Коммерция (август 2007)

Чеченским войнам (особенно, конечно, первой) не повезло в том смысле, что они стали первыми в нашей истории, которые можно было смотреть по телевизору. При этом первая чеченская пришлась на период беспрецедентной независимости СМИ от Кремля и столь же беспрецедентного уровня демократии (в смысле реальной зависимости власти от мнения избирателей). Как показывает зарубежный опыт, очень сложно совмещать войну с избирательным процессом, а журналистам, мягко говоря, не всегда хватает ума и ответственности для того, чтобы освещать ситуацию объективно.

К указанным факторам добавилось начавшееся еще в советское время общероссийское помешательство на нефтяной теме. Тот факт, что в Чечне есть немного нефти (примерно 1% российских запасов), снял для нашей «образованщины» все сомнения в том, что война велась за нефть, причем к нефти рвалась российская сторона (никак не могла прожить без этого процента). Да еще и нефтепровод Баку-Новороссийск должен был проходить через Чечню, после этого сомнения вообще становятся излишними. Правда, труба еще в 90-е была пущена в обход Чечни, а заполнять ее было нечем тогда, нечем и сейчас, но кого это волнует? Почему не случилась война в Татарстане, где нефти и труб гораздо больше, чем в Чечне, да и национальная специфика наличествует? Всякая война имеет ту или иную экономическую подоплеку. Почему чеченская война более коммерческая, чем любая другая, никто никогда и не пытался объяснить. Либо надо говорить о неприемлемости войн вообще (правда, здесь основным аргументом все-таки должен быть гуманитарный, а не экономический), либо чеченская война ничем не хуже других войн.

Что касается того, как воевали и как вели себя в Чечне наши войска, могу утверждать: и по тупости и бездарности командования, и по небезупречности поведения личного состава Великая Отечественная ничем не уступит обеим чеченским войнам. В ней были такие эпизоды и в таких количествах, что лучше уж замолчать эту тему. Что, однако, не отменяет священности Великой Отечественной, которую ей придали массовый героизм военнослужащих (да и множества гражданских лиц) и абсолютная инфернальность противника.

С противником у нас и в Чечне было нормально. По степени варварства боевики достойные конкуренты гитлеровцам. При этом и глобальность их замаха постепенно сравнялась с гитлеровской. Начинали они с вполне традиционного сепаратизма, за пределы Чечни не выходившего. Однако «независимая Ичкерия» очень быстро стала частью глобального исламского проекта в ваххабитском варианте. Вариант этот оказался настолько диким и неприемлемым, что оттолкнул от себя значительную часть тех боевиков, которые поначалу воевали против России за чеченскую независимость. Посмотрев на то, во что выливается эта независимость, они решили, что лучше Москва, чем Эр-Рияд. Соответственно, война была оправданна с любой точки зрения - и с формально-юридической (защита территориальной целостности страны), и с морально-политической (абсолютная неприемлемость противника). Это относится и к первой войне, а вторая к тому же стала отражением прямой агрессии.

Что до героизма, для российских военнослужащих (исключая, разумеется, предателей) вся эта война была сплошным героическим актом. Как минимум потому, что никогда нашей армии не приходилось воевать в атмосфере такого сильнейшего антиармейского морального террора, как в первую чеченскую (до конца этот фактор не исчез и во вторую чеченскую, но все же его значимость резко снизилась). Собственные СМИ превратили военных во врагов и варваров или, в «лучшем» случае, в жертв политики «преступного режима». Поскольку на любой войне важнейшим фактором является моральный, воевать в таких условиях практически невозможно.

Конечно, наша армия не первой попала в подобную ситуацию, просто мы никогда не учимся на чужих ошибках, да и на своих довольно редко.

Исторический опыт показывает, что очень трудно бороться с партизанами, если тех поддерживает значительная часть местного населения или зарубежные силы. Совсем сложно становится, если действуют оба эти фактора одновременно. А если при этом партизаны принципиально не считаются с собственными потерями и не придерживаются никаких писаных и неписаных правил ведения войны, единственной эффективной формой борьбы с ними становится геноцид или, в крайнем случае, массовая депортация или интернирование населения в концлагеря. На такое способен далеко не каждый авторитарный режим, а режим демократический не способен в принципе. В стране, ведущей противопартизанскую войну, начинается психологический слом, охватывающий и население, и власть, и армию. Так было с французами в Алжире, с американцами во Вьетнаме, а теперь и в Ираке. СССР отчасти встретился с этим явлением на заключительном этапе афганской войны. Но в полном масштабе российские военнослужащие испытали на себе все прелести ведения противопартизанской войны в условиях свободы СМИ только в середине 90-х.

Противопартизанскую войну сложно выиграть даже недемократическим режимам, которых не волнует мнение СМИ и электората. СССР выиграл войны в Литве и на Западной Украине в конце 40-х - начале 50-х, однако, как показали события конца 80-х, те победы были пирровыми. В конце 50-х - начале 60-х англичане совершенно варварскими методами выиграли противопартизанские войны в Малайе и Кении, однако практически сразу после этого предоставили независимость обеим странам. Правительственные войска Анголы после почти 30-летней борьбы разгромили-таки группировку УНИТА. В начале 90-х перуанские власти в тяжелейшей войне выиграли у маоистов из «Сендеро луминосо». С другой стороны, режимы Батисты на Кубе, Сомосы в Никарагуа, Менгисту Хайле Мариама в Эфиопии были свергнуты группировками, которые вели против этих режимов многолетнюю партизанскую войну.

Режимы же демократические проигрывают противопартизанскую войну всегда. Они могут выиграть на поле боя (французы в Алжире выиграли, американцы во Вьетнаме, по крайней мере, не проиграли), но ломаются из-за общественного мнения внутри собственных стран. Даже израильская армия, добивавшаяся выдающихся побед в войнах с арабами, сломалась на интифаде и войне с «Хезболлой». Общественное мнение на Западе сейчас устроено так, что слабый (каковым априорно считают партизанское формирование) всегда прав, возражения не рассматриваются. Любое поведение сильного (армии, ведущей противопартизанскую войну) считается заведомо преступным, любое действие слабого (партизан) - заведомо оправданным. Вот и наша армия не избежала участи сильного, то есть заведомо преступного.

Дополнительным моральным фактором для нашей армии в Чечне было то, что армия осталась советской, а воевать ее заставили за Россию. Это тоже сильно напрягало военных. Кроме того, были факторы более приземленные: безденежье, развал тылового снабжения, крайне низкий уровень боевой подготовки личного состава, некомпетентность большей части командования.

Надо сказать, что как раз эти факторы для российского воинства, увы, дело обычное. От Рюрика до наших дней так было не всегда, но очень часто. Однако наши военнослужащие сравнивали не с Рюриком, а с позднесоветским периодом, когда по крайней мере с деньгами дело обстояло довольно неплохо. Кроме того, раньше о катастрофическом положении в армии не говорили по телевизору. И в газетах не писали. Один раз начали писать - во время Первой мировой. И получили колоссальную катастрофу.

Ни к чему кроме катастрофы не могла привести и первая чеченская. Армия начала объективно очень тяжелую войну, будучи лишена нормального снабжения, боевой подготовки, разведки, компетентного командования, а собственная пресса объявила ее сборищем то ли преступников, то ли жертв, и в это поверила очень значительная часть населения. Соответственно, катастрофа была неизбежна. Она и случилась в Грозном в январе 95-го. Тем поразительнее, насколько быстро армия после этого выиграла. К лету 95-го боевики были загнаны в горы и практически разгромлены там, российские военнослужащие в этот период могли свободно ходить по Грозному без оружия. Увы, эту победу сначала не заметили, а потом украли.

Захват Басаевым Буденновска в июне 1995 года был жестом отчаяния, но политическое руководство страны этого не поняло. Оно решило, что это демонстрация силы. Кроме того, оно реально зависело тогда от мнения избирателей, поэтому хотело минимизировать жертвы. И капитулировало, что привело к обратному результату - увеличению количества жертв. Продолжение войны с чередованием приказов «вперед-стоп-вперед-стоп» стало издевательством над армией с гарантированным поражением в конце. Виновато в нем было исключительно политическое руководство страны, которое организовало эту игру в поддавки. Летом 1996 года нам был предоставлен еще один шанс выиграть. Для августовского захвата Грозного боевики использовали 100% имевшихся у них сил, их можно было уничтожить полностью, поскольку они собрались в одном месте (именно это и хотел осуществить генерал Пуликовский). Но Борис Николаевич, измученный выборами, готовился к шунтированию, а Александр Иванович (ныне покойный) увидел удачную возможность путем капитуляции поднять свой рейтинг для скорого, как ему в тот момент казалось, занятия президентского кресла.

За межвоенный период в «независимой Ичкерии» произошел раскол на традиционалистов-сепаратистов и радикалов-ваххабитов. При этом «борцы за свободу» продемонстрировали такие своеобразные нравы, что иллюзии по их поводу остались только у совершенно клинических правозащитников. Это несколько снизило прочеченский пафос СМИ, что явилось единственным положительным фактором. Отрицательных было гораздо больше.

В первой половине 90-х вооруженные силы хоть в микроскопических количествах, но получали вооружение и технику. Во второй половине 90-х этого не стало совсем (исключение составили РВСН, которые, увы, в чеченской кампании помочь ничем не могли), исчезла и боевая подготовка, в то время как боевики в военном плане существенно укрепились. Дефолт добил всех окончательно, катастрофически упал и без того невысокий уровень жизни военнослужащих. Образ армии в общественном мнении нисколько не улучшился. Кроме того, у армии был сильнейший комплекс поражения. Тем не менее в 1999 году она снова пошла воевать.

В современной истории, пожалуй, нет аналогов такого «переигрывания» войны всего через три года после окончания «предыдущей серии». Тут, конечно, радикалы-ваххабиты нам сильно помогли. Они чрезвычайно переоценили степень своего влияния на Северном Кавказе и, видимо, даже не рассматривали возможность сопротивления ни со стороны населения Дагестана, ни со стороны российской армии, когда начали в августе 1999 года вторжение в соседнюю республику.

Безусловно, Россию в тот момент спасли дагестанцы. Если бы они просто остались нейтрально-равнодушными (не говоря уж о варианте поддержки боевиков), ситуация мгновенно стала бы катастрофической. Но они оказали активное вооруженное сопротивление агрессии. В чем-то жители Дагестана, пусть и в гораздо меньших масштабах, повторили подвиг солдат и офицеров 41-го, которые своим сопротивлением показали, что краха не будет, а будет война. Дагестанцы дали остальным россиянам возможность понять, что мы стали жертвой агрессии, коей надо сопротивляться. Это кардинально изменило психологическое отношение к войне в обществе, что позволило армии воевать без оглядки.

Боевики совершили и вторую грубую ошибку. Они не осознали, что отношение россиян к войне изменилось, и ожидали их очередного слома, да еще и поддержки Запада. Поэтому они начали вести против российской армии классическую войну (армия против армии), пытаясь удерживать территорию. В такой войне они не имели шансов хотя бы из-за абсолютного превосходства ВС РФ в воздухе и подавляющего превосходства в наземной технике. Запад, в общем, не обманул ожидания ичкерийских вождей, но вот в российском обществе никакого слома не произошло. Это позволило государственному руководству игнорировать мнение Запада (как сказал в ноябре 1999 года в Стамбуле Борис Ельцин, «вы не имеете права критиковать Россию за Чечню»).

В итоге боевики понесли огромные потери. К марту 2000 года российские войска заняли всю территорию Чечни, после чего выяснилось, что у противника почти не осталось ресурсов для ведения полноценной партизанской войны. Такая война с атаками относительно больших бандгрупп на колонны и объекты федеральных сил длилась потом всего несколько месяцев, до осени 2000 года. После этого противник иссяк. Он перешел к войне диверсионно-террористическими методами, для которой много ресурсов не нужно и которая может идти десятилетиями. Тем не менее к сегодняшнему дню иссякла и она.

Российская армия одержала победу, прецедентов которой в современной истории нет. Она выиграла войну, которую по всем параметрам должна была проиграть, причем обошлась без геноцида и депортаций.

Сегодня американские месячные потери в Ираке превышают наши годовые потери в Чечне. США с 2003 года потеряли в Ираке 15 самолетов и около 100 вертолетов, мы в Чечне с 1999 года - 8 самолетов и около 60 вертолетов. Причем если наши потери в Чечне в людях и технике год от года неуклонно снижались, то американские потери в Ираке, наоборот, медленно, но неуклонно растут. То есть по крайней мере в противопартизанской войне ВС РФ эффективнее ВС США. Да и мирных жителей в Ираке уже погибло в разы больше, чем в Чечне за обе войны, причем там все еще впереди.

Как замечают скептики, значительная часть чеченских боевиков сегодня служат в кадыровских формированиях, которые в любой момент могут вновь повернуть оружие против нас, значит, и о победе говорить нельзя. Возражения эти, безусловно, имеют под собой почву. Но, во-первых, в таком развитии событий, если оно случится, будет виновата не армия, а политическое руководство. Во-вторых, именно военное поражение, ставшее очевидным, заставило многих боевиков «сменить флаг» (это был единственный способ избежать гибели, тюрьмы или эмиграции). В-третьих, нельзя не видеть того факта, что Рамзан Кадыров с большим удовольствием ощущает себя частью российского политического истеблишмента. Ему это несравненно приятнее, чем бегать по горам, ожидая неизбежной и, вернее всего, достаточно скорой встречи с Дудаевым, Масхадовым, Яндарбиевым, Басаевым, Гелаевым. А ведь какие были мощные фигуры! И нет уже никого.