Корректировка

Глава 23

По адресу, указанному в записке, располагалось фотоателье с незатейливым названием «Фотоателье». В табличке на двери указывалось время работы с 11 до 18. На часах было сорок минут восьмого, но я уверено нажал кнопку звонка. Трезвонил пару минут с перерывами и это возымело действо. Зашаркали шаги и дверь приоткрылась.

— Чо надо? — неприязненно спросил небритый тип подозрительной наружности. — Закрыты!

— Я от Миши, — представился я.

— Так бы сразу и сказал, — тон типа́ сменился на любезный. — Милости просим. Ты Гриня?

— Гриня, Гриня. А ты Витек?

— Кому Витек, а кому Виктор Павлович! Пошли, щелкну тебя на фото.

Мы прошли в павильон, он включил свет и усадил меня на стул перед здоровенным ящиком с объективом, сам встал за ним и накрыл голову пыльной черной тряпкой.

— Голову чуть левее! Замер, птичка! Все, приходи завтра в это же время.

— Так быстро? — удивился я.

— А чего тянуть, дело налажено. Стой, как тебя записать-то?

— Э-э… — я на секунду задумался. — Григорий Орлов… Григорьевич.

— Может сразу Потемкин? — саркастически усмехнулся фотограф, проявив похвальное знание исторических персонажей. Ладно, Орлов, так Орлов, мне без разницы, хоть Кукушкин. Дату рождения, какую написать?

Немного подумав, я решил, что самая лучшая ложь, это полуправда и прибавил себе пару лет.

Вечером в баре играл магнитофон. Жались друг к другу местные влюбленные парочки, грустили транзитники, какая-то компания что-то отмечала. Фактически, это была такая лайт-версия ресторана, где можно выпить после закрытия магазинов и скудно, но дорого закусить.

Время было одиннадцатый час, я сидел за барной стойкой попивал коньяк и наблюдал за Зоей в ожидании окончания смены.

Она, кстати, наливала мне из отдельной бутылки.

— Те «Старкой» бодяжат, — непонятно пояснила на мое удивление, — Ну, «Старка» по цвету, как коньяк, а стоит в два раза дешевле.

Она уже изрядно замученная к концу смены, пыталась вразумить пьяного клиента желавшего продолжения банкета.

— Слушай парень, я тебе человеческим языком объясняю, через полчаса бар закрывается, ступай домой!

— Еще сто грамм коньяка! — требовал выпивоха.

— Хватит с тебя! И так уже лыка не вяжешь!

— Вот ты, красивая девушка… чо такая злая? Я тебе как девушке официально заявляю, я еще недобрал! — он с силой стукнул бокалом по стойке.

— А ну, выметайся немедленно! — повысила голос Зоя. — А то сейчас дядю Сережу кликну!

Дядя Сережа, могучий мужчина из бывших борцов, числился в баре подсобным рабочим на полставки. А на самом деле выполнял роль вышибалы. По вечерам он сидел за служебным столиком, потягивая минералку, время от времени оглядывая орлиным взором посетителей — не бузит ли кто. С бузотерами разговор был коротким, разом выставлялись взашей.

Угроза проняла пьяницу.

Не надо Сережу… — он полез за кошельком и шлепнул на стойку пятерку, — Лапушка, — проникновенно попросил он Зою, — еще писят и испаряюсь… сдачи не надо.

Хмыкнув, Зоя плеснула гуляке полсоточку, небрежно смахнув бумажку в кассу. Он опрокинул коньяк в рот, и тяжело сполз с высокого барного табурета.

— А ведь, наверное, семья есть, — укоризненно сказала Зоя, глядя ему вслед. — А он тут нахрюкивается.

Она обращалась ко мне, но клиент услышал и обернулся.

— У меня все есть, как у людей, — жена, дети, собака и кот-кастрат.

Зоя иронично усмехнулась.

— Кот у него… Домой-то сам дойдешь?

— Женщина, ты меня обижаешь! Я трезв, как стеклышко!

— Ага, вижу… остекленевший!

Поздним вечером, когда в баре уже шла уборка, мы с Зоей вышли в зал ожидания.

— Попробуем тебя устроить в подменный вагон… ну это купешки, когда линейный состав бракуют — подменяют. Чем тебе не отель? Жди здесь, карауль сумки, пойду поговорю с проводницами.

Вернулась она минут через пятнадцать с сумрачным видом.

— И что? — спросил я.

— Да что, что… проводники не дураки, шныряют по вокзалу бездомную публику на ночлег устраивают… рубль за ночь, считай полтос заработка. Все места заняты! Раньше надо было… а когда раньше, я работала…

— Зай… — сказал я застенчиво, — а может к тебе? Обещаю, приставать не буду, просто переночевать.

Она смотрела на меня долго. Ну, как долго — секунд двадцать. И сказала:

— Ладно. Поехали.

— А куда идем? — запоздало поинтересовался я, когда мы вышли на остановку общественного транспорта.

— Дежурный автобус, — пояснила Зоя. — Одиннадцать пятнадцать.

— Смеёшься? Пошли на площадь — такси возьмём.

— Такси к нам не ездят — глушь.

— Поедут, куда денутся! Три счетчика дам и поедут. Идем.

Она глянула на меня с уважением.

— Пошли.

Такси бодро катило по пригородному шоссе.

— А ты с кем живешь? — наконец додумался поинтересоваться я.

— С дочкой. Она сейчас в пионерлагере. И сестрой — она в рейсе. Домик от родителей остался. А муж свалил на север зарабатывать и с концом. Так мы и живем с Элькой. Эльвира — дочь моя.

— А родители?

— Умерли, — вздохнула девушка. — Сперва отец — он же фронтовик… капитан, батальонная разведка, как в песне: от Москвы до Берлина по трупам фашистским шагал… Ранения, контузии, то-се. В итоге осколок в сердце сдвинулся и все, а потом мама от рака мозга сгорела за полгода.

Я скроил сочувственную рожу.

— Дело давнее, — отмахнулась Зоя, — семь лет прошло — Эльке тогда год был.

— Подожди… а сколько тебе лет? Извини, конечно…

— А сколько дашь? — кокетливо прищурилась девушка.

— Я думал, лет двадцать четыре — двадцать пять. А тут оказывается, ребенку уже восемь.

— Двадцать девять.

— Вообще бы не дал! — сказал я почти честно, вызвав у неё горделивую улыбку.

— А тебе сколько?

— Двадцать пять, — не раздумывая соврал я, чтоб не пробуждать женских комплексов.

— Наша семья вся железнодорожники, — рассказывала Зоя. — Отец машинистом был, мама по станции дежурила, сестра — проводница. Я тоже проводницей сперва была, пока Элька не родилась — с малым ребенком не наездишься. Вот и перешла в пищевой комплекс! Правее, — скомандовала Зоя таксисту, — мы свернули с шоссе, проехали пару сотен метров по грунтовке.

— Приехали, — объявила она.

Я удивился — железная дорога. Буквально рядом чернел в сумерках домик.

— Этот твой, что ли?

— Ага.

Домик был неказистый из шпального бруса. Такие дома для железнодорожников строили вскоре после войны. И похоже, что с той поры его ни разу не ремонтировали. Сбоку к нему лепилась маленькая банька. Неухоженный огород был обнесен покосившимся штакетником, а под окнами росли чахлые цветочки.

По путям, лязгая на стыках, потянулся товарный состав — вагоны, цистерны, платформы с углем и гравием…

— Как вы тут только спите под такой шум? — вырвалось у меня.

— Привычка. Наоборот, я теперь в тишине уснуть не могу. Кто на железной дороге работают, в основном возле нее и живут. Эта территория вдоль рельсов называется «полоса отчуждения».

— Полоса отчуждения… — повторил я за ней. — Звучит угрожающе.

Несмотря на убогий внешний вид дома, внутри оказалось чистенько и довольно уютно. В двух комнатах и кухне имелось все, что обязано было быть в наличие у советской семьи начала семидесятых. Роскошная хрустальная люстра в зале, мебель из стран народной демократии, хрусталь за стеклами, ковры на стенах, телевизор и проигрыватель, финская мойка на кухне.

Это Маринка, сестра — дала пояснение Зоя на мой удивленный взгляд, — проводники прилично зарабатывают, особенно на южных направлениях. Но скоро, и я начну…

Мылись мы по очереди в летнем душе во дворе. Вода в железном баке нагрелась на солнце за день и была почти горячей.

Потом минут двадцать посидели на кухне, обсыхая. Всухомятку пожевали колбасы и сыра. Я предложил выпить прихваченного в баре коньяку, но Зоя отказалась, сказав, что валится с ног и засыпает на ходу. Наскоро постелила мне в маленькой комнате на кровати сестры и ушла спать в зал.

Не успел я прилечь, как тут же нарисовалась Ева.

— Спокойной ночи пришла пожелать.

— Спасибо, и тебе.

— А мне что день, что ночь… я ж флуктуация мирового эфира. А что же ты один прозябаешь, тебе же это несвойственно?

— Мы с Зоей уговаривались: она меня пускает переночевать, я к ней не пристаю.

— Глупыш, — вздохнула фея, — она прямо сейчас ждет, чтоб ты к ней пристал. Но с другой стороны… ни к чему действовать второпях, то, чему суждено быть, то случиться… спи.

И я уснул. Даже ползающие туда-сюда составы не смогли мне помешать.

Проснулась Зоя в девять утра. Вот так всегда, даешь себе зарок — отоспаться в выходной и что ты будешь делать — девять часов и сна ни в одном глазу.

Она сладко потянулась, вспоминая вчерашний вечер и настроение сразу испортилось — он ей пренебрёг. Даже не попытался, а она так ждала — прислушивалась к шорохам из соседней комнаты, представляла, как они… как сейчас… как она… и в результате услышала легкий храп.

Зоя спрыгнула с постели и подошла к зеркалу. Лицо заспанное и немножко припухшее, но это её даже красит. Она задрала ночную рубашку по самое не могу, разглядывая себя… ну ведь все же на месте. Грудь не висит, живот плоский, талия в наличии, бедра без целлюлита…

Сзади кашлянули.

Она рывком натянула ночнушку на попу и оглянулась.

— Цирцея! — воскликнул Феликс. — Медея! Я отравлен твоей красотой!

— Дурак! — сказала Зоя почти ласково.

Эта первоначальная неловкость нас сблизила. Когда увидел многое, скрывать меньшее смысла больше нет, и Зоя щеголяла передо мной в короткой ночнушке, периодически вызывая приливы крови в паху и становление моей флейты «на караул». Я старательно пытался не пялиться на её округлые, очень женские формы. Внутренне я понимал, что мы хотим одного и того же, но что-то сдерживало, чтоб сделать первый шаг — ощущал, что преждевременное примитивное спаривание станет холостым выстрелом.

Мы пили чай с печеньками в маленькой кухне, где над столом висело фото Зоиной дочки, светленькой конопатой девчушки. Зоя, что-то рассказывала о себе, я рассеянно слушал, время от времени вставляя междометия и кивая, чтоб показать заинтересованность к теме. Потом встал вопрос, что делать дальше. У неё был выходной, я тоже свободен до вечера.

Романтично вздыхать — женский козырь, а мужчина должен владеть инициативой. Предложил ей посетить кафе. Она молниеносно согласилась — официантке стать посетительницей — бальзам на душу.

Проявив сообразительность, Зоя предложила посетить кафе «Емелина уха» рядом в «Речпорту». Открытая веранда, вид на реку и все такое.

Такси в этой глуши было не поймать, поэтому передислоцироваться нам помог автобус номер восемь.

По утреннему времени посетителей почти не было. Я заказал ей шампанского, себе сто пятьдесят коньяку. Для сопровождения два мясных ассорти и несколько сыра.

Согласен, пить с утра непедагогично, но в данном случае (я это чувствовал подкоркой), цель оправдывала средство.

Первый тост за провидение, что послало сие наваждение. О, Зая! Второй, поинтимнее, за приятное будущее. После третьего, перешел к прозе: изложив личную позитивную жизненную позицию:

— В жизни все должно быть, Зоя! И быть все должно не иначе, как прекрасно! Но прожить ее надо так, как подсказывает чистое сердце! То есть любить ближнего. Кто к тебе сейчас ближе всех — того и люби! И не как-нибудь, а так, чтобы не было мучительно больно!

Зоя молча соглашалась с моей пургой, а я смотрел на неё и отмечал, что с каждой выпитой мной рюмкой коньяка она становилась краше и менялась внешне. Высокие скулы заострялись, придавая лицу надменность и благородство, в лисьем разрезе глаз мерцало задумчивое спокойствие.

Она спросила про мою жизнь. Я в течении десяти минут старательно врал, а она старательно делала вид, что верит и соблазнительно млела. Когда коньяк закончился, я было начал думать, что дальше, но Зоя меня опередила, сказав, что на «Речпорту» есть лодочная станция. Можно взять лодку в прокат и покататься… такая погода!

Это предложение вызвало во мне нехилый энтузиазм — эк жыж.

Расплатившись по счету и захватив бутылочку портвейна «Ливадия», я повлек Зою в экзотическое путешествие.

Мы шли молча и скоро, будто по делу, хотя оба знали цель. И это возбуждало.

День был будничный и пляж пустовал, не считая стайки ребятишек.

— Мне пожалуйста судно, часика на два-три, — сообщил я лодочнику, небритому мужику неопределенных лет и абстинентного вида, что восседал в будке у входа на пляж и грыз семечки.

— Какую лодку будете брать? — измученным голосом отреагировал тот, не делая попыток встать.

Я понял, нужна дополнительная стимуляция трудовой деятельности.

— Желательно без пробоин, — и выудив из заднего кармана джинсов портмоне извлек оттуда червонец. — Можно без сдачи, но побыстрее.

Сказать, что лодочник оживился, значит, ничего не сказать.

— Лодочку я бы вам посоветовал взять пластиковую. Последнее слово техники. Они намного легче, чем деревянные и ходче. Сил меньше потеряете на греблю, на другое, в рифму, больше останется.

Он похабно хохотнул, с пониманием глянув на мою спутницу, выбрался из будки и поманил меня за собой.

— Пойдем, весла выдам.

Я передал бутылку Зое и отправился за старым сатиром.

— Вот эти бери — самые легкие, — указал он мне на пару весел и хохотнул еще похабней.

Чему он так радуется? Складывалось впечатление, будто это он, в компании красивой девушки, отправляется на прогулку в тихую заводь, где трещат кузнечики и аромат полевых цветов дурманит голову.

Хотелось сказать: «Я убью тебя, лодочник!»

Хотя, нет, конечно, радость его куда более прозаична — едва мы отчалим, закроет он свою будку, метнется кабанчиком в ближайшее сельпо и прихватит там себе подружку — заветную сорокоградусную поллитровку и сольются они в любовном экстазе.

Мы отплывали от деревянного причала под крики ребятишек и отеческие с подвохом, взгляды лодочника. Зоя сидела на корме, баюкая бутылку «Ливадии». Ветерок, гулял под подолом ее легкого платья, изредка открывая мне соблазнительную глубину между белоснежных ляжек.

Я размашисто греб, от нечего делать, таращась по сторонам. По обеим берегам тянулись великолепные заливные луга. Руки мои были заняты, оставалось трепать языком.

— Куда мы плывем? — спросил я.

Она ответила не сразу. Выдержала паузу, за которую распустила волосы и встряхнула головой, давая локонам расправиться.

Зоя смотрела на Феликса и чувствовала горячие токи. Возникнув в глубине тела, они крепчали, приливали волной к голове, туманили взгляд. Она кашлянула, пытаясь справиться со сбившимся дыханием.

— Недалеко, есть одна бухточка… Детьми, я с двоюродным братом и другими пацанами, брали у деда лодку и отправлялись в путешествие по заводям и протокам. Купались, ловили молодых щучек петлями. Знаешь, как это?

— Нет.

— Просто. Из самой тонкой струны делается затягивающаяся петля. Свободный конец наматывается на тростинку… Щучата в заводях охотятся на головастиков и мелких тритонов. Караулят их, ждут неподвижно. Пацаны осторожно, заводят на него петлю, резко дергают и щучонок в лодке. Петлю ослабишь, а зубастика в калошу, чтобы по лодке не прыгал. Если цапнет за ногу, мало не покажется. Наловим с полведерка и на берег уху варить. Варила я всегда… я одна там девчонка была. Вкуснотища!

Лодка ткнулась в песок. Я спрыгнул в воду и вытянул нос лодки на мелководье. Призывно протянул руки. Зоя поднялась с кормы и неловко покачиваясь, пошла ко мне — в одной руке «Ливадия», в другой босоножки.

Ухватил её под попу (ахнула) и понес на поляну. Пока нес, все и случилось. Я ощутил, что её тело горячее и дрожит. В голове, словно разорвалась граната. Бутылка с босоножками упали на землю. Она, обхватив меня за шею, притянула к себе. Глаза ее опрокинулись, рот раскрылся. Мы налетели губами, стукнулись зубами, сплелись языками. Некоторое время так и сосались, потом я установил её на землю, основательно, как Останкинскую телебашню и одним движением сдернул с плеч платье. Перед глазами запрыгали крупные круглые груди с маленькими коричневыми сосками. Сладострастно в них уткнувшись, обмусолил по очереди, чувствуя, как они послушно твердеют. Потом ладонь моя, скользнув по бархатному животику, проникла под резинку трусов, пробралась сквозь поросль светлых курчавых волосиков к заветной цели. От энергичного петинга девушка сомлела, у ней подкосились ноги, я подхватил и уложил в траву.

Она призывно развела бедра, застонала от болезненного нетерпения. Не заставляя себя упрашивать, стянул с неё последнюю деталь одежды, содрал с себя штаны вместе с трусами, и по-кавалеристски стремительно вторгся во влажную глубину. Зоя вскрикнула от неожиданности, но уже в следующий миг, закинув пятки мне на задницу, стала энергично двигаться навстречу.

Наше состояние было сродни бесноватости. Не могу сказать, сколько это длилось, может пять минут, а может двадцать.

Мы смяли вокруг себя всю траву и цветы. Мои колени и локти, а её спина и попа стали зелеными от сока сломанных стеблей. Наконец, Зою проняло и она, издав серию болезненных ахов и стонов, вдруг забилась, задергалась подо мной, как припадочная, хрипло завывая, словно дикая кошка. Я вцепился в неё мертвой хваткой, прижимая к себе и мы кончили вместе. Побарахтавшись еще пару минут, замерли, отходя от случившегося приступа эротомании.

Через некоторое время прорезалась реальность, до меня стали долетать звуки: жужжание насекомых, щебет птиц, кваканье и всплески речных обитателей.

Я отстранился и сел на колени, чтоб рассмотреть свою неожиданную любовницу. Зоя лежала с закрытыми глазами, расслабленно раскинув руки, раздвинув, согнутые в коленях ноги. Она все еще вздрагивала от сладких судорог, пробегавших по телу, её бесстыдно раскрытая вагина, при этом пульсировала, источая перламутровую влагу.

Это выглядело так эротично, что я опять улегся на неё, запустил пальцы в разметавшиеся волосы, поцеловал запекшиеся губы, шею, грудь. И тут она распахнула глаза. В её взгляде было столько вожделения, что у меня немедленно встал и все повторилось. На этот раз без суеты, с чувством с толком. А потом потроилось… а потом… в общем, Зоя не успокоилась, пока не выжала меня до капли.

Убедившись, что в качестве любовника, я в ближайшее время бесполезен, она встала, сладко потянулась, переступила через наши вещи, и шагнув на край берега, нырнула в заводь. Я, после минутного раздумья, последовал её примеру.

Вода была горячая, как у Зои между ног. Я опускался все глубже и глубже. От меня порскали мальки и головастики. Я достиг дна, распугав раков. Мне хотелось остаться в тепле и покое и хотя бы на время затаиться. Но я знал, что коварная судьба, подстерегает нас повсюду, и на всей земле нет уголка, где не всегда есть место подвигу.

«Ливадию» мы так и не выпили. Сперва было не до того, а потом не хотелось.

— Даже не знаю, что на меня нашло… — пожаловалась Зоя, когда мы плыли обратно, испытующе глядя на меня своими лисьими глазами. — Как с цепи сорвалась! Ты наверно думаешь — я развратная?

— Да всё ништяк, нормальная ты девчонка, — успокаивал я её.

Но она не успокаивалась.

— Я вообще не думала, что до этого дойдет… думала, просто посидим на бережке… а тут, как сдурела… голову потеряла… накинулась! Ты наверно, решил, что я эта… нимфо… нимфа…

— Нимфоманка, — подсказал я.

— Да! — радостно закивала Зоя. — Нимфоманка! Но ты тоже хорош — пихарь-стахановец — всю меня заездил. У тебя, наверное, баб было, как у дурака фантиков?

— Ты вторая, — льстиво сообщил я, думая, кто кого еще заездил?

Зоя засмеялась.

— Ага, знаем мы эти песни с болот… сказал бы: сто вторая, может и поверила бы. Слушай, — вдруг озаботилась она, — а вдруг я залечу… мы ж не предохранялись! Я, правда, искупалась… говорят, если сразу после этого дела голой искупаться — не забеременеешь.

— Не забеременеешь, — важно покачал я головой, — у меня эта… инфертильность, во!

Она округлила глаза.

— Чего? Какая еще инфантильность? Она незаразная?

— Инфертильность, — поправил я. — Детей не могу зачать.

— Какой ужас! — всплеснула она руками, — Такой молодой!..

— Это временно, врачи говорят, пройдет.

— А, ну ладно тогда.

Я внутренне усмехнулся. Я знал, что на неё нашло… вернее в неё вошло — доза наноботов, которых я заботливо накапал Зое в шампанское, пока та выходила попудрить носик. Плюс пятьдесят к эмпатии, любую превратит в сексуальную маньячку.

Не только, конечно, для этого, я её заряжал. Кир рекомендовал маркировать всякого, с кем имел сколько-нибудь серьезные отношения, для надежности. Своим же имплантам, которыми был напичкан от пяток до макушки, я велел деактивировать сперму. Так что знал, что говорю.

— Слушай, — вдруг спросила Зоя, — а где ты сегодня ночевать собираешься?

Хороший вопрос, подразумевающий положительный ответ.