Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013

Пролог

Они восседают на тронах Жизни и Смерти. Их время — безвременье. Они ощущают друг друга, пребывая в различных пространствах. Они не спеша ведут игру, порождая и убирая игровые фигуры, меняя условия игры, не представляя ее цели. Они не знают, откуда они появились, и кто когда-нибудь продолжит их игру.

— По моему, мне удалось найти возможность покинуть место игрока, — в голосе слышится едва скрываемое торжество.

У того, к кому были обращены эти мысли, они вызвали легкое раздражение.

— Коллега, надеюсь, Вы хорошо подумали, прежде чем решили закрутить эту авантюрную интригу с цивилизациями на окраинах Млечного пути? Конечно, искушение получить все и сразу велико! Поразительно, но неужели Вам не надоело экспериментировать с этими простейшими? Поверьте, что этот ход я предвидел, поэтому нейтрализую Вашу атаку простым и испытанным способом — Ваши разумные существа, обуреваемые манией величия, сами займутся формированием цивилизации на соседней планете. И, как обычно, дитя уничтожит родителя, а затем выродится само. Согласитесь, старый испытанный способ — наиболее надежное решение. — На мгновение говорящему показалось, что его собеседник довольно хмыкнул. — Не вижу ничего смешного. На Вашем месте, я бы признал поражение в этом раунде.

Собеседник помедлил мгновенье (за это время в глубине Вселенной, на краю неприметной галактики Млечный Путь, как называли ее местные простейшие существа, прошли тысячи лет) и неожиданно согласился.

— Да, того азарта, который горел в нас, когда мы включились в Игру, уже нет. Согласитесь, мы превращаемся в механизмы, которые дают традиционные ответы на привычные ходы. Скучно. Поэтому Ваше решение я ожидал. Более того, готовил его, надеясь на Ваш традиционный ответ. И не ошибся. Признаюсь, эти дети и есть моя цель, которую Вы преподнесли мне сами. Теперь — дело времени, и новый игрок сядет на Ваш или мой трон, чтобы поупражняться в создании хитросплетений Бытия.

— Откуда такая уверенность, что ничтожные простейшие с окраины Вселенной в состоянии осознать даже самые банальные аксиомы сущего? Что они вообще могут представить? Насколько я понимаю, это нечто сиюминутно-белковое. Этакая органическая пародия на жизнь, которая, не успев зародиться, уже умирает. Миг между Рождением и Смертью.

— Какая разница? Пока мы с Вами препирались, один из этих, как Вы говорите, простейших, вырезал из местного материала подобия тронов, на которых мы находимся.

— Уверен, что это Ваших рук дело. Подбросили идейку — существо и радо стараться, — в голосе Игрока зазвенел металл раздражения.

— Странно, что это вывело Вас из равновесия. Ведь сами прекрасно знаете — это не так и чувствуете, что их воображению не нужны подсказки. Однако, в одном Вы правы, они поглотят тех, кто их породил. И вот тогда придет наша очередь потесниться.

— Теперь закрывай глаза, — голос мальчика трепещет от волнения. Его спутница послушно закрывает глаза и тьма отступает. Мягкий белый свет окутывает их. Взявшись за руки, мальчик и девочка застыли в нежной белизне. Нет верха, нет низа. Есть он и она, брат и сестра.

— Как тебе это удалось? — ее изумлению нет предела. Стоило закрыть глаза, как окружающий мир исчез. Исчезли звуки, пропали запахи. Нет ни холода, ни тепла. НИЧЕГО НЕТ. Она оборачивается к брату — он есть, он рядом, его глаза открыты. — Почему я с закрытыми глазами, а ты нет?

— Открой. — Он хмыкнул, — И хватит держать меня за руку, не маленькая! — Мальчик выдергивает руку и исчезает в белой пелене. Она открывает глаза.

Ничего не изменяется.

— Ты где? — чувство беспомощности и одиночества сумраком заползает в душу.

— Да здесь я! — улыбка брата проявляется прямо перед ней. Он что-то жует, протягивает ей бутерброд с толстым куском «докторской». В нос ударяет острый запах свежего хлеба и колбасы, — держи, это тебе.

Зубы впиваются в мягкий «бутер». Мелькает мысль о том, что неплохо бы чем-нибудь запить и неожиданно она ощущает в руке тяжелую кружку. Поднимающаяся струйка пара доносит запах какао. «Нет, наверное, лучше чай, или сок, или …», — череда сомнений проносится в голове, меняя цвет, температуру и аромат содержимого кружки. Выбор остается за соком. Подкрепившись, девочка ловит себя на мысли, что уже не удивляется ничему.

Ее брат чем-то увлеченно занят. Усевшись «по-турецки» прямо в воздухе он делает руками загадочные пассы. Пелена перед ним сгустилось серым клубком, из которого начинает проявляться причудливый замок.

— Что ты делаешь? — Не задумываясь, она усаживается рядом с ним и старается получше разглядеть, чем он занимается.

— Скучно. Хочу слепить себе какой-нибудь мир и поиграть, — пробурчал мальчик. Клубок растет. В нем уже можно различить каменные башни замка, увенчанные позеленевшими от времени медными крышами; скалистые острова, покрытые зеленью. Неожиданно в лицо детей полетели брызги бушующего в клубке океана.

— Ух, ты! А мне можно? — У девочки заблестели глаза. Не успела она произнести эти слова, как перед ней из окружающей белизны стала появляться зеленая лужайка, на которой, как в мультике «про ворону[11]», из бесформенного разноцветного комка стал образовываться домик. Перед ним на лужайке под яркими зонтиками расположилась семья отдыхающих. От мангала поднимался ароматный дымок жареного мяса.

— Тебе что, все еще есть охота? — мальчик обернулся на аппетитный запах, и в его руке появилось большое красно-зеленое яблоко. Недовольно взглянув на брата, девочка на мгновенье задумалась, и яблоко трансформировалось в стаканчик с мороженым. Довольно хмыкнув, она забрала мороженое и, зажмурив глаза, отправила ложечку лакомства в рот.

Мальчик увлеченно строил мир, полный приключений, битв, страстей и ярких красок. Мир его сестры представлял собой полную противоположность. Его центром была жизнь небольшой семьи, окрашенная нежными пастельными тонами. Семьи, где отношения между детьми и взрослыми пронизывала гармония любви и нежности.

Неожиданно ощущение постороннего присутствия чего-то или кого-то отвлекло мальчугана от увлекательного занятия. Ощущение было едва уловимым, но никак не давало сосредоточиться на создании шикарного открытого автомобиля, которому предстояло мчаться по пустынной автостраде.

Пространство вокруг, как и прежде, окутывала ровная белая мгла. Только в отдалении ее нарушали две едва различимые тени. Приглядевшись, он увидел мужчину и девушку, с интересом наблюдающих за игрой детей. То, что рядом с девушкой стоял мужчина, мальчик скорее догадался. Это была высокая фигура, закутанная в плащ.

— Почему Вы не оставите их в покое? — голос женщины глухо звучал сквозь белый туман. — Неужели прошлые попытки ничему вас не научили?

— Почему не научили? — вопросом на вопрос ответил ей собеседник, — Вы же сами знаете, что наши усилия увенчаются успехом. Хотя, это, как у вас принято говорить, «Пиррова победа»[12]. А оставить их в покое мы просто не можем. Нам никто не позволит. Вы же знаете главное правило игры — мы играем кем-то, нами играет кто-то.

— И никто не знает, чем закончится эта игра, — продолжила девушка. — Сейчас вы играете людьми, подбрасывая или отбирая Предметы, но рано или поздно они людям не понадобятся. Вы сами запустили механизм, который сделает их более могущественными, чем вы. Не боитесь дожить до этого времени? — Она не смотрела на собеседника, с нескрываемым изумлением наблюдая зарождающиеся миры, которые заполняли пространство вокруг детей.

Мужчина вздохнул и, поежившись, плотнее завернулся в плащ.

— К сожалению, они очень быстро учатся и скоро сами станут игроками. Да, я боюсь, что мои потомки сами испытают на себе, как можно быть «пешкой» на этой «шахматной доске». Впрочем, вам ли этого не знать? — он с грустью посмотрел на собеседницу.

— Да, я знаю, что значит быть «фигурой на игровой доске». Меня и создали именно как фигуру, которая, выполнив свою роль, будет небрежно сброшена на пол. Но у меня есть МОЯ цель. Она куда прозаичней и понятней. Я хочу простого «человеческого» счастья, — на слове «человеческое» девушка сделала особое ударение. Видимо, оно имело для нее особое значение. — Если я правильно сыграю свою «партию» — меня ждет приз, о котором такие, как я, не могут и мечтать. Я смогу печь пироги с капустой и яблоками любимому человеку.

— Ну да, ну да. Мы играем кем-то, нами играет кто-то, — тихо повторил ее спутник, — и в этой игре нет выигравшего.

— Поверьте, я выиграю! — в голосе собеседницы прозвучала агрессия и вызов. — Я буду любить и буду любима.

— Да. Яблоко от яблони… — мужчина хмыкнул, — годы, проведенные среди них, — он указал на детей, — не проходят даром. Невольно начинаешь говорить на их языке.

— Я не обижаюсь, вам все равно не понять Галатею[13]!

Собеседник с немым вопросом повернул к ней свое полупрозрачное лицо.

— Извините, но Вы мало напоминаете статую, хоть Вас и создавали явно с учетом самых изысканных вкусов аборигенов. — Лишенная интонаций речь «прозрачного» не смогла скрыть пренебрежения и к собеседнице, и к играющим детям. Он никогда не испытывал симпатии к «фигурам» на игральном поле. Последние 120 000 лет пошли им на пользу: шерсть уже не курчавится так по всему телу и хвост не топорщит сзади одежду. Тем не менее, люди остались теми же агрессивными и непредсказуемыми существами, несмотря на все усилия пришельцев.

Конечно, он помнил уроки прошлого. Такое забыть было трудно. Гордость Оммма Царем обезьян[14], как тогда они «пренебрежительно» назвали Избранного из числа аборигенов. Хануман с браслетами и посохом из «божественного» металла летал над землей, переносил горы, бился с врагами Рамы — аватары синеликого Вишну[15] (Оммма). Древние люди не представляли себе, как можно увековечить полупрозрачных богов, которые внушали им трепет и ужас. Они изображали этих богов с синей кожей[16].

Пройдут десятки тысячелетий и люди забудут, что боги их руками превратили цветущую планету в радиоактивную пустыню. Только легенды и сказки сберегут память о героизме, преданности, чудесах и волшебном могуществе богов.

Собеседники так увлеклись разговором, что совершенно не заметили, что играющие дети исчезли из поля зрения. На том месте, где недавно играли мальчик и девочка, клубилась непрозрачная сфера. Ее жемчужные переливы постепенно бледнели, и сфера начинала растворяться на фоне царящей вокруг белизны.

— Убедились? — С нескрываемым сарказмом обратилась молодая женщина к полупрозрачной фигуре, «кутающейся» в плащ, — со дня на день эти детки превратятся в полноправных игроков. Они уже сейчас создают свои миры, недоступные нашему взгляду.

— Чего вы боитесь? Эти дети еще не родились, — с досадой ответил ей собеседник.

— Поверьте мне, они родятся. Рано или поздно. И только они сами будут решать вопрос: менять существующий порядок вещей или нет. Нас не спросят.

Пока послушник преследовал странных паломников, гладь священного озера Манасаровар потеряла кровавые краски заката и превратилась в огромное черное зеркало с редкими искрами отраженных звезд. Эта тропа, которую паломники редко выбирали для прохода к священной горе, недолго шла вдоль прибрежной полосы озера. Вскоре она свернула в горы и запетляла среди скал вдалеке от озера. Изредка встречались паломники или жители деревушки, что расположилась неподалеку от монастыря Чиу[18]. Луна еще не появилась на небе, но света звезд хватало, чтобы заснеженные пики окружающих гор светились магическим голубым светом. Яркой пирамидой выделялась вершина Юнгдрунг Гу Це[19].

Послушник шел, повинуясь приказу настоятеля монастыря, который поручил молодому человеку не упускать из виду подозрительных путников. Однако, как только тропа стала петлять среди скал, черные одеяния растворили преследуемых в кромешной темноте. Ему уже показалось, что он не справился с поручением настоятеля, но стоило неизвестным выйти на открытое пространство, как они сразу обозначились двумя мрачными силуэтами на фоне освещенной звездным светом равнины.

Путники явно не собирались останавливаться.

Преследование завершилось, как только перед паломниками открылось ровное, лишенное растительности плато. Вершина священной горы гигантской голубой пирамидой светилась на фоне звездного неба. В ее свете стали заметны несколько больших каменных плит на краю небольшой равнины. Возле одной из них путники остановились. Тот, что шел первым, достал из торбы какой-то предмет и протянул спутнику. Острые глаза послушника позволили ему разглядеть, что это был стеклянный сосуд с жидкостью. Он подобрался к неизвестным на расстояние верного попадания колючкой в шею или голову.

Незнакомцы отхлебнули содержимого сосуда. Видимо, это был травяной настой, потому что обоняние молодого монаха ощутило резкий травяной аромат, в котором выделялись анис, сельдерей и мята.

Через несколько минут лица путников высветил небольшой костерок, разожженный из нескольких веток. Один из них положил в огонь небольшой сверток, и окружающее пространство наполнилось характерным запахом горящего овечьего кизяка[20]. На первый взгляд казалось, что паломники устраиваются на ночлег. На расстеленной циновке они разложили несколько мисок. В одну — что-то насыпали, в остальные разлили остатки жидкости.

Наблюдатель, чувствуя неладное, проверил спрятанную под одеждой трубку с ядовитой стрелой. Послушник давно не ел и мысли о пище вызвали у него бурчание в животе. Боясь быть обнаруженным, он постарался немного отползти, не теряя из виду объекты наблюдения.

Он напрасно беспокоился. Незнакомцы были всецело поглощены своим делом. Хоть темные спутанные волосы и скрывали черты лиц, тем не менее, наблюдатель смог различить их. Один, безусловно, глава этой экспедиции, был человеком пожилым, если не сказать старым. Глубокие морщины делали его лицо похожим на комок засохшей кожи. Длинный крючковатый нос и ярко блестевшие миндалевидные глаза выдавали в нем уроженца Арабского Востока. Его более молодой спутник был типичным жителем Тибета. Смуглое румяное монголоидное лицо. Подбитый мехом халат, из-под которого виднелись толстые ватные штаны. На давно немытой голове — видавшая виды линялая шляпа. Молодой человек внимательно слушал, что говорит его спутник и часто кивал головой.

Наблюдатель, примерившись, понял, что стрела из его «ружья» может не долететь до жертвы, и бесшумно пополз вперед. На его счастье, в локтях двадцати от путников высился большой обломок скалы. Теперь пара была, «как на ладони». В первый момент наблюдателю показалось, что на циновке разложена вечерняя трапеза путников. Однако, приглядевшись, он понят — «Араб» готовился совершить какой-то обряд. Он смешивал содержимое мисок, выплескивал на огонь костра немого из каждой и всматривался в клубы дыма и пара, поднимавшиеся над пламенем.

Наконец, все было готово. Старик сбросил с себя грязную верхнюю одежду и остался в халате кроваво-красного цвета с бледно-розовой вышивкой. Если бы молодой послушник находился поближе, он бы разглядел, что розовые пятна на халате — искусно вышитые драконы. Священник запел. Над пустынной ночной равниной поплыли звуки, в которых нельзя было различить отдельных слов. Это были звуки, объединенные единым ритмом. Звуки, исполненные нечеловеческой тоски и безысходности. Было что-то общее в этом пении с воем одинокого волка, давно отбившегося от стаи.

Зачарованный наблюдатель стал покачиваться в ритме песни и непроизвольно прикрыл глаза. Он чувствовал, как пение шамана лишает его сил и воли. Обессиленное тело стало заваливаться набок. Неожиданно голова ударилась о выступ скалы, за которой он прятался. Это привело молодого монаха в чувство. Приглядевшись, он заметил, что ситуация у костра изменилась. Завывания шамана потеряли свою плавность, ритм в них стал жестче. Напарник жреца сбросил с себя всю одежду и исполнял странный танец. Движения его были хаотичны, но, тем не менее, подчинялись магическому ритму, задаваемому пением шамана. Он кружился, скакал, размахивал руками. При этом голый человек не издавал ни единого звука. Глаза его были широко открыты, но было видно, что он ничего не видит, полностью захваченный своим танцем.

Послушник помнил, что настоятель просил его воспользоваться своим оружием только в том случае, если священник Бон достанет свой барабан и попытается ударить в него. Сейчас никакого барабана не было, но молодой монах понимал, что еще несколько минут и он потеряет контроль над собой и полностью очутится во власти чар шамана. Рука сама потянулась за пазуху достать трубку с ядовитой стрелой.

В этот момент пение резко оборвалось. Помощник шамана вспрыгнул на ближайшую каменную плиту и простер руки к небу. В слабом неверном свете костерка наблюдателю показалось, что рядом с обнаженным мужчиной появилась большая черная собака, но приглядевшись, он понял, что это только игра света и тени.

Резкий отрывистый крик шамана, и человек на каменной плите распростерся на ней. Ноги лежавшего нервно подергивались. Лицо было устремлено в ночное небо. Скрюченные пальцы ногтями царапали камень.

Неожиданно воцарилась полная тишина. Даже звуки дыхания не нарушали ее. Молодой послушник с ужасом ощутил, что не дышит. Грудная клетка не двигалась. Воздух не поступал в легкие. Светящаяся вершина священной горы стала расплываться в его глазах.

Последнее, что он увидел, была ослепительная вспышка на том месте, где лежал подручный шамана, и столб света, устремленный в небо.

Тело старого настоятеля, в одиночестве медитирующего на крыше, содрогнулось от острой боли. Отчаяние от того, что сердечная боль не дает сосредоточиться, не дает озвучить заветную мантру, заполняет сознание. Нет! Это бренное тело всегда было подвластно его бессмертному духу.

— Оммммм! — Боль на мгновение стихает. Дух, как всегда, торжествует над плотью! СВЕТ! ВСЕПОГЛОЩАЮЩИЙ, ИСПЕПЕЛЯЮЩИЙ СВЕТ!!!

Тело настоятеля заваливается набок. Сведенные судорогой пальцы, подобно когтям хищной птицы скребут линялый джут циновки. Ноги конвульсивно дернулись. Манасаровар…

Утром, когда послушники нашли труп настоятеля, они с трудом смогли оторвать тело от циновки из-за замерзших испражнений.

Глава 1

Холодно. Буря гонит огромные волны нескончаемой чередой, бросает их на прибрежные скалы, тщетно пытаясь сокрушить берег и добраться до человека. Ветер срывает истеричные крики парящих над головой чаек. Холодно. Кажется, сердце остановилось. Шторм срывает одежду, но повернуться и уйти с этого утеса, нет сил. Уйти в тепло, в уют, к семье. Холодно и одиноко.

Земля под ногами дрожит от ударов волн. Невероятной высоты хрустально-зеленый вал обрушивается на берег и брызги достигают лица. Холодно. Вода струйками стекает по щекам. Руки висят плетьми и невозможно вытереть лицо. Пронзительный крик чаек иглой проникает в мозг. Холодно.

Птицы совсем не боятся его. Чувствуя легкую поживу, они кружат все ниже и ниже. Ураганный ветер уже не может заглушить хлопанья крыльев. Еще мгновенье, и они коснутся его лица.

— И-и-иллл! — рев ветра и глухие хлопки крыльев нарушает чей-то крик.

— И-и-иллл! — одинокий зов заставляет собраться.

Шторм вновь дотянулся холодными брызгами до лица. Холодно.

Вдруг сердце замирает — там, у горизонта сизый полог отрывается от бушующего океана, и алая нить чистого закатного неба отрезает тучи от воды. Кажется, стало даже теплее от далекого закатного солнца. Еще немного и небо освободится от ненастья, и он сможет оторваться от земли и вознестись прямо к Солнцу!

Какая-то особо смелая чайка, подлетев к самому лицу, больно ударяет крылом по щеке.

— Кирилл! Кирюша! — ангельский глас произносит его имя из поднебесья. «Видимо, все. Время пришло. Хорошо-то как!»

Благостные мысли нарушает надоедливая птица, которая опять машет крыльями и задевает глаза.

Кирилл Ильин разлепил веки как раз в тот момент, когда очередной стакан воды был опрокинут ему в лицо.

Потолок. Китайская стеклянная люстра. Лицо Ксении. Лицо жены почему-то опухло от слез. Штормовой берег сменился полом на собственной кухне, но так же омерзительно холодно и мокро.

— Кирилл! Кирюша! — теплые капли ее слез на его лице, — Илюша, папа очнулся!

Перед глазами изумленное лицо сына. Мысли ворочаются вяло, все еще кажется, что это мираж и через мгновение он опять останется в одиночестве над бушующим океаном.

— Пап, ты чего? — Илья помогает ему подняться и сесть за стол.

— Ор-рел! Ор-рел! — с холодильника раздался пронзительный крик Ираклия.

В глазах жены испуг и слезы.

— Ксенюшка, все хорошо. Не волнуйся. Я наверно быстро нагнулся. — Так хочется ее успокоить, вытереть слезы, но руки еще сковывает непонятная вялость. Ильин-старший взглянул на руки и пошевелил пальцами. Кисти были бордовыми от прилившей крови. Крепко сжав кулаки, он почувствовал, как туман в голове отступает. Он снова в состоянии контролировать тело.

— Пап, ну ты да-ал! — Илья с беспокойством подсел к отцу и чмокнул в щеку, — может «скорую», а?

Забота сына растрогала Ильина. Он даже на мгновенье забыл о том, что только что лежал на полу, поливаемый холодной водой.

— Этого еще не хватало! — возмутился он и осекся.

— Ор-рел! Ир-раклий! Ор-рел! — напомнил о себе попугай.

— Кыш, поганая птица! — замахнулась на попугая Ксения, — зачем на кухню притащился? Кыш отсюда!

Ираклий рассудил, что не стоит испытывать терпение хозяев, расправил крылья и спланировал на пол.

— Кольцо-то отдай! — наклонилась Ксения к птице, но попугай, переваливаясь как утка, ворча, убежал в гостиную.

— Вот засранец! — рассердилась на птицу Ксения, но догонять ее не стала. — А ты, — обернулась она к мужу, — живо в постель — мерить давление.

Когда все разошлись с кухни, она устало опустилась на стул. Череда несчастных случаев с мужем уже не укладывалась в версию простого стечения обстоятельств. Она так надеялась, что после этих нескольких дней в пансионате Кирилл окрепнет. И, вот, на тебе.

Особо ее испугало ощущение, которое она испытала в тот момент, когда мужу стало плохо. Как только Кирилл прикоснулся к старому бабушкиному кольцу, Ксении показалось, что все тело пронзило током. На доли секунды мир погрузился во тьму. Время остановилось, окружающий мир замер, будто была нажата кнопка «пауза». Остановилась сама ЖИЗНЬ. Только пульсирующая мысль — «Все кончено» и следом — «Все продолжается». Эта пара, подобно метроному стучала в голове.

Кнопка отжата.

Все, как и прежде. Кирилл лежит. К нему тянется Илюша. Попугай взлетает на холодильник. Все, то же, но что-то неуловимое ушло, оставив ощущение электричества в воздухе и металлический привкус во рту.

Тихо подошел Илья.

— Мам, что это было? — значит, ей не показалось, Илюша тоже что-то почувствовал!

— Не знаю, сынок. Как будто током ударило, что ли, — она тяжело поднялась, — пойдем к папе.

Кирилл решил не идти в спальню и прилег в гостиной. Василиса тут же улеглась у него на груди. Жук, поставив лапы на край дивана, пытался лизнуть его в лицо. Даже Тоторошка, подобно узнику, вцепившись лапками в прутья решетки своей клетки, не сводил своих глаз-бусинок с Ильина-старшего. Казалось, домашние питомцы переживают за хозяина и хотят ему помочь. Не было только попугая.

— Ираклий! Ираклий! — убедившись, что давление у мужа нормальное, и он ничего себе не повредил, когда падал, Ксения приступила к поискам птицы.

Попугай нашелся не сразу. Он залетел на шкаф в спальне Кирилла и Ксении и там сидел, покачиваясь и склонив голову набок.

Ни крики хозяйки, ни попытки Ильи палкой согнать его со шкафа не увенчались успехом. Поэтому Ксения не выдержала, встала на стул и сгребла птицу в руки. Неожиданно из лапы Ираклия выскользнуло кольцо и со звоном упало на пол. Ксения подобрала его и положила в карман халата, а подозрительно умиротворенный попугай был отправлен в гостиную.

Когда уже ложились спать, Кирилл рассказал жене, как «стоял на берегу бушующего океана», и как ему казалось, что морские брызги летят ему в лицо, когда Ксения поливала его водой, пытаясь привести в чувство. Они посмеялись и стали укладываться.

Глава 2

— Не спите, Валентин! — ворчливый голос молодого комбрига раздался из-за спинки дивана, — посмотрите в окно, такой эпической картины, Вы, возможно, не увидите уже никогда!

За окнами вагона, в котором тряслись комбриг и его помощник, действительно открывалась величественная панорама. Даже частое мелькание металлических конструкций моста не отвлекало от ночной пустыни, ярко освещенной полной луной.

Комбриг приказал установить диван вдоль окна, чтобы можно было наблюдать виды заснеженной России, не отвлекаясь на дела.

— Вы что, уснули? Валентин Кириллович! А-у-у! — над спинкой дивана показался круглый, стриженный «под ноль» череп комбрига, — поверьте, такую панораму Вы мало где увидите. Да проснитесь Вы, Ильин!

— А кто спит? — голос помощника был хриплый от бессонницы и бесконечного числа выкуренных папирос, — Вы, Яков Григорьевич, видами любуетесь, а мне отчет о проведенных операциях готовить.

— Валентин, в Евангелии от Марка сказано: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу[21]»! Ваша же «планида» — писать отчеты о нашей исторической миссии, — он подошел к столу, на котором на стыках подрагивало огромное блюдо с фруктами, казавшимися невероятным натюрмортом на просторах зимней послереволюционной Сибири. Отправив в рот сизую виноградину, комбриг подошел к столу, за которым в конусе света от настольной лампы сидел его помощник и печатал одним пальцем на Ундервуде.

Они были почти ровесники. Оба широкоплечие, стриженые «наголо». На этом их сходство оканчивалась.

Помощник — в гимнастерке, перехваченной крест-на-крест ремнями портупеи, с красными, то ли от бессонницы, то ли от густого табачного дыма глазами. Он периодически тер виски и с исступлением долбил одним пальцем по кнопкам пишущей машинки.

Комбриг — в экзотическом китайского шелка халате. Под халатом виднелась белая шелковая сорочка с модным когда-то воротником «Апаш»[22]. Грустные зелено-карие глаза, мясистая верхняя губа, прикрытая короткими усами, делали его больше похожим на преуспевающего торгового агента, чем на командира бригады, которая только что вела бои с бароном Унгерном. На лице комбрига читалась отчаянная скука.

— Валентин Кириллович, бросьте этот «мартышкин» труд. Официальный отчет напишут штабные. Нашу главную задачу, которая стояла перед нами, мы выполнили. Но о ней ничего печатать нельзя. Так что предлагаю выпить. Вкусно закусить и, наблюдая мистически величественные картины заснеженной России, почитать стихи!

Он открыл небольшую дверцу в стене вагона и достал литровую бутыль с прозрачной жидкостью, выдернул зубами пробку, и замороженная водка густой маслянистой струей наполнила большие хрустальные бокалы, которые мгновенно покрылись слоем белого инея.

— Валентин Кириллович! Давайте выпьем за русскую литературу! Нет, за русскую поэзию! Нигде в мире нет таких поэтов, как у нас в России! — неожиданно он несколько сконфузился и, делая вид, что отрезает кусок семги, добавил, — Ваш покорный слуга, тоже стишками балуется.

Едва заметная картавость и малороссийский говор выдавали в комбриге уроженца южной культурной столицы дореволюционной России — Одессы.

Собеседник молчал, не зная как реагировать на откровение комбрига.

Видимо, почувствовав, что чересчур разоткровенничался, хозяин поднял бокал и одним глотком осушил его. Помощник последовал за ним.

Большой глоток ледяной водки, кусок соленой семги и свежая булка с хрустящей корочкой в мгновенье ока изменили атмосферу в вагоне. Молодым мужчинам даже показалось, что тусклый свет электрических лампочек стал ярче.

— Товарищ Ильин, — Яков Блюмкин плотно запахнулся в шелк халата, — пройдут годы, что годы — столетья, а я останусь в памяти людской, потому что обо мне написал великий поэт:

— Каково? — комбриг запыхался, декламируя стихи, — это про меня: «Человек, среди толпы народа, застреливший императорского посла[24]!»

— Яков Григорьевич, Вы думаете, я не в курсе, что германский посол граф Вильгельм фон Мирбах-Харф — ваших рук дело? — помощник Якова Блюмкина Валентин Кириллович Ильин назвал посла полным именем, специально подчеркнув, что хорошо осведомлен о событиях, которые произошли всего чуть более двух лет назад.

— Не обижайтесь, дружище! Лучше скажите, каковы стихи! — На лице Блюмкина большие семитские глаза сверкали от счастья.

— Это Ваши стихи? — поразился Ильин.

— Ну, нет, конечно! Это Николай Гумилев! Путешественник, поэт, вкус безупречный!

— Мне последнее время не до стихов, — мрачно пережевывая рыбу, проговорил Валентин, — у меня с переходом из Коминтерна[25] голова «идет кругом». Когда нас с Ильей Свиридовым Вячеслав Рудольфович[26] в ЧК пригласил работать, я не думал, что придется в Монголии воевать.

— Да ты и не воевал, — перешел на «ты» Блюмкин, — это барышням в Первопрестольной будешь «лапшу на уши вешать» про то, как шашкой махал в монгольских степях. Оба замолчали.

Перед мысленным взором Ильина пронеслись события последних месяцев.

Скоропалительный отъезд из Москвы в Забайкалье в качестве помощника комбрига Якова Блюмкина. Валентин всю дорогу ломал голову, какой из него помощник в боях против барона Унгерна. Комбриг вызывал его к себе редко. Поручения давал из разряда «подай-принеси». Ильин уже корил себя за то, что бросил интересную «живую» работу переводчика в Коминтерне.

Неожиданности начались, когда прибыли на место. Блюмкин провел пару совещаний с начальником штаба бригады и самоустранился от «бригадных» будней. Все дни проходили во встречах с разными людьми. Кто-то рассказывал о жизни в Монголии, китайских частях, расквартированных в Урге. Из числа партизан подготавливались небольшие отряды, которые уходили в Монголию в районы дислокации Азиатской дивизии[27]. Только через месяц Ильин понял, что его начальник прибыл сюда не для того, чтобы командовать бригадой. Их целью была подготовка операции, которая только косвенно касалась разгрома остатков белоказачества в Забайкалье.

То, что Унгерн — только первый этап, Ильин понял, когда отряды стали отправляться в северо-западные районы Монголии, и в их состав входили исключительно местные жители. Втайне от Блюмкина Валентин раздобыл школьную географическую карту Азии. На ней он булавкой накалывал местоположение населенного пункта, название которого звучало при подготовке очередного отряда.

Эти занятия прекратились неожиданно. Однажды вечером, сделав очередную отметку, Валентин приподнял карту, чтобы рассмотреть получающийся маршрут. Боль обжигаемого уха. Грохот выстрела. Перед глазами карта с дыркой от пули в конце цепочки крохотных проколов, где-то в центре Гималаев. Оторопь, которая овладела им, прошла, как только за спиной прозвучало:

— Шпионишь, с-суч-чара!

Голос принадлежал Блюмкину.

Ствол пистолета больно уперся в поясницу. Валентин скосил глаза и в оконном отражении увидел перекошенное злобой лицо комбрига.

Страха Ильин почему-то не ощущал. Только болела голова, и, похоже, он оглох на одно ухо.

— Кто тебя подослал? Эссеры? Ягóда[28]? Говори, сволочь! — капельки слюны неприятно падали на затылок.

— Сами виноваты, товарищ комбриг, — Валентин неожиданно понял цель намечаемого маршрута, и от этой мысли ему стало почему-то смешно, — нет, чтобы сразу предупредить. Все секреты, тайны, конспира-а-ация. Не хотел бы, да все равно полюбопытствовал. Теперь стреляйте.

Продолжительная тирада, исполненная на отборном «трехэтажном» мате, еще более подняла настроение Ильину. Он обернулся. В этот момент прозвучал выстрел. Потом другой.

Звон разбитого стекла. Порыв морозного воздуха. Расширенные от ужаса глаза Блюмкина.

Валентин все ждал, что тело пронзит боль, или кровь, или еще какое-нибудь проявление его смерти. Но ни боли, ни крови, ни смерти.

Комбриг не смотрел на него, его взгляд был устремлен в пустоту. Вернее, не в пустоту, а на темное пятно, неизвестно откуда появившееся посреди комнаты Ильина.

— Ты видел? — Блюмкин безумным взором уставился на Валентина, — Видел?

— Да что я должен был видеть? — Ильиным стало овладевать ощущение страха.

— Китайца или японца — «узкоглазого»! Я его, по-моему, достал, а он взял и исчез. Если бы не ты, сволочь, я бы его здесь и положил! — Блюмкин тяжело дышал, крупные капли пота выступили на лбу, но маузер опустил.

Валентина отпустило.

— Яков Григорьевич, Вы меня уже дважды «сволочью» называете, палите в моей комнате, чуть не убили. Что это значит?

— Кто тебя подослал? — усталым хриплым голосом ответил вопросом на вопрос комбриг.

— Никто, если не считать Менжинского, который меня определил Вам в помощники. Элементарная наблюдательность и сопоставление фактов. Мы направляемся в Тибет? — выпалил Ильин, неожиданно вспомнив отверстие от пули в конце цепочки булавочных проколов.

— Не ты и не сейчас. Время еще не пришло. Но лет через 5–6…

Взгляд его упорно не отрывался от пятна на полу. Валентин нагнулся и, потрогав пальцем темную жидкость, убедился, что это кровь.

— Попали Вы в него, значит, должны быть и другие следы, — Ильин достал свой наган, взвел курок и выглянул в разбитое окно. В окно неизвестный выбраться не мог — намело так, что снег уже подступал к нижнему наличнику. Конечно, неизвестный мог улететь. Валентин непроизвольно взглянул в черное зимнее небо и, сплюнув, сам себя одернул — совсем сдурел!

— Товарищ комбриг! Кто стрелял? — в комнату ввалился ординарец Блюмкина.

— Проснулся! Мы тут с Ильиным палим, дурея от скуки. Вот спорим, через сколько минут ты появишься. Я уж задремывать стал. С меня коньяк, Ильин! А ты Иванов, пшел вон!

Когда за бойцом закрылась дверь, Валентин поднял глаза на комбрига.

— Зачем окно высадили? Стекла здесь не достать, — слегка подрагивающий голос выдавал его нервное возбуждение.

— Случайно. Рука дрогнула, когда увидел, что этот гад косоглазый растворяется! — Блюмкин в сердцах грохнул кулаком об стол, — чертовщина какая-то!

— А коньяк-то где здесь раздобудете? — хитрó прищурившись, поинтересовался Ильин.

Блюмкин ничего не ответил, показав помощнику кукиш.

Уже взявшись за ручку двери, он неожиданно обернулся и, заглянув в глаза Валентину, жестко бросил:

— Забудь обо всем. И о чем сам додумался, и о том, что сейчас видел. Стекло тебе завтра вставят, сегодня уж как-нибудь переночуешь.

Действительно, на следующий день в оконной раме появилось стекло, что можно было считать чудом в разоренном Гражданской войной Забайкалье.

О том, что подготовка спецоперации подошла к концу, Ильин понял по телеграмме из Москвы, которая предписывала комбригу передать дела начальнику штаба и немедля возвращаться в столицу.

— «О чем задумался, служивый, о чем тоскуешь, удалой?»[29] — пение Блюмкина вернуло Валентина в вагон комбрига. Освещенные Луной заснеженные просторы сменились чернотой тайги, вплотную подступавшей к железнодорожной насыпи.

— Позвольте полюбопытствовать, чем Вы, Валентин Кириллович, так глубоко озаботились? Даже о присутствии своего боевого командира забыли.

«Боевой командир» развалился в мягком кресле. В его руке сверкал мокрый от растаявшего инея хрустальный бокал с водкой.

— Не хочу попасть в неловкое положение, когда Вы мне скажете, что интересующая меня тема — «не моего ума дело».

— Браво, Ильин! — Блюмкин встал и наполнил бокал помощника, — Валентин Кириллович, с такой щепетильностью Вам не в ЧК, в пансион благородных девиц идти надо было. Если Вы считаете, что что-то «не вашего ума дело», тем более, должны все выяснить досконально, чего бы Вам это ни стоило. Выпьем!

Выпитая водка ударила в голову. Валентин обвел широким жестом роскошную обстановку вагона и деликатесы, пьяно подмигнул комдиву и изрек в никуда: «Не моего ума дело… Гражданская война… Голод, разруха…Фрукты…».

— Валентин! Везде и во все времена среди голода и разрухи найдется место, где царит порядок и изобилие, но… — Блюмкин многозначительно поднял палец, — НЕ ДЛЯ ВСЕХ! Не спрашивайте, откуда все это, поверьте, эти продукты не ворованные. Ешьте, пейте, наслаждайтесь моментом. Дней через десять Вам предстоит перейти на продпаек.

Эти слова Блюмкина о местах, где «царит порядок и изобилие» Валентин вспомнит дважды: в блокадном Ленинграде и в Фюрербункере[30] в 45-м.

Яков Григорьевич Блюмкин ошибался. Несмотря на то, что поезд литерным мчался в столицу, оставляя за собой арестованных, а иногда, и расстрелянных начальников станций, их эшелон остановился на путях Казанского вокзала только через две недели.

Ильин и Блюмкин обнялись на прощание, твердо уверенные, что завтра встретятся на службе. Их надеждам не суждено было сбыться. Встретятся они через много лет при странных, почти фантастических обстоятельствах. Валентин увидит Блюмкина через 30 лет, а бывший комбриг своего помощника — аж через 50[31].

Уверенность, что присутствовал в подготовке участия Якова Блюмкина в тибетской экспедиции Рериха, Ильин пронесет через всю жизнь. Он не мог знать о том, что Яков Григорьевич и присоединился-то к экспедиции Николая Константиновича Рериха, чтобы завершить то, с чем не справился в 20-м.

Глава 3

Веранда выходила на восток, и небо над горами уже приняло цвет темного индиго[32]. По мере того, как небосклон наливался темнотой, на нем все ярче светили звезды. В отличие от привычного пыльно-дымного воздуха европейских городов, здесь дышалось тяжело. Подсознательно не хватало запаха бензина, людей, города. Недавно закончившийся сезон дождей и спокойная нежаркая осенняя погода делали воздух Дхарамсала особенно чистым. Обилие зелени насыщало его кислородом так, что голова начинала кружиться.

Аудиенцию Баркеру назначили на столь позднее время потому, что сегодня у Его Святейшества был трудный день — он давал пресс-конференцию журналистам, на которой делился впечатлениями о своей поездке по городам США. Американец не пошел на мероприятие, предусмотрительно решив отоспаться в отеле после долгого перелета и грязи делийского аэропорта. Даже его непритязательная к условиям жизни натура с большим опасением отнеслась к пропахшему благовониями серо-бетонному зданию аэропорта столицы Индии, переполненному прилетающе-улетающими людьми.

Здесь же, в МакЛеод Ганж[33], он был поражен нехарактерной для Индии чистотой.

В «Белой гавани», отеле скромном, но чистом, Генри устроился с удовольствием. Типично европейские черты лица американца не бросались в глаза из-за обилия туристов из Европы и России, которыми кишмя кишели окрестности резиденции Далай-ламы. Ярко освещенные отели и ресторанчики не раздражали. Баркер поймал себя на мысли, что впервые за последний месяц чувствует себя умиротворенным. Мысли, которые не давали ему покоя последние дни, ушли здесь на второй план. Хотелось думать о вечном или не думать вовсе.

Монах, который привел Баркера на веранду, казалось, растворился в воздухе. Поразительное душевное состояние, овладевшее Генри, заставило его подойти к невысокому металлическому парапету. Из-за гор тихо выплыла полная Луна и воцарилась в ночном небе, затмевая звезды. Редкие метеоры прочеркивали осенний небосклон мгновенными всполохами.

— Мистер Баркер, Его Святейшество ждет Вас, — монах вновь материализовался на веранде.

Они прошли анфиладу комнат и, наконец, сопровождающий остановился у неприметной двери, открыл ее и предложил Генри пройти.

Помещение было небольшое, без окон, только два кресла и ковры. Ковры были повсюду. Они скрадывали звук шагов, и, наверняка, заглушали звуки беседы. Складывалось впечатление, что хозяин знал, с чем пришел к нему глава американской ложи Хранителей.

Не успел гость произнести приветственные слова, как услышал:

— Добрый вечер, мистер Баркер. Не думал, что придется так долго ждать Вас. — Видя нескрываемое изумление в глазах гостя, он уточнил, — с того момента, как в Ваши руки попал свиток из архива Генриха Харрера[34], прошло немало времени. Но, коли Вы здесь, Высшие силы исправили мою ошибку, которую я совершил в молодости, когда передал в чужие руки тайну сплава богов.

— Добрый вечер, сэр. — От неожиданности, Генри забыл о правилах этикета и о том, что перед ним духовный лидер всех буддистов планеты. Сейчас перед ним сидел человек с добродушным, немного лукавым лицом. Глаза спелого каштана из-под очков внимательно вглядывались в собеседника. И от этого взгляда на душе американца стало легко и просто, как будто он встретился со старым закадычным другом.

— Присаживайтесь, мистер Баркер. У нас, к моему глубокому сожалению, очень мало времени, а обсудить надо многое.

С этими словами он позвонил в колокольчик, и в комнату вошел монах, который, похоже, стоял у двери.

— Принеси нам чая и постарайся, чтобы нам никто не мешал. Итак, — обернулся он гостю, — по изумлению в Ваших глазах я понял, что не свиток привел Вас ко мне. Так что же? — улыбка на его лице исчезла.

«С чего начать?», — неожиданно подумал Баркер. Всю дорогу из Рима он проговаривал будущую беседу, подбирал слова, отрабатывал мимику перед зеркалом. Но несколько слов первосвященника свели на нет все его усилия. Гостю понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. В этот момент принесли чай и эти несколько минут окончательно успокоили его.

— Ваше Святейшество, — помолчав, начал Баркер, — я прибыл к Вам по рекомендации Его Святейшества Папы Римского Бенедикта XVI. — Далай-лама согласно кивнул, подтверждая, что Понтифик сообщил ему о предстоящей встрече. — Так как Вы предупредили меня о том, что у нас мало времени, разрешите задать Вам два вопроса. Первый, что Вы знаете о ЦЕНТРЕ СИЛЫ? Второй, известно ли Вам пророчество о появлении в год Черной Змеи человека, обладающего сверхвозможностями?

Тишина, воцарившаяся в комнате, нарушалась только приглушенными звуками отдаленных шагов, криками ночных птиц и далеким звоном колокольчика. Все эти звуки сливались в едва слышный, но постоянный шум. Наконец, хозяин нарушил молчание.

— Сэр Генри, Вы задали мне вопросы, на которые никто не даст исчерпывающего ответа. Ответы на них отрывочными сведениями рассеяны по странам и континентам. За многие тысячелетия что-то утрачено безвозвратно, что-то исказил несовершенный человеческий разум, тщетно пытаясь понять и описать. Поэтому то, что я смогу рассказать, возможно, только малая толика ответа на эти вопросы. Боюсь, не смогу в полной мере удовлетворить Ваши надежды.

Во-первых, по поводу ЦЕНТРА СИЛЫ. По-моему это миф. Речь идет о воображаемом поясе по 10–15 градусов в обе стороны от 35-го меридиана восточной долготы, который пролегает через Ледовитый океан на севере России, Москву, Иерусалим, Синайский полуостров, Красное море, ну, и так далее. Здесь располагался «гомеровский» Илион, с точки зрения сторонников эволюционной теории — место появления Homo Sapiens[35] как биологического вида. Здесь зарождались существующие ныне монотеистические религии[36], они же — «религии спасения». Это зона мощнейшего тектонического разлома. Скажем так — осевая линия существующей западной цивилизации. Мы, сторонники, восточной традиции, считаем иначе, но это тема для отдельной дискуссии, а у нас на это нет времени. Так вот, в преддверии нынешнего тысячелетия равновесие, сохранявшееся тысячелетиями, неожиданно нарушилось. Этот своеобразный «пояс» стал смещаться на Запад. Я слышал даже мнение, Америка теперь станет новой «цивилизационной осью», вокруг которой будет развиваться Человечество. К счастью этого не произошло и все говорит о том, что этот дисбаланс временный. «Кружится, кружится ветер и возвращается на круги свои[37]», так, по-моему, в Библии пишется, — продемонстрировал Далай-лама знание Книги Екклесиаста.

И, если с этим вопросом все относительно ясно, то по поводу Предсказания — все гораздо сложней, серьезней и, главное, опасней. — На последних словах хозяин задумался и стал, молча протирать стекла очков.

— Мистер Баркер, Вы знакомы с древнеиндийским и древнекитайским эпосом? — Неожиданно спросил он гостя и, видя нескрываемое изумление в его глазах, уточнил, — «Рамаяну» или «Путешествие на Запад», — лицо гостя стало принимать виноватое выражение. — Возможно, Вы что-нибудь слышали о Ханумане или Царе обезьян, — Генри обрадовано закивал головой. — Так вот, это не выдуманный герой, он реально существовал, совершал подвиги, подчас, более грандиозные, чем описано в «Рамаяне» или у Чэнъэня[38], только события, связанные с Хануманом произошли во времена гораздо более ранние, чем могут себе представить современные ученые.

Царь обезьян помогал Раме в его стремлении избавить мир от демонов Зла. Воевал, летал, вырастал до небес, переносил целые горы — подвиги, которые он совершил невозможно перечислить. Он обладал поистине божественным могуществом и возможностями. И все племя обезьян-перволюдей беспрекословно следовало за своим предводителем. В эпосе нет упоминаний о металле, однако, в одной из легенд о Царе обезьян есть упоминание о том, что у него были волшебные браслеты и волшебный посох, из которых Хануман смог соткать волшебную ткань. Подозреваю, Вы догадываетесь, о какой ткани идет речь.

Далай — лама откинулся в кресле, потер виски и собственноручно разлил чай по небольшим пузатым чашкам без ручек.

Сделав пару глотков, он посмотрел на собеседника из-под очков и продолжил.

— Человеческая память избирательна. Память народа тем более. Кровавые самодуры-тираны остаются в истории реформаторами. Великие ученые — безумными чудаками. Пожалуй, только поэтам повезло — их произведения помнят такими, какими их сочинил автор. Но я отвлекся. Нечто подобное произошло и с Царем обезьян. Каким образом этому предку человека попал в руки металл неизвестно, но он сумел сделать из него браслеты, а потом соткал ткань. Хануман с легкостью заставлял чудодейственный сплав исполнять его желания. Человеческий предок приобрел возможности бога, и все соплеменники восприняли его как мессию, вожака, и он повел их на поля битв войны, которую вели боги. В людской памяти почти ничего не осталось от тех эпических времен. Некому было помнить. Последствия применения оружия богов привели к тому, что прото-человеческая цивилизация почти прекратила свое существование, но и боги не смогли жить среди безжизненных равнин и ушли. Хануман ужаснулся содеянному, собрал немногих оставшихся в живых и увел их далеко в горы и спрятал от взора богов. Чудесный металл, одарив его нечеловеческими возможностями, не наделил Царя обезьян бессмертием. Когда дни его были сочтены, Хануман призвал своих самых преданных слуг и поручил им следить за Миром, чтобы больше никогда не повторилось подобное. Со временем, их потомки образовали религиозный орден, который, следуя заветам Царя обезьян, следил за возможным появлением человека, обладающего божественными способностями. Если находили — безжалостно уничтожали. Наши хроники свидетельствуют, что подобный случай произошел только однажды, и это было около 60 000 лет тому назад.

Как часто бывает, страх перед возможной бедой порождает суеверия и предсказания. Так случилось и здесь. В незапамятные времена появилось пророчество о том, что родится среди людей подобный Хануману человек, способный овладеть всеми тайнами божественного металла. Он уподобится богам и, повелевая людьми, преобразует Землю так, чтобы богам было вольготно жить на ней.

То, что я Вам сейчас рассказал, записано в наших священных свитках, передаваемых из поколения в поколение.

Тэнцзин Гьямцхо[39] умолк, в задумчивости перебирая четки. Его собеседник сжимал и разжимал кулаки. Со стороны складывалось впечатление, что он не решается принять какое-то важное решение.

— Ваше Святейшество, — Барокер, наконец, нарушил молчание, — Вы можете уделить мне еще некоторое время? Информация, которой я обладаю, имеет исключительное значение, в свете того, что Вы мне сейчас рассказали.

— Конечно, конечно, мистер Баркер. Если Вы не против, разрешите обращаться к Вам по имени, — в глазах хозяина Генри прочитал искреннюю симпатию и согласно кивнул.

Разговор их затянулся надолго. Монах несколько раз приносил чайник со свежим чаем.

— Ваши слова говорят о том, что пришло время, когда древние легенды трансформируются в реальную жизнь, — обращаясь к гостю, медленно произнес Далай-лама, — и над Человечеством нависла смертельная опасность. Меня удивляет только одно, почему этот русский с такой неприязнью выбросил металл?

Глава 4

— Петр Иванович, зайди ко мне на пару минут, и захвати с собой начальника архива и кадровика — Председатель Комитета повесил трубку и с раздражением оттолкнул две тонкие папки «Личное ДЕЛО» на край стола. Впервые он столкнулся с невозможным. В личных делах двух сотрудников госбезопасности, которые дослужились до полковничьих погон лежали только автобиографии. Четкими, хорошо поставленными в гимназии почерками, Свиридов и Ильин, два молодых сотрудника Коминтерна, пришедших работать в ВЧК, кратко описали свою скудную на события жизнь. Все.

Когда его первый зам во главе немногочисленной стайки старших офицеров попросил разрешения войти, Председатель уже немного успокоился.

— Прошу садиться, товарищи офицеры. — Он обвел всех взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Петр Иванович, обратился он к заму, — ознакомьтесь, пожалуйста, с содержимым этих папок. — Когда ошарашенный подчиненный уставился на жалкие несколько пожелтевших листов, глава госбезопасности продолжил, — как могло случиться, что эти папки практически пусты?

В огромном кабинете повисла напряженная тишина. Неожиданно, ее нарушил начальник архива.

— Товарищ генерал армии, 30 июля 1950 года, как раз за год до своего ареста, генерал-полковник Абакумов[40] затребовал себе все материалы по отряду «Синица», личные дела членов группы, личные дела полковников Свиридова, Ильина и все материалы по Блюмкину. Особо его интересовали материалы по работе Якова Блюмкина в Монголии и его участию в Тибетской экспедиции Николая Константиновича Рериха[41]. Однако, они были утеряны еще при Ежове. Когда же Виктора Семеновича арестовали, сейф в его кабинете оказался практически пуст. Только эти две папки. Обыск проводился с пристрастием. Сняли лепнину, обои, паркет. Под паркетом был найден тайник, к сожалению, уже пустой. Скорее всего, его использовали для хранения драгоценностей — уж очень мал. Бумаги хранить в нем было невозможно. Полковник Свиридов в конце 52-го погиб в автомобильной катастрофе, а Ильин считался «пропавшим без вести». Возможно, Абакумов уничтожил содержимое папок.

— Как могло случиться, чтобы документы исчезли из архива? — поразился заместитель Председателя. — Такие документы, наверняка, без срока давности.

— Товарищ генерал, это, конечно, так, но, на самом деле, после арестов Ягоды и Ежова многие документы сжигали коробками. Потом за голову хватались, но было поздно. — Начальник архива нервно крутил в руках толстый двуцветный сине-красный карандаш «Кремль».

Председатель Комитета госбезопасности потер виски.

— Все свободны, — и помедлив, остановил зама, — Петр Иванович, задержитесь на минутку.

Минутка растянулась на несколько часов. Первые лица КГБ несколько раз пили чай, вызывали сотрудников из разных подразделений. Беседы, как правило, были короткими. Люди выходили из кабинета с озабоченными лицами, и, не вступая в разговоры с коллегами, быстро выходили из приемной Председателя.

Секретарь главы КГБ, прослуживший в «органах» не год и не два, быстро сообразил, что все опрашиваемые когда-то работали с Ильиным или Свиридовым. Что-то прикинув про себя, он сделал несколько звонков по внутреннему телефону. Когда последний посетитель покинул приемную, из кабинета вышли генералы. Верхние крючки кителей были расстегнуты, под глазами пролегли темные круги. По сосредоточенно-недовольным лицам начальства было видно, что их усилия были напрасны.

— Товарищ полковник, — обратился Председатель к секретарю, — передайте от моего имени указание подготовить короткие справки по последним делам, которые Абакумов контролировал лично и список документов, которые он получил в секретной части. Да, и еще, оперативные ориентировки на родственников Свиридова и Ильина.

Наконец-то им удалось уединиться. Парень и девушка уже полчаса плутали от Чистых прудов по переулкам, натыкаясь то на веселые компании доминошников, продолжавших «рыбачить» в темноте, несмотря на то, что завтра на работу; то на такие же парочки, наслаждающиеся теплом летней ночи и друг другом. Она ласковым движением отвела в сторону длинный чуб, скрывающий лицо любимого. Их глаза встретились. Мир исчез, время остановилось.

Приближающийся глухой рокот мощного мотора вернул их к действительности и заставил девушку прижаться к груди спутника.

Машина подкатила к дому и затихла. Шум ночной столицы не мог пробиться сквозь густую листву столетних деревьев. Казалось, переулок вымер. Подъезд, у которого остановился автомобиль, освещался двумя подвесными фонарями и восьмигранным окном над дубовыми дверями. Это было единственное яркое пятно среди погруженных в темноту домов переулка. Из машины вышел высокий массивный мужчина в военной форме. По блеснувшим золотом погонам на его покатых плечах парочка поняла, что приехал какой-то генерал. К сожалению, рассмотреть цвет околыша и лампасов было нельзя. Да и не особенно интересно. Летняя ночь манила их своими соблазнами.

Генерал, не дожидаясь, когда водитель откроет перед ним парадную дверь, торопливо прошел в дом. Этим генералом был всесильный министр государственной безопасности Виктор Семенович Абакумов. Пока еще министр. Уже завтра его арестуют и поместят в одиночную камеру Матросской тишины. Но это будет завтра, а сейчас он затравленным зверем метался по огромной квартире. То, что он искал, нашлось на шкафу в ванной комнате — большой эмалированный таз. Даже с его ростом дотянуться до него сразу не удалось. Приставив табурет, генерал-полковник государственной безопасности с грохотом достал помывочно-постирочное средство и принес его в гостиную. Теперь можно было скинуть китель и налить стакан конька. Обжигающая ароматная жидкость, растекаясь по жилам, немного успокоила. Виктор Семенович прошел в кабинет, открыл массивный сейф и задумчиво осмотрел его содержимое. Небольшие коробочки с ценностями, личное оружие, патроны и папки, папки, папки. Стопки папок. То, что еще вчера казалось ему архиважным, теперь предстало простой макулатурой, которой только «зад подтереть», да и то — жестка. Здесь лежали материалы по Предметам. Все, что удалось собрать после первого успеха Мушкетера и его отряда. В отдельной стопке лежал компромат на всех, кто в дни парадов и демонстраций вальяжно стоял на Мавзолее[42], вялым помахиванием руки приветствуя марширующие полки и толпы ликующих «строителей коммунизма». На всех, кроме Хозяина[43]. Теперь, вся надежда только на него. Только Иосиф Виссарионович может его защитить от Берии[44]. Надо отдать ему предметы. С ними Хозяин свернет этот мир «в бараний рог»!

Неожиданно перед глазами материализовался призрак тестя. Остановившийся взгляд Орнальдо[45] буравил генерала.

— Предупреждал я тебя, Витя, — губы призрака не шевелились, но голос отчетливо слышался в голове, — не надо было в дерьмо это лезть. Сам сидишь теперь в нем «по уши», меня до срока на Тот Свет пристроили, девочку мою и внука еще испытания ждут. И все жажда твоя. Власть да почести. Э-эх, знал ведь, что это все на миг, а как сюда попадаешь, так и не ясно — чего ради жил?

— Чего тебе? — оборвал словоохотливое привидение Абакумов. Состояние истерического страха ушло. Мысли стали четкими. Изумление, возникшее при появлении призрака, сменилось любопытством. — Меня не сегодня-завтра заберут. Порядок я знаю. Так что, скоро свидимся, — он криво усмехнулся.

— Тебя завтра заберут. — Со знанием дела подтвердил усопший тесть. — Ты не расстраивайся особо, шлепнут тебя не сразу, да и пытать особо не будут. Не об этом печаль. Главное, не допусти, чтобы предметы попали в руки Сухорукому[46]. Не спасет он тебя. Не надейся. Это он охоту на тебя открыл. Дошел до него слушок про то, почему он верил, что Гитлер первым Войну не начнет[47]. Многих вас вычистят, пока Сухорукий не помрет. И Лаврентию Предметы нужны. Уж очень он хочет Хозяина вашего потеснить, — привидение очень по-человечески хихикнуло, — ну, ладно, бывай «служивый». Пора мне. А свидимся мы с тобой не скоро. Поживешь еще. — И неожиданно глухим «замогильным» голосом процитировало Шекспира[48], - «Прощай, прощай! И помни обо мне…»[49] — вновь хихикнуло и исчезло.

Игривое настроение призрака привело Абакумова в бешенство. Схватив, стоявшую рядом напольную фарфоровую вазу с портретом Сталина — подарок подчиненных к сорокалетию — поднял над головой и в исступлении обрушил ее на пол. Грохот раскалывающегося фарфора немного успокоил его. Генерал-полковник, хрустя осколками, прошел в свой кабинет. Из крохотного сейфа, скрывающегося под паркетом, достал лаковую шкатулку, обернутую по старинке в шелковый платок. Шелк неслышно соскользнул под ноги. Из открытой шкатулки, выложенной внутри черным бархатом, ему в лицо поблескивали выложенные рядком небольшие металлические фигурки животных и птиц.

«Телефон, конечно, «на прослушке». Возможно, и в квартире уже микрофоны установили», — мрачно размышлял Абакумов, — «Значит, пожарный вариант», — криво усмехнулся он. «Пожарный» вариант Виктор Семенович организовал, когда еще только собрался переезжать на новую квартиру. В высоком красно-кирпичном доме, что скрывался в густой зелени через переулок было оборудовано помещение с отдельным входом, из окна которого наблюдатель мог контролировать, что происходит в квартире министра во время его отсутствия. Немецкая оптика и фотоаппараты позволяли фиксировать посетителей и даже текст бумаг на столе, в случае, если понадобится. Обычно окна абакумовской квартиры были зашторены. Дежурных, ввиду особой важности поручения, министр отбирал сам. Сегодня должен был дежурить Илья Свиридов. Это было особенно кстати. Свиридов знал о существовании Предметов, и ему ничего не надо было объяснять.

Подойдя к столу, Абакумов обмакнул перо в непроливашку малахитового чернильного прибора и, разбрызгивая чернила на сукно стола, размашисто написал на листе бумаги: «В кустах рядом с домом через 10 минут». Раздвинул тяжелые шторы, встал рядом со столом и указал пальцем на лист. Через несколько секунд скомканный лист уже горел в тазу. Его пепел стал почином горы сгоревшей бумаги, которую в большом эмалированном тазу обнаружили на следующий день оперативники, когда пришли с обыском на квартиру арестованного министра.

В семье Свиридовых традиционно с днем рождения поздравляли в полночь с боем часов, оповещавших о наступлении праздничного дня. Сегодня младший Свиридов вернулся со службы буквально за несколько минут до хриплого звука старых курантов. Он только в этом году окончил высшую школу КГБ и старался с первых дней службы заслужить авторитет и уважение коллег. В суете последних дней он совершенно забыл о собственном дне рождения, поэтому стараясь не тревожить мать, прошмыгнул на кухню, тихо оттянул тугую ручку ЗиС-а[50] и по старой привычке быстро намазал себе бутерброд — черный хлеб, масло, соль, горчица. Свиридовы никогда не бедствовали, хотя отец погиб давно, но парень всегда «лепил» эту простую еду и запивал ее очень крепким и сладким чаем, когда надо было быстро что-нибудь перехватить.

Мама вошла на кухню неслышно, когда лейтенант уже прожевал свой ужин и, сидя на подоконнике, прихлебывая сладкий чай, изредка затягиваясь, выпускал дым в широко распахнутое окно. Окна старого дома выходили на Сокольнический парк. Сейчас редкие уличные фонари выхватывали из ночной темноты купы листвы парковых деревьев. Тишину нарушали крики ночных птиц и шорох, волнуемых ветром ветвей.

После привычных слов о том, что она его любит, что волнуется за него, что очень им гордится, мама протянула ему небольшую шкатулку.

— Илюша, папа просил вручить это тебе, когда тебе исполнится 23, если ты выберешь путь офицера государственной безопасности. Что так будет, он был уверен. Никто не должен знать ее содержимого. Только ты, — в маминых глазах стояли слезы. Сын привлек ее к себе, и пожилая женщина, больше не в силах сдерживаться, разрыдалась на его груди. Младший Свиридов неумело успокаивал ее, целовал седые волосы, в нетерпении ожидая, когда можно будет заглянуть в шкатулку.

Наконец, мама немного успокоилась и, все еще всхлипывая, достала из холодильника праздничный «Королевский» пирог. Это был торт, рецепт которого передавался в их семье уже несколько поколений. Женщины готовили его в особых, исключительных случаях.

— Ма, ну зачем ты достаешь эту красоту-вкусноту, — сын придал лицу выражение притворной грусти, предвкушая «тяжелую борьбу» с двумя, а может быть и тремя кусками семейного лакомства, — вечером гости придут, вот и угостим.

— Вечером я еще один сделаю, — улыбнулась мама.

Пока она разрезала торт, сын открыл шкатулку и обнаружил в ней сложенный в несколько раз пожелтевший листок бумаги, который прикрывал небольшую металлическую птицу, скорее всего, орла. Шкатулка, вероятно, предназначалась для хранения нескольких предметов, потому что в ней было еще несколько пустых лунок. Не обращая внимания на фигурку, молодой человек с нетерпением развернув записку и узнал почерк отца.

Письмо полковника МГБ Свиридова сыну.

Глава 5

Холодный пронизывающий ветер и редкие колючие брызги дождя, который, похоже, только чудом не превращался в снег, заставили Баркера поднять воротник пальто. Водитель посольской машины позвонил ему сразу, как только самолет подрулил к гофрированному рукаву перехода. Однако, к центральному выходу он подъехать не смог, и Генри пришлось пройти пару сотен шагов под ледяным дождем. Багажа у него не было, только небольшая сумка с самым необходимым. Кинув ее в чрево багажника, он с удовольствием плюхнулся на мягкие подушки представительского авто. Только сейчас он заметил просыпающегося сэра Уинсли, который с видимым усилием разлепил глаза. Видимо, англичанина сморил сон в ожидании партнера.

— Добрый день, сэр Артур, и Вы здесь? — меньше всего Баркер хотел сейчас видеть своего английского коллегу.

— Рад Вас видеть живым и здоровым Генри, — не очень внятно, пытаясь бороться с зевотой, проворчал Уинсли. — Ну как, есть чем похвастаться?

— Что Вы имеете в виду? Если Вас интересует, узнал ли я что-нибудь новое от Далай-ламы, то — да. Если Вас интересует, пригодится ли эта информация нам — очень сомневаюсь.

Баркер замолчал и стал рассматривать унылую серую картину за окном автомобиля.

Пролетев несколько километров по широкой автостраде, машина уткнулась в автомобильный поток, вялотекущий в город.

Уинсли окончательно проснулся и, молча, внимательно рассматривал осунувшееся лицо Баркера. Наконец, его терпение лопнуло.

— Генри, неужели это все, что вы можете мне рассказать.

— ОК! Решайте сами. Хотя, я хотел рассказать все, что узнал, когда смою всю грязь делийского аэропорта и мне перестанет мерещиться везде запах их ароматических палочек.

Машина тащилась до отеля пару часов, и Баркер в лицах рассказал сэру Уинсли все, что узнал. К его удивлению, англичанин отлично знал древнеиндийский эпос и «Путешествие на Запад».

— Как же я сразу не догадался, — покачал он головой, когда Баркер закончил свое повествование, — это совершенно непростительно! Ведь Хануман — один из моих самых любимых героев детства. Хорошо. Все, что Вы сейчас рассказали, требует серьезного осмысления. Здесь нельзя спешить. Предлагаю, вернуться к этой теме позже. Сегодня вечером у нас запланирована встреча с Михаилом Борисовичем. По информации моих друзей из посольства, наш русский партнер развил бурную деятельность по диверсификации своих нефтяных активов в коммуникационную сферу.

— Спасибо, Артур, я как раз хотел узнать у Вас, как поживает наш русский «друг». Тем более, что мне надо вернуть ему фигурку Медузы. Думаю, что он уже начал нервничать, ведь брали мы ее всего на несколько дней.

Про себя же он подумал, что фигурка фигуркой, а вот то, что Беленин уклоняется от предложения в финансовой поддержке при покупке гумилевских активов — симптом настораживающий.

О том, что переговоры между Белениным и Гумилевым идут, Баркеру сообщали его информаторы в АНБ[51], а значит, нефтяной олигарх нашел средства помимо США. Где?

Номер Баркер велел зарезервировать в «Редиссон», бывшей «Украине». Место было выбрано неслучайно. Причина заключалась не в том, что отель располагался в непосредственной близости от американского и британского посольств. Определяющим было наличие великолепной конспиративной квартиры в жилой части здания гостиницы, в которую можно было пройти из номера, не попадая в поле зрения камер наблюдения, и, главное, российских спецслужб. Баркер был уверен в том, что русские не могли знать, во что превратился лабиринт переходов и помещений сталинской высотки после реконструкции, которую контролировали «архитекторы» из Ленгли[52].

С Уинсли они договорились встретиться в пять вечера в ресторане, чтобы не решать вопросы с Михаилом Борисовичем на голодный желудок.

Звонок сэра Артура раздался в 16:45.

— Жду Вас на 30-м этаже. Прекрасная панорама на Москву с видом на местный Белый дом. Итальянская кухня.

Когда Баркер вошел в зал, англичанин сидел, задумчиво рассматривая московскую панораму. «С таким лицом Уинсли только в покер играть, — подумал янки, — не лицо, а маска». Не успела эта мысль промелькнуть в его голове, как сэр Артур обернулся, и «одел» вежливую улыбку на лицо.

— Извините меня, Генри, но мой московский бизнес-партнер и по совместительству информатор, с которым я планировал встретиться несколько минут назад, так и не появился. Когда он все-таки появится, разрешите мне выслушать его информацию в Вашем присутствии, если, конечно, Вы не возражаете?

В это мгновение рядом с их столиком возник молодой человек, казалось, ниоткуда. Материализовался и все. Небольшого роста. Плотно облегающий щуплую фигурку куций пиджачок по последней московской моде. Дорогая шелковая сорочка без галстука. За неброскими очками посверкивали круглые глаза-пуговки. Демонстративная улыбка обнажала отличные зубы с выраженными клыками.

— Извините за опоздание. Пробки. Разрешите составить вам компанию? — Не дожидаясь ответа, молодой человек устроился за столиком и подозвал официанта. — Господа, на правах хозяина, разрешите угостить вас местной итальяно-московской кухней.

Когда заказ был сделан, и официант удалился, Уинсли представил своего информатора.

— Николай Макакин. Лучший специалист по «черному» PR-у[53] в политической и бизнес-элите Москвы.

— Лучший из лучших. И не только Москвы, а всей России, — самодовольно поправил его молодой человек и, бросив косой взгляд на Баркера, вопросительно посмотрел на англичанина, — но это не имеет отношения к делу.

— Коля, разреши тебе представить. Мистер Баркер, американский коллекционер, спортсмен, плейбой. Мой большой друг. При нем можно говорить все, — и на секунду умолкнув, добавил с нажимом, — абсолютно все.

— Итак, господа, — прервал англичанина Макакин, — у нас мало времени, поэтому я начну с главного, подробности и мелочи — завтра. — Он задумался, прикрыл глаза и приглушенно продолжил, — переговоры между Гумилевым и Белениным по вопросу приобретения IT-активов идут полным ходом. Кстати, они встречались здесь же, только в другом ресторане, — информатор показал пальцем вверх, — в зале «для новобрачных», — и хихикнул. — Список компаний, подлежащих продаже, уже сформирован, и в ближайшие дни поступит в Федеральную антимонопольную службу на согласование. За списком инвесторов, которых представляет господин Беленин, я отправлюсь прямо отсюда после карпаччо из тунца. Надеюсь, что мой Lamborghini Gallardo[54] вернет меня к вам уже к десерту, коньяку и сигаре. Московский бизнес-бомонд недоумевает, почему Гумилев распродает свои весьма прибыльные активы. Ходят слухи о том, что его корпорация разворачивает некий грандиозный секретный проект. Его стоимость и детали сообщу, когда вернусь, — обернулся он к Уинсли, — надо уточнить у источника. — Он замолчал, потому что в этот момент к столику подошли официанты и сомелье[55].

Два официанта, которые принесли блюда, встали за спиной сомелье в ожидании, когда он определится с клиентами в выборе вина.

Пока выбирали вино и приступили к нежному тунцу и Шардоне, все хранили молчание, но не успели они закончить с закуской, как Макакин, нетерпеливо посмотрев на часы, встал, извинился за то, что должен оставить собеседников и растворился также неожиданно, как и появился.

— За Вас, сэр Артур, — Баркер поднял бокал, — поделитесь, где слуги Ее Величества находят столь ценные кадры?

— С удовольствием принимаю знаки Вашего восхищения, — расплылся в улыбке Уинсли, — это не секрет, не государственная тайна и прочая, прочая, прочая. А, конкретно, случай, Его Величество случай. Моей фирме поступило предложение на ребрендинг[56] одной из известных российских компаний. Помимо нас заказчик привлек и Колю с его ребятами. Макакин проводил серьезную компанию по анти-PR-у основного конкурента нашего заказчика. У русских сейчас это выгодный бизнес. Законодательство еще не разработано и за «черный» PR практически не наказывают, а эффект колоссальный. На каком-то совещании познакомились и оказались взаимно полезны друг другу. Никакого шпионажа или вербовки, только дружеские отношения и совместный бизнес.

Прошло приличное время, пока приятели отдавали должное изыскам московских кулинаров, когда в зале появился Коля. По его сверкающей улыбке Уинсли и Баркер поняли, что через несколько минут они получат ответы на многие вопросы. Макакин подошел к метрдотелю и о чем-то коротко с ним переговорил. Метр важно кивнул головой.

— Господа, как только откушаете, прошу уединиться со мной в кабинете, где можно курить — молодой человек сделал приглашающий жест, — крепкие напитки и десерт подадут туда.

— Не тяните, Николай, — Уинсли нетерпеливо потирал руки, — узнали?

— А то! — откинулся в кресле Макакин, — но не сейчас, потерпите, здесь и у стен, как говорят у нас, могут быть уши. Ешьте, ешьте. Сейчас подъедет мой помощник с оборудованием, которое оградит нас от ненужных ушей, и я все вам расскажу под вьетнамский кофеек с Ричардом Хеннесским[57].

Сейчас московский партнер Уинсли напоминал худого уличного кота, который впервые в жизни наелся «от пуза», и теперь наслаждается жизнью.

Неожиданно, он как-то нервно дернул головой, глаза под очками расширились, будто увидели нечто поразительное, рот приоткрылся, и его голова упала на грудь.

Из затылка Коли Макакина короткой косичкой торчало радужное оперение небольшой стрелы.

«Странно, — отстраненно подумал Баркер, — совсем нет крови».

В этот момент тоненькая струйка проскользнула с затылка по скуле на ворот шелковой сорочки, и Макакин стал медленно сползать на подлокотник кресла. Вдруг молодой человек вздрогнул и выпрямился. На мгновение его лицо приняло осмысленное выражение, но только на мгновение. Напряженное тело несколько раз конвульсивно дернулось и окончательно обмякло в ресторанном кресле. Безумно вытаращенные мертвые глаза уставились в лицо пораженного янки.

— Господа, разрешите убрать? — голос метрдотеля, — вывел американца из состояния ступора. Он заметил, что метрдотель стоит рядом с их столом, а два официанта с выправкой морских пехотинцев аккуратно придают трупу Макакина неестественно живой вид.

— Кто? — выдохнул Баркер.

— Мистер Баркер, стрелок успел уйти из ресторана. Не беспокойтесь, все выходы перекрыты — никуда не денется. Что делать с этим? — метрдотель кивнул на Макакина.

— Во-первых, убрать все следы возвращения несчастного в отель, — Генри вновь был спокоен и собран.

— Генри, проще будет кому-то выйти из отеля под видом бедного Коли и уехать на машине, а затем автокатастрофа, горящая машина, ну, и прочие детали — раздался спокойный голос Уинсли. Он хмуро рассматривал убитого, словно пытаясь что-то увидеть или понять. Наконец, он вздохнул и залпом допил Шардоне.

— Да, да. Сэр Уинсли прав. Только не забудьте взять анализ крови. Возможные отпечатки на стреле. Ну и тому подобное. Необходимо выяснить все, что позволит выйти на след убийцы. Подготовьте записи всех видеокамер. И чем-нибудь скройте дырку от этой «косички», — уточнил задачу Баркер, — не дай Бог кому-нибудь из местных Шерлокхолмсов взбредет в голову провести тщательную экспертизу трупа несчастного Мак-как-кина.

Глава 6

Традиционные московские пробки уже уползли из центра ближе к окраинам и от Президент-отеля до офиса машина долетела за пять минут. Встреча с немецкими компаньонами, которые сопровождали канцлера во время ее визита в Москву, затянулась. Пока поели, поговорили, то да се — домой ехать было уже поздно, потому что позвонила домработница и сообщила — Маруся уже спит. Андрей с горечью подумал о том, что вот и сегодня, в пятничный вечер его планы провести вечер с дочерью рухнули.

Редкие пятна горящих окон говорили о том, что еще не все покинули здание. Стеклянная громада центрального офиса корпорации золотилась в свете фонарей на фоне хмурого неба. Для середины ноября стояла необычно теплая погода. Вместо холода, который уже давно должен был высушить столичные лужи, шли дожди. В одну из них и наступил, выходя из машины, Андрей Гумилев, и это окончательно отравило настроение.

— Володь, — обратился он к шоферу, — ты не расслабляйся, через полчасика поедем домой.

Опускаясь в лифте в помещение «Д», набрал Санича. Это по его просьбе ему пришлось вернуться на работу. Начальник службы охраны попросил уделить ему полчаса для конфиденциального разговора в защищенной от прослушивания комнате. Это означало — Робокоп должен сообщить шефу что-то очень важное, требующее личной встречи и боится доверить это телефонной связи. Даже, такой защищенной, как гумилевская «Черника».

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, — сообщила трубка.

Дверь лифта открылась, и он увидел в проеме открытой двери переговорной комнаты Олега, сидящего в кресле. Андрея удивило, что Санич был не один. У двери стояли двое его парней.

— Что случилось? — Андрей от удивления, что увидел здесь целый отряд, забыл даже поздороваться, — Чего народу-то нагнал?

— Здравствуйте Андрей Львович! — Хором прогремели рослые широкоплечие ребята Санича. Эти «двое из ларца»[58] в одинаковых черных костюмах и белоснежных сорочках напоминали «Людей в черном» из американского блокбастера.

— Добрый вечер, Андрей Львович, — поднялся Санич, — пусть постоят у двери, лишними не будут.

Тут до Гумилева дошло, что Санич собирается ему сообщить нечто экстраординарное и хочет обеспечить особые меры безопасности.

— Ну, выкладывай, — обратился он к начальнику службы безопасности, когда за ними закрылась дверь.

— Поступили данные углубленного анализа информации по Беленину, — начал Санич, открывая папку с бумагами.

— Олег, не тяни резину. Пятница. Устал как собака. Надеялся домой пораньше попасть, — массируя усталые глаза, поторопил Санича Андрей.

— Михаил Борисович Беленин — центр международного антигосударственного заговора, — произнеся это, Санич замолчал, ожидая реакции шефа.

— Если ты по поводу всех этих Ненцовых, Овальных, Кальмаровых во главе с Женечкой Колчак, то я тебя убью. И охрана твоя не поможет. — Гумилев попытался изобразить кровожадную физиономию Фредди Крюгера [59] и протянул руки к шее Санича.

— За последние месяцы Беленин несколько раз встречался с представителями США и Великобритании, которые являются постоянными участниками заседаний Бильдербергского клуба[60] и сборищ в «Богемской роще[61]». Кроме того, в октябре его загородную резиденцию посетил некто Макс Шмитке. По данным моих друзей в государственных структурах этот господин является неким координатором действий неонацистов в странах Европы и Америки.

— Олег, если ты думаешь, что я тебя оставлю в живых после того как узнал, на что я пожертвовал пятничный вечер с дочерью — ты заблуждаешься, — Андрей уже начал подниматься из-за стола, когда Санич достал листок бумаги и молча подвинул его к Гумилеву.

— Андрей Львович, ознакомьтесь с этой бумагой.

Андрей вернулся в кресло.

Скупые фразы аналитической программы повергли его в шок. Из выводов «Покрова» выходило, что Беленин еще с начала 90-х имеет обширные бизнес-интересы в Кавказском регионе. В начале эти интересы ограничивались нефтянкой, а в дальнейшем олигарх сумел «оседлать» и другие экономические сферы региона. Самое страшное заключалось в том, что через дочерние и внучатые фирмы Михалборисыча в Прибалтике, Грузии и Украине шли оружейные поставки Дудаеву, а потом и террористическим формированиям.

— Олег, это надо срочно передать Президенту! Если бы это был не «Покров» — я бы не поверил. Сколько времени потребуется для подготовки данных? — Гумилев отложил недочитанные бумаги.

— Андрей Львович, Вы до конца дочитайте. — Тон Олега не предвещал ничего хорошего.

Бездушная программа, анализируя сделки купли-продажи, назначения чиновников в малоизвестных городках и районах, выступления депутатов местных собраний и чиновников местной администрации, пришла к парадоксальному выводу, что люди, связанные с Беленинским бизнесом, в той или иной степени причастны к распределению госсредств из федеральных программ. В результате выходило, что олигарх, не сходящий с экрана телевизора, заседающий во всевозможных комиссиях и выступающий с самых представительных трибун подчинил своим интересам «И кузницу, и житницу, и здравницу»[62]. А средства, поступающие от поощряемой этим пауком коррупции, позволяли ему решать практически любые вопросы в Центре.

Складывалась поразительная картина. Один человек контролировал жизнь огромного региона. Человек, тесно связанный с террористическими группировками и неонацистами. Человек, которого поддерживает мировая финансово-политическая элита. Его стремление наложить свою «лапу» на человеческое общение по мобильной связи и интернету говорило только об одном — денег ему мало, ему нужна ВЛАСТЬ.

— Олег, это должно срочно попасть в ФСБ, — Гумилев вернул Саничу бумаги, — конечно, надо постараться, чтобы про «Покров» информация была минимальной.

Санич смял бумагу в комок, пододвинул к себе пепельницу и развел в ней маленький костер.

— Все не так просто, — подумав, нарушил молчание начальник службы безопасности, — наверняка у Беленина в «органах» тоже свои люди сидят и не из последних. Если эта информация попадет к Беленину прежде Президента — нас ждут бо-ольшие неприятности. Что, если бы Вы сами передали ее «Туда», — и Санич указал пальцем в потолок.

— Да, пожалуй, ты прав, — Гумилев почувствовал, как адреналин заставил забыть об усталости. Мозг работал быстро. Через мгновение план действий уже сложился в его голове.

— Олег, подготовь все материалы на «нашей» флешке. — Андрей имел ввиду одну из новых разработок корпорации для нужд ГРУ[63]. Обычная, на первый взгляд, флешка в руках человека, незнакомого с ее секретом, превращалась в сгусток дурно пахнущей массы. — У меня в понедельник назначена встреча с Осокиным, попрошу его устроить мне встречу с Президентом так, чтобы моя фамилия нигде не звучала. Уверен, что Михал Борисыч после своего «коммерческого предложения» особенно внимательно следит за мной.

О том, что Беленин действительно держал своего будущего «компаньона» под неусыпным контролем, они убедились почти сразу.

Андрей поднялся и на ходу попросил Санича уничтожить все материалы, которые могли сохраниться на главном вычислителе, чтобы не осталось никаких намеков на объект работы программного комплекса.

Крепкое мужское рукопожатие совпало со звуком выстрела, раздавшегося из-за двери. Грохот еще звучал в ушах, а в руке Робокопа уже был СПС[64]. Санич первым выскочил за дверь и чуть не упал, споткнувшись о тело одного из охранников.

— Я достал его. В ногу. Он в лифте, — хрип раненного прозвучал одновременно со звуком закрывающихся дверей лифта.

— Вырубить лифт! Перекрыть все выходы из здания! — Начальник службы охраны отрывисто отдавал команды в микрофон лежащего охранника и бросился вверх по лестнице.

Он не успел добежать до вестибюля, когда звук взрыва глухо ухнул из-за стены, где проходила шахта лифта так, что здание вздрогнуло.

Санич уже стоял перед дверью, когда двери подъемника со скрипом разъехались в стороны, и ему представилась жуткая картина. Вся кабина была в крови, куски мяса, обрывки одежды. Тошнотворный запах горелого мяса, внутренностей и какой-то «химии» ударил в нос.

Сзади подбежал запыхавшийся Гумилев и охранники с других этажей.

— Олег, дежурный врач уже с раненым. Как ты думаешь, что все это значит?

— Разберемся Андрей Львович! Вы бы ехали домой. Сейчас здесь будут ребята из ФСБ: эксперты, следаки. Лучше, если они Вас допросят дома, иначе неизвестно, когда попадете домой.

Гумилев только покачал головой и ушел в свой кабинет.

Продолжение ожидается…