Коньки и Камни

15

Минка

Я поспешила выйти из библиотеки, мое сердце бешено колотилось. Я не могла поверить в то, что только что произошло, в то, чему я позволила случиться. Встреча с незнакомцем, галстук, шепот, обещание сдаться — все это было так не похоже на меня, так захватывающе и в то же время так страшно.

Пока я шла, пытаясь привести в норму дыхание, на щеках появился румянец. Теперь, под открытым небом, я чувствовала себя незащищенной, как будто все могли узнать, что произошло.

Не помогало и то, что у меня не было нижнего белья.

Я была рада, что не было ветра.

Суббота вырисовывалась в моих мыслях. От предвкушения того, что может произойти, от того, что он может от меня потребовать, по позвоночнику пробегала дрожь. Я разрывалась между предвкушением неизвестности и нервозностью по этому поводу. Что за игру он задумал? Что он от меня потребует? Смогу ли я отдать контроль над ситуацией человеку, которого едва знаю?

Я бесцельно шагала по кампусу, знакомые достопримечательности и звуки казались далекими, как будто я шла сквозь сон.

Я нашла скамейку недалеко от Ривер Стикс и присела, чтобы собраться с мыслями. Кампус вокруг меня был оживлен звуками вечера — далекий смех, шелест листьев под легким ветерком, слабый рокот разговоров проходящих мимо студентов. Но все это казалось фоновым шумом по сравнению с вихрем эмоций внутри меня.

Волнение от неизвестности, азарт игры — все это опьяняло. Однако под всем этим скрывалась неуверенность, страх зайти слишком далеко в мир, который я не до конца понимала. Что означает капитуляция в этой игре? Насколько далеко я готова зайти? Это был вызов самим границам, которые я для себя установила, испытание моих границ и желаний. Готова ли я к этому? Смогу ли я принять неопределенность и волнение неизвестности?

Я встала, чувствуя, как во мне зарождается решимость. Суббота была шансом, редкой возможностью исследовать ту часть себя, которую я всегда скрывала. Было ли это предвкушение или нервозность, неважно. Важно было то, что я вступала в незнакомый мир, который обещал быть непохожим на все, что я знала раньше.

Я уже была готова встретиться с Брук в книжном магазине, когда знакомый голос остановил меня. На мгновение я подумала, что это незнакомец, но когда я повернулась, мой взгляд упал на Леви. Я чуть не отшатнулась назад, представив его в роли незнакомца. Он находился на небольшой площадке за рекой Стикс и беседовал с пожилой женщиной.

Его мать?

Мне следует уйти.

Это было не мое дело.

Но…

Я не могла побороть свое любопытство.

"Я вернулась, чтобы поговорить о твоем решении снова отложить занятия", — сказала она, явно обеспокоенная. "И я знаю, что девушка Мэтерс, которая должна унаследовать команду, здесь. Ты мог бы поговорить с ней, Леви. Попробуй уговорить ее поговорить с дядей о том, чтобы он разрешил тебе играть в НХЛ…"

Леви прервал ее, в его голосе прозвучали нотки разочарования. "Минка Мэтерс не имеет никакой власти над этой хоккейной командой", — сказал он. "А даже если бы и имела, я бы не стал перед ней унижаться. Я не буду играть, пока не закончу здесь, и ты должена это понять".

Его слова поразили меня, как физический удар.

"Я просто хочу, чтобы для тебя было лучше, Леви. Я знаю, как тяжело было после того, как твой отец…"

"Я справлюсь с этим, мама. У меня есть причины остаться в Крествуде, и они веские. И давай проясним ситуацию. Ты делаешь это не ради меня. Ты делаешь это даже не ради моих сестер. Ты делаешь это ради себя".

"О, Леви, ты не понимаешь…"

"Тебе нравилось быть женой из НХЛ, а ты уже давно не была такой", — сказал он. Словно все его накопившееся разочарование вылилось в бушующий шторм, который он выпустила наружу. "Теперь у тебя есть сын, который играет лучше, чем твой муж, и тебе не терпится поскорее впитать всю эту славу, не говоря уже о зарплате. Я больше не буду играть в твои игры".

Грубая боль и гнев в голосе Леви задели меня за живое.

"Леви, ты не понимаешь, на какие жертвы я пошла…"

"Жертвы?" Голос Леви повысился, в нем прозвучали разочарование и недоверие. "Ты ничего не сделала для меня. Ты никогда не приходила на мои игры, не брала меня на тренировки. Тебе не было до этого дела, потому что ты считала, что такой, как я, не способен на что-то. А теперь посмотри, где я — выбор номер один на драфте. И это при том, что мы оплачиваем счета, держим крышу над головой. Даже отвозить сестер в школу и забирать их. Думаешь, ты чем-то жертвовала?"

Я неловко передернулся. Слова Леви рисовали картину детства, лишенного поддержки, матери, которая отсутствовала, когда это было особенно важно. В его голосе чувствовалась обида, в нем кипело чувство, что его всю жизнь обделяли вниманием и недооценивали.

Наблюдая за происходящим, скрытой от их глаз, я почувствовала прилив сочувствия к Леви и возненавидела себя за это. Я все еще помнила те холодные слова, которые он сказал мне несколько часов назад. То, что он приехал из дома с отсутствующими родителями, не означало, что ему разрешалось быть придурком.

В конце концов, "Змеи" могут заставить тебя играть", — заметила она. В ее голосе звучало отчаяние, как будто она сама создавала ситуацию. "И что тогда? Неужели ты откажешься от профессиональной игры из-за своей гордости? Ты прямо как твой отец. Он позволил своей гордости диктовать ему свои действия, и посмотри, что с ним случилось. Он сделал свой выбор, и его больше нет здесь, не так ли?"

"Да, — пробормотал он так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова. "Он сделал свой выбор. А теперь мне предстоит сделать свой. Мой контракт позволяет мне отсрочить его, и я намерен поступить именно так".

"Ты поступаешь эгоистично, Леви", — огрызнулась она. "Как я должна оплачивать счета, заботиться о твоих сестрах?"

"Найди работу", — категорично сказал он. "Я сделал это, даже несмотря на школу и хоккей. Я не играл в юниорах из-за своих обязательств перед семьей. Теперь я делаю свой собственный выбор, и тебе придется с этим смириться".

Мои глаза расширились.

Он… он делал это?

И все равно был задрафтован под первым номером?

Молчание.

Что она могла сказать?

Если то, что сказал Леви, было правдой, то он был прав.

Между ними произошел ощутимый сдвиг, и я была этому даже рада.

Леви, может, и задница, но даже он заслуживал самостоятельности в выборе, как и я.

"Никогда не думала, что скажу это тебе, как никому другому, но Леви Кеннеди, я разочарована в тебе", — сказала она.

Он вздохнул, словно весь этот разговор не стоил затраченных усилий. "Я как-нибудь продолжу", — проворчал он. "Можешь уходить, мама. И не вздумай возвращаться. Ты ничего не сможешь сказать, чтобы изменить мое мнение".

Когда она уходила, тяжесть их разговора осталась. Леви на мгновение замер, его плечи ссутулились, фасад силы уступил место бремени его выбора и его прошлого.

Наблюдая за ним со стороны, глубокое чувство сочувствия к нему только возрастало.

Черт.

Я попыталась заглушить его, но не смогла. Если быть честной… он напоминал мне меня, то, через что я проходила.

Когда Леви вышел из укромного местечка за рекой Стикс, я быстро спряталась за ближайшую колонну, мое сердце колотилось. Меньше всего мне хотелось, чтобы он узнал, что я подслушала такой личный и напряженный разговор. Высунувшись из своего укрытия, я наблюдала, как он выбрасывает кофейную чашку в ближайшую урну, и его движения отражали то потрясение, свидетелем которого я только что стала.

Он не направился обратно в общежитие, а, похоже, пошел в сторону катка. Возможно, он искал утешения на льду, чтобы очистить свой разум, так же как я часто находила утешение в тихих уголках библиотеки.

Я не могла не заметить, как воротничок его рубашки прилегает к торсу, намекая на мускулы под ним. Я ненадолго задумалась о пропавшем галстуке и подумала, не оставил ли он его в общежитии. Если у него не было занятий, он не обязан был его надевать, но его отсутствие казалось символичным, как снятие ограничений.

Через некоторое время, убедившись, что Леви достаточно далеко, я вышла из своего укрытия и направилась к книжному магазину. Мои мысли были вихрем. Взгляд на его жизнь позволил мне по-новому взглянуть на него — более человечным и уязвимым, чем я считала раньше.

Как только я оказалась внутри, я постаралась отогнать эти мысли. Я была здесь, чтобы встретиться с Брук и вернуться к подобию нормальной жизни. И все же, как только я шагнула внутрь, эхо слов Леви и интенсивность его эмоций не покинули меня.

"Вот ты где!" воскликнула Брук, как только увидела, что я вошла в книжный магазин. "Где ты была? Я ждала тебя целую вечность".

Ее слова вернули меня к моим мыслям, а встреча с Леви на мгновение отодвинулась на задний план. "Прости, Брук", — извинилась я, чувствуя укол вины за то, что заставила ее ждать. "Я… задержалась".

В глазах Брук читалось любопытство, молчаливый вопрос о том, что меня задержало. Но я снова оставила это при себе. Секретов становилось все больше, и какая-то часть меня чувствовала себя неловко из-за этого. Скрывать что-то от Брук, которой я так глубоко доверяла, было не очень приятно.

Но была и другая часть меня, та, что яростно защищала новую, неизведанную территорию, по которой я перемещалась. Эти секреты, эти встречи были моими и только моими. Они представляли собой часть меня, которую я могла оставить при себе, часть моей жизни, свободной от осуждения, от ожиданий, от приказов других.

"Я просто… отвлеклась", — добавила я, надеясь отвлечь от дальнейших расспросов.

Брук, казалось, согласилась с этим, хотя я могла сказать, что ей все еще любопытно.

Пока мы ходили по книжному магазину, Брук болтала о занятиях и последних сплетнях в кампусе. Я участвовала, но часть меня все еще оставалась где-то в другом месте, затерявшись в паутине своих секретов.

Но вместе с обретенной свободой пришло и чувство изоляции, осознание того, что есть части меня, которые другие могут не понять или не принять. Это был парадокс, в котором я все еще училась ориентироваться, баланс между потребностью в секретности и желанием открытости.

Я могла делать свой собственный выбор, но не всем он мог понравиться.

И этот выбор формировал мою сущность, как и секреты, которые я сознательно хранила.

И когда я возвращалась в общежитие вместе с Брук, я понимала, что все только начинается.