Кома

Понедельник, 23 февраля 13 часов 53 минуты

Столовая в Мемориале была такой же, как в тысячах других больниц: стены унылого желто-горчичного цвета, потолок выложен низкосортными звукоизолирующими плитками, линия раздачи L-образной формы с грудой коричневых заляпанных подносов.

Превосходное качество лечебных услуг Мемориала явно не распространялось на здешнюю пищу. Первое, что бросалось в глаза несчастному посетителю, был салат из латука, свежестью напоминавший использованный бумажный носовой платок. Для закрепления драматического эффекта, тарелки были сложены горкой.

Секция горячих блюд на раздаче ставила перед посетителем неразрешимую загадку. Блюд было огромное количество, но вкус их по какой-то причине был совершенно одинаков. Только морковь и кукуруза были исключением из этого правила: первая – из-за своего выдающегося мерзкого вкуса, а вторая – из-за отсутствия вкуса вообще.

В это время – без четверти два – столовая была уже почти пуста. За столиками сидело лишь несколько человек, в основном работники столовой, отдыхающие после обеденного наплыва посетителей. Несмотря на плохое качество пищи, все ходили именно в эту столовую, которая была в своем роде монополистом, так как почти никто из работающих в больнице не мог позволить себе потратить больше получаса на обед и ходить обедать куда-нибудь еще.

Сьюзен взяла было вялый салат-латук, но, рассмотрев его, тут же поставила на место. Беллоуз направился прямиком к бутербродам и взял себе порцию.

– Очень трудно испортить сэндвич с тунцом, – объяснил он Сьюзен.

Сьюзен осмотрела горячие блюда и двинулась дальше. Последовав примеру Беллоуза, она взяла себе бутерброды с тунцом.

Кассирши-регистратора нигде не было видно.

– Есть тут кто живой, – позвал Беллоуз, – У нас мало времени.

Чувствуя некоторый дискомфорт из-за того, что не нужно платить, Сьюзен вслед за Беллоузом направилась к столу и села. Вкус у бутерброда был отталкивающий: водянистый тунец и непропеченный безвкусный белый хлеб. Но это была еда, а Сьюзен очень проголодалась.

– В два у нас лекция, – невнятно сказал Беллоуз, откусывая огромный кусок бутерброда, – поэтому ешь быстрей.

– Марк?

– У-у, – отозвался Беллоуз, одним махом проглатывая полстакана молока. Было ясно, что он так поднаторел в скоростном поглощении пищи, что мог бы в этом соревноваться на олимпийской спринтерской дистанции.

– Марк, ты не обидишься, если я пропущу твою первую лекцию по хирургии, ладно? – глаза Сьюзен мерцали.

Беллоуз остановился, не донеся оставшуюся половину бутерброда до рта, и уставился на Сьюзен. Сначала он подумал, что она кокетничает с ним, но затем отверг эту идею.

– Обижусь? Нет, почему ты спрашиваешь? – Беллоуз вдруг почувствовал, что им вертят как хотят, а он ничего не может сделать.

– Ну, я не уверена, что смогу сейчас высидеть на лекции, – ответила Сьюзен, открывая свой пакет с молоком. – Это происшествие с Берманом вогнало меня в оцепенение... Происшествие – не совсем правильное слово. Во всяком случае, я сейчас не смогу писать лекцию, мне будет легче, если я займусь каким-нибудь делом. Лучше я пойду в библиотеку и поищу что-нибудь по осложнениям анестезии. Я начну свое маленькое расследование и заодно отвлекусь.

– Ты хочешь выговориться? – спросил Беллоуз.

– Нет, все в порядке, правда, – Сьюзен была удивлена и тронута его внезапным участием.

– Ну, лекция не очень важная. Она вводная, и читать будет один из наших профессоров в отставке. А потом я хотел провести вас в палаты и показать ваших больных.

– Марк?

– Что?

– Спасибо.

Сьюзен встала, улыбнулась Беллоузу и ушла.

Беллоуз сунул оставшуюся половину бутерброда в рот и задумчиво пожевал его. Он не понял, за что она его поблагодарила. Он наблюдал, как она пересекает столовую и кладет свой поднос на стойку. Сьюзен засунула в сумку свой недоеденный бутерброд и недопитое молоко. У дверей она обернулась и махнула рукой. Беллоуз махнул в ответ, но, когда он поднимал руку, Сьюзен уже не было видно.

Беллоуз незаметно огляделся, чтоб проверить, не видит ли его кто, и осторожно опустил руку на стол. Он думал о Сьюзен. Беллоуз понимал, что чувствует к ней влечение, совсем как в былые дни на заре своей молодости и карьеры – напряженное и нетерпеливое. В его воображении представилась картина романтического ухаживания со Сьюзен в роли объекта. Но он сразу одернул себя, посчитав свои мысли мальчишескими.

Беллоуз гигантским глотком расправился с остатками молока и отнес грязный поднос на конвейер для использованной посуды. По дороге он раздумывал, осмелился бы он просить Сьюзен о встрече. В связи с этим возникли бы сразу две проблемы. Одной из них была его ординатура и Старк. Беллоуз не представлял себе, как шеф отнесся бы к тому, что один из ординаторов встречается с прикрепленной к нему студенткой. Беллоуз не мог предположить, обосновано ли его беспокойство, так как не знал, благоволит ли Старк женатым ординаторам. Точка зрения, что женатые ординаторы находились в более уязвимом и зависимом положении, была, по разумению Беллоуза, чистой ерундой. А на сохранение своих отношений со студенткой в тайне было мало надежды. Второй проблемой была сама Сьюзен. Она была умна, в этом сомнений не было. Но способна ли она на эмоциональную близость? Беллоуз не знал. Она могла оказаться слишком деловой, слишком заумной ж амбициозной. А тратить свое весьма ограниченное время на холодную женщину с уничижительными замашками было последней вещью, которую Беллоуз себе бы пожелал.

Ну а что до него самого? Сможет ли он поддерживать отношения с умной девушкой, работающей в одной с ним профессиональной области, даже если она окажется нежной и способной к ответной любви? Он в свое время имел связь с несколькими медсестрами, но это было не совсем то, что с врачами. У Беллоуза никогда не было близких отношений с женщиной-врачом или будущим врачом. И эта ситуация выглядела очень хлопотной.

Покинув столовую, Сьюзен ощутила, что, наконец, впервые за весь день перед ней появилась настоящая цель. Хотя она не представляла себе, как конкретно она сможет исследовать проблему длительных постанестезиологических коматозных состояний, она чувствовала, что для этого ей понадобится весь багаж ее медицинских познаний и способность размышлять и анализировать. И первый раз за день она поняла, что пригодятся два года, проведенные в медицинской школе. А поработать предстояло над двумя основными источниками информации – медицинской литературой из библиотеки и историями болезни пациентов, в первую очередь Нэнси Гринли и Бермана.

Рядом со столовой располагался больничный магазинчик с сувенирами и разными мелочами. Это было приятное местечко, магазинчик обслуживали грациозные пожилые дамы в очаровательных розовых рабочих халатиках. Витрины магазинчика выходили в главный вестибюль больницы, и весь магазинчик имел вид яркого веселого разноцветного мазка на сером рабочем фоне госпиталя. Сьюзен зашла в магазинчик и быстро нашла, что ей требовалось: маленький черный отрывной блокнот. Она засунула покупку в карман своего белого халата и отправилась в БИТ. Отправной точкой ее исследований должен был стать случай Нэнси Гринли.

В БИТе снова царила первозданная тишина. Освещение снова было приглушено до полумрака. Когда за Сьюзен закрылись тяжелые двери БИТа, она опять ощутила тревогу и неуверенность в своей компетентности. Ей захотелось убежать прежде, чем кто-нибудь задаст ей самый простейший вопрос, на который она вынуждена будет ответить: "Я не знаю". Но она взяла себя в руки. Теперь перед ней стояла конкретная цель, которая придавала ей толику уверенности в себе. Она хотела взять историю Нэнси Гринли.

Посмотрев налево, Сьюзен заметила, что возле кровати Нэнси Гринли никого не было. По-видимому, уровень калия был откорректирован, поскольку сердце снова билось нормально. Кризис завершился, Нэнси Гринли была забыта и предоставлена самой себе в своем бесконечном сне. И только аппараты несли свое бессменное дежурство, надзирая над ее растительным существованием.

Поддавшись неудержимому любопытству, Сьюзен подошла к ней. Она не могла сдержать своих эмоций. Она смотрела на Нэнси Гринли, и в ее сознании не умещалось то, что эта безмозглая оболочка уже не была человеческим существом. Ей захотелось протянуть руку и осторожно потрепать плечо Нэнси, чтобы та проснулась, и они могли поговорить.

Вместо этого, Сьюзен протянула руку и пощупала запястье Нэнси. Свисающая рука была бледной и безжизненной. Нэнси была полностью парализована. Сьюзен подумала, что этот паралич связан с разрушением мозга. Периферические рефлекторные цепи могли, однако, сохраниться, по крайней мере, до некоторой степени.

Сьюзен взяла руку Нэнси, потрясла ее и медленно согнула и разогнула в запястье. Сопротивления не было. Сьюзен согнула запястье до предела возможного, пальцы почти коснулись предплечья. При этом она почувствовала очень слабое сопротивление. Она проделала то же самое с другим запястьем, результат был тем же. Таким образом, Нэнси Гринли все-таки сохраняла некоторый тонус. Сьюзен ощутила некоторое академическое удовольствие – иррациональную радость от положительного результата.

Сьюзен нашла неврологический молоточек для проверки сухожильных рефлексов. Он был сделан из красной резины, а рукоятка – из нержавеющей стали. Однажды ей пришлось пользоваться таким молоточком, проверяя рефлексы у своего однокурсника на лабораторных занятиях по клинической диагностике, но на пациенте – никогда. Сьюзен неуклюже принялась постукивать Нэнси по правому запястью, чтобы проверить ее рефлексы. Никакого результата. Но Сьюзен не знала точно, по какому месту надо стучать. Тогда она откинула простыню с правой стороны тела Нэнси и постучала под коленной чашечкой. Опять никакого результата. Сьюзен левой рукой согнула колено Нэнси и снова постучала. Ничего. Из занятий по анатомии и физиологии нервной системы Сьюзен вынесла, что рефлекс, которого она добивалась, запускается резким растяжением сухожилия. Тогда она согнула колено еще сильнее и стукнула молоточком. Мускулы сократились еле ощутимо. Сьюзен проделала то же с левой ногой, результат был такой же. Таким образом, рефлексы Нэнси Гринли были очень слабыми, но вполне определимыми и симметричными.

Сьюзен постаралась припомнить остальную часть неврологического обследования, например, исследование общего состояния сознания. В случае Нэнси Гринли можно было проверить только реакции на болевые стимулы. Сьюзен ущипнула ахиллесово сухожилие Нэнси, но ответа не было, независимо от силы, которую она применяла. Затем Сьюзен, не преследуя конкретной цели, а скорее интуитивно предполагая, что чем ближе место раздражения к мозгу, тем сильнее будет ответ, ущипнула ее за внутреннюю поверхность бедра и в испуге отскочила. На мгновение ей показалось, что Нэнси Гринли собирается встать, так как все ее тело мучительно напряглось, а руки как струны вытянулись вдоль тела. Челюсть ее задвигалась из стороны в сторону, как будто Нэнси просыпалась. Но все это быстро прошло, и Нэнси Гринли вновь погрузилась в неподвижность. С расширенными глазами, Сьюзен отшатнулась и прижалась к стене. Она не поняла, что сделала и что делать дальше. Но, тем не менее, она осознала, что забавляется в области вне ее сегодняшних знаний и возможностей. Какого бы сорта припадок не случился с Нэнси Гринли, Сьюзен была безумно рада, что он прошел так быстро.

Сьюзен виновато огляделась, чтобы проверить, не видел ли кто ее действия, и с облегчением убедилась, что вокруг никого нет. Кардиомонитор, расположенный над кроватью Нэнси, продолжал регистрировать спокойный нормальный ритм. Экстрасистол не было.

У Сьюзен возникло неприятное чувство, что она делает что-то не так, чем-то злоупотребляет, за что в один прекрасный момент может оказаться наказанной, – например, если у Нэнси Гринли опять случится припадок. Сьюзен быстро решила, что она воздержится от дальнейших экспериментов с больной, по крайней мере до тех пор, пока не прочитает соответствующую литературу.

Стараясь придать себе безразличный вид, Сьюзен направилась к центральному посту. Истории болезни хранились в круглом стальном стояке, водруженном на постовом столе. Левой рукой Сьюзен начала поворачивать стояк с историями, он заскрипел. Сьюзен стала вращать его медленнее, но скрип продолжался.

– Могу я вам помочь? – спросила Джун Шергуд из-за спины Сьюзен, заставив ее отдернуть руки, как ребенка от банки с вареньем.

– Я только хотела найти одну историю болезни, – сказала Сьюзен, ожидая услышать от медсестры несколько неприятных слов.

– Какую историю? – голос Шергуд звучал вежливо.

– Нэнси Гринли. Я хотела бы проверить одну идею относительно ее лечения.

Джун Шергуд порылась в историях болезни и вернулась с историей Нэнси Гринли.

– Вам, вероятно, вот здесь было бы удобнее работать, – сказала Шергуд, с улыбкой указывая на дверь.

Сьюзен поблагодарила ее, радуясь возможности ретироваться. Дверь, на которую указала Шергуд, вела в крошечную комнатку, вдоль одной стены которой выстроились застекленные медицинские шкафчики, закрытые на ключ. Вдоль остальных трех стен шла неширокая стойка. Слева находилась раковина умывальника, а в левом углу стояла непременная кофеварка.

Сьюзен присела. Хотя Нэнси Гринли находилась в госпитале всего две недели, ее история была очень пухлой. Это было обычным фактом для всех пациентов БИТа. Постоянный трудоемкий процесс лечения генерировал груды бумаг.

Сьюзен вытащила остатки своего бутерброда с тунцом, молоко и налила себе чашку кофе. Затем она вынула свой блокнот, вырвала из него несколько чистых листов и приступила к работе. Она никогда раньше не сталкивалась с историями болезней и поэтому потратила несколько минут, разбираясь в ее содержании. Сначала шел лист назначений, затем страницы с графиками жизненных показателей больной. Потом – анамнез жизни и данные медицинского обследования на день поступления. Оставшаяся часть содержала текущие записи, протокол операции и анестезии, записи медсестер, бесчисленные данные лабораторных, рентгеновских и всяких других исследований и процедур.

Так как Сьюзен точно не знала, что ищет, она решила копировать все подряд. На этом начальном этапе расследования еще не было способа определить, какая информация окажется наиболее важной. Сьюзен начала с имени, пола, возраста и расы Нэнси Гринли. Затем она скопировала данные на момент поступления, которые были весьма скудны, так Нэнси Гринли была вполне здоровой девушкой. Это были отрывки семейного анамнеза, включающего упоминания о том, что у бабушки Нэнси был инсульт. Единственная болезнь, которой Нэнси переболела в восемнадцать лет – мононуклеоз, – завершилась без последствий. При объективном осмотре по системам органов было обнаружено, что сердечно-сосудистая и дыхательная системы были совершенно нормальными. Сьюзен скопировала и результат теста на беременность – отрицательный, анализы свертываемости крови, группу крови, результаты тканевого типирования, рентгена и ЭКГ. Там были также биохимические анализы, включающие целую батарею тестов. Все показатели Нэнси Гринли укладывались в норму.

Сьюзен проглотила остаток своего бутерброда и смыла его в желудок глотком молока. Перевернув страницу с описанием операции, она нашла лист анестезии и списала состав премедикации: демерол и фенерган были введены Нэнси Гринли в 6.45 одной из медсестер в Беард-5. Была использована эндотрахеальная трубка номер восемь. Два грамма пентотала были введены внутривенно в 7.24. Ингаляция галотана, закиси азота и кислорода началась в 7.25. Концентрация галотана в газовой смеси, подававшейся через термокомпенсированный испаритель Флюотек, была сначала двухпроцентной. Через несколько минут ее снизили до одного процента. Закись азота и кислород подавались со скоростью 3 и 2 литра в минуту соответственно. Первая инъекция сукцинилхолина для миорелаксации в дозе 2 кубика 0.2% раствора была введена в 7.26, вторая – в 7.40.

Сьюзен заметила, что давление, стабильно державшееся на плато 105/75, в 7.48 упало. В этот момент концентрация галотана была уменьшена до 0,5%, подачу закиси азота снизили до двух литров в минуту, а кислорода увеличили до трех. Кровяное давление поднялось до 100/60. Сьюзен срисовала график давления из листа анестезии.

С этого момента записи в листе анестезии стало трудно разбирать. Как Сьюзен удалось понять, давление оставалось 100/60, пульс – 70 ударов в минуту. Хотя ритм сердца был более-менее стабильным, наблюдались некоторые его нарушения, но доктор Биллинг подробно их не описал.

Из записи Сьюзен узнала, что Нэнси Гринли вывезли в послеоперационную в 8.51. Там с помощью нейростимулятора проверили функционирование периферических нервов Нэнси, так как с самого начала подозревали, что дополнительная доза сукцинилхолина не смогла метаболизироваться в крови Нэнси. Была проверена функция обоих локтевых нервов, и обнаружено, что причина должна корениться центральнее, в мозге.

На протяжении ближайшего часа Нэнси Гринли ввели 4 миллиграмма наркана, чтобы исключить идиозинкразическую гиперчувствительность к наркотикам, использованным для премедикации. Никакого результата. В 9.15 Нэнси ввели 2,5 миллиграмма неостигмина, на случай, если паралич ее мышц был связан с курареподобным конкурентным блоком нервов, хотя результаты нейростимулирующего теста и не указывали на это. Нэнси Гринли также перелили два объема свежей замороженной плазмы с подтвержденной холинэстеразной активностью, чтобы разрушить оставшийся в крови сукцинилхолин. Оба этих мероприятия привели к слабому подергиванию некоторых мышц, и больше никакого результата не было.

Протокол анестезии заканчивался сжатым резюме, записанным рукой доктора Биллинга: "Отсроченный приход в сознание после анестезии; причины неизвестны".

Следом Сьюзен обратилась к протоколу операции, надиктованному доктором Мейджором.

"Дата: 14 февраля 1976.

Предоперационный диагноз: дисфункциональное маточное кровотечение.

Постоперационный диагноз: тот же.

Хирург: доктор Мейджор.

Анестезия: общая эндотрахеальная с галотаном.

Потеря крови: около 500 миллилитров.

Осложнения: отсроченный приход в сознание после окончания анестезии.

Протокол: После соответствующей премедикации (демерол и фенерган) пациентка была доставлена в операционную и подключена к кардиомонитору. Она была без осложнений введена в наркоз с использованием эндотрахеальной трубки. Промежность обработана и подготовлена обычным способом. Бимануальным исследованием выявлены нормальные яичники, придатки и антерофлексная матка. Во влагалище введено и зафиксировано зеркало N 4 Педерсона. Сгустки крови удалены отсосом. Шейка матки без особенностей. По ультразвуку, размеры матки пять сантиметров. Дилятация шейки матки без особенностей, травматизация минимальная. Использованы дилятаторы с N 1 по N 4. Выскабливание эндометрия произведено кюреткой №3 Сайма. Образцы посланы на гистологию. Кровотечение к концу операции минимальное. Зеркало удалено. К этому моменту стало ясно, что больная не приходит в себя после анестезии".

Сьюзен опустила уставшую правую руку и потрясла ею. У нее была привычка писать, так крепко сжимая карандаш, что нарушался ток крови в пальцах, и теперь кончики пальцев пощипывало. Прежде чем снова приняться за работу, она сделала несколько глоточков кофе.

В результатах гистологического исследования было записано, что соскоб эндометрия носил пролиферативный характер. Диагноз формулировался так: ановуляторное маточное кровотечение с пролиферацией эндометрия. Это тоже не объясняло происшедшее.

Наконец Сьюзен начала читать самое интересное: консультацию невропатолога – доктора Кэрола Харви. Не понимая порою того, что она списывает, Сьюзен тщательно все скопировала. Почерк был ужасный.

"Анамнез: больная 23 лет, белая, женщина, поступила в больницу по поводу (неразборчиво). Анамнез жизни и семейный анамнез без особенностей. Премедикация больной (неразборчиво). Была показана немедленная операция в связи с основной жалобой. Но во время операции наблюдались некоторые необъяснимые колебания давления, и после операции приход в сознание был отсрочен, наблюдался общий паралич мускулатуры. Передозирование сукцинилхолина и/или галотана исключено. (Целая фраза неразборчива).

Осмотр невропатолога: Больная в глубокой коме, не отвечает на произнесенные слова, свет, прикосновение и болевые стимулы. Больная парализована, хотя глубокие сухожильные рефлексы симметрично выявляются с обоих бицепсов и квадрицепсов. Тонус мышц снижен, но не отсутствует полностью. Слабость мышц нарастает. Тремора нет.

Черепномозговые нервы (неразборчиво)... зрачки расширены, не реагируют на свет. Корнеальные рефлексы отсутствуют.

Нейростимуляция: постоянная из-за снижающейся функции периферических нервов.

Цереброспинальная жидкость: атравматическая пункция, жидкость прозрачна, давление 125 миллиметров водяного столба.

Электроэнцефалограмма: изолиния по всем отведениям.

Заключение: (неразборчиво)... никаких очаговых симптомов ... (неразборчиво) ... первичный диагноз – кома вследствие диффузного отека мозга. Вероятность острой недостаточности мозгового кровообращения нельзя исключить без церебральной ангиографии. Идиосинкразическую реакцию на наркотики, использованные для анестезии, также нельзя исключать, хотя я предполагаю... (неразборчиво). Можно сделать также пневмо-энцефалографию и/или компьютерную аксиальную томографию, но я полагаю, что результаты представляют лишь академический интерес и не дадут никакой новой информации для установления причины. По данным ЭЭГ можно предположить обширное повреждение или смерть мозга. Аналогичных случаев в литературе описано три. Во всяком случае, больная перенесла острое нарушение мозгового кровообращения. Дегенеративные заболевания полностью исключаются.

Благодарю за предоставленную возможность ознакомиться с этим интересным случаем.

Доктор Кэрол Харви, ординатор, невропатолог".

Сьюзен прокляла ужасный почерк, из-за которого ей пришлось оставить много пустых мест в своем блокноте. Она глотнула еще кофе и перевернула страницу. Там была еще одна запись доктора Харви.

"15 февраля 1976 года. Повторный осмотр невропатолога.

Состояние больной без изменений. На повторной ЭЭГ – отсутствие электрической активности. Результаты анализа ликвора в пределах нормы.

Заключение: я обсуждал этот случай с моими коллегами, которые согласились с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения, приведшего к смерти мозга. Все также согласились, что отек мозга вследствие острой гипоксии был непосредственной причиной этого. Гипоксия могла наступить из-за транзиторной закупорки сосудов мозга сгустком крови, тромбоцитов или фибрина или эмболом другого происхождения, связанным с выскабливанием энометрия. Свою роль могли также сыграть и острый идиопатический полиневрит или васкулит. В связи с этим представляют интерес две ссылки:

Острый идиопатический полиневрит; наблюдение трех случаев, Австралийский Журнал Неврологии, том 13, сентябрь 1973 г., страницы 98 – 101.

Пролонгированная кома и смерть мозга после приема снотворных у восемнадцатилетней женщины, Новоанглийский Журнал Неврологии, том 73, июль 1974 г., страницы 301 – 302.

Церебральную ангиографию, пневмоэнцефалографию и компьютерную томографию можно сделать, но общее мнение таково, что результаты этих исследований будут нормальными.

С благодарностью Доктор Кэрол Харви".

Сьюзен позволила своей руке отдохнуть после длинных неврологических записей. Она двинулась дальше, листая историю болезни и пропуская записи медсестер, пока не дошла до лабораторных анализов. Среди бесчисленных результатов рентгеновских обследований были и серии рентгенограмм черепа – нормальных. Затем шли данные биохимических и гематологических анализов, которые Сьюзен скрупулезно скопировала в свой блокнот. Так как все показатели были в норме, Сьюзен сосредоточилась на разнице между предоперационными и послеоперационными значениями. Единственный результат подпадал под эту категорию: после операции у Нэнси Гринли поднялся уровень сахара в крови, как если бы у нее начал развиваться диабет. Серии ЭКГ также не показывали ничего сногсшибательного, хотя можно было заметить некоторые неспецифические изменения зубца 8 и интервала 8Т после выскабливания. Но не было ЭКГ до операции для сравнения.

Наконец Сьюзен закрыла историю болезни и откинулась на спинку стула, подняв вытянутые руки вверх и потянувшись. На высоте потягивания она с шумом выдохнула воздух. Затем вновь наклонилась к стойке и просмотрела восемь страниц, исписанных беглым почерком текста. Она почувствовала, что не сильно продвинулась в своем расследовании, но, впрочем, она этого и не ожидала. Ведь многое из того, что она списала, было ей совсем не понятно.

Сьюзен глубоко верила в научный метод, и в мощь книг, и в заключенные в них знания. Хотя она многого не знала о клинической медицине, она чувствовала, что методический подход в сочетании с информацией поможет ей быстро разрешить проблему: по какой причине у Нэнси Гринли развилось коматозное состояние. Сначала ей нужно собрать как можно больше объективных данных, для чего и требовалась история болезни. Затем ей нужно осмыслить эти данные, и для этого ей придется обратиться к литературе. От анализа – к синтезу, в этом волшебство картезианской логики. Сьюзен еще была оптимистом. Ее не особенно беспокоило собственное непонимание материалов из истории Нэнси Гринли. Она была уверена, что среди путаницы данных должны быть некие важные вехи, которые приведут ее к решению. И для этого Сьюзен нуждалась всего лишь в дополнительной информации, и ни в чем больше.

Больничная медицинская библиотека располагалась на третьем этаже корпуса Нардинг. Поплутав немного, Сьюзен взяла правильное направление и, пройдя отдел кадров, дошла до библиотеки.

Библиотека называлась Мемориальной библиотекой Нэнси Дарлинг; при входе висел маленький дагерротип с изображенной на нем матроной, затянутой в черное. На медной дощечке, привинченной к рамке, было выгравировано: "В благодарную память Нэнси Дарлинг". Сьюзен мимоходом подумала, что фамилия Дарлинг – "дорогая" – с ее любовными ассоциациями, совсем не подходит чопорной хмурой фигуре. Но таких в старой доброй Новой Англии было в дюжине тринадцать.

В библиотеке среди своих друзей – книг Сьюзен почувствовала себя как дома, что было резким контрастом чувству неуверенности, которое овладевало ею в БИТе и в больнице вообще. Она положила свой блокнот и сумку на стол. Посреди зала стояли большие дубовые столы и черные стулья в строгом колониальном стиле. В конце зала огромное окно достигало в высоту потолка и выходило на маленький внутренний больничный дворик, ковриками-пятнами анемичной травы, где стояло одинокое голое дерево и был расположен теннисный корт. Никому не нужная зимой теннисная сетка печально провисла.

Книжные шкафы стояли перпендикулярно стенам с двух сторон. Железная винтовая лестница вела на антресоли. С правой стороны в шкафах стояли книги, а с левой – переплетенные в тома журналы. У стены напротив окна находился каталожный шкаф красного дерева.

Сверившись по каталогу, Сьюзен выбрала несколько книг по анестезиологии и нашла их одну за другой на полках. Она не знала почти ничего об анестезиологии и нуждалась в каком-нибудь обзорном материале. Особенно ей были интересны книги по осложнениям анестезии. Наконец она собрала пять книг, название наиболее многообещающей из которых звучало как "Осложнения анестезии: диагностика и лечение".

Сьюзен принесла все книги на стол, где уже лежал ее блокнот. В этот момент ее имя приглушенно прозвучало по больничной системе оповещения вместе с номером 482.

Книги выскользнули из рук Сьюзен. Она развернулась и посмотрела на телефон. Затем снова повернулась к столу и окинула взглядом книги и блокнот. Она находилась в нерешительности, ее руки расслабленно лежали на спинке стула. Она разрывалась между необходимостью идти на вызов и задачей, которая стояла перед ней – пролонгированной комой после анестезии. Выбор был непрост. В прошлом она всегда послушно ходила натоптанными путями. Это поведение было особенно важно для Сьюзен, так как она была женщиной. Все женщины в медицине тяготели к консерватизму, находясь в уязвимом положении в силу своего пола и чувствуя себя как на бесконечном экзамене.

Но Сьюзен подумала о Нэнси Гринли в БИТе и Шоне Бермане в послеоперационной. Подумала не как о больных, а как о людях. Подумала об их личной трагедии. И тогда она поняла, что должна делать. Занятие медициной уже не раз вынуждало ее идти на компромисс. А сейчас она намеревалась сделать то, что считала нужным, по крайней мере в ближайшие дни.

"Винтик номер 482", – сказала она вполголоса. Затем осторожно присела и распахнула книгу по осложнениям. И чем больше она думала о Нэнси Гринли и Бермане, тем больше она убеждалась, что поступает правильно.