Корректировка

Глава 10

Прошло два часа, как я, давясь, проглотил все десять капсул. Все это время тоскливо слонялся по комнате, не зная чем себя занять. Посмотрел телек, послушал радио, поглазел в окошко, попил воды, повалялся на диване, весь извелся, но заставил себя дождаться момента, пока стрелка на часах переползет шестидесятую минуту. Тут же нацепил на нос очки.

Ничего не произошло. Разочарованию моему не было предела. Я снял ИКР, снова надел, зажмурился до кругов в глазах — безрезультатно. Может брак мне Жорж подсунул? Да не, просто надо еще подождать, не выстроился этот, как его, интерфейс. Но просто так ждать сил уже не было. Пойду, пройдусь, решил я, заодно позвоню Альбине.

Очки снимать не стал. Посмотрелся в зеркало: а ничего так, стильно выгляжу. Снял очки — пацан, пацаном. Снова надел — солидный молодой человек. Такому хочется доверять.

— Але-о-о, слушаю вас, — голос Альбины в трубке был томно-сладким как мед и лился так же медленно.

— Привет, Незабудка! — я решил, что представляться будет излишним.

Короткая пауза.

— А-а, Незнайка, привет-привет! Хорошо, что позвонил. Товар еще вчера разошелся, так что можешь приезжать.

— А у меня еще с собой есть… помнишь, мы вчера договаривались? Только вот паспорт так и не нашел… как же быть?

— Ладно, приезжай, — обнадежила она, — что-нибудь придумаем. Только, я через час на обед.

— Так может, вместе пообедаем, а Незабудка?

Она долго молчала, о чем-то раздумывая. Я уж решил: откажется. Но Альбина не отказалась.

— Хорошо-о, — протянула она своим медовым голосом, — тогда ровно в час возле магазина.

Окрыленный, я ломанулся из телефонной будки и чуть не свалился. Перед глазами замелькали цветные пятна и побежали строчки каких-то цифр и букв.

— Пожалуйста, подождите, — сказал голос где-то в мозгу, — идет настройка параметров интерфейса. Найдите точку опоры и не снимайте ИКР.

Я послушно прислонился к будке. Ура, заработало!

Некоторое время изображение прыгало, рябило и на секунду даже погасло, затем все прояснилось и… затемнилось как в обычных солнцезащитных очках.

— Оставить затемнение? — поинтересовался голос.

— Оставь, — милостиво разрешил я, солнце было очень ярким.

— Говорить необязательно, — сказал голос, — достаточно мысленного приказа.

В верхнем правом углу маячила надпись: 8 июня, 1972 года, 12:03, 28 °C, ветер: 1,7 м/с, атм: 765 мм рт. ст.

Огляделся по сторонам. Прикольно. Вернее, все как обычно, только идущие по тротуарам люди и едущие по проезжей части машины время от времени схватывались пунктирной рамкой со значениями скорости, а при взгляде на дома появлялись надписи с адресом и расстоянием до них.

— Оставить цифровое сопровождение объектов?

Я мысленно кивнул.

— Подсказка: зум включается после подачи соответствующей команды или при задержке взгляда на объекте более пяти секунд.

Я тут же воспользовался предложением, приблизив идущую метрах в ста впереди, девушку на расстояние вытянутой руки.

Слева побежала информация с ростом, весом и предполагаемым возрастом объекта наблюдения. Вот это да! Пока стоял, девушка была передо мной во всей красе, просвечивая загорелым телом сквозь легкое платьице, но как только двинулся с места, изображение стало полупрозрачным не мешая видеть дорогу.

Разумно, черт возьми! Интересно, куда напиханы все эти объективы, сканеры и лидары?

Поскольку делать все равно было нечего, до комиссионки я решил дойти пешком. Шел не торопясь, стараясь держаться в тени, по дороге пил квас и газировку, баловался с виртуальной картинкой, фотографировал все подряд и все авно пришел на десять минут раньше назначенного срока. Зашел в магазин, прошелся по торговому залу.

В отделе бытовой техники всегда толпа любопытных, праздно пялящихся на импортную технику: приемники, магнитофоны, проигрыватели.

Разнообразная музыка наслаивалась одна на другую, потенциальные покупатели опробовали и кассетную, и плёночную аппаратуру, проверяли транзисторные радиоприёмники. Вскоре я выбрался из толкучки, образовавшейся вокруг свежепривезенного магнитофона «Грюндиг». Там было что посмотреть и что послушать! Стереофония. Идеальное состояние элегантный дизайн. Солидный ящик.

Здесь же неподалеку, у окна, модные ребята, не смотря на жару, все в замше и коже с оглядкой торговали и менялись пластинками, кассетами, заграничными часами. Слышались реплики: «А-а, „Ситизен“! Круглые с музыкой и с двумя календарями… Лучше не брать… Морда у них красивая, а механизм — говно! Уж если брать, лучше „Сейко“». У другого окна толковали о новейших заграничных магнитофонах с «Долби-системой», о проигрывателях с алмазными иглами, о дефицитных «пластах». Слышались названия попсовых и рок-групп, имена солистов…

Видимо оценив мой прикид и независимую манеру держаться, ко мне подвалил бородатый детина в больших очках-каплях дымчатого стекла.

— Итальянский «хамелеон» нужен? Сейчас самый шик! За полтос отдам.

Я удивленно приостановился.

— Это который на тебе? Носи сам на здоровье польское сокровище! — с этими словами нацепил на нос свои броулайнеры, которые снял перед входом в магазин. Уважительно глянув на свое отражение в них, бородач молча испарился. Я пошел дальше, но вынужден был опять приостановиться, потому что лохматый субчик в джинсе подсунулся близко, сказал в никуда:

— «Мальборо», «Кент», «Кэмел» блоками интересует?

— Не курю, — спортсмен, — доверительно сообщил я ему. И тут увидел ее. Яркая, в красивом платье, на каблуках, она шла по торговому залу, вызывая острые приступы косоглазия у окружающих мужчин. Мне и самому кровь ударила в голову и в другое место.

Система приняла мой пристальный взгляд за приказ и немедля приблизила картинку.

«Отмечено немотивированное повышение давления и учащенное сердцебиение. Привести организм в норму?»

Ничего себе, немотивированное… приводи.

Словно холодной водой окатило, и я сразу успокоился.

Ну, красивая, это еще не повод терять голову.

Альбина, между тем, не узнав меня, прошла мимо. Разочарованный, я поспешил следом и уже на улице окликнул ее.

— Незнайка? — удивилась девушка. — Тебя в очках и не узнать… старше кажешься.

Я проблеял что-то про близорукость.

Мы обогнули магазин и углубились во дворы, где укрытая тенью тополей, в одиночестве коротала время Алина машина, зеленые «Жигули». Глядя в ее чистенькое прямоугольное рыльце, я почувствовал некую скованность и утрату куража. А девица-то и впрямь непростая — в такие годы и своя машина, да еще какая, в начале семидесятых настоящая круть!

Аля отперла замок и, отжав кнопку на двери напротив, пригласила:

— Садись.

Я послушно пробрался в салон.

Она завела двигатель и достала из сумочки деньги и квитанции. — Что будем с этим делать? Вещи до кассы не дошли. Я спросила Елену Николаевну. Она позвонила Геннадию, и он сказал, отдать деньги тебе… вот отдаю… за вычетом комиссионных. А квитанции… — девушка сделала характерное движение пальцами, я согласно кивнул, и она порвала исписанные листочки, сложила обрывки и порвала еще раз. Сунула клочки в пепельницу.

— Ты хотел что-то предложить?

Я со шпионским видом извлек из сумки пакет с кружевным бельем всех фасонов и оттенков. Думаю, ни одна советская женщина не смогла бы сохранить самообладание перед этим великолепием. Альбина не стала исключением — глаза у девушки загорелись, но деловитость при этом никуда не делась. Она быстро оглядела и ощупала всю кучу, но, когда добралась до чулок, не смогла сдержать восхищения.

— Ой, чулочки… какая прелесть!.. а как они держатся?

Я с готовностью объяснил, что никакого пояса не нужно, резинка прекрасно держит чулок на ноге и в доказательство предложил примерить.

Аля дернулась, было, но потом взяла себя в руки и вновь приобрела деловой вид.

— Беру все. По пятерке за штуку, могу сразу деньги отдать. Если дороже, придется подождать.

Я прикинул коэффициент — выходило где-то пятнадцать — нормально, и кивнул.

— Заметано!

Она бросила пакет на заднее сидение и, достав кошелек, отсчитала десять четвертных и пять червонцев. Как я успел заметить, в кошельке осталось, как минимум, еще столько же. Интересно, какая у нее зарплата, рублей сто пятьдесят?

— Есть хочется, сил нет! — пожаловалась девушка, убирая кошелек в сумку. — Утром проспала, и позавтракать не успела, в моем организме образовалась углеводная дыра.

— Я когда к тебе шел, в квартале отсюда столовку видел. Может туда?

Она сморщила носик.

— Мне там от одного запаха плохо станет, даже есть не надо. И за этим еще полчаса в очереди стоять?

Машина мягко тронулась.

— И куда мы? — поинтересовался я.

— Есть одно место, — туманно отвечала девушка. Она уверенно лавировала в узких проездах между домами, и я просто позволил себя везти. Никакого плана у меня не было, а была лишь одна, ни на чем не основанная уверенность в себе.

Мы выкатили на Проспект и помчались в сторону вокзала. Альбина вела машину спокойно, без суетливости, соблюдая все правила дорожного движения.

— Хорошо рулишь! — похвалил я. — Давно водишь?

— Второй год. Помню, первый раз как за руль села: боже думаю, сколько вокруг всего лишнего. И руль тебе и рычажки отовсюду торчат и педалей целых три. Это ж три руки и три ноги надо чтоб всем управлять. А потом ничего, привыкла.

— Наверное, ты прирожденная гонщица, — грубо польстил я.

Она скосила глаза, не придуриваюсь ли, но синий взгляд отразился от моего непроницаемо честного лица.

Мне нравилось ехать с ней рядом, поглядывая на точеный профиль, на обнаженные руки, сжимающие тугой руль, на краешек бедра, выглядывающий из-под слегка разошедшегося платья.

— Ты на мне дырку проглядишь, — усмехнулась Аля. — в кино что ли?

— Точно в кино! — вдохновился я. — А ты звезда французского синематографа! Так бы ехал и ехал, сутки, другие, третьи.

— А мы уже приехали, — парировала она и лихо подрулила к обочине перед… рестораном «Лесная сказка».

Опаньки. Я покрутил головой, ища в округе какие-нибудь более скромные заведения общественного питания, но девушка уже заглушила мотор и выскользнула из салона.

— Чего сидишь, как сосватанный? Пошли скорей. Цигель-цигель, Ай-лю-лю!

Путь в ресторан преграждала привычная табличка «Спецобслуживание», но завидев Альбину, к дверям уже несся непривычно бодрый швейцар, улыбаясь траченным жизнью лицом.

— Добро пожаловать, Альбина Львовна! Проходите молодой человек!

— Как здоровье, Борис Маркович? — поинтересовалась девушка мимоходом.

— Вашими молитвами Альбиночка Львовна, — лебезил нам в спину старик, — пыхчу помаленьку.

Надо ли говорить, что я был несколько удивлен подобной обходительностью прожженного ресторанного цербера, но чудеса и не думали заканчиваться. Войдя в зал, девушка уверенно направилась к столу у окна, за который мы и уселись, не обращая внимания на табличку «столик заказан». К нам тут же подскочила официантка и вместо того, чтобы отругать за самоуправство, окружила вниманием и заботой.

— Леночка, — сказала ей Аля, — принеси нам что-нибудь по-быстрому, а то у меня обеденный перерыв скоро заканчивается.

Официантка убежала, радостно улыбаясь.

По дневному времени, зал был полупуст, лишь обедало несколько проживавших в гостинице командировочных.

— Стесняюсь спросить, — сказал я, — чего это они так суетятся? Ты знаешь заклинание, превращающее работников советского общепита в ангелов?

— Нет, — отвечала Альбина, откинувшись на стуле и нетерпеливо покачивая ножкой, — просто мой папа, директор «Золотой долины».

Я тоже откинулся на спинку стула и тоже положил ногу на ногу.

Все чудесней и интереснее. Вот значит, что имел ввиду Генка, когда говорил о птичке высокого полета.

Безусловно, директор самого крутого в городе отеля относится к элите, как и его принцесса дочь. Интересно, почему она согласилась со мной пообедать? Понравился что ли? Непохоже. Видно, что девушка серьезная, к тому же старше меня на несколько лет. Полный кошелек денег, машина, наверняка и жилплощадь имеется.

Невеста завидная — с приданным. Мало того, что красавица, так еще и папаша капитан гостинично-торговой мафии. Наверняка и соответствующие женихи вокруг увиваются. На кой черт ей приблудный пацан? Охотница за приключениями или просто рассматривает меня как дополнительный канал поставки импортного шмотья?

«Вероятность продолжения знакомства с объектом, примерно, сорок процентов, — влез давно молчавший ИКР, — для повышения вероятности, целесообразно включить контроль параметров объекта».

В общем, не знаю, зачем я ей, но она для меня просто подарок судьбы и так просто из своих шаловливых ручонок я крутую девочку не выпущу.

Включай!

Фигура девушки тут же расцветилась контрольными точками: глаза, губы, шейная артерия, грудь, кисти рук. От них тянулись стрелочки к циферкам частоты пульса, дыхания, давления. Сбоку поползла амплитуда голоса, под ней характеристика эмоционального состояния. Впечатляющее зрелище, конечно зрелище, но ведь у нас свидание, а не допрос вражеского разведчика. «Убери картинку, отвлекает. Сообщай словами, типа: „тепло — холодно“».

— Чего молчишь, Незнайка? — возмутилась Альбина. — Не видишь, дама заскучала? Давай, удиви меня чем-нибудь.

— Я — Бэтмен, — буркнул я.

— Чего-о?

— Удивилась?

— Пока нет. А кто это?

— Человек — летучая мышь. У меня есть шапочка с резиновыми ушами, черный плащ, летающий автомобиль и я борюсь со злом в виде говорящего пингвина.

Она глянула своим синим рентгеном на меня и одновременно сквозь меня. Интересное, я вам скажу, ощущение.

— А ты случайно не трепло?

— Ни в коем случае! И вот тому подтверждение, — я достал из сумки солнцезащитные очки в подарочной упаковке. — Обещал, получите.

— Это мне?

Я игнорировал этот извечный женский вопрос — бессмысленный и беспощадный. Но Аля и не ждала ответа, торопливо, но аккуратно раскрепляя красочную картонку. Раскрепив, восхищенно покрутила пластмассово-стеклянное чудо в тонких пальцах, затем нацепила очки на нос и, достав зеркальце, стала разглядывая себя с разных сторон, смешно при этом оттопыривая губки.

— Как вам идет, Альбина Львовна! — искренне воскликнула принесшая нам солянку Леночка. — Тоже такие хочу!

— Обойдешься, — буркнула Аля и повернулась ко мне. — Сколько?

— Просто кинозвезда! — важно подтвердил я.

— Цену набиваешь?

— Обижаете, мадмуазель! — возмутился я. — Примите в дар, так сказать, от чистого сердца! В знак моего восхищения вашей красотой и все такое прочее…

Она глянула на меня с некоторым удивлением, но ломаться не стала, а просто сложила очки и убрала в сумочку.

ИКР тут же сообщил о повышении моих шансов до шестидесяти процентов.

Весь недолгий обед я развивал инициативу по продолжению знакомства, шутил и хохмил, следя за ее эмоциями, чтоб не переборщить и не перешагнуть ту линию, за которой бодрый не по делу собеседник начинает надоедать.

Скажу честно, без помощи умной машины, ухаживание, скорей всего закончилось бы там, где и началось. Видимая реакция Альбины на мой треп была нулевой. Там, где другая бы уже скисла от смеха, эта «царевна Несмеяна» помалкивала и разглядывала меня взглядом орнитолога, обнаружившего новый вид говорящего скворца, то есть с интересом, но каким-то натуралистическим. Если б не ИКР, зорко отслеживающий невидимые глазу реакции контрагента, я бы давно сдулся и потерял волю к победе.

— А ты забавный, — наконец, сказала она, отставляя чашку с недопитым кофе, и непонятно было, то ли это комплимент, то ли констатация факта. Зато понятно, что обед закончен.

— Счет, пожалуйста! — окликнул я официантку и удостоился недоуменного ответного взгляда.

— Какой еще счет? — сказала Альбина, поднимаясь из-за стола, — пошли уже.

Мы вышли из ресторана. Девушка села в машину, меня с собой не позвала, и я понял, что настало время дежурного вопроса.

— А что ты делаешь сегодня вечером?

— Сегодня вечером, я иду на балет.

— Куда? — мне показалось, что я ослышался.

— На балет, — подтвердила она насмешливым тоном, — думал, баба-торгашка только о шмотках может думать? А у нас Кировский театр на гастролях, ты не знал?

Бормоча, что-то вроде, знал, конечно, только забыл и сами-то мы не местные, ну раз так, тогда я позвоню как-нибудь, и стал потихоньку отступать от машины, как вдруг она спросила:

— Хочешь пойти со мной?

— Хочу! — без раздумий согласился я.

— Даже не спрашиваешь, что идет?

— С тобой на что угодно! Хоть на «Ивана Сусанина».

— Забавный, — повторила она. — Тогда в шесть тридцать возле главного входа.

Очень интересная вырисовывалась ситуация: жизнь моя умножилась на два. Я проводил день в прошлом, потом возвращался в настоящее, ночевал, и еще раз проживал тот же самый день. От этого образовалась куча свободного времени, и я не знал, куда ее деть.

Вот и сейчас надо было чем-то занять четыре с половиной часа, и я решил зайти в гости к Генке.

Дверь, как всегда, открыла бабушка. Выяснилось, что оглоед прошлялся где-то всю ночь, явился под утро, до сих пор дрыхнет, и нет на него ни дна, ни покрышки. Тут и Генка выполз из своей комнаты — хмурый, заросший и с похмелья. На лбу запеклась кровью свежая ссадина. Сразу напал на меня с упреками: куда, мол, я вчера запропастился? Они, дескать, все гаражи облазили, обыскали и так по-свински друзья не поступают!

Я раскаялся, мол, не знаю, как так вышло, и в качестве компенсации за потраченные нервы предложил выпить пива. Генка сразу расцвел и, велев обождать пару минут, понесся умываться.

Ему и впрямь хватило пары минут.

— Куды опять поперси? — неприязненно спросила бабуля.

— Воздухом подышать, ба.

— Знаю я твой воздух, выродок царя небесного! К отцу, когда пойдешь?

— Да у них сейчас, тихий час, — крикнул ей Генка, таща меня за рукав к двери. — Вот закончится, тогда и пойду…

— Совсем старая с ума спятила, — рассказывал мне Генка, по дороге в магазин, — варит и варит этот суп… отец ругается, не носи ты мне его больше, видеть, говорит, его уже не могу… а ей разве объяснишь? А еще к войне с Америкой начала готовиться: сундук завела под кроватью, а там макароны, соль и спички.

Пиво «Российское» было почти без градусов и теплое, как моча, но Леха пил его с видимым удовольствием.

— Нажрались вчера, — объяснил он, — самогонкой догонялись. Когда на сейшн ехали, решили запастись, в деревню зарулили по дороге, там бабка-самогонщица всю округу снабжает. А у нас всех приме́т ее халупы, что она с краю и перекосоебленная. Ну и подъезжаем к самому кривому дому, Толян давай орать: бабка, мол, самогонку гони скорей, некогда нам.

Тут какая-то харя в окно вылезла. Пиздуйте, грит, отсюда по-добру, по-здорову. А нам в темноте не видно, думали, это бабка спросонья в расклад не въехала. Ну, дальше орем: давай старая нам самогонку, а то раскатаем твою халупу на бревнышки. Тут из окошка высовывается двустволка и хуяк по нам дуплетом. Хорошо, что дробь была мелкая — стекло не разбилось, а только трещинами пошло. Понял, да? Тут во мне взыграло! Меня, моряка Северного флота вонючей берданкой пугать? Ору Толяну: «Полундра! Боевая, блять, тревога! Корабль к бою и походу приготовить! Врагу не сдается наш гордый Варяг! Вали, на хер, ворота!»

Толян отъехал, и как даст передком (у «запора» мотор-то сзади), штакетник повалил, и давай по огороду ездить, как танк по окопам — будут знать, как по людя́м стрелять. Только я, пока мы по грядкам прыгали, лбом об какую-то железяку звезданулся, они там, в «запоре» отовсюду торчат. А так, классно скатались, и музон на сейшене забойный был, зря с нами не поехал.

А сегодня в гаражах концерт будет! Толян свою группу собрал — залабают нам хард на всю катушку! Пошли?

— Извини Геша, сегодня никак не могу — дела.

Генка заметно огорчился, а когда узнал, что за дела, огорчился еще больше.

— Блин, Феля, я же тебя просил: не связываться с этой Зотовой! Вокруг неё знаешь, какие хмыри вьются? Яша тот же! Он у папашки ейного на доверии. Тот вообще деловой. Если узнает, что она с каким-то залетным хмырем гуляет, мало не покажется! У него бандюки прикормлены. Будет тебе мерехлюндия! Еще в ресторан с ней поперся.

— Я-то откуда знал?

— Так слушать надо, что умные люди говорят! Не ходи больше к ней, шмотье куда-нибудь в другое место толкнем.

— Ну, щас, ага! Румынские гусары от женщин не бегут! Да и что у нас с ней было-то? Так деловой ланч. Ну, прогуляюсь еще вечерком на балет, подниму культурный уровень, подумаешь, делов…

— Смотри Феля, хлебнешь ты с ней!

— Ладно, лучше ты пиво хлебай и пошли. Кстати, Геша, отца твоего, чем лечат?

— Чем, чем… диетой, сука, в основном!

— Может какого-нибудь импортного лекарства подогнать?

— А что есть возможность?

— Придумаем, что-нибудь.

На прощание Генка начал мяться и что-то невнятно мычать. Я понял, что его финансы поют романсы и без лишних слов сунул червонец. Генка расцвел и побежал в магазин, затариваться на сейшн.

Расставшись с другом, я зашел в гастроном, и приобрел еще пару бутылок марочного коньяка для Петра Годнова. Когда еще будут выигрыши на тотализаторе, и будут ли, а тут все-таки верная копейка.

Отвез коньяк домой и отправился в театр.

Последний час я тупо слонялся по парку, размышляя о Генкиных словах. С одной стороны, могло показаться, что друг детства мой нагнетает из зависти, но с другой, картина складывалась правдоподобная: даже если не брать в расчет ревнивого ухажёра, девчонка упакованная, при деловом папаше, и папаша этот самый вряд ли примет как данность её мезальянс со студентом-голодранцем. Так что, слиться, что ли? Взять и уйти?

И тут появилась Альбина. В легком белом платье, вся такая воздушная, как писал поэт: «к поцелуям зовущая». Дурные мысли разом вылетели у меня из головы.

В кассовом зале Обнорского театра оперы и балета толклась большая очередь хорошо и не очень хорошо одетых людей, тщетно пытающихся приобщиться к высокому искусству классического балета. В окошко к администратору змеилась очередь потоньше. Аля уверенно прошла мимо к совсем маленькому окошку без всякой надписи и уверенно постучала в занавешенное изнутри стекло. Оттуда, кто-то выглянул на секунду и мы, без лишних слов, отправились к огромным входным дверям. Нас там уже ждал напомаженный мужик во фраке, как я понял — администратор.

— Здравствуйте, Альбина Львовна! — пробасил он любезным тоном, — Вот пожалуйте контрамарочки, вам и кавалеру вашему!

На балете я был один раз, в детстве. Всем классом нас возили, кажется, на «Щелкунчик». Ничего из него не помню, потому что большую часть времени мы с Генкой играли в «Чу» между сиденьями. Зато помню, что выиграл у него тогда пятьдесят копеек. Генка очень расстроился и даже хотел дать мне по шее, но потом мы помирились, а на эти пятьдесят копеек купили две пирожных «картошка» и у нас еще остались два трояка на газировку из автомата.

Объяснив, что в ложе, к сожалению, все места сегодня заняты, набриолиненный администратор усадил нас во втором ряду.

Погас свет, я слегка прижался плечом к плечику Альбины, вдохнул запах ее волос и приготовился приобщаться к искусству.

Проникнуться не удалось. Все первое отделение, я никак не мог понять, кто все эти люди в обтягивающих трико и кукольных пачках и чего они суетятся, кидаются друг другом и вертятся на одной ножке как гироскоп. Балерины, несмотря на грациозность, напоминали самоходных фарфоровых куколок и не вызывали никакого вожделения. Не добавлял желания и лошадиный стук пуантов, доносящийся до нашего ряда. Па-де-де, фуэте, дивертисмент, блять, на пуантах…

Отчаянно скучая, я коротал время разглядывая нежный профиль своей соседки, таращащей глазки в сторону сцены, и размышляя, как славно было бы поцеловать ее оттопыренные губки. Она, наконец, почувствовала этот взгляд и, не оборачиваясь, крутнула ладошкой — туда, мол, смотри. От этого жеста мне стало тоскливо и захотелось немедленно выпить.

Тут, слава богу, объявили антракт.

Радуясь ему как манне небесной, я повлек Альбину в сторону буфета, где приобрел себе бутерброд с колбасой и сто пятьдесят коньяку, а ей пирожное с кремом и бокал «Советского» шампанского.

Мы чокнулись бокалами.

— За советское искусство, самое искусственное из искусств! — провозгласил я тост.

— Как тебе балет? — поинтересовалась Аля.

— Вживаюсь в феерию, — пожал я плечами, жуя бутерброд, — проникаюсь гармонией, понемногу становлюсь заядлым балетоманом.

— Ну-ну, — сказала она.

Такой у нас состоялся разговор, да и антракт быстро закончился.

По счастью второе отделение оказалось короче первого. Да к слову сказать, под действием коньячных паров, к концу спектакля я ощутил нечто вроде удовольствия от созерцания, творящегося на сцене. Хотя возможно, то была радость от завершения пытки балетом.