Коко Шанель. Я сама — мода

Глава первая

Желтый свет фар разрезал туман, поднимавшийся с Сены и окутавший деревья на берегу плотным белым покрывалом. «Словно саван», — пронеслось у него в голове.

Сам того не желая, Этьен Бальсан вдруг представил себе эту картину: раздробленные конечности, обгоревшая кожа, мертвое тело, покрытое простыней. В ногах покойного ветка самшита, на груди распятие. У изголовья стоит чаша со святой водой, которая слегка заглушает запах смерти. Отблеск свечей бросает призрачные тени на покойника, над телом которого монахини немало потрудились, чтобы придать ему относительно пристойный вид.

Этьен невольно задумался, что стало с красивым лицом его друга. Он знал это лицо почти так же хорошо, как свое. Вероятно, мало что осталось от гармоничных черт, от прямого носа и красиво изогнутых губ. Когда автомобиль на полном ходу летит под откос, врезается в скалу и загорается, что там вообще может уцелеть?

Этьен почувствовал что-то влажное на своей щеке. Дождь? Включая стеклоочиститель, он нечаянно резко дернул руль влево, и автомобиль вынесло на встречную полосу. Он судорожно вдавил в пол педаль тормоза, грязь из-под колес брызнула на боковое окно. Щетка со скрипом заерзала по стеклу. Никакого дождя не было. Это слёзы текли по его щекам, волна усталости и печали обрушилась на него и грозила раздавить. Если он не хочет кончить так же, как его друг, надо взять себя в руки.

Машина стояла поперек дороги. Этьен несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, выключил стеклоочиститель, взялся за руль обеими руками и нажал на газ. Мотор взвыл, колеса несколько раз провернулись на месте, и автомобиль рванулся вперед. Этьен почувствовал, что сердце бьется ровнее. К счастью, в такое позднее время встречных машин не было. Он заставил себя смотреть прямо перед собой — мало ли какой-нибудь зверь выскочит на дорогу. У него не было желания случайно задавить лису — если уж охотиться на лис, то лучше верхом на лошади. Его друг тоже был заядлым наездником. Любовь к лошадям их и сблизила. Артур Кэйпел, вечный юноша, за всю жизнь так и не избавившийся от своего детского прозвища «Бой», потрясающе играл в поло. Бонвиван, умный и обаятельный, джентльмен до мозга костей, британский дипломат, получивший в войну звание капитана, — человек, которого любой был бы рад назвать своим товарищем. Этьену посчастливилось — он был в числе его самых давних и лучших друзей. Был… По его загорелой щеке вновь покатилась слеза. Он не стал её вытирать. Нельзя больше отвлекаться на собственные мысли, если он хочет добраться в Сен-Кюкюфа целым и невредимым. Это последнее, что можно сделать для умершего, — сообщить Коко о случившемся прежде, чем она узнает об этом из газет или от какой-нибудь сплетницы. Вот уж поистине тяжкий долг, но он исполнит его во что бы то ни стало.

Бой обожал Коко, она была любовью его жизни.

В этом нет никаких сомнений ни у кого, и уж тем более у Этьена. Он их и познакомил. Тем самым летом, у себя в имении. Бой приехал в Руалье за лошадьми — а уехал с Коко. При том что, по сути, она ведь была тогда подружкой Этьена. Хотя, по правде говоря, какая там подружка — девочка из гарнизонного городка Мулен, которая по вечерам выступала с двусмысленными песенками в кабаре, а днем чинила одежду офицеров, с которыми развлекалась ночью. Нежная, хрупкая, по-мальчишески угловатая, хорошенькая, жизнерадостная и при этом необыкновенно храбрая, и деятельная. Прямая противоположность «гранд-даме» — образу, к которому стремилось большинство юных девушек «Прекрасной эпохи»[1].

Этьен позабавился с ней, а потом принял ее, когда она неожиданно явилась к нему с чемоданом. Однако менять что-то в своей жизни ради нее он и не подумал. Сначала даже с трудом выносил ее присутствие в доме, но она была упрямой — и осталась. На год, на два… Теперь уже и не вспомнить, сколько она прожила рядом с ним, так и не став его метрессой. И только Бой открыл ему глаза на ее красоту и внутреннюю силу. Но слишком поздно. Этьену не оставалось ничего другого, как уступить любовницу, которая таковою и не являлась, другому мужчине, как было принято в их кругу до Великой войны. Однако он остался ее другом. И останется им и после смерти Боя — мысленно поклялся он себе.

Пора наконец взять себя в руки! Уже несколько часов Габриэль металась в постели, время от времени проваливаясь в неспокойный сон и тут же просыпаясь, встревоженная видениями, которых не могла вспомнить. Она по привычке протягивала руку, чтобы коснуться лежавшего рядом, того, кто дарил ей такое невероятное чувство защищенности, — но кровать была пуста, подушка не тронута, и сна как не бывало. Ну конечно. Его нет. Бой ещё вчера — или уже позавчера? — отправился в Канны, чтобы снять дом, в котором они вместе проведут праздники. Настоящий рождественский подарок! Она обожала Ривьеру, и для нее так много значило его решение — встретить Рождество не со своей женой и дочерью, а с ней! Даже заговорил о разводе. Как только найдется подходящая вилла, Габриэль приедет. Почему же он до сих пор не позвонил, почему не прислал хотя бы короткую телеграмму, что благополучно добрался до южной Франции?

Неужели передумал?

Уже почти полтора года прошло со дня его свадьбы, и всё это время Габриэль мучили сомнения. Сначала она была потрясена тем, что он выбрал в супруги женщину, являвшую собой полную противоположность Габриэль, — высокую блондинку, бледную и высокомерную, богатую аристократку, открывшую ему дорогу в высший свет. Это при том, что он и без того уже столького достиг! Сын простого судового брокера из Брайтона смог стать советником премьер-министра Франции Клемансо и участником Парижской мирной конференции в Версале! Зачем ему вообще понадобилась знатная супруга?

А самое главное — уже десять лет они с Боем были вместе, и Габриэль была твердо уверена, что однажды они поженятся. Разве она для него неудачная партия? Допустим, о своем более чем скромном происхождении она и сама предпочла бы забыть. Но упорным трудом она добилась известности и даже некоторой славы. Коко Шанель стала преуспевающим модельером и состоятельной женщиной.

Начинала она модисткой, взяв небольшую ссуду у старого друга Этьена Бальсана. Ее простые, но необыкновенно элегантные туалеты довольно скоро привлекли внимание парижанок. Никаких перьев и других декоративных излишеств — вот что восхитило дам после столь продолжительного господства пышных нарядов, а матросские блузы свободного кроя, которые она придумала в Довиле, произвели настоящий фурор. Габриэль не признавала корсеты и шила дамам брюки. Когда наступили голодные годы Великой войны, она решилась на смелый шаг — создала простые и практичные платья из недорогого шелкового джерси, а также пижамы, сочетавшие в себе удобство и элегантность — в них женщины, спасаясь от немецких налетов, могли спускаться в подвал, не беспокоясь о комфорте и безупречности своего туалета. Ее вещи раскупали моментально, большинство клиенток — благородные дамы, да что там — весь высший свет приходил к Габриэль за нарядами от Коко Шанель.

Зачем Бою был нужен брак с этой особой? Габриэль сделала себе имя. Как он мог пожертвовать своей любовью ради карьеры, в которой и так уже достиг всех мыслимых высот? Она никак не могла этого понять. И никогда не поймет. Эта боль неизлечима, как чахотка.

Но он вернулся к ней. Нить, связывающая их, оказалась прочнее золотых колец, которыми Бой обменялся с Дианой Уиндхэм, дочерью лорда Рибблсдейла. Конечно, Габриэль не сразу простила ему измену, но потом все же сдалась. Уж лучше смириться с ролью любовницы, чем потерять его навсегда, решила она. Может, это была ошибка? Нет. Или да?.. Все шло хорошо, но сомнения по-прежнему жгли ей душу, разъедали ее изнутри.

Бой фактически не жил с женой, проводя большую часть времени в Париже. Однако периодически ему, само собой, приходилось бывать в ее обществе. Габриэль всегда отпускала его, зная, что он вернется — ведь их любовь важнее всего на свете. Их любовь, которая вопреки всем невзгодам длится уже десять лет, не умрет никогда. Если в мире и существует хоть что-то вечное, то это связь между ними, в этом Габриэль не сомневалась. Однако то и дело набегали мрачные мысли, возникали из ниоткуда и низвергали ее, как Люцифера, с небес на землю. Так было и в эту ночь.

Она перевернулась на другой бок, отшвырнула одеяло, но, озябнув, тут же снова натянула его до самого подбородка. Почему Бой до сих пор не позвонил? Может быть, праздничная атмосфера Рождества напомнила ему о существовании девятимесячной дочки? Неужели он вдруг так проникся мыслями о семье, что позабыл о своей возлюбленной, о той, с кем только что простился в коттедже под Парижем? А вдруг он поехал на юг вовсе не в поисках дома для них с Габриэль, а для того, чтобы помириться с супругой в Каннах? Но ведь он еще до отъезда завел разговор о разводе. Габриэль вдруг охватила паника. Теперь уже нечего было и думать о том, чтобы уснуть.

Однако она не встала, не зажгла свет у кровати, не взяла в руки книгу, чтобы отвлечься. Она просто сдалась на милость своих внутренних демонов, слишком усталая, чтобы бороться с ними. В какой-то момент усталость все-таки взяла свое и вновь утянула Габриэль в тревожный сон…

Ее разбудил звук за окном — шорох автомобильных колес по гравию. Этот звук ни с чем не спутаешь — в ночной тишине он был отчетливо слышен даже сквозь закрытое окно спальни. Автомобиль остановился, двигатель стих. Раздался собачий лай. «Бой!» — пронеслось у нее в голове.

Какое счастье, он приехал, он вернулся за ней! Она задрожала от радости. Только он на такое способен! «Как же сильно я его люблю». И плевать, где встречать Рождество — на Ривьере или здесь, в уединении Сен-Кюкюфа, какая разница? Вилла «Миланез», все лето благоухающая сиренью и розами, зимой представляла собой несколько унылую картину, типичную для севера Франции. Именно поэтому они и решили съездить на Лазурный берег. Но по-настоящему плохо могло быть только там, где они были не вместе. Как же она раньше этого не понимала? В дверь постучали.

— Мадемуазель Шанель!

Это был голос Жозефа Леклерка, слуги. Совсем не тот голос, который она ожидала услышать.

Сердце ее болезненно сжалось от страха.

Этьен Бальсан знал Боя Кэйпела почти так же хорошо, как самого себя, Коко была близка ему не меньше, чем его другу. Когда она вошла в гостиную, куда его проводил Жозеф, его первой мыслью было: как мало она изменилась за те тринадцать лет, что прошли с их первой встречи. Она и сейчас, в свои тридцать шесть, выглядела как мальчик-подросток — невысокая, тонкая, с худенькими плечами и узкими бедрами, коротко стриженные блестящие черные волосы взъерошены, словно после страстных объятий. Если бы он не помнил, каким горячим могло быть это хрупкое тело под белой шелковой пижамой, он бы воспринимал ее, скорее, как некое асексуальное, бесполое существо.

В следующее мгновение он замер от испуга, взглянув ей в глаза, он увидел в них смерть. Она всегда умела пря — тать свои чувства под маской равнодушия, и лишь иногда эти темные глаза позволяли кому-то увидеть больше, заглянуть в глубину ее души. Сейчас в них стояла боль, сокрушительное, невыносимое страдание. Она не плакала. Она молчала. Замерла перед ним в своем белом одеянии, словно Мария-Антуанетта перед гильотиной. Это было чудовищно. Если бы она зарыдала, Этьен бы знал, как поступить, он смог бы ее обнять. Но эти глаза без слез, эта безмолвная мука просто рвали его сердце на куски.

— Прошу прощения, что врываюсь вот так, посреди ночи… — начал Этьен. Откашлявшись, он, запинаясь, продолжал: — Я подумал, что должен сделать это ради него… Сообщить тебе о случившемся… Лорд Росслин позвонил из Канн… — Он с трудом перевел дух. — Бой попал в страшную аварию. Машина улетела в кювет. Он сам был за рулем, механик сидел рядом. Мэнсфилд в тяжелом состоянии… Боя спасти не удалось.

Ну вот, самое страшное позади. Он все сказал. Но реакции не последовало.

Спустя какое-то время до его сознания дошло, что слуга уже передал Коко страшную весть. Ну конечно. Жозеф ведь должен был как-то объяснить, почему он среди ночи впустил в дом чужого человека и вытащил Коко из постели. Почему же она молчит?

Чтобы прервать эту гнетущую тишину, Этьен продолжил:

— Полиция еще разбирается… Пока неясно, что именно произошло. Во всяком случае, в Париже пока ничего не известно. Кроме того, что авария случилась где-то на пути к Ривьере. Похоже, тормоза автомобиля отказали и…

— Мсье, мадемуазель поняла, — перебил его Жозеф, и Этьен мрачно кивнул.

Он еще никогда не чувствовал себя таким раздавленным. Перед ним стояла женщина, которая безмолвно рыдала, не проронив ни слезы. Каждая клеточка ее тела словно кричала от тяжести и непоправимости случившегося. Он буквально видел, как горе поглощает ее всю целиком. Но глаза ее оставались сухими.

Не произнеся ни слова, Коко развернулась и вышла из комнаты, дверь гостиной захлопнулась.

Этьен застыл в растерянности, не зная, как быть.

— Мсье, вы позволите вам что-нибудь предложить? — обратился к нему Жозеф. — Может быть, чашку кофе?

— Я бы предпочел коньяк. Налейте, пожалуйста, побольше.

Он держал в руках пузатую рюмку, обхватив ее пальцами, чтобы согреть содержимое, как вдруг дверь гостиной вновь распахнулась.

Коко вернулась. Теперь на ней был дорожный костюм по щиколотку, в руках пальто и небольшая сумка, видимо, только с самым необходимым. Рука сжимала сумку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Только это и выдавало ее состояние: глаза по-прежнему пусты, лицо ничего не выражало.

— Я готова. Можно ехать, — произнесла она твердо.

Этьен оторопело покачал головой. Она посмотрела на него, но ничего не сказала. И он вдруг почувствовал полное бессилие, неожиданно для самого себя кивнул, хотя не имел ни малейшего представления о том, что она собиралась предпринять посреди ночи. Он сделал крупный глоток коньяка в надежде, что это его немного успокоит. Но коньяк не помогал. Он заметил, что стакан дрожит у него в руке.

— Ты о чем? — осторожно спросил он.

Что бы она там ни задумала, ей лучше отправиться со своим шофером.

— Мы едем туда, — прозвучало в ответ. Решительный тон резко диссонировал с безжизненностью ее облика. — Я хочу его увидеть. Мы выезжаем немедленно, Этьен.

— Что? — растерянно произнес он и, глотнув еще коньяка, продолжил: — Это небезопасно. Сейчас туман, ничего не видно и…

— Нужно ехать, пока совсем не стемнело. До Лазурного берега далеко, так что давай не будем терять времени.

Сказав это, она направилась к выходу. Этьен в растерянности посмотрел на Жозефа. Почему она не прикажет своему шоферу отвезти ее? Боже мой, неужели ради дружбы придется добровольно участвовать в этом сумасшествии? Впрочем, Коко не сумасшедшая, вдруг с горечью подумал он. И, не говоря ни слова, последовал за ней в темноту.

Глава вторая

Рождественское веселье, царившее в Каннах, показалось Габриэль кощунственно громким и неестественным. Из ресторанов и кафе неслись на набережную звуки английских рождественских песен и зажигательного джаза. Дань многочисленным туристам с британских островов и из Америки. Чтобы иностранцы чувствовали себя на Ривьере как дома, в дополнение к привычным для французов колоколов повсюду на пальмах красовались бумажные звезды.

Было тепло и почти безветренно, а над бухтой мерцало звездное небо, похожее на темно-синий, усыпанный блестками тюль. Набережная Круазет блистала роскошью; перед фешенебельными отелями останавливались блестящие автомобили, из которых выходили господа в вечерних туалетах. Был Сочельник, повсюду хлопали пробки от шампанского, на праздничных столах, украшенных пальмовыми листьями и омелами, поблескивали изысканный фарфор, хрусталь и серебро, гости лакомились устрицами, в холодильниках ждали своей очереди рождественские пироги.

От одной мысли о банкете Габриэль стало дурно. Она почти двадцать часов провела в дороге, но ее отчаяние, растерянность, боль, ее внутреннее оцепенение не уменьшились с момента отъезда ни на йоту.

Когда Жозеф постучал в ее дверь, ее охватил страх. Бой не стал бы будить слугу, он воспользовался бы своим ключом от дома и прошел в спальню без посторонней помощи. Что-то произошло, что-то нарушило привычный порядок вещей. Где-то на периферии сознания шевельнулось подозрение, что случилось нечто непоправимое, но она отмахнулась от него. Бой в ее глазах был окружен аурой героя, человека, с которым ничего не может случиться. Но потом добрый верный Жозеф нанес ей этот страшный удар. Осторожно, бережно, участливо. Слуга никогда не терял самообладания, хотя, несомненно, тоже был потрясен известием, которое доставил месье Бальсан. Все изменилось в одночасье. Габриэль почти физически ощутила, как ее жизнь разваливается на куски. Боль ненадолго сменила надежда на то, что это какое-то недоразумение. Несколько минут она судорожно цеплялась за эту мысль. Но потом до ее сознания дошло, что Этьен не приехал бы посреди ночи из Руа-лье в Сен-Кюкюфа, чтобы подшутить над ней. И Жозеф тоже не вошел бы в такой поздний час в ее спальню без серьезной причины. Нет, Боя не стало. И она вдруг почувствовала, что для нее сейчас нет ничего важнее, чем увидеть его. Может, чтобы до конца осознать, что он умер. А может, убедиться в том, что ему не пришлось страдать. Ей хотелось постоять у его гроба, как в почетном карауле. Он был ее мужем, пусть и не по закону, важнейшей частью ее жизни. Нет, не частью — он был ее жизнью.

Без Боя все утратило смысл.

Она ничего не ела, и когда Этьен остановился у какого-то придорожного ресторанчика, через силу выпила чашку кофе, которую он ей принес, но от еды отказалась и даже не вышла из машины. Она сидела неподвижно, словно окаменев, и почти не размыкала уст, как на вилле «Миланез». Ее друг не заслужил этого молчания, она знала это. Но у нее было такое чувство, как будто она теперь не в состоянии произнести ни одного лишнего слова — только самое необходимое. Как будто Бой унес с собой и ее язык. Навсегда. Навеки.

Этьен не стал въезжать на высокий изогнутый пандус к главному подъезду отеля «Карлтон», а остановился внизу и заглушил мотор. В машине на несколько секунд воцарилась тишина; только сквозь открытые окна доносились слабые отзвуки праздничной суеты. Этьен глубоко вздохнул и повернулся к ней.

— Я надеюсь, что мы увидимся с Бертой. Насколько мне известно, она остановилась здесь. Она как сестра уж, наверное, точно знает, как все произошло и где находится тело, — сказал он.

— Да, — коротко ответила она и, подняв широкий воротник пальто, скрыла за ним бледное лицо.

Он почти отеческим жестом коснулся ее руки.

— Тебе обязательно нужно немного поспать. У них, я думаю, еще найдется два свободных номера и…

Поспать? Что за вздор! Это значило бы признать, что ее жизнь продолжается. Как она может спать, не увидев еще раз Боя?

— Нет. — Она энергично покачала головой. — Нет.

Пожалуйста! Ты отдыхай. Ты заслужил пару часов сна. А я подожду тебя здесь.

Молчание.

Габриэль видела, что ее друг борется с собой. На его щеках играли желваки, как будто он размалывает зубами гнев, который, наверное, накопился за эти часы. Конечно, он устал после длинного путешествия. Вторая ночь без сна — это нелегкое испытание даже для такого кутилы, как Этьен Бальеан. Но она не освободила его от этой муки.

— Я сейчас вернусь, — произнес он наконец и, помедлив немного, вышел из машины и пружинистой походкой зашагал вверх по пандусу.

Для француза он был, пожалуй, слишком высоким, даже на полголовы выше Боя. Его гвардейский рост как раз и произвел на нее впечатление, когда они познакомились. Такой рост очень подходил бравому офицеру кавалерии, игроку в поло и коневоду. Мужчина с безупречными манерами. Лучшего друга она не могла себе и представить.

Глядя вслед Этьену, она автоматически принялась рыться в сумочке в поисках портсигара. Это был уже почти рефлекс. Она курила всегда. Даже тогда, когда курение для дам еще считалось дурным тоном. Никотин успокаивал ее. Дымящаяся сигарета в руке придавала какое-то особое чувство уверенности. Вначале ей просто доставляло удовольствие шокировать поборников морали. Но постепенно сигареты стали ее неизменным атрибутом. И никто уже давно не возмущался женщинами, которые курят или носят брюки. Коко Шанель внесла в моду новую струю.

Она щелкнула зажигалкой, и в темном салоне автомобиля вспыхнул язычок газового пламени.

Перед ее мысленным взором мелькнул огонек спички. Маленький круг желтого света в серо-голубых сумерках летнего загородного вечера. На террасе было уже почти темно, но Габриэль успела отчетливо разглядеть узкую холеную руку с полированными ногтями…

— Такая женщина, как вы, не должна сама прикуривать сигарету, — услышала она жесткий мужской голос с легким акцентом.

Не ответив на комплимент, она сделала первую затяжку. Затем, взглянув на пальцы незнакомца, заметила:

— У вас… руки… музыканта, — выпуская после каждого слова по маленькому белому кольцу дыма.

— Я немного играю на пианино. — Она не видела в темноте его лица, но знала, что он улыбается. — Но предпочитаю игру в поло.

— Для этого вы сюда и приехали? — Габриэль рукой описала в воздухе круг, указав на замок Руалье, конюшни с чистокровными скакунами Этьена и игровое поле на краю парка. Он покачал головой.

— Я думаю, судьба привела меня сюда, чтобы я встретил вас, мадемуазель Шанель.

— В самом деле? — рассмеялась она надменно, и в этом смехе не было ни капли кокетства. Она и не думала кокетничать с ним. — Поскольку вам известно мое имя, я была бы не прочь узнать, с кем имею честь.

— Артур Кэйпел. Друзья называют меня Боем.

— Коко!

Габриэль вздрогнула. Понадобилось некоторое время, чтобы ее сознание вернулось в реальность. Воспоминание о том летнем вечере в Руалье совершенно выбило ее из равновесия. Она заново остро пережила каждую секунду своей первой встречи с Боем и почти физически ощутила его близость. Он только что был рядом! Постепенно вернулось болезненное сознание того, что она сидит не на террасе Этьена, а в его автомобиле, и что это не начало ее жизни с Боем, а конец.

Она молча опустила стекло и выбросила окурок на мостовую.

— Я говорил с Бертой, — сказал Этьен. — Она безутешна. — Он сделал паузу. — Неудивительно!..

Легкий ветерок донес до них приглушенный шум волн. Где-то неподалеку послышался баритон какого-то англосакса, который немного фальшиво, но воодушевленно распевал «Джингл беллз»:

Габриэль снова закрыла окно.

— Где я могу его увидеть? — спросила она почти беззвучно.

Этьен вздохнул.

— Послушай… мы… я… — Он умолк и вытер глаза рукой. — Извини, Коко. Нам все-таки надо пару часов поспать. Хотя бы до рассвета. Берта приглашает тебя в свой номер…

— Где Бой?

Он несколько секунд молчал. Потом его прорвало. Казалось, он кричит на кого-то, кого нет рядом.

— Гроб уже закрыт и доставлен на пароход! Сегодня утром во Фрежюсском соборе состоялась траурная церемония со всеми воинскими почестями. Мадам Кэйпел очень спешила. Она позаботилась, чтобы на церемонии присутствовала британская община Лазурного берега, но не было никого из его французских друзей.

На мгновение потеряв над собой контроль, Этьен ударил кулаком по рулевому колесу, но быстро пришел в себя и, словно не понимая, как с ним такое могло произойти, пробормотал:

— Мне очень жаль, Коко. Мы опоздали.

«Диана не хотела, чтобы я присутствовала на траурной церемонии, — мелькнуло у нее в голове. — В жизни Бой принадлежал мне, а в смерти она отняла его у меня».

За этой мыслью последовал шок. Ее начала бить дрожь. Как при лихорадке. Ей и в самом деле было холодно. Закружилась голова. Пейзаж за лобовым стеклом расплылся и превратился в темную массу. Головная боль застучала в виски, к горлу подкатила тошнота, а в ушах стоял непрерывный звон. В поисках опоры она потянулась рукой к приборной доске, но пальцы ее схватили пустоту. Все ее чувства словно вдруг потеряли равновесие. Только спасительные слезы не приходили.

Этьен взял ее ледяную руку.

— Коко, если ты свалишься с ног, это не вернет Боя. Пожалуйста, пойдем в отель и немного поспим. Не хочешь к Берте — я сниму для тебя номер…

Ее мозг еще функционировал.

— Берта знает, где это случилось? — произнесла она слабым голосом.

— Да. Она сказала, на шоссе номер семь между Сен-Рафаэлем и Каннами, где-то в районе Фрежюса, неподалеку от деревни Пюже-сюр-Аржан.

— Я хочу туда.

— Завтра. — В его голосе слышалось отчаяние. — Я отвезу тебя, как только рассветет. Пожалуйста, будь добра, идем в отель.

Габриэль не возражала. Да и что она могла сказать? Не сидеть же всю ночь в машине Этьена перед отелем в центре Канн. Рано или поздно появится полиция, и дело кончится скандалом: Коко Шанель провела ночь на улице в автомобиле! Ее непреодолимо тянуло на место гибели Боя, но требовать от Этьена совершить еще одну опасную ночную поездку было бы бесчеловечно по отношению к нему. Он был так добр с ней, вел себя как настоящий друг, почти как брат. И заслужил пару часов отдыха. Нужно проявить благоразумие. То, что самой не уснуть, это уже другое дело.

Ноги плохо слушались, но Габриэль все же вышла из машины. От долгого сидения все тело затекло, и каждое движение причиняло боль. Сделав первый шаг, она оступилась, но Этьен поддержал ее за локоть.

Портье он сказал, что мадемуазель ожидает леди Мишельхем, потом снял номер для себя на том же этаже.

Габриэль не произносила ни слова. Молча шли они по мраморному вестибюлю к лифту под прицелом подозрительных взглядов гостей, удивленных тем, что Габриэль не в вечернем платье и почти без багажа, не говоря уже о ее странном состоянии. Она ни на кого не обращала внимания.

Какое ей дело до живых? Все ее мысли и чувства заняты одним-единственным покойником. Молчала она и когда посыльный вел их к люксу, в котором остановилась Берта. Сжав губы, она тихо шла рядом с Этьеном по длинному коридору: ее каблуки бесшумно ступали по толстому ковру.

В отличие от Габриэль, сестра Боя утопала в слезах. Она расцеловала Габриэль, оросив ее сухие щеки соленой влагой.

— Это ужасно! — всхлипывала Берта. — Кто бы мог подумать, что мы встретимся при таких чудовищных обстоятельствах!

— Да, — просто ответила Габриэль.

— Дорогая Габриэль, тебе нужно отдохнуть. Я велела приготовить тебе постель в соседней комнате…

— Нет, — перебила ее Габриэль. — Мне не нужна постель. — Она осмотрелась в элегантном салоне, обставленном мебелью в стиле Людовика XVI, и остановила взгляд на мягком шезлонге у окна. — Если ты не возражаешь, я устроюсь в этом кресле.

Берта растерянно посмотрела на дверь второй спальни. Ее мокрые от слез ресницы дрожали.

— Как ты там собираешься спать? В кровати же гораздо удобней.

Габриэль покачала головой и решительно направилась к креслу. Она была рада, что Этьен наконец убрался в свой номер. Его дару убеждения было бы труднее противостоять, чем беспомощным увещеваниям Берты.

Она не стала раздеваться и отказалась и от шелковой ночной сорочки с халатом, и от легкого одеяла, которые велела принести для нее Берта. Усевшись в кресло прямо в пальто, она устремила взгляд в окно, на ночное небо. Более подходящего места для почетного траурного караула и не придумаешь. Теперь, когда ее лишили возможности в последний раз посмотреть на возлюбленного, ей, может быть, посчастливится хотя бы увидеть, как душа Боя возносится в рай.

Восходящее солнце окрасило изрезанные расселинами скалы в пурпур, сосны чернели в рассветной полумгле, как выпушка на голубом платье, а море слева от вьющегося то вверх, то вниз шоссе напоминало серебряный ковер.

Шофер, которого Берта Мишельхем предоставила в их распоряжение, медленно вел автомобиль по опасной дороге. Его осторожность, вероятно, объяснялась тем, что он, как и его пассажиры, думал об автокатастрофе, которая привела их сюда.

Берта предложила Габриэль и Этьену съездить на место трагедии в ее автомобиле. Разумное решение, избавившее Этьена от лишних хлопот, связанных с поисками: слуга Берты уже знал, куда ехать.

Несмотря на всю осторожность шофера, он чуть не отправил их всех на тот свет, когда, обгоняя запряженную мулом повозку, попытался увернуться от выскочившего на дорогу из зарослей можжевельника зайца, и машину занесло.

Габриэль, сидевшую на заднем сиденье, бросило на Этьена. Она невольно задержала дыхание и успела подумать, не конец ли это. Вторая автокатастрофа на дороге между Каннами и Сен-Рафаэлем за несколько дней. Торжественный финал большой любви, прозвучавший в этих горах. Наверное, и в самом деле было бы лучше, если бы она последовала за Боем.

— Все хорошо, все в порядке, — сказал Этьен и ласково погладил ее руку.

Она отодвинулась на свое место. Машина опять ровно скользила по пустынной местности. «Нет, — подумала Габриэль, глядя застывшим взглядом в окно, — смерть — не лучший выход. Так было бы проще, но Бой не одобрил бы такой финал». Как дальше жить без него? Придется что-нибудь придумать. Она позже подумает о том, как жить без мужчины, который, в сущности, подарил ей эту жизнь. Жизнь Коко Шанель. Он был не только любовником, но и отцом, и братом, и другом.

— Мадемуазель, месье, мы приехали.

Шофер затормозил, съехал на обочину и, заглушив мотор, вышел из машины, чтобы открыть дверь пассажирам.

У Габриэль было такое ощущение, будто она смотрит на себя со стороны и видит женщину бальзаковского возраста в измятом дорожном костюме со шляпой в руке, которую треплет холодный горный ветер, грозя вырвать и унести прочь. Нетвердыми, нерешительными шагами она медленно пошла вперед.

Чуть в стороне от обочины на откосе темнели остатки сгоревшего автомобиля. За ними высилась отвесная скала, кусты эвкалипта и вереск между машиной и дорогой были поломаны и помяты.

Габриэль шла одна; мужчины тактично отстали. И она внутренним взором смотрела на эту женщину, приблизившуюся к обгоревшей бесформенной груде металла, дерева, кожи и резины, которая еще недавно была дорогим кабриолетом. Все это казалось настолько неестественным, что напоминало кадр из фильма.

Только подойдя вплотную к этим автомобильным останкам, она осознала реальность представившегося ей зрелища. В нос ударил резкий запах — смесь бензина, серы и сгоревшей резины, — и, как ни странно, обоняние скорее, чем зрение, убедило ее в том, что это чудовищная действительность. Непостижимое в одно мгновение открылось ее сознанию.

Ежесекундно вспыхивающие солнечные зайчики вперемешку с длинными темными тенями слепили водителя. Встречный ветер, влажный и холодный, пощипывал лицо, смешивался с его горячим дыханием и туманил стекла очков. Но он, несмотря на это, ехал на бешеной скорости, как ехал бы в ясный день по прямой дороге. Бой никогда ничего не делал осторожно или медленно. Рев мотора звучал музыкой в его ушах, то скерцо, то рондо. Визжали тормоза, сталь терлась о сталь, резина об асфальт. А потом автомобиль вдруг поднялся в воздух, ломая кусты и ветви деревьев, врезался в скалу и, взорвавшись, превратился в огромный огненный шар на фоне ночного неба.

Габриэль робко протянула руку, коснулась искореженного остова «роллс-ройса», словно боясь обжечься. Но металл уже давно остыл, как и тело Боя в гробу.

И тут из нее словно вынули стержень. Силы покинули ее. Слезы, просившиеся наружу с момента прибытия Этьена в «Миланез», хлынули из глаз. В ее душе, в ее сердце как будто открыли какие-то невидимые шлюзы. Она отчаянно разрыдалась.

Глава третья

Дважды разведенная Мария София Годебская — в первом браке Натансон, во втором Эдвардс, — несмотря на свои сорок семь лет, по-прежнему поражала удивительной красотой и обворожительной грацией. Своим тонким вкусом она была обязана музыкальному образованию, полученному в Брюсселе, где жила в доме своей бабушки, переезду еще в нежном возрасте в Париж и общению с выдающимися художниками так называемой «Прекрасной эпохи». Чувство прекрасного в сочетании с острым умом сделало Мисю, как ее называли, явлением исключительным.

Благодаря состоянию своего второго мужа и роману со знаменитым испанским художником Хосе Сертом она, оставив служение музам, смогла возвыситься до королевы французского общества и меценатки. С Коко Шанель, ставшей через два года после знакомства ее лучшей подругой, Мисю свели открытый характер и жажда свободы.

Отправляясь в мрачный зимний день в своем автомобиле с собственным шофером в Сен-Кюкюфа, она рассматривала это не просто как дань скорби, желание выразить Коко свои соболезнования, а, скорее, как миссию по спасению жизни убитой горем подруги. Все, что она слышала о ее душевном состоянии, внушало серьезные опасения. Разумеется, Коко требовалось время, чтобы как-то свыкнуться с мыслью о жизни без Боя. Но для этого совсем не обязательно превращаться в собственную тень.

А состояние ее, судя по всему, стало настолько угрожающим, что Жозеф обратился к Мисе с мольбой о помощи. Узнай она, что Коко служит черные мессы или предается заклинанию духов, это не рассердило бы ее так, как весть о том, что та теряет рассудок. До какой же степени отчаяния должен был дойти слуга, чтобы сказать ей такое? Кроме Этьена Бальсана, никто ничего не знал. G тех пор как Коко вернулась с Лазурного берега, ее никто не видел — ателье мод было закрыто все время рождественских каникул.

Мучимая тревогой, Мися решила сама, на месте, оценить положение дел в «Миланез». Подъезжая к дому, она со страхом думала, не слишком ли поздно приехала — неважно, для чего; наверное, прежде всего, чтобы защитить Коко от нее самой, — и молила Бога, чтобы ее страхи не подтвердились.

Дверь открыл Жозеф.

— Хорошо, что вы приехали, мадам! — с облегчением произнес он.

Его слова утонули в лае и визге. Кивнув Мисе с извиняющимся видом, он прикрикнул на собак:

— Couche! А place![3]

Две овчарки послушно смолкли и отправились назад к своим подстилкам где-то в глубине виллы. Только два маленьких терьера, подарок Боя, продолжали тявкать и с любопытством терлись у ног гостьи.

— Как себя чувствует мадемуазель Шанель? — спросила Мися, глядя на Питу и Попе.

Жозеф помог ей снять шубку.

— Мадемуазель, по-моему, совершенно не в себе. Представьте, мадам: вернувшись из Канн, она потребовала, чтобы стены ее спальни покрасили в черный цвет! В черный! Как смола. — Он покачал головой. — И жила в своих покоях, как в склепе. Заперлась там и отказывалась от пищи. Это было ужасно!

— Жила? — Услышав этот глагол в прошедшем времени, Мися даже забыла про свои шелковые чулки, подвергшиеся разрушительному воздействию когтистой собачьей лапы. — Что с мадемуазель?

— Она только что спустилась вниз и велела мне вызвать маляра. Чтобы он перекрасил ее спальню в темнорозовый цвет. И сказала, что не переступит порог комнаты, пока не будет выполнено ее приказание. А я не уверен, что темно-розовый цвет намного лучше черного при ее нынешнем состоянии…

— Где она? — прервала Мися его рассуждения.

— В салоне, мадам. — Жозеф наклонился и взял в обе руки по терьеру. — Прошу мадам следовать за мной.

Мися бросила взгляд на свой чулок, выглядывавший из-под длинной юбки. От дырочки на нем, оставленной собачьим когтем, спускалась петля. Ах, какая досада! Но это, конечно же, мелочь по сравнению с тем, что творилось за дверью салона, которую не без труда открыл Жозеф, стараясь удержать в руках вырывающихся терьеров.

Мися словно очутилась в ледяном погребе, хотя в салоне пылал только что растопленный камин — Жозеф и его жена Мари проявляли неустанную заботу о своей хозяйке.

Коко сидела, вернее примостилась на краешке кресла и смотрела в пустоту неподвижным, невидящим взором.

При появлении Миси ресницы ее дрогнули, но она не подняла головы. Лицо ее было белым, как шелк пижамы, которую она до сих пор не сменила на платье. Она всегда была очень стройной, но сейчас показалась Мисе просто худой. Изможденной. Вероятно, Коко уже несколько дней ничего не ела.

— Милая моя, у меня просто нет слов! — Мися наклонилась к ней, чтобы коснуться щекой ее щеки и обозначить поцелуй в воздух. — Мне так жаль!..

Она выпрямилась и, оглядевшись в поисках места, куда можно было бы сесть, в конце концов опустилась на диван, повернув ногу так, чтобы разорванный чулок не бросался в глаза.

Но Коко не было никакого дела до таких мелочей.

— Спасибо, что приехала, — произнесла она слабым голосом. — Хочешь кофе? Или бокал вина?

Рядом с ней стояла чашка с явно давно остывшим кофе, к которому она, судя по всему, и не прикоснулась.

— Пока ты сама ничего не пьешь и не ешь, я тоже ничего не хочу.

Коко молча кивнула.

— Я понимаю, тяжело. Конечно, тяжело. Но, милая моя… — Мися помолчала, подбирая слова. — Ты должна прийти в себя. Мы все за тебя страшно переживаем.

Коко опять кивнула.

— Сегодня утром в церкви на площади Виктора Гюго прошла траурная церемония, — произнесла она, затем, даже не взглянув на Мисю, опять вперила взор в пустоту, где перед ней, вероятно, стоял образ Боя. — Этьен говорит, что погребение состоится на кладбище Монмартр…

— Знаю, — тихо ответила Мися.

Перед отъездом она узнала от одной подруги, что вдова Боя не присутствовала на траурной мессе. По-видимому, Диана не хотела встретиться там с Коко, но та тоже не пришла.

— Я не поехала, потому что пришлось бы сидеть где-нибудь в задних радах, — словно прочитав ее мысли, продолжила Коко. — Не хотела делать ей такого подарка, не хотела видеть ее триумф над нашей любовью… Это была ошибка, Мися?

Она наконец посмотрела на подругу. У той защемило сердце при виде боли и отчаяния в глазах Коко.

— Конечно, нет! — ответила Мися и подвинулась на краешек дивана, чтобы нежно погладить руку подруги. — Ты всегда поступала так, как считала нужным в данный момент, и это каждый раз оказывалось единственно верным решением. Так было наверняка и в этот раз. Твоя интуиция — это одна из твоих самых сильных сторон. Я просто восхищаюсь тобой.

— Бой был для меня важнее всего на свете. Мы с ним были одно целое, мы понимали друг друга без слов.

— Я знаю.

К ним почти одновременно пришло это чувство — любовь всей жизни. Когда Коко и Бой влюбились друг в друга, Мися еще не была знакома с ними, но она тогда же — десять-двенадцать лет назад — встретила Хосе Серта. Он стал для нее тем же, чем был для Коко Бой, и одна лишь мысль о том, что она тоже может внезапно навсегда потерять возлюбленного, была настолько страшна, что Мися не просто понимала страдания подруги, но и страдала вместе с ней.

Она внимательно посмотрела на Коко, которая, казалось, с каждой минутой становилась все меньше. Да, плоть ее таяла на глазах, но безумие ей, похоже, пока не грозило. Чем бы она ни руководствовалась, так радикально меняя цвет стен своей спальни, с головой у нее явно все в порядке. Но состояние ее оставляло желать много лучшего. «Сколько, интересно, женщин умерли от разбитого сердца? — подумала Мися. — Во время войны число умерших женщин далеко не соответствовало числу павших солдат. Во всяком случае, об этом ничего не известно. Это наш долг — выжить. Только благодаря нашей любви покойники продолжают жить в нашей памяти».

— Бой был великолепен, в этом нет сомнения, — сказала она наконец. — Поэтому он был бы рад, если бы ты не остановилась там, где у вас все кончилось, а пошла дальше. Ради него.

— Но как я могу что-то делать без него?.. — громко воскликнула Коко, и в ее голосе зазвенело отчаяние. — Без него я — ничто!

— Ты по-прежнему женщина, которую любил Бой.

Коко удивленно посмотрела на Мисю. Словно ей до сих пор не приходило в голову, что Бой мог бы жить дальше в ней, через нее.

Радуясь, что хоть на мгновение смогла пробить эту непроницаемую стену скорби, Мися быстро заговорила:

— Ты только недавно въехала в дом номер тридцать один на рю Камбон — пять этажей Шанель! Причем там даже еще не все до конца устроено. Бой рассказывал, что в торговом реестре компаний ты со своим новым адресом впервые зарегистрирована не как модистка, а как кутюрье. Он так гордился тобой. Ты не должна бросать все это только потому, что на тебя легло такое тяжкое бремя! — Она умолкла на несколько секунд и, сжав руку Коко, продолжила: — Да, тебе выпало на долю страшное несчастье. Но разве тебе не кажется, что это твой долг — осуществить ваши совместные планы? Тебе придется сделать это одной. Но ты должна это сделать. Смотри вперед, Коко! — Она сделала паузу, надеясь услышать от Коко какие-нибудь слова согласия, но та молча смотрела на нее застывшим взглядом. — Дорогая моя, я не оставлю тебя одну на этом пути. Если понадобится, я всегда буду рядом. Обещаю!

Взгляд Коко устремился куда-то в сторону, словно она ожидала найти там ответ. Она, казалось, хотела выпрямиться, но груз скорби давил на нее, как каменная плита.

— О чем вы говорили в последний раз? — спросила Мися, мысленно моля Бога, чтобы он помог ей вырвать Коко из плена этой летаргии, и прибавила наудачу: — Я имею в виду ваши коммерческие планы.

— Не помню, Мися. Я не могу припомнить весь разговор. Мы говорили о многом…

Она отчаянно пыталась нащупать в своих воспоминаниях что-нибудь конкретное, но ей не удавалось. Она смахнула со щеки слезу, как назойливую муху. И вдруг лицо ее оживилось.

— Мы говорили о духах. Да, речь шла о туалетной воде.

Мися ждала, молча благодаря Бога за то, что он услышал ее молитву.

В голосе Коко, странно монотонном, слышалось удивление — она словно удивлялась, что ее память вдруг снова заработала.

— В газете что-то писали об этом маньяке, убивавшем женщин, которого удалось схватить только потому, что одна свидетельница узнала его по запаху. Он пользовался духами «Мушуар» Жака Герлена. И мы с Боем говорили об уникальности этих духов. О том, не могу ли я предложить своим клиенткам туалетную воду от Шанель. Не в бутиках, а просто как подарок к Рождеству. Выпустить небольшую партию — сто флаконов.

Ее голос пресекся.

Мися понимала, что для Коко больше никогда не будет беззаботного праздника, который бы не омрачали мысли о гибели Боя. Опасаясь, что подруга опять погрузится в пучину скорби, она бойко затараторила:

— Правильно! Духи — это прекрасный подарок во все времена. Чудесная идея. Посмотри на Франсуа Коти — он на своем «Шипре» сделал состояние, потому что американские солдаты посылали домой из Франции, а потом еще и везли с собой миллионы флаконов этого «Шипра» в качестве сувенира. Твои клиентки полюбят туалетную воду от Шанель!

— Месье Коти — парфюмер. У него есть фабрика. А я всего лишь портниха…

— Не смеши меня, милая моя! — Мися все больше воодушевлялась удачно подвернувшейся темой. Отпустив руку Коко, она, возбужденно жестикулируя, продолжила: — Поль Пуаре тоже всего лишь модельер…

— Но великий…

— До сих пор слава Пуаре не мешала тебе развиваться как кутюрье. А теперь она и подавно не помеха для тебя. В духах главное — найти свою ноту, такую же неповторимую, как твоя мода. Никаких тяжелых ароматов! Никаких роз! Духи «Розина» Поля Пуаре — не что иное, как фантазия по мотивам его собственных идей. Это уже не последний крик. Ты добилась успеха потому что…

— …потому что рядом со мной был Бой.

Мися внутренне закатила глаза.

— Да, конечно, это тоже сыграло определенную роль. Но все же, Коко, позволь тебе напомнить, что он не создавал модели твоих платьев. Это были твои идеи. Очень современные идеи. Так что своим успехом ты обязана, прежде всего, именно этому обстоятельству. И если ты при выборе ароматов для туалетной воды будешь учитывать особенности своего стиля, ты создашь достойный памятник Бою!

Мися умолкла и, затаив дыхание, ожидала реакции Коко.

— Ты права. Я тоже уже думала об этом. Я закажу памятник Бою. Из камня. На месте его гибели. Своего рода храм памяти ему.

— Коко! Смотри в будущее! Не оглядывайся назад. Ради Боя. Ради меня. Ты просто не имеешь права сдаться.

Коко задумчиво провела рукой по волосам.

— Не спорю, туалетная вода от Шанель — идея неплохая. Боже, это ведь была мысль Боя — как же я могу не признать ее чудесной! Но мне это не по плечу. Я могу придумывать шляпы и шить платья, но у меня нет ни малейшего представления о работе парфюмера. А это особая, ни на что не похожая профессия. Одной мне не справиться. И я не знаю никого, кто мог бы поддержать меня в этом деле. Это должен быть человек, к которому я испытывала бы безграничное доверие. Бой помог бы мне. Но его нет, он ушел навсегда и не сможет вместе со мной найти мой аромат.

Мися сомневалась, что увлекавшийся искусством, хорошо разбиравшийся в литературе Артур Кэйпел хорошо подходил на роль человека, который посвятил бы Коко в тонкости работы химической лаборатории. Она решила взять дело в свои руки.

— Ивонн Коти — моя подруга. Ты ведь ее знаешь, не правда ли? Кажется, она даже одна из твоих клиенток? Как бы то ни было — я могла бы попросить ее поговорить со своим мужем. Франсуа Коти, несомненно, поможет тебе. Он настоящий джентльмен и не откажет женщине. Никто не сможет лучше посвятить тебя в секреты парфюмерии, чем он, величайший в мире производитель косметики.

— Бой тоже считал Франсуа Коти самым подходящим производителем для туалетной воды от Шанель, — пробормотала Коко.

— И он прав.

Коко посмотрела на Мисю своими огромными, загадочными глазами.

— Зачем такому занятому человеку, как месье Коти, тратить на меня время? Говорят, он тиран.

— Но очень обаятельный тиран, — ухмыльнулась Мися. — Понимаешь, и у такого человека, как Франсуа Коти, есть свои слабости. Ивонн говорила, что для него очень важно произвести впечатление. Он как великий герцог из «Пармской обители» Стендаля: чем известней человек, которого Коти может поразить своими достоинствами, тем лучше. А что может быть для него интересней в этом смысле, чем знаменитая женщина, которая хочет исполнить последнюю волю любимого в память о нем?

К удивлению Миси, бледные щеки Коко порозовели.

— Духи как намять о Бое… Это не совсем то, что я представляла себе, думая о памятнике.

— Если ты найдешь особый аромат, это будет настоящий памятник. Памятник вашей любви.

Мися сама удивилась своим словам. Как ей пришла в голову эта формулировка? Не иначе как ангел подсказал ей ее на ухо. Ничего лучше и не придумаешь, чтобы вырвать Коко из летаргии.

— Возможно. Да. Но тогда я и в самом деле должна найти совершенно необычный аромат.

— Ты придумаешь лучшие духи в мире, вот увидишь!

Мися сияла. Ей вдруг пришло в голову: нет ли в античной мифологии какого-нибудь божества благовоний? К сожалению, она этого не знала. Впрочем, есть или нет, не имеет значения — счастье Коко для нее слишком важно, чтобы в решении этого вопроса полагаться на земные силы. Мысленно она принесла горячую клятву всем богам, которые ей вспомнились.

— Прежде всего, я организую тебе встречу с Франсуа Коти. Уверена, после этого все станет гораздо проще.

Глава четвертая

Может ли аромат заполнить пустоту, стремительно поглощавшую ее, этот вакуум внутри? Габриэль задавала себе этот вопрос каждый день. Особенно во время визитов Миси, которой после их первого разговора об «О де Шанель» не терпелось приступить к осуществлению этой затеи. Миси навещала ее почти ежедневно, то дома, то в ателье — скрыться от подруги было невозможно.

Габриэль сомневалась, что это спонтанное решение — воплотить в жизнь идею Боя — правильное. Слишком быстро. Все это как-то слишком быстро. Она жила как во сне, не в силах противоречить Мисе с ее неуемной энергией, и чувствовала себя марионеткой. В руках судьбы, а может, Миси. Габриэль не спрашивала себя, зачем она каждое утро встает, выполняет свою привычную работу в ателье и каждый вечер снова ложится спать. Она больше ни в чем не видела смысла, но покорно выполняла все, что от нее требовалось. Изучала книги по ботанике и химии, которые Мися приносила ей стопками, не понимая при этом ни слова из прочитанного. Читала старые и новые газетные статьи о Франсуа Коти, которые Мися где-то раздобыла и для ее удобства аккуратно разложила по разным папкам. Она делала все это, последовательно, ответственно, машинально — будто вновь стала сиротой из приюта Обазин, исполнявшей все, что требовали монахини.

Наконец, уже стоя у ворот парфюмерной фабрики Франсуа Коти в парижском предместье Сюрен, Габриэль в который раз спросила себя, зачем сюда пришла — и опять не смогла ответить. Она посмотрела вокруг: в молочном свете позднего зимнего утра все казалось призрачным. В конечном счете все, что она делала, так или иначе было связано с Боем. Только с ним и ни с кем другим. Даже не с ней самой.

Ее взгляд упал на барельеф над воротами. Две женщины, с благоговением стоящие на коленях перед стеклянным сосудом. Таинственная, завораживающая картина. Может быть, это богини, сотворившие какой-то особый, магический аромат? Или, наоборот, земные женщины, преклоняющиеся перед божественным ароматом? Этот фирменный логотип создал Рене Лалик, такое же изображение она видела на письме, в котором директор размашистым почерком подтвердил ее встречу. Поклонение ароматам, созданным в стенах фабрики, — вот, наверное, что олицетворяет этот барельеф. Габриэль по привычке стала искать в ней магические числа — один, два, три, четыре, пять. Но ничего такого там не было.

Вдруг Габриэль кто-то нечаянно толкнул, и это вернуло ее в действительность. Группа молодых женщин пробежала мимо, торопясь и не замечая ее. Начинался рабочий день, к воротам фабрики со всех сторон стремились потоки сотрудниц. Габриэль уже знала, что здесь, в Сюрене, на Коти работало почти девять тысяч человек — в лабораториях, мастерских, упаковочных цехах и на стекольном заводе, — ровно половина из них женщины. За десять лет ему удалось построить настоящий центр но созданию ароматов, со временем поблизости расположились и другие предприятия, и сейчас весь этот индустриальный район на берегу Сены носил название «Город парфюмерии». Бой был прав: чтобы начать производство ее «О де Шанель», лучшего места и не придумать.

Поток людей увлек Габриэль за собой. Она шла за остальными, слившись с толпой. Несмотря на свой дорогой элегантный костюм, в целом она не сильно отличалась от работниц господина Коти. Те, кто следили за модой и новыми веяниями, носили юбки чуть ниже колен и коротко стриженные волосы, а обладательницы пышных форм умело скрывали их специальными бюстгальтерами. Этот стиль создала Габриэль, будучи Коко Шанель, — стиль, подаривший послевоенному миру новое поколение женщин, уверенных в себе и независимых. И сейчас Габриэль своими глазами увидела, что, оказывается, ее стиля придерживались во всех слоях общества.

Это открытие заставило ее сердце забиться сильнее, радость и гордость наполнили душу, на мгновение заставив забыть о печали. Давно утраченные и вновь ожившие чувства согревали лучше отороченного мехом пальто, накинутого на плечи.

Дирекция «парфюмерной империи» располагалась на окраине заводской территории, в особняке с многозначительным названием «Ла сурс» — «Источник». Двухэтажное здание в стиле прованс с красной деревянной кровлей и коваными балюстрадами. Более чем скромная постройка для человека, коллекционирующего роскошные дворцы в стиле рококо и ренессанс с таким же увлечением, с каким другие мужчины собирают почтовые марки. Здание понравилось Габриэль, потому что спесь и хвастовство она презирала. Возможно, они с ним и правда найдут общий язык. Как ни странно, внутри пахло вовсе не духами, пудрой или помадой, успевшими прославиться на весь мир. Строго говоря, в сдержанно-элегантном вестибюле административного здания не пахло ничем вдохновляющим — разве что зимним воздухом и сыростью от мокрой верхней одежды сотрудников, пересекавших помещение по пути к своему рабочему месту. Габриэль была слегка разочарована, но утешила себя тем, что обрезки тканей, смятые выкройки и булавки, разбросанные повсюду в ее ателье, тоже ничего не говорят посетителю о моделях одежды, которые там создаются.

Ей пришлось немного подождать, после чего ее провели в «святая святых». Кабинет директора был обставлен шикарной деревянной мебелью, а стены украшены картинами — явно очень ценными, но не знакомыми Габриэль. Рядом с письменным столом стоял внушительного размера шкаф, заполненный коробочками и флаконами из восхитительного стекла, сверкающими в лучах света как драгоценные камни и эффектно выделяющимися на фоне обычных лекарственных склянок, стоящих тут же. Габриэль знала, что это творения Рене Лалика, чье имя уже несколько десятилетий было у всех на устах, а украшения, созданные им для актрисы Сары Бернар, превратили его в настоящую легенду.

— Прошу меня простить за то, что заставил вас ждать, — произнес Франсуа Коти вместо приветствия и поднес ее руку к губам. Габриэль уже видела его на деловых приемах и мысленно окрестила Наполеоном. Не только из-за могущества, но и из-за происхождения: он тоже уроженец Корсики, поговаривали даже о его родстве с семьей Бонапарта. Великий повелитель маленького роста с репутацией донжуана и, конечно же, ценителя роскоши. Ходила легенда, будто он носит пригоршню бриллиантов в кармане брюк и перебирает их, словно камушки.

— Признаюсь, у нас тут сейчас творится что-то невообразимое, — продолжил он, задержав ее руку в своей чуть дольше положенного. — Мой поставщик не справляется со спросом. Мы изготавливаем сто тысяч флаконов в день, и это, безусловно, серьезное испытание для всех нас. Однако я не намерен сокращать производство парфюмерии из-за того, что Лалик не в состоянии удовлетворить потребности моих покупательниц.

Вскользь упомянутая цифра была, разумеется, не случайной: таким образом он ненавязчиво давал посетительнице понять, что управляет империей.

«Хочет произвести впечатление», — отметила она про себя, одарив его вежливой улыбкой.

— Разумеется, я очень ценю то, что, несмотря на все это, вы уделили мне время.

— В будущем я намерен сам разрабатывать и производить флаконы. Это упростит производственный процесс. Я как раз только что продиктовал секретарше письмо с соответствующей информацией, завтра его разошлют моим клиентам. Вы первая, кто узнал о моих планах, мадемуазель Шанель.

— Это для меня честь.

Его лицо просияло.

— Прошу, присаживайтесь, пожалуйста.

Утонув в одном из мягких кресел, она мысленно сформулировала свою первую задачу. Нужно придумать для ее духов красивый флакон и поискать небольшой стекольный завод для его изготовления. Трудности, с которыми столкнулся Рене Лалик в сотрудничестве с Франсуа Коти, ее не касались: Габриэль не собиралась производить «О де Шанель» в большом количестве. Они с Боем думали, что духи могли бы стать приятным подарком к Рождеству для особых, самых важных клиенток, не более того. Это значит, что понадобится меньше сотни экземпляров.

Коти предложил ей кофе, она с благодарностью согласилась. За этим последовала обычная светская беседа на ничем не примечательные темы: Коти с грустью высказался по поводу кончины писателя Поля Адама, Габриэль пожаловалась на слишком теплую погоду и сырость. Наконец она перешла к делу и сообщила ему причину своего визита. Парфюмер кивнул: он уже знал кое-какие подробности от своей жены, которая говорила с Мисей. Внимательно выслушав Габриэль, он учтивым тоном произнес:

— Я почту за честь создать аромат для вас, мадемуазель Шанель. Уверен, наше сотрудничество будет плодотворным.

— Я здесь как раз за этим.

— Мой девиз таков: предложите женщине самый лучший продукт, создайте для него совершенный флакон, продавайте его по разумной цене — и вы получите рынок сбыта, равного которому мир ещё не видел.

— Видите ли, мне нужен подарок для моих клиенток, а вовсе не рынок сбыта.

Едва уловимым движением руки он отмахнулся от этого замечания:

— Ну, разумеется. Положитесь на меня…

— Благодарю вас, месье, — перебила она его самым любезным тоном. — Но я сразу хотела бы подчеркнуть, что хочу принимать участие в процессе создания аромата, начиная с самых первых шагов.

Он растерянно посмотрел на нее.

— Как вы себе это представляете? Вы же не химик, вы…

— Да, вы правы, — вновь прервала она его, — я, конечно же, не собираюсь вмешиваться в работу специалистов. — Она улыбнулась и продолжила: — Но я бы хотела иметь возможность наблюдать за производственным процессом, изучить состав изделия и технологию изготовления. Для меня это не просто туалетная вода — это нечто глубоко личное.

— Да-да, это всегда глубоко личное, мадемуазель Шанель, поверьте. Если бы мы не чувствовали аромат сердцем, запахи не обладали бы такой магией. Восхищение рождается вот здесь, — он похлопал себя ладонью по груди. — А вовсе не тут, — добавил он, коснувшись виска указательным пальцем. — Однако, чтобы осуществить вашу задумку, нужно сразу прояснить несколько важных моментов. Что вы можете сказать про свой нос?

Она непроизвольно поднесла руку к лицу.

— Про нос?..

— Позвольте, я объясню.

Он встал, подошел к шкафу, взял с полки флакон и три аптечные склянки, отнес все это в своих широких ладонях к столику, где они сидели, и поставил рядом с кофейными чашками. Открыв флакон, он протянул ей стеклянную пробку:

— Какой запах вы чувствуете?

Она понюхала. Ответить было не сложно — этот запах ни с чем не спутаешь, она узнала его.

— Это «Шипр».

— Да, это мои духи. Самый знаменитый аромат в мире. Я не сомневался, что вы его узнаете. Я имел в виду, какие нюансы вы чувствуете в нем.

— Жасмин… — Габриэль помедлила, раздумывая, говорит ли она это, потому что знает, или действительно чувствует пьянящую сладость жасмина? Она попыталась сосредоточиться, но различить другие ингредиенты не могла. — Запах пудры… Но больше всего я почему-то чувствую запах леса.

— Недурно. Весьма недурно, мадемуазель Шанель, — одобрительно произнес он. — Но над вашим носом еще нужно поработать. Верхней нотой тут действительно является жасмин, его дополняют пачули, ветивер, сандал, бергамот и дубовый мох. Парфюмерная композиция — вот главный секрет современных духов. В нашем арсенале сотни тысяч таких композиций, но вот выбрать верную формулу — это и есть настоящее искусство. Поэтому прежде, чем погружаться в творческий процесс, вам предстоит во многом разобраться.

Он что, всерьез полагает, что она пойдет учиться на химика?

— Да, я понимаю, как трудно овладеть профессией парфюмера, — сказала она вслух, а про себя добавила: «Но ничто не может быть трудным настолько, чтобы хотя бы не попытаться». Бой всегда восхищался мужеством, с которым она осваивала то, перед чем пасовали другие женщины. Чтобы произвести впечатление на Этьена Бальсана и его друзей, она всего за пару дней научилась ездить верхом и вскоре держалась в седле так, будто была прирожденной наездницей. Хотя никогда не испытывала какой-то особой симпатии к лошадям.

Коти взял пробку у нее из рук и закрыл флакон, вернув ее мысли в настоящее. Он вытащил пробку одной из аптечных склянок и протянул ей:

— Как по-вашему, что это?

Этот сильный, пряно-сладкий запах она хорошо знала.

— Сандаловое дерево! — воскликнула она.

— Верно, — он протянул ей пробку от следующего флакончика. — Теперь попробуйте это.

Габриэль ожидала, что в этот раз задача будет сложнее, но… Боже мой, что происходит? Ее нос не чувствовал ровным счетом ничего, как во время сильного насморка. На секунду ей показалось, что она уловила запах цитрусовых, но настолько слабый, что он тут же исчез. Может быть, Коти так ее проверяет — предложив вещество без запаха? Она покачала головой:

— Я не знаю, что это.

— Разумеется, не знаете.

Секунду Габриэль не могла решить, что лучше — непринужденно улыбаться или выглядеть раздосадованной из-за того, что он поставил ее в такое положение. Ну хорошо, пусть играет роль строгого экзаменатора, если ему так угодно. Как это глупо с его стороны.

— Видите ли, нос перестает различать что-либо после трех интенсивных ароматов, а если это духи, то и того раньше. Это бергамот, — спокойно произнес Коти.

Он протянул руку к старинной фарфоровой шкатулке с золотым орнаментом, стоявшей тут же на столике. Габриэль решила, что в ней он хранит сигары, но, когда он открыл крышку, ее ждал сюрприз.

— Прошу вас, мадемуазель Шанель. Понюхайте эти кофейные зерна. Это кофе высшего сорта, его аромат освежит ваше обоняние.

Сколько всего еще нужно узнать, пронеслось у нее в голове, когда она, последовав его совету, глубоко вдохнула запах кофе. Результат оказался поразительным. Ее нос снова задышал, притупившееся обоняние было готово к новым парфюмерным экспериментам. «Буду тренироваться, — решила она про себя. — Точно так же, как взобралась на лошадь и поехала, буду изучать запахи». Когда Габриэль училась ездить верхом, она и не подозревала, что вскоре встретит свою любовь в лице игрока в поло. Теперь же ей хотелось отточить свое обоняние настолько, чтобы увековечить эту любовь. Чувственный, свежий, неувядающий — вот каким должен быть аромат от Шанель, теперь она это знала. Габриэль улыбнулась — как бы то ни было, своими объяснениями Коти помог ей увидеть главное.

Тем временем он продолжал свою лекцию, предлагая ей все новые ароматы и перечисляя названия эссенций, о существовании которых Габриэль даже не слышала, несмотря на то что тщательно подготовилась к этому визиту. Помимо уже знакомых ей понятий вроде «верхние ноты» и «сердце аромата», Коти говорил об аккордах и парфюмерных группах. Она слушала молча и очень внимательно, впитывая каждое слово, как всегда, когда хотела узнать что-то новое. Оказалось, что главная проблема для химиков заключалась в том, чтобы создавать стойкое соединение туалетной воды с кожей ее владелицы — большинство веществ слишком быстро разлагаются под действием кислорода. Поэтому многие парфюмеры сейчас активно экспериментировали, делая «носителями» натуральных ароматов синтетические вещества.

— Но вряд ли из этого что-то получится, — утверждал Коти. — Слишком дорого. Производство больших объемов будет стоить баснословных денег.

Затем он пригласил ее на экскурсию по фабрике. По пути он рассказывал, что лучшие сорта роз и жасмина произрастают на юге Франции, поэтому в Грасе он владеет специальным сортировочным цехом.

— Каждый день около сотни женщин собирают там самые лучшие бутоны для дистилляции, ну а здесь мы уже работаем с ее результатом.

Помещения, через которые они проходили, поражали своей чистотой и почти медицинской стерильностью. У Габриэль возникло ощущение, будто они в больнице, и не только оттого, что на всех сотрудницах были белые халаты. Сквозь приоткрытую дверь она увидела огромный зал, уставленный, на сколько хватало глаз, длинными столами, за которыми сотни женщин сосредоточенно выполняли одно и то же действие: вынимали стеклянный флакон из ящика и, внимательно его изучив, ставили в другой ящик.

— Строгий контроль — единственный путь к совершенству, — произнес Коти, заметив ее взгляд.

В следующем помещении громоздились коробки и упаковочный материал, мужчины в такой же стерильно чистой рабочей одежде готовили продукцию к отправке. Масштаб всего этого был поистине впечатляющим.

I — А вот здесь наша лаборатория. — Коти распахнул следующую дверь. — Прошу вас, проходите. В ближайшем будущем вам придется провести здесь немало времени. — Он подмигнул ей и жестом пригласил войти.

Габриэль вошла внутрь и тут же словно провалилась в густое ароматное облако. Запахи, которые во всей «парфюмерной империи» до этого не ощущались нигде, тут обволакивали все вокруг. Казалось, в воздухе лаборатории смешались сразу все возможные ароматы — те, что были в закрытых флаконах, аптечных склянках и пробирках, и те, что сосредоточенно смешивали химики на светлых чистых рабочих столах. Она почувствовала тяжесть в висках и подступающую головную боль. Глядя на работающих здесь мужчин и их ассистенток в белых халатах, она спрашивала себя, как им только удается различать составляющие духов в этой атмосфере? Словно прочитав ее мысли, Коти произнес:

— Нос профессионала способен концентрироваться на каком-то определенном запахе. Но это не всегда необходимо. Часто сердце аромата создается по химической формуле, и в этом случае обоняние играет второстепенную роль. Впрочем, мы еще поговорим обо всем этом, когда вы станете моей ученицей.

Кончиками пальцев Габриэль потерла переносицу и покорно кивнула.

Глава пятая

Мися подробно расспрашивала Коко о каждом ее шаге на пути изощрения обоняния. Они регулярно встречались в парфюмерном отделе «Галери Лафайет», где был огромный выбор духов. Более подходящей атмосферы для «докладов» Коко, звучавших уже вполне профессионально, было не найти. Мися любила тяжелые облака всевозможных ароматов над выставленными товарами и мерцание флаконов. Коко как раз рассказывала о том, что знаменитые духи «Жики», которые уже несколько десятилетий остаются одними из самых популярных ароматов братьев Герлен, состоят из пачули и ванили.

— Как в аромате выражается эротика? — спросила она вдруг Мисю через стол, заставленный сверкающими флаконами.

— В мускусе, — не думая, растерянно ответила та, застигнутая ее вопросом врасплох. — Сексуальность всегда пахнет мускусом.

— Я не собираюсь открывать бордель, я хочу придумать духи.

Мися удивленно подняла брови. Коко совсем недавно говорила ей, что духи — это всегда своего рода некое послание женщины. Не означают ли эти поиски чувственной формулы, что в жизни Коко появился новый мужчина? Это был бы верх мечтаний Миси. Но она не могла себе представить, что та незаметно от нее завела роман. Да и где Коко могла встретить подходящего кавалера? Ведь она выходила из дома только для того, чтобы отправиться на работу или в свой «университет парфюмерии». В обществе она появлялась лишь изредка — на каком-нибудь званом ужине или на балу, когда ее присутствие было абсолютно необходимо для дома мод Шанель. В остальное время она сторонилась даже самых близких друзей. Только с ней, Мисей, она поддерживала тесный контакт. Со дня гибели Боя прошло уже три месяца, но Коко по-прежнему оставалась отрешенной от мира, который продолжал существовать без него.

— Ну, значит, не мускус, — ответила Мися машинально, наугад взяв флакончик с пробными духами и открыв его. На нее повеяло запахом розы, жасмина и персика.

— Современная женщина должна быть верна своей сексуальности. Современность — главная черта моей моды, поэтому она должна найти отражение и в новых духах. — Коко судорожно глотнула. — Я хочу, чтобы моя чувственная связь с Боем стала одной из главных составляющих этих духов. Поэтому для меня так важна здесь эротика.

Мися вздохнула. Никакого нового любовника. Она уже подумала, не поддалась ли Коко обаянию Франсуа Коти. Лишь немногим женщинам удавалось устоять перед его чарами. Похоже, Коко — одна из них. А может, Коти остановила ее одержимость идеей создать памятник возлюбленному таким необычным способом. Какому мужчине такое понравится.

Мися восхищалась ее самоотверженной любовью. Она сама любила Хосе Серта так, что пренебрегала своим собственным счастьем, и он заслуживал эту жертву.

В этом Мися была убеждена. А в отношении Артура Кэйпела у нее не было такой уверенности. Конечно, о мертвых плохо не говорят и даже не думают, но недавно обнародованное завещание в «Таймс» дало пишу для спекуляций не только сплетницам: главными наследниками состояния в размере семисот тысяч фунтов были, разумеется, его супруга и маленькая дочь; кое-что он оставил и своим сестрам. Пересуды вызвали суммы, завещанные Габриэль Шанель и некой принцессе Ивонн Джованне Санфеличе, во вдовстве Ивонн Виджиано, каждой из которых он оставил ровно по сорок тысяч фунтов. Теперь все общество занимал вопрос: может, он вел не двойную, а тройную жизнь? К тому же стало известно о второй беременности его вдовы. На самом ли деле он собирался расстаться с женой, как уверяла Коко? Или он безнадежно запутался в своих романах? Может, это вообще был не просто трагический случай?..

Мысль о возможном самоубийстве казалась еще большим грехом, чем злые сплетни. Мися испугалась собственной дерзости и, чтобы как-то отвлечься от амурного списка Артура Кэйпела, посмотрела на золотистую этикетку флакона, который только что понюхала: «Ми-цуко». Новые духи Герлена. Она медленно закрыла флакон пробкой, обдумывая ответ на монолог Коко.

— Я когда-то давно читала, что Клеопатра перед своей первой встречей с Марком Аврелием надушилась сандалом, а в своих покоях велела воскурить корицу, мирру и ладан. Может, это как раз те вещества, которые тебе нужны?

— Мадам Помпадур тоже прибегала к афродизиакам. Но главным образом к тем, которые можно есть.

Коко наконец улыбнулась. Тяжелые ароматы уже давили на Мисю, как и ее мрачные мысли. Пора на свежий воздух.

— Кстати о еде: как насчет того, чтобы немного перекусить? Я проголодалась. Может, съесть где-нибудь по парочке свежих устриц? Сезон устриц кончается.

Она взяла под руку Коко, словно желая силой вытащить ее из парфюмерного отдела. Но та, похоже, ничего не имела против маленькой пирушки.

— А за обедом я расскажу тебе о своем новом доме, — пообещала Коко.

Мися, уже направившаяся к выходу, застыла на месте как вкопанная.

— Ты собираешься переезжать?..

— Я нашла в Гарше прекрасную виллу, совсем рядом с моим старым домом, — небрежно ответила Коко. — Это лучшее вложение денег, которые мне завещал Бой.

Мися не могла понять, рада ли планам Коко или огорчена тем, что только сейчас о них узнала. В первое мгновение она почувствовала обиду.

— Зачем же делать из этого тайну?

— Я вовсе не делаю из этого тайну. Как раз наоборот, рассказываю тебе о своем новом доме. И прошу твоей помощи в его обустройстве. Ну, идем же наконец, Мися! Я предлагаю «Кафе де ля Пэ». Там наверняка еще есть устрицы. А потом подумаем, когда тебе будет удобней посмотреть виллу.

Да, Коко смотрит вперед, подумала Мися. Наконец-то. Но, энергичным шагом выходя из магазина с Коко, она еще не догадывалась об истинных причинах приобретения нового дома.

— Что ты купила?! — переспросила Мися изумленно и в то же время возмущенно.

Ее слова гулким эхом отдались в голых стенах еще пустой гостиной. Для Габриэль ее реакция стала полной неожиданностью. Что такого в том, что она купила дом Боя? Вместе с текстом завещания «Таймс» опубликовала и имена всех владельцев этой виллы неподалеку от «Миланез». Прочитав о вилле в газете, она сначала удивилась, потому что ничего о ней не знала. Потом поручила одному маклеру навести справки. В конце концов выяснилось, что месье Кэйпел лишь недавно стал владельцем «Бель Респиро». Он купил эту удивительно красивую, скромную на вид, но очень стильную четырехэтажную виллу для нее, в этом Габриэль была абсолютно уверена. Для кого же еще? Наверное, в подарок на Рождество. Он не успел оформить дом на ее имя, и она получила его другим способом. Продажная стоимость составила сорок тысяч фунтов, и вдова Боя узнала имя покупателя, действующего через адвоката, лишь увидев подпись в договоре о купле-продаже. Габриэль пришлось прибегнуть к этой мере предосторожности, чтобы Диана из ревности не аннулировала сделку.

— «Миланез» мне не принадлежит, я ее просто снимаю, — пояснила она спокойным голосом, хотя ее огорчило то, что Мися восприняла новость без восторга.

Правда, она не могла не признаться себе, что сознательно утаила от подруги свои планы по приобретению виллы. Поэтому и рассказала ей о причинах этого шага и связанных с ним обстоятельствах только теперь, во время первого визита Миси на виллу, поставив ее перед свершившимся фактом. Она опасалась, что Мися, Хосе Серт и другие друзья станут отговаривать ее от этой затеи.

— Приобретение этой виллы — лучшее вложение денег, оставленных мне Боем, — упрямо повторила она.

— Почему ты не купила дом на Лазурном берегу? — почти прошипела Мися.

— Я выгодно вложила деньги, — не сдавалась Габриэль.

— Перестань жить прошлым! Ты должна освобождаться от воспоминаний, а не цепляться за них и не прятаться за ними. В буквальном смысле этого слова. Коко, ты должна жить!

Габриэль не ожидала, что раздражение Миси причинит ей такую боль.

— Я не хочу освобождаться от воспоминаний. И я живу. Даже очень хорошо. Ты же видишь.

Они смотрели друг на друга, и в глазах их горел огонь непримиримости.

Конечно, Габриэль понимала, что Мися в какой-то мере права. Но ее жизнь никогда уже не вернется в прежнее, светлое русло, какие бы усилия ни предпринимала подруга. Дом, который выбрал и купил для нее Бой, нес на себе печать его вкуса и взглядов. Эта атмосфера отчасти заменила бы Габриэль чувство защищенности, которое она испытывала только в его объятиях. Она не могла отдать в чужие руки его последнее приобретение, это казалось своего рода предательством. Но ничего этого она не сказала, боясь, что одно неверное слово — и Мися уйдет, даже не попрощавшись.

Так и не дождавшись ответа от подруги, Габриэль наконец сделала над собой усилие и произнесла примирительным тоном:

— У меня уже есть кое-какие мысли по поводу обстановки. Все будет выдержано в светлых тонах в сочетании с темным деревом. Что ты на это скажешь?

Мися равнодушно пожала плечами, но в ее глазах загорелся интерес.

— Черное и белое. Да. Пожалуй, это может быть очень эффектно.

— Я хочу и дом покрасить в белый цвет, а ставни покрыть черным лаком, — оживленно продолжила Габриэль.

— Черные ставни? — В глазах Миси опять появилось удавление и растерянность. — Я тебя умоляю. Это уж чересчур. Это вызов всем традициям.

«Это знак моей вечной скорби», — мелькнуло в голове у Габриэль, а вслух она сказала:

— Мне всегда было наплевать на приличия и традиции.

Губы Миси дрогнули.

— Соседа тебя возненавидят.

В глазах Габриэль вспыхнуло упрямство.

— Я знаю.

— А вот я тебя люблю и подарю тебе такое элегантное и изысканное оформление, какое этому дому и не снилось! — заявила Мися и раскрыла Габриэль объятия.

На мгновение пустая гостиная вновь огласилась смехом подруг.