Конец Ольской тропы

5. По следам копачей

«Хвост на Аляске, голова на Колыме», утверждают патриоты этого края, геологи Салищев и Обручев, когда заходит речь о колымском золоте, о котором сложено столько легенд и распространено еще больше всяческих слухов. Этим сказано все и ничего. Верно одно: человек нашего времени больше, чем когда-либо, обязан смотреть вперед себя. Если на Колыме действительно водится золото промышленного значения, я не сомневаюсь, что история этой страны будет переписана начисто в несколько ближайших лет.

Нашу экспедицию ведет Игнат Слипко, человек бывалый, симпатичный и весьма интересный собеседник. До революции он плавал машинистом на пароходе Добровольного флота «Кишинев», который дважды за лето посещал порты Охотского моря, вывозя оттуда рыбу, пушнину и всевозможный люд, преимущественно старателей, ездивших «прогуляться на материк». Слипко — выходец из Украины, вспыльчивая и откровенная натура. Эти качества содействовали принципиальной размолвке между ним и старшим механиком парохода — владельцем трех домов во Владивостоке. Слипко отказался воровать для него казенное машинное масло, повздорив, выбил механику два зуба и остался на побережье. Там он работал на рейдовом катере, затем устанавливал советскую власть в Охотске и прошел всю якутскую тайгу с партизанскими отрядами. Ему принадлежит версия о золотой жиле исключительной мощности в пустынных верховьях Колымы. Точно этого места он не знает, но рассказал мне о месяцах своей жизни у старого бродячего эвенка, ребенок которого играл самородками, как городские мальчишки обыкновенными камешками. У меня нет причин сомневаться в правоте его слов, но эта история слишком неправдоподобна и похожа на жюльверновские романы. К тому же Слипко не помнит дороги к долине, где должно, по его словам, находиться золото. Он обещал признать долину только в том случае, если мы вдруг натолкнемся на нее. Рассказ его изобилует такими подробностями, что у старателя Кафтунова, взятого мной в Оле, жадно загораются глаза, появляется, как уверяет он, зуд в ногах, и в итоге мы двигаемся вдвое быстрее обычного. Во всяком случае надо быть признательным Слипко за его неожиданную помощь. Он предложил свои услуги весьма кстати в тот момент, когда я был готов изрядно разругаться с Вознесенским за то, что тот переманил к себе лучшего проводника, якута Макара Медова, которого мне рекомендовал старик Килланах.

Килланах — знаменитый проводник, знающий колымскую тайгу лучше, чем я родной Ленинград. Его зовут железным стариком. Дела Килланаха давно стали достоянием истории. Он надолго пережил свой век. В день моего приезда в Олу ему исполнилось сто два года. Это он для выгоды якутских купцов проложил некогда через Яблоновый хребет Ольскую вьючную тропу на Колыму[3]. Я разглядывал его, как чудо, как пришельца из другого мира. Он был когда-то ямщиком на Якутском тракте и вез Чернышевского в Вилюйскую ссылку.

— Дорога тяжелая, — сказал Килланах, — не разъехаться. Первый раз мы шли с Макаром пять месяцев. Макар совсем маленький был тогда. Нужна большая дорога, чтобы ямщик мог много товара возить колымским людям. Ты, русский, приехал строить большую дорогу?

— Большая дорога будет потом, — ответил я. — Сначала нужно искать золото.

— Правду говоришь, — согласился старик. — Для большой дороги нужно много золота. Золото есть за Яблочным перевалом. Иди на устье Среднекана, оттуда поднимайся вверх. Там искал золото Бориска, там он и кончал свою жизнь, когда я в последний раз вел караван с Олы.

Все рассказы о колымском золоте так или иначе связаны с человеком, по имени Бориска Гафиулин, дезертиром царской армии, который хищником рыскал по тайге вместе с двумя друзьями, Кановым и Софеем Гайдулиным. В поисках золота они исходили все притоки верхнего плеса Колымы. Одеждой, лошадьми, провизией и спиртом их снабжал некий Розенфельд, доверенный забайкальского купца Шустова, посланный фирмой на Колыму еще в тот год, когда компания предприимчивых американских дельцов оповестила мир об автопробеге из Нью-Йорка в Москву через Аляску, Чукотский полуостров, болота и топи устьевого участка Колымы и Якутию. Фантастическое по тогдашним и даже нынешним условиям намерение не осуществилось из-за колымского бездорожья. Розенфельд был оставлен на Колыме с наказом — найти золото. Он два года пробирался из Среднеколымска в Гижигу на Охотском море, избрал неверное направление, золота не нашел и послал в верховья реки Бориску с Гайдулиным и Кановым. Они искали золото в ключах, натыкались на мелкие россыпи, но легендарной жилы так и не нашли и, поругавшись, разбрелись в разные стороны. На устье Среднекана остался один Бориска. Он бил шурфы в самых различных местах, голодал, уходил на подсобные заработки в Сеймчан и, гонимый старательским чутьем, снова возвращался обратно, снова рыл ямы. Возле очередного шурфа, на дне которого блестели золотые зерна, нашел мертвого Бориску старик Килланах, когда вел свой последний караван с Охотского моря на Колыму.

— Жадный был Бориска, — сказал Килланах. — Нашел золото и кончал жизнь от радости. Возьми, русский, с собой Макара. Макар приведет тебя на реку. Там, за могилой Бориски, сплошь золотые места.

Так я и сделал, но за день до отъезда из Олы, едва закончился период дождей за перевалом, Медов ушел с Дмитрием Владимировичем Вознесенским. Тот командирован на Колыму Институтом цветных металлов и прибыл в Олу почти одновременно со мной. Цель его приезда та же, что и моя, — найти колымское золото и выбрать наилучший вариант трассы, которая должна соединить будущие прииски с Охотским побережьем. На первый взгляд кажется, что мы делим шкуру неубитого медведя, но без дороги колымское золото наполовину теряет свое значение.

Медов несколько смягчил свой поступок, приведший меня в уныние. Перед тем как уйти с Вознесенским, он принес карту перехода и верхних колымских притоков, выполненную с детской наивностью.

— Среднекан, — сказал он мне, — известное место, а ты ищешь новое, богатое. Ищи ниже Бохапчи, на Утинке.

Мы продвигались из Олы точно по направлению, указанному Медовым. Слипко легко вел экспедицию от привала к привалу. Останавливаясь на ночевку, мы находили следы костров предыдущих караванов. Это искусство, достойное восхищения. Ольская тропа не может быть названа даже тропой. Лишь изредка мы попадали на узкие дорожки, полускрытые травой и ягодами голубики, а большей частью продирались сквозь таежные заросли. Сучья грозили глазам на каждом шагу. У лошадей давно были исцарапаны бока. А вокруг, охватывая нас кольцом и наполняя сознанием одиночества, властвовала глубокая таежная тишина.

И вот караван подошел к обрывистым склонам Яблонового хребта.

Путь через перевал до того тяжел, что невольно сравниваешь его с памирскими высокогорными экспедициями. Узенькие покатые тропы кружат над самыми обрывами. Разойтись со встречным здесь невозможно. Снизу едва слышен бег ручьев. Лошади скользят, люди выбиваются из сил. Нам пришлось разгрузить животных и принять на свои плечи по лишнему пуду продовольствия и снаряжения. Нельзя сказать, чтобы такой выход (к сожалению, он единственный) повысил настроение моих спутников. На коротких стоянках между сопками они моментально засыпали, даже не сняв рюкзаков и не подождав, пока Слипко разведет костер и разогреет консервы.

Вид гранитных скал прибавляет мне энергии. Они — верный признак близости благородных металлов и всяческих полезных ископаемых.

Слипко и Кафтунов поставили палатку на берегу, несмотря на протесты Раковского, который считает, что у реки нас заедят комары. Он предложил для лагеря теневую полосу у зарослей чосении.

Кафтунов решительно отверг его проект.

— Тоже ученый, — добродушно проворчал он. — В такой густоте гнездится всякая нечисть почище мошкары.

Кафтунов был трижды прав. Заросли чосении, или кореянки, как называется этот древовидный тальник, — естественная маскировка для хищного зверя. Не успели мы как следует расположиться, — из тальника, подтверждая слова старателя, вышел ленивой походкой бурый колымский медведь. Он, очевидно, не учуял нас, — легкий ветерок дул на палатку, — и направлялся к реке, полакомиться рыбой. Лошади, щипавшие траву на лугу, испуганно заржали и понеслись, кто куда. Медведь раздумывал недолго и, не обращая никакого внимания на нас, неуклюжими прыжками помчался за ними. Дело приняло нежелательный оборот. Кафтунов и Слипко, схватив винчестеры, ринулись наперерез медведю. Кафтунов на бегу прицелился и, не рассчитав, промазал. Пуля, как мы выяснили потом, только просверлила обрубок медвежьего хвоста. Топтыгин взревел от испуга и боли и повернул на старателя. Кафтунов снова прицелился, но Слипко опередил его. Он безошибочно попал в глаз медведю, и тот рухнул на траву в двух саженях от Кафтунова.

Едва мы перевалили через Яблоновый хребет, как все мои представления о Колыме были опровергнуты действительностью. Несовместимые понятия: приарктическая область, вечная мерзлота и немилосердное солнце. Моему загару позавидуют и жители Средней Азии. Лето в этих широтах необычайно знойное и нетерпимое из-за всевозможного гнуса. Таково свойство местностей, имеющих резкий континентальный климат, пересеченных реками и необжитых людьми.

Градусник показывает в тени плюс 43 по Цельсию.