Короткое замыкание

ГЛАВА 10

Елена Пыркэлаб уже несколько раз звонила и напоминала Штефану, что 1 августа его ждет первый секретарь. Необходимости в этом не было: встреча была у них назначена давно — собирались обсудить, а возможно, и подвести некоторые итоги по делу Пэкурару. Но если говорить честно, у Штефана не лежала душа подводить итоги. Краснеть ему бы не пришлось: работа в принципе закончена, факты и аргументы выглядели неопровержимыми. Смущало другое. Анализ причин, толкнувших Виктора Пэкурару к трагической развязке, со всей очевидностью доказывал, что корни тянутся далеко за пределы завода «Энергия» — люди, прямо виновные в смерти Пэкурару, на заводе не работали, некоторые были даже из другого уезда.

Часто в ходе расследования Штефана терзали сомнения: «Не превышаю ли я свои полномочия, когда, раскручивая этот клубок, обнаруживаю столько досадных упущений в партийной работе? Имею ли я право так глубоко копать? Не лучше ли было бы, как раньше, в командировках, с шорами на глазах заниматься только своим вопросом? Всегда ли я был чуток к человеческому горю? Почему молчание я порой, не колеблясь, истолковывал как доказательство вины? Дело Пэкурару нельзя рассматривать в отрыве от других проблем нашей жизни, от всего, что есть в ней и хорошего, и плохого…»

Днями напролет ломал он голову над тем, как лучше скомпоновать справку, как расставить акценты. В конце концов решил дать анализ «дела Пэкурару» в обратном порядке: от трагического выстрела — к его причинам. Текст он написал в умеренно-сдержанном тоне, а в приложении собрал копии с документов, распоряжений, заявлений, протоколов, свидетельских показаний. Сделал также подборку учетных карточек кадров, направленных на руководящую работу в уезд, изложил свои соображения о методах и стиле работы местных органов, а также уездного комитета и его отделов. Не знал только, как лучше поступить: представить все материалы как единое целое или же как две проблемы. Во втором варианте крылась опасность отделить «дело Пэкурару» от общей ситуации на заводе, сложившейся в последние годы. Кроме того, наказание в таком случае понесли бы только прямые виновники самоубийства, а зло как таковое осталось бы неискорененным. В первом же случае, думал Штефан, среди общих проблем история Виктора Пэкурару затеряется, отойдет на второй план, и виновные в его смерти останутся не наказанными.

Так и не решив, каким образом лучше действовать, успокаивая себя мыслью, что о ходе расследования он не раз информировал первого секретаря, Штефан шагал к зданию уездного комитета с набитым бумагами портфелем. Настроение было необычно мрачным. «Это от солнца, — подумал Штефан, — жарит немилосердно». Такого знойного лета он за всю свою жизнь не мог припомнить. Листья на деревьях пожухли намного раньше срока, плавился асфальт.

Подходя к уездному комитету, Штефан застегнул рубашку, поправил галстук. На пороге надел и пиджак. Дежурный у входа не стал спрашивать удостоверение, подмигнул и доверительно шепнул:

— Первый-то громы и молнии мечет… Давно вас ждет. Сейчас у него кто-то есть, но он велел позвать вас, как только появитесь.

Штефан постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил ее. Напротив секретаря в одном из кресел сидел человек высокого роста, худой как скелет.

— А вот и Штефан Попэ, о котором я тебе говорил. Наш будущий заведующий отделом экономики. Тоже дитя «Энергии», хорошо знаком и с заводом, и с его проблемами. — Секретарь повернулся к Штефану: — А это товарищ Оанча, новый начальник главка. Вот уже несколько дней в городе только и говорят что о возглавляемой им комиссии.

Оанча поднял обе руки вверх:

— Этого еще недоставало! Избави бог… Я провел только проверку заявок, связанных с импортными поставками.

Штефан кивнул и радушно пожал ему руку.

— Я знаю, товарищ Оанча. Мне об этом рассказывали Дан Испас и другие товарищи из проектного отдела. Думаю, вы нащупали самое больное место.

— Рад, что вы так высоко оцениваете нашу работу. Но я пришел к первому секретарю не только для того, чтобы поделиться впечатлениями. Хотелось повидать стародавнего друга.

— Да, во время войны мы вместе сидели в лагере для политзаключенных, в Тыргу-Жиу. Оанча и в ту пору был такой тощий, что никто уже не считал его жильцом на этом свете. Но он упрямым оказался. Даже эта собака лейтенант Трепэдуш — он избивал нас до полусмерти и голых привязывал к столбам на палящем солнце — и тот не смог согнуть его.

— Боюсь, этот главк, который на меня взвалили, сделает то, что оказалось не по силам всем этим трепэдушам, вместе взятым… Шучу, конечно.

Догару посмотрел на него влюбленными глазами и сказал с наигранным укором:

— Перестань хныкать! Таким я тебя никогда не видел. Дело еще толком в руки не взял, а уж заохал… Что тогда нам говорить?

— Э-э, сидеть в кресле первого секретаря — совсем иное! Ты ведь только контролируешь, даешь указания, призываешь к ответственности, хвалишь или устраиваешь трепку, заменяешь, выдвигаешь… А мы, в госаппарате, должны эти указания выполнять, осуществлять, претворять. Будто сам не знаешь. А коли чего не получается, хоть умри, а причины выясни и положение исправь. В общем, за все про все.

Догару снова стал серьезным, лицо посуровело, он хрустнул по привычке пальцами, повернулся к Штефану:

— А? Какова оценка нашей партийной работы?

Штефан улыбнулся:

— Думаю, у товарища Оанчи есть свои основания. Ему, наверное, тоже время от времени перепадает… — Штефан вдруг остановился на полуслове, извинившись за то, что прервал их дискуссию.

— Да к чему эти извинения, товарищ Попэ, мы как раз обсуждали положение на «Энергии». Сразу хочу сказать, что эта долгожданная комиссия возвращается в Бухарест, так и не уяснив проблему до конца. На них, кстати, произвела впечатление точка зрения Космы относительно скорейшего обновления технической базы…

Удивленный, Штефан повернулся к Оанче:

— Но это точка зрения не Павла Космы, а начальника токарного цеха инженера Иона Савы, которого поддерживает главный инженер Овидиу Наста. А Косма только теперь подхватил ее, рассчитывая убить сразу двух зайцев: и получить необходимое импортное оборудование, и отделаться от настырных заказчиков.

— Я говорил об этом товарищу Оанче, — успокоил его Догару. — Впрочем, обсуждая вопрос в проектном отделе — при всех недомолвках Испаса, которые, наверное, один только я не могу понять, — комиссия установила, что заявки на определенные виды импорта неоправданны. Уже сейчас коллектив исследователей с «Энергии» способен предложить ряд интересных и оригинальных технических решений. И ты мне об этом рассказывал. Следовательно, подтверждается наше мнение, что коллектив проектировщиков используют не по назначению, не дают возможности развернуться.

Штефан был доволен оперативностью комиссии. Сам бывший инженер, он привык смотреть на всякие комиссии как на досадную помеху, усложняющую и без того нелегкую жизнь производственников. Но если раньше к ним присылали людей малокомпетентных, функционеров, то теперь прибыли настоящие специалисты, которые, не тратя понапрасну слов, быстро разобрались в существе дела. Штефан вспомнил утренний разговор с Даном по телефону. Тот рассказал, что Косму и Насту комиссия вызывала дважды: первый раз без свидетелей, а второй — в присутствии всего коллектива проектировщиков. На встрече было выпито огромное количество кофе, много кричали, Наста ушел с комиссией — белый как полотно, а Косма остался — красный, как вареный рак, весь кипя от злости. «Должен тебе признаться, Штефан, — сказал Испас, — я чувствую себя негодяем. Ведь я обещал Павлу не раскрывать наших разногласий. И вот предал, связал по рукам и ногам. Но меня так ловко обвели вокруг пальца, что я показал им и проекты, и два опытных образца, изготовленные тайком. И знаешь, я всюду чувствовал руку Лупашку. Он прямо ясновидящий какой-то, хоть и не работает давным-давно на заводе, а знает все и вся. Не могу понять, почему нам ничего не сообщили о результатах проверки»…

И Штефан решил спросить Оанчу:

— Если вам не все ясно, какие же выводы сделаны, с каким впечатлением вы уезжаете от нас?

Оанча рассмеялся:

— Хорошо выражаешься — впечатления! Впечатлениями пусть делятся перед журналистами наши зарубежные гости. Впечатления — это у меня для дома, для семьи, а на работе я свои впечатления стараюсь держать при себе. А выводы такие: вернувшись, я предложу вызвать все руководство «Энергии» в комиссию по согласованию отказов. Пригласим представителей предприятий, главков и министерств, требовавших от «Энергии» официальных ответов на свои заказы. Я против отказов и считаю, что они должны быть серьезно обоснованы. Несомненно, к этой встрече нужно будет основательно подготовиться — судя по всему, баталии ожидаются жаркие.

— Да, мы согласны, — сказал Догару. — Думаю, так будет правильно.

— Но это не все. Надо особо позаботиться о составе делегации, которая будет представлять завод. Чтобы мы не остались без поддержки в схватке с Космой, которого окружат верные «телохранители». И еще, чтобы не забыть, очень дельными показались мне инженеры Испас и Сава. Хорошо бы, и они впряглись в повозку вместе с нами, тогда общими усилиями стронем ее с места. Пусть оба подумают также и о будущем более отдаленном.

Догару вопросительно посмотрел на Штефана. Тот согласно кивнул. Он тоже считал, что было бы полезным вызвать в уездный комитет Насту, Испаса, Саву и Станчу, убедить их в необходимости работать согласованно.

— А ты, Виктор, не собираешься наведаться в Бухарест? — спросил Оанча. — Помни, обижусь, если не заглянешь ко мне — без церемоний и предварительных звонков. У нас всегда дома кто-нибудь есть. Адрес старый.

— Все тот же дом на Рахове?

— Ну да, я в нем и родился. И пока работал в Хунедоаре, и пока сидел в «гостинице для полосатых», думы мои были там. И покину я этот дом, лишь если его сносить будут либо если меня самого на кладбище снесут.

— Не очень-то дом твой похож на жилище начальника главка.

— А я не из тех, кто мечтает о персональной вилле. Или, может быть, ты сам обзавелся особняком? Как-никак большой начальник в уезде.

Догару расхохотался:

— Каюсь, позорю свой высокий чин: три комнаты в блочной башне. А что мне надо? Семь комнат, чтобы на каждый день недели своя комната? Кстати, я тебя попрошу об одной услуге: как вернешься в Бухарест, найди мне срочно эту девчушку. — И он передал Оанче листок бумаги. — Я узнавал, она в детском приюте. Я тебе потом объясню.

Штефан пожал руку Оанче и сказал Догару, что вернется к вечеру. У него была неотложная встреча с Василе Думитреску: главбух обещал принести копию важного документа из своего секретного досье.

Дан явился в дом Космы в одиннадцать утра. При виде незнакомца Тея испугалась и сказала, что без хозяина в дом никого не впустит. Таков, дескать, приказ. Дан позвонил по автомату в редакцию, и через час Ольга приехала.

Открыв им, Тея от удивления застыла на месте: подумала сначала, что это новый муж «барышни». Но Ольга не спеша растолковала ей, что больше не вернется и что Дан ей как родной брат. Тея молчала, только слезы текли по ее щекам. В конце концов она разрыдалась, и Дану пришлось ее успокаивать. Он капал валерьянку, подавал стакан так неловко, что Ольга вначале сердилась, а потом от всего сердца рассмеялась — в первый раз после долгих недель мрачной тоски. Тогда Дан стал притворяться еще более неумелым, однако провести Ольгу ему не удалось.

— Ну хватит, я же вижу, как ты притворяешься…

— Чего ж ты хочешь, я актер драматический, комические роли не мое амплуа, — сказал он с усмешкой.

Ольга внимательно взглянула на него, хотела что-то спросить, но передумала. Когда она принялась разбирать вещи в шифоньере, вдруг за спиной услышала тихий голос:

— А со мной что будет, барышня?

— Ты не хочешь остаться здесь, убирать, как и раньше, ухаживать за цветами?

Тея быстро помотала головой, глаза ее были полны слез.

— Да что с тобой, девочка? Не обратно ли ты в деревню собралась? Или место получше нашла? — допытывалась Ольга.

Тея снова ответила отрицательно.

— Ну так оставайся здесь. Я ухожу, мы разводимся. Тут, видно, ничего не поделаешь, давно уже было ясно.

Девушка разрыдалась еще пуще.

— Да что с тобой происходит, скажи же наконец! — встревожилась Ольга.

Сквозь слезы Тея заговорила:

— Мне страшно! Он все время злой, бьет посуду, ругается. Я спросила один раз: где же барышня, почему не приходит? А он говорит: если я еще хоть раз произнесу ваше имя, то он так мне врежет, что я в стенку влипну. Вчера пришел вечером поздно, я собрала ему ужин, а он не притронулся. Зато выпил две бутылки вина. Заставлял пить и меня. Но я убежала и заперлась на ключ. Он пришел, стучал ногами в дверь, проклинал меня. Потом угомонился и заснул на кресле, в комнате с книгами. Я умирала от страха! Что мне делать, если он сломает дверь, у меня же никого нет!

Дан поднялся по лестнице и, войдя в комнату, сразу понял все. Они решили, что первым делом надо обязательно найти для Теи жилье и работу. Дан позвонил своей маме, и через полчаса они втроем уехали. А к обеду Дан уже переслал на завод ключи от дома Космы…

Во второй половине дня Дан и сам отправился на завод, к испытательному стенду. В эти дни Косма его не тревожил, ему было не до «белого дома». Дан воспользовался ситуацией и из деталей, которые Журкэ раздобыла в намоточном, а Марин Кристя выточил в токарном, собрал вариант специального мотора, нужного горнодобывающей и химической промышленности. Помогал ему Франчиск Надь.

Надь появился в проектном отделе сравнительно недавно. Раньше он работал в Решице, на «Энергию» его перетащил Антон Димитриу, от которого, впрочем, молодой инженер быстро отошел, увлекшись опытами Испаса. Вот и сейчас он внимательно следил за тем, как Дан колдует возле стенда, что-то пришептывая.

— Ой, только сейчас увидел, как много у вас седых волос!

Дан равнодушно пожал плечами:

— Ну и что! Мотор не поддается — вот беда. А что касается седины… Так это же закон природы. Наступает момент, и юность уходит. Ты вот тоже еще вчера ходил в «молодых инженерах», теперь тебя называют «подающий надежды специалист», а когда в конце концов найдешь что-то принципиально новое, глядь — а голова-то вся белая или еще хуже — голая, как бильярдный шар. И будет тебе тогда уж не до шевелюры, только бы этот проклятый мотор заработал.

— А вы сегодня не в духе, — констатировал Надь.

— Да уж какой тут дух. Мечемся, суетимся, а время торопит, и от этой спешки голова идет кругом. Посмотреть со стороны — так мы просто теряем время, расходуем материалы, ведем завод к срыву плана, подводим коллектив.

— Что же делать?

— Надо искать выход! Искать другой путь. Нынешний не оправдывает себя.

— Может быть, вы устали от такого напряжения?

— Если бы только это! Я устал так же, как и все, но не могу никому обещать ни минуты отдыха, пока выход не будет найден.

— Кто знает, — сказал Франчиск, — может, мы совсем скоро выйдем из заколдованного круга.

«Возможно, и так, — думал Дан. — Порою именно такие тупиковые моменты дают самые неожиданные результаты. Вот, к примеру, что происходит сейчас с нашим проектным отделом? Кризис творческих возможностей или трудности роста? Кто может ответить?» И сказал:

— Нам нужны детали других параметров. Но я не могу больше просить Кристю, он и так все вечера простаивает у станка. Сколько и ты можешь попрошайничать на других заводах!

Надь действительно искал детали повсюду: звонил своим старым друзьям в Решицу, Крайову, Тимишоару. Но те, у кого были нужные ему комплектующие узлы, отвечали, что нет ни одного лишнего, а другие и хотели бы помочь, да не могли.

Дану стало ясно, что возиться с этим образцом больше нет смысла. Он чувствовал себя страшно усталым, опустошенным, как выжатый лимон. Он вышел в город и с удивлением обнаружил, что уже вечер. Ни о чем не думая, отправился пешком через центр, и опять его охватила безудержная тоска по Августе. Подойдя к ее дому, он увидел освещенное окошко на третьем этаже, которое словно звало его: «Брось, Данчик, из-за таких пустяков цапаемся, дуемся, как дети. Вспомни: три года настоящего счастья!.. Забудь все эти глупости, поднимайся быстрее!» Он взлетел наверх, прыгая через три ступеньки и уже предчувствуя, как она воскликнет: «Ненормальный! Весь дом поднял! Приди же в себя наконец…» Он не отпускал кнопку до тех пор, пока не послышались торопливые шаги. Дверь отворилась, на пороге стояла перепуганная Августа. Мгновенье — и лицо ее окаменело, стало чужим. Она окинула его холодным взглядом.

— Что это за ночное вторжение? Горит что-нибудь? Между прочим, культурные люди в таких случаях по телефону предупреждают…

Войдя в квартиру, Дан понял, что его тут не ждали. Оба стола завалены какими-то таблицами, газетными вырезками, книгами с торчавшими из них закладками. Поколебавшись немного, он сказал:

— Я просмотрел твои первые две главы. Неплохо. Аргументация ясная и убедительная. С точки зрения теории.

— А практики? — резко спросила Августа.

— Практики? Понимаешь, именно с этим я к тебе и пришел. Во мне крепнет все более глубокая убежденность, что мы в этом деле топчемся на месте и что надо искать совершенно новый, оригинальный подход.

— Ну так и ищи! Никто тебе, по-моему, не мешает. А с меня хватит теории профессора Димитриу, которую моя диссертация должна дополнить.

— Ну а если именно подобные теории приносят вред «Энергии»?

— А мне-то что? Пусть это заботит дирекцию, главк, министерство. Я занимаюсь наукой, а не производством.

Дан с тревогой смотрел на нее и не узнавал: напускная суровость, надменный, злой взгляд.

— Брось, Густи, не можешь ты так рассуждать! Столько времени мы знаем друг друга…

— Ты уверен, что знаем? А если это не так? Если создали себе лишь красивые, далекие от действительности иллюзии?

Он помолчал немного, потом предложил:

— Знаешь, у меня голова раскалывается от усталости, ты тоже, видимо, замучилась со своей работой. Давай выйдем на свежий воздух. Вечер замечательный. А потом поужинаем в летнем ресторане, поговорим.

Августа прищурилась, сжала губы.

— Ты не видишь, что я работаю? У меня нет времени для ночных прогулок!

— Да пошли ты к черту эту работу! Завтра я тебе помогу, и ты все наверстаешь. Можешь ты подарить мне вечер? Даже если это не доставит тебе удовольствия…

Лицо Августы покрылось красными пятнами.

— Да, ты мне больше не доставляешь удовольствия. Как только заходит речь о твоих делах, все неизмеримо важно. Когда же мы разговариваем о моей работе, о моей диссертации, то все вдруг становится пустяком. Меня это не устраивает. Ты такой же, как все мужчины, хотя и прикидываешься другим. Самоуверенный эгоист, вот ты кто. — И Августа повернулась к нему спиной.

Дан помедлил секунду, вздохнул и направился к выходу. Вдруг остановился.

— А разве вы не поехали в Голландию?

Августа стояла со скрещенными на груди руками, хмурая, неприступная.

— Притворяешься, что не в курсе? Отменили нашу поездку. Дан Испас не захотел ехать, а Джикэ Гортуз не успел, паспортная комиссия задержала. Так что адье, Амстердам! Чтобы я еще когда-нибудь ракетку в руки взяла…

Дан понял, что это был жесточайший удар по ее мечтам и надеждам. Он подошел, взял в руки ее ладошку, прикоснулся щекой к щеке и шепнул:

— Знаешь, мне жаль. Очень жаль!

На мгновенье в глазах Августы вспыхнул теплый огонек, потом блеснули слезы. Склонив голову, она уперлась лбом в его грудь.

— Ты всегда все делаешь наперекор мне. Не знаю — почему, — прошептала она. Но вдруг резко выпрямилась, в голосе снова зазвучал металл: — Что эта женщина делает в твоем доме?

Дан ничего не понял. Удивился:

— Какая женщина, Густи?

Она отступила от него, бросилась в кресло, откинула руками волосы.

— Какая, говоришь? А та самая примадонна из прессы, барышня-активистка с видом великой интеллектуалки. — Но Дан все еще не понимал. А искреннее недоумение в его глазах сердило ее еще больше. — Ах боже мой! Ну, та самая потаскушка, которую муж выгнал из дому, а ты, благородный рыцарь, приютил.

— Это ты об Ольге?

— Дошло наконец!

— Да она просто моя сокурсница.

— А что, разве у сокурсниц нет кое-чего?..

Она произнесла грубое слово, так дико прозвучавшее в ее устах. Дан замер.

— Что с тобою, Густи? — спросил он после молчания. Вдруг в голову пришла мысль, которая несказанно его обрадовала: «Она ревнует! Ревнует к Ольге». — Ты же знаешь, Густи, я тебя не променяю на тысячу самых красивых женщин мира!.. Слышишь? Раз ты злишься и ревнуешь, значит, любишь меня!

Он хотел ее обнять, но Августа оттолкнула его руки и продолжала, явно подбирая слова побольнее:

— Брось, весь город знает похождения твоей потаскушки. Через все постели прошла, пока не добилась своего. Главный редактор!.. Редкая дрянь!

Возникшее было теплое чувство исчезло мгновенно. И хотя Дан понимал, что Августа провоцирует его, не сдержался:

— Я еще раз повторяю, Августа, что Ольга — это мой старый товарищ по учебе и работе. Даже если ты хочешь проверить таким образом прочность моих чувств, я не позволю тебе мешать ее с грязью. Ольга — это человек удивительно цельный. Может быть, я когда-то даже завидовал Косме, но никогда мне не приходило в голову ухаживать за ней. Ты считаешь, что я способен воспользоваться ситуацией и вести себя как подлец? Ума не приложу, почему ты так разговариваешь со мной.

Августа села на кровать. Она ждала, когда Дан успокоится. Но успокоиться он не мог. Таких выражений он от нее раньше не слышал, даже не подозревал, что его Густи их знает. А раз знает, то, значит, и думает так же. Августа поняла, что переборщила, и попробовала оправдаться:

— А что мне делать? И я, как все женщины мира, имею право на ревность. Одна только мысль, что вы рядом…

— Какая чепуха! Ольга, скорее, гостья моих стариков, они считают ее своей дочкой. А я ей — настоящий брат.

— Смотри, как бы она не затащила тебя к себе под одеяло.

— Опять ты грубишь, Августа!

— Да нет, просто ты хочешь, чтобы я на все закрыла глаза.

Дан встал, внимательно посмотрел на Августу и сказал спокойно и решительно:

— Вот что. Пришло время нам поговорить со всей серьезностью. Мне надоела двусмысленность наших отношений. Тебя она явно устраивает, так как в любой момент ты можешь занять наиболее удобную для себя позицию…

— У тебя такой вид, будто происходит событие международного значения. Ну, скажи уж до конца: прошу, пожалуйста, будь моей женой! Сделай официальное предложение.

— Да, — твердо ответил Дан. — Это как раз те слова, которые полностью отвечают моему желанию и мужскому долгу. Правда, в последнее время мы не всегда понимали друг друга. Думаю, что и тебе эти размолвки не прибавили хорошего настроения.

К полной неожиданности Дана, Августа вдруг расхохоталась. Она смеялась до слез, каталась по кровати, зажимая рот руками, но остановиться не могла. Дан почувствовал себя униженным, он не понимал причин столь бурной веселости: на истерику не похоже, тут что-то другое. Он оглянулся, взглянул в зеркало. Да, конечно, это было комично — делать предложение столь официальным тоном. Не хватало только фрака и традиционного букета. Дану стало неловко, но тут он заметил, что Августа уже пришла в себя и с любопытством разглядывает его: что же будет дальше? Ну что с ней делать! Дан рассмеялся, но получилось это как-то натянуто, совсем невесело. Августа встала, пересела в кресло.

— Теперь, если уж на то пошло, послушай и ты меня. Неужели ты думал, что своим предложением осчастливишь меня? Воображал, что предел моих мечтаний — стать доамной Испас? Что мне недостает домашнего очага, кучи детишек, беготни по врачам и тревог по поводу «насморка у младшенького»? Ты можешь меня представить в переднике за приготовлением пирога или варенья на зиму?

— Признаться, с трудом. — Дан никак не мог понять, откуда в ней эта подростковая агрессивность, направленная против семейного очага.

— Вот почему, мой дорогой, я предпочитаю любовь настоящую, бескорыстную, свободную от всяких условностей. Такая любовь требует от обоих жертвовать всем — ты слышишь? — абсолютно всем ради их высокого чувства.

Она замолчала. Дан решил, что надо возразить.

— А можно ли жить в реальном мире, среди людей — и быть безразличным к ним?

— Что касается меня, — упорствовала Августа, — думаю, да, я могу! И не боюсь признаться, что не питаю никаких привязанностей к окружающим меня людям. Почти все они ограниченные, эгоистичные, мелочные, корыстные, лицемерные. И не интересуют меня ни их проблемы, ни их судьбы.

— А что тебя, Густи, интересует?

— Собственная жизнь. Для меня, Дан, поездка в Голландию означала нечто большее, чем просто приятная прогулка, — я лишилась шанса выйти из безвестности, стать кем-то, возвыситься на целую голову над этим миром серых людишек. Ты назовешь это тщеславием. Возможно. Но почему я должна отказываться от того, что могу получить?

— Значит, в твоем провале виноват я?

Августа не скрыла своей неприязни:

— А ты только сейчас это понял? Воистину лучше поздно, чем никогда… Да ты должен воздвигнуть памятник моему великодушию за то, что я вообще тебя в квартиру впустила. Только не думай, я не простила тебя. Я очень мстительна, и у меня ужасная память. Все полученные оскорбления я храню в глубине души и при первом же удобном случае плачу с лихвой — да так, что человек и не подозревает за что. А мне приятно. Так что берегись, любимый!

Она прижалась к нему, начала целовать, кусать его губы. Он задохнулся… А потом Августа сказала:

— Нет, Данчик, я не выйду за тебя. Нам и так хорошо…

Было уже за полночь, когда он собрался уходить. С трудом нашел портфель среди хаоса, царившего в комнате. Августа спала. Стараясь ее не разбудить, он оделся, осторожно шагнул к двери. Вдруг услышал за собой ее голос:

— Ты уходишь, Дан? Подожди. — Она накинула на плечи халатик. — Чуть не забыла! Помнишь, ты взял у меня кандидатскую, к которой собирался писать реферат? Что с ней? Меня каждый день спрашивает профессор Димитриу.

— Она у меня, — ответил Дан. — Я сам собирался пойти с ней к профессору и все объяснить. Реферат, в общем-то, готов, но дело в том, что так называемая диссертация — это стыд и позор, окрошка какая-то из случайных цитат.

Сон у Августы как рукой сняло. Она тревожно взглянула на Дана.

— И ты об этом написал в реферате?

— А что прикажешь делать? Абсурд — выдавать этот бред за кандидатскую диссертацию.

— Хорошо, но ты понимаешь, каково будет профессору?

— Антону Димитриу? Ничего особенного. Это же работа не секретаря Иордаке, а всего-навсего его сына. Насколько мне известно, он даже не родственник Димитриу.

— Но без поддержки Иордаке-отца Димитриу не смог бы получить кафедру.

— Тем хуже для него. Пусть выкручивается сам и не устраивает этому кретину научное звание моими руками. Не пройдет!

Августа замерла, поджала губы, прищурилась.

— А если я сама обещала профессору эту поддержку? Ведь преподавательская должность на улице не валяется…

Дан медленно переваривал эту взаимосвязь. Наконец он понял все, достал из портфеля злополучную тетрадку, протянул ее Августе.

— Вот его опус. Отдай, пожалуйста, Димитриу. С моим рефератом или без. Это единственная уступка, на которую я согласен. Можешь сказать, что из-за бухарестской комиссии я не успел его прочитать. Но не заставляй меня презирать самого себя.

Помолчав немного, Августа взяла тетрадку и отвернулась. А когда он подошел к двери, спросила:

— Ну а если бы, предположим, этот опус был моей диссертацией, ты поступил бы так же?

Дан ответил спокойно:

— Такая ситуация невозможна. Ты человек умный, начитанный и никогда не будешь выдавать набор цитат за диссертацию. Впрочем, я ждал этого вопроса и могу ответить прямо: мы бы вместе исправили все ошибки, мы бы работали до тех пор, пока не довели ее до нужного уровня. Я привел бы тебя на завод, подобрал бы нужные материалы, помог бы в опытах на стендах. Но сам бы не солгал и не дал бы солгать тебе. Ты бы честно заслужила кандидатское звание.

— А если — тоже предположим — я сдала бы такой опус и попросила у тебя положительный отзыв? Ты смог бы отказать любимой женщине, без которой, по твоим же словам, жить не можешь?

— Надавал бы тебе по одному месту, чтобы опомнилась…

С горьким чувством Дан спустился по лестнице. Была глубокая ночь. Город спал. Редкими светлячками мерцали в темноте окна. Он медленно шел по проспекту, думая об Августе. Даже ощущал ее теплое дыхание, прикосновения шелковистых, прохладных рук. Слышал шепот, в котором слова любви были похожи на ласковый весенний ветерок. Вздрогнул — пригрезился ее полный наслаждения вздох. И мирный покой наполнил душу, когда он представил себе ее головку на своей груди. «Да, но всегда ли Густи такая? — подумал он. — Увы! Она, как видно, не просто своевольна, но и безгранично властолюбива». Сейчас он ясно отдавал себе отчет в том, что великодушие уживается в ней с мелочностью. На любое замечание у нее всегда готов ответ: «Вот такая я! Такой у меня характер. Кому не нравится — скатертью дорога. И ты, Данчик, тоже или принимай меня такой, как есть, или…» Очень долго Дан гнал от себя и мысль о том, что в душе своей Августа всегда берегла нечто потаенное, неведомое другим, а ему хотелось большего простодушия, искренности, доверчивости. Как-то Дан упрекнул Августу в том, что она не до конца откровенна с ним. Она ответила со свойственной ей непосредственностью: «Дан, дорогой, в детстве я говорила все, что думала, но жизнь есть жизнь. Все, что во мне хорошего, — это от мамы, плохое — от жизни, от людей. Вот тебе точный адрес, кому предъявлять упреки. В своем воображении ты создал себе другую Густи — видимо, что-то вроде Наташи Ростовой. Ну пойми же наконец, я не такая, у меня свой характер!» Дан понимал, но как было жаль расставаться с прежним образом! Ведь Августа часто бывала по-настоящему нежной и отзывчивой, и ему тогда казалось, что они самой судьбой созданы друг для друга. А потом она снова становилась жестокой, ироничной, замыкалась в себе, и все фантазии Дана рассыпались как карточный домик…

Постепенно мысли пошли в другом направлении. В памяти всплыл испытательный стенд и два мотора, столь разные по типу, размерам и мощности. В ушах вновь зазвучал расстроенный голос Ференца: «Я с вами совсем голову потерял! Целыми днями мотаюсь в поисках деталей. Всем нужны какие-то особые параметры. Иначе, говорят, нельзя. Почему?» Дан остановился. «В самом деле — почему? — подумал он. — Почему нельзя? Именно здесь кроется наша основная ошибка. Мы уцепились за идею профессора Димитриу и носимся с ней, как со святыми мощами. Все убеждены в том, что любой новый мотор должен иметь свои параметры, специально для него изготовленные детали и узлы. Мол, только так можно обеспечить высокое качество. Придумали аксиому! Но кто доказал, что в производстве электрических моторов качество и унификация являются взаимоисключающими понятиями? А если это не так? Если наоборот: именно унификация, ведущая к сокращению материалоемкости и рабочей силы, к систематизации производственного процесса, как раз и обеспечит качество моторов? Почему бы не запустить сразу целый спектр разных моделей и их модификаций, использующих большое количество стандартных деталей и узлов, изготавливаемых крупными сериями? В самом деле, целых два года мы бьемся над тем, как бы не пустить козла в огород! Профессор ошибся, посчитав свой вывод единственно возможным, а мы последовали за ним, как слепцы за поводырем. Не только возможно — необходимо наладить серийное производство моторов одновременно самого различного назначения. Если подойти к этой задаче с головой, все получится непременно!» Дан почувствовал прилив вдохновения, словно проснулся после долгого, крепкого сна. Ему захотелось сразу же, немедленно поделиться с кем-нибудь радостью, переполнившей душу.

Как всегда, ноги сами привели его к дому Августы. Странно, в ее окошке был свет. Дан поднялся на третий этаж, вставил было ключ в скважину, но изнутри торчал другой ключ. Он позвонил, и Августа мигом открыла дверь. Она была в халатике, с растрепанными волосами, в руке авторучка.

— Что случилось, Дан? У тебя такой вид…

Он поднял ее на руки, прижал к себе и, не закрывая двери, шагнул в комнату. Закружился по ковру в ритме какого-то индейского танца, бормоча в такт воображаемой музыке:

— Эврика, Густи, эврика! Все ясно как божий день! И так просто, даже не верится!.. Поцелуй меня!

Августа обняла его, чмокнула в щеку, взлохматила волосы и потрепала за уши. Потом, соскользнув на пол, спросила:

— Пора давать успокоительное — или ты в состоянии членораздельно объяснить, в чем дело?

Дан был весь во власти охватившего его возбуждения. Сначала сбивчиво, но постепенно успокоившись, он рассказал о своих размышлениях во время скитаний по ночным улицам.

— Это же путь к спасению, Густи! Решаются все проблемы: наладив выпуск продукции крупными сериями, мы спасем план. Мобилизуем всех рационализаторов на новаторский поиск и создадим оригинальную отечественную технологию в производстве электромоторов. Теперь ты понимаешь?

Пока он говорил, вспышка его юношеского восторга угасала. Менялось и лицо Августы: в нем отражались то снисхождение и насмешка, то неподдельный интерес, то, наконец, упрямство и суровость. Она остановила поток его слов:

— Да, но все это рубит под корень принцип Димитриу!

— Разумеется! Устраняет его как устаревший, ставший тормозом для развития производства.

Августа молчала. Глаза ее сузились, губы стали тоньше, она процедила сквозь зубы:

— И что же останется от его учебника, по которому сейчас учатся студенты? Как быть с твоей собственной кандидатской диссертацией, в которой ты когда-то опирался именно на этот принцип и которая дала тебе все, что ты имеешь на сегодняшний день? Что останется от авторитета самого профессора Димитриу? Ты сознаешь, какой подлый удар ему наносишь?

Дан остановился, сбитый с толку натиском этих вопросов, заданных прокурорским тоном. Искренне признался:

— Нет, Густи, об этом я не думал. Но что значат подобные детали перед открывающейся перспективой? Будет новый учебник, более современный. Может, его напишет тот же профессор Димитриу. Я сегодня же пойду консультироваться с ним, он должен узнать обо всем одним из первых. Так будет корректнее. Я уж не говорю о том, что мы сможем вывести на новый уровень и завод, и всю отрасль.

Она остановила его холодным взглядом.

— Что ты собираешься делать теперь?

— Еще не знаю. Надо поговорить с Димитриу. Но вначале, пожалуй, побегу к Штефану, он сейчас занимается «Энергией». Возможно, загляну к Иордаке — он ведь наш куратор. В любом случае необходимо переговорить и с Ионом Савой. Вот кто будет счастлив! Посоветуюсь со Станчу, Кристей и Маней. Ну и, конечно, с главным инженером. Думаю, за пару часов мне удастся набросать тезисы доклада.

— Ты спятил окончательно! Тебя же и обвинят, что два года растрачены понапрасну. Хочешь собственными руками разрушить свой заработанный с таким трудом авторитет?

— Как это разрушить? Новыми, современными решениями, необходимыми для развития индустрии?

— Но профессор и его теория…

— Я не понимаю! Ты говоришь так, словно весь его вклад сводится к ошибочной аксиоме об уникальности каждого проектируемого мотора.

— А о моей диссертации ты подумал? Это вы с Димитриу подбросили мне эту тему. Сколько труда я в нее вложила, работа уже почти завершена. Что теперь делать мне, ты подумал?

Дан попробовал напомнить Августе, что она не права, он не только не предлагал ей этой темы, но и с самого начала отговаривал. В конце концов, невелико несчастье, если она откажется от темы… И не надо смотреть на него как на преступника. Ведь и в самом деле лучше выбрать другую тему — более актуальную, интересную, перспективную. Может быть, даже заняться теми новыми веяниями, которые, появившись на «Энергии», несомненно, затронут все моторостроение.

— Но я потеряю целый год, — хмуро возразила Августа. — И не получу преподавательскую должность. Тебе, конечно, наплевать… А я больше не могу. Я устала! И не в состоянии начинать все сначала.

— Возьми себя в руки! Я же с тобой и сделаю все, что в моих силах.

Августа подумала секунду-другую и быстро выпалила:

— А ты не торопись! Не трезвонь на каждом углу. Убедись сначала сам в своей правоте.

Она хотела выиграть время.

— Будь серьезной, Густи. Разве ты не понимаешь, что на карту поставлены миллиарды? Я отнюдь не преувеличиваю. Ведь речь идет об ограничении импорта. Часть его становится ненужной. Это же выход для нашего завода, для шести тысяч рабочих и их семей.

— Все это я уже слышала от тебя. Пожалуйста, не морочь мне голову громкими фразами. И давай без демагогии. Тебе кажется, что подобные радикальные изменения осчастливят рабочих? Но ведь именно поэтому не будет выполнен план! — Августа положила ему руки на плечи. — Я, женщина, которую ты любишь, прошу тебя: не делай этого шага.

Дан с трудом поборол нервную дрожь.

— Ну что ж, Густи, давай без демагогии. А как назвать твою просьбу? Пожалуй, самое подходящее слово — шантаж. Ты хочешь получить мое молчание в обмен на любовь?

— А ты грубиян!

— Нет, Густи, я просто искренен. С Димитриу не случится ничего страшного. В науке многие ошибаются. А в нашем случае речь идет просто о естественном переходе на новую, качественно иную ступень. Согласен, тебе придется сделать дополнительную работу. Это единственное «но». Я тебе во всем помогу. Поговорю и с Димитриу. А если хочешь, пойду к ректору. Хорошо?

Августа не отвечала. Она отвернулась и смотрела в потолок, кусая губы. Итак, ничто ей не помогло: ни угрозы, ни аргументы, ни сила любви, ни даже дурман самых бурных ласк, на которые она была способна. Увидев, что он собирается уходить, она сказала:

— На твоем месте я бы поступила иначе. Для меня любовь — это все. Если бы моему любимому что-то угрожало, я, как львица, бросилась бы ему на помощь. Поступилась бы и здоровьем, и гордостью, и общественным положением, и даже убеждениями.

— Даже если бы я совершил преступление?

— Даже!

…Он шел к заводу, но все мысли его были там, в однокомнатной квартирке на третьем этаже преподавательского дома. Он упрекал себя в том, что за три года ни разу твердо не воспротивился этим ее «маленьким прихотям», а ведь ее взгляды на жизнь, отношение к людям порой просто оскорбляли его. Дан признавался себе, что никогда не пытался разобраться в том, что же скрывает этот очаровательный лобик, какие идеи там зреют. А когда они действительно созревали, то никакой силой на свете нельзя было ее остановить. Избегая разногласий, он не настаивал на собственном мнении, для него она была капризным ребенком. Он баловал ее, и это баловство нравилось ему самому, а вот теперь пожинал плоды. Последний разговор заставил его посмотреть правде в глаза. «То, что происходит с Августой, — думал он, — это серьезно, очень серьезно. Или, быть может, я не могу понять ее? Не нахожу тот таинственный ключик, которым открывается ее сердце? Почему же все эти три года мы были так счастливы? А счастье ли это? — начинал сомневаться Дан. — Почему мы постоянно скрывались? Наверное, мне самому было удобно и приятно на нашем необитаемом острове»…

С завода он позвонил Штефану. Но Попэ был у первого секретаря. Тогда Дан перезвонил Елене Пыркэлаб и попросил, чтобы товарищ Попэ разыскал его, как только освободится. Потом набрал номер Иона Савы. Тот отвечал угрюмо, односложно. Дан зашел в токарный, взял его за руку и почти насильно привел в «белый дом». Здесь он подробно рассказал ему о своей идее. Полное безразличие инженера постепенно сменилось проблесками интереса, и под конец он уже не мог сдержать энтузиазма.

— Это потрясающе! — кричал он и задирал на лоб очки, то и дело падавшие на свое законное место. — Это наше спасение, Дан! Я всегда верил, что мы найдем выход из тупика. Хочет этого кое-кто или нет, но иначе и быть не могло.

— Да, Ион, — соглашался Испас, — решение висело в воздухе. Оставался один шаг. Но только не питай иллюзий: тяжелая, жестокая борьба только начинается.

Сава снял очки и, часто мигая близорукими глазами, долго тряс руку Дану.

— А мне теперь сам черт не брат. Нас теперь и танковой дивизией не остановишь. С чего начнем?

— С уездного комитета.

— Будь по-твоему.