или наберу его целую охапку, никому до этого нет дела. От меня же это потребует немного времени и немного усилий. Одним словом, в горах хозяин я! Подобного рода привилегия — а это бесспорно привилегия — породила некоторые, только ему присущие черты характера: склонность к праздности, любовь к кочевому образу жизни и неприхотливость животного. Стремление уйти от будничных забот, которые стали как бы внутренней потребностью любого другого человека, постоянно влечет его в горы. Горец не может жить без утесов, громадных скал и узких долин, холмов, поросших кустарником, как пес не может жить без кости. Именно в горах, в постоянном общении с этой суровой природой сформировались моральные качества горца. Когда они ругают детей за леность, они обращаются к ним с такими словами, уже превратившимися в поговорку: «Посмотрел бы я, как ты в горах от зари до зари будешь дрок рубить!» Трусу говорят: «Стучишь зубами, будто на вершине горы!» Болтуну: «Иди потрещи на горе́!» Горы, окружающие деревню, в фантазии горца приобрели поэтический облик, многие сказания связаны с ними. Горца нельзя понять без гор. Усилиями многих поколений магическая сила гор обрела героическую плоть. Горы хранят на себе следы далеких времен и бесконечных нашествий; горцы воздвигли неприступные стены своих крепостей.

Сражались камнями, дубиной, топором, и безмолвие смерти всегда завершало эту борьбу, в которой никто не просил пощады. Названия деревень и сел и по сей день хранят память о минувших событиях: Волчий Прыжок, Змеиная Нора, Холм Силы, Лобное Место, Западня, Виселица, Наручники; там наши деды, укрывшись у родников и ключей, пускали стрелы в томимых жаждой антилоп или медведиц с медвежатами. Поднимитесь в горы, и вы прочитаете надписи на могильных плитах, буквы еще не совсем стерлись. Эти надгробья местные жители называют иностранным словом — долмены; в Коваисе, в Кувосе, в Казал-де-Мойросе вы увидите старинные кладбища, вы увидите также выбоины на отвесных утесах, указывающие положение звезд в разные времена года; на высоких, недоступных скалах вы увидите озера, которые, вероятно, служили местом погребения вождей, погибших в схватках с неприятелем или диким зверем; в этих местах археологи могут сделать множество ценных находок — каменные и бронзовые топоры, наконечники для стрел, жернова, обожженная глина и обработанный камень. И новоявленные преобразователи природы осмелились затронуть потомков людей, которые когда-то жили в этих горах и оставили после себя немало загадок, людей диких, грубых, замкнутых, занимавшихся скотоводством или разбоем, людей выносливых и сильных, не боявшихся ни голода, ни холода, людей неприхотливых и стойких! Неужели их хотят уничтожить, как уничтожили индейцев Америки? Очень похоже. Нет, господа, оставьте в покое этого истинного представителя нашей нации, в жилах которого смешалась кровь иберийца, кельта и галла, и тогда отпадет необходимость в подобных процессах!

Д-р Ригоберто вновь окинул взглядом присутствующих, сначала толпу в зале, затем господ судей. Ему показалось, что судьи, как черепахи в панцирь, ушли в свои мысли и слушали его вполуха. Должно быть, думали о чем-то более для них интересном: о жене, о любовнице, просившей деньги на платье, служаночке, которая предпочитает молодого приказчика из бакалейной лавки. Однако д-р Ригоберто продолжал, ибо адвокат, как и игрок в пушбол, должен бить в слабое место.

— Поднимитесь в горы, и с одного взгляда вы убедитесь, сколь мрачна и несчастна эта земля. Вероятно, когда-нибудь тщательное исследование недр обнаружит там богатые залежи полезных ископаемых, и с их разработкой район приобретет экономическую независимость и возможность развиваться. Но об этом никто не думал. Разве допустимо, даже если нет лучших перспектив, лишать горцев того, в чем они нуждаются? Они не собирались устраивать одну стычку за другой и уже совсем не хотели, чтобы их протест был омыт кровью. Они лишь хотели напомнить всемогущему государству и его руководителям: «Посмотрите, как мы несчастны! Не дайте нам умереть с голоду! Оставьте нам горы, они нужны нам, чтобы сеять рожь, пасти наши стада, собирать хворост, которым мы обогреваемся холодными зимами». Произошло несчастье, но горцы не виноваты в нем. Господа судьи, я взываю к вашему пониманию и благородству — оправдайте подсудимых!

После закрытия заседания при выходе на улицу Санто-Антонио встретились д-р Ригоберто, Сесар Фонталва и старый Теотониу Ловадеуш. Адвокат шел молча. По мимике, жестам и словам д-ра Соберано Переса не составляло труда догадаться, что крестьяне будут строго наказаны. Подзащитным адвокатов, преданных государству, наказание, возможно, смягчат. Остальные же обязательно поплатятся за свое преступление, состоящее в том, что они бедны и вместо того, чтобы довольствоваться нищим существованием, заявили о своих правах.

Сесар Фонталва сказал старику:

— Ни один суд не может осудить вашего сына. Как день ясно, что он невиновен.

— Мне тоже так кажется, сеньор. Но люди, когда это нужно, бывают злы.

— Нет, нет. Завтра я еду в Пендоно и буду в Аркабузаише. Хотите, захвачу вас?

Теотониу отрицательно покачал головой.

— Приговор будет вынесен только через несколько дней. Вам придется ждать, Теотониу! — заметил Ригоберто.

— А сына я увижу?

— Увидите, если позволят…

— Если позволят? — Предупредительная вежливость адвоката поселила тревогу в душе Теотониу. — Смогу ли я хотя бы обнять его?

— Думаю, да.

Но ему не дали увидеться с сыном. Эту ночь он не спал и уехал в машине Сесара Фонталвы весь в слезах. Черт побери это государство! Неужели нельзя даже попрощаться с единственным сыном?! Инженер всячески поддерживал старика и, чтобы его ободрить, беспрестанно повторял, что ни один судья не осудит Мануэла Ловадеуша. Ведь его выступление на суде было вполне убедительным. Старику было приятно, что этот человек небезразличен к судьбе его сына, скорее наоборот.

Ригоберто подумал, что Сесар Фонталва, предложивший отвезти его из Порто домой в Сабор через горы Мильафриш, неслучайно выбрал этот путь, который на сорок километров был длиннее обычного. Но почему? Только в Аркабузаише по той внимательности, которую инженер проявлял к Ловадеушам и особенно к Жоржине, Ригоберто понял, в чем дело. Что ж, может быть, счастье улыбнется этой хорошей и красивой девушке.

Через несколько дней в суде был зачитан приговор. Если не считать протеже епископа, который получил три месяца тюрьмы и мог быть освобожден под залог, большинство подсудимых было приговорено к двенадцати годам тюремного заключения со строгой изоляцией для Жоао Ребордао и годом строгой изоляции для Жусто Родригиша. Мануэл Ловадеуш был приговорен к трем годам и довольно крупному штрафу. Рабочие, объявившие стачку из-за гнилой трески, получили от четырех и более лет. Это должно было послужить им уроком. Адвокаты, однако, сочли это наказание слишком строгим.

— Ничего, проглотят, — веселился Бруно, хотя его отец был при смерти.

Ригоберто почувствовал, что старый Ловадеуш охвачен отчаянием. Не сказав ни слова, старик отправился в Рошамбану. Он хотел остаться один, перебороть душившую его злобу и стонать, рычать, кричать, пока тоска не отпустит, или уж подохнуть, как последняя собака.