Короткое замыкание

ГЛАВА 3

После окончания академии трое друзей по их просьбе были направлены на завод «Энергия». За заводской проходной для них началась новая жизнь, и пути приятелей стали расходиться. Стремительное продвижение Павла Космы разлучило их окончательно. Испас, конечно же, пошел в проектный отдел. Штефан с головой окунулся в дела своего намоточного цеха. С рабочими он сблизился быстро, для них он был своим: вышел из их среды, хорошо понимал их заботы. А Павел Косма каждые три месяца переходил из цеха в цех. Его слишком частые просьбы о переводе для главного инженера были, казалось, в порядке вещей. «Да, вот так мы и учимся, — заявил как-то Овидиу Наста. — Инженеру надо знать весь завод, все стадии технологического процесса». Через два года Косма уже работал в группе главного инженера, и никто не сомневался, что, когда Наста уйдет на пенсию, Павел займет его место. Но Косма метил выше, и это стало очевидным, когда на заводе возник конфликт из-за новой модели мотора. Директор, Николае Форцу, был категорически против — не столько самой модели, сколько необходимости приостановить производство, заменить часть оборудования, ухудшить плановые показатели. Основная часть рабочих и техников разделяла эту точку зрения из-за боязни потерять премию. Все слишком хорошо знали, к чему ведет невыполнение плана. Дан Испас и Штефан Попэ — страстные сторонники проекта — с изумлением узнали, что Павел Косма встал на сторону директора, выступил против главного инженера Овидиу Насты, своего непосредственного начальника. На заседании руководства Косма заявил: «Весь этот кавардак с новой моделью бессмыслен и лишь ударит по заработку рабочих». А когда партсекретарь попросил его заниматься только теми вопросами, в которых он разбирается, Павел Косма с видом оскорбленной добродетели осведомился: «А что, инженеры не имеют права заниматься политикой и, как все коммунисты, отвечать за судьбу рабочего коллектива?» Форцу закрыл заседание, постановив, что заводу не следует заниматься тем, что не соответствует его профилю и полученным производственным заданиям.

Спор, который вспыхнул между тремя друзьями после этого заседания, привел их к окончательному разрыву. По-человечески Штефан и Дан могли понять позицию Павла, ведь он нес большую ответственность, чем они, но их поразило то, что Косма просто отказался серьезно анализировать техническую сторону предложения, его новаторскую суть. Слишком хорошо они его знали, чтобы не понимать: роль защитника коллективных интересов он выбрал неспроста и страсть, с какой он отстаивал заработки рабочих, была всего лишь маскировкой. Когда же друзья в один голос потребовали, чтобы он объяснился честно и без уловок, Косма опять сослался на план — прием старый, но надежный: в социалистическом государстве, мол, план — это закон, а его выполнение — задача общепартийная. Дан слушал, напряженно молчал, а потом, глядя Павлу в глаза, спросил:

— Скажи лучше прямо, в чем тут дело?

Косма посмотрел на него из-под насупленных бровей, пытаясь скрыть нараставшее раздражение. Лицо его пошло красными пятнами. И Штефан вдруг понял все. С безразличным видом, разве что с искоркой иронии во взгляде, он спросил:

— Послушай, Павел, а тебе не кажется, что эта шапка не по тебе?

Косма взорвался:

— Шапка, кресло, пост — называйте, как вам нравится! Но знайте: Форцу вот-вот будет назначен послом и уедет за рубеж. Вы хотите, чтобы завод попал в руки Овидиу Насты, этого старого хрыча? Не боитесь, что он развалит весь завод?

— Смотрите какой спаситель! — возвысил голос и Штефан. — Разносишь на все корки нашего самого опытного инженера, который следит за всеми новинками в технике? Ну и наглец же ты, парень!

Косма приутих и стал объяснять:

— Наста хорош как профессионал, ну и пусть себе возится с техникой. Но вы-то, болваны, должны наконец понять, что наука и техника — это одно, а руководство заводом-гигантом — совсем другое. В этом же вся суть — в ру-ко-вод-стве! А оно осуществляется не на чертежной доске и не с логарифмической линейкой. Речь идет о колоссальной организаторской работе, о подлинной индустриальной стратегии. Вы не понимаете главного: назревает реорганизация завода, обновление всей материально-технической базы. Машины и оборудование уже в ближайшее время придется заменить современной техникой, а для этого нужно добиться фондов и соответствующих разрешений на импорт. Но ведь все это с неба не упадет, только лентяй ждет в рот каравай! Кто же возьмет на себя неблагодарную миссию «функционера», над которым все только посмеиваются? Дан, с его фантазиями на кальке, или, может, ты, Штефан, с твоими бесконечными рассуждениями о научном социализме? Нет, братцы мои, здесь нужен человек с железной волей, способный все держать в своих руках, умеющий не только направить и организовать людей, но и заставить пойти на жертвы. Это ведь тоже талант. И, если хотите, талант редкий. Да, да, не смейтесь, такие на мостовой не валяются…

Но друзьям было не до смеха. Долговязый Дан, подпиравший печку, вдруг заговорил:

— Итак, господа, перед нами новоиспеченный менеджер социалистического типа. А ведь еще недавно он метал громы и молнии в адрес тех, кто предавался сладким мечтам о технократической власти. Если мне не изменяет память, именно за это ты себя публично подверг «беспощадной самокритике».

— Дурак был! — резко ответил Павел. — Не понимал, что настоящий хозяйственник — менеджер. Это перспективный, единственно верный способ руководить индустрией, а если хотите, и всей экономикой. А я, как ребенок, разевал рот при виде наших достижений: боже праведный, вот она — первая отечественная электролампочка! Надеялся, вроде иных кретинов, что теперь, когда у нас построены основы социализма, все пойдет само собой. А на деле? Позаимствовали кое-что у капиталистов, и дальше ни с места!

Штефан положил ему руки на плечи и посмотрел тем тяжелым, сверлящим взглядом, который мало кто мог вынести.

— Павел, неужели перспектива занять директорское кресло так вскружила тебе голову? Как шулер, мечешь перед нами свою колоду: тут и реальные факты, и очевидная подтасовка. И этим ты думаешь нас обмануть? Чистая демагогия! И ты еще зовешься инженером…

— Был инженером и останусь им. Более того, в то время как вы, позабыв обо всем на свете, будете ночами напролет изобретать, творить в своих лабораториях, проверять на стендах и полигонах результаты, я, как ишак, не зная ни радости, ни удовлетворения, буду тянуть административную лямку. Зато вы — вы сможете трудиться без помех.

Испас и Попэ быстро переглянулись. В наступившей тишине было слышно только тяжелое дыхание Космы. Неловко улыбнувшись, Дан тихо сказал:

— Честное слово, никогда бы не подумал, что ты способен на самопожертвование. И когда ты менял цехи, как перчатки, я не разделял ни энтузиазма главного инженера, ни подозрений Штефана. Мне все казалось, что ты делаешь это из спортивного интереса. Но я был не прав. Оказывается, ты уже тогда знал, чего хочешь. А может, я и ошибаюсь — слишком все это неожиданно.

«До чего же доверчив и наивен наш Данчик! Наговори ему правильных слов — и он верит им, а не реальным фактам». Штефан тепло посмотрел на друга и, повернувшись к Косме, жестко сказал:

— Смотри, как ты растрогал Дана. Он ведь готов опять поверить твоим высокопарным словесам. А тебе-то хочется всего-навсего, чтобы и брюхо было набито, и сало в подполе осталось. Но меня ты не проведешь.

Давно уже почувствовал Штефан, что ошибался в Павле Косме. Поначалу он считал его легкомысленным человеком, живущим только сегодняшним днем. Но в академии это впечатление рассеялось. Заканчивая институт, Косма понял, что в науке ему карьеры не сделать, нужна другая стезя. Второй диплом должен был послужить трамплином. А в академии он быстро сориентировался, понял, сколь важное значение приобрело для народного хозяйства управление на подлинно научной основе. Здесь он и нашел еще не распаханное поле.

— Ты поставил перед собой цель и идешь к ней с нулевым отклонением, — продолжал Штефан. — Ты уже воображаешь себя на вершине пирамиды, в основании которой кто-то работает, копошится… А ты руководишь железной рукой.

Косма что-то напряженно соображал, потирая лоб. Ответил не сразу:

— Ну и что? Каждый выбирает путь по сердцу. Ведь что ни говори, а ты, Дан, создан для исследовательской работы. А вот ты, Штефан, долго на заводе не задержишься — уйдешь на партийную работу. Ведь не случайно, как только мы вернулись на «Энергию», тебя избрали в партком. И правильно сделали, только там можно в полной мере использовать твои способности. Ну так что же плохого в том, что у меня свой путь, который хоть и отличен от ваших, но не менее полезен?

Вопрос повис в тяжелом, гнетущем молчании. Косма прикрыл глаза. Какая-то муха, противно жужжа, билась о матовое стекло висевшей над столом лампы. Дан встал, подошел к Косме.

— Пойми меня правильно, Павел, нельзя не согласиться со Штефаном. Наверное, я не способен заглянуть в твою душу так глубоко, как он. Но бескорыстным героем труда, жертвующим всем на благо родного завода, даже я тебя не представляю. Слишком ты честолюбив, чтобы отказываться от лавров, великодушие и скромность — не твой удел.

Косма сделал оскорбленное лицо.

— Ну вот, я вам душу нараспашку, а вы…

Дан посмотрел на Штефана с упреком: почему молчишь, ведь об одном и том же думаем. И тогда Штефан, хоть и болело у него сердце за Павла, сказал:

— Да, дружище, уж коли говорить начистоту… Какие мы, к черту, друзья, если не спросим откровенно: а не утратил ли ты чувство реальности? Не рановато ли возомнил себя командармом великой румынской индустрии? Один раз ты уже показал себя не с самой лучшей стороны. Мы этого не забыли и считаем своим долгом предупредить, чтобы в следующий раз ты на наше прощение не рассчитывал.

…Намек Штефана был понятен. После того бурного симпозиума по академии поползли слухи, потом дошло и до оргвыводов. Для начала каждого по очереди вызывали на партбюро и предъявляли обвинение в оппозиции линии партии. Дану сказали, что у него типичный мелкобуржуазный подход, что он с теми, кто «всегда против». Штефану припомнили весьма серьезный грех молодости: он был против переименования Союза коммунистической молодежи в Союз трудящейся молодежи. После каждого такого вызова на бюро они собирались вместе и рассказывали, у кого как прошло. Но вскоре им запретили обсуждать между собой эти проблемы «в неорганизованном порядке, который не ведет к осознанию и признанию ошибки». Поскольку ничего существенного партбюро не добилось, всем троим неожиданно предложили отчитаться на общем партийном собрании.

Аргументируя последними научными данными, Испас упорно отстаивал свою точку зрения. Штефан поддерживал его ссылками на недавние решения партии, цитировал Ленина. Каково же было их изумление, когда Павел поднялся и с пафосом объявил, что признает свои случайные заблуждения, обусловленные мелкобуржуазным влиянием, которому поддался даже он, потомственный пролетарий. Все больше распаляясь в самобичевании, он кончил тем, что потребовал для себя, представителя рабочей династии, самого сурового наказания и обещал «больше никогда не выпускать из рук знамя партии». Как ни странно, у собрания эта «исповедь» сочувствия не вызвала. В зале царила настороженная тишина. Тогда заместитель секретаря взял слово и решительно заявил, что там, где идет открытая полемика, нет речи о взысканиях, а вывод надо сделать такой: необходимо глубже изучать теорию марксизма-ленинизма, ибо имеется еще немало пробелов в нашей идеологической, теоретической и политической подготовке.

Однако секретарь, подводя итоги обсуждения, особо отметил «истинно пролетарскую самокритичную позицию товарища Павла Космы» и поддержал предложение своего заместителя обойтись в данном случае без взысканий.

В тот памятный вечер Штефан не вернулся в общежитие — ему было противно находиться в одной комнате с Павлом. Остался у Дана, и они проговорили до самого рассвета. Как выяснилось позже, Косма тоже не пришел ночевать в общежитие…

Намек на этот давний случай только еще больше распалил Павла.

— И до каких пор вы будете попрекать меня той историей? Это удар ниже пояса. Кстати, вы и тогда были не правы. А для меня партийная дисциплина прежде всего. Да-а… Похоже, я зря разоряюсь: свой приговор вы уже вынесли. Что ж, на здоровье!

Он встал, внезапно побледнел и, сощурив глаза, добавил:

— Никогда бы не поверил, что вы способны на такую низкую зависть!

Изумление их было настолько искренне, что Павлу стало стыдно, но он не сдался. Ушел не попрощавшись, в бессильной ненависти плотно сжав тонкие губы. Штефан и Дан остались вдвоем. Первым не выдержал мучительного молчания Дан.

— Ну и что ты об этом думаешь, Штефан?

— Что думаю? У меня такое ощущение, будто я присутствовал на похоронах. Что безвозвратно потерял дорогого и близкого мне человека. Или мы плохо знали его. Ведь Павел Косма не мыслит себя где-нибудь в серединке, не говоря уж о галерке. Он сызмальства сидел только в первом ряду. Что он тщеславен, я знал давно, но чтобы настолько, до помутнения мозгов!..

— Похоже, он действительно уверен, что на административной работе сможет наиболее полно проявить себя. В таком случае честолюбие здесь ни при чем.

— Не знаю… Во всяком случае, сегодня он высказал нам все без обиняков. А дальше покажет сама жизнь.

— А мы? Будем ждать сложа руки?

— Я этого не говорил. Но ты же видишь, он сейчас словно норовистая лошадь, сбежавшая из загона, никого к себе не подпускает. Попробуй обуздай.

Если они еще и разговаривали с Космой, то исключительно по делам службы, да и то лишь тогда, когда без этого просто нельзя было обойтись. И что удивительно: Испас и Попэ тоже стали встречаться реже. Мушкетерская тройка распалась. Вскоре Дан был послан сначала в Крайову, потом в Бухарест, где долгое время занимался исследованиями в области моторостроения. Опубликовал несколько работ, которые заинтересовали ученых и инженеров и вызвали поток дискуссий.

В отношении Штефана предсказание Космы тоже сбылось: он вскоре стал инструктором экономического отдела — сначала в муниципальном комитете партии, а затем в уездном. С напряженным ритмом партийной работы освоиться ему было нелегко. Все оказалось совсем не таким, как Штефан представлял себе раньше. Решения надо было принимать оперативно, то и дело возникали непредвиденные сложности, очередные вопросы выстраивались в длинные цепи, завязывались в сложные узлы экономических, социальных и человеческих проблем. И не дай бог что-нибудь при этом упустить. Штефан возвращался домой поздно вечером, вечно недовольный собой, неудовлетворенный сделанным за день. Не давала покоя мысль, что он незаметно утрачивает профессиональную квалификацию, приобретенную с таким трудом. А ведь он неплохой инженер, способный приносить реальную пользу.

Когда первым секретарем стал Виктор Догару, Штефан записался на прием. На одном дыхании выложил все, что его угнетало. Он еще ничего не знал о новом «первом», но с самого начала, когда особенно трудно найти нужные слова, Штефан вдруг почувствовал, что его слушают. Догару не перебивал, не поглядывал на часы, не барабанил пальцами по столу — подперев голову, внимательно смотрел на собеседника. «Ох и разделает же он меня под орех», — вдруг пронеслось в голове у Штефана. Но когда он умолк, «первый» глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и серьезно сказал:

— Я тебя понимаю. Тоска по родному заводу — через это довелось пройти и мне. До сих пор еще тоскую по своей шахте. Ничего, со временем привыкнешь. Ты очень точно уловил присущую нашей работе опасность пустого краснобайства, бюрократизма. Мы любим рассуждать о проверке теории практикой, а на деле частенько сами не прочь спрятаться за громкой фразой, отвернуться от немого, но убедительного языка фактов. Что я могу сказать? По призванию ты инженер. Но хороших инженеров у нас уже немало и скоро будет еще больше. А вот с партийным активом дела обстоят по-другому. В работе с людьми, дорогой мой товарищ, точность нужна инженерная. А какие масштабы! Ответственность какая! И выдерживают далеко не все: одни дряхлеют морально, другие выдыхаются, кое-кто деградирует, вкусив власти. К сожалению, есть еще в партаппарате люди случайные. Да ведь ты-то не из них. Иначе ты бы так не мучился. Честно скажу, много еще проблем предстоит нам решить. Величие задач, стоящих перед нами, обязывает каждого партийного работника стать настоящим профессионалом в своей области. И ты брось эту «ностальгию», засучивай рукава. Легких успехов и спокойной жизни не обещаю. Но, как я понимаю, ты их и не ищешь…

Редкие встречи Штефана и Дана превращались в настоящие праздники. Они регулярно писали друг другу, обменивались новостями, идеями, советовались. Когда Дан вернулся в родной город, супруги Попэ стали самыми желанными гостями в его доме, а маленького Петришора доамна[2] Испас баловала как могла. Воспоминаний о Косме друзья избегали. Тем временем Павел был назначен одним из директоров, а затем и генеральным директором завода «Энергия». Но странно: чем больше отдалялись Штефан и Дан от Павла, тем крепче становилась дружба Санды и Ольги…

— Алло, Косма слушает, — ответил хриплый, чужой голос. — Кто говорит?

— Это я, Штефан Попэ…

— Ты? Богатым будешь, не узнал. Да и не ждал твоего звонка.

— Мне надо с тобой поговорить, Павел.

— Ну, раз уж ты такой деловой, — настороженно усмехнулся Косма, — приходите завтра с Сандой.

— Завтра? — удивленно переспросил Штефан. — Но ведь завтра похороны вашего главного бухгалтера. Если я не ошибаюсь, Санда в комиссии от общественных организаций. А ты разве не придешь?

Последовала долгая пауза. На обоих концах провода мужчины выжидали. Потом Косма тяжело вздохнул — надо было что-то отвечать.

— Ни в коем случае. Речь идет о самоубийстве — факте, недостойном коммуниста. Тем более что причины еще не выяснены. Люди могут подумать, что я одобряю этот поступок. Нет, решительно нет! Кстати, в последние годы мы находились в отношениях, которые оставляли, так сказать, желать… Он стал невыносим. Эта старческая привычка брюзжать, поучать всех без разбора. И с законом у него было не все в порядке. Насколько мне известно, начато серьезное расследование, которое не ограничится одним только нашим заводом.

— А ты не в курсе дела?

— В детали я решил не влезать, а то еще скажут, что оказываю давление. Все-таки наш человек, с «Энергии», а заводом руковожу я, и за все несу личную ответственность тоже я.

— Верно! Но о причинах-то хотя бы догадываешься?

— Дошли кое-какие слухи. Но я не из тех, кто верит нашептываниям, подожду итогов расследования.

Штефан поколебался мгновение и, вспомнив совет первого секретаря, мягко, доверительно, стараясь не обидеть Павла, сказал:

— Понимаешь, какое дело, этим случаем поручили заниматься мне.

Косма помолчал, а когда заговорил, голос его был тусклым, разочарованным.

— М-да! Это другое дело. Ну что ж, где, когда и как ты хотел бы повидаться?

— Если ты не против, я мог бы зайти в понедельник утром на завод.

Косма закашлялся. Он никак не мог совладать с собой. Потом подчеркнуто иронично сказал:

— К вашим услугам, товарищ Попэ.

— Что с вами, товарищ Косма? — в том же тоне спросил Штефан. — Вы, генеральный директор крупного предприятия, член уездного комитета партии, — и вдруг к услугам какого-то рядового инструктора.

Косма нервно засмеялся.

— Ну ладно, ладно, дружище. Мы тоже на производстве не лыком шиты, понимаем кое-что.

— А именно?

— Что один наш старый друг скоро будет назначен заведующим экономическим отделом…

— Первый раз слышу, — жестко ответил Штефан, а сам подумал: «Откуда, черт возьми, прознали, ведь и решения-то еще нет! Беспроволочный телеграф, да и только!»

— Будет тебе, — продолжал тем временем Павел. — А если и в самом деле не знал, так тем лучше для тебя: новость врасплох не застанет, обдумаешь все хорошенько, а там, глядишь, и откажешься. Экономический отдел — это не шутка.

«Вот уж ты обрадуешься!» — пронеслось в голове Штефана. И он как ни в чем не бывало заключил:

— Ну, всего доброго, до понедельника.

Казалось, воскресенье не кончится никогда.

Санда убежала на завод еще затемно. Выпив свой кофе с молоком, Петришор безропотно засел за уроки. Заметив подозрительный взгляд отца, буркнул:

— Ничего я не натворил и никому не замасливаю глаза, как ты говоришь. Просто хочу потом поиграть с ребятами и сходить в кино. Ладно?

— Жаль, но я не смогу.

— А я тебя и не звал, — обиделся сын, глядя в сторону. — Это чтоб ты знал, где я буду. А то надоели мне всякие истории…

— На кого же ты меня бросаешь…

Мальчуган опешил, часто заморгал. Потом изобразил великую думу, в глазах вспыхнул лукавый огонек, и он покровительственным тоном произнес:

— Ну знаешь, уважаемый, ты уже не ребенок! Хватит цепляться за мамину юбку!

— Вот дьяволенок! — не выдержал Штефан.

Петришор просиял и уже своим обычным голосом закончил:

— Ладно, сам разберешься. Позвони дяде Дану, ты у него целую вечность не был.

А ведь и правда! Ай да сын! Взглянул на часы — почти десять.

— Алло, это ты, Штефан? — спросила доамна Испас. — Давненько ты к нам не заглядывал. Как не стыдно, право…

— Мое почтение, доамна Испас, и, пожалуйста, извините за ранний звонок. Если не возражаете, я хотел бы поговорить с Даном.

— Ну, разумеется, не с нами, стариками. А ведь вы с Сандой для нас все равно что родные… Ну да ладно, но только Дана нет.

Штефана осенило:

— Ах, да, ну конечно! Как же это я не сообразил: он на похоронах.

— Боже мой, какие похороны? — всполошилась женщина. — Что-нибудь случилось?

— Нет, нет! То есть да…

Доамна Испас взмолилась:

— Да не тяни же ты, милый, скажи скорее, что там произошло!

Штефан понял, что грустная весть еще не долетела до особняка.

— Умер главный бухгалтер Пэкурару. Санда сейчас тоже на заводе.

— Как умер? Так внезапно? Я только что просматривала газету, там ничего нет.

— Успокойтесь, доамна Испас, это жизнь… Одни рождаются, другие умирают. Ведь колесо жизни не остановишь.

Штефан услышал ее тяжелый вздох. Помолчав, она сказала:

— На заводе ты его не найдешь. Вот уже неделя, как он в Бухаресте, не то на коллоквиуме, не то на симпозиуме, не разберешь. Все по вашей энергетике. Дома его теперь редко застанешь…

Штефан вышел из своей комнаты и увидел, что Петришор уже стартует на улицу.

— Ну, ты даешь!

— Физкульт-привет! Не переживай, поиграем в другой раз.

— Вот спасибо-то! Ключ возьми.

— Ты будешь дома? А то мой ключ у мамы.

— Это еще что такое! Домашний арест?

— Ничего, надо и тебе немножко отдохнуть. И потом, где это написано, что только ты можешь командовать?

Не успел Штефан ответить, как сына и след простыл. Штефан взял письмо Пэкурару и стал внимательно, строчка за строчкой его изучать.