Колоски

Глава вторая

Святой отец Бертольд, экзорцист и охотник на нечисть, шёл по следу уже три года. Три года уходил от него этот хитрый носферату, три года всё, что оставалось отцу Бертольду — это утешать осиротевших людей после изгнания порождения тьмы. Но вот, наконец, вчера он понял — цель близка! Но и носферату затеял что-то необычное! Отловил по округе всех кошек и куда-то спрятал, похоже — в один из склепов на местном кладбище. Почему? Ждёт новолуния, отец Бертольд мог сказать это совершенно точно. Не зря же он с благословения учителя своего, самого святого настоятеля, прочёл столько мерзостных сочинений чернокнижников! Врага надо знать в лицо! И он читал. Его тошнило, но он читал, и не убоялся погружения в знания запретные, ибо крепок он в вере, и не найдёт враг рода человеческого дороги к душе его. Экзорцистов вообще очень мало, слишком специфическая подготовка требуется, слишком много знаний, и знаний особенных, святой церковью совсем неодобряемых. Немногие братья отваживаются принять их груз, слишком опасно это для души. Но Бертольд смог, и стал экзорцистом, и не раз уже вступал в схватку с порождениями тьмы, и сегодня он готов! И верёвка святой великомученицы Моники готова: вымоченная в святой воде, пропитанная солью и высушенная на алтаре под неумолчное моление — о, это грозное оружие! Одно прикосновение к ней будет повергать любую тварь нечистую во прах и вечный скрежет зубовный.

И ночь пришла.

Спали тёмные ели, спало озеро, спало маленькое кладбище рядом с деревушкой в горах Трансильвании. Но вот раскрылись двери склепа наследного барона. Опасливо озираясь, вышло оттуда нечто — серая кожа, лысый череп, красные глаза, чёрная хламида. В том, что когда-то было руками — безмолвно бьющийся узел: кошек он голоса предусмотрительно лишил. Страдать можно и молча! Сегодня! Сегодня он покинет наконец эту негостеприимную страну! Он оборвёт след, пусть этот глупец ищет — куда делся тот, кого он так упорно преследует. А он пойдёт дальше, пойдёт в мир! Мир велик и полон вкусной еды! Надо только выбирать места, где еда ещё не догадалась, что она именно еда, а не венец творения, и не придумала всяких фокусов с солярными знаками! А таких мест много, очень много, но силы для перемещения удалось накопить только сейчас. Слишком долго он медлил, а потом везде появились эти солярные знаки и серебрёная вода — и находить еду стало трудно, иной раз больше энергии потратишь, чем приобретёшь. Ну, да ничего, сегодня это закончится!

И носферату, переставший быть человеком всего сто лет спустя после рождения Иисуса Христа, стал вычерчивать пентаграмму на перекрёстке между могил. Он прекрасно видел в темноте, ему свет был не нужен, чего не скажешь об отце Бертольде. Всё, что было видно святому отцу в слабом свете звёзд — это невнятное и беззвучное шевеление куска мрака, ещё более тёмного, чем темнота ночи. Тишина царила над старым кладбищем, ни звука, ни шороха. Даже ветер стих, всё замерло. В полном безветрии ещё более странно выглядело продолжающееся шевеление теней в слабом звёздном мерцании. И, несмотря на искреннюю и горячую веру в господа нашего Иисуса Христа, мороз продрал святого отца по коже, и волосы встали дыбом на голове его. Что же задумало сотворить это чудовище? Неужели он хочет поднять умерших? Но на это святому отцу Бертольду есть, чем ответить! Молитвы изгнания и упокоения затвержены им давно, сколько раз уже приходилось ему произносить их. Не собьётся и в этот раз! И вот среди ночи слабым и призрачным голубоватым светом озарились ближайшие надгробия. Облако светящегося тумана повисло над центром пентаграммы, в углах которой, истекая кровью, медленно умирали связанные животные. Стал виден и творец сего непотребства: сгорбленная фигура с лысым черепом явно собиралась шагнуть в сияющее марево. Уйдёт, понял отец Бертольд. И, выскочив из-за надгробия, метнулся вслед тающей в мерцающем мареве дичи.

В Столичном Университете маги поставили смелый эксперимент с машиной дэ Форнелла, о которой сам создатель знал очень мало. Он её сделал, он её один раз применил — и всё! И даже то, что она каким-то образом сработала, он понял только потому, что подопытный материал — сошедшая с ума девушка-полукровка — исчезла неведомо куда. А университетские маги и этого не увидели, потому что подопытного образца у них не было, не догадались они, что на пустую площадку в центре нужно что-то или кого-то поместить. Зато была прорва энергии — много, очень много, на сорок четыре порядка больше, чем было в распоряжении дэ Форнелла. И вся эта уйма энергии ухнула куда-то при включении, и… ничего не произошло. То есть, вообще. Ничегошеньки. Маги растерянно переглядывались и пытались сообразить — а что, собственно, им теперь писать в отчёте? При испытании неизвестного агрегата непонятного назначения было потрачено 10 в сороковой степени килотонн магэнергии… с нулевым результатом. Жизнь магов стремительно утрачивала прелесть. Прямо на глазах.

Но маги, конечно, были неправы. Потому что именно в этот момент святой отец Бертольд настиг носферату! Он выскочил из таинственного марева в каком-то саду, увидел удаляющуюся сутулую спину и швырнул вслед верёвку святой мученицы Моники, раскрутив её, как лассо — в Ордене братьев не только молитвам обучали! Петля захлестнула горло носферату.

— А-а-а! — торжествующе завопил отец Бертольд.

— Ы-ы-ы! — завыл носферату, безуспешно царапая верёвку

— У-у-у! — заорал Риан, увидев в окно, что два каких-то недоумка вытаптывают коллекционные ирисы его жены, и, недолго думая, сиганул через подоконник. — Убью-у-у! — Донни и Мастер Мечей Корнэл рванули следом. Двое боролись, катаясь среди ирисов. Взбешенный Риан подскакивал к ним то с одной стороны, то с другой, но всё, что ему удавалось — это изредка попасть по кому-то из них ногой. — Прекратить! Твари! Вандалы! Ц*хайц* айц*анг! Вон отсюда! — разорялся на-фэйери.

— На-фэйери Риан, вы позволите? — сдерживая рвущийся наружу хохот, Донни шагнул вперёд и наклонился над катающимися в клумбе существами. — Ф-фу-у… — сморщился он тут же и поспешно выпрямился. В одной поднятой руке, удерживаемое за шиворот странного одеяния в положении «на цыпочках», болталось что-то тёплое, воняющее застарелым потом и грязной одеждой, густо заросшее волосами, в другой наоборот — холодное и лысое, но тоже очень вонючее, правда, запах был другой, Дон не смог бы точно сказать — что же так пахнет. Сильнее всего — напуганным котом, но не только. Кошачий запах был совсем свежим, но не само существо так пахло, а котик, с которым он, видимо, только что пообщался, а из-под него пробивался запах тлена, слабый, но отчётливый. Гадость какая! В прохладе ароматов дворцового сада запахи гостей чувствовались особенно чужеродными. Риан, недовольный густой вечерней тенью, защёлкал пальцами, рассыпая светляков. Вскоре в саду стало светлей, чем днём. Но понятнее не стало.

— Ага. Вот это, похоже, человек? — задумчиво сказал Риан, брезгливо, одним пальцем, отводя грязные сальные волосы с лица тёплой фигуры. «Похоже, человек» повёл налитыми кровью глазами и клацнул зубами, попытавшись укусить Риана за палец. Руки ему надёжно сковывала «Сеть», наброшенная Мастером Корнэлом. — Ай! — отскочил Риан. — А может, и нет, — заключил он. — А вот это… А я даже и не знаю… — растерялся он, разглядывая посиневшее лицо носферату, бессильно обвисшего в руке Дона.

— Насколько я понимаю, это давно и необратимо спившийся на крови ординар, — объяснил, подходя, Мастер. — Если я прав, лечить его бесполезно, это полуразумная, очень хитрая тварь, да ещё и с некоторым магическим потенциалом. Сколько вам лет, благословенный? — светски поинтересовался он у дёргающейся в «Сети» твари. Носферату оттопырил уши и злобно зашипел. Правда, хватило его ненадолго, верёвка его здорово ослабила. Странная магия, действие, как у серебра: высасывает и рассеивает, лучше не прикасаться, подумал Корнэл и кивнул Риану: — Не понимает, я так и думал. Они не местные, там, на клумбе — портал, уже закрывшийся, — объяснил он. — Мощь невероятная, нам такая и не снилась. По-моему, вот этого ещё можно вымыть и попытаться с ним поговорить, — кивнул он на «похоже человека». — А вот этого, м-м-м, гостя я бы посоветовал уничтожить, пока возможно. Если он сможет избавиться от этого артефакта, он может стать опасным. Вы позволите?

— Да! — с глубоким чувством сказал Риан. Отсутствием волос тварь неприятно походила на него самого.

— Тогда будьте любезны, на-фэйери, подержите верёвочку, — мастер вынул из нагрудного кармана носовой платок, расстелил под носферату, сделал неуловимый жест — и в руках Риана осталась верёвка, до этого свисавшая с шеи существа, а рука Донни опустела, и он непроизвольно обтёр её об штаны. Мастер аккуратно завязал в платочек кучку праха. — Вот почти и всё. Только надо развеять над солёной водой. А пока и так сойдёт.

— Прекрасно, благодарю вас, — кивнул Риан, автоматически сматывая на руку липкую на ощупь, явно пропитанную какой-то незнакомой магией, верёвку. — Где вы так научились, Мастер? Это ведь вы преподавали райну Донни магию?

— Отчасти, — склонил голову Мастер, переглянувшись за спиной Риана с Доном. Дон завёл глаза и кивнул на висящего в руке «клиента» — Хватит уже, а? Долго мне ещё эту пакость в руках держать? Она ж воняет!

— Если желаете, я вам покажу, что именно я сделал, но, может, вы сначала распорядитесь относительно вот этого… м-м-м… душистого….

— Да, — поморщился Риан. — Райн Донни, положите его, будьте любезны. Только не на цветы, пожалуйста! Вот сюда, на травку. Сейчас я распоряжусь…

Дежурный маг тюрьмы Короны был в некотором шоке: не каждый день указания по содержанию арестанта даёт сам на-фэйери! Впрочем, в самих указаниях ничего необычного не было. Постоянная практика:

— Вымыть, переодеть, запереть, накормить. Режим для диких, сами знаете: личное общение, минимум автомагизации. На вопросы отвечать вежливо, постоянная запись, — ну, да, кто бы сомневался, достаточно взглянуть на задержанного. Конечно, для диких, кто ещё-то может быть?

Пока Донни тщательно мыл руки, Риан спел, как мог, над ирисами Рэлиа. Она всё равно, конечно, заметит, но хоть не так обидится. И они втроём опять уютненько устроились в Малом Покое, чтобы под контрабандный «Живень» закончить список контрабандных же товаров из Донн Дроу, которую Посол от Великого Дома ле Скайн, Мастер Корнэл дэ Тэрон, обещал доставить быстренько, чуть ли не через пару недель. А хорошо, всё-таки, быть Королём! А ещё лучше — Королём, у которого есть… ну-у, если не друзья, то, хотя бы, приятели, которые не пытаются тобою пользоваться. А Риан хорошо знал, какая это редкость. Отцу, например, такого везенья не досталось, он часто говорил Риану, что бремя власти это и бремя одиночества. А у Риана сразу двое, правда, оба — вампиры. Ну и что? Зато спокойные ребята, без истерик и проблем с детьми, чем выгодно отличаются от любого на-райе. Даже этот невозможный дэ Мирион оказался неплохим парнем, хоть и начал знакомство с откровенного шантажа! А шантажировал он Короля — вы будете смеяться! — ради душевного спокойствия своей жены! Впрочем, для райи Мелиссы Риан и так сделал бы сейчас всё возможное, а то Рэлиа ведь голову откусит! Очень уж ей понравилась Ника, дочка Лисы, и очень она боится, что Лиса, обидевшись на что-нибудь, запретит Нике гостить во Дворце. Вот ведь, нелепость: объявить всеобщую мобилизацию при угрозе Миру он, как Король-Судья, может запросто. А приказать какой-то там райе погостить во Дворце — нет, не может! Ле Скайн, чтоб их, блюдут свободу личности! И дэ Мирион — яркий пример. Все просьбы, с которыми он к Риану за четыре последних года обращался, сводились к тому, чтобы сделать что-нибудь для его Лисы: билет в Столичную Оперу, в которую иначе не попасть, пропуск в Западный Лес или на южное побережье — всё для неё! Так трогательно! Нет, Риан знал прекрасно, чем вызывается такая забота у ле Скайн — но, всё равно, со стороны выглядит замечательно! Он даже схитрил, глядя на дэ Мириона: вытащил туда же Рэлиа, только в другие дни, конечно. И ведь сработало, что же вы думаете! Не то, чтобы ей там безумно понравилось — она, как-никак, Королева-Мать, и сама прекрасно может сходить куда угодно, но сам факт того, что он её пригласил, привёл её в восторг! Она вдруг похорошела, засияла глазами, заулыбалась — и хватило одного приглашения чуть ли не на месяц! Только к концу месяца начала она опять впадать в меланхолию, обычную для неё с тех пор, как Дэрри сделали вампиром, а Квали погас и чуть было не сгорел. С младшим сыном обошлось, но Дэрри… Трудно быть жизнерадостной, каждый день встречаясь с тем, во что превратился твой ребёнок. Не-мёртвый, да, но и не живой. Почти прежний, но не совсем, и от этого ещё хуже…

А Риан опять её пригласил — в театр. И не в Королевскую ложу, а инкогнито, в партер. В самый уголок на последнем ряду. О чём была пьеса — а гоблин её знает… Но Риану понравилось, Рэлиа, вроде бы, тоже, даже жалко было, когда свет в зале включили… Честно говоря, Риан никак не мог этого понять. Пользовался — и не понимал. Нет, он и раньше старался порадовать свою Королеву, но не таким же примитивным образом? Он всегда ей говорил, что она слишком уж серьёзно относится к своим обязанностям, можно гораздо больше времени тратить на развлечения, и придумывал их для неё. День на море под парусом, визит в парк Зверей, визит к парфюмерам — понюхать новый аромат — да много чего, уж и не упомнить. Правда, за те столетия, что они прожили вместе, фантазия его поистощилась. Что-то придумаешь, а потом вспоминаешь — уже было. А тут такая ерунда — в театр сходить! Жнец Великий! Это настолько общеупотребительно, что почти пошло! Ну что же тут такого, почему это так действует? Просто из-за того, что ВЫГЛЯДИТ вниманием и заботой? Но это же абсурд! Что Рэлиа, что Лиса — они же умные женщины, ну, не могут же они не понимать, что со стороны мужей это чистый эгоизм, почти взятка! Я тебя простенько, практически не прилагая усилий, развлекаю — ты мне улыбаешься. Наверняка ведь понимают, тогда почему принимают? Что за глупая игра? Он даже Мастера Мечей об этом спросил. Мастера Корнэла, который в юности учил его фехтованию, он мог спросить о чём угодно. Уж ле Скайн-то должны знать, с чем это связано? И ответа не понял.

— Практически любые отношения — это игра. Игра должна быть весёлой и приятной, иначе она превращается в работу. А это скучно, работать никто не любит, — и добавил, видя, что Риан всё равно не понимает: — У всякой игры есть правила. Если ты их не соблюдаешь, с тобой просто неинтересно будет играть. Никто и не будет. — Риан сделал вид, что понял, но, на самом деле, так и остался в недоумении. Как можно все отношения сводить к игре? Мастер понял, что до Риана не дошло, но продолжать объяснения не стал, только вздохнул. Маленький ты ещё, Король-Судья Риан, и занятие у тебя хоть какое-то есть, вот и не понял ты ещё, что такое настоящая скука! Такая, что скулы сводит от досады на собственное бессмертие, и соглашаешься принять любые условия игры, потому что это даёт хотя бы иллюзию течения жизни! Иллюзию того, что что-то происходит, иллюзию какого-то смысла в твоём существовании, пусть этот смысл — всего лишь правила игры. Любой женщине, тем более эльфийской, игра необходима, как воздух, иначе вся жизнь превращается в работу, становится рутиной, гаснут краски, меркнет сияние, и остаются только заботы — каждый день, день за днём — и приходит скука, а к живым — ещё и тоска. Даже мало и быстро живущие люди успевают её ощутить, а что уж говорить о на-райе, живущих по пять тысячелетий, или вампирах, существующих бесконечно? Если уж не понимаешь этого сам, так дай хоть своей Королеве возможность поиграть — и не останешься в накладе, поверь ле Скайн, дружок, они хорошо в этом разбираются! Просто не надо пытаться при помощи иллюзии получить материальную выгоду, это уже зло, и, как всякое зло, должно быть наказано. А если это исключить, то иные иллюзии бывают ничем не хуже реальности, а зачастую и лучше. И не надо их разрушать, тем более — намеренно. Это глупо и жестоко, и никому от этого хорошо не бывает. Никому.

Эх, на-фэйери… Надо будет ещё подсказать про маленькие подарки — сам ведь не догадается! Королева, мол, и сама взять может всё, что ей надо. Взять-то может… Только как объяснить, что дешёвая карамелька, украдкой сунутая в руку жены перед Большим Приёмом, сблизит вас больше, чем двухчасовое сидение бок о бок на этом самом Приёме? И через пару часов после Приёма, нащупав её в кармане, улыбнётся мечтательно и покраснеет вдруг твоя фарфоровая куколка Рэлиа, как могут только эльфийки: вспыхнут нежно-розовым светом лицо, плечи, руки — до счастливых слёз! Потому что это только ваша карамелька, и никто, ни одна живая душа о ней не знает! Да, игра, да, иллюзия — но без них мир становится ненужной сломанной игрушкой! Как тебе это объяснить, Дэмин Риан на-фэйери Лив, Король-Судья? Глупый мальчишка со слабым левым запястьем!

— Möchtest du mir meine Bekleidung zurückgeben? — сурово сведя брови, поинтересовался отец Бертольд. В ответ получил удивлённый взгляд. — Meine Bekleidung, verstehst du mich? Ich will sie zurücknehmen! — подёргал он себя на груди за рубаху, в которую его обрядили.

— А-а! — дошло до служащего. — А тряпочки ваши стирают… стирают, понимаете? — потёр он руками перед собой. Потом вроде, как помакал в воду, опять потёр, отжал и развесил на воображаемых плечиках. — А потом отдадут! — снял он с плечиков несуществующую одежду и протянул странному арестанту. Вот ведь неудачный какой! Вроде бы, что-то внятно и членораздельно говорит, настойчиво повторяет даже — а ничего не понятно!

— Doch, ich habe verstanden! — кивнул отец Бертольд и уселся на диван. И соврал. Ничего он на самом деле не понял! Ну, совсем ничего! Куда он попал? Сначала его просто вздёрнули, как колбасу, и не пошевелиться было, как колбаса и висел! Потом выскочил этот лысый, и от носферату его почти ничто не отличало. Отец Бертольд его потому укусить и попытался — это было всё, чем он мог навредить проклятой нежити в своём бедственном положении. Но оказалось, что это не нежить. И с бессмертной добычей отца Бертольда покончили легко и просто, щёлк — и нету! Со всеми бы так! А потом его без всякой почтительности, как куклу, вымыли, переодели и поместили вот сюда. Надо сказать, покои королевские! Только окон почему-то нет. Ни одного. А так… Не сказать, чтобы очень просторно, но тепло, чисто, светло, ослепительной белизны потолок, приятного зелёного оттенка стены, и роскошной мягкости жёлтый диван, правда, каким-то образом приделанный к каменному полу намертво. Впрочем, как и стол, и два стула прекрасной работы. И еда, поданная на странном гибком подносе, выше всяческих похвал! И незнакомое тёплое питьё в изрядном бокале из того же материала. Вот только с освещением было непонятно. Это явно не свечи, и не масляные лампы. И не достать, чтобы посмотреть — потолок довольно высокий. И с общением беда. Немецкого они не понимают, хорошо. Но он уже попробовал и латынь, и греческий, и финский, который знал плохо, и английский, который знал ещё хуже — не понимают! А что самое неприятное — его заперли. Принесли поесть, потом тот же слуга забрал пустой поднос — и ушёл. И щелчка ключа не слышно было, а дверь не открывается. Зато отхожее место поразило отца Бертольда чистотой и разумным исполнением. Стоило, закончив, встать и сделать шаг к двери, как поднимался сам собою прозрачный щиток, и за ним начинала кипеть и пениться сильная струя воды. Но, только наступишь на определённую плитку в полу — струя исчезает, щиток откидывается — и, пожалуйста, можно пользоваться. Он испугался было и сотворил молитву, но потом понял: просто пружина и клапаны. Гениальная механика! Сыро, зато чисто, видал святой отец Бертольд места и похуже! Поиграв немного с тюремным санузлом, святой отец опять попробовал выйти из апартаментов. Нет, заперто. Ну и ладно. Укрепимся пока в вере. Хорошая молитва ещё никому, кроме нечисти, не вредила!

Через некоторое время свет сам собою погас. Отец Бертольд улёгся на мягкий диван и забормотал себе под нос молитву на ночь: «Nunc dimittis servum tuum, Domine, secundum verbum tuum in pace», да так и заснул, не добравшись до последнего: «Gloria plebis tuae Israel». Так прошло, судя по гаснущему свету, три дня. На четвёртый день непрестанного моления отец Бертольд сдался. Молитвы молитвами, но, похоже, про него просто забыли. Надо бы напомнить пленителям о себе! С приличествующим достоинством, конечно, но напомнить.

— Sage mir, Bursch, wo ist jetzt dein Herr? — с благодушием сильного в вере и сытого телесно человека спросил отец Бертольд слугу, пришедшего за пустой посудой. Дежурный маг захлопал глазами. Блин, он совсем забыл! Он же ещё в прошлое дежурство, три дня назад, должен был сделать амулеты-переводчики для этого недоразумения! Да ладно, сейчас сделает. Анализы же у него брали? Вот и ладно. Там на это крови хватит!

— Ща! Ща всё будет! — заверил он и помчался творить переводчики. Через час всё было готово. Он вернулся и жестом предложил арестанту повесить шнурок с круглой блямбой амулета на шею. Тот подозрительно осмотрел изделие и… отказался! Вытащил из-за пазухи какой-то предмет, как оказалось при ближайшем рассмотрении — деревянный крест, и жестами объяснил, что этот крест — да, а остальное — нет. Маг растерялся. С таким он никогда не сталкивался!

— Послушай, — попытался он вразумить этого ненормального. — Одно другому не мешает! Да, блин, ты ж не понимаешь ничего! Ну, вот, смотри, у меня такой же висит! И вот… — он создал иллюзию креста на верёвочке, надел себе на шею и показал Берту оба вместе. — Вот, видишь, никакой конфликтной магии! На! — он опять протянул Берту сделанную для него круглую бляшку. — Это… чтобы ты…. - потыкал он пальцем себе в лоб, потом пошлёпал пальцами у рта. Нет! Тогда мага осенило: он вышел из камеры, придал амулету вид креста и опять зашёл. На этот раз арестант долго рассматривал предложенное, вертел так и сяк, только что на зуб не попробовал. Что там смотреть? Просто крест из зеленоватого камня, на нём личная печать мага, две заглавные буквы — «И» и «Х». Ирван дэ Хардо. И наконец — святый Серп, златой и светлый! — недоумок согласился.

— И что теперь? — подозрительно спросил он, сведя брови.

— Да ничего особенного, — облегчённо вздохнул маг. — Просто, теперь мы с вами будем понимать друг друга. Больше ничего!

— А что это за язык? — сразу спросил… да нет, на недоумка он не похож. Слишком осмысленные вопросы.

— Это общая речь. А на каком изволил говорить благословенный райн? Простите, не знаю вашего имени…

— Ты слишком любопытен, сын мой, а это… вина… — слово «грех» амулеты не осилили. — Позови мне своего хозяина! Я желаю с ним разговаривать. Много вопросов есть у меня, ибо вижу я, что погряз он в… неправильном употреблении святого учения… — распорядился отец Бертольд, даже не подозревая, во что превратил амулет простое и понятное слово «ересь». У мага ум зашёл за разум, и он предпочёл ретироваться. Он, конечно, доложит, но почему этот странный райн назвал его своим сыном, и каким образом Король-Судья может неправильно употреблять святое учение, и что это вообще такое — пусть кто поумнее разбирается! А с какого перепуга у мага, даже у самого ледащего и завалящего, даже у самоучки, может вдруг образоваться хозяин — это вообще лучше замять! Собака он, что ли? Или скот бессмысленный? Ох, и странный же арестант!

Только через пару дней после поступившего от дежурного по тюрьме доклада Риан выкроил время для допроса. Мастера Корнэла не было — отбыл «по делам» — и Король позвал с собой Донни и Дэрри, как представителей ле Скайн. Ну и, естественно, главного целителя и пару магов — на всякий случай. А случай оказался тяжёлым. Собственно, кроме мажордома, никто ничего и сказать не успел, а арестант оказался на грани нервного срыва.

— Дэмин Риан на-фэйери Лив, Король-Судья! — провозгласил этот вездесущий эльфёныш. Отец Бертольд услышал знакомое слово, вскочил… и сел, поникнув и уже не слушая дальнейшее представление пришедших на допрос.

— Фэйери… — шептал он. — Как же я не понял… И ел… И пил… Проклят, навеки проклят… Фэйери! — теперь он видел, что тот, кого он в тени сада сначала принял за носферату, ничуть на вампира не похож. Голова у него не лысая, а обритая, и чуть отросший густой ворс искрится радугой, будто присыпанный алмазной пылью, и уши — как остроконечная ракушка, совсем не похоже на то, что ему доводилось видеть у тех, других. А главное — глаза. Большие, приподнятые к вискам и зелёные, такие зелёные, каких ни у носферату, ни у людей не бывает. — Ты Эрленкёниг? — «ольха-король», перевели амулеты.

— Чего? — заморгал Риан. Бертольд увидел его недоумение, но не сдался. Он должен выяснить, должен! Может, он не так понял…

— Ты Оберон? — вперил святой отец горящий отвагою взор в Риана. — Ты, о, медведь… — засбоили артефакты. — Ты ли он без… Ты, высокий… — переводчики хрюкнули и скисли.

— Я кто? — совсем обалдел Король и заглянул в свою трубку, будто надеялся найти ответ в табаке.

— Может, это имя собственное? — предположил Донни. — Вообще-то, одно из моих имён — Берэн. Но без «О». И я не понимаю…

— Так это ты король эльфов? — перевёл требовательный взгляд отец Бертольд на черноволосого и бледного.

— Да вот ещё! — удивился черноволосый. — Король-Судья — вот он, на-фэйери Риан. Но не эльфов, а райнэ и на-райе. Король у Перворождённых? Даже подумать дико! Зачем бы им?

— Нет! Вам не смутить меня, короли обмана и грез! — возмутился окончательно запутавшийся отец Бертольд. — Господь со мной, он не допустит… Judica, Domine, nocentes me! Expugna impugnantes me! — ухватившись за крест, выпиленный из цельного куска гроба Господня, начал читать отец Бертольд молитву изгнания, хоть и понимал, что надеяться ему не на что. Это же не люди, одержимые бесами, а эльфы, фэйери. Человек, опрометчиво вкусивший яств фэйери, обречён остаться у них навсегда и под их властью. Отец Бертольд плохо знал английский, но рассказы о народце под вересковыми холмами прочитал внимательно и запомнил хорошо. Уж слишком правдивыми выглядели эти рассказы! Говорят, с ними даже торговали! До сих пор один из сортов сукна носит название «эльфийские крапинки»! — Confundantur…

— Чего это он? — удивился Риан. — Какая такая испугна? Что, вообще, за бред? Райнэ! Почему я должен это слушать? Кто амулеты делал? А ему-то переводчик надели? — Дон и Дэрри прыснули при первых же словах молитвы, настолько нелепо смотрелся вдохновенно размахивающий руками и завывающий отец Бертольд, и теперь тихо давились хохотом. А слова Риана дали ещё и простор для соответствующих идей:

— Ему не переводчик, ему ошейник надо! — тихо подсказал Дон.

— Ага, строгий! Который с шипиками внутрь! И цепь потолще! — так же тихо вякнул Дэрри, и оба опять затряслись, хрюкая в ладошки. Риан хмурил брови, но рот невольно расползался в улыбке. Ведь правы, похоже, паршивцы!

— Э-э-э, видите ли, на-фэйери, он, похоже, говорит не на одном неизвестном языке, а на нескольких! А амулеты срабатывают только на том, который, видимо, для него родной. А все остальные — выученные, — поспешил объяснить один из магов.

— Несколько языков??? Благословенный, вы сами понимаете, что несёте?!! — припух Король. — Есть эльфийский, он же — древняя речь, и есть общий, который считается смесью искаженного эльфийского с речью последнего дракона — больше в Мире отродясь никаких языков не было, что вы мне голову морочите?

— Видите ли, на-фэйери, похоже на то, что он вообще не из этого мира. Мастер мечей дэ Тэрон высказал такое предположение, и. видимо, был прав, — второй маг развернул перед Рианом довоенную карту Мира. — Вот, взгляните! Ни одно государство не носило в нашем Мире таких названий, как он говорит: Энгланд, Нидерланд, Остэррайхь — нет здесь таких, и никогда не было! У нас, признаться, была сначала мысль, что он каким-то образом попал к нам из прошлого…

— Так-так, — кивнул Риан, — И что же навело вас на мысли о такой возможности? — маг тяжело вздохнул. — Только не пытайтесь меня уверить, что эта идея возникла на пустом месте, — ласково улыбнулся Риан. — Мне представить страшно, сколько энергии может потребоваться на такой прорыв! Откуда-то же она должна была взяться? Чтобы смогла родиться эта идея. Итак?

Маг опять тяжело вздохнул. Правильно ему говорили, что Король всегда слышит больше, чем ему рассказывают. Прямо, как мысли читает. И рассказал о провальном — в буквальном смысле — эксперименте с машиной дэ Форнелла. И мысленно осенил себя серпом — вовремя пришлось! Король настолько заинтригован этим пришельцем, что их ляп с экспериментом прокатит на тормозах! Отец Бертольд тем временем убедился, что его молитва никого не изгоняет, а, наоборот, вызывает — нечестивый хохот она вызывает. Поэтому он замолк и стал настороженно слушать рассказ мага.

— То есть, вы мне хотите сказать, что эти ваши килотонны — сколько вы их там грохнули? — перебросили сюда этих милых ребят аж из другого Мира? И один из них при этом оказался спившимся на крови ординаром? — маги ахнули. Этого они не знали. — Да-да, райнэ, был ещё один, просто ту пакость мы с райнэ дэ Мирионом и дэ Тэроном уничтожили сразу. Но — вопрос! А откуда, собственно, в том мире взялся вампир? Наши — дети Жнеца Великого и Святой Матери ле Скайн. А там чьи они дети? Эй, благословенный! Простите, а как вас называть?

— Бертольд, святой отец воинства Христова, — с достоинством представился экзорцист, втайне ликуя: «скайн» — это, вроде, по-английски, вроде, «небесный»! Значит, есть у них святая мать небесная, есть! А он-то уж, было, впал в смертный грех уныния, когда попытка экзорцизма не удалась!

А присутствующие с недоумением переглядывались. Во-первых, «святой отец» торчком встало у всех в голове, и укладываться не собиралось. Во-вторых, «отец воинства» — это что-то очень… То ли эпохальное, то ли экстравагантное. Или сильно героическое? Нет, по отдельности слова был вполне понятны, но вместе…

— Райн… Бертольд, скажите, а в чём, собственно, состоит ваша святость? — озвучил Риан общий интерес. — Не поймите мня превратно, но это как-то… необычно. Вот святая мать — это понятно, материнство вообще свято. В чём же святость отца?

— В служении Господу нашему, Иисусу Христу, — удивился наивному вопросу Бертольд. «Господа» амулет не осилил, перевёл, как «хозяина». Ну, не было в Мире господ, что ж поделаешь! И все удивились ещё больше. Примерных служащих вокруг навалом, что же — всех святыми объявлять? Риан понял, что эта непонятная обеим сторонам беседа может продолжаться бесконечно и решил оставить разъяснения неувязок на потом.

— Скажите, пожалуйста, райн Бертольд, а что за тварь была с вами в саду? Боюсь, мы несколько поторопились её уничтожить, можно было исследовать… Наверно… Но уж больно была мерзкая! — с чувством сказал Король и скривился.

— Носферату, — глухо сказал святой отец. Амулет забуксовал и не перевёл вообще никак.

— Ноусферрайту… подъём к пределу широкого тепла низкого очага? Чушь какая-то… Да нет, не может быть, эльфийский в амулет только Перворождённый заложить может, — помотал головой Риан. — Это профессия? Он специализированно что-то делал для этого Феррату? Нет, наверно, я не так понял. Подробнее, будьте любезны! Как живёт? Что ест, что пьёт, ареал обитания?

— Они не живут, — мрачно сверкнул очами святой отец. — Хоть и существуют! Солнца свет во прах обращает их, и удел их — тьма, и жизнь их во тьме, и пища их — кровь человеческая! Нечистые твари они, и один страх у них — пред святым распятием!

— Простите, благословенный! — вдруг вмешался Донни. — В каком, извините, смысле — не чистый? Грязным каждый бывает, даже я, работа такая, знаете ли, иногда так извозишься — никакая «Чистота» не спасает. Но вы, кажется, вкладываете в это слово какой-то иной смысл? И что такое — святое распятие?

На последующий страстный монолог святого отца амулеты выдали вместо перевода такую кашу, что понять ничего не удалось, кроме одного: вот этот деревянный крестик — символ какого-то таинства, и на спившихся на крови вампиров имеет, вроде бы, какое-то влияние.

— Вот этот, что ли? — Донни скользнул к арестанту, взял крестик и брезгливо поморщился: многолетняя грязь настолько въелась в дерево, что дотрагиваться было неприятно. — Слушайте, да тут резьба! Очень мелкая, сейчас… Жнец Великий, да тут мужик гвоздям приколочен!

— Что-о? — подскочил Риан. Они с целителем дружно позеленели и запахли: Риан гиацинтом, целитель геранью.

— Ну, вот так: тут гвозди в ладони, а ноги там вместе одним сразу! — изобразил Донни распятие. Целитель вытащил какой-то пузырёк, нюхнул сам и сунул под нос совсем уже зелёному на-фэйери. Взгляды всех присутствующих с явным отвращением остановились на святом отце Бертольде.

— Да-а, тут даже спившегося в хлам вампира, и то стошнит! Видно, в этом воздействие и заключается, — пробормотал Дэрри. — Ну — выпить до смерти, ну — убить, но так издеваться… Только живые способны, — неожиданно закончил он. И уточнил: — Чокнутые. На всю голову.

— Вы… Вы не понимаете! — возопил святой отец. — Он отдал жизнь за нас! За всех людей! Добровольно принял муку!

— А-а, так это он — того был, — сообразил догадливый Дэрри. — И в чём фишка? В Госпитале таких навалом!

— Да как вы можете! — возмутился отец Бертольд. — Он умер за всех! — он уже понял, что сложные теологические построения переводу не поддаются, и пытался изъясняться как можно проще. Но в том-то и штука с богословием: чем проще, тем получается нелепее, откровенно глупо получается! — Он взял на себя первородный грех за всех людей! И искупил (выкупил, перевёл амулет) его своею смертью! И стали люди невиновны! — слово «грех» амулет упорно переводил, как «вину», а как сказать иначе, Бертольд не знал. И «первородный грех» превратился каким-то образом в «вину рождения».

— Невиновны — в чём? — Королю-Судье показалось, что он нащупал какую-то знакомую ниточку в этой каше. У кого выкупали, сколько было заложников, и почему мерзавцы потребовали такую цену — это можно выяснить и потом.

— В том, что не послушались Господа (хозяина), и утратили чистоту первозданную! И совершили грех (вину) зачатия! И стали прокляты за это. Это… грязь! — нашёл святой отец слово, которое уж всяко должны были понять.

— А мыться не пробовали? — растерянно спросил Донни.

— Да нет же! Духовная, духовная грязь! — отец Бертольд обрадовался, что его, вроде бы, начали понимать. Не совсем, конечно, правильно, но это мелочи! — А Иисус Христос искупил, и стали люди невиновны!

— А до этого… они были виновны? — пристально посмотрел на него Риан. Бертольд обрадовано закивал. — Были виновны в том, что… их зачали, и они вообще родились? — уточнил Риан, надеясь, что что-то не так понял. Но святой отец опять закивал. Риану стало плохо, и целитель помочь не мог — упал в обморок. Вокруг отца со склянкой засуетились Дэрри и маг из людей:

— Пап, да что ты нервничаешь? Ну его на хрен! Давай обратно отправим и забудем, что он вообще был! — Дэрри заботливо поддерживал отца, стараясь не поцарапать его непроизвольно отросшими когтями. А святой отец вдруг с ужасом понял, что, по крайней мере, двое из присутствующих — такие же вампиры, как тот, за которым он гонялся три года. Клыки, когти, красные глаза — всё сходится! И шипят так же! Только, почему-то, никто их не боится. Ни люди, ни эти, с закрученным в ракушку ушами. Ещё и успокаивать пытаются! Вон, один из людей этому носферату кружку суёт, типа, попей, бедный, не нервничай! Кровь, наверно, в кружке-то! Они сумасшедшие? А… ой, мама… А ведь как раз один из них его крест святой в руках крутил! И ничего с ним не стало! Вообще ничего! Только поморщился брезгливо. КАК это может быть? И на экзорцизм чхали они оба с колокольни!

— Так, райнэ, я просто отказываюсь это слушать, я жить хочу. И, по возможности, в своём уме. А главное об этом мире мы, сдаётся мне, уже выяснили. Райнэ, вы хоть записали порядок своих действий? При эксперименте? В обратную сторону повторить сможете? — Риан был совершенно согласен с сыном. Контакты с таким Миром до добра не доведут! Отправить обратно это чудовище, и пусть там хоть полностью друг друга пораспячивают! Во славу, во имя, во благо и любые другие «во»! И, обойди Жнец, не повторять этот эксперимент! Здесь своих диких деревень хватает, без чужих заскоков как-нибудь обойдёмся, спасибо!

— Мне жаль, на-фэйери, но, боюсь, это ничем нам не поможет, — вздохнул один из магов. — С той стороны тоже шёл пробой, и природу его мы понять не смогли. Кровь животных, вроде бы — кошек, и ещё что-то, совершенно незнакомое. Собственно, похоже, из-за этого их и швырнуло к вам в сад, а не в машину. Впрочем, там всё ещё сложнее, мы до конца ещё не разобрались. Там… э-э-э… впрочем, это сейчас не важно. Но, в общем, при всём желании, — брезгливо покосился он на Бертольда, — отправить ЭТО назад не удастся. Увы. Может, стирание?

— Нет состава преступления, — огорчённо вздохнул Король-Судья. — Хорошо бы, но… Потоптанные ирисы моей жены на тяжкое преступление не тянут. Образ мыслей, не отягчённый действием — тем более. Вот если он тут затеет кого-нибудь… как это… распинывать? Распячивать? Вот тогда сразу.

— На-фэйери хочет его выпустить в наш Мир? — неодобрительно задрал брови маг.

— Не хочу! — виновато прижал руки к груди Риан. — Ещё как не хочу-то! Вынужден. За отсутствием состава преступления. Но!!! Руководствуясь подозрениями и здравым смыслом, и бла-бла-бла, короче, понятно, да? Назначаю круглосуточное наблюдение и маяк, завязанный на личную печать, для незамедлительного пресечения в случае… и т. д. и т. п. Вот так. Это я имею право сделать?!! — злобно рявкнул Риан, треснув по столу кулаком. — Возражения со стороны ле Скайн?!! Ну?!!

— Не-е-е!!! — очумело замотали головами оба вампира.

— Вот и славно, — сразу почти успокоившись, кивнул Риан, и обратился к Бертольду: — Э-э-э, блин, и благословенным-то назвать язык не поворачивается, мерзость какая! В общем, так: отправить вас назад, как вы уже, наверно поняли, мы, при всём нашем ОГРОМНОМ желании, не можем. Поэтому вам вложат в голову необходимые знания о нашем Мире и выпустят, снабдив некоторым количеством денежных средств. Если вы попытаетесь здесь кого-нибудь распинывать — мы вас накажем. А в остальном вы будете вполне свободны. В рамках законов, конечно. Вопросы?

Бертольд угрюмо покачал головой. Какие уж тут вопросы.

Обучение продолжалось долгих две недели всё в тех же апартаментах. Кормить хуже не стали, но учителя приходили обязательно по двое и не стеснялись демонстрировать свою неприязнь к святому отцу. Но он помнил, что смирение есть добродетель, и не возмущался. Если промысел господень занёс его сюда, значит, суждено ему стать гласом Его в пустыне сей. И не грех гордыни это, но принятие со смирением участи своей. А тем временем каждый день узнавал он что-то новое о Мире, куда занесла его судьба. Буквы незнакомого языка он выучил легко и быстро, а на следующий день с удивлением обнаружил, что вполне может читать. И стал читать принесённые учебники, это было более приемлемо, чем терпеть косые взгляды. Смирение — оно конечно, но неприятно, чёрт возьми! Ах, нет, тут у них в чертей не верят. Тут говорят — к дроу в гору. География сразу же вызвала шок и возмущение. Круглый Мир? Ересь! История — недоумение пополам с недоверием. Как и прямое происхождение рода эльфийского от одного божества, а человеческого — от другого. Не создание, а происхождение. Потрясающая самонадеянность! А какие странные у них идолы! Жнец? Это Смерть? Они поклоняются Смерти?

— Да нет же, — терпеливо объяснял жрец этого самого Жнеца. — Жнец — не Смерть. Вернее, не только Смерть. Ведь он же и Великий Сеятель!

— Ах, вот как? — вежливо удивился Бертольд.

— Конечно! — всплеснул рукам жрец, единственный, кстати, из всех, кого не перекашивало при взгляде на святого отца. — Ведь если постоянно не сеять, то скоро нечего будет жать! Да вы не стесняйтесь, спрашивайте, райн Бертольд! Мы же для этого и существуем! Храм Жнеца Великого всегда открыт для всех, и круглосуточно! А вот вам «Размышления о Жнеце Великом», почитайте, если желание будет. И вопросы, буде возникнут, записывайте обязательно, я при следующем визите постараюсь прояснить. Нехорошо, если у человека нет ответов на вопросы о Жнеце Великом. Природа не терпит пустоты, отсутствие знаний восполняется домыслами, а вот это уже ведёт к самым ужасным последствиям. Невежество — вот настоящее зло. И по жизни именно оно чаще всего идёт рука об руку со страхом, который порождает насилие, со страху каких только глупостей люди не делают. А иногда и не со страху, и не со зла, с вполне благими намерениями — но без знаний, и чудовищные вещи в результате получаются. Вы говорили мне о вере, но, видите ли, здесь у нас — это вполне достоверные сведения. И если Жнеца многие ассоциируют кто с солнцем, кто со смертью, или считают частью эльфийской мифологии, то уж Святая Мать ле Скайн — абсолютно реальный персонаж! То есть, настолько, что среди вампиров можно до сих пор найти пару-тройку тех, кто знал её лично!

— Живой бог? — опешил Бертольд. Вот это было потрясение!

— Э-э-э, что вы имеете в виду? — не понял жрец. Бертольд взялся объяснять. Дело оказалось очень трудным и неблагодарным, потому что жрец, как ни странно, саму идею бога, как сущности всеведающей и всемогущей, категорически отрицал! — Ах, райн Бертольд, — в конечном счёте вздохнул он. — Поймите же, Жнец и Мать ле Скайн — это реальные личности, из плоти и крови, и о той вере, которую подразумевает существование вашего бога, речи вообще нет! Да, из Жнеца общественное сознание сделало нечто подобное вашему богу, но, видимо, это общее свойство любого разума — создание химер и стремление к некоему недостижимому абсолюту. Знали бы вы, какие жуткие культы пытались основывать на домыслах о Жнеце Великом и матери Перелеске во времена человеческой цивилизации! Мы знаем не всё, но некоторые документы дошли, не всё в войну пропало. Собственно, из-за этого меня ваши откровения и не пугают, я читал о подобных зверствах. Да и сейчас в некоторых диких поселениях люди вдруг начинают, как вы говорите, веровать. Но даже у них образ Жнеца не всемогущ и не всеведущ, и всего сущего он, конечно же, не создавал! «Размышления о Жнеце Великом» — не более, чем дань этой химере человеческого разума, это именно размышления: о круговороте жизни и смерти, о вечных ценностях, о месте человека в Мире — о судьбе, если хотите. Это не молитвы, как вы называете, это, скорее, попытки объяснить произошедшее событие самому себе и примириться, это поиски справедливости там, где она по определению невозможна, то есть, как я и говорил — химера разума, мечта. Это похоже на ваши молитвы, но это не они. Мы не взываем и не просим. Жнец — он просто есть, и будет, пока существа рождаются и умирают, как можно его о чём-то просить? Можно только пожелать — да обойдёт, мол, тебя Серп Златой Жнеца Великого, но это и всё. Мы, скорее, историки и исследователи древностей, чем богослужители. У нас тоже есть, как вы говорите, воинство — Дети Жнеца, но спасают они как раз тела, не души! Душу можно перевоспитать, стереть память, стереть личность, наконец — но только в том случае, если этой душе есть, где жить! Подумайте об этом на досуге, райн Бертольд! Мы ещё встретимся с вами, я ещё зайду до того, как вы отсюда выйдете.

— «Ведьмы живою не отпускай…» — забормотал отец Бертольд, совершенно ошеломлённый словами про стирание памяти и личности. Это же… колдовство! Чёрное, злостное колдовство!

— Ах, райн Бертольд, что вы такое говорите? Как же женщинам без магии? — легкомысленно отмахнулся жрец, имея в виду многочисленные изыски магической косметики, популярные у женщин, и ушёл, не подозревая, какая буря поднялась в душе несчастного отца Бертольда.

А потом его отпустили на прогулку. Зритель искушенный сразу опознал бы подножие холма Стэн. Собственно, в нём тюрьма Короны и находилась. Самое надёжное место.

Отец Бертольд озирался в ошеломлении. Это рай? Вокруг по вымощенным разноцветным мрамором руслам текло множество узких ручейков, звеня в невысоких водопадах и сверкая тысячей радуг. Весёлые солнечные лужайки, заросшие цветами, перемежались купами незнакомых деревьев с разноцветной листвой. И почти с каждой ветки свисали незнакомые плоды — длинненькие, кругленькие или совсем уж несообразной ни с чем формы, всех цветов и размеров. Среди цветов и травы всё время бегало, шебуршало и суетилось — то ли мелкие зверьки, то ли крупные насекомые, на деревьях пели птицы, такие же разноцветные, как плоды и цветы, и не понять иногда было, где что. Тысячи бабочек и мотыльков довершали картину. Всё порхало и искрилось, было вокруг легко, солнечно и невесомо, и райн Бертольд почувствовал себя вдруг грязным пятном на этом полотне. Да, одежды его были белы, как снег, но сам он был тяжёл и неповоротлив, и ноги его оставляли глубокие следы в ровном песке дорожки. И тут он услышал! Нет, конечно, такой голос не может принадлежать человеку! Это ангел божий! Не оставил Господь всемогущий раба своего в юдоли сей! Ангела послал он во спасение недостойного! Райн Бертольд заспешил вверх по склону уже без дорожки, ликуя в душе своей, но задыхаясь и потея бренным телом, и не было ему уже дела до того, что за ним на мягкой земле остаётся уродливая борозда из смятых и поломанных цветов и травы. И не пришло ему в голову, как и миллионам до него: а не за такое ли поведение и были первые люди изгнаны из Рая? Не мог же Господь Бог утыкать заповедный сад свой табличками «По газонам не ходить!!!» Да они и читать не умели… И спешили в наивной любви своей узреть Господа своего, и бежали к нему, а за ними оставалась широкая полоса уничтоженных творений Создателя, многие из которых существовали в единственном числе. Экспериментальных образцов. Любой садовод взбесится, если на его заботливо выпестованную клумбу забредёт какой-нибудь недоумок и поломает цветы — а Рай, судя по всему, был одной огромной клумбой. И среди драгоценных цветов, не обращая внимания на дорожки, стала резвиться пара мутировавших обезьян! Вандалы! Ц*хайц* анц*унг! А что с ними, собственно, делать-то? Эксперимент проведён, результат есть, но интереса не представляет. Не особо удачной идеей оказалось внедрение фрагмента генов мушки дрозофилы в генотип обезьяны. Крыльев нет, и облезлые какие-то получились, холодов явно не переживут. И куда их таких? На привязь посадить? Так ведь помнить о них постоянно придётся, кормить. А забудешь, не покормишь — сдохнут ведь! Все они, белковые, такие: чуть что — и привет. А теперь ещё и стимулятор съели! И как пролезли-то? Такая качественная защита стояла! Но вот пролезли. И съели. Значит, размножаться начнут, и скоро вместо двух будет толпа! Ведь всё вытопчут! Везде бегают, куда-то торопятся, будто пропустить боятся что-то невероятное! Нет, надо выселять! Смогут — выживут, а нет — увы. И выселил. Как и во время оно Перворождённые этого Мира из своих благословенных лесов. Не везёт людям! Все-то их выселяют, никому они не нравятся, даже сами себе. А может, в этом всё и дело? Может, стоит перестать торопиться, подумать и начать жить так, чтобы не вызывать раздражения у окружающих? Тем более — у таких. Пусть и не всемогущих, но весьма много могущих, весьма…

И святой отец Бертольд поступил так же, как когда-то Адам и Ева — поторопился. И узрел!

Дивный ангел в белых струящихся одеждах негромко напевал, стоя у цветущего куста. Переливающиеся яркой радугой светлые длинные волосы взметнул ветер, и райну Бертольду показалось, что он видит крылья за спиною у этого чуда Господня — лёгкие, ослепительные, прозрачные! Да, конечно же, это ангел! Спасибо, тебе, Господи, что удостоил! Райн Бертольд в экстазе повалился на колени, молитвенно сложив перед собою руки, из пересохшего от бега вверх по склону горла вырвалось вместо слов хриплое карканье. Ангел повернулся на звук с лёгкой приветливой улыбкой на устах, прямо в душу Бертольду глянули огромные, почти чёрные глаза. Прекрасное ангельское лицо исказилось великим состраданием.

— О! — с сожалением сказала Рэлиа и достала из кармана садовой робы личку старшего сына. — Дэрри, дружочек, это же ваше? — спросила она выглянувшего из портала Принца и кивнула на коленопреклоненного райна Бертольда, истово возносящего хвалу Господу среди гибнущих маргариток.

— Наше, — кивнул Дэрри, выходя из портала. — Но ты не беспокойся, мам, ничего он не сделает. Контроль полный.

— Да как же не сделает, если уже сделал! Ты посмотри, что он натворил! Будто перепахал! Ты представляешь, сколько мне петь придётся, чтобы уговорить всё это не умирать?

— Ну, мам, надзор так не работает! Вот, если… — и Дэрри взялся наскоро объяснять матери, в чём суть контроля.

Райн Бертольд так и остался на коленях, только руки бессильно уронил. Как же он ошибся! Ангел! Как же! А этот носферату, почему-то, кстати, не боящийся солнца, называет её мамой! Вот они, стоят рядом и беседуют, оба нечеловечески красивые, потому что не люди и есть! Нелюди! Чёрная тоска и злоба волной затопили душу святого отца. Обманули! Нарочно обманули! И обманом заставили преклониться пред нечистью и нежитью! Но он…

— Райн! Эй, райн! Тебе плохо, что ли? Заболел? — раздался рядом тонкий голосок. Бертольд вздрогнул и поднял голову. Сбоку от него стоял… ребёнок? Но не человеческий. Коротко стриженые, абсолютно белые волосы полностью открывали закрученные ракушкой ушки с острыми кончиками. Карие глаза весело блестели, нос казался забавно наморщенным из-за полосы веснушек, а великоватые верхние резцы «лопатой» и выпавшие соседние зубки делали ребёнка похожим на смеющегося кролика. — Хочешь морсику? Холодненький! На, попей! — в руке райна Бертольда оказалась кружка, и он заторможено отхлебнул, прежде чем понял, что делает.

— Ника, Ника! Отойди от него! — переполошилась Рэлиа.

— Ба-абушка, ну, пусть попьёт! Ему же плохо, его же жалко же! Он вон какой — бе-едный! — вдруг погладил ребёнок Бертольда по плечу. И он вздрогнул и вскочил, отбросив кружку. Потому что так можно было погладить больное животное. Сочувственно погладить и пожалеть несчастного — но не человека!

— Изыди от меня, отродье дьявола! — гневно сверкнул очами отец Бертольд, осеняя себя крестным знамением.

— Не вкусно тебе? — не расстроилась, а только удивилась Ника. — А мне нравится! Кисленький! — она подобрала кружку и тут же налила себе ещё морсу из фляжки, висевшей на боку. А чего расстраиваться? Там «Источник» внутри, недели на две хватит, если сам морс не испортится! — А что это ты сказал? Из-зы-ыди, — сильно выпятив нижнюю челюсть, попробовала она на вкус новое слово. Эмоций отца Бертольда она просто не поняла, потому что никто и никогда по отношению к ней их не проявлял. — Здорово! Из-зы-ыди! А ещё такое скажешь? Ну, скажи, пожалуйста! У тебя здорово получается! От-тродь-дь-е! — с удовольствием новизны повторила она, старательно взмахивая головой на каждый слог. Дэрри заржал.

— Ника! Не смей это повторять, деточка! Что я твоей маме скажу? — пришла в ужас Рэлиа.

— Ой, мам! Да я тебя умоляю! Лиса ещё и не так может! — веселился Дэрри. — А у Ники слух хороший! Ой, не могу!!!

Райн Бертольд повернулся, ссутулился, как побитый, и по собственным следам побрёл вниз с холма, провожаемый смехом носферату. Сметные грехи — отчаяние и уныние, но что же он может сделать? Это их мир, не его. И, как распятый на кресте Иисус, кричал он в душе своей: «Отец! Что же оставил ты меня?» И не получал ответа. После этой единственной прогулки он замкнулся в себе и выходить отказывался. Но пришлось.

— Вы вполне здоровы физически, — заявил ему спустя ещё две недели один из дежурных. — Необходимый объём знаний о Мире у вас уже есть. А содержать на полном пансионе вполне работоспособного человека, на котором нет никакой вины — извините, райн, но тюрьма — не благотворительное заведение! Если вам у нас так уж понравилось — нахулиганьте там по-быстрому, и поосновательней. Вот тогда — пожалуйста, сколько угодно. Но свободный выход, как вы понимаете, уже не гарантирую! А пока — прощайте. Да обойдёт вас Жнец с серпом своим, — и выпроводил его за ворота.

Только тогда осознал райн Бертольд, что те роскошные королевские апартаменты, которые он занимал всё это время, были ничем иным, как тюремной камерой.

И вот теперь он стоял в свете занимающейся зари у подножия холма Стэн. Направо дорога двумя изгибами поднималась по склону, у вершины превращаясь в ступени лестницы, невидимой отсюда. Вершина холма взрывалась пышной шапкой зелени, но райн Бертольд уже знал, что это не лес, а Дворец на-фэйери. Эльфов, правящих всем этим миром. Туда ему ходу не было. Налево тоже была дорога — на Столицу. Чуть дальше от неё ответвлялась дорожка поуже — в Госпиталь, но туда отцу Бертольду тоже было не надо. После тюремного заключения он стал намного здоровее, даже семь зубов новых выросли, да и остальные перестали ныть от горячего и холодного. И колени болеть перестали. И спина. И желудок… А больших дорог в Мире, практически, и не существовало, это ему уже объяснили. Только узкие, пустынные и невнятные просёлки, тропинки и стёжки для местных нужд. Кому нужны хорошие дороги в Мире порталов? Он стоял, сжимая в руке печать портала, и никак не мог решиться ею воспользоваться. Это же колдовство! Как он, слуга Божий, может запятнать себя этой мерзостью? А пешком, ему сказали, — дня три. И селений в округе очень мало, и не у дороги они стоят. Что же делать?

— Это хороший Мир, — раздался вдруг голос у него над ухом. — Не идеальный, но хороший.

Райн Бертольд подскочил от неожиданности и обернулся. Рядом слабо светился овал портала, перед ним стоял тот, второй. Босой, в лёгких свободных штанах, светлая рубашка не застёгнута, и полы её треплет утренний ветер, а вот с кудрями на голове поиграть не может, слишком упрямые они, эти смоляные вихры, для легкого утреннего ветерка. Прихлёбывает из странной кружки с заваленными краями и то ли жмурится от удовольствия, как кот, то ли смотрит с прищуром вдаль, на дорогу. Густые длинные ресницы, чернее мыслей грешника, не дают взглянуть в глаза, и рассветный луч щекочет тёмные веснушки на носу. И ничего с вампиром от этого не происходит, не корчится он, не сгорает, даже не дымится. Подставляет ветру лицо, улыбается, да из кружки прихлёбывает. Наглая нежить! В душе Берта опять полыхнула обида, он забормотал псалом, но и это не помогло — ни от нежити, ни от внутренней бури.

— Понимаете, райн Берт, жизнь вообще не может быть идеальной. Она всегда вносит суматоху, неразбериху и прочие элементы хаоса. Идеальный мир — мёртвый мир, райн Берт. И если вы попытаетесь запакостить этот мир своими идеалами, я просто открою портал и прирежу вас, благословенный райн, как бешеную собаку, — с мечтательной улыбкой пообещал Донни. — Я не Риан, я на собственной шкуре испытал, чего может стоить идея, — он демонстративно полюбовался трёхсантиметровыми когтями бритвенной заточки, и доверительно продолжил: — И воздать мне смертью за вашу бесславную кончину не удастся, даже если кому и захочется: я и так давно мёртв. А отсюда следует: хотите жить — держите свои идеалы при себе, и никому о них не рассказывайте. Никому, — вампир бросил косой взгляд из-под совершенно невозможных ресниц и неожиданно тепло улыбнулся: — Поймите, я не угрожаю. Я прошу. И обещаю. Я не испытываю неприязни лично к вам — только к идее, носителем которой вы являетесь. И уничтожу я вас только в том случае, если пойму, что иначе распространение этого бреда не остановить, и так для всех будет лучше. А если вы вдруг будете вести себя хорошо, месяца через два я постараюсь навестить вас в вашем уединении, и мы поговорим. Со мной — можно. Но сейчас — рано. Собственно, это и всё, что я хотел вам сказать. Счастливо добраться до Храма! — и исчез в портале.

Дрожащими руками райн Берт сломал печать и шагнул в портал, не задумываясь более о том, в праве ли он так осквернить себя магией, и как этому вампиру стало известно, куда он собирается пойти. Он всё понял. В любой момент за спиной может открыться портал. И даже звона и шелеста меча, покидающего ножны, не будет. Когтей вполне достаточно. Нет, не страшна смерть во славу Господа — но во славу Его, а не из собственной глупости и упрямства! А после обещания этого носферату любая попытка проповедовать станет для отца Бертольда не мученичеством, а смертным грехом самоубийства! Ужасный мир, у них здесь даже рая нет, как, впрочем, и ада, и чистилища. По плану не предусмотрено. В сноп Жнеца Великого попадёт он, обмолочен будет и посеян — и взойдут к новой жизни зёрна поступков и дел его, коими колос человеческой жизни прирастает, что суть и есть он сам. И родится из доброго доброе, а из дурного дурное. Так взойдёт он к новой жизни, только это будет уже не он. Или он уже умер? И это место и есть чистилище? Или ад. Персональный. На рай что-то не похоже.

А ординара, пропавшего неизвестно куда, так и не нашли. Да не особо сначала и искали. Подумаешь — работяга на лесоповале! Сменился он, шагнул в портал, а через два дня на смену не вышел — ну, бывает! Появится, куда ж денется? Но через пять дней тревогу забили в Госпитале, когда остался свободный номерок: один из ординаров не получил своей дозы, где-то в Мире бродит голодный вампир! Один раз так уже было, совсем недавно, каких-то двенадцать лет назад, но тогда всё быстро выяснилось и счастливо закончилось. Начатое расследование показало, что к себе домой он со смены не попал, хоть и воспользовался качественным казённым порталом. Подключили магов из Университета, и сразу стало ясно, что исчезновение пятисотлетнего ординара, райна Каспера дэ Лези, совпало с датой проведения эксперимента с машиной дэ Форнелла. «Поиск по крови» применять было почти бессмысленно, на вампиров он действует весьма относительно. Никто ведь не будет обновлять образцы каждую неделю, а первый же кормлец — и состав крови вампира меняется. И по крови последнего кормлеца вампира не отследить, заклинание удержания искажает характеристики. Можно с некоей долей уверенности взять направление, вектор поиска, но — и только. Но на этот раз даже вектор определить не удалось, поиск привёл именно в Госпиталь, к последнему кормлецу. Маги задумались всерьёз и засели за расчеты. Королю Риану докладывать было рановато, сначала следовало уточнить, не пропал ли ещё кто-то, вектора разброса и число дробления портала, и ещё многое другое.

При Храме Жнеца райн Берт — теперь просто райн Берт, а не святой отец Бертольд — и поселился, пройдя по печати, которую оставил ему жрец Жнеца Великого. А куда ещё он мог пойти? Он боялся этого Мира и не мог его принять. Те, кого всю жизнь свою считал он прислужниками тьмы, встречались здесь на каждом шагу, были улыбчивы и любезны, но райн Берт никак не мог поверить в их миролюбие. Очень раздражала их манера прятать глаза. Берт знал, что нельзя смотреть в глаза вампиру, но они-то почему глаза прячут? Что же это, он им настолько неприятен, что на него и взглянуть противно? Просто даже как-то унизительно! И он, опытный охотник, поймал себя на том, что испытующе вглядывается в бледные лица… И испугался самого себя. Испугался, что уже начал делать глупости, что сорвётся, сделает что-то не то, и тогда… «Держите при себе свои идеалы…», звучал в его ушах приятный баритон. Не угрожая — обойди Жнец! Обещая. Со спокойной уверенностью неотвратимости. И это тоже было унизительно — сознавать, что жизнь его отныне зависит от мнения какого-то кровопийцы, нежити, за которой он всего лишь несколько недель назад охотился. Если бы гибель его произошла во славу веры его, как у первых христиан — он бы не колебался, но бессмысленно погибнуть, не сумев заронить даже искры истинного учения в души живущих здесь людей, он был не готов. И он затаился, он выжидал, не пытаясь разгадать промысел Господень, зашвырнувший его в этот Мир. Жрец Жнеца Великого, райн Фрамин дэ Киро, уже знакомый с ним по двум неделям в тюрьме, вёл с Бертом долгие беседы, стараясь примирить этого сурового человека с самим собой и Миром, в котором ему предстояло теперь жить. Но от этих разговоров у несчастного Берта получалась полнейшая уже каша в голове, только хуже становилось. Всё перемешалось здесь, совершенно всё! Носферату, которые спасают и лечат, вместо того, чтобы убивать или плодить себе подобных? Абсурд! Но вот же они, Дети Жнеца, среди них половина, если не больше — ординары, как их здесь называют! Всё здесь было неправильным: неправильные эльфы, которые должны любить молоко, а здесь, наоборот, едят мясо; неправильные вампиры, которые никого не убивают и пьют молоко, которое, как раз, должны любить эльфы, а они, как раз, и не любят, а любят, наоборот, вино, которое делают на своих горных виноградниках неправильные носферату, пьющие молоко… С ума сойти!

Никто не давал этому Миру Божественных Заповедей — «Не убий», «Не укради», «Не возжелай» — но они не убивали, не крали и не желали! По каким-то другим, приземлённым и прагматичным причинам, из своих собственных соображений, а вовсе не от преклонения перед заповедями Господним. Как попытался убедить его жрец — потому, что считали совершение таких поступков ниже своего достоинства, представьте себе! Брезговали! По крайней мере — большинство! Грех гордыни — тоже смертный грех, но им никто этого никогда не говорил, и они, впадая в него — вот удивительно! — не впадали в остальные именно потому только, что надменно, спесиво кичились своею совестливостью и порядочностью! Безумие!

— Вы ещё скажите мне, что у вас преступников нет, а вампиры только молочко и пьют! — уже через пятнадцать минут разговора возмутился Бертольд. — Райн Фрамин, мне сорок два года! С двадцати пяти лет меня посчитали готовым к подвигу во имя Господа, и я стал выслеживать и убивать вампиров, но, уверяю вас, не только с ними приходилось мне иметь дело! Я знаю, насколько мерзкими бывают обыкновенные люди, даже не нечисть, и не чернокнижники — просто люди. А вы пытаетесь рассказывать мне сказки…

— Да нет же! — засмеялся райн Фрамин, пузатый, пухлощёкий и носатый, с маленькими, глубоко сидящими глазками в ореоле весёлых морщинок. — Ах, райн Берт! Мне тоже сорок пять, и о пороках людских я знаю не меньше вашего. Мир наш, конечно, не идеален, и преступников у нас хватает, и просто подонков, которых и людьми-то назвать зазорно. И предают, и убивают, и кровь вампиры, конечно же, пьют. Каждую неделю, по графику. Но, уверяю вас, ни кормлецы, ни их родственники ничего против этого не имеют! Потому что кормлецы — это либо приговорённые к стиранию личности преступники, либо не поддающиеся воздействию магов безнадежно сумасшедшие. И родственникам, конечно, гораздо удобнее, даже выгоднее отдать несчастных в Госпиталь, где вампиры и содержат их бесплатно, и заботятся просто безукоризненно! Если угодно, могу сводить вас туда на экскурсию, посмотрите сами! Родственники этих кормлецов при посещениях всегда очень благодарят персонал за прекрасный уход! А если вампир пьёт без меры и начинает спиваться — таких либо лечат, либо, если стадия перешла в необратимую — уничтожают. Свои же сородичи и уничтожают. По своим собственным законам. Да, да, не делайте таких глаз! У них тоже есть законы, правда, я их знаю из рук вон плохо. Но такого не случалось уже три тысячи лет! Судя же по тому, что вы мне рассказываете об этих ваших носферату — они все больны кровяным алкоголизмом! Поголовно! И вот это ужасно! Это значит, что человеческая личность ими утрачена полностью, остался только успешно мимикрирующий под человека вечно голодный зверь — и вы совершенно правы, таких можно и должно уничтожать! И у нас уничтожали. Я принесу вам хроники первых лет, там есть отчёты КРК — Карающей Руки Короны. Почитайте, если заинтересует, мне так очень интересно было. Но скажите мне, чем обыкновенный пьяница-человек лучше? Который в пьяном угаре убивает свою жену?

— Тем, что она не восстанет после этого новым носферату, — проворчал райн Берт. И встретил чрезвычайно удивлённый взгляд собеседника. Пришлось объяснять, рассказывая то, что в его родном мире знали даже невежественные деревенские дети. Райн Фрамин удивился ещё больше.

— Умрёт и восстанет в третью ночь? Но, благословенный, если вас, например, укусит обыкновенная собака, и в кровоток попадёт грязь — вы очень быстро умрёте от сепсиса, от общего заражения крови, вы понимаете меня? Зубы-то чистить надо! А у вас, как я понял, с этим действием никто не знаком. Укуси вас кто угодно нечищеными зубами в сонную артерию — вы точно так же умрёте, уверяю вас! И вампиры тут будут совершенно ни при чём! Поднятие во Жнеце — процесс довольно тонкий, нужна инициация, без неё ничего не будет, кроме заурядного трупа!

— У вас тут, может, и не будет. А у нас — будет, — упрямо сказал райн Берт. — У нас это все знают.

— Ай-яй-яй! — озабоченно покачал головой райн Фрамин. — Знаете, вы бы лучше записали мне всё это на досуге. Вы же можете при помощи амулета писать на общем? И ваше, как вы говорите, святое писание может представлять собой изрядный интерес. Как жаль, что в пылу преследования вы оставили там все свои вещи! Но вы же сможете восстановить по памяти? Попытайтесь, прошу вас! А я бы над ним подумал. Всё это должно иметь какое-то объяснение…

И райн Берт попробовал. Каждый вечер он прилежно переносил на бумагу всё, что помнил, а помнил он немало. Всё было неплохо, пока он переводил и записывал, а вот при попытке перечитать переведенное, то есть, при повторном переводе на родной немецкий, райн Берт приходил в ужас и понимал, что не в силах преодолеть языковой барьер. В этом языке просто не было таких понятий! А сочинить что-то близкое по значению Райн Берт не мог — не умел он сочинять. Как было вывернуться, если «грех пред Господом» превращался на этом языке в «вину перед хозяином»? А «дьявол» вдруг превратился в «оппонента»? Привычные, ходовые понятия «раб божий» и «ничтожный слуга Господень» при повторном переводе на немецкий оказывались «многопрофильным инструментом влияния инфернального абсолюта на материальный мир» и «некомпетентным служащим неясной спецификации». Попытка выразить на этом языке столь важные моменты, как греховность желаний плоти и необходимость их усмирения, чуть не довела его до истерики, потому что предложенные амулетом медленный суицид, добровольная импотенция или автоиндуцируемая психопатия ну никак не отвечали его задачам. И он мучился вечерами, пытаясь хоть как-то приблизить получающуюся у него при переводе галиматью к первоначальному тексту. То, что получалось более-менее прилично, он отдавал райну Фрамину, жрец урчал что-то одобрительное, кивал, забирал и уносил, но никак и никогда не комментировал. Берт даже засомневался, а читает ли кто-нибудь плоды его трудов, но жрец уверил его, что всё написанное прилежно изучается, и не им одним. И Берт продолжил свой труд, и бросал записи только тогда, когда досада становилась нестерпимой. Тогда читал. Библиотеки при храме не было, но райн Фрамин натащил ему книг из городской, тех, что посчитал полезными для райна Берта. А полезными он посчитал древние легенды, больше походившие на приключенческие романы. Берт читал их, как когда-то в детстве слушал сказки своей бабушки. Верилось с трудом. Вернее, не верилось совершенно.

Но что-то в них, конечно, было правдой. Он убедился в этом, когда один раз побывал на венчании в Храме пары из этих, с ушами, местных эльфов. На-райе, как их здесь называют. Высоченная белая гладкая башня Храма больше напоминала минарет мусульман из его родного мира, но никто не пытался залезть наверх и прокричать оттуда что-нибудь во славу кого-нибудь. Всё действие происходило внизу. Первым потрясением для Берта стало то, что отсюда, снизу, сквозь прозрачную магическую защиту от дождя и ветра, что была здесь вместо крыши, были днём видны звёзды. Ясно и отчётливо виднелись они в круге чёрного неба над головой. Берт несколько раз заходил и выходил, чтобы убедиться — на улице день! А внутри ночь! А снаружи день! А внутри… Райн Фрамин потом пытался ему объяснить, что это, как раз, не магия, а закон природы, но Берт мало что понял. Запомнил только, что таких башен, похожих, как близнецы, в Мире всего двенадцать. В Столице, при Госпитале, при Университете — и ещё девять в разных местах. И, вроде бы, этого количества на весь Мир вполне достаточно, служители и так не перетруждаются. Как странно! И никаких служб, проповедей? Только мистерии и храмовые танцы с серпами четыре раза в год? Очень странно!

Сама церемония его не сильно увлекла. Молодые стояли в овале, образованном на полу то ли нарисованными, то ли выложенными мозаикой лезвиями серпов. На рукоятках стояли отцы, держа скрещённые серпы из жёлтого металла над головами молодых. Остальное — как дома: им задавали вопросы, они отвечали, Берт не сильно прислушивался. Как вдруг на словах «Да обходит вас Жнец Великий с серпом своим» всё вокруг затопил свет! Первыми вспыхнули серпы — под ногами и в руках отцов, а потом и весь пол, и стены башни зажглись мягким сиянием. Это продолжалось несколько биений сердца, потом свет стёк опять в серпы на полу, а из них поднялся стеной выше роста человека, отгородив новую пару от окружающих волнами жемчужно переливающегося света. Отцы со вздохом облегчения отдали серпы жрецу и отошли к гостям, многие женщины утирали слёзы умиления, а одна — вроде бы, мать новобрачного — так даже плакала. Все, переговариваясь, пошли к выходу, один райн Берт стоял столбом и пялился на световой кокон, пока не подошёл жрец и не пригласил на выход. Берт хотел было спросить про молодых — они что, так здесь и останутся? Но постеснялся. Спросил позже, у райна Фрамина.

— Ну, что вы, райн Берт, зачем же им там оставаться? Если свет осиял их, значит, у них было одно, общее на двоих, и вполне понятное в такой ситуации желание… Мда… Этот свет при венчании — если он смыкается, как вы описали, то срабатывает, как портал. Главное — чтобы желание было одним на двоих. Нет, совсем не обязательно в спальню, — заторопился он, увидев, как покраснел райн Берт. — Они могли оба захотеть оказаться на берегу моря, например, или в каком-то памятном для обоих месте… Мда… — но видно было, что в такой исход и самому райну Фрамину не очень верится.

— А если желания не совпадают? — фыркнул Берт. Ему, почему-то, казалось, что такое бывает гораздо чаще.

— Ну-у, если бы не совпали — их бы и не укрыло. Просто сошли бы с Серпов и пошли праздновать, и так бывает… мда…

А есть ли в этом случае — что праздновать, подумал Берт, но спрашивать не стал. По выражению лица райна Фрамина и так всё было понятно.

Послушание, как он назвал про себя работу на кухне при общежитии Детей Жнеца, много времени не занимало. И всё бы, в общем, было терпимо, если бы не два момента. Первый — магия. Обыкновенной бытовой магией, дешевой и доступной поэтому всем желающим, было пронизано здесь всё. Магия качала по трубам и грела воду в наглухо запаянном огромном баке, из которого в кухню вода поступала уже горячей. Кастрюли всё равно потом приходилось ставить на плиту: покинув кран, вода теряла свои волшебные свойства и остывала, как самая обыкновенная вода, но так получалось намного быстрее. Помещение, в котором находился бак с горячей водой, использовали в качестве ледника. Райн Берт никак не мог понять, что это за дьявольские козни: огромный бак, вода в котором чуть ли не кипела, всегда был покрыт слоем инея. Райн Фрамин пытался ему объяснять что-то про какую-то селективность портала, про что-то, названное им законом термодинамики, но райн Берт опять ничего не понял, как и со звёздами в Храме. Магия, везде магия! И на одежде лежало заклятие «Чистоты». Райн Берт этого сначала не знал, а вот когда узнал… Мда. Была некоторая проблема… Но привык. Хотя нет, скорее — смирился. И с тем, что сушатся вещи при помощи заклинания разделения под названием «Момент», и лежат и те и другие, и ещё самые разные заклинания в магазинах бытовой магии. И стоят от десяти до ста ниток — хитрым образом свитых по три отрезков медной проволоки с колечками на обоих концах, самых мелких денежек Мира. За одно из колечек и надевалась денежка на нитку, отсюда и название. И райн Берт смирился, тем более что при создании этих чар ни одна божья тварь не страдала и не терпела какого-нибудь урона. А ведь и христианские святые творили чудеса. Так, может… Но от таких мыслей райн Берт судорожно отмахивался и открещивался. Ересь! Не могут быть святыми здешние маги! Посмотрел он на них! Какая святость может быть в том, чтобы в день Осознания пойти в кабак, а оттуда в бордельчик к девочкам? Разврат, чистый разврат! Но эти мысли, помня обещание, данное ему бархатным баритоном, держал райн Берт при себе, и никому о них не говорил. Никому.

Второй момент состоял в том, что остальные работники кухни были сменными дежурными. Четыре повара, работавших день через три выходных, были людьми, а вот тройками подсобников работали Дети Жнеца, и среди них больше половины составляли ординары. Первую неделю райн Берт от них просто шарахался, но ординары, проинструктированные жрецами Храма, не обращали на него ровно никакого внимания, и постепенно он успокоился. Хотя доверять не начал, наблюдал за ними искоса, краем глаза. Это и привело к закономерному результату.

Овощерезка представляла собой здоровенный чугунный обод, в три точки которого были впаяны части заклятия, стремящегося к воссоединению. За счёт этого стремления обод непрерывно крутился, закреплённый горизонтально на подставке с подшипником. Его можно было затормозить, чтобы сменить фигурную насадку-тёрку, специальным тормозом, но остановить насовсем — невозможно. Как только тормоз убирали, обод возобновлял своё бесконечное кружение, а сока и крошек от перемалываемых овощей вполне хватало для подпитки заклинания. Сверху вся конструкция прикрывалась защитным кожухом. Вот с этим кухонным монстром и общался райн Берт, пихая в его ненасытную утробу куски кочанов капусты, такой простой и знакомой в этом незнакомом Мире, и продавливая их внутрь при помощи специальной толкушки. Сбоку с наклонного подноса в большой таз сползал аккуратно нарезанный капустный салат. Изредка надо было покручивать торчащую сбоку ручку, чтобы масса не забивала выходное отверстие. Ничего сложного. Райн Берт пихал, продавливал, покручивал и краем глаза наблюдал за единственным на тот момент в кухне существом — все остальные вышли принимать присланные порталом в кладовую продукты. Ординар с удивительной сноровкой разделывал мясо на соседнем столе. И Берт засмотрелся. И не мудрено: вампир будто танцевал под одному ему слышимую музыку, настолько плавными, точными и ритмичными были все движения. Ничего лишнего. Срезал плёнку, отмахнул жилку, отрезал кусок, бросил в таз. Срезал, отрезал, бросил, срезал, отрезал… Очнулся райн Берт от дикой боли. Засмотревшись и забыв про толкушку, он пропихнул капусту в овощерезку собственной рукой, и сейчас машина с равнодушием механизма кромсала его пальцы. Нет, нельзя сказать, что такой боли он никогда не испытывал — случалось ему и раны получать, но тогда он был к боли готов! Если тебя собирались убить, а ты остался жив — пара дырок в шкуре воспринимается, как вполне удачный исход! Но сейчас и здесь!.. Покалечиться, нарезая капустный салат? Заорав, он выдернул руку и воззрился на неё в ужасе, ожидая увидеть окровавленную культю — но нет! Пальцы были на месте, только плоть с тыльной стороны средних и крайних фаланг была снята до кости, ногти тоже остались в овощерезке. Хлестала кровь, от боли мутилось в голове. И вдруг рука его исчезла в двух других, прохладных, сухих и твёрдых.

— Всё, всё уже, — услышал он приятный успокаивающий голос. И действительно, боль прошла. И тогда райн Берт понял, чей это голос и чьи это руки. И потрясение было столь велико, что он застыл и даже не дёрнулся, пока этот неправильный носферату навешивал на него какое-то заклятие. — Знаете, райн, кровь я остановил, но лучше вам, всё же, обратиться в Госпиталь. Я же не медик. Вдруг задето сухожилие? А это нехорошо, может утратиться подвижность пальцев, я, хоть и не медик, но это знаю, — торопливо сыпал скороговоркой вампир, старательно глядя в сторону.

— Госпиталь? — тупо переспросил Берт. Вампир озабоченно прикусил нижнюю губу ослепительно белыми клыками:

— Вы же тот самый райн?.. Ну, который не умеет?.. Да? Но вы позволите мне вас проводить? Сам я не возьмусь…

Берт молчал, не зная, что сказать. Отказаться? Но рука… Согласиться? Принять помощь от нечисти? Так ведь уже принял… И он растерянно молчал. Вампир воспринял это за согласие, вынул из кармана что-то, негромко хрустнувшее в кулаке, бросил на пол. В светящемся голубом овале встала из-за столика девушка.

— Альмарата, Дочь Жнеца. Чем могу помочь, благословенные?

— Дарт Риннбар дэ Фрэнн, из Детей Жнеца. Один нуждающийся, райя, несчастный случай на производстве, — и подтолкнул вперёд Берта. — Вот этот райн, у него рука, взгляните. И, похоже, у него шок, но я не уверен, я только ученик, в Детях недавно, в Спасателях не состою пока…

— На производстве? Страховка есть? — она тоже была из них, из не-мёртвых, Берт сразу это понял. И обречённо молчал, сознавая себя полностью в их власти. Но его так никто и не съел. Носферату поняли, что от райна Берта ничего разумного не услышат, поговорили между собой и вызвали кого-то по странному шарообразному устройству. Спустя некоторое время, которое райн Берт провёл в молчании, а вампиры — в бодрой болтовне, в комнату вошёл не слишком опрятный, очень большой и очень недовольный райн лет тридцати, на этот раз — человек. Берт испытал по этому поводу огромное облегчение, как выяснилось — преждевременное.

— Ратушка, душечка! Ну что за ерунда! Я только компоту налил, а ты меня сдёргиваешь! Вот это, что ли? — пробасил он, бесцеремонно ухватил своей лапищей Берта за больную руку и стал разглядывать, близоруко прищурившись. — Так это фигня, простите за выражение! Кто кровь заговаривал? Вы? Ну и зализали бы заодно! Что? — кухонный вампир что-то негромко объяснил этому райну на ухо. — Ах, во-от оно что! — страшно обрадовался тот и принялся с нахальным и нескрываемым интересом разглядывать райна Берта, как какую-то невиданную зверюшку. Совсем, как та девчонка в саду! Даже хуже! Та хоть жалела, а этот так смотрит, будто Берт и не живое существо вовсе, а вещь, интересная диковинка! Объект для изучения! Берт попытался раздосадовано выдернуть свою руку, но хватка оказалась удивительно крепкой. — Ну-ну, — хмыкнул этот наглец, — не надо так нервничать, всё будет в порядке! Вот так: р-раз — и всё! — одной лапой он повернул руку Берта раной вверх, другой медленно провёл над ней, даже не прикасаясь. На мгновение опять стало больно, очень больно — и всё кончилось. Берт с изумлением таращился на свою кисть: на пальцах больше не было ран, только розовая, как у младенца, кожа, и тонюсенькие, как лепестки, прозрачные ноготки. Маг довольно хмыкнул, глядя на его реакцию, похлопал ободряюще по плечу и пошёл к выходу, бросив на прощанье: — Ратушка, душенька, хоть полчасика меня не дёргай, ладно? Очень кушать хочется! Райнэ! — небрежно поклонился он, хлопнув рукой себя по плечу, и ушёл уже совсем, не дав себе труда закрыть за собою дверь. Оба носферату проводили его почтительными поклонами и восхищёнными взглядами.

— Вам повезло, что он сегодня дежурит, райнэ! Ученик самого Мастера Рогана! — с глубоким уважением в голосе сказала вампирша. — Видите, как быстро! После того, как мастер Роган от нас ушёл, он самый лучший целитель!

Они откланялись и вернулись на кухню. Райн Берт всё ещё был вял и заторможен, и когда носферату заботливо предложил ему пройти к себе и отлежаться, а то что-то он плохо выглядит, так же заторможенно кивнул и ушёл в свою комнату, едва сообразив, куда идти и чудом не вломившись в соседнюю дверь. В голове царила звенящая пустота. «Взяли бы, да зализали!», отдавались у него в ушах слова «ученика самого Мастера Рогана». Зализали, зализали… Как само собой разумеющееся… Господь всемогущий, да что же это творится здесь?

Только через час он, наконец, пришёл в себя и смог думать более-менее связно. И первое, о чём он подумал — он так и не поблагодарил этого носферату, как же его имя, как он себя назвал? Он нежить, да, безусловно, но руку он Берту спас. Хоть и не… зализал. А почему, кстати? Чем этой нежити не пришлась по вкусу его рука? Райн Берт нервно хмыкнул нелепости своей обиды, решительно встал и пошёл искать своего спасителя. У него было много, очень много вопросов! И, кажется, здесь есть шанс получить на них ответы из первых рук! Да, вера в Господа живёт в душе его, но здесь, кажется, можно не верить, а просто знать, и не дурак же райн Берт, чтобы упустить возможность узнать побольше! О врагах надо знать как можно больше, всё когда-нибудь пригодится. Не в этом Мире, так в другом…