Копье и Лавр

Глава 2. Стеклянный глаз

С вершин священных зиккуратов огласили начало вечерней молитвы. Закатное солнце, пылающее остатками дневного жара, озаряло величайший из городов алыми лучами.

Свет и жар в последний час этого дня изливались на крепостные стены из жженого кирпича, заложенные семью мудрецами в молодые дни мира; на тучные поля и пастбища в пригородах, которым несла влагу хитроумная ирригационная система; на тысячи глиняных домов, теснившихся вдоль узких улиц. Закат пустыни догорал над лавками и базарами, над грязными пятнами трущоб и золочеными крышами зиккуратов. Но всех ярче горела огромная статуя на главной площади. Золотой колосс возвышался над лачугами, дворцами, и даже храмами — статный мужчина с пышной кудрявой бородой, в боевых доспехах, с обнаженным клинком в правой руке и табличкой для письма в левой.

Таков был закатный час над Камаргандом, столицей империи Хеменидов, величайшим из городов земных.

Услышав призыв с вершин зиккуратов, купцы и ремесленники закрыли лавки и мастерские, крестьяне оставили плуги, а пастухи погнали домой стада овец и коз. Дети побежали домой, прочь от игр и забав. Затихли гнусавые причитания нищих на площадях. Город погрузился в молитву.

О чем же молился народ Камарганда? О послушании. Каждый крестьянин и ремесленник, купец и жрец повторяли в этот час заученные с детства слова, обращенные к Хемену — грозному царю древности, чья статуя возвышалась над городом.

Честные люди говорили Подателю Законов, что были в этот день верны и искренни, послушны властям и законам великой империи. Те же, кто сегодня запятнал себя — взяткой, обманом или дерзким словом — молили Истребителя Чудовищ о прощении, обещали впредь повиноваться его законам и не навлекать более его гнев. При этом грешники невольно содрогались. Они знали, что неукротимая воля основателя империи и через тысячу лет после его смерти довлеет над ними и не замедлит покарать за грех — неудачами в делах, бедами в семье или гневом нынешних правителей.

Главная площадь Камарганда упиралась в холм, который как бы вырастал из сердца города, стремясь ввысь, к жестокому пустынному солнцу. И там, на холме, раскинулся прекрасный висячий сад. В окружении зеленых побегов и пестрых цветов с пьянящим ароматом журчали фонтаны. Все тише пели уходящие ко сну диковинные птицы.

А в тени сада стояли великолепные просторные палаты из белого камня, чья крыша была покрыта червонным золотом. Шум городской жизни почти не долетал сюда; это место было скрыто от гама и жары тенью прекрасного сада.

Дворец императора.

***

Тамриз в последний раз вдохнула прохладный воздух сада и прошла через террасу в зал. Перед дверьми девушка сбросила с ног сандалии; по обычаю только правитель империи мог ходить в обуви по священным залам дворца.

Отец и брат как раз окончили молитву. Отец развалился в удобном ложе с мягкими подушками и протянул руку за кубком вина. Смуглая рабыня, полностью обнаженная за исключением набедренной повязки, в молчаливом усердии подала кубок владыке.

— Мой император, — громко сказала Тамриз, надеясь, что слова ее звучат уверенно и твердо.

Аббас II Хеменид с изумлением взглянул на дочь. Тамриз стояла посреди зала, одетая в легкий боевой доспех. Бронзовый нагрудник и кольчужный пояс тонкого плетения защищали грудь, живот и торс. За спиной у принцессы был закреплён простой скимитар без ножен. Черные волосы, забранные под медную сетку, оставляли открытой смуглую, ничем не защищенную спину. Бойцы империи надевали такие доспехи, чтобы показать: они не отступят и не побегут от опасности. А если побегут, то сами приглашают смерть нанести удар в голую спину.

— Что это значит, дочь наша?

Голос у императора был низкий и гулкий, даже если говорил он негромко.

— Мы не видели тебя на дневной трапезе, хоть нам это и было угодно. Или угождать отцу и владыке ниже твоего достоинства? — в словах Аббаса проскользнула насмешка.

Тамриз мысленно прокляла себя: как всегда, слова и тон отца заставили ее вспыхнуть и ощутить давящий жар в груди. Мраморная кладка под босыми ногами показалась холоднее обычного. Будто бы пылающий в сердце огонь смущения даже легкую прохладу делал невыносимой стужей.

— Мой император, я вновь прошу: позвольте мне вступить в ряды Безмолвных, учиться искусству смерти и тем угодить вам! — выкрикнула Тамриз.

Пожалуй, быстрее и громче, чем следовало бы. В прошлый раз, когда они вели этот разговор, она сказала лучше.

Аббас вздохнул и отпил еще вина. На Тамриз пахнуло терпким запахом горных трав. В последнее время отец почему-то полюбил мутить благородный напиток пахучими смесями.

— Мы полагаем, ты усердно тренировалась после твоей последней просьбы?

— Да, владыка.

— Очень хорошо. Джохар! — вдруг рявкнул император тому, кто стоял за ложем.

Брат хищно улыбнулся и в два прыжка оказался на середине зала, шагах в пяти от Тамриз. В такие минуты — перед боем или казнью — Джохар более всего напоминал принцессе пантеру. Черные, как у сестры, кудри разметались по плечам, мускулистая грудь возбужденно вздымалась. Брат потянулся почти по-кошачьи, делая шаг навстречу Тамриз. Темные глаза скользнули по ее фигуре. Глаза пантеры, обдумывающей, стоит ли поиграть с антилопой, прежде чем ее съесть.

— Проверь ее, — с улыбкой приказал отец.

***

Несколько минут тишину в зале нарушали лишь звон сталкивающихся скимитаров, шорох голых ступней по мрамору да шумное, тяжелое дыхание бойцов.

Затем раздался хриплый рык боли. Клинок Джохара вскользь прошел по шее сестры, оставив на смуглой коже кровоточащую царапину. Тамриз знала: если б это был настоящий бой, брату ничто не помешало бы сместить клинок на ноготь вправо и вспороть ей горло.

Ярость при мысли о том, какой жалкой она выглядит сейчас в глазах отца, заставила Тамриз броситься в контратаку. Выпад! Замах! Клинки скимитаров сталкивались с такой силой, что на мраморный пол упало несколько искр.

Предупредив неосторожную атаку брата — гнев придал ее чувствам удивительную чуткость и скорость — Тамриз поймала скимитар Джохара тыльной стороной собственного клинка и сделала резкий круговой замах. Так скручивается бич после удара.

Пойманный врасплох, Джохар не удержал рукоять оружия. Скимитар вылетел из его руки и отлетел далеко в сторону.

Торжествуя, Тамриз сделала победный выпад. Уколоть плечо брата, пустить ему кровь — большего пока не надо! Отец увидит, что она не уступит его любимчику Джохару, увидит и наконец…

Острие скимитара замерло, не достав плеча Джохара. Принц ухватил заточенный клинок правой рукой и сжал лезвие, не давая Тамриз завершить выпад. Добрая сталь прорезала ладонь, кровь полилась на мраморный пол. Но Джохар оскалился в улыбке, которая презирала любую боль.

Прежде чем Тамриз сообразила, что делать, брат выбросил вперед ногу и ударил ее в живот. Нагрудник смягчил удар, но воздух все равно вырвался из груди, дыхание перехватило. Девушка отлетела назад и врезалась голой спиной в твердые мраморные ступени у подножия отцовского ложа. Встать она не успела: Джохар больно прижал ее кисть ногой, заставив выпустить скимитар. Зрачки принца хищно расширилась. Голая грудь блестела от пота, будто намазанная благовонным маслом.

— Пустить ли еще крови для ума, о император? — поинтересовался Джохар.

— Не нужно, — отозвался с ложа отец. — Пусть встанет.

Джохар пожал плечами и убрал ступню с кисти сестры. Стиснув зубы, чтобы не выдать саднящей боли в животе, Тамриз поднялась на ноги. Порез на шее противно жгло и щипало.

Аббас подался вперед и с мягкой снисходительной улыбкой подал дочери кубок вина.

— Отдохни, дочь наша. Отдохни и пойми наконец: ты не готова учиться у Безмолвных искусству смерти.

— Я была бы готова, если бы ты дал мне готовиться! — от жгучего стыда и злости Тамриз забыла даже обратиться к владыке в третьем лице. — Джохара учили лучшие воины, прежде чем он прошел испытание боем! Мне же ты…

Без злобы, почти не прилагая сил, император ударил дочь по лицу тыльной стороной ладони. Тамриз выронила кубок и разлила вино по ступеням, но не проронила ни звука. Дальше говорить не было смысла. Если отец ударил — стерпи и смолчи, чтобы не вызвать настоящий гнев.

— Мы не хотим слышать от тебя дерзости против отца и владыки, — тихо сказал император. — Твоя доля будет решена нами во благо империи и по законам праотца нашего Хемена. Ты поняла?

— Да, мой император, — Тамриз не подняла глаз.

— Хорошо. Ты!

Аббас II щелкнул пальцами в сторону смуглой рабыни.

— Протри пол, и пусть внесут карту Ладды. Пора обсудить дела войны.

***

Тамриз стояла за ложем отца и смотрела на мозаичную карту, которую усердные рабы уложили на полу.

Ладда.

Об этом западном полуострове Тамриз знала не так много. Знала, что там живут дикари и безбожники, ведь у них нет ни единого бога, ни единого правителя. Вместо этого они молятся множеству разных богов, а когда решают какое-нибудь дело, собираются на площадях и криком и драками выясняют, кто прав. Их города живут сами по себе и управляются, как вздумается, без порядка и толка. Даже в любви там нет закона: мужчины там спят с юношами, а девушки сходятся со сверстницами. Ужасно, должно быть, жить в таком диком краю.

Знала Тамриз и то, что три поколения назад ее прадед, Аббас I, снарядил большое войско и попытался мечом донести до этих диких людей благие законы Хемена. Но прадед потерпел неудачу: войско его сбросили в море, а флот разбили. В детстве служанки рассказывали Тамриз: старый император отступал в такой ярости, что высек бичом воды моря, посмевшего помогать дикарям.

А вот как давно отец задумал завершить дело пращура и расширить империю еще дальше на Запад — этого Тамриз не знала. Впрочем, важно ли это? Желание императора претворяется в жизнь, когда бы оно ни зародилось.

Вокруг карты собрались мужи войны: Джохар и несколько опытных военачальников отца. Сам император по-прежнему восседал на ложе, глядя на карту сверху вниз; вино, однако, из зала убрали. Владыка желал быть трезв, когда говорил о делах войны.

— Орифия.

Джохар указал на мраморную точку в южной части карты. Там, где полуостров обрывался в море.

— Вот что стоит у нас на пути. Пока не возьмем ее, не сможем и закрепиться на земле варваров для новых битв.

— И более того, мой принц, — согласно кивнул Мараний, старый флотоводец с белым шрамом от меча на лысой макушке. — Корабли орифийцев столь быстры и маневренны, что могут поспеть на помощь любому другому прибрежному городу варваров. Нет им равных в битве на море. Пока не падет Орифия, нам не проложить надежный путь по морю от наших земель до Ладды.

— И думать нечего! — вскричал Джохар. — Мой император, нам следует собрать флот и ударить по Орифии всеми силами, какие у нас есть! В нашей власти одним ударом сбить этот ржавый запор, отделяющий нас от плодородных земель варваров!

Аббас II подался вперед и сцепил руки под завитками своей густой черной бороды. Темные глаза его, на дне которых горел огонь неколебимой властности, сузились. Трудно было сказать, заинтересован он или раздражен.

— Скажите же нам, — в полной тишине негромкий голос императора прозвучал тяжело и грозно, — прав ли сын наш Джохар? Есть ли в нашей империи силы, способные уничтожить несносную Орифию и обеспечить нам проход в земли Ладды?

«Спросите об этом бербаров, чьи трупы прибило третьего дня к нашим берегам!» — хотелось сказать Тамриз. До Камарганда уже докатились слухи о том, что ни один пиратский корабль и ни одна флотилия южных царей не может даже близко подобраться к гаваням Орифии. Эти варвары много лет отражали любое нападение на море, откуда бы оно ни грянуло.

Но Тамриз смолчала. Вздумай она говорить, отец просто выгнал бы ее за то, что она вмешалась в разговор мужей. А после, вероятно, снова побил бы.

Военачальники меж тем опустили глаза, кое-кто заерзал на подушках. Никому не хотелось ни спорить со вспыльчивым принцем, ни сообщать императору ложные сведения. Наконец Мараний, набравшись смелости, поднял голову и тихо сказал:

— Блаженный Хемен обеспечил нам большую силу на море, о император. К ближайшей жатве я мог бы снарядить тридцать малых боевых судов и еще…

— Не утруждай себя, Мараний, — улыбка императора была холодной. — Мы хотели знать, сообщат ли нам здесь что-то, чего мы не знаем. Ну что ж… Дарафалл! — окрик был таким громким, что Тамриз вздрогнула. — Подойди!

Только сейчас все заметили, что в зале находится еще один человек. Никто не слышал, как он вошел, и никто не видел его, пока император не велел ему приблизиться.

С первого взгляда любой сказал бы, что человек этот не житель Камарганда и даже не уроженец империи. Кожа его была белой, молочно-белой, как у варваров Запада. Тамриз не сказала бы точно, сколько ему лет. На лице его не было ни морщинки, но между тем волосы его были абсолютно седыми.

Баррад Дарафалл — так звали подошедшего — встречался Тамриз всего два-три раза за последнюю пару лет. Он иногда появлялся во дворце, говорил с отцом наедине, бродил по Камарганду. И затем исчезал в пустыне столь же поспешно, как и появился. Отец почему-то благоволил ему; этот человек даже — слыханное ли дело! — ходил по священным залам дворца в обуви.

Дочь величайшего человека на земле, Тамриз не боялась людей. Но Дарафалл тревожил ее. И ей самой трудно было объяснить, почему.

Потому ли, что долгие скитания по пустыне каким-то чудом не сделали его смуглым и загорелым? Кожа его по-прежнему оставалась бледной, будто бы солнечный свет бежал от него.

Потому ли, что Дарафалл шел через зал в плотном черном одеянии с капюшоном, и на лице его не было ни капли пота? Будто бы жара, от которой потели даже голые по пояс мужи, его не касалась.

Или потому, что один глаз Дарафалла был стеклянным? Это в самом деле создавало пугающий контраст — правый глаз смотрел из-под капюшона зорко и внимательно, левый же таращился из глазницы холодным, застывшим взором мертвеца.

Но что бы там ни было, когда Баррад Дарафалл прошел к подножию отцовского ложа, Тамриз инстинктивно сделала полшага назад.

Мужи войны умолкли в недоумении. Джохар раздраженно поджал губы.

— Силы моей жизни принадлежат императору, — тихо сказал человек в черном и поклонился.

— Скажи, Дарафалл, — Аббас спрашивал уже с очевидным раздражением, — мужи войны обещают нам захватить Орифию к концу жатвы. А между тем базарные девки толкуют, что Орифию не взять никаким флотом, и ни одному врагу не подобраться к ее гаваням. Ну, отвечай: кто прав — сын наш и лучшие мужи войны или базарные ишты?

Последнее слово на языке империи означало женщин порочного поведения.

Военачальники почуяли, как сгущается гнев властелина, и затравленно переглянулись.

Но человек в черном лишь улыбнулся.

— Базарные ишты говорят правду, о император. Собери вы даже тридцать больших судов и трижды по тридцать малых, ни один корабль и близко не подойдет к Орифии.

— Вот как? И почему же?

— Потому что боги орифийцев хранят их город. Их жрецы принесут жертвы богу моря, и ваши корабли разобьются о скалы, их же суда поймают попутный ветер и разобьют вас. Орифийцы помолятся богу войны, и их стрелы сами отыщут цель, а кончики их станут ядовиты, как клыки гадюки.

В зале раздался грохот. Это Джохар в приступе гнева оттолкнул мраморную карту с дороги.

— Безбожник лжет нам! — вскричал принц, подступая к ложу отца и фигуре в черном. — Как смеет этот язычник говорить, будто его лживые боги могут быть сильнее воли блаженного Хемена! Он богохульствует и оскорбляет всех нас!

Тамриз напряглась: вспыльчивый брат уже наполовину вытащил скимитар из ножен. Смуглая кожа потемнела от прилива крови. Джохар едва сдерживал ярость.

Баррад Дарафалл примиряюще поднял руки.

— Доблестный Джохар вправе не верить мне. Но коли так, пусть расспросит бербаров, чьи тела прибило третьего дня к вашим берегам. Они расскажут, легко ли врагу подобраться к Орифии.

Тамриз могла поклясться, что при этих словах голова Дарафалла чуть повернулась в ее сторону, и под капюшоном промелькнула улыбка.

— Довольно, Джохар, — сурово сказал Аббас II. — Из всех вас лишь Дарафалл сказал сегодня то, чего мы не знали бы и так.

Джохар, все еще кипя от негодования, отступил на два шага и убрал скимитар в ножны. Мужи войны смотрели на человека в черном со смесью подозрения и злости.

— Отвечай же, язычник: нет ли средства убрать с нашего пути лживых орифийских богов?

— Такое средство есть, о император.

— Говори!

— Сила их, — Дарафалл шагнул на мраморную карту Ладды, усмехнувшись, когда его черные туфли ступили на контуры полуострова, — сила их в огне, горящем на жертвенниках трех храмов Орифии. Если это пламя погаснет, Орифия утратит покровительство своих богов.

— Надо думать, раз этот пламень чародейский, то и потушат его только чары?

— Император понимает верно. Я могу создать нужные чары, но…

Общее внимание было уже крепко приковано к фигуре в черном. Дарафалл стоял прямо на мраморной карте, попирая полуостров Ладду ногами. В сгущающихся сумерках тень его как бы выросла, заполнив собою зал, а голос эхом звенел под каменными сводами.

— Но, что но? — вскричал нетерпеливо Аббас.

— Позволено ли мне сказать как есть?

— Ты пожалеешь куда больше, если не скажешь!

Тамриз подумалось, что человек в черном и так собирался сказать, что хотел, а его почтительность лишь усилила дальнейший эффект промедлением в речи.

— Эти чары не наслать на расстоянии. Верный слуга императора должен тайно проникнуть в Орифию и отравить моими чарами огни их храмов.

— И кто же этот верный слуга? — фыркнул Джохар. — Уж не ты ли?

— Никоим образом. Не мне, но императору выбирать человека для столь важного дела.

В зале повисло молчание. Все присутствующие обдумывали сказанное. У кого-то на лице так и осталось недоумение. У кого-то проступили раздражение, отвращение или неверие.

Джохар дышал часто и тяжело, будто какая-то мысль сидела у него прямо в горле. Наконец, решившись, он повернулся к императору.

— Отец, не буду лгать: я ничуть не верю этому белорожему колдуну и его россказням о волшебных огнях! Но в одном он прав: проникнуть в Орифию и узнать их секреты будет полезно. Для меня будет честью взяться за это дело!

Аббас покрутил завитки бороды, обдумывая план действий.

— Быть посему, сын наш. Как посол империи ты отправишься в Орифию, разведаешь их колдовские тайны и подорвешь их оборону изнутри. В чем бы она ни состояла, в волшебных огнях или в чем-либо еще.

«Нет!» — хотелось закричать Тамриз. Как, как может отец так ошибаться? Такое задание требует такта, и хитрости, и умения говорить с людьми! Что натворит там этот кровожадный бык Джохар?! Мечта прадеда окажется не исполненной только потому, что отец преступно слеп к недостаткам своего любимчика!

Последней каплей стал самодовольный взгляд Джохара, брошенный через плечо отца. Тамриз знала этот взгляд с детства. «Он любит меня, а не тебя», — говорил этот взгляд. «Я важный, сильный и храбрый. А ты стой за его спиной и помалкивай».

И тут, уже без всякого разрешения, Баррад Дарафалл заговорил снова:

— План императора подобен прекраснейшему из алмазов с ничтожной трещиной. Увы! От этой трещины может разбиться и весь алмаз.

По залу пробежала волна ужаса. Возражать императору вообще считалось делом опасным. Но спорить с владыкой, когда он уже высказал свою волю — верный способ убить и себя, и тех, кому не повезет оказаться рядом.

— Хочешь сказать, мы ошибаемся? — в голосе Аббаса зазвенела сталь.

— Доблестному Джохару нет равных в битве и в совете мужей. Но пусть владыка рассудит: тут ведь потребуется долго жить среди варваров, — на этом слове лицо под капюшоном исказила гримаса, — слушать их подлые речи, прятать вражду под тенью дружбы и лгать о намерениях! Выдержит ли благородное сердце Джохара такую низость?

«Твой сын круглый дурак, и ты прекрасно это знаешь», — перевела про себя Тамриз с языка придворной лести.

— Дочь императора справится куда лучше.

Если бы прямо сейчас в зал ворвалось одно из гигантских чудовищ древности и проглотило ее целиком, Тамриз от всего сердца поблагодарила бы чудище. Изучающие, изумленные взгляды мужчин были невыносимы. Даже отец взглянул на неё с недоумением, будто забыл, что дочь стояла здесь всё это время.

— Тамриз? — скептически произнёс Аббас. — Что она смыслит в таких вещах? Она не обучена войне и смерти.

— Но она девушка, о император.

— При чем здесь это?

— Орифийцы чтут храбрых женщин. Их лучшее войско из женщин и состоит. Если послать к ним принцессу и сказать, что она желает научиться у орифиек их прославленному воинскому искусству, ей, несомненно, поверят. Более того, такая просьба может вызвать у варваров симпатию.

— Силы моей жизни принадлежат императору!

Слова верности вырвались у Тамриз без раздумий, в порыве момента.

— Пусть владыка прикажет, и я исполню любую его волю!

Джохар вот уже несколько минут не понимал, к чему идет разговор, льстят ему или обманывают. Но сейчас он почуял, что шанс показать себя уходит сестре-слабачке, и вспыхнул от зависти и возмущения.

— Исполнит?! Да она не удержит в руках и ножа для мяса! Ты почему ещё здесь?! — взорвался он на сестру. — Вон! Ей не место в совете мужей!

— Пусть отец и владыка сам скажет, где мне место, — ответила Тамриз, поражаясь собственному спокойствию.

Но трусить перед братом ей было нельзя. Не сейчас, когда у нее появился такой шанс проявить себя.

И снова девушка заметила, как после её слов на лице Баррада Дарафалла мелькнула одобрительная улыбка.

Аббас II думал менее минуты.

— Обычаи орифийцев нам ясны. Мы используем их слабость перед женщинами и обратим себе на пользу. Готовься к отплытию, дочь наша.

***

Тамриз нагнала фигуру в черном уже на террасе. Висячие сады погрузились в сон, только цикады наполняли ночь мелодичным трезвоном.

— Стой, чернокнижник!

Дарафалл обернулся. Ночные тени скрыли его черты под капюшоном; только стеклянный глаз сверкнул серебром, отражая свет полной луны.

— Ответь: зачем помог мне? Зачем уговорил обо мне отца?

Тамриз ожидала льстивой и витиеватой речи в ответ. Но здесь, в саду, где они были наедине, колдун не сказал ничего.

— Ты знаешь обычаи язычников стократ лучше меня. Ты мог отправиться сам. Или выучить любого из слуг отца. Почему предложил меня? Отвечай же! — повысила голос Тамриз, гневаясь на молчание язычника. — Что тебе до меня?!

В глубине сада плеснул фонтан: какая-то поздняя пташка слетела утолить жажду.

— Ты одинока, принцесса, и сердце твое томится, — тихо ответил Дарафалл. — Только подвиг и смелое дело в силах утолить твою тоску. А в моих силах было помочь тебе.

От удивления Тамриз даже не заметила, сколь грубо колдун пренебрег этикетом обращения. Как дочери императора, ей угождали рабы и льстили мужи государства. Но никто с самых ранних лет детства не говорил с ней о ее чувствах. О том, что она ощущает и почему. Это казалось странным и почему-то неправильным.

Девушка придала голосу властность, надеясь скрыть за нею смущение.

— Научи меня, безбожник. До моего отплытия ты расскажешь мне о делах Орифии, о законах, богах и обычаях. Все, что мне нужно знать, чтоб заручиться доверием варваров.

Голова в капюшоне чуть наклонилась.

— Сила моей жизни принадлежит отважной Тамриз.

Черный силуэт шагнул с террасы и быстро сгинул в тени висячих зарослей.

В ту ночь Тамриз Хеменид в последний раз стояла на террасе, слушая пение цикад и ощущая на лице мягкую прохладу ночного сада.