Королю червонному — дорога дальняя

Chambre séparée[7]

Она обедает в кафе «У Розы». Довоенное заведение, не из самых изысканных, но вполне приличное. В сентябре в дом попала бомба, но первый этаж уцелел; хозяйка убрала кучи щебня, вставила стекла и пригласила былых завсегдатаев. Сюда опять стали захаживать профессора из близлежащего политехнического института с супругами (теперь они пекут домашние пироги и продают на Керцеляке) и жены офицеров, ныне военнопленных. Появились и новые клиенты: валютчики, спекулянты, дельцы черного рынка. Хозяйка просит официанта (уже в который раз) быть с новичками полюбезнее, тот обещает приложить все усилия.

Она приходит, как обычно, садится за столик, официант ставит перед ней клецки с вареной свеклой и спрашивает:

— Подать сразу или подождем мужа пани?

— Ждать не будем, — отвечает она, — муж в Освенциме. — И добавляет: — Я должна его оттуда вытащить.

Официант приносит ей двойную порцию густого соуса.

Возвращая грязную тарелку, она говорит:

— Мне понадобятся деньги. Понимаете? Мне понадобится много денег…

Она встает из-за стола и склоняется над седой лысеющей головой официанта:

— Вы ведь поможете мне, правда?

Через несколько дней он кивает на закрытую дверь возле бара:

— Там… вас ждут…

— Пан Роман… — шепчет она, колеблясь.

Официант пожимает плечами:

— Как хотите, пани Марыня. Клецки с капустой подать или со свеклой?

Комната возле бара точь-в-точь такая, какой и должна быть chambre séparée в кафе «У Розы». Полумрак, красные бархатные шторы на окне, букет засушенных красных роз на столике и слегка потертая тахта. На тахте сидит мужчина — толстый, с нависающим над широко расставленными ногами животом, в тесной жилетке с расстегнутой пуговицей. Вполне симпатичный пожилой мужчина в ожидании женщины.

Он предлагает ей сесть. Пододвигается поближе. Поднимает ей юбку, поглаживает бедро, увидев спущенную петлю, умиляется и обещает новые чулочки — из чистого шелка.

— Я вам нравлюсь? — спрашивает она. — Тогда, пожалуйста, ничего мне не покупайте. Просто дайте денег. Я сделаю все, что захотите, но мне нужно много денег. Понимаете, мой муж попал в Освенцим.

Они смотрят друг на друга. Она, с обнаженным бедром, и он — симпатичный пожилой мужчина с потной розовой лысиной.

Мужчина отдергивает руку.

— В Освенцим… — повторяет он печально.

Ему уже не до ее ног и чулок.

— И я его спасу, обязательно, — добавляет она, поправляет юбку и, мило улыбаясь, покидает chambre séparée.

Проходя мимо официанта, пожимает плечами:

— Увы, пан Роман, я не это имела в виду.

Муж говорил, что от железнодорожной станции нужно идти в сторону гор, по утоптанной дороге между садами. Она поднимается по дороге. Сады кончаются, теперь вокруг луга и темнеющие в дымке деревья. Слева должен одиноко стоять большой дом. Вот он. Красивый, деревянный, с верандами. Такие дома строили горожане, приезжавшие на лето с многочисленным потомством, теткой-приживалкой, что варила варенье, и богемными друзьями со слабым здоровьем. Она надеется, что там есть большая кафельная печь, у которой можно будет согреться.

Печь холодная. На креслах белые чехлы. Кенгуру не похож на друга чахоточных художников. Он угощает ее крепким чаем. На кухонном столе среди грязных рюмок и черствых корок стоит прислоненная к серебряной сахарнице фотография. На ней женщина в маленькой меховой шапочке с вышитой вуалью, сильно накрашенная, со смелыми светлыми глазами. Это ради нее, думает она, Кенгуру зарабатывал золотые доллары. Ей тоже надо кого-то спасать? Она с завистью смотрит на женщину. Мало того, что у нее такие глаза, — у нее еще и Кенгуру есть.

Она заверяет, что сумеет привозить людей не хуже, чем это делал муж. Вот если бы ей еще показали дорогу через Татры…

К сожалению, Кенгуру больше не занимается беженцами и не может взять ее на работу. Ему очень жаль, но один раз они уже попались. Одолжить денег он тоже не может (к сожалению).

— Значит, вы ничего не можете? — переспрашивает она.

— Ну разве что дать адрес.

Кенгуру что-то пишет на салфетке.

По этому адресу в Кракове живет один венгерский еврей, знакомый Кенгуру. У него молодое лицо и усталые глаза старика. Денег он (к сожалению) тоже не одолжит, но ему нужен цианистый калий. Он упоминает об этом мимоходом, уже на пороге. Большая банка.

В Варшаве она заходит в магазин косметики. Она помнит его с довоенных пор — как по дороге из кондитерской Помяновского, где покупала пирожные, замирала перед витриной с баночками, флакончиками и разноцветным мылом.

В воздухе стоит запах туалетной воды. Посетителей нет.

Она подходит к стоящему у прилавка хозяину:

— Мне нужен цианистый калий, большая банка.

— На когда? — тот ничуть не удивлен.

— На сегодня.

— Завтра.

— Сколько это будет стоить?

— Пятьсот.

Назавтра она гадает, кто встретит ее в магазине — гестапо или полиция.

Никого, только хозяин. Он запирает дверь и вручает ей банку, завернутую в газету. Оставив в залог материнское кольцо — золотое, с большой бледно-розовой жемчужиной, она возвращается в Краков.

— Сколько я вам должен? — спрашивает венгерский еврей.

— Тысячу.

Он велит ей прийти после обеда — видимо, хочет проверить товар. Все в порядке, и после обеда она получает свою тысячу.

Она не спрашивает, зачем ему яд. Догадывается: для других евреев, польских или венгерских.