Коммерция (август 2007)

300.

Trista - это ошибка. Сборник стихов Осипа Мандельштама (первое издание, 1922 год, обложка работы Добужинского, в хорошем состоянии) называется Tristia. «Триста» - так написала глупая девка, которую посадили выписывать квитанции в букинистическом отделе книжного магазина на Калининском проспекте. Я ее не поправляю, зачем.

Хорошая книга - универсальный советский товар. Она - нечто среднее между водкой, валютой пролетариата, и барской роскошью какой-нибудь там шубы. Книга не удовлетворяет физиологическую потребность в опьянении и не символизирует статус генеральской жены. Это именно что предмет потребления par excellence. Читатели книг - не соль земли, но содержимое социального пирога. За ними будущее, которое они представляют себе как огромный книжный магазин, где полно всякого-разного, особенно переводного. Еще бы кафешку на углу, и - вот оно, счастье.

Книжный магазин - место активной спекуляции. Всякая насекомая здесь знает свое место. Жучки тусуются на первом этаже, норовя перехватить томик какой-нибудь гуманитарии или худлита. Жучары занимаются все тем же худлом и альбомами отечественной и гэдээрошной печати. Солидные жучилы обтяпывают делишки на втором этаже, где букинистический с дореволюционными книгами (там пылится Ницше) и настоящими импортными альбомами (стеклянная витрина, которую украшает немецкой печати Босх по запредельной цене). Иногда на поверхность книжного моря волны выносят редкие жемчуга - томик «Философии имени» Лосева, или «Диониса и прадионисийство» Вячеслава Иванова, или того же Ницше в переводе Солдатенкова за сто двадцать пять рэ. Интересную и редкую книгу слизнут за день. Покупателем обязательно окажется какой-нибудь задохлик, отчаявшийся интеллигент, осознавший, что он так и умрет, не прочитав Ницше, «теперь или никогда», - и уходящий с опрокинутым лицом, как у заложившего фамильное имение. Что ж делать, такие книжки стоили «как джинсы» и даже дороже.

«Джинсы» возникли не случайно. Сейчас часто забывают, что в системе дефицита книжки, в том числе и политические, были таким же «объектом потребительского желания», как джинсы. Запрещенное уважали - запрещенность ассоциировалась с дефицитом. Когда рассказывали байку про «Я Пастернака не читал, но осуждаю», в уме возникала ассоциация с незабвенным «О вкусе устриц спорьте с теми, кто их ел».

С другой стороны, пресловутые джинсы были своего рода диссидентской книжкой, под синей обложкой которой скрывалось некое идейное послание, куда более убедительное, чем сатиры Войновича и унылая весть «Красного Колеса». Послание из общества потребления, искушавшее советского гражданина запретными плодами, самым запретным из которых было оно само. Запад вкрадчиво предлагался: «Съешь меня, совок, ну или хотя бы надкуси наливной гамбургер, глотни кока-колочки».

И втуне причитала соввласть: «Не пей, козленочком станешь».