Коктейль для троих

Глава 7

Вопреки всем ожиданиям утро следующего дня оказалось безоблачным и ясным; в воздухе ощутимо запахло весной. По дороге в редакцию Роксана заглянула в цветочный магазин и выбрала по каталогу (там оказался специальный раздел «Для молодых мам») огромный букет белых лилий.

– Девочка или мальчик? – деловито осведомилась продавщица, вводя заказ в компьютер.

– Девочка,– ответила Роксана и широко улыбнулась.– Люси Сара Хелен… Каково, а?

– ЛСХ,– сказала продавщица.– Похоже на название наркотика.

Роксана обиженно поджала губы и протянула продавщице кредитную карточку.

– Цветы отправят сегодня после обеда,– сказала та.

– Вот и отлично,– кивнула Роксана.

Она живо представила себе, как Мэгги с румянцем во всю щеку и с ребенком на руках полулежит на белоснежных крахмальных простынях в окружении корзин с цветами, такую картинку она видела в одной из брошюрок для беременных, с которыми Мэгги в последнее время не расставалась. «Да,– подумала Роксана,– именно так все и обстоит: Мэгги спокойно лежит на кровати, а Джайлс с любовью смотрит на нее и младенца». Что-то похожее на зависть кольнуло ее в сердце, и Роксана поспешила отогнать от себя видение.

– Распишитесь вот здесь,– сказала продавщица, протягивая ей квитанцию.– А вот здесь можете написать несколько слов для роженицы. Мы приложим к вашему букету поздравительную открытку, на которой будет напечатано все, что вы захотите. Только не больше десяти слов, а то не поместится.

Роксана достала шариковую ручку и задумалась.

– Столько слов может не поместиться,– с сомнением покачала головой продавщица.

– В таком случае возьмите две открытки,– резко сказала Роксана.

Ей внезапно захотелось как можно скорее выйти из магазина, в котором слишком сильно пахло Цветами, а стены пестрели открытками с фотографиями мордастых младенцев.

Когда Роксана открыла дверь, с висевшей под потолком свадебной гирлянды ей на голову упал белый лепесток, и она раздраженно смахнула его.

Первым, что увидела Роксана, войдя в редакцию, была Кэндис. Скрестив ноги, она сидела на полу и что-то вдохновенно чертила на листе бумаги. Рядом с ней стояла белокурая девушка, которую Роксана сразу узнала – это была та самая официантка из «Манхэттена».

Кэндис заметила ее не сразу, и несколько мгновений Роксана внимательно наблюдала за обеими. Действительно ли Хизер использует Кэндис в своих целях? Внешне девчонка выглядела достаточно безвредно – у нее был курносый носик, слегка присыпанный веснушками, и широкая, приветливая улыбка. Но серые глаза смотрели на редкость холодно; когда же Хизер не улыбалась, в очертаниях ее подбородка появлялось что-то упрямое, тяжелое, злое.

Неожиданно она подняла голову и встретилась с Роксаной взглядом. Глаза Хизер странно заблестели, но это продолжалось какие-то доли мгновения. Широко улыбнувшись, она сказала:

– Привет! Вы, наверное, меня не помните?

– Почему же, помню.– Роксана не улыбнулась.– Хизер, кажется? Хизер Трелони из «Манхэттена».

– Да, это я.– Хотя упоминание о баре не могло быть ей приятно, улыбка Хизер стала еще приветливее.– А вы – Рокси?

Подобная фамильярность была Роксане не по душе, но поставить Хизер на место она не успела. Кэндис наконец-то оторвалась от бумаг и взглянула на нее.

– Роксана! – воскликнула она, просияв.– Как я рада тебя видеть! Ты уже знаешь о Мэгги? Замечательно, правда?

– Правда,– кивнула Роксана.– Тебе Джайлс сказал?

– Да, он позвонил мне вчера вечером. У него был такой голос, словно он на седьмом небе от счастья. Мне даже показалось, он немного выпил на радостях.– Кэндис показала кончиком карандаша на расстеленный по полу лист бумаги.– Мы готовим для Мэгги оригинальную поздравительную открытку. Художники ее напечатают, потом мы все распишемся и отправим ей с курьером. Как тебе идея?

– Идея замечательная,– согласилась Роксана, с любовью глядя на подругу.– Мэгги будет в восторге.

– Ладно, пора идти к художникам.– Кэндис поднялась с пола.– Ты ведь помнишь Хизер? – спросила она.

– Конечно, помню,– кивнула Роксана.– Мэгги мне все рассказала. Я и не знала, что ты умеешь действовать так по-ковбойски: бах-бах – и в дамки!

Просто обстоятельства сложились удачно.– Кэндис слегка порозовела и бросила быстрый взгляд на Хизер.– Нам очень повезло… – Она подняла с пола бумагу.– В общем, подождите меня, девочки, я быстро.

Она ушла, а Роксана и Хизер некоторое время молчали, внимательно разглядывая друг друга. Наконец Роксана спросила:

– Ну и как тебе нравится новая работа, Хизер?

– Очень нравится,– серьезно ответила Хизер. Она казалась совершенно спокойной, и только без конца теребила длинный белокурый локон, накручивая его на палец.– Я просто счастлива, что мне представилась такая возможность.

– Я слышала, теперь ты живешь у Кэндис? – задала Роксана следующий вопрос.

И снова во взгляде Хизер промелькнуло что-то злое, неприятное. Впрочем, она мгновенно справилась с собой.

– Да,– ответила она.– Кэндис была очень добра.

– Добра, вот как? – заметила Роксана самым светским тоном.– Впрочем, меня это не удивляет. Я хорошо знаю Кэндис, она – человек очень порядочный и щедрый. И ей очень трудно отказать кому бы то ни было.

– Правда? – с невозмутимым видом проговорила Хизер.

Правда. Удивительно, как ты до сих пор этого не заметила.– Некоторое время Роксана небрежно разглядывала свой маникюр, потом добавила: – Иногда Кэндис бывает даже слишком добра. Но к счастью, у нее есть подруги – я в том числе,– которые о ней беспокоятся и следят, чтобы никто не воспользовался ее добротой в корыстных целях.

– Вы считаете, Кэндис грозит такая опасность? – Хизер приторно улыбнулась.– А у меня сложилось впечатление, что Кэндис вполне способна сама о себе позаботиться. Ведь ей уже довольно давно исполнилось шестнадцать, верно? Кроме того, теперь Кэндис не одна – у нее есть я. Но спасибо, что предупредили: теперь я тоже буду следить, чтобы никто не воспользовался ее доверчивостью и мягкосердечием.

«Вот это да! – подумала Роксана почти с восхищением.– А девчонка-то, оказывается, та еще штучка. Такой палец в рот не клади!»

– Значит, ты никогда раньше не работала в журнале или в газете? – спросила она, меняя тему.

– Нет,– беспечно ответила Хизер.

– Но мне сказали, ты очень неплохо пишешь,– заметила Роксана.– На Ральфа Оллсопа, во всяком случае, твои работы произвели благоприятное впечатление.

Она внимательно наблюдала за реакцией Хизер и сразу заметила, как ее шея покрылась бледно-розовыми пятнами, которые, впрочем, исчезли так же быстро, как появились.

– Вероятно.– Хизер пожала плечами.– Я все же успела чему-то научиться, когда была на курсах художественного письма.

– Что ж, Хизер, рада видеть тебя в команде,– сказала Роксана.– Надеюсь, мы будем часто встречаться.

Потом Хизер отправилась в кабинет Джастина, и Роксана проводила ее взглядом. Сквозь стеклянную часть стены ей было хорошо видно, что происходит в кабинете и. о. ведущего редактора. Когда Хизер вошла, Джастин оторвался от бумаг и широко улыбнулся. «Типичная мужская реакция,– подумала Роксана с отвращением. Несомненно, Джастин сразу заметил смазливую мордашку новой сотрудницы и теперь вовсю распускал перед ней перья.

Присев на край стола, Роксана еще некоторое время наблюдала за Хизер сквозь стекло, пытаясь понять, что же она собой представляет. Хизер была молода и хороша собой; возможно, у нее действительно были кое-какие способности. Словом, на первый взгляд все было в порядке, однако Роксана продолжала испытывать к Хизер какую-то необъяснимую неприязнь. «Почему? – спросила она себя.– Может, я просто-напросто завидую ее молодости? Ну уж нет, только не это!»

В это время вернулась Кэндис. В руках у нее была пачка корректурных оттисков.

– Ну, как дела? – спросила она бодро.

– Слушай, давай закатимся куда-нибудь после работы и выпьем по коктейлю,– предложила Роксана, улыбнувшись подруге.

Я не могу! – искренне огорчилась Кэндис.– Я обещала Хизер проехаться с ней по магазинам. Мы хотим подыскать для Мэгги какой-нибудь подарок.

– Ну, тогда в другой раз,– легко согласилась Роксана.

Она смотрела, как Кэндис тоже вошла в кабинет Джастина и, улыбнувшись Хизер, начала что-то говорить. Отвечая ей, Джастин хмурился, размахивал в воздухе листами корректурных оттисков. Кэндис сначала только кивала, потом тоже начала жестикулировать. Минут через пять оба успокоились и, разложив корректуру на столе, склонились над ней. Оставшаяся не у дел Хизер несколько раз переступила с ноги на ногу, потом вдруг обернулась через плечо и посмотрела на Роксану с такой уверенностью и с таким вызовом, что та, не выдержав, отвернулась, хотя обычно ее было очень нелегко смутить.

– Роксана! – окликнул ее Джастин, выглянув из дверей кабинета.– Можно тебя на минутку? Мне хотелось бы, чтобы ты тоже на это взглянула…

– Сейчас, только схожу кое-куда,– ответила Роксана и, повернувшись, вышла из редакции.

Не дожидаясь лифта, она поднялась этажом выше и, пройдя по коридору, оказалась в приемной Ральфа Оллсопа.

– Дженнет,– обратилась она к пожилой секретарше,– мне нужно повидать Ральфа. Он меня примет?

Его нет, Рокси,– ответила Дженнет, ненадолго оторвавшись от своего вязания.– И не будет – он уехал на весь день. Если ты насчет ребенка Мэгги, то Ральф уже знает – я сказала ему об этом еще утром. Он был очень рад, и имя ему тоже понравилось. «Люси – очень красиво»,– так он сказал. Мне тоже нравится Люси, но ведь дело не в имени! Главное, наша Мэгги стала мамой. Я решила связать для маленькой теплую кофточку, а Дорин обещала связать носки.

– Правда? – удивилась Роксана, глядя на моток лимонно-желтой шерсти с таким видом, словно это была невесть какая редкость.– Но это же, наверное, очень трудно!

– Пустяки! – отмахнулась Дженнет и снова защелкала спицами.– К тому же Мэгги, наверное, не захочет наряжать девочку в покупные кофточки. А если мне хватит шерсти, я свяжу еще и штанишки.

«Какая разница? – подумала Роксана.– Почему носки и кофточки ручной вязки обязательно должны быть лучше фабричных?» Впрочем, она тут же вспомнила, что пришла сюда вовсе не затем, чтобы беседовать о детской одежде.

– Послушайте, Дженнет, можно мне вас кое о чем спросить?

– Конечно, можно,– быстро ответила Дженнет.– Но это не значит, что я отвечу. Я знаю, что можно, а что нельзя, милочка!

Роксана улыбнулась:

– Никаких секретов я выпытывать не собираюсь. Я просто… Скажите, Дженнет, Ральф ничего не говорил вам об этой новенькой девочке, которая будет работать у нас помощником секретаря редакции?

– Да нет, в общем-то…– Дженнет пожала плечами.– Он только предупредил, что берет ее на это место и что я должна дать распоряжение в бухгалтерию.

Роксана слегка нахмурилась:

– Удивительно, что Ральф все это решил так быстро.

– Он сказал, что у нее богатое чувство юмора. Она написала очень острую критическую статью про лондонский общественный транспорт.

– Вот как? – Роксана удивленно приподняла брови.– И что, эта статья действительно так хороша?

– По-моему, да,– кивнула Дженнет.– Ральф дал мне копию, чтобы я тоже прочла. Статья называется «Лондонская душегубка». Куда же я ее дела? – Отложив вязанье, Дженнет принялась рыться в ящике стола.– Вот,– сказала она наконец.– Возьми, почитай – я уверена, тебе тоже понравится.

– Сомневаюсь,– пробормотала Роксана и, бросив взгляд на статью, спрятала ее в сумочку.– Как бы там ни было, спасибо.

– Передай при случае мои поздравления Мэгги,– добавила Дженнет, снова принимаясь за вязание.– Надеюсь, она скоро освоится со своим новым положением молодой мамы.

– Освоится? – удивленно переспросила Роксана.– Я уверена, у Мэгги все в полном порядке – ведь она так этого ждала!

Чей-то голос, звавший ее по имени, заставил Мэгги очнуться от тревожного сна, в котором она гналась за чем-то невидимым, безымянным. С трудом разлепив веки, она несколько раз моргнула, прогоняя остатки сна, и тут же прищурилась от яркого света лампы, бившего прямо в глаза.

– Мэгги?

Повернувшись на звук, она увидела Пэдди, стоявшую в ногах больничной койки с огромным букетом лилий в руках.

– Извини, что разбудила. Мне показалось, ты не спишь,– сказала Пэдди жизнерадостно.– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо,– ответила Мэгги хрипло. Морщась от боли, она села на кровати и отбросила с лица спутанные волосы.– Который час?

– Четыре часа,– сказала Пэдди, поглядев на наручные часики.– Если точнее, то начало пятого. Джайлс тоже здесь, он сейчас придет.

– Замечательно…– прошептала Мэгги.

Джайлса вместе с другими посетителями выставили из палаты два часа назад, чтобы дать молодым мамам хоть немного отдохнуть. После этого Мэгги некоторое время лежала, напряженно прислушиваясь, не заплачет ли Люси, и незаметно для себя заснула. По ее подсчетам, она все-таки спала часа полтора, но, несмотря на это, совсем не чувствовала себя отдохнувшей. Она ощущала страшную слабость, руки и ноги ломило, перед глазами все плыло, а мысли путались.

– А как поживает моя маленькая внучка? – просюсюкала Пэдди, заглядывая в пластиковую колыбельку, стоявшую рядом с койкой Мэгги.– Смотри, она спит, как ангелочек! Ну, не прелесть ли? Ах ты, мой ягненочек!

– Зато она не спала почти всю ночь,– злобно сказала Мэгги, дрожащими руками наливая стакан воды.

– Правда? – Пэдди лучезарно улыбнулась.– Должно быть, она хотела кушать, моя ласточка!

В ответ Мэгги только вздохнула и покосилась на дочь. В складках одеяла едва виднелось сморщенное обезьянье личико Люси Сары Хелен Дрейкфорд. Девочка спала. Она была абсолютно неподвижной и оттого казалась ненастоящей. Впрочем, все, что произошло с Мэгги за прошедшие часы, вряд ли могло быть на самом деле. Она, как Алиса, провалившаяся в кроличью нору, вдруг очутилась в каком-то ином, нереальном мире и, как выяснилось, была совершенно не подготовлена к этому переходу.

Да, она накупила целую кучу популярных медицинских брошюр, но по-настоящему прочла только одну. Ей казалось, этого будет достаточно. Впрочем, сейчас Мэгги была уверена, что вряд ли понимала бы больше, даже если бы освоила восьмитомную Медицинскую энциклопедию со всеми сопутствующими специальными изданиями. Когда наступил решающий момент, ее тело вырвалось из-под контроля сознания, и Мэгги почувствовала, как ее несет, несет куда-то могучий темный поток, в котором растворились без остатка все ее достоинство, идеалы, самолюбие и представление о себе как о разумной современной женщине, которая хорошо разбирается в том, как устроен мир.

В первые минуты Мэгги еще пыталась сопротивляться этим древним, могучим, абсолютно непонятным силам. Ей хотелось остановиться, оглядеться и, может быть, даже повернуть назад, как поступила бы она в любой другой рискованной •ситуации. Но довольно скоро Мэгги стало очевидно, что никакого выбора у нее нет. Ей оставалось только стиснуть покрепче зубы и терпеть – терпеть и ждать, чем все кончится.

Странно, но сейчас она вдруг поймала себя на том, что несколько часов невообразимой, изматывающей боли уже почти изгладились из ее памяти. Более или менее отчетливо Мэгги помнила лишь последние минут двадцать-тридцать, когда в родильном отделении появился врач-педиатр и она услышала первый крик дочери.

Мэгги до сих пор не верилось, что она произвела на свет это вопящее во все горло новое человеческое существо, маленький живой комочек, который будет продолжением ее и Джайлса. Это не переставало удивлять Мэгги, и, глядя на спокойные лица других молодых матерей, лежавших с ней в одной палате, она поражалась, как они могут говорить о совершенно посторонних вещах: о пропущенных сериях «мыльных опер», о тряпках, о косметике. Глядя на них, можно было подумать, будто в их жизни ничего особенного не произошло и что для них родить ребенка – все равно что зуб выдернуть.

Возможно, впрочем, все дело было в том, что в палате Мэгги оказалась единственной, у кого это были первые роды. Она с завистью наблюдала за тем, как ловко остальные мамаши управляются со своими младенцами. Некоторые ухитрялись одновременно кормить ребенка грудью, завтракать и болтать с мужьями о том, как лучше обставить гостиную. А ночью Мэгги подслушала, как ее соседка болтала с дежурной акушеркой и шутила по поводу своего ребенка.

«Вот ведь прожорливый маленький засранец! – говорила она.– Совсем как его папаша – только жрет да спит».

От этих слов у Мэгги, которая, спрятавшись за легкой цветастой ширмочкой, в очередной раз тщетно пыталась накормить Люси, из глаз покатились слезы. «Наверное, я никуда не годная мать»,– в панике подумала она, когда девочка, вяло потеребив сосок, широко раскрыла ротик и зашлась в пронзительном крике. Успокоить ее Мэгги никак не удавалось, и в конце концов за Ширму заглянула акушерка.

– Вы ее слишком растормошили,– сказала она, недовольно поджав губы.– Сначала нужно успокоить ребенка, а потом прикладывать к груди.

Покраснев от унижения, Мэгги попыталась успокоить вопящую Люси. В своей брошюре для беременных она прочла, что даже новорожденный младенец различает запах матери, знает ее голос и реагирует на него. Почему так происходит, в брошюре не объяснялось, да, по совести сказать, Мэгги не очень в это верилось, но утопающий, как известно, хватается за соломинку. Она принялась укачивать девочку, негромко напевая какую-то песенку из репертуара Боба Дилана, но знаменитый певец явно пришелся Люси не по нраву. На секунду она, правда, замолчала, словно удивившись, а потом буквально зашлась в крике.

Акушерка не выдержала первая. Бесцеремонно выхватив Люси у горе-матери, она опустила ее на кровать, перепеленала потуже и снова взяла на руки. И – о чудо! – девочка почти мгновенно успокоилась, чего нельзя было сказать о Мэгги. При виде собственной дочери, спокойно лежащей на руках посторонней женщины, ей стало так горько, как не было еще никогда в жизни.

– Ну вот и славно,– промолвила акушерка, несколько смягчившись.– А теперь, мамаша, попробуйте еще разок.

Не зная, куда деваться от горя и стыда, Мэгги взяла дочь и приложила к груди в полной уверенности, что Люси снова начнет возражать. Но девочка быстро нашла губами сосок и, с аппетитом причмокивая, стала сосать.

– Так-то лучше,– заметила акушерка.– А вам, мамаша, нужно немного потренироваться.– Тут она наконец обратила внимание на покрасневшие глаза Мэгги.– С вами все в порядке? Вы чем-то расстроены или чувствуете себя нехорошо?

– Спасибо, все в порядке,– машинально ответила Мэгги и через силу улыбнулась.– Просто… мне нужно немного привыкнуть.

– Не волнуйтесь,– сказала акушерка.– У всех молодых мамочек сначала бывают трудности.

Акушерка вышла из-за ширмочки и вернулась на пост; как только она скрылась из вида, Мэгги снова заплакала. Горячие слезы текли и текли по ее щекам, но она не смела пошевелиться, чтобы не побеспокоить ребенка. Кроме того, Мэгги изо всех сил старалась не всхлипывать, так как боялась, что ее услышат другие матери. Еще, чего доброго, они решат, что она психически больна. Кроме нее, в палате никто не плакал – все остальные роженицы выглядели вполне счастливыми и довольными жизнью…

Пока Мэгги все это вспоминала, Пэдди продолжала что-то говорить.

– Эти розы принесли, когда я уже уходила,– Услышала Мэгги.– Как мы с ними поступим – поставим здесь или лучше отвезти их домой?

– Я не знаю,– ответила Мэгги, потирая виски. После бессонной ночи ее мучила сильная головная боль.– Скажи, Пэдди, от моей мамы не было никаких известий? Она не звонила?

– Звонила.– Пэдди широко улыбнулась.– Звонила и сказала, что приезжает завтра. К сожалению, сегодня ей не удалось уйти с работы – у нее там какая-то важная встреча.

– Я понимаю…– протянула Мэгги, стараясь ничем не выдать своего разочарования; в конце концов, она была уже взрослой и самостоятельной.

– А вот и Джайлс! – воскликнула Пэдди.– Ну, вы пока поболтайте, а я схожу и принесу всем нам по чашечке хорошего крепкого чая.

С этими словами она осторожно положила лилии на кровать и быстро вышла из палаты. Где здесь можно найти хороший крепкий чай, Мэгги не знала, но зато она знала Пэдди. Ее свекровь принадлежала к тому типу энергичных, активных женщин, которые, даже оказавшись в девственных джунглях с одним перочинным ножом, не растеряются и сумеют добыть себе чашечку чая и бисквит к завтраку.

Увидев Джайлса, Мэгги постаралась взять себя в руки и изобразить на лице беззаботную улыбку, как и подобает любящей супруге и счастливой матери. Это оказалось неожиданно трудно – за прошедшие двадцать четыре часа Мэгги странным образом перестала ощущать себя женой Джайлса. Он как будто остался где-то в прежнем, простом и понятном мире, в то время как сама Мэгги шагнула в другую вселенную, где не было ничего, кроме волнений и трудностей.

Разумеется, произошло это совсем не по ее воле, но факт оставался фактом: Джайлс казался ей до странности чужим, почти посторонним человеком. Быть может, все дело было в том, что его не оказалось рядом, когда Мэгги начала рожать. В конце концов он все же приехал, но к этому моменту она уже настолько измучилась и отупела от боли, что почти забыла о его существовании. И хотя формально Джайлс мог утверждать, что присутствовал при рождении дочери, Мэгги подсознательно чувствовала, что он так и не проникся ситуацией и был не в состоянии понять, через что она прошла.

Пока Мэгги с недоумением и страхом смотрела на только что извергнутое из ее чрева дитя, Джайлс шутил с акушерками и разливал шампанское. Ей очень хотелось побыть с ним наедине хотя бы несколько минут. Тогда, быть может, оба сумели бы собраться с мыслями и понять, какое невероятное событие они только что пережили. В первые минуты после рождения дочери Мэгги еще могла говорить с Джайлсом откровенно, но она промедлила, а потом было уже поздно: вошедшая сиделка сказала, что всем посетителям пора уходить и что Джайлс может вернуться завтра утром.

Глядя, как он собирает вещи, Мэгги почувствовала, что ею снова овладевает холодный страх. Но вместо того чтобы откровенно сказать об этом Джайлсу, она лишь улыбнулась с напускной храбростью и подставила ему щеку для поцелуя…

Сейчас Мэгги тоже улыбалась.

– Я ждала тебя раньше,– сказала она.– Ты был занят?

– Нет. Просто мне хотелось, чтобы ты отдохнула как следует.– Джайлс опустился на краешек кровати и погладил Мэгги по волосам.– Ты прекрасно выглядишь, Мэг. Я всем рассказываю, какая ты у меня молодец. Тебе передали целую кучу приветов и поздравлений.

– Кто?

– Да буквально все, с кем я разговаривал по телефону.– Джайлс повернулся к колыбельке.– А как наша принцесса?

– О, очень хорошо! – беззаботно отозвалась Мэгги.– С тех пор как ты ушел, она просыпалась только один раз – поела и тут же заснула снова.

– Красивые лилии,– заметил Джайлс.– От кого они?

– Ой, я даже не посмотрела! – призналась Мэгги и, вскрыв небольшой розовый конвертик, привязанный к букету, вытащила оттуда сразу две яркие открытки.– Это от Роксаны,– смеясь, сказала она.– Она пишет, что хочет принять Люси в члены нашего коктейль-клуба!

– Очень на нее похоже,– улыбнулся Джайлс.

Глядя на открытку, Мэгги словно наяву услышала глубокий, чуть хрипловатый голос подруги и с ужасом почувствовала, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Несколько раз моргнув, она положила открытки на тумбочку у изголовья кровати.

– А вот и я! – сказала Пэдди, входя в палату с подносом, на котором стояли три чашки, сахарница и чайник.

За ней следовала акушерка, которую Мэгги не помнила. Поставив поднос на тумбочку, Пэдди снова лучезарно улыбнулась.

– Я думаю, после чая мы можем искупать Люси,– сказала она.

– Д-да? – растерялась Мэгги.– Я не знаю… Вообще-то…

– Это не грязь, это загар! – поглядев на девочку, пошутил Джайлс.

– Нет-нет,– вмешалась акушерка, решительно покачав головой.– Мне кажется, у маленькой небольшая желтушка. Странно, что этого до сих пор никто не заметил.

Желтушка? Незнакомое слово, хотя и произнесенное с уменьшительным суффиксом, прозвучало как самая страшная угроза. Мэгги, побледнев, с тревогой поглядела на акушерку. Значит, они ей лгали, все лгали? Ее ребенок вовсе не здоров, как ее уверяли!

– Это… очень серьезно? – проговорила она.

– О нет, через недельку все пройдет,– заверила акушерка и, поглядев на вытянувшееся лицо Мэгги, рассмеялась.– Не волнуйтесь, дорогуша! Ничего страшного нет. Ваша девочка будет жить долго и счастливо.

Ральф Оллсоп сидел на скамеечке в саду больницы Чаринг-Кросс и смотрел, как мужчина со сломанной ногой с трудом ковыляет по дорожке на костылях. Две сиделки в белоснежных халатах и кокетливых крахмальных шапочках оживленно беседовали на крыльце больницы.

На коленях у Ральфа лежала только что купленная в больничной лавке красочная открытка с изображением колыбельки, охапки цветов и румяного мордастого младенца. «Дорогая наша Мэгги!» – написал Ральф и отложил перо. Что писать дальше, он не знал.

Ральф чувствовал себя очень скверно, и дело было даже не в болезни, которая поначалу развивалась почти незаметно. Она запустила в его плоть сначала один коготок, потом другой и вдруг начала распространяться по всему телу с непринужденной уверенностью желанного гостя. Прошло сколько-то времени, и болезнь утвердилась в его организме на правах пожизненной аренды, так что теперь победить ее было уже нельзя. Она стала сильнее него. Возможно, именно поэтому болезнь отнеслась к нему с небрежной снисходительностью победителя, который ничего не боится, и не причиняла ему особых страданий. А может, такова была ее стратегия. Усыпляя его бдительность сносным самочувствием и отсутствием болей, болезнь втихомолку захватывала один плацдарм за другим, чтобы покончить с ним одним решительным ударом. Во всяком случае, Ральф очень надеялся, что конец будет быстрым и относительно милосердным.

Сегодняшний консилиум не оставил ему никакой надежды, окончательно подтвердив страшный диагноз. Теперь Ральф знал все. Три врача – знаменитый профессор и два опытных ассистента – тщательно исследовали его и вынесли приговор. Конечно, они очень старались выбирать выражения, но Ральф недаром столько лет проработал в журналистике и умел отделять зерна истины от словесной шелухи. Поэтому он задал врачам прямой вопрос и получил не менее прямой ответ: он обречен. Сколько ему осталось – этого врачи не знали, но были уверены, что немного, иначе бы они не стали упоминать о хосписе для неизлечимых больных, не стали бы настаивать на том, чтобы он поставил в известность жену, старших детей, деловых партнеров и сотрудников редакции. Получалось, что рассказать о своей болезни всему миру было не правом, а обязанностью Ральфа…

Впрочем, несмотря на вполне объяснимый протест, поднимавшийся в его душе, Ральф понимал, что врачи правы. Он действительно был обязан ввести в курс дела всех, кого его смерть могла так или иначе коснуться. Именно это осознание ответственности перед близкими и было главной причиной его нынешней подавленности. Ральфу стало дурно, как только он начал прикидывать, кому необходимо сказать в первую очередь и что сказать. Ему было совершенно ясно, что, как только роковые слова сорвутся с его губ, все сразу изменится. Он перестанет принадлежать самому себе, превратится, если можно так выразиться, в «общественную собственность». Его жизнь – точнее, ее жалкий остаток – больше не будет его жизнью; она окажется в руках тех, кого он любил. В том-то и была главная проблема: Ральф никак не мог решить, чьи они на самом деле – его последние месяцы, дни и часы. Сейчас, пока он сидел на скамейке в больничном саду, Ральф склонялся к мысли, что с его стороны честнее всего будет посвятить остаток жизни жене и детям; ну, может быть, еще самым близким друзьям. Так должен был поступить на его месте любой человек, считающий себя порядочным. Однако подобное решение означало, что кого-то ему придется исключить из привычного круга общения. Точнее – одного, самого близкого для него человека. Ральф не сомневался, что, как только он объявит о своей болезни, каждый оставшийся ему день и час окажется как бы под гигантским увеличительным стеклом. Столь пристальное внимание, объектом которого он волей-неволей окажется, безусловно исключало любые неожиданности, секреты, встречи с посторонними. До конца жизни ему придется разыгрывать из себя добропорядочного джентльмена, мужа, отца…

Но, черт побери, ведь раковые больные – не преступники и не обязаны нашивать на грудь огромную алую букву!

Закрыв глаза, Ральф устало потер лоб. Врачи, с которыми он сегодня встречался, безусловно, были опытными, знающими специалистами. Их беда заключалась в том, что они не способны были заглянуть дальше своих графиков, анализов крови и мочи, данных рентгеноскопии и прочего. Они не знали и не хотели знать, что происходит за стенами консультационных кабинетов, не представляли, с какими проблемами – кроме, конечно, наличия или отсутствия болезни – приходится сталкиваться их пациентам в повседневной жизни. Наверное, им просто не приходило в голову соотнести приговор, который они ему сегодня вынесли, с бесконечной сложностью окружающего мира, где кроме отсутствия надежды на выздоровление существовали еще десятки, сотни сложнейших проблем и где каждый оставшийся день мог принести бесконечное горе и бесконечную радость.

Разумеется, Ральф мог бы все рассказать родным, близким, друзьям и тем самым переложить проблему на их плечи. Но был ли в этом смысл, если решения не существовало вовсе и никакая забота, никакой уход, никакие врачебные меры не способны были предотвратить неизбежное? А раз так, значит, его долг – свести страдания окружающих к минимуму. Незачем делать несчастными тех, кому и так предстоит пережить большое горе.

В приступе внезапной решимости Ральф снова взял ручку. «…Ты зажгла в мире еще один живой огонек,– написал он в открытке.– С любовью и наилучшими пожеланиями – от Ральфа».

«Надо будет купить ящик лучшего шампанского, приложить к нему открытку и отправить с редакционным курьером»,– решил он. Мэгги заслуживала чего-то совершенно особенного.

Убрав открытку в конверт, Ральф неловко поднялся со скамьи, потянулся и поглядел на часы. Вечерело. Пора было возвращаться, пора было выбрасывать из карманов все рецепты, справки, бланки с результатами анализов и превращаться из пациента в обычного человека.

По улице за низким заборчиком медленно ехало такси, и Ральф остановил его взмахом руки. Глядя из окна машины на пешеходов, которые перебегали дорогу перед самым капотом, бросая раздраженные взгляды друг на друга и на движущиеся по улице автомобили, он вдруг поймал себя на том, что наслаждается естественностью их лиц. В отличие от врачей, этим людям не было никакой необходимости сдерживаться или скрывать свои чувства. Ральф решил, что он тоже будет придерживаться этой естественности так долго, как только сможет. По крайней мере для окружающих, если не для себя самого, он обязан относиться к удивительному чуду человеческой жизни с видимым пренебрежением. В конце концов, люди действительно созданы не для того, чтобы каждую минуту ощущать свое тело как совокупность полутора десятков безупречно функционирующих органов. Они созданы для того, чтобы любить, страдать, бороться, добиваться своего, спорить, пить вино и валяться на пляже.

Ральф попросил высадить его на углу и, расплатившись, бодрым шагом двинулся вдоль улицы. Остановившись перед домом, где жила она, Ральф задрал голову и поглядел на окна ее квартиры. Все окна были освещены, занавески отдернуты, и от этого казалось, будто внутри светит маленькое солнце. Это зрелище неожиданно заставило его испытать легкую печаль, к которой примешивалась горечь. Вот она, его Рапунцель, спокойно сидит в своей башне, не зная, что готовит ей будущее… На мгновение Ральфу захотелось сказать все хотя бы ей, сказать именно сегодня, чтобы потом прижать ее к груди и вместе поплакать, но он отогнал от себя эту мысль. Он не сделает этого – ради нее он обязан быть сильным.

Глубоко вздохнув, Ральф поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка. Через минуту замок на входной двери со щелчком открылся, и Ральф, пройдя в вестибюль, вызвал лифт. Выходя из кабины на последнем этаже, он увидел, что она уже ждет его. На ней была белая шелковая блузка и короткая черная юбка. Свет из квартиры бил ей в спину, и густые каштановые волосы горели, словно объятые пламенем.

Несколько секунд Ральф молча смотрел на нее.

– Роксана,– поговорил он наконец,– ты выглядишь…

– …великолепно,– закончила она.– Входи же скорее!