Когда струится бархат

Глава 2

Адам раскрыл глаза и стал вслушиваться в темноту. Сердце бешено колотилось, в ушах звенело. В маленькой комнатке, встроенной в стену, воздух был густым и черным, словно дым, дышать было трудно. По всему телу стекали ручейки пота, будто под одежду вторглась целая армия пауков. Полусонное сознание вяло боролось с двумя противоречивыми желаниями: в подробностях запомнить приснившийся только что кровопролитный кошмар или поскорее выбросить его из головы и с облегчением забыть, ибо это всего лишь сон. Адам выбрал второе и простонал, закрывая глаза рукой.

В ногах соломенной постели что-то зашуршало.

— Господин? — неуверенно зазвучал почти бесплотный голос оруженосца.

Адам убрал руку от лица и разглядел испуганный темнеющий отблеск глаз оруженосца.

— Со мной все в порядке, Остин, всего лишь приснился плохой сон. — Привстав, он знаком указал на кувшин с вином.

Юноша до половины наполнил стоявшую возле кувшина чашку, затем с беспокойством протянул ее хозяину. Совсем недавно тот стонал и мучительно извивался во сне, как жертва, которую пытают на дыбе.

Адам с жадностью выпил и, не отрываясь от чашки, взглянул на оруженосца.

— О, ради бога, перестань так на меня смотреть, все в порядке. После таких приключений, через какие мы прошли, было бы странно, если бы мне не снились кошмары!

Остин прикусил губу.

— Простите, господин. Дело в том, что еще раньше, перед тем как мы отправились отдыхать, мне показалось, что вы чем-то обеспокоены.

Адам усмехнулся — если бы только обеспокоен. Он молча покачал головой, успокаивая юношу, а сам представил Хельвен в рыжевато-коричневой накидке и вспомнил, как не мог оторвать глаз от полных, выступавших из-под ткани холмов грудей, слегка прикрытых двойными витками хрустально-топазового ожерелья. Ему стоило неимоверных усилий заставить себя смотреть только на еду и было непросто соображать, о чем говорят люди, которые обращаются к нему.

Возможно, Хельвен права, и он действительно нуждается в женщине. Он снова лег, положив голову на ладони, смежил веки и воображению сразу же вновь представилось ожерелье Хельвен. Его подарил своей невесте Ральф, а Ральф всегда славился тем, что превосходно разбирался в украшениях, лошадях и женщинах.

Сон больше не приходил. Мысли Адама беспокойно перелетали от одного образа или вспоминания к другому, словно птичка, влекомая штормовым ветром.

— Можешь спать дальше, парень, — пробормотал он и начал одеваться. — Еще глубокая ночь. Я пойду наверх, пройдусь по стене замка, подышу свежим воздухом, а то здесь очень душно.

Лежавший на своем тюфяке Остин серьезно смотрел, как хозяин застегивает пряжку на плаще и бесшумно выходит на освещенную факелами лестницу. Юноша понимал, что у хозяина какая-то серьезная неприятность, что-то, связанное с этой самоуверенной рыжеволосой вдовой, называющей лорда Адама братом. Она была очень красивой, и Остин точно знал — хозяин произносил именно ее диковинное имя, когда метался по постели в тисках кошмарного сна. Спрашивать он не смел, да и вряд ли бы понял что-либо, ведь до сих пор женщины были для парня не более, чем предметами, изредка вызывающими плотский интерес. После долгих размышлений, так и не избавившийся от беспокойства, Остин снова разлегся на тюфяке и закрыл глаза, но прошло еще немало времени, прежде чем он опять погрузился в сон.

Ночь была ясная и холодная, осень уже явственно ощущалась в свежем ветре, дувшем со стороны реки Ди. Адам вышагивал по дорожке на верху стены, вдыхая аромат далеких белесых звезд и поблескивающей темной воды. Где-то в конюшнях заржал конь, звук отчетливо был слышен со стены, как незадолго до этого долетал смех дозорных, собравшихся погреть руки над костром в открытой части двора.

Адам вспомнил множество ночей, когда он сам служил оруженосцем и выходил в дозор. Но тогда было невыносимо скучно, кругом спокойно и можно было всю ночь до боли в глазах смотреть на луну. Правление Генриха в основном протекало мирно, и Равенстоу не угрожали нападения валлийцев. Однако дозорная служба велась как следует. Это позволяло не терять навыков военной службы, ведь войны и конфликты могли возникнуть неожиданно. Например, нельзя было исключать, что могучее здоровье короля вдруг подведет его или разгорится борьба из-за вопроса присяги на верность дочери короля Матильде.

Мысли Адама перенеслись к собственным владениям. Земли и собственность его отца во время мятежа 1102 года конфисковали в пользу короны, но Торнейфорд и зависимые от него поместья оставили. Еще имелся небольшой замок возле Шрюсбери. В итоге, по размерам землевладения Адам был просто мелкой рыбешкой в огромном океане, зато по связям входил в число известных персон. Адам стал приемным сыном графа Равенстоу, провел отроческие годы и юность в роли оруженосца при королевском дворе, где обзавелся влиятельными друзьями и знакомыми. Ему доверял сам Генрих — насколько вообще мог доверять кому-либо — и обещал вознаградить за преданность и верную службу. Адаму хватало ума не проявлять нетерпеливого желания получить заслуженные награды: обещания — одно, а их выполнение, всецело зависящее от короля, — совсем другое дело.

Дозорный с громадной пятнистой собакой, бесшумно идущей рядом на привязи, поднялся на стену и приветствовал Адама. Тот ответил на приветствие, восхищаясь с безопасного расстояния ужасными на вид клыками пса, затем двинулся вдоль зубчатой стены замка.

Еще один дозорный в накидке с капюшоном стоял, прислонившись к одному из зубцов стены, лицо было скрыто тенью. Обратив внимание, что человек не приветствовал его, Адам удивленно замер и сделал шаг назад. Комендант крепости Равенстоу ревностно поддерживал надлежащую дисциплину среди стражников и не спускал небрежного отношения к службе.

— Не зевай на посту, солдат! — резко обратился Адам к дозорному. Человек вздрогнул, словно вырванный из объятий сна, обернулся на звук, и тут только Адам понял, что это вовсе не стражник. — Почему ты здесь? — сердито спросил он, почти не пытаясь скрыть раздражение оттого, что даже глубокой ночью, на высокой стене замка никуда от нее не деться. Хельвен смотрела на него округлившимися от удивления глазами. В темноте, чуть озаренной отблесками звезд, четко виднелись белки ее глаз.

— Я пришла сюда поразмышлять, — еле слышно отозвалась женщина. — Здесь такой простор, и мыслям свободно, не то что среди стен. — Пристально глядя на него, Хельвен склонила голову набок. — А ты почему здесь?

— Я искал одиночества, — хрипло отозвался Адам, тут же мысленно выругав себя за поспешность. — Извини, я снова говорю, как невежа.

Даже в темноте Адам почувствовал, что Хельвен улыбается.

— Именно так.

— Просто… у меня был кошмарный сон, и оруженосец поднял переполох. — Адам опустил взгляд. — Не помню, что мне снилось, и не хочу вспоминать. — Он вздрогнул, и от одной мысли о кошмаре по спине побежали мурашки.

— Но это всего лишь сон. — Женщина повернулась, опуская капюшон плаща и открывая лицо слабому серебристому свету месяца.

Адам проглотил подступивший к горлу комок. Распущенные волосы Хельвен свободно рассыпались по плечам. Он не видел ее такой с самого дня ее свадьбы. Как она прекрасна. Казалось, не только тело, но даже мозг Адама заливала тупая ноющая боль.

— Я знаю, как тяжело ты страдаешь по Ральфу, — трудом выговорил он.

Хельвен чуть приподняла брови.

— Ральф! — с издевкой выдохнула она. — Господи Иисусе, я долгие годы страдала, но не по нему. — Хельвен метнула в сторону Адама быстрый взгляд. — Я должна была заполучить его любой ценой. Ты разве знаешь, каково женщине, когда в ней все горит? Вряд ли можешь себе вообразить. Да, тогда во мне все горело огнем. В этом огне сгорела и я сама. Но Ральф оставил мне лишь остывшую золу. — Она зябко потерла руки под теплой, подбитой кроличьим мехом, накидкой.

Адам слишком хорошо знал чувство, когда словно сгораешь огнем, мог только смотреть на Хельвен, не говоря ни слова, охваченный жаром и не смеющий прикоснуться.

— Хельвен, я…

— Нет, только не надо соболезновать, — она горько засмеялась. — Этого я точно не вынесу, да и к тому же это тебе не к лицу. — Она положила ладонь ему на рукав и тяжело вздохнула. — Послушай, Адам, я понимаю, сейчас очень поздно, ты пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, но есть одна проблема, остро меня тревожащая, и мне нужно с кем-то поговорить.

Адам прикусил губу, первым желанием было отказаться от разговора и укрыться в безопасной, хотя и неуютной для спокойного сна постели, которую он недавно покинул. Но так и не решился сделать этот шаг. На него смотрели нежные глаза Хельвен, умоляющие о согласии. К тому же ее рука крепко держала его за рукав. Адам опустил взгляд на руку Хельвен, изящную, с длинными пальцами, с двумя кольцами витого золота на безымянном пальце.

— Ну разве я могу отказаться? — усмешка вышла кривой, а ответа на вопрос не было у него самого.

Вино, наливаемое Хельвен, с мелодичным звуком падало в два граненных стеклянных кубка. Свечи, зажженные от большого ночного канделябра, отражались в бронзовом кувшине с ручкой в виде головы дракона со свирепой мордой, украшенной гранатовыми глазами и извивающимся языком между остро заточенными клыками. Возле жаровни стоял станок для вышивания. Адам снова и снова рассматривал четко намеченный рисунок, представляющий собой кайму мужской туники с вышитыми золотыми нитями на темном бархате лежащими леопардами. Адам решил, судя по стилю, что это работа леди Джудит. Хельвен никогда не хватало терпения на что-нибудь, кроме самых простых вышивок.

— Новый костюм папы для визитов к королю, — Хельвен подала Адаму кубок с вином. — Скоро он ему понадобится, если не ошибаюсь?

— В том смысле, что все влиятельные дворяне будут приглашены для присяги Матильде? Да, это так.

— Незадолго до гибели Ральф говорил о чем-то подобном, — задумчиво проговорила Хельвен, — что нашей королевой будет Матильда.

Адам отхлебнул вина и опустил кубок.

— Это стало ясно, как только Генрих вызвал ее из Германии.

Хельвен водила пальцем по узорам на кубке и сквозь прикрытые ресницы посматривала на гостя оценивающим взглядом, без намека на кокетство.

— Нет. Дело не только в этом. Ральф что-то определенно знал, и это его сильно тревожило. Я просила поделиться со мной, но он только смеялся, говорил, что ничего серьезного нет, взъерошивал волосы, как собачке. А потом уехал навстречу смерти. — Хельвен слегка прикусила губу, словно раздумывая, стоит ли рассказывать дальше, затем решительно выдохнула: — Когда мы готовились к похоронному обряду, я зачем-то полезла в наш сундук с деньгами. Ключи всегда были у Ральфа, он меня и близко не подпускал к этому. Вот и вышло, что до самой его смерти у меня не было ни малейшего понятия, насколько мы, оказывается, были богаты. Чересчур богаты для своего положения. Я знаю, большую прибыль давали лошади, но никак не столько, сколько я обнаружила в сундуке.

Адам бросил на нее внимательный взгляд.

— Хочешь сказать, нечестные деньги? Хельвен, сколько там было?

Услышав ответ, он присвистнул.

— Боже правый, да этого хватило бы, чтобы выкупить наследственное право на крупное баронство.

— Многовато для «ничего серьезного», — с едва скрываемым гневом бросила Хельвен.

Адам сидел, задумчиво поджав губы.

— Интересно, — пробормотал он, — за что же ему платили? Чтобы все выглядело, как «ничего серьезного», или в нужный момент ему предстояло раскрыть все приготовления? Или даже и за то, и за другое?

В голосе Хельвен послышался оттенок тревоги.

— Адам, о чем ты говоришь?

— Ральф разъезжал повсюду, и там и сям. Благодаря своему мастерству, человек он был известный, и за это его ценили люди, намного более состоятельные, чем он сам. Я точно знаю, что Ральф неоднократно перевозил послания между Генрихом и Фальком Анжуйским… — Адам умолк. Глаза женщины испуганно расширились. — Ты ничего не знала?

Рука Хельвен, державшая кубок с вином, дрожала, другая судорожно стискивала складки накидки.

— Я вечно узнавала обо всем последней, — горько прошептала она. — Теперь-то мне понятно, что целых десять лет все обо всем знали, а я…

— Да нет же, далеко не все, — мягко сказал Адам, — только те, кто был посвящен в эти игры.

— Что все это значит?

Адам бросил быстрый острый взгляд.

— Вот уж, воистину, ночь сюрпризов.

— Ты хочешь сказать, и ты, и Ральф были шпионами Генриха?

Адам фыркнул, но удержался от смеха.

— Ну, не совсем так. Я бы назвал это иначе. Мы изредка передавали послания, причем устные, которые нельзя доверить пергаменту. — Взгляд стал задумчивым. — Впрочем, за это никогда не платили и десятой части от…

— Значит, это измена… — в смятении прошептала Хельвен.

Адам пожал плечами.

— Я бы сказал, что твой муж временами окунался в мутные дела, но не знаю, насколько глубоко. — Он поскреб подбородок. — Ты кому-то еще об этом рассказывала?

— Нет, нет, никто не знает. И во многом из-за этого у меня так испортился характер. У папы и без меня хватает забот, а я так была выбита из равновесия, что просто пыталась представить все это ненастоящим. Словно ничего и не было. — Хельвен зябко передернула плечами. — Но все это было, и теперь мне страшно.

Этот потерянный несчастный голос наконец переломил что-то важное в отношении Адама к ней. До сих пор ему удавалось быть нейтральным, почти равнодушным. Но вид Хельвен, готовой вот-вот расплакаться, дрожащей от страха, сломленной духом, все изменил. Адам не мог больше оставаться холодным и бесчувственным и, не успев даже осмыслить свои намерения, а еще лучше — одуматься и отстраниться, обнял женщину за плечи и прижал к себе.

— Все будет хорошо, Хельвен, — прошептал он с нежностью, чувствуя овладевающее им желание. — Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.

Из горла женщины вырвалось сдавленное рыдание, потом еще одно. Хельвен прижалась лицом к его груди, пытаясь укрыть рвущееся из души горе в темной шерстяной ткани его туники. Адам шептал слова утешения и гладил ее волосы. Под его пальцами они переливались густой шелковистой волной, издавая запахи трав. Тело Адама остро чувствовало прижавшееся тело женщины, грудь и бедра. Обнимавшая Хельвен рука бессознательно опустилась на талию.

— Хельвен… — пробормотал Адам, прижавшись к ее волосам, наклонил голову, перебирая рукой густые локоны, отыскивая и целуя щеки и виски, а затем, когда удивленная и обрадованная женщина подняла лицо вверх, Адам поцеловал ее в губы.

Навстречу приоткрылся податливый, теплый рот, влажный, как середина цветка. Рука мужчины крепче сжала ее талию и соскользнула по изгибу бедра, еще сильнее прижимая тело к своему. За краткий миг одного сердцебиения тело Хельвен пылко изогнулось навстречу его телу, но тут же шокированный разум вновь взял под контроль восставшую плоть. Хельвен дернулась, как норовистая лошадь, вырывающаяся из-под седла, отвернула лицо, разрывая поцелуй, и с силой высвободилась из объятий.

— Нет, нет, Адам! — задыхаясь, вскрикнула она, ошеломленная неожиданным взрывом чувственности, которую давно считала в себе угасшей навсегда. И уж, во всяком случае, воскресшую совершенно не к месту и не ко времени. Хельвен торопливо вытерла рот рукавом, словно желая скорее отогнать вкус мужского рта. Ноги внезапно подкосились. — Боже мой, нет, не надо!

— Хельвен… — Адам шагнул к ней, с умоляющим видом протягивая руку. — Это вовсе не…

Дрожа всем телом, она отшатнулась от него.

— Не прикасайся ко мне! — Хельвен схватила со скамейки брошенную накидку и заговорила прерывающимся от смятения голосом. — Я… я говорю серьезно. Если ты приблизишься еще на один шаг, я закричу и позову стражу! Я тебе не какая-то вислозадая кухонная девка, готовая опрокинуться на спину по твоей малейшей прихоти! Если тебе возжелалось удовольствий такого рода, ты знаешь, где караульное помещение, вот туда и иди!

Взгляд Адама помрачнел. В душе одновременно клокотала злость за столь унизительный способ отпора, избранный ею, и стыд за потерю самообладания. Он только молча смотрел на Хельвен, не в силах найти слова. Хельвен упорно не отводила глаз, в воздухе нарастало напряжение. Наконец с легким вскриком Хельвен повернулась спиной и торопливо выбежала из комнаты.

— О боже, будь я проклят! — прорычал Адам и бросился следом, лихорадочно воображая, как его арестовывают за попытку изнасилования. Но в темноте споткнулся о чей-то тюфяк и с размаху упал на камышовую подстилку, разбудив кого-то, ответившего бранью на английском языке. Адам грубо огрызнулся на вульгарном диалекте французского и вскочил на ноги. В тусклом свете приглушенного огня он различил храпящих слуг и солдат, коричневатые отблески на отполированном дубовом кресле хозяина замка, стоящем на высоком помосте, уловил ритмичные движения накрытой одеялом парочки и остановил взгляд на дергающихся во сне лапах лежащей собаки. Хельвен не было видно.

Адам снова выругался, на этот раз проклиная собственную глупость, и отчаянно ухватил себя пальцами за волосы. Он ведь только хотел ее утешить, совершенно не подозревая, насколько ненадежна грань между желанием утешить женщину, прижимая ее к себе, и желанием женщины вообще. И вот теперь безрассудность обойдется чересчур дорого. От одной мысли об испуганной и разгневанной Хельвен по телу побежали мурашки. Но тут же пришло вспоминание о прижимающемся теплом женском теле, и Адам почувствовал, как его обдала горячая волна, которой он не в силах противостоять.

Адам возвратился в покинутое помещение, взял кувшин, с которого на него смотрел дракон с гранатовыми глазами, и свой кубок и уселся искать забвения в вине вместо спокойного сна, который, он точно знал, теперь никогда не придет.