Комедии и комические оперы

Господин Кутерьма.

Госпожа Кутерьма, жена его.

Господин Миротвор, их друг.

Марина, их служанка.

Яков Ростер, их повар.

Синекдохос, студент, знакомец Миротвора, с ним приехавший.

Действие первое

Яков Ростер (один). Какая это справедливая пословица: ученье свет, а неученье тьма! Как тому хорошо, кто учен! Например-таки, и я в поваренной науке... Мусье Кассероль, славный французский кухмистер, мой мудрый учитель, правду говаривал: на что учиться прочим разным наукам? они только замешивают разум. В поваренной все есть: астрономия, физика, химия, мораль, политика и сама медицина... и точно так... в астрономии толковал он мне часто обращение около своей оси небесных шаров, в том числе и нашей земли. Жареное была земля, а вертел — ось ее. То правда, что оттого он, заговорясь о небесах, часто пережигал жаркое; но для просвещения ума это безделица... Физика изъяснялась разными скотинами, птицами, травами и кореньями, которые на кухне употребляются... химия, вареньем и смешеньем оных... медицина выдумана для здоровья; но что лучше от болезни сохраняет, как уменье делать кушанье здоровое. Медицина попорченное исправляет, а поваренное искусство не допускает портиться. Особливо это правило медикополитическое мусье Кассероля мне нравится: не надобно — говорил он — допускать объедаться; и для того должно всегда из отпущенного на кухню готовить самомалейшую часть, а остальное удерживать в свою пользу... Мораль и политику, то есть, уменье обходиться с людьми, не ясно ли преподает нам поваренная наука? В этом я живой пример. Я посмотрел бы, как бы другой, не так ученый, мог жить с такими вздорными господами, каковы мои. Мусье Кассероль, ты превеликий человек, а я по тебе первый.

Ростер. Что скажешь, Маринушка?

Марина. От досады ничего говорить не могу.

Ростер. А я было думал, ты приказ от барыни вынесла, что к столу мне готовить.

Марина. Вынесла. Коли хочешь, я его тебе отдам?

Ростер. Пожалуй, отдай поскорее. Мне очень не хочется принять его прямо от барыни.

Марина (замахиваясь). Прими же от меня.

Ростер (назад отступая). Что это такое?

Марина. Пощечина, которую она мне дала.

Ростер. Нет, нет, не принимаю. Этого нельзя ни изжарить, ни в соус положить. Побереги для себя. Она замена румянам, так тебе нужнее... да за что этак тебя попотчевали?

Марина. Здорово живешь. Ты знаешь, барин уехал на охоту. Ей не с кем спорить, и так, от скуки со мною повздорила.

Ростер. Да за какое дело?

Марина. За важное. Я ей подала новые башмаки; она спросила у меня, нет ли новее? Я ей сказала, что новее быть не может, потому что эти ни разу не вздеваны... и пошла потеха... Я ей ясно доказала, что я права.

Ростер. А она еще яснее. Вот оттого-то и дурно тебе, что ты не умеешь на свете жить... не надобно спорить с теми, кто нас сильнее и кто кулаком доказывать может.

Марина. Вот-на, еще выехал какой учитель жить на свете! Я посмотрела бы, как бы ты отделался от барыни, или от барина, когда они в духе спорить.

Ростер. Да для чего же у меня с ними ладно?

Марина. Для того, что ты не всегда у них на глазах.

Ростер. Нет, для того, что я умею с людьми обходиться; а этому научился от поваренного искусства. Знаешь ли ты, Маринушка, что поварская наука первая на свете. Кто ее знает совершенно, тому нечему учиться.

Марина. Я тут мудрости никакой не вижу, кроме только, что можно всегда хорошо быть сыту.

Ростер. То так, если смотреть простыми, грубыми глазами. Но благодаря моему учителю, мусье Кассеролю, я смотрю на все так, как он говаривал, — философическими глазами; и всегда кушанье сравнивая с людьми, я знаю, если на большой огонь вдруг поставишь, то переваришь, пересушишь. И так как первое правило на кухне все делать на маленьком огне; по тому же правилу и с людьми, поступая полегоньку, потихоньку, скромно, осторожно, я счастлив, всем угождаю, и даже с барами у меня не только раздора не бывает, да еще они меня и любят.

Марина. Увидим. Вот сама идет с тобою говорить.

Ростер. Я очень рад.

Марина. Отчего же ты побледнел?

Ростер. От радости, что имею случай тебе мой ум показать.

Г-жа Кутерьма. О чем у вас спор?

Ростер. Мы, сударыня, не спорим, а говорим, что спору бы никогда не было, если бы все были благоразумны.

Г-жа Кутерьма. Кто ж по-твоему неблагоразумен?

Ростер. А тот, кто видит, что он не прав, а все-таки спорит.

Г-жа Кутерьма. Слышишь ли, Марина? Вот так-то и тебе надобно рассуждать. Мне спорить — острый нож! да нельзя: как ни остерегайся, против воли заведут.

Ростер. Вот только лишь теперь я об этом рассуждал. Барыня у нас — говорил я — такая умная, что никогда не в деле спорить не станет.

Г-жа Кутерьма. Слышишь ли, Марина?

Марина. Слышу, сударыня. (В сторону.) Кабы этого рассказчика черт попутал.

Ростер. Я надивиться не могу, как можно с такою преразумною госпожою, как ваша милость, спорить? Что вы изволите говорить, то надобно слушать, разинув рот; и хотя, что и не так покажется, но должно непременно согласиться, потому что это точно так, как вы говорите.

Г-жа Кутерьма (Марине). Ну! спорю ли я с Яковом Ростером? Вот уж я давно с ним говорю, а во всем согласна. Право, если бы все так рассуждали, как он — все бы спокойно было; да то лих и беда, что у нас в доме он только один порядочный человек.

Ростер. Много чести, милостивая государыня!

Г-жа Кутерьма. У нас все наголову вздорные спорщики, не выключая и мужа моего.

Ростер. Много милости, милостивая государыня!.. Я пришел затем, чтобы услышать самолично, что вы изволите приказать к столу готовить?

Г-жа Кутерьма. Сегодня, мой друг Яков Ростер, будет у нас гость.

Ростер (Марине, с видом, довольным собою). Слышишь ли? мой друг Яков Ростер!

Г-жа Кутерьма.. И гость очень почтенный, — Миротвор, старинный друг мужу и мне, которого мы давно не видали; а с ним еще какой-то его знакомец, которого тяжелого имени я не помню; но, кажется, он иностранец.

Ростер. Жаль, что изволили запамятовать его название, а то бы можно было такое блюдо приготовить.

Г-жа Кутерьма. Какой вздор! по имени гостя кушанье стряпать.

Ростер. А как же, милостивая государыня! Можно бы узнать, какой он нации, а по тому бы я так и смекнул. Итальянцу бы макерони, испанцу олио, французу суп алоаньон, немцу лапша с гусиным салом.

Г-жа Кутерьма. В этом нужды нет, а надобно только получше приготовить.

Ростер. Все будет исполнено, извольте приказывать.

Г-жа Кутерьма. Вместо того, чтобы исчислять подробно, я тебе одним словом скажу; сделай столько же и таких же блюд, как в прошедшее воскресенье.

Ростер. Слышу, сударыня.

Г-жа Кутерьма. Только с прибавкою.

Ростер. Слышу, сударыня. (Идет вон.)

Г-жа Кутерьма. Куда же, не выслушав, идешь? Эх, Ростер, я почитала тебя умнее. Ну, с чем бы ты пошел, и как узнаешь, какой прибавке быть?

Ростер (в сторону). Ну, попался я!

Г-жа Кутерьма. Скажи, можешь ли ты мои мысли угадать?

Ростер (в сторону). Вот и вызов на поединок!

Г-жа Кутерьма. Что ж ты молчишь? говори!

Ростер. По усердию моему, стараясь замечать вам угодное, кажется, я применился к вашему вкусу... и нетрудно угадать.

Г-жа Кутерьма. Смотри, какая дерзость! он может угадать! Да разве у меня только один вкус?

Ростер. Я не спорю.

Г-жа Кутерьма (к Марине). Ну, как же он не спорит? скажи Марина?

Марина. Конечно спорит, сударыня, и спорит не в деле. (В сторону.)Как я рада!

Г-жа Кутерьма. Ну, отгадывальщик, отгадывай.

Ростер. Когда стол будет нарядный, то и прибавка должна быть такая же.

Г-жа Кутерьма. Да какая ж?

Ростер. Я думаю, бланманже.

Г-жа Кутерьма. Врешь.

Ростер. Ин желе?

Г-жа Кутерьма. Врешь, врешь! Видишь ли, что ты с своим желе и бланманже скот?

Ростер. Вижу.

Г-жа Кутерьма. Я хочу, чтоб был пирог; только не могу решиться, с чем: с цыплятами ль, или с куропатками?

Ростер (в торопливости). То есть, вы с собою в споре.

Г-жа Кутерьма. Ты опять заводишь спор?

Ростер (испугавшись). Никак, сударыня.

Г-жа Кутерьма. Ну, как же? скажи, можно ли мне самой с собою спорить?

Ростер (с замешательством). Я не это хотел сказать... а то, что в вас цыплята спорят с куропатками.

Г-жа Кутерьма. Какой это злой спорщик, Марина!

Марина. О! презлой, сударыня. Ему нет нужды, что он дурачества говорит, лишь только бы на своем поставить.

Ростер (тихо Марине). Добро, плутовка!

Г-жа Кутерьма. Ну, скажи мне, как цыплятам спорить с куропатками? да еще и во мне! Что, разве я курятник?

Ростер. Боже оборони, чтоб я это думал!

Г-жа Кутерьма. А что ж ты думал?

Ростер. Я думал... Ничего, сударыня, не думал... я признаюсь, в другой раз, что я прост.

Г-жа Кутерьма. Скажи ж мне теперь, что лучше в пирог положить: цыплят, или куропаток?

Ростер (в сторону). Еще! О, какое мученье! (К г-же Кутерьме.) Это от вашей воли зависит.

Г-жа Кутерьма. Какой глупый человек! Я знаю, что от воли моей зависит; да как тебе кажется?

Ростер. Мне кажется, сударыня, и то и другое хорошо.

Г-жа Кутерьма. Не может быть; надобно, чтоб одно другого было лучше.

Ростер. Да разве не бывает двух вещей, которые обе равно хороши?

Г-жа Кутерьма. Не бывает, и быть не может. Найди-ка мне такие две вещи.

Ростер. Ежели подумать, то как не найти.

Г-жа Кутерьма. Подумай-ка. (Она между тем прохаживается.)

Марина (Ростеру). Ну-ка искусник жить на свете, выдумывай. Опять, я чаю, чтобы отделаться, назовешь себя дураком? Да это не мудрено. С простофилями, как со стеной, никто не спорит. Только скажи мне, не стыдно ли тебе, так много хвастая своим умом, иного способа не находить, кроме с радостью называть себя болваном. Этак отвечал бы и пень, если бы пень говорить умел; а ты знатного и богатого помещика господин первый повар, которого все село чудом почитает, которого все помещики зовут столы готовить, когда у них праздник, который учился у французского повара, а у него, как он-то сам сказывал, был учителем какой-то король, который, от скуки, сам стряпал... Итак, ты видишь, что ты, по поваренному искусству, королевской внук... а ты не стыдишься называть себя простаком!

Ростер. Она правду говорит. Этак я потеряю мою репутацию.

Г-жа Кутерьма. Что ж, долго ли мне ждать?

Ростер. Прошу небольшого терпения. Я едва успел вздеть мои мысли на вертел моего рассудка, а уж вы и хотите, чтоб я вам их подал. Я не хочу себя обесчестить; и докуда мастерски не изжарю, потуда не отпущу.

Г-жа Кутерьма (грозно). Знаешь ли ты, враль, что я тебя могу принудить скорее...

Ростер (испугавшись, в сторону). Не гневайтесь, сударыня, выдумал... например... что мне ей сказать! Например...

Г-жа Кутерьма. Ну!

Ростер. Солнце и месяц.

Г-жа Кутерьма. Будто это одно.

Ростер. Не одно, да равно хорошо.

Г-жа Кутерьма. Солнце и месяц равно хороши?

Ростер. И конечно. Одно в день, а другой в ночь равно пригодны.

Г-жа Кутерьма. Безмозглый! одно сильно светит и греет, а другой только светит, и то слабо... еще же, если солнце переставить в ночь, а месяц в день, то ночь была бы днем, а день ночью. Ты понимаешь ли разность, и видишь ли, что ты в третий раз дурак?

Ростер. Не может быть, сударыня, довольно и двух раз.

Г-жа Кутерьма. Да разве ты не ясно видишь, тупица!

Ростер. Я ничего не вижу, кроме только, что вы солнце и месяц с места на место передвигаете, чтобы меня переспорить.

Г-жа Кутерьма. Мне надобно с тобою, как с поваром говорить. Скажи, если бы тебе должно было из солнца или из месяца сделать пирог, из чего бы ты лучше сделал?

Ростер. Я бы сделал... нет, не сделал бы ни из того, ни из другого: обе эти вещи в пирог не годятся. А поэтому вы видите, что я прав.

Г-жа Кутерьма. Как?

Ростер. Потому солнце и месяц равно годны, что оба в пирог не годятся.

Г-жа Кутерьма. Потому годны, что оба не годятся? Можно ли так врать? ну, можно ли?..

Ростер (испугавшись). Не гневайтесь, я другое нашел. Признаюсь, что я ошибся оттого, что высоко забрался. Это часто бывает с нашими братьями, с учеными... Я сыскал гораздо ближе, две совсем равные вещи, и нашел сам у себя... когда покажу, то вам нечего будет сказать.

Г-жа Кутерьма. Что такое?

Ростер. Два глаза.

Г-жа Кутерьма. Так ты думаешь, что один глаз с другим совершенно сходен?

Ростер. Не только, сударыня, думаю, да и чувствую.

Г-жа Кутерьма. Не может быть. Один другого сколько-нибудь или поменьше, или хуже видит.

Ростер. А я уверяю, что у меня оба равны и одинаково хорошо видят.

Г-жа Кутерьма. Как смеешь ты уверять в том, что я знаю?

Ростер. Не погневайтесь; о моих глазах я лучше вас знаю. Это уж не солнце и не месяц.

Г-жа Кутерьма. Я по моим глазам точно знаю, что один не так хорошо, как другой, видит.

Ростер. Да ведь не вы смотрите, а я моими глазами; и я вас вижу как правым, так точнехонько и левым... я вижу правым, что вы покраснели, левым то же вижу... и уверяю...

Г-жа Кутерьма. А я тебя уверяю, что ты дерзкое животное! (Дает ему пощечину.) вот тебе... сделай пирог с куропатками. (Уходит.)

Ростер (закрывая щеку рукою). Дурные это куропатки!

Марина (смеется). Вот оттого-то тебе и хорошо, что ты умеешь жить на свете.

Ростер. Какая привычка — языку рукою помогать.

Марина (смеется). Поваренное искусство первая наука на свете. Кто ее совершенно знает, тот потихоньку, полегоньку, скромно, осторожно пощечины достает.

Ростер. Добро, госпожа Марина, я отчасти тебе за это должен... и я...

Марина. Вот и барин с охоты приехал. Прощай; желаю тебе так же и перед ним показать твое искусство. (Уходит.)

Ростер. Убираться ж и мне поскорее. (Идет.)

Г. Кутерьма. Куда ты от меня бежишь?

Ростер (остановясь, с трепетом). Я, сударь, не спорю.

Г. Кутерьма. Я знаю, что ты не споришь, да прочь идешь.

Ростер. Для того, что я прочь шел, я, сударь, и воротился; а кабы не шел прочь, то бы и не воротился.

Г. Кутерьма. А не для того ты воротился, что я тебя кликнул?

Ростер. Конечно, сударь, для того, и я не спорю.

Г. Кутерьма. Ну, так о чем же много говорить?

Ростер. Прикажете ль теперь идти? мне время на кухню.

Г. Кутерьма. Чтоб был сегодня пирог к столу.

Ростер. Будет. Уж барыня приказала.

Г. Кутерьма. Как, жена моя согласна со мною? Слава Богу! этого давно не бывало.

Ростер. Это, сударь, так случилось оттого, что она не знала, что и вы то же прикажете.

Г. Кутерьма. Пирог начини куликами, которых я настрелял.

Ростер. Да барыня приказала куропатками, которые она изволила настрелять по моей щеке.

Г. Кутерьма. А я разве тебе не приказываю?

Ростер (хватаясь за щеку). Она мне крепко-накрепко приказала.

Г. Кутерьма (грозно). А я могу еще крепче.

Ростер. Слышу, сударь. Исполню.

Ростер (один). Вот тут-то надобен ум. Когда положишь в пирог куропаток, то достанется пощечина от барина, а когда куликов, то от барыни. Изволь любую выбирать. Барыня женщина, ее помягче. Однако все-таки не меньше бесчестия от того моей особе, а потому и всей поваренной науке... Как бы это сладить, чтобы дурное от себя отворотить, и чтобы один и другая сказали: спасибо, брат Яков Ростер, за пирог!.. Неужто поваренная наука меня в том не наставит. Посмотрим философическими глазами и сделаем, как то мой учитель говаривал: конклюзион, или заключение. Например, если один любит кислые, а другой сладкие соусы, а надобно обоим угодить, то смешай с лимонным соком сахар, и будет благословенно и обоим любезно. Итак, смешай куропатки с куликами; следственно по этому правилу и барин и барыня непременно должны будут сказать: спасибо, брат Яков! виват! браво! Ростер, систематически наученный первой на свете науке поваренной, смотрящий философическими глазами как на блюда кушанья, так и на людей, и потому одному умеющий жить на свете!

Действие второе

Г. Кутерьма. Ты знаешь, матушка, что друг наш, господин Миротвор, сегодня к нам пожалует...

Г-жа Кутерьма. Знаю ли? изрядный вопрос! Он к нам обоим писал, и ты, душа моя, сам читал мне его письмо.

Г. Кутерьма. Читал, то правда; однако, ежели я говорю: ты знаешь, матушка, — это не то значит: знаешь ли ты? но то есть: ты известна-де, что он будет. Это не вопрос, а только начало речи, которую ты мне помешала кончить.

Г-жа Кутерьма. Помешала? я помешала? и это не вопрос?.. я на весь свет сошлюсь, сердце мое.

Г. Кутерьма. Ты, моя душа, хоть на всю землю и на все небо сошлись, но это не вопрос; потому что я и не думал спрашивать о том, о чем я уверен, что ты знаешь.

Г-жа Кутерьма. Оставим то, знаю ли я, только ты у меня...

Г. Кутерьма. Ох! нельзя оставить, что ты это знаешь: ты сама призналась, вот теперь же, что я тебе читал письмо, которое он обоим нам писал.

Г-жа Кутерьма. Так что ж, что ты читал; разве я не могу позабыть?

Г. Кутерьма. Ну, ежели ты позабыла, так и вопрос годится.

Г-жа Кутерьма. Нет, не годится, потому что я не позабыла.

Г. Кутерьма. А когда ты не позабыла, так это не вопрос.

Г-жа Кутерьма. А почему же не вопрос?

Г. Кутерьма. Если бы ты выслушала меня, то узнала бы, что я хотел сказать следующее, а именно: как этот гость, обоим нам любезный, со дня нашей свадьбы нас не видал и думает, что мы, быв влюблены друг в друга, теперь живем как ангелы на небесах, то недурно будет, если, притворясь до тех пор, докуда он у нас проживет, мы кое-как, закуся язык, скрепимся и воздержимся от споров. Он, человек умный, и нам стыдно перед ним показаться шалунами.

Г-жа Кутерьма. Да кому же стыдно? и кто ж из нас таков? Если тот, кто, будучи не прав, спорит, — так это ты.

Г. Кутерьма. А может быть и ты.

Г-жа Кутерьма. И я?

Г. Кутерьма. Да, точно так.

Г-жа Кутерьма. Что этого быть может несправедливее, злобнее, ужаснее? Говорить, будто я спорю, чувствуя, что я не права.

Г. Кутерьма. Да кто ж и это сказать может, что я спорю, чувствуя, что я не прав?

Г-жа Кутерьма. Однако ж, ты никогда прав не бываешь.

Г. Кутерьма. А я уверен, когда я спорю, я всегда прав бываю, и готов в том умереть.

Г-жа Кутерьма. Если бы ты хотя несколько был прав... хотя бы, например, ты темно-кофейный цвет называл черным, я, не любя вздорить, тотчас бы согласилась; да нельзя, без унижения себе и себя не одурача, этого сделать, для того, что ты белое черным, а черное прямо белым называешь, чтобы только поспорить.

Г. Кутерьма. Чтобы отвечать тебе, надобно мне то же самое из слова в слово сказать; итак, избавь меня от труда и переговори себе за меня свои слова.

Г-жа Кутерьма. За тебя говорить?.. Боже избавь!.. надобно, чтоб это было криво, глупо; а я этак никогда не говорю.

Г. Кутерьма. А я, чтобы тебе отвечать, хотел так же глупо говорить, как ты, и для того просил тебя себе самой твои собственные речи повторить.

Г-жа Кутерьма. Ну, скажи, ежели в тебе хоть капля есть ума, как можно умному, кроткому человеку ужиться с сумасбродом?

Г. Кутерьма. В этом я согласен, ежели ты не меня сумасбродом называешь.

Г-жа Кутерьма. А кого же? Неужто нашего Якова Ростера, который как ни прост, а все-таки тебя в тысячу раз смышленее?

Г. Кутерьма. Жена!

Г-жа Кутерьма. Муж!

Г. Кутерьма. Образумься.

Г-жа Кутерьма. Тебе это очень нужно, да только невозможно, потому что нечем.

Г. Кутерьма. Нечем?

Г-жа Кутерьма. Да. Кто каким родился, тому таким вечно быть.

Г. Кутерьма. То есть...

Г-жа Кутерьма. Ну, дураком.

Г. Кутерьма. Не доведи меня до крайности избавиться от предрассудка, без которого крестьяне, мои подданные, меня счастливее тем, что могут жен своих делать так кроткими, так кроткими, как овечки.

Г-жа Кутерьма. Подлая душа! какое низкое чувствие!

Г. Кутерьма. И которое во мне ты производишь... о, Боже! перемени ее нрав, или сделай ее немою.

Г-жа Кутерьма. Это не поможет: я с тобою стану спорить знаками, руками, ногами и чем ни попало.

Марина. Гости едут и уж близко.

Г. Кутерьма. В каком состоянии нас найдут! какой стыд!

Г-жа Кутерьма. Кто ж в этом виноват?

Г. Кутерьма. Положим, что я.

Г-жа Кутерьма. Не положим, а точно ты.

Г. Кутерьма. Ну, я, я, я; только сделай милость, дай мне слово, при Миротворе не спорить.

Г-жа Кутерьма. Дай же и ты.

Г. Кутерьма. Вот тебе моя рука. Я с тобою во всем согласен буду.

Г-жа Кутерьма. Вот и моя; да смотри ж!.. а чтобы не показать нам смятения, которое от спора видно на лице, пойдем в сад прогуляться.

Г. Кутерьма. Пойдем. Ты, Марина, останься здесь и извини как-нибудь нас.

Г-жа Кутерьма. Не лучше ли нам не вместе прогуливаться, а по разным дорогам?

Г. Кутерьма. Разумею... чтобы опять нас черт не попутал. (Уходят в разные стороны.)

Марина (одна). Бедный этот черт. Люди всеми своими шалостями его винят... а! да вот и гости. Господин Миротвор, а с ним конечно тот, которого имени барин, читая письмо, не мог выговорить. И он, так же, как имя его, туг, неповоротлив и неловок. Какая странная тварь!

Миротвор. Где же хозяева?

Синекдохос. Сие не благоговейно, что они не кажутся. По обычаю гостеприимства древних, надлежало бы хозяину и хозяйке, встретя гостей у врат дома, разрешить ремень их сапогов.

Миротвор. Да вот их горничная.

Марина. Барин и барыня, не ожидая вас так скоро, занялись домашними делами. Я пойду сказать им, что вы изволили приехать.

Миротвор. Это не к спеху. Когда отделаются, то сами придут. Я не хочу им мешать... мне кажется, я тебя знаю.

Марина. Я имею эту честь... я, сударь, Марина.

Миротвор. Как же ты выросла! Мы все переменились в шесть лет.

Марина. То правда, что вы несколько переменились. (Указывая на Синекдохоса.) А его милость, не знаю, переменился ли, потому что я его в первый раз вижу.

Синекдохос (Миротвору). Эта девушка, без сомнения, училась логике. Она доказала, почему не знает, переменился ли я.

Миротвор (Марине). Это человек ученый.

Марина. Нижайше кланяюсь его учености.

Миротвор. По приязни своей, он мне сделал одолжение и согласился со мною ехать в деревню, чтоб мне не так было скучно.

Марина. Я думаю, вам очень с ним забавно, потому что лишь только я взглянула на него, то мне так весело стало, что все хочется смеяться.

Синекдохос (сам себе). У нее везде есть потому. Нельзя, чтоб она не училась логике; а потому нельзя, чтобы не могла тронуть, как должно по хрии, сердца моего.

Миротвор (Марине). Скажи, как поживают твои бари? Так ли они счастливы, как прежде, любя друг друга безмерно.

Марина. Почти так же.

Миротвор. Что значит это «почти»?

Марина. Это значит, что их любовь та же, которую и вы знали; да как все переменяется... Вот и вы, и я, хотя мы те же, однако уже не таковы, как прежде были; то и в их любви есть отмена небольшая, хотя их любовь та же самая, какая была.

Синекдохос. Неоцененное сокровище! Это не девица, но сущий вживе аргумент.

Миротвор (Марине). А я слышал от верных людей, что они живут как кошка с собакой.

Марина. Эти, сударь, верные люди великие клеветники.

Миротвор. Нет, очень честные люди. Они меня уверяли, что твои господа только тогда не ссорятся, когда вместе не бывают; что их все упражнение в том, чтобы вздорить с утра до вечера.

Марина. Я, сударь, так настращена спорами, что и в этом вам не смею противоречить.

Миротвор. Итак, я правду слышал?

Марина. Я этого не говорю, а только не спорю.

Миротвор. Пожалуй, не притворяйся. Я не для того выспрашиваю, чтобы во зло употребить то, что от тебя услышу. Ты ведаешь, я их друг, и больше всех им добра желаю. После моей отставки я затем и поспешил сюда на другой день приехать, чтобы все средства употребить сделать их жизнь спокойною. Я это почитаю моею первою должностью.

Марина. Я вам желаю счастия. Только вы, сударь, приняли на себя должность безмерно трудную, и, можно сказать, невозможную. Сделать чтобы они не спорили, все равно что сделать, чтобы кошка не ловила мышей, чтобы пух по реке против воды плыл, чтобы на березе огурцы росли, чтобы щука петухом запела...

Синекдохос. Хорошо! прекрасно! изрядно! optime! Это мастерское риторическое сравнение, и притом также гипотипозис. Оле! красоты ученые! оле учености прекрасной!

Марина (к Синекдохосу). Это, сударь, находит часом на вас; или вы отроду таковы?

Синекдохос. Нет, существо, заключающее в себе неопровержимую силлогизму, не отроду я таков и не часом на меня находит. Не отроду, потому что, спустя несколько лет после рождения моего, начали меня погружать в учение; а не часом, потому что я с тех пор, как изучился, всегда и беспрестанно ученый.

Марина. Тем хуже.

Синекдохос. А почему? О... по метафору, светило души моей!

Марина. А потому, что вы перебиваете мои речи... О!.. затмение моего ума!

Синекдохос. Опять доказательство, однако не без возражения; ибо я могу сказать, что мое удивление о твоих совершенствах тому причиною; и каждое слово устен твоих воскриляет криле восторга моего, меня окриляющего.

Миротвор (к Синекдохосу). Опустите криле вашего восторга... Говори, Маринушка.

Синекдохос. Маринушка! уменьшительное женского существительного, как например: голубица, голубка, голубушка.

Миротвор (Марине). Продолжай.

Марина. Словом сказать, спорить между собою у моих господ сделалось их душою, жизнью, Они не споря дышать не могут; и это в них так сильно вкоренилось, что даже ночью, во сне, если барин какое слово пробредит, то барыня, не просыпаясь, не пропускает заспорить. Барин также, как наяву, ни для чего ей не уступает; и часто выходит у них сонный весьма забавный спор, о котором, проснувшись, не помнят и начинают новый.

Миротвор. Какая перемена! Поэтому их вся прежняя любовь исчезла?

Марина. Никак, сударь. Они друг без друга жить не могут, и притом такие добрые господа, что лучше бы их не было, если бы охота спорить их не одолела. Вот теперь же, на этом месте, они так разгорячились, что им самим стыдно стало в расстройке вам показаться; и вот те домашние дела, для которых они от вас скрылись.

Миротвор. Я очень рад, что они могут меня стыдиться. Это мне подает надежду.

Синекдохос. Стыд ничего не подействует, а надлежит иметь прибежище к моей логике. Без логики несть спасения ни душе, ни телу.

Марина (в сторону). Он с своею логикою точно как наш Яков Ростер с своею поваренною наукою.

Миротвор. Зная, сколько учение, просвещая разум, должно способствовать к счастию людей, я об этом-таки и хотел говорить с вами, друг мой господин Синехдохус.

Синекдохос. Синехдохус!.. Вы меня изволили унизить.

Миротвор. Чем и как?

Синекдохос. Вы меня так обидели, что если бы я не был столько вами одолжен, то непременно надлежало бы мне искать бесчестия.

Миротвор. Я очень сожалею, и хотя не знаю, чем виноват, но прошу прощения.

Синекдохос. Вы меня назвали Синехдохус вместо Синекдохос.

Миротвор. Только?

Синекдохос. Чем же можно более обидеть такого человека, как я?

Марина. Вот еще какое имя: хоть немного проговорись, так и обидишь!

Синекдохос. Ос переменить на ус — величайшее оскорбление!

Миротвор. Да почему ж?

Синекдохос. Я это докажу вам логически.

Миротвор. Пожалуй, помоги моему неведению.

Синекдохос. Какою силлогизмою хотите быть доказательству? барбара, целарент? ферио, баралиптом? или какою иною?

Миротвор. Как-нибудь, лишь только поскорее, для того, что мне нужда с вами об ином говорить.

Синекдохос. Извольте. Я стану сколько возможно сокращенно говорить. Преклоните ухо. Надобно предпочитать то, что благороднее другого. Вот первое положение. Что возможно против сего сказать?

Миротвор. Ничего.

Синекдохос. Ergo оно истинно, неопровержимо. Надобно предпочитать то, что другого благороднее. А как частица ос греческая, а частица ус латинская; а греческий язык благороднее, по старшинству и по всему, латинского, следовательно, и частица ос благороднее частицы ус А как тот, кто пременяет благородное на унизительное, обижает: следовательно вы обидели меня.

Миротвор. Это очень ясно.

Марина. Какой легкий способ все доказывать! Этак я могу доказать, что вы козел.

Синекдохос. А каким образом?

Марина. У козла два глаза и у вас два глаза: следовательно вы козел.

Синекдохос. О, хитросплетательное испытание! хотите меня уловить фальшивою силлогизмою; но я...

Миротвор. Не зная старинных языков, всякий может, подобно мне, ошибиться, и так было бы выгоднее по-русски называться. Не силлогизму ли я сделал?

Синекдохос. Это силлогизма, только не по форме; а притом не весьма справедлива, потому что привлекает возражение.

Миротвор. А какое?

Синекдохос. Если бы я не греческим словом назывался, кто бы знал, что я ученый? Следовательно, по греческому наименованию всем известно и ведомо, что я ученый и такой, который притом знает греческий язык как свой собственный.

Миротвор. Согласен... теперь я хочу вам сказать...

Синекдохос. Позвольте вкратце подать вам извещение о том, чего ради я слово Синекдохос предпочтительнее другим еллиногреческим словам употребил к наименованию себя?

Миротвор. Я верю, что это кстати, только теперь...

Синекдохос. Я вам хочу истолковать и изъяснить.

Миротвор. Нельзя ль теперь уволить?

Синекдохос. Нет, никоим образом невозможно. За ваши одолжения я обязан вам служить моим просвещением.

Миротвор. В другой раз, сударь, в другой раз.

Синекдохос. Не должно отлагать до другого времени, чем можно теперь же воспользоваться; итак, извольте выслушать. Есть еллиногреческое слово синекдоха. Оного первые два слога сине звуком своим походят на синус Известно ли вам, что такое синус?

Миротвор. Я учился математике.

Синекдохос. А! следовательно сие знаменует, что я знающ в математике. Синекдоха также походит на слово анекдот, или достопамятное приключение, что все одно, что история: следовательно, я сведущ и в историях как в деятельной, так и в естественной, то есть в физической, или натуральной. А целое слово синекдоха означает меня отменным ритором; потому что так нарицается одна из знаменитейших тропов, или фигур риторики, которая или часть принимает за целое, или целое за часть.

Марина. Эта фигура не дура. Вам, я думаю, с нею хорошо жить. То есть когда вы отдаете, то часть за целое, а берете целое за часть.

Синекдохос. О, влагалище остроумия! Это шутствование довершает меня пленить, тем наипаче, что есть латинская пословица: ridendo castigat mores.

Миротвор. Все ли теперь?

Синекдохос. Finis и омега.

Миротвор. Я вас хотел попросить: когда хозяева станут спорить между собою, что, без сомнения, должно случиться, то если будут требовать моего суда, сделайте мне одолжение, берите труд на вашу логику решить их споры. Для вас это ничего не стоит.

Синекдохос. Это для меня то же, что имеющему сто тысящей златых талантов дать из них другому драхму.

Миротвор. А для меня это тем хорошо, что, не будучи принужден брать ничьей стороны, я никому из них не досажу. Впрочем, господин Синекдохос, за помощь вашей учености я могу вам отплатить наставлением в том, чего вы не знаете.

Синекдохос. А чего бы я не знал? грамматики, что ли?

Миротовор.. Нет.

Синекдохос. Риторики?

Миротвор. Нет.

Синекдохос. Логики?

Миротвор. Нет.

Синекдохос. Пиитики?

Миротвор. Нет.

Синекдохос. Истории и географии?

Миротвор. Нет, нет.

Синекдохос. Математики, философии, морали, юриспруденции, феологии, физики, метафизики, политики, ифики, иерополитики, медицины?

Миротвор. Нет, нет, нет, нет! вы это все знаете.

Синекдохос. Следовательно, чего ж я не знаю?

Миротвор. Самой безделицы. Привыкнув обращаться с древними великими мужами, вы не умеете обходиться с нынешними малыми людьми.

Синекдохос. О, это враки!

Миротвор. Ну, не правда ли я сказал?

Синекдохос. Я оное презираю.

Миротвор. Чувствуете ли, как вы отвечаете грубо и несносно?

Синекдохос. Аристофан, Ювенал и прочие еще резче говорили.

Миротвор. Да ныне этого не терпят. Надобно согласоваться с временем и обычаем людей, с которыми живешь, если не хочешь быть смешон.

Синекдохос. Когда я один буду всем смешон, зато будут все мне одному смешны.

Миротвор. Вы проиграете. Ваше состояние принуждает вас угождать людям. Итак, послушайтесь меня.

Синекдохос. Извольте. Для вас до сего унижусь и стану в сих недостойных мелочах всегда требовать вашего наставления.

Г. Кутерьма (обнимает Миротвора). А, любезный друг! какое величайшее для меня удовольствие, после такой долгой разлуки видеть вас!

Г-жа Кутерьма (выходя с другой стороны, целуется с Миротвором). Дорогой наш господин Миротвор! Насилу мы вас дождались!

Миротвор. По моей поспешности судите о моем нетерпеливом желании увидеть вас и о той преданности и дружбе, которая во мне никогда к вам не переменялась и не переменится.

Синекдохос. Почтенный наставник мой в светском житии, цаловать ли мне господина и госпожу?

Миротвор. Если они то позволят.

Синекдохос (обнимает Кутерьму и, подошед к госпоже Кутерьме, останавливается). Однако греки и другие древние чужих жен не цаловали, потому что их запирали.

Г. Кутерьма (в сторону). Какое прекрасное обыкновение, а особливо для спорщиц.

Г-жа Кутерьма (Синекдохосу). Ваши древние — великие скоты.

Синекдохос. Как, сударыня! Я вам аргументально докажу, что ныне живущие глупее их.

Г-жа Кутерьма. Вы по себе судите.

Синекдохос. Нет, исключая меня, потому что я с сими великими мертвыми обращаюсь.

Г-жа Кутерьма. Вот, какой вздор? Покойники всегда глупее живых.

Г. Кутерьма (жене, на ухо). Ты позабыла свое обещание... (Вслух.)Душа моя!

Г-жа Кутерьма (мужу, на ухо). Я ведь не с тобою спорю; что ты ввязываешься... (Вслух.)Сердце мое!

Синекдохос (Миротвору). Она недоумевает, что я ученый, и так дерзко...

Миротвор (г-же Кутерьме). Извините, сударыня, его: он человек ученый. Он все знает, что за три тысячи лет было; а ничего не ведает, что ныне есть.

Г-жа Кутерьма. Нет, ничего, сударь. Всякий может сказать свои мысли, и я это люблю; от того разговор живее и не так скоро кончится.

Г. Кутерьма. Я в этом с женою совершенно согласен. Если бы люди были всегда одинаковых мнений, то ничего бы не говорили.

Г-жа Кутерьма. И какая бы им нужда была в языках?

Г. Кутерьма. Вот мы с женою, случается по целому дню, иного кроме «да», друг другу не отвечаем. И нам бы очень скучно было, если бы нас не поддерживала та неугасаемая нежная любовь, которая вам известна.

Миротвор. И чему, как истинному вашему счастию, я безмерно радуюсь. Сверх пылкой страсти любви, сходство ваших нравов мне это предвещало. Оно для единодушия супругов...

Г-жа Кутерьма. О! что касается до единодушия, то нельзя больше. Мы видим, слышим, чувствуем как один человек. Зная дружеское участие, которое вы принимаете в нашем состоянии, я очень рада, что вы сами это увидите, тем более, что...

Г. Кутерьма. Тем более, что есть слухи, вредные для нас.

Миротвор. Я не всем слухам верю. То правда, молва носится, будто вы охотники стали спорить; однако...

Г-жа Кутерьма. Какая клевета! сказать это о нас, о нас! которые споров как огня боятся.

Г. Кутерьма. И которые лучше в неправде согласятся, нежели в правде станут спорить.

Синекдохос. А я утверждаю, что надлежит спорить, потому что, в противном случае, не было бы нужды в логике.

Г-жа Кутерьма. И для чего иногда не спорить, если неправда очевидна?

Г. Кутерьма. Как не сказать нет, если надобно. Это с нами случилось и в самый день нашей свадьбы. (К жене.) Ты помнишь ли, матушка, тебе хотелось, чтоб я к венцу с белым кафтаном надел розовый камзол; я сказал: нет, душа моя, приличнее, чтобы и камзол был белый. И так я и был в белом камзоле.

Г-жа Кутерьма. Ах, батюшка, как тебе не стыдно! Ты в розовом был.

Г. Кутерьма. Нет, матушка, я в белом был. Ты позабыла.

Г-жа Кутерьма. Ну, может ли это статься, чтоб я позабыла? Я помню, еще тогда говорили: ты бел лицом, как кафтан, а румян, как камзол.

Г. Кутерьма. Итак, я был бледен, потому что на мне был белый камзол.

Г-жа Кутерьма. Нет, точно твои щеки были розовы, как камзол.

Г. Кутерьма. Это разве слепые говорили, для того, что я был в белом камзоле.

Г-жа Кутерьма. Тотчас и слепые! По крайней мере, я не в их числе. Я видела, видела моими собственными глазами, — вот этими глазами, которыми гляжу, и как теперь смотрю на розовый камзол.

Г. Кутерьма. Это для меня чудно.

Г-жа Кутерьма. Ха, ха, ха! это мне смешно, белый камзол!

Г. Кутерьма. Ха, ха, ха! это еще смешнее, розовый камзол!

Г-жа Кутерьма. Как ни смейся ядовитым смехом, только камзол был розовый.

Г. Кутерьма. Белый.

Г-жа Кутерьма. Не стыдно ли тебе спорить при нашем друге, который тут же был и видел розовый.

Г. Кутерьма (Миротвору). Чего лучше! Он изволит решить. Скажи, любезный друг, ведь белый?

Миротвор. Извините меня. Шесть лет я не видал вас. В это время военные походы и тьма разных дел из памяти моей совсем истребили те наряды, в которых вы были. Я только того не мог никогда забыть, что вы мои друзья.

Г. Кутерьма. Однако, по здравому рассудку, не правда ли, что жениху складнее быть всему в белом?

Г-жа Кутерьма. Не правда ли, что розовое с белым прекрасно для жениха?

Миротвор. О вкусах спорить не можно. Что касается до меня, я, как военный человек, предпочитаю зеленый.

Г. Кутерьма. Жаль, что вы не помните, а то бы верно сказали, что камзол белый.

Г-жа Кутерьма. Нет, верно бы сказал розовый, потому что господин Миротвор умный и честный человек, и ни для чего не солжет.

Г. Кутерьма. А я разве лжец и глупый...

Г-жа Кутерьма. Я этого не говорю. А кто скажет, что на тебе был камзол белый, тот лжец и безумный.

Г. Кутерьма. Да! я это говорю и утверждаю.

Г-жа Кутерьма. Эх, душа моя! как тебе не стыдно самого себя под лжеца и под дурака подводить.

Г. Кутерьма. Ты спятила с ума, сердце мое!

Г-жа Кутерьма. Можно ли терпеть...

Синекдохос. Тс!.. тише! Я решу спор и докажу.

Г. и г-жа Кутерьма (вместе). Скажите, господин ученый, не правда ли, что был в камзоле

Г. Кутерьма...я в белом?

Г-жа Кутерьма...он в розовом?

Синекдохос. Я вам докажу, что на нем совсем не было камзола, ибо...

Г. и г-жа Кутерьма (вместе). Вздор, господин ученый! был камзол на

Г. Кутерьма...мне белый.

Г-жа Кутерьма...нем розовый.

Синекдохос. А я утверждаю и докажу аргументально, что никакого не было.

Г. Кутерьма. Ха, ха, ха! да мы очень просты, что у него спрашиваем. Ведь он не был на свадьбе нашей.

Г-жа Кутерьма. И в самом деле так. Не стыдно ли вам?

Синекдохос. Нет нужды. Ученый человек может вернее неученых знать о том, чего он не видал и где он не бывал. Например, был ли я слишком за три тысячи лет в Греции, однако я знаю, что тогда чулков не носили.

Г-жа Кутерьма. Вот какая диковина! Тогдашнего времени писатели, живописцы, скульпторы, оставили нам память.

Синекдохос. Следовательно, я прав.

Г. Кутерьма. Что за две или за три тысячи лет не носили чулков, вы правы, потому что не стыдно чулков не надевать, когда их ни у кого нет. А чтоб я без камзола венчался, это вздор, потому что неблагопристойно без камзола казаться в люди, а особливо жениху.

Синекдохос. Я на это скажу... я скажу... враки!.. Господин не так отвечал, как надобно моей логике... но оставим это... я все-таки вам докажу, что не было камзола. (К г-же Кутерьме.)Вы говорите, что на нем был розе подобный камзол?

Г-жа Кутерьма. Точно.

Г. Кутерьма. Нет, белый.

Синекдохос (г-ну Кутерьме). А вы говорите, что на вас камзол был белизною лилиям равный?

Г. Кутерьма. Без сомнения.

Г-жа Кутерьма. Нет, розовый.

Синекдохос. Вы утверждаете, что оба видели?

Г. и г-жа Кутерьма (вместе). Как теперь гляжу.

Синекдохос. А как двум, имеющим здравый рассудок, не возможно видеть одной вещи в двух разных видах; следовательно, эта была мечта.

Г-жа Кутерьма. Сам ты мечта.

Синекдохос. А как то, что мечта, того нет; следовательно, на вас не было камзола.

Г. Кутерьма. Сам ты разве без камзола ходишь; а я был в камзоле, и был в белом.

Г-жа Кутерьма. Он был в камзоле, и был в розовом.

Синекдохос. Вы мне должны поверить, ибо я вам доказал.

Г-жа Кутерьма. Теперь я тебе докажу. Кто чего не видал, тот, имея здравый рассудок, не должен спорить с теми, которые сами видели; а кто так спорит, тот не имеет здравого рассудка: следовательно ты не имеешь здравого рассудка, следовательно ты глупый человек. Вот тебе аргумент!

Синекдохос. Nego. Отвергаю. Послушайте...

Г-жа Кутерьма. Не хочу! Я на твои слова плюю.

Синекдохос. Как смеете плевать на слова ученого, которого одно славное имя должно всякому рот зажать?

Г-жа Кутерьма. Тем, что его никто выговорить не может.

Синекдохос. Не сердите меня; или, в противном случае, я докажу, что на нем был белый камзол.

Г. Кутерьма. Слышишь ли, матушка, какой он умный и ученый человек?

Г-жа Кутерьма (уходя). Тот сущий невежда, кто скажет, что камзол не розовый, потому что он был розовый, розовый, очень розовый. (Уходит.)

Г. Кутерьма (бежа за нею). Нет, белый, белый, как снег белый. (Возвратясь к Миротвору.)Не прогневайтесь, любезный друг... что на мне был белый камзол... Пожалуйте туда, а между тем здесь стол накроют. А вы, господин ученый, сдержите ваше слово. Вы обещали доказать, что мой камзол был белый.

Синекдохос. Будет доказано.

Действие третье

Синекдохос (один, читает). «Купидо сердце мое, как всадник коня, лозою подстрекает; и оно к очам моей всевожделенной бежит, стремится, летит, парит; и скрывается от очей моих: а меня оставляет единого бесчувственна, бездушна, безгласна, бездыханна». Вот вступление речи, мною сочиненной на всерадостнейшее мое влюбление во красоты логические Марины. Начало пылко, страстно, выразительно! сравнение живо, прекрасно! Купидо, как ездок, сел верхом на сердце мое, как на лошадь, и погоняет его лозою. Браво! превосходно!.. а я один... и конечно один. Купидо на моем сердце ускакал, то я без сердца, в уединении... прекрасно! Брависсимо! следовательно ничего не чувствует... Это такое начало, которое с первого раза, поколебав до основания, приведет в изумление дражайший предмет, который от сего сотрясения ослабнет; а наконец, слыша слова: бесчувствен! бездыханен и прочая, тронется жалостью; ибо сие весьма патетично... Потом последует хрия, из множества силлогизм соплетенная, против чего никому устоять не можно, хотя бы то была и каменная Сухарева башня. Я сильными доводами докажу, что должно Меня любить той, которую я люблю... Она, зная сама логику, конечно, в неопровержимой сей истине согласится; и я восторжествую!.. Ежели же сие не проймет дражайший предмет, то у меня готовы и стихи, сочиненные совершенно по правилам пиитики... Стихи важные, увесистые, аки Геркулесова палица... (Увидя Марину.)А! вот и очаг, в коем душа моя сожигается наподобие утлыя поленницы... Сокрою мою хартию... ибо нечаянное нападение несравненно поразительнее.

Марина. Ученые пьют ли перед обедом водку?

Синекдохос (говоря, выпивает несколько чарок). Не только до... но и по... обеде... и всегда... и поутру рано... и ввечеру поздно... Сей нектар, приводя в движение жизненные духи, расширяет сферу наших знаний... и делает, что мы превосходим человеков...

Марина. В питье водки. Потому что все пьют по одной, а вы опорознили вдруг целый графин.

Синекдохос. Целый? Нет, еще осталось. А чтоб тебя во лжицах не оставить, то надлежит допить. (Допивает.) Ибо я люблю поправлять ошибки тех, которых почитаю.

Марина. Это походит на тех людей, которых зовут пьяницами.

Синекдохос. От злословия нельзя уйти; а мудрый превыше клеветы... Но оставим это... О, ты, которая для меня то же, что в орфографии или в правописании punctum exclamationis, или точка восклицания, позволь осмелиться мне учинить предложение.

Марина. Какое?

Марина. Что это?

Синекдохос. Сами услышите. (Читает.) Exordium. «Купидо сердце мое, как всадник коня, лозою подстрекает, и оно к очам моей возлюбленной стремится, летит, парит».

Марина. Это для меня тарабарская грамота; нельзя ли на словах попросту изъяснить, чего вы хотите?

Синекдохос. Чего я хочу?.. Вы не хотите понимать, что сердце мое, аки конь, на коем любовь скачет, бежит к вам.

Марина. Неправда, сударь, оно мимо меня проскакало.

Синекдохос. Нет, у вашей красоты остановилось навеки, так крепко, что ничем нельзя ни отбить, ни отманить.

Марина. Как? ни сеном, ни овсом?

Синекдохос. Любовь ваша — вот сено, вот овес.

Ростер (выходя к лакеям). Накрывайте на стол: уже кушанье готово. (Сам к себе.)Сегодня я сам себя превзошел; и смешение куропаток с куликами в пироге, доказав искусство мое угождать людям, сделает мне бессмертную честь.

Синекдохос. Кто его милость?

Марина. Преученый человек.

Синекдохос (сам к себе). Ну, пропал я!.. (К Марине.) Да знает ли он по-гречески?

Марина. Как по-русски.

Синекдохос (сам к себе). Ну, что мне делать? (К Марине.) И очень учен?

Марина. Как черт. Он рассуждает так, как жарит. Вот с ним-то переведайтесь; а то что на меня, сироту, нападать. Господин Ростер! вот вам достойный собеседник, человек ученый. Теперь-то вы можете показать себя.

Ростер. Да знающ ли он в поваренной науке?

Марина. Без сомнения. Она основание его учения. Он ужо за столом это тебе докажет, равно как мне за водкою доказал.

Ростер. Я не боюсь. Кто у мосьё Кассероля учился, чего опасаться?

Синекдохос (сам к себе). У него лицо точно, как Сенека изображается.

Ростер (сам к себе). Вид его показывает мне глубокое знание в поваренном искусстве.

Синекдохос (сам к себе). Когда бы не присутствие Марины насмешливой, к которой любовь подстрекает мое любочестие, я пред сим ученым наедине признался бы, что я по-гречески не разумею, и моею просьбою умолил бы его человеколюбие никому о том не разглашать.

Ростер (к Марине). Марина, видишь ли, кто я? Ученость его в недоумении. Почитая единый мой вид, надумывается, с чего начать говорить со мною.

Марина (Синекдохосу). Что, сударь, вам сделалось? Конечно логика ваша заехала в тупик?

Синекдохос. Нимало... (К Ростеру.) А в какой части учения более простираться изволили?

Ростер. Во всех... Тот для меня не учен, кто только в одном упражняется... Чтобы ученым быть, надобно все знать, и выбрать такую науку, которая одна все замыкала бы в себе.

Синекдохос. То есть, философию.

Ростер. Нет. Есть наука гораздо выше этой, и в которой и сама философия не что иное, как только малая часть ее.

Синекдохос (сам к себе). Это у меня волосы дыбом поднимает... О такой науке я и не слыхивал.

Ростер (к Марине). Марина, видишь ли, как он боится моего ума?

Синекдохос. А в какой академии изволили обучаться?

Ростер. Я учился не в академии, а у одного человека, который выше всех академий на свете... Называли его мусье Кассероль.

Синекдохос. Поэтому он не россиянин, а, кажется, француз?

Ростер. Нет, настоящий грек. Он сказывал мне, и ему должно верить, потому что он, сверх великого учения, был честный человек... Он сказал, что он по мужескому колену от Сократа, а по женскому от Диогена.

Синекдохос. Но сколько мне известно по моим книгам, Диоген не был женат.

Ростер. Да разве только и книг, которые вы читали?

Синекдохос. Нимало не спорю.

Ростер. Это показывает, что вы не знаете хронологии.

Синекдохос. Только, кажется, Кассероль название не греческое.

Ростер. А почему?

Синекдохос. Потому, как кажется мне, что все слова греческие кончатся или на ос или на эс

Ростер. Поэтому видно, что вы по-гречески не знаете.

Синекдохос (в сторону). Он догадался, и я пропал.

Ростер. И он в древней Греции назывался Кассеролес, так, как Диоген — Диогенес, Сократ — Сократес; но как время у Диогена и Сократа отъело кончики эс, то для чего хотите вы, чтоб того же не случилось и с мусье Кассеролем?

Синекдохос. Поэтому вы сильны в греческом языке?

Ростер. Как сами видите.

Синекдохос (кланяясь низко). Вижу, признаю, поклоняюсь и уступаю.

Ростер (сам к себе). Либо он по-гречески ничего не разумеет, либо я стал великий мастер; а как это случилось, я право не разумею.

Г. Кутерьма. Кушанье подано, а никто и не скажет. Ростер! это твоя должность.

Ростер. Я делал вам честь, рассуждая с ученым.

Г-жа Кутерьма. А почему его должность, душа моя? Кушанье запахом само о себе нам сказалось.

Г. Кутерьма. Однако...

Г-жа Кутерьма. Тут нет никакого однако.

Г. Кутерьма. Я сказал «однако» потому, что милости прошу садиться, любезный друг Миротвор... (Миротвор, г. Кутерьма и г-жа Кутерьма садятся за стол.) Господин ученый! Милости прошу.

Синекдохос. Не подобает низшему пред вышним... (К Якову Ростеру.) Господин! вам честь и слава, прошу воссесть.

Г-жа Кутерьма (к Миротвору). Что это? ваш ученый нашего повара сажает с нами за стол!

Ростер (к Синекдохосу). Истинные ученые едою мало занимаются, а особливо такие, как я, которых наука с избытком насыщает. (К г-ну Кутерьме.) Вы увидите, что пирог с куликами превосходит все на свете.

Г. Кутерьма. Изрядно.

Ростер (к г-же Кутерьме). Если я вам не угодил пирогом с куропатками, то я уже не знаю.

Г-жа Кутерьма. Спасибо, Яковушка.

Г-жа Кутерьма. Покушайте, дорогие гости, что вам угодно. (Синекдохос наливает себе большой стакан вина и выпивает.)

Миротвор (к Синекдохосу). Друг мой, я бы тебе советовал выбрать другую риторическую фигуру, которая не такими бы большими стаканами вино глотала.

Синекдохос. А для чего?

Миротвор. А для того, что твоя ученость и так уже шатается на стуле. Я советую лучше пищей укрепиться.

Синекдохос. Истинные ученые едою мало занимаются... Вы слышали сие изречение из уст великого ученого, кой отсюда вышел, и не удостоил нас своею беседою.

Г-жа Кутерьма. Этот ученый теперь у очага занят.

Синекдохос. Упражняется в химии.

Миротвор. Не прогневайтесь, сударыня, на его враки; вы видите, что он пьян.

Синекдохос. Кто, я?.. Поэтому мы все пьяны.

Г. Кутерьма. Мне кажется, матушка, доколе наш любезный гость не накушается, попотчевать бы его пирогом, который, думаю, хорош.

Г-жа Кутерьма. И мое то же мнение, душа моя.

Г. Кутерьма. Я для того и сказал... а впрочем...

Г-жа Кутерьма. (разрезая пирог). Я этот пирог нарочно для дорогого гостя велела сделать, и сделать с куропатками.

Г. Кутерьма. А я думаю, что он с куликами.

Г-жа Куттерьма.. Как тут говорить «думаю», когда я точно знаю, что с куропатками?

Г. Кутерьма. Ну, а ежели и я точно знаю, что с куликами?

Г-жа Кутерьма. Как можно спорить даже о том, о чем я так же верно знаю, как и о том, что я — я?

Г. Кутерьма. Ты-таки ты, а пирог-таки с куликами.

Г-жа Кутерьма. Он так же с куликами, как голова твоя с умом.

Г. Кутерьма. Я и доволен.

Г-жа Кутерьма. Нeчем.

Г. Кутерьма. Поэтому моя голова набита умом, как пирог куликами?

Г-жа Кутерьма. Твоя голова набита куликами, а в пироге нет их; а чтоб тебе доказать — вот лапка куропатки: видишь ли, что я права?

Г. Кутерьма. Ха, ха, ха! да это, душа моя, куликов нос.

Г-жа Кутерьма (встает из-за стола). Как можно это вытерпеть!.. черт возьми пирог, и спорщиков глупых. (Бросает пирог на пол.)

Г. Кутерьма (встает из-за стола). Вот и попотчевали гостя пирогом!

Синекдохос (приподнявшись от хмеля, опять опускается на стул). В сем треволнении единый я тверд и недвижим.

Г-жа Кутерьма (к Миротвору). Скажите, сударь, не куропачья ли это лапка?

Миротвор. Я право не могу узнать; а кажется лучше всех этот спор может решить ваш повар.

Г. Кутерьма. Позовите Ростера.

Г-жа Кутерьма. Яков тоже скажет, что тут куропатки.

Г. Кутерьма. Увидим.

Ростер (входя). Меня позвали затем, конечно, чтоб сказать: спасибо, брат Яков Ростер, за пирог. Точно позвали для того, чтобы осыпать похвалами и увенчать славою. Виват кухмистру, знающему политику и мораль! (К г-ну Миротвору.)Каков, сударь, пирог?

Миротвор. Я его не отведывал.

Ростер. А для чего, сударь?

Г. Кутерьма. А для того, что надобно решить спор.

Г-жа Кутерьма. Я говорю, что в пироге куропатки.

Ростер (подошед к ней). Конечно куропатки; когда хотите, я в том присягну.

Г. Кутерьма. Я говорю, в пироге кулики.

Ростер (подошед к нему). И без сомнения кулики; хотите ли, я побожусь... Ну, решен ли теперь спор?

Г. Кутерьма. Конечно решен, ежели она согласна, что тут кулики.

Ростер. Я уверяю, что барыня согласна.

Г-жа Кутерьма. Уверил ли ты его, что в пироги куропатки.

Ростер. Все сделано, и он согласен. (Вслух.)Теперь уж не о чем спорить.

Г. Кутерьма. Конечно; спасибо, что ты нам глаза отворил.

Г-жа Кутерьма. Спасибо, мой друг, Ростер.

Ростер. Еще больше скажете спасибо, когда отведаете порога.

Г. Кутерьма. Это дело уже невозможное. Посмотри на пол. Вот его развалины.

Ростер. Что вижу! самое превосходнейшее произведение ума человеческого в таком жалостном положении!.. такое произведение, которое, можно сказать, более начинено политикою и моралью, нежели фарсом.

Миротвор. Как быть, не печалься, мой друг Ростер. Прекрасного сочинения ничем унизить и затмить не можно.

Ростер. Ваша похвала меня утешает.

Г-жа Кутерьма. В этом во всем мой муженек виноват, вздумав, что пирог не с куропатками, а с куликами.

Г. Кутерьма. Да я и теперь то же думаю.

Г-жа Кутерьма. Как! разве ты не согласился, что в пироге куропатки?

Г. Кутерьма. Нет. Да ты сама разве не согласилась, что в пироге кулики?

Г-жа Кутерьма. Нет, и никогда не соглашусь.

Г. Кутерьма. Яков Ростер! слышишь ли ты?

Ростер. Да о чем изволите горячиться? вы оба правы.

Г-жа Кутерьма. Оба? Я не хочу быть с ним вместе права. Скажи, разве ты не исполнил моего приказа, и куропаток...

Ростер. Они в пироге.

Г-жа Кутерьма (мужу). Слышишь ли? я права.

Г. Кутерьма. Так ты мое приказание пренебрег и куликов...

Ростер. Положил в пирог.

Г. Кутерьма (жене). Слышишь ли? я прав.

Г-жа Кутерьма (Ростеру). Как, бездельник...

Ростер. Извольте только выслушать, я решу вам эту загадку, и я уверен, что вы меня похвалите.

Г. и г-жа Кутерьма (вместе). Говори.

Ростер (к госпоже). Вы мне приказали положить куропаток?

Г-жа Кутерьма. Так.

Ростер (к господину). А вы куликов?

Г. Кутерьма. Ну, да.

Ростер. Иной бы невежа стал в пень и попался бы под ваш гнев, а я употребил политику и мораль, чтобы обоим угодить, и куропаток и куликов вместе положив, смешал. Теперь, исполнив вам угодное, ожидаю увенчания.

Г-жа Кутерьма (дает ему пощечину). Вот тебе увенчание! (Уходит.)

Г. Кутерьма (дает ему другую). А вот и от меня!

Синекдохос (услыша пощечину, упадает со стула). Между учеными великая аналогия; одному дают пощечину, а другой поражается.

Ростер (в сторону). Как теперь жить на свете, не знаю. Когда две власти равносильные, одной угодишь, другая бьет; обеим угодишь, обе бьют. Живи просто, то есть дураком — дурно; живи с политикою и с моралью — и того дурнее.

Г. Кутерьма (Ростеру). Подними господина ученого и отведи к месту.

Ростер (Синекдохосу, поднимая его). Пойдем в мою академию, и станем там, умствуя, перед огнем оплакивать развратные нравы человеков.

Г. Кутерьма. Мне очень стыдно вас, любезный друг...

Миротвор. Вы не имеете причины стыдиться того, который любя вас искренно сожалеет.

Г. Кутерьма. Вы сами видите мое несносное состояние, от которого мне жизнь в тягость.

Миротвор. Позвольте мне чистосердечно говорить с вами.

Г. Кутерьма. Боже мой! чем чистосердечнее, тем приятнее.

Миротвор. Мне кажется, вы не имеете причины жаловаться на вашу судьбу.

Г. Кутерьма. Я не имею?.. Вы сами свидетели.

Миротвор. Так, я свидетель, что вы мучитесь... но ваше страдание от вашей воли зависит.

Г. Кутерьма. От моей воли?.. Ах! если бы от меня зависело переменить мою участь, я ничего бы не пощадил.

Миротвор. Я обязался быть искренним. Извольте выслушать. Ваша супруга вас любит...

Г. Кутерьма. Что ж от этого радости? и я ее люблю, но любовь наша хуже иной ненависти. Сварливый ее нрав принуждает меня часто даже завидовать таким супружествам, в которых муж и жена, друг друга меньше любя, или совсем не любя, оставляют один другого в покое.

Миротвор. Я верю тому, что вы говорите: всякому человеку, как бы он счастлив ни был, свойственно не быть довольным своею судьбою, и желать иногда того, отчего он бы более несчастлив был, если бы то получил. Однако свойственно благоразумию поправлять то, что огорчает жизнь человека. Вы, сударь, муж; следственно вы более обязаны быть благоразумны, имея на вашей стороне твердость, терпение, более нашему полу приличные.

Г. Кутерьма. Но вы сами видели, может ли какое терпение устоять...

Миротвор. Потому-то, что я видел, и удивляюсь, что вы не можете иметь столько твердости, чтобы не спорить о том, розовый ли, или белый камзол был на вас в день свадьбы; куропатки ли, или кулики в вашем пироге.

Г. Кутерьма. Так что ж? Вы хотите, чтобы я признался, что я виноват, когда я знаю, что я прав.

Миротвор. Конечно, сударь.

Г. Кутерьма. Да если соглашаться на все, то со временем ей придет в голову поспорить, что не я, а другой ее муж: так и на это мне будет надобно согласиться?

Миротвор. Этого быть не может, потому что ваша супруга добродетельна. Что ж касается до ваших споров, не делающих вам особенной чести, то чего стоит вам уступить?

Г. Кутерьма. Однако вы признаться должны, что я всегда прав.

Миротвор. Я очень вижу, и всякий может легко видеть, что вы правы; а для того-то, без всякого зазрения, и можете всегда соглашаться; и тем более чести будет для вас, чем более станете уступать. Все, видя справедливость на вашей стороне, станут удивляться вашей умеренности и снисхождению; и... позвольте сказать... сама ваша супруга, которой кровь не будет более разгорячаема упорными спорами, что обыкновенно человеку мешает рассуждать, приметя добродетельную хитрость вашей скромности, войдет в себя и с хладнокровием размышляя, почувствует ваше превосходство над нею, устыдится и исправится и, сравняв себя с вами, сделает и свою и вашу жизнь стократно счастливее.

Г. Кутерьма. Мой друг, вы рассуждаете как истинно мудрый человек.

Миротвор. Не как истинно мудрый, но как истинно усердный вам человек.

Г. Кутерьма. Я чувствую, сколь благородно, находя себя правым против жены, ей уступать. Я чувствую, что это, исцеля жену мою от болезни спорной, доставит мне спокойный век. Я вам даю слово с этих пор с нею всегда соглашаться. Сколько я вам благодарен! Теперь-то я вижу, как счастлив человек, у которого есть верный друг. Я иду к жене, чтоб начать с нею не спорить.

Миротвор (один). Благодаря Небо, кажется я нашел надежный способ восстановить покой между мужем и женою. То правда, средство, которое я употребляю, есть ложь. Я мужу сказал, что он в спорах прав, и жене то же скажу; но совесть моя спокойна. Тогда можно лгать и обманывать, когда это способствует к благополучию человеческому. Такое коварство есть добродетель, так как коварство для своей корысти есть гнуснейший порок.

Г-жа Кутерьма. Я оставила вас с мужем... я думаю, что вы меня с ним до смерти забранили...

Миротвор. Вы, сударыня, изволили забыть, что я вам такой же, как и вашему супругу, друг, и что я не бесчестный человек.

Г-жа Кутерьма. Я, сударь, и в том, и в другом уверена; но как всегда мужчины берут сторону мужей, то и думаю, что вы меня винили.

Миротвор. То правда, что я винил, но винил не вас, а его. Я принял смелость ему всю правду высказать и пожурить его за то, что он, будучи всегда не прав, против вас спорит.

Г-жа Кутерьма. Вы, любезный Миротвор, меня тем безмерно одолжили. Кто истинный друг, тот должен правду говорить, не оставляя ничего на сердце, и малейшее его притворство есть измена дружеству.

Миротвор. Позвольте же мне теперь и противу вас исполнить тот же долг.

Г-жа Кутерьма. О том я вас покорно прошу.

Миротвор. Вас нечего уверять мне, что вы в спорах всегда правы: это вы и без меня очень изволите знать.

Г-жа Кутерьма. Боже мой! кто бы стал спорить, будучи не прав? Если б это могло случиться со мною, я за честь бы почла, что имею случай показать справедливость признанием своей ошибки.

Миротвор. Но скажите мне, сударыня, если честно признаться в ошибке, то не верх ли будет великодушия и славы, имея правду на своей стороне, уступить упорному и горячему спорщику, у которого все право в сильной груди и громком голосе, и который, как, например, ваш супруг, имея довольно ума, после кроткого ответа, почувствовал, сколько он не прав, раскается и, наверное, станет сам себя винить. Нельзя, чтоб этого не случилось, потому что только одним дуракам свойственно, прияв в мысль заблуждение, остаться в нем; но ваш супруг, так как и вы, не можете никоим образом быть подвержены такой каменной упорности. Из этого что выйдет? вы будете иметь честь поправить вашего супруга. А сверх того, позвольте довершить мою искренность: пускай мужчины ищут взять верх силою и принуждением, а вашего пола славнейшая есть доля, кротостью и приятностью побеждая, владеть сердцами.

Г-жа Кутерьма. Я, сударь, чувствую, что вы правы. Вы видите, когда кто прав, я с ним совершенно согласна. Однако скажите мне: согласиться с тем, кто в грубой неправде уверяет, не есть ли показать себя глупым, и не унизительно ли?..

Миротвор. Нимало. А вместо того это-то и славно. Все зная, что вы разумны, кто может подумать, чтобы вы от доброго сердца согласились в нелепости и не могли бы доказать того, что вы правы. Верьте, сударыня, всегда остается смешон вздорный спорщик; а тот достоин похвалы, кто ему уступает. Например: кто мне поставит в вину, когда я не соглашусь с бешеным человеком драться, и ему уступлю; и этот бешеный, когда часы его сумасбродства пройдут, не придет ли сам ко мне просить извинения?

Г-жа Кутерьма. Вы говорите так, что нельзя лучше, и будьте уверены, что чем больше я права буду, тем меньше стану спорить.

Г. Кутерьма. Я, душа моя, тебя искал.

Г-жа Кутерьма. Итак, сердце мое, потому ты меня и нашел, что искал.

Г. Кутерьма. И конечно, матушка, кабы не искал, не нашел бы.

Г-жа Кутерьма. Однако бывает, что не ища найдешь, а ища не найдешь.

Г. Кутерьма. (с горячностью)Как это?.. (Вспомня, что дал слово не спорить, зажимает себе рот рукою.)

Г-жа Кутерьма. (с горячностью)А вот так это!.. (Вспомня, что обещала уступать, также зажимает себе рот рукою. Муж и жена в сем положении стоят несколько времени.)

Г. Кутерьма. (сам себе)Я было позабыл. (К жене.)Ты права, душа моя!

Г-жа Кутерьма (сама себе).Из ума было вышло. (К мужу.)Ты прав, сердце мое!

Г. Кутерьма. Нет, матушка, ты права, и я чувствую мою вину.

Г-жа Кутерьма. Можно ли, батюшка, тебе быть виноватым, когда я не права? Я прошу только меня извинить.

Г. Кутерьма. Об этом мне надобно просить, потому что я не прав.

Г-жа Кутерьма. Боже мой! в кои веки случилось мне захотеть быть виноватой, ты и тут упорствуешь.

Г. Кутерьма. Я теперь никогда уже не буду прав перед тобой, чтобы только не спорить.

Г-жа Кутерьма. Чтобы только не спорить?.. Так верь же мне, что я-то спорить не буду... пожалуй себе, говори какие хочешь нелепости.

Г. Кутерьма. Нелепости... увидим, кто больше их вытерпит; я ни слова не буду говорить.

Г-жа Кутерьма. Посмотрим, кто более молчать умеет. Что касается до меня, если я вооружусь великодушием, ври себе что хочешь, я буду терпелива, так терпелива, как камень, и мнения моего ни для чего не скажу.

Г. Кутерьма. Я не знаю, кто меня может перемолчать: когда я рот сожму: никакие дурачества его растворить не могут; и я стану только смотреть, пожимать плечами, улыбаться и молчать.

Г-жа Кутерьма. И молчать? Тебе ли молчать! это мое свойство. Чувствуя себя правою, ничего не стоит, вооружась приятностью и кротостью, приличною нашему полу, смотреть на вздорного спорщика, не отвечать ему ни слова, и тем сделать его смешным и пресмешным. Не правда ли, господин Миротвор?

Г. Кутерьма. Спрячься с своею приятностью и кротостью, приличною вашему полу. Мое свойство уступить. Я мужчина и больше обязан быть благоразумным; следовательно, я могу, будучи правым и имея на своей стороне твердость и терпение, свойственное нашему полу, смотреть с жалостью на вздорную спорщицу, или спорщика, и тем привести в чувство и поправить. Не правда ли, любезный друг, Миротвор?

Г-жа Кутерьма. Господин Миротвор, не смешно ли вам, что он правым себя почитает?

Г. Кутерьма. Вы, я думаю, любезный друг, удивляетесь, как можно, подобно ей, заблуждаться, и будучи всегда неправою, думать, что она права.

Г-жа Кутерьма (со смехом, мужу). Ему это известно.

Г. Кутерьма (со смехом жене). Мы двое с ним знаем то, что знаем.

Г-жа Кутерьма. Что это значит, господин Миротвор, и что вы знаете двое?

Г. Кутерьма. Чего таить? Он нам общий друг и клялся мне быть искренним.

Г-жа Кутерьма. И мне тоже.

Г. Кутерьма. Верю, верю. Только я думаю, он тебя не называл правою в спорах, а меня уверял наедине, что всегда справедливость на моей стороне, и говорил, что, для спокойствия, надобно уступать твоей слабости.

Г-жа Кутерьма. Вот как он нас обоих дурачит!.. Он теперь же, говоря со мною, уверял меня, что я права, и то же, что тебе, из слова в слово твердил и мне.

Г. Кутерьма. Так-то вы издеваетесь над нами!

Миротвор. Любезный друг...

Г-жа Кутерьма. Он нас обоих за малых ребят считает.

Миротвор. Послушайте, сударыня.

Г-жа Кутерьма. Вы не стоите того, чтобы вас слушать.

Г. Кутерьма. Мы уже вышли из тех лет, чтоб нас за нос водить.

Миротвор. Мое намерение не то было.

Г-жа Кутерьма. Ваше намерение было подурачить нас.

Г. Кутерьма. И позабавиться на счет тех, кои всем сердцем приняли вас как искреннего друга.

Миротвор. Дайте выговорить...

Г-жа Кутерьма. Мне и смотреть несносно на того, который к нам приехал, как к своим дуракам.

Миротвор. Да пожалуйте...

Г. Кутерьма. Напрасно вы почитали себя так умным, и унижали нас, думая, что не скоро догадаемся о вашем умысле... но это с честию не согласно, и я ваш покорный слуга. (Уходит.)

Г-жа Кутерьма. Прощайте, господин умник... Ищите в другом месте для себя шутов. (Уходит.)

Миротвор (один). Вот так-то самое честное намерение с беспутными людьми принимает дурной вид! Правду сказать, я достоин этого, предприняв невозможное, и наказан неудачею моего предприятия и тем, что без обеду домой поеду.