Космос Пушкина " России первая любовь…"

Это и флейта Пана, греческого бога, покровителя пастухов и всей Природы,

олицетворяющая многозвучность и мелодичность звуков леса.

И, наконец, в поэтическом мире Свирель всегда означала не только нежную весеннюю

песню леса, но и проникновенную лирическую мелодию, исходящую из сердца Поэта. Это и

Лира, и Муза, вдохновляющие Поэта.

Свирель по своему воздействию на человека всегда соседствует с колокольчиком.

А колокола на Руси, как известно, всегда очищали и оздоровляли ауру земли,

облагораживали Душу и сердце.

Пушкинская Свирель, возвращённая читателю в медитативных стихах Поэта, бодрит,

лечит от тоски и лени, уныния и застоя.

Для Пушкина Свирель – не только символ Поэзии, но это и сердце народа, это сама

страдающая Россия, которая чутко прислушивается к вибрациям Вселенной, ждёт отклика на

свои вопросы, сама откликается всем своим Сердцем, плачет и радуется, ждёт обновления и

возрождения.

89

Через СВИРЕЛЬ Россия разговаривает с Миром Пушкина и с Миром нашей Плотной

Земли.

Возвращающаяся к Богу Россия благословляет всех, кто прикоснется к небесным стихам

Поэта:

ДА БУДЕТ СВЕТ НАД ВАШИМИ ГОЛОВАМИ!

ЧТО ГОВОРИТ О СЕБЕ СВИРЕЛЬ

Когда Пушкин подарил Татьяне Свирель, мне уже открывалась тайна, что всё нас

окружающее может разговаривать и отвечать на вопросы.

И я с интересом заговорила с этой самой Свирелью и попросила её рассказать о себе. Всё,

что рассказывала Свирель, я добросовестно записала в свою тетрадь (зелёная большая тетрадь,

1992 год, стр. 90).

Вот этот монолог Свирели:

Мне много лет. Я гибкою лозой

Качалась в зелени над кручей Волги,

Сияла инеем и дождевой слезой

На землю капала. Свой путь

к Поэту долгий

Я устилала нежною листвой,

Была ломима жёсткою рукою.

На хворост и костёр влекли меня живой.

Прощалась с жизнью, летом и рекою.

Но вот однажды юный пастушок

Коснулся чутко моей тонкой ветки,

Хотел мой ствол срубить на посошок,

Но я шепнула парню-малолетке:

Оставь меня, не трогай, не ломай.

Я пригожусь тебе. Меня послушай:

Могу я, песней зачаровывая Души,

Петь про любовь и про родимый край!

Сноровкой отличался паренёк:

Отрезав от моих ветвей кусочек,

Он сделал дырочки, он подточил носочек.

И засквозил по лону ветерок.

Запела дудочка. Свирель, возвысив ноту,

Себе святую выбрала работу,

Попав из леса к песне на урок.

С тех пор служу я при дворе Поэта.

И службу ту святою нахожу.

Конечно же, давно стара при этом.

Но всё ж от старости, представьте, не дрожу.

(Из диалога с Серёжей Есениным,

апрель-май 1992 года)

Уже в наши дни, в 21 веке, мы имеем возможность извлечь сведения о Свирели из

необыкновенного источника, данного нам Творцом.

Это «Числовые коды Крайона», книга, составленная на основе научных данных высшей

математики. Коды основаны на русском алфавите.

Здесь главная мысль – весь Мир, вся Вселенная, созданы Творцом на основе точных

математических расчётов.

90

За каждой буквой русского алфавита закреплена своя цифра. Таким образом, опираясь на

«Коды Крайона», можно узнать своё собственное назначение, миссию в жизни. Через «Коды

Крайона» можно проникнуть в смысловую суть любого явления.

По «Кодам Крайона» СВИРЕЛЬ – это жрица звёздного огня. Она обладает абсолютно

чистым сознанием и содержит ключи божественного знания.

Свирель представляет собой полную гармонию небесных сфер, содержит в себе

осознание своей божественности, открывает матрицу Единого и проникает в самую суть

явлений. Это Межпространственная Нить – Зувуйя.

Она соединяет свет сердца и головы и является Новой программой Света. Это

ПРОГРАММА БЕССМЕРТИЯ ЧЕЛОВЕКА И ЕДИНСТВА ВСЕХ НЕБЕСНЫХ СФЕР И

СЕРДЕЦ.

Свирель – это Россия, признанная Богом избранница Источника Света.

И, наконец, ЭТО ПОДАРОК УЧИТЕЛЯ. Это вторая моя, девичья фамилия.

И ещё: Свирель – это двенадцать месяцев.

Что бы это значило? Это то, о чём говорит Серёжа Есенин! Это та целостность времени и

пространства, которым обладает Поэт:

Серёжа, рассуждая о своём возрождении в Тонком Мире, говорит:

Весь Мир как яблоко.

В нём молодость рассвета,

И лето, и зима, и бокогрей.

Так месяц предвесенний называют.

Всех их двенадцать. Все они мои.

Я взял их пальцами освеченного края,

Где вновь рязанские лепечут соловьи.

( тетр. 16, 1990 год, стр. 172)

Для Есенина эти двенадцать месяцев года – символ единства Мира. Ему также дозволено

владеть Свирелью, поскольку ему доступны поэтические вибрации высшего порядка.

Вручение Татьяне Свирели подтверждают и Отец Пётр, и Мамочка Катенька, и Серёжа

Есенин, и Высшее Я самой Татьяны:

«Бери Свирель. Она тебе досталась от Леля, и теперь она ТВОЯ!»

ОТКРОВЕНИЕ

Диалог Свирели с Поэтом

(День рождения ЛИЦЕЯ)

СВИРЕЛЬ:

О, Пушкин, Ты взошел, как розан над цветами

На клумбе просвещения Руси.

И этот славный День отпразднуй вместе с нами

И от Души, что хочешь, попроси!

ПУШКИН:

Я стих прошу, прозрачный, гордый, смелый,

Достойный этого немеркнущего Дня.

Свирель моя, твоя Душа согрела

Воспоминаньем грустного меня.

Я благодарен Родине за память,

Звенящему поутру голоску.

Тебе известно, как забвенье ранит,

Холодным дулом прислоняясь к виску.

Висок мой сед, но вьётся всё же локон,

Наматывая время на стихи.

Остёр мой взор, и не закрылось око,

Бичующее древние грехи.

Ответь, рискни, не хорони улыбки,

91

Не прячь печали, не грусти, а пой!

СВИРЕЛЬ:

Отвечу голосом Свирели, но не скрипки,

Я рада побеседовать с Тобой,

Поэт мой нежный. Ты неувядаем.

Ты верный Посох на пути Творца.

Забвенье от Любви в душе растает.

И радости нет срока и конца!

Не знаю я, бывала ли в пенатах,

Где детский голосок твой прозвучал,

Но сердца звук, прозрачный и крылатый

Мне там не раз свиданье назначал.

Я вижу отрока среди других подростков,

Отмеченного Божеским перстом.

Я с ним хожу по-дружески и просто

Веду беседу детскую притом.

Я поправляю на виске кудряшки

Прикосновеньем ласковой руки.

А он мне дарит свежие ромашки

Небесной оживляющей строки.

Ему шепчу я ласково на ухо

Свой незабвенный пушкинский мотив.

Он – воплощенье редкостного слуха –

Мне дарит тут же свой весёлый стих.

Я перекличку с другом затеваю,

Аукаюсь, роняя на плечо

Цветы родного царственного края,

А он меня целует горячо

Игривою неповторимой рифмой,

Обвив меня мелодией Любви.

Я всюду с ним блуждаю светлой нимфой,

Я – всюду – в думах, в сердце и в крови.

Рукой прозрачной, нежной, гибкой, звонкой

Одушевляю каждый шаг и миг

Небесного Поэта и ребенка.

И Он ко мне с тех пор ещё привык.

Я воплощалась в образы любимых

Воздушных,– и небесных и земных, –

Твоей Душе всегда необходимых,–

Надменных, кротких, гордых и смешных.

Калейдоскопом всяческих открытий

Терзался, забавляясь, острый ум.

И шквалом нескончаемых событий

Насыщен был поток ревнивых дум.

Он жаждал в миг любви и насыщенья

92

Он нежность до небес превозносил,

Просил у Бога и друзей прощенья,

В переживаньях падая без сил.

Он, руку протянув ко мне, Свирели,

Вдруг говорил, порой едва дыша:

Свирель моя, дотянем до Апреля

И снова потихоньку, не спеша

Возьмём свои вершины и чертоги,

Займем высоты древних чудных гор.

Нам далеко с тобой ещё до Бога,

Но чужд нам бесталанности позор.

Я утешала, как могла, Поэта,

По-матерински, носовым платком

Утерши нос. И призывала лето

С обычным туеском и кузовком.

А летом приходила в виде девы,

И ласковое яблоко в руке

Рождало поэтичные напевы

В не старящейся розовой строке.

О, Пушкин мой, моих щедрот старанье

Я не ценю превыше тех красот,

Которые строка ТВОЯ несёт,

С Россией выбегая на свиданье!

Свирель горда, что в детстве помогала

Тебе, мой отрок, юноша, Поэт.

Поэзия как розан расцветала.

И ей доныне равной в мире нет.

ПУШКИН:

Свирель, о, нимфа, мой беспечный посох,

Упавший с неба, Лебедь на руке,

Зовущий в травы, где сверкают росы,

В дубраву, к голубеющей реке.

Моя Свирель, моя малютка-Лето,

Рождающая радугу в груди,

Ты – вздох Поэта, золото Поэта,

Взойди над Русью, надо мной взойди!

Свяжи берёз невидимые ветви

Миров, стремящихся в объятия Творца,

Соедини модерн, бистро и ретро

Дорогой от лачуги до дворца.

Напой, Свирель, мне вещие напевы,

Соединяя древность вздохом дня,

И взором вечной и любимой девы

Омой усталость, осенив меня!

СВИРЕЛЬ:

93

О, мой Поэт, я стражду пробужденья.

Во мне энергия жива и зорок взгляд.

Свирель Твоя – Поэта продолженье,

Стихи об этом ярко говорят.

Пою я втуне, обо мне не знают

Сегодняшние графы и князья.

Они свиданье нам не назначают,

В чертоги их Душе войти нельзя.

Но нам с Тобой тесны их кабинеты,

Палат их каменных не греет вид и взор.

Они мрачнее даже вечной Леты,

Не с ними мы продолжим разговор,

А с чистым сердцем Родины и края.

И, с детским смехом стих соединив,

Отчизне посвятим, Любовь вбирая,

Свой пушкинский не молкнущий мотив!

ПУШКИН:

Спасибо, друг, стихом своим отметив

Чудесной даты золотую медь,

Мы улетим за грань десятилетий

И на других планетах будем петь!

Ну, не горюй, я знаю, что Татьяна

Живёт в тебе, как и во мне самом.

Поздравь меня – пусть поздно или рано –

Но мы стихи в бокалы разольем.

СВИРЕЛЬ:

О, Пушкин, поздравляю. Другам вещим

Ты от Свирели передай привет.

Да, стих рожден. Он Родине обещан.

Спасибо, Прорицатель и Поэт!

ПУШКИН:

О, да, мой друг, воители Востока,

Вельможи,– да не даст соврать сонет,–

Любили свет без устали и срока.

У каждого придворный был Поэт.

Поэт лишь тяготился этой клеткой,

Поэт в чертоге – что твой соловей.

Поэт бывал помечен царской меткой

При отпрыске божественных кровей.

Он был слугой, придворным зазывалой,

Он славил мудрость, царственность и честь.

Но этого Поэту было мало:

Он всё на свете был готов прочесть,

Хотел увидеть бедность за порогом

Богатого уютного жилья,

До Бога шел, но не дошел до Бога,–

Таков удел Поэта-соловья.

94

Он выброшен был за порог однажды

В глухую степь, где вечно бродит тать

За нрав, за честь, за неуёмность жажды

Все перечесть, увидеть и познать.

Познав свободу, он опять взмолился:

Кому я нужен в той глухой степи?

А Бог Поэту, знамо, удивился,

Сказав: Стихами степь мою кропи,

Ходи по людям, развевай сомненье.

Посеешь веру – урожай сберёшь.

Играй и пой своё стихотворенье,

Посей зерно Любви – возникнет рожь!

МЫ ВСЕ ОТ ПУШКИНА ПОШЛИ

Где-то я прочла, как о реальном: прохожие видели – памятник Пушкину (в Москве)

стронулся с пьедестала, стряхнул с крылатки осеннюю листву, побежал, догоняя трамвай, и

вскочил на его подножку …

Образ Поэта наш век преобразует в воплощенную фигуру, стоящую вне времени. И Поэт,

действительно, живёт – не только в своём творчестве, заветах, афоризмах.

Пушкинские слова о том, что «мы все ленивы и не любопытны», как нельзя лучше

объясняют не используемые человеком собственные возможности познания Мира.

Любовь вернула мне Пушкина – не в бронзе, не традиционно-классического. Она вернула

мне Пушкина живого, вновь воплощённого в Тонком Мире, со-чувствующего, со-творящего, со-

знающего и вне-временного.

Стих мой – мой бег,

Стих мой – мой Бог.

Колдую стихом век.

Стих свой слагаю впрок.

Детская душа, открывающаяся как цветок поутру, вбирает в себя гармонию звуков и

света, откликается на всё поющее, сверкающее, звонкое, летящее, яркое.

Всё светлое рождается в лоне семьи, укрепляется корнями своими в детском сердце,

набирает силы, торжествуя, переливаясь в цепь событий, явлений, в последовательность взглядов

на мир, наконец, в саму человеческую судьбу, и горестную и счастливую.

(Из тетради № 17, январь 1991 года.)

Пишу о детстве, о семье, о людях,

Которые не дали умереть

Душе страдающей. Им памятником будет

Сей стих. Ему дано гореть,

Рыдать, взывая к Небу и Поэту,

С любимыми родными говорить,

Из мрака прорываясь к Свету,

И о бессмертье стих дарить!

СВИРЕЛЬ:

О, сердце, не уставшее гореть,

Взлетевшее как золотое пламя,

Ты не могло, ручаюсь, умереть

И нынче реешь между нами!

О, Пушкин Наш, из родников родник,

95

Начавший Русь в поэзии лучистой,

Ты сердцем, дорогой, во все века проник,

Став Сыном Родины и Матери Пречистой.

Ребёнок, бешеный мой африканский сын,

Соединивший кровь и нрав могучих

Земных глубин и ангельских вершин,

Взошедший на святые кручи!

Мой Пушкин, лёгкое как перышко перо,

Любовник вечный всех красавиц мира,

Преобразивший в нови, что старо,

Возвысивший понятие Кумира!

О, как ещё назвать Тебя, родной,

Как превозмочь земное тяготенье,

Чтобы узреть Души великой рденье,

Не упустив минуты ни одной?!

А.С.ПУШКИН:

О, маленькая русская сестра

Детей всех наций мира и наречий,

Твой голос от тоски вселенской лечит.

И наступает вечности пора –

Не только в памяти, но в яви и свиданьях,

Не только в творчестве, а в смехе и в речах.

И блеск живой в очах, и звук рыданий

Как будто бы с соседнего двора

Доносится. И действовать пора!

Да, действовать пора,

опять скажу без шуток.

Что значит, действовать? –

то – леность превозмочь,

Трудиться, радуя родных и день и ночь,

Не расточая на тоску минуток.

Татьянушка! Свирель моя родная,

Ты, словно нянюшка Арина надо мной,

Рыдаешь и, от горя замирая,

Не пропускаешь строчки ни одной

Из переписки, из стихов, воспоминаний.

Да, были люди добрые средь нас.

Красавиц было много и свиданий.

Но круг друзей от бед меня не спас. –

Спасло доверие к святой молитве.

Неправда, что я был не христьянин.

Я верил в Господа, как ни один

Из этих, что вели меня на битву.

Возьми мой стих – он полон откровенья.

Он чист и светел как родник.

В нём и твоё отныне вдохновенье,

Твой стиль и твой язык!

96

СВИРЕЛЬ:

Беру, мой друг. Сама себе не верю,

Что смею брать, и всё-таки беру,

Вмещая всех в себя: Арину и сестру

Ребёнку вечному и маленькому зверю,

Которого и тигром называли,

И обезьянкой милой и

Сверчком,

Которого любили и ласкали.

О, Гений! Утоли мои печали

И погрози всем бедам кулачком!

А.С.ПУШКИН:

О, сколько ласки в этом обращенье!

О, ты, моя Свирель, моё свеченье!

Не плачь над старящимся юношей Поэтом!

Всем сердцем я молю тебя об этом.

Мы все, со временем в дитяти обратясь,

Укрепим сквозь века вселенской мощи связь.

Мы все, как сказано в Писанье, – люди – братья.

И все друзья мои придут ко мне в объятья!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ТАМ РУСЬЮ ПАХНЕТ

Родившись в детстве в моём сердце из сказок, стихов и песен, романсов и оперных арий,

вырос МОЙ ПУШКИН – волшебник ярких снов наяву:

В синем небе звёзды блещут,

В синем море волны плещут.

Пушкин тоскующий:

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила,

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла.

Пушкин торжественный:

В толпе могучих сыновей

С друзьями в гриднице высокой

Владимир-Солнце пировал:

Меньшую дочь он выдавал

За князя храброго Руслана

И мёд из тяжкого стакана

За из здоровье выпивал.

Самым таинственным был уголок, где Русью пахнет. Там, вокруг дуба, постоянно бродил

кот учёный.

У него было потом много имён: Барсик и Милик, Пушок и Мурзик, и даже Черныш,

Мурка и Масенька.

Чтение «Лукоморья»: У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том. И днём и

ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом – погружало сразу в необъятно-блаженное царство

распевности, созвучий, полутонов, полутеней, в царство полёта духа, в пахнущее медом и хвоей

пространство, в нечто нежно-безбрежное, где «Русью пахнет».

Русью пахли потом всю жизнь и новогодняя ёлочка, и мамины пироги с черникой.

Русью пахло из русской печи, когда мамина сестра Зиночка пекла хлебы.

Русью на всю жизнь пропахла Сибирь, тот лесной уголок, где бывали мы вместе с

родителями в самые счастливые и далёкие дни нашего детства.

Там с огромных кедров падали терпко пахнувшие шишки, облитые янтарной смолой.

97

Там, в этой Руси, по кедрам прыгали смешные ласковые бурундуки, а на пасеке пахло

мёдом.

А по вечерам благодать деревенского быта разливалась теплым коровьим молоком из

подойника по кружкам…

Позднее Русью для меня пахли ковыльные волжские степи и пригороды Москвы и

Ленинграда.

Русью пахнут страницы пушкинских стихов и поэм, его рисунки, письма, воспоминания

о Поэте…

«Лукоморье» я выучила наизусть, ещё не обучаясь в школе. И потом, многие годы спустя,

в любом дружеском узком кругу люблю слушать и читать его вновь и вновь, замирая от

очарования музыкальных пушкинских строк, превращая в игру искушение спросить: А что там

дальше за словами: «Там лес и дол видений полны»? Или – « Там королевич мимоходом

пленяет грозного царя…» – Что дальше?

Не перестаёшь удивляться, что поэма эта была написана двадцатилетним поэтом.

Пушкин вошёл в моё детство так же естественно, как приходит любовь к маминому

голосу (наверное, еще в маминой утробе!), к папиной бесподобно-смешной шутке, к солнечному

зайчику на подоконнике, к весенней капели, стучащей по водосточной трубе.

Пушкин ко мне пришёл так, как он входит, видимо, в детство каждого, кто не отринут от

классической литературы, где в семье на первом месте не мебель и не телевизор, а книга.

И не любая книга – не детектив и не дешёвая любовная романтика,– а серьёзное чтение,

помогающее познать историю Родины, её сердце, Душу народа.

Пушкин приходит в детство. А то, что из детства, то навсегда, – говорит Марина

Цветаева.

Пушкин стал для меня Пророком и путеводителем по жизни – от малых лет и до

сегодняшнего дня. Он открылся мне по-новому в известных чарующих строках:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг,

И случай – Бог изобретатель…

Детство имеет свои рубежи – счастливые и несчастливые. Так же звонко журчащий

ручеёк пушкинской поэтической сказки, разливаясь в пространстве судьбы, приобретает

очертания полноводной реки, где может жить русалка, где «наши сети притащили мертвеца»,

где, смыкаясь с морем, шумит «свободная стихия», готовая обрушить на тебя шквал блестящих

зеленоватых брызг или открыть бездну неизведанного, таинственного, оглушающего).

…Был жаркий летний день. Один из самых чудесных предвоенных дней, прекраснее

которого трудно было придумать.

Но это был уже день не того безмятежного детства, где вместе со мной и братом Вовкой

ходил по берегу быстрой сибирской речушки папа, рассказывая нам о растениях и птицах.

Смеялся, бегал с нами наперегонки, рисовал на песке невиданных зверей. Это был уже

день другого детства – без доброй папиной шутки, без его весёлых розыгрышей, без папиных

умелых ласковых рук, без его серых внимательных добрых глаз.

Напряжённое ожидание – без вопросов к маме, без плача, без слёз – затаилось в сердце,

как нахохлившаяся усталая птица, которую боишься вспугнуть неосторожным жестом,

движением, шагом.

Не знаю, ждал ли кто ещё папу так, как я – мама, брат, тетя Соня,– не знаю. Только с тех

пор, как глубокой осенней ночью люди в серых шинелях куда-то увели отца, сердце мое

погрузилось в молчаливое томительное ожидание. Дверь должна была однажды открыться, и ОН

появится на пороге!

Боль в сердце с годами притупилась, спряталась глубоко-глубоко и только ждала случая,

чтобы выплеснуться странно и неожиданно.

…Прибежав однажды домой после пионерлагеря, вижу на подушках – моей и брата – в

голубой и розовой обёртках красивые корзиночки с конфетами…

Сердце вздрогнуло и забилось в бешеном ритме: ЭТО ОН – ОТЕЦ! Сомнений никаких

нет, СВЕРШИЛОСЬ!

И вдруг – как обухом по голове – голос тёти Сони: «Приходила Мария Васильевна

(знакомая богомольная старушка) и принесла вам с Вовой гостинцы…»

98

Задохнувшись от горя, выбегаю из дома, мчусь, не зная куда. Падаю в травы на задворках

– там по пояс конопля и крапива. Бьюсь в отчаянных рыданиях, пока меня не находит и не

приводит домой тётя Соня, добрый ангел нашего дома.

Она не спрашивает меня ни о чём, только вечером не отпускает от себя, усаживает за

стол, кормит ельчиками, (очень вкусная сибирская мелкая копченая рыбка) и начинает читать

мне сказки Пушкина.

Только зажурчала из уст тёти Сони эта пушкинская сказка « О царе Салтане», меня как

жаром обдало.

Понёсся сияющий поток волшебных словес, напитанных солнечным светом: «Весь, сияя

в злате, царь Салтан сидит в палате», «В чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря», «Белка

песенки поёт да орешки всё грызёт. А орешки непростые: все скорлупки золотые», «Пристань с

крепкою заставой, город новый, златоглавый».

Густота синевы и золота усиливалась блеском сияющих звёзд: «В синем море волны

плещут. В синем небе звёзды блещут».

Всё пространство вокруг пропитывалось золотисто-синими тонами, начинало играть

радугой всевозможных цветов.

А мне с детским изумлением продолжали рассказывать о том, как «белка песенки поёт да

орешки всё грызёт!»

Эти переливающиеся оло-ла, это сияние золота на фоне синего моря, эти множественные

повторы одних и тех же чудесных образов – «Корабельщики в ответ – мы объехали весь свет», –

всё это действовало буквально магнетически. Сердце сразу успокаивалось.

Видения чаровали, околдовывали, завораживали.

Казалось, что тебя качают в колыбели невидимые волны или мамины тёплые добрые

руки.

Ритмы сказки вдыхали в сердце свежую силу жизни. Ты был весь внимание, даже

затихало дыхание.

А золото сказки продолжало гореть, сиять, согревать, веселить.

Позднее я узнала, что Пушкин не писал специально для детей. Его чудные сказки

возникали непроизвольно под влиянием тех сказаний, которыми одаривала маленького и уже

взрослого Сашеньку, Александра Сергеевича его любимая няня Арина Родионовна.

Этими сказками он жил, насыщая свой душевный мир волшебными образами, впитывая

каждое слово няни.

Душа его всегда оставалась юной, оставалась ребёнком. Она просила новых, свежих

сказочных впечатлений, чтобы потом по-своему рассказать об этом людям. Это было необходимо,

потому что он был убеждён: нет ничего в жизни реальнее, чем сказка!

Да ведь не только дети, но и взрослые бесконечно любили и, уверена, любят сказки

Пушкина!

Как же умеет Пушкин переключить внимание ребёнка, оглушённого собственным горем,

на иную тяжкую ситуацию в жизни сказочного героя!

Как жалко становится старика из Сказки о рыбаке и рыбке. Там и море вздувается

бурливо и становится чёрным из голубого и синего: так негодует сама Природа на капризы злой

старухи!

Это море не спутаешь ни с каким другим!

Чего только ни дала жадной старухе золотая рыбка: и новое корыто, и избу, и терем, и

слуг.

А она всё не унимается: «А в дверях-то стража набежала, топорами чуть не изрубила!»

И вот зло наказано. Старуха уже сидит у разбитого корыта. А всё же остаётся в Душе

какая-то тоска: старика жалко!

…Жизнь без папы стала совсем грустной и тлеет, как влажные дрова в печурке. Всё стало

приземлённее и грубее с тех пор, как мы спустились на землю, изгнанные злым домоуправом из

своей уютной квартиры на пятом этаже, на главной улице Томска после исчезновения папы.

Мы живем теперь на окраине города, в деревянном доме, на квартире у скупого и

строгого хозяина.

Но зато тут, рядом с нашими окнами, в палисаднике цветут флоксы, крупные садовые

ромашки, золотые шары.

Протяни руку из окна и потрогаешь куст георгина или сирени. Во дворе – раздольный

травяной мир, можно сказать – джунгли, где блуждают в жаркий день дети, собаки и кошки,

99

валяются, играют, греются на солнышке.

Девчонки расстилают на траве тряпки и старые

одеяла, играют в дочки-матери.

В гости захаживает знакомая собака Амка. – Там русский дух, там Русью пахнет!

Я читаю книжки – и днём, и вечером, быстро, с азартом. В доме было много книг, но

теперь мама сдаёт их в букинистический магазин – на что-то надо жить…

Чаще всего я читаю книги сама. Но сегодня сказку Пушкина мне читает тётя Соня,

нараспев, с чувством, с толком. Иногда она перебивает себя, замечая, как трудно живётся детям,

когда у них нет папы или мамы. «Но всё же встречаются добрые люди, которые будут друзьями».

А я негодую на Чернавку, которая бросает царевне отравленное яблоко, – «соку спелого

полно, так свежо и так душисто, так румяно-золотисто, будто мёдом налилось! Видны семечки

насквозь».

Слушаю и думаю в то же время, что это яблочко не может быть уж таким ядовитым. Ведь

оно похоже на те круглые красивые яблоки, которые когда-то привез с Украины в подарок папе

его студент Николай Прищепа, который приходил к нам в гости:

А за добро, тепло и ласку

Прищепа нас благодарил

И не рассказанную сказку

Он нам в тот вечер подарил:

Три крупных яблока медовых

У нас лежали на столе –

Дары от берега Днипрова

Сибирской матушке земле.

(«Предвестие», 1992 г., поэма «Репортаж с планеты Душа»)

Нет, царевна не умрет навсегда. Это невозможно! Пробуждение красавицы в хрустальном

гробу – это по-божески.

Это справедливое вознаграждение за страдания царевича Елисея. Это первая маленькая

победа на большом празднике и на ярмарке жизни.

Победа добра над злом НЕИЗБЕЖНА!

***

Между прочим…Семнадцать потомков Александра Сергеевича Пушкина репрессировано

в годы тоталитарного режима в двадцатом веке. – Запись в дневнике (по радиопрограмме) –

ноябрь 1998 года…

***

Но военное детство продолжается. А Пушкин всегда спасает нас от тоски и одиночества.

Хмурый зимний вечер 1941 года. Глубокий тыл. Дом погрузился в темноту… На улице

метель, окна заледенели. В доме тишина.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя,

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя,

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашуршит,

То как путник запоздалый

К нам в окошко застучит.

Сердце разрывает тоска одиночества. – Буря мглою небо кроет… Мы все дома: мама,

брат, тетя Соня.

Мы никого не ждём. Но кто-то стучится в дверь.

И впрямь – путник запоздалый. Кто же это может быть? А вдруг!?... Мама, я, брат, тётя

Соня, – все идем к двери, открываем…

Я удивляюсь, увидев маленькую красивую женщину, почти девочку, которая говорит о

каких-то выборах, принесла взрослым листки-приглашения.

Это скучно, и не хочется слушать.

Но она протягивает и мне с улыбкой книжки – в подарок. Это книжка о покорителе

Севера Фритьофе Нансене и «Станционный смотритель» Александра Сергеевича Пушкина!

100

…Впервые мне, пожалуй, пришлось серьёзно болеть чужой болью, страдая за неудачи и

трудности полярного путешественника, бояться за его жизнь, торопить мгновения спасения,

почти теряя сознание от нетерпения помочь, спасти, обогреть…

И впервые в восьмилетнем возрасте я прочитала грустную пушкинскую историю

маленького человека России. Боже мой! Какой тоской переполнялось детское сердце за судьбу

бедного, старого, обиженного станционного смотрителя Самсона Вырина!

Кто помнит о нём сегодня? И кто из детей сегодня способен плакать над неудавшейся

жизнью какого-то старика из прошлого века?

Сколько бурь пронеслось над планетой с тех пор! Сколько кровавых жертв поглотил

жадный до войн двадцатый век!

И всё же, всё же…Кто читал Пушкина в детстве, тот не растратил нежную детскость

сердца, способность сопереживать, сочувствовать, забывать хотя бы на время о своём горе,

погружаясь в чужое.

Пушкин спасал наших бойцов на войне своей верой в бессмертие. Томик Пушкина

ограждал идущего в атаку солдата, как молитвенник.

Об этом впервые рассказал нам участник Великой Отечественной войны Иван

Васильевич Савельев, на чьей квартире мы остановились, когда поехали отдыхать семьёй на юг, в

Сочи. Это было в начале 70-х годов 20-го века.

Хранитель пушкинского музея под небом – в Михайловском – Семен Степанович

Гейченко вспоминал, как во время разминирования могилы Пушкина в 1946 году особенно

бесстрашно действовали бойцы, прошедшие всю войну с томиком Пушкина на груди.

Он и пригласил для выполнения этого ответственного и опасного задания тех, кто верил:

«Пушкин спасёт и сейчас!»» И они отлично справились с этим нелёгким делом.

Пушкин и сегодня спасает нас, наше сердце от тоски, от отчаяния, от ожесточения

волшебством своего поэтического слога.

Само присутствие Пушкина в Душе народа – залог уверенности в грядущей победе над

всяческим злом.

Как выглядит Пушкин? – Вопрос этот в раннем детстве у меня не возникал. Поэт не имел

для меня определённого облика.

Просто он был огромен, даже необъятен как море, где «бежит себе в волнах на раздутых

парусах» кораблик.

Он казался таким же лукавым, как Балда, который обманул попа. Он был тем янтарным

светом, которым «вся комната озарена».

ПУШКИН – это была игра воображения, праздник Души, отдохновение сердца.

Впервые я увидела портреты поэта в десятилетнем возрасте. Это было уже в другой

жизни, не в Сибири, а на берегу Волги, в двухстах километрах от горящего и день и ночь

страшным заревом Сталинграда.

Сюда, в овощеводческий совхоз, в семью маминой младшей сестры Зиночки, приехали

мы с братом Владимиром в июне 1942 года, когда остались одни – без мамы. Она угасла в один из

дней ранней весны от голода и от болезней.

Длинными осенними и зимними вечерами в маленькой кухоньке, при свете керосиновой

лампы, в нашем деревянном одноэтажном коттедже с затемненными окнами, несмотря на

тревожную обстановку, мы не скучали.

Тетя Зина усаживала нас, детей: меня, Володю, свою дочку, тоже Зиночку – вокруг стола

и устраивала домашнее чтение вслух произведений русской классики: стихов Пушкина, «Войны

и мира» Л.Н.Толстого, рассказов Тургенева, повестей Гоголя.

Читали по очереди, в меру и в силу возможностей каждого. Скидки на возраст не было. И

каждый старался. Я была младшей.

Реальность окружающей жизни в прифронтовой полосе – перестрелки народных

ополченцев с вражескими лазутчиками, (мы знали, что около нашего совхоза стоит румынская

часть), вплотную подходившими к посёлку, гул вражеских самолетов, идущих бомбить мирные

101

пароходы на Волге с беженцами на борту, глухо ухающие взрывы,– всё это, как будто, отступало

на второй план.

Здесь впервые дети с головой погружались в очарование пушкинских строк, в

колдовство толстовской прозы. Вся читаемая тогда русская классика звучала для меня, как

продолжение Самого Пушкина.

Уже тогда сердце чувствовало родственность лёгких вибраций, которые восприняли

поэты и писатели послепушкинской поры.

Об этом сказал в своё время Гоголь, вещая о том, что Пушкин, как космический огонь,

сброшенный с Неба, зажёг огоньки разнообразных поэтических талантов, и они вспыхнули, как

свечки, по всей России.

Образы героев русской классики становились членами нашей семьи.

Так, благоговея перед нежностью и красотой Наташи Ростовой, уносились мы вместе с

ней на её первый бал. Трепетали перед очарованием летней ночи в Отрадном, с восхищением

следили за изящным танцем графинечки, вобравшей в себя истинно русский народный дух.

И следили за всеми перипетиями военной жизни семьи Ростовых, когда к Москве шёл

Наполеон. И переживали за раненого князя Андрея Болконского.

А большой, тяжелый однотомник Пушкина поразил меня таинственным миром

изображения очаровательных женщин и элегантных мужчин. Среди них жил поэт. Он их любил.

Они любили его, потому что не любить его было невозможно.

Он был разный, но всегда необходимый: маленький двух-трёхлетний малыш в лёгкой

кружевной распашонке, сползающей с плечика, прелестный кудрявый мальчик, задумчиво

подперший щёку кулачком, и Пушкин тропининский – изящный и романтичный.

Так в моей жизни появился Пушкин военной поры двадцатого века, где царило

напряженное молчаливое ожидание очередных сводок Совинформбюро, полунамёки и страхи на

случай оккупации, полуголодный военный быт, где людей всё же не покидала надежда…

Осенью 1944 года ушел на фронт мой маленький, ставший совершеннолетним братишка.

Одиночество замыкало свой круг над осиротевшим поселком.

От нас уходил в сторону Сталинграда последний отряд зенитчиков, которые отважно

обстреливали пролетающих над нами фашистских асов.

Всё стремилось на Запад, откуда пришла военная гроза. Рассеялась опасность оккупации.

Но продолжалась и усиливалась тревога за исход сражений, в состоянии нетерпеливого

ожидания победы.

К этому добавился страх за судьбу родного человека. Сколько их, наших мальчишек,

погибло уже в первые годы войны! Среди них были и мои двоюродные братья: пограничник

Сашенька Аронов и недавний десятиклассник Павлик Кассеньев, павший под Оршей.

От чувства тревоги, сиротливости, покинутости спасало присутствие тёти Зиночки,

заменившей теперь мне мою маму. Тётя Зина стала нашей общей большой Мамой.

Она руководила нашим чтением, делилась воспоминаниями о своей юности,

пересказывала прочитанные ею ранее произведения Тургенева, Чехова: «Песню торжествующей

любви», «Драму на охоте», историю человека-медведя.

Она вручила мне для чтения большой тяжёлый том Пушкина, где я впервые прочитала

его рассказ «Барышня-крестьянка».

Тётя Зина стала моим водителем по творчеству литераторов 19-го века.

Она стала крёстной матерью моего поэтического таланта, своей любовью, своим

проникновением в трепетную целомудренную суть русской классики, своим терпением и

умением приохотить детское сердце к глубинам русской поэзии.

Кто бы знал, что спустя почти полвека мне доведётся разговаривать с моей любимой

тётей Зиночкой, ушедшей с плотной Земли в начале 60-х годов 20-го века, по космическому

каналу связи!

Возникшая во мне в 1989 году способность разговаривать с Тонким Миром позволит мне

участвовать в литературных вечерах, которые будут проводить мои любимые родители. И здесь я

102

буду читать для них и для гостей салона свои стихи и свою первую поэму «Репортаж с планеты

Душа».

Именно здесь я встречусь не только со своими родителями и родными, ушедшими с

Земли в разные годы 20-го века.

Здесь я впервые познакомлюсь и с Александром Сергеевичем Пушкиным и с Серёжей

Есениным, с любимым Николаем Васильевичем Гоголем и с другими гениями разных эпох! Но

об этом несколько позднее…

…Разговоры с Зиночкой были своеобразными уроками словесности и нравственности,

дающими богатую пищу для вызревания Души.

Она, крёстная мама моей поэзии, знала много старинных романсов: «Хризантемы»,

«Пара гнедых», «Мой костёр в тумане светит», французскую песенку о бедной девушке Клодин,

продавщице фиалок, обиженной своим возлюбленным: «Купите фиалки – букет десять су. Сама

собирала под утро в лесу. Бегут – не оглянутся. Фиалки останутся…»

Тётя Зина пела нежным мелодичным голосом, оживляя мрачное молчание нашего

загрустившего дома. Я вторила ей неуверенным тонким голоском.

Иногда тётя Зина затевала со мной и со своей дочкой интересную игру в сочинение

стихов. Мы старались изо всех сил. Но стихи тёти Зиночки всегда оказывались настоящими

шедеврами, лучше которых написать было невозможно.

Она была преподавателем литературы, когда-то училась в гимназии и превосходно

владела русским языком и художественным слогом. Жалею до сих пор, что не сумела сохранить

её стихи

Часто с книгой в руках я уединялась на большом потёртом кожаном диване. Он пустовал

теперь, после ухода брата на фронт. Забившись в уголок, «глотала» романы Тургенева:

«Дворянское гнездо», «Накануне», «Рудин».

Особым магнетизмом для меня обладал роман Гончарова «Обрыв». До слёз волновали

Вера, Марфинька, их бабушка, трогало благородство жениха Верочки – Тушина.

В душе просыпалась какая-то глубокая тоска по этой странно близкой мне жизни, любовь

к дворянской усадьбе, ее обитателям.

Каким-то внутренним чутьём я угадала, что за Марком Волоховым, который увлёк

Верочку какими-то идеями о свободе духа, стоит некий тёмный мир.

И лишь позднее осознала, что Гончаров в образе Марка вывел революционера, который

не обладал высокими нравственными качествами и беспощадно разрушал всё красивое и

беззащитное, к чему прикасался.

Моего сознания тогда ещё не коснулись школьные характеристики и заученные штампы.

Но для меня в тургеневской прозе, в повестях Гоголя, в романах Толстого и рассказах

Чехова уже СВЕТИЛОСЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУШКИНА, его возвращающего к жизни,

спасающего от отчаяния ЧАРУЮЩЕГО СЛОГА.

С особым благоговением прикасалась я к пушкинскому однотомнику, бережно

перелистывая лощёные, желтоватые, как будто покрытые воском страницы, с

наслаждением вдыхая источаемый ими аромат.

Он был удивителен и наполнял душу неизъяснимым восторгом. Наверное, это был

аромат века, в котором жил Пушкин.

Может быть, это был аромат его любимого Михайловского, где няня рассказывала

ему сказки.

Это был запах трав, сада и сеней, где всё пропахло антоновкой. Пушкин очень

любил яблоки и даже иногда подписывал свои письма шутливо: «Яблочный пирог».

Листая эту книгу, можно было постоянно открывать для себя о Пушкине нечто

НОВОЕ.

Например: Пушкин никогда не был старым и навсегда остался молодым.

Пушкин был самым близким, родным человеком для царя Петра Первого, потому

что дед Пушкина – арап Ганнибал был любимцем царя, его лучшим помощником и в жизни

и в бою.

Когда Пушкин вырос, он узнал свою родословную, сам очень полюбил императора Петра

и написал о нём в поэме «Полтава» с гордостью и с любовью:

Пирует Пётр. И горд и ясен,

103

И славы полон взор его.

И царский пир его прекрасен.

При кликах войска своего,

В шатре своём он угощает

Своих вождей, вождей чужих

И славных пленников ласкает,

И за учителей своих

Заздравный кубок поднимает.

Неожиданным гордым восторгом переполнялась грудь при чтении этих строк.

Не меньший восторг сопричастности к милосердию вызвал у меня однажды жест тётки

Марьи, нашей односельчанки.

На глазах у детей и взрослых она щедро напоила колодезной водицей дрожащих от страха

и от жажды, испуганных и чумазых немцев со сбитого нашими зенитчиками, обгоревшего

самолёта.

Их привезли наши ополченцы в совхоз на машине-трёхтонке, лишь только приземлился

подбитый вражеский бомбардировщик вблизи наших домов.

Женщина из русского селения, чей сын с начала войны пропал без вести, каким-то

внутренним чутьем знала, как поступают с пленными ВЕЛИКИЕ.

В ней, наверное, живо было то чувство, о котором знал Пётр Первый и учил, что с

побеждённым врагом нужно поступать милосердно.

А Пушкин сумел сказать об этом просто и красиво: «В шатре своём Он угощает своих

вождей, вождей чужих и славных пленников ласкает, и за учителей своих заздравный кубок

выпивает…».

Пушкин умел нежно, душевно разговаривать с природой, со всем окружающим:

«Простите, мирные дубравы…», «Прости, Тригорское, где радость меня встречала сколько

раз!»

Он обращался к зелёной поросли : «Здравствуй, племя младое, незнакомое!»

А потом писатели придумали, что он обращается к потомкам. Но если он и вправду

здоровается с нами из девятнадцатого века, то и мы должны его слышать и отвечать поэту:

«Здравствуйте, дорогой Александр Сергеевич!» Это так просто и понятно.

И я говорила ему в Душе своей:

«Здравствуйте, дорогой Александр Сергеевич!»

Мои догадки, что поэт слышит, когда с ним разговаривают, подтвердил, спустя годы,

великолепный знаток пушкинского творчества, ангел-хранитель музея Пушкина под небом – в

Михайловском – Семён Степанович Гейченко.

Он рассказывал: « Если выйдешь на окраину села и крикнешь: «Александр Сергеевич!

А-у-у!»,– он ответит: «А-у-у, иду-у-у»»

Для меня это было и осталось истиной.

Но кое-кто из нынешних писак называет Гейченко «великим мистификатором» лишь за

то, что директору Пушкинского музея дано было видеть и слышать больше, чем кому- либо.

В детские годы, когда рядом шла война, я, читая пушкинскую «Полтаву», думала, что

если бы в наше время жил Пётр Первый, он бы быстро победил фашистов.

Сердце загоралось неведомой отвагой при чтении строк:

Горит восток зарёю новой

Уж на равнине, по холмам

Грохочут пушки. Дым багровый

Кругами всходит к небесам

Навстречу утренним лучам.

И се – равнину оглашая

Далече грянуло УРА:

Полки увидели Петра.

104

И он промчался пред полками,

Могущ и радостен, как бой.

Он поле пожирал очами.

За ним вослед неслись толпой

Сии птенцы гнезда Петрова…

Птенцом гнезда Петрова виделся мне и Пушкин, сумевший настолько точно и прекрасно

нарисовать вдохновенный облик императора, который таким именно и был наверняка, ибо

Пушкин умел видеть то, что было задолго до его рождения.

Такой вот император и нужен был сегодня, когда фашисты лезли к Волге, хотели

захватить всю наш страну.

Уж Петр Великий задал бы им перцу! Быстро побежали бы к себе обратно в Германию!

Ведь Пётр не мог не победить, потому что в России все его любили, гордились им и во всём ему

помогали…

Сам Пушкин, когда был маленьким, хотел пойти воевать с французами и сказал в стихе

своим друзьям по Лицею:

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто воевать

Шёл мимо нас… И племена сразились.

Русь обняла кичливого врага.

И заревом московским озарились

Его полкам готовые снега.

Это была первая Отечественная война. Война с французами. Саше Пушкину тогда было

всего 12 лет. И его на войну не пустили. Он очень переживал.

А в это время, как раз в день Бородинского сражения, в Москве родилась Наташа

Гончарова, его будущая невеста. Если бы он знал об этом, он бы, наверное, сказал: «Ах, боже

мой!» и поехал бы посмотреть на неё.

Между прочим…

Уже в девяностые годы двадцатого века один учёный-пушкиновед высказал гипотезу,

что гороскоп Наташи Гончаровой, день и год её рождения сыграли роковую роль в судьбе

Пушкина.

Энергия воинственности и противостояния (Франция–Россия), разлитая в атмосфере в то

время, незримо вошла в биополе Наташи и оказала самое неблагоприятное воздействие на

развитие ситуации в трагическом треугольнике: Пушкин – Наталия – Дантес. Тем более что

Дантес тоже был рожден в 1812 году…

Пушкинская грусть в стихах никогда не омрачает. Она осветляет, освобождает от

одиночества. Поэт тоже часто был одинок и искал отдохновения от людей, которые его не

понимали, обижали.

Поэтому он так любил Михайловское: «Приветствую тебя, пустынный уголок, приют

спокойствия, трудов и вдохновенья, где льётся дней моих невидимый поток на лоне счастья

и забвенья».

В трудную минуту Александр Сергеевич чаще обращался к роще, к реке, к Петербургу:

«Люблю тебя, Петра творенье…»

Наверное, в невыразимой тоске он воскликнул: «Шуми, шуми, послушное ветрило.

Волнуйся подо мной, угрюмый океан!»

Ветрило, – думалось мне, – это такой сильный, мятежный ветер, который, покоряясь воле

поэта, разгоняет его печаль, делит её между всеми.

И я повторяла за Пушкиным, как заклинание: «ШУМИ, ШУМИ, ПОСЛУШНОЕ

ВЕТРИЛО!»

105

Лишь позднее я узнала, что ветрило – это парус.

Для меня было открытием, что самые нежные слова поэт нашёл не для своей мамы, а для

своей няни Арины Родионовны. Родная мама, Надежда Осиповна, нередко обижала маленького

Сашу, наказывая его за то, что он терял носовые платки.

Я сама постоянно теряла в детстве носовые платки, карандаши, ручки. Даже умудрилась

как-то в раннем детстве потерять свой матросский костюмчик.

Не спасло от потери и присутствие папы на нашей загородной прогулке. Поэтому мне

были очень близки огорчения Сашеньки Пушкина, который плакал от обиды на незаслуженное

наказание.

Мама иногда наказывала его очень жестоко – своим многодневным молчанием, что было

слишком мучительно для ребёнка.

Вот почему, наверное, всё тепло своей детской души он устремлял к няне, которая

понимала его, жалела и рассказывала ему свои несравненные сказки.

Добрым ангелом для маленького Сашеньки была и бабушка со стороны Мамы – Мария

Алексеевна Ганнибал.

Она покровительствовала ему, тоже рассказывала сказки. А иногда Сашенька прятался в

её большой корзине для вязанья, если ему угрожало какое-то наказание за некую маленькую

провинность. Об этом и сказал Александр Сергеевич в своей поэме «Сон»:

Ах! Умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей,

Когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шёпотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы…

От ужаса не шелохнусь, бывало,

Едва дыша, прижмусь под одеяло,

Не чувствуя ни ног, ни головы.

Успокоительный мотив пушкинского стиха смирял во мне гордыню маленького сердца,

учил терпению, как будто на ладонях лелеял мою Душу.

Я засыпала на старом диване, отдаваясь блаженству воображения,– « и в вымыслах

носился юный ум…»

НАСТУПАЛА ПОРА ВЗРОСЛЕНИЯ

Жизнь наша была такова, что Душа, всеми фибрами воспринимая поэтический

пушкинский мотив, стремилась преобразить этот мотив в молитвенные ритмы, которые

пробуждали надежду и без которых уже жить было невозможно:

Прошли глухие времена,

Где глох наш род, где глохли люди,

Где обрывались стремена

И был безбожник неподсуден.

Но ярче, ярче стала высь,

Где всё яснее смысл рожденья,

Где неизбежно восхожденье

И где сонеты родились.

А строки молитвы переливалась в стихи молитвенного настроя:

Хлеб нам наш насущный дай нам, Боже,

Огради от бед и разрушений,

К нашим детям будь добрей и строже,

Их отринь от бездны разрушений.

106

Отче Наш, Твоя на Небе сила

Волею Твоей продлится в жизни,

Верою божественной в России

И любовью к страждущей Отчизне.

К людям милосердием нисходит

Царствие Твое Небесным током,

Разумом Божественным в народе,

Единеньем Запада с Востоком.

Дай же, Боже, хлеб нам наш насущный

И прости нам вечны долги наши.

Пусть вздохнёт свободней неимущий

На просторе нив, лесов и пашен.

Силою молитвы пробуждая

В сердце созидательную думу,

Боже, дай за наши все страданья

Кров – бомжу и совесть – толстосуму.

Где-то в глубине сердца зрела уверенность в неизбежности возрождения Отечества

нашего и голосом самой мне не ведомого мужественного человека шло увещевание:

ГРЯДЁТ МОЯ РАСЕЯ

Нет, не увяла стать в моей Руси –

Ни в росте, ни в осанке, ни в походке.

Неси своё достоинство, неси,

Моя Россия, тихий ангел кроткий!

Не лебези пред сильными, не плачь,

Держи, родная, голову повыше.

Ещё немного – сгинет твой палач.

Он приговор себе давно уж пишет.

Он приговор себе уж подписал

Жестокостью, насильем, грабежами,

Слуга двуличья, сатаны вассал

Рассёк свой век он жадности ножами.

На нитке виснет подлости судьба,

Хотя мощнит ещё её двурогий.

Но жив народ – не просто голытьба.

В нём разум с сердцем, а не только ноги,

Бегущие по миру босиком

От ужаса, что сатана посеял,

Россия – свет, идущий от икон,

Россия – человечности закон.

Рассейся, мрак, грядёт моя Расея!

А библейские истины стремились в свою очередь воплотиться в строки, утверждающие

любовь, как самую Главную ИСТИНУ, побеждающую любую беду.

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

Господь сказал: В начале было Слово

Оно и нынче впереди всех дел.

Так будет до Пришествия Второго.

107

Чу! Слышишь, – словно ангел пролетел?!

То СЛОВО ЛАСКОВОЕ утренней молитвы

Прошелестело крыльями любви.

Словесные молитвенные ритмы

Воздвигли храм небесный на крови.

Молитва матери вернула к жизни сына.

Молитвой Родины рассыпалась беда.

И монументом сына-исполина

Взошло то СЛОВО над Европой навсегда.

Молитва зыблется над храмом и лачугой.

Молитвами спасается народ

И отдаётся жизнь своя за друга,

И светится звездами небосвод,

И храм доверия возводится на слове,

И СЛОВОМ строится семейный наш очаг.

Любовь небесная лежит в его основе.

Сопротивляется молитве только враг.

И СЛОВО ПОЭТИЧНОЕ на взлёте,

Когда оно мольбой освящено.

Оно предшествует любой работе,

Когда к душе душой обращено.

Во всём всегда в начале было СЛОВО.

Тем СЛОВОМ будем живы мы с тобой,

Спасаясь до Пришествия Второго.

ТО СЛОВО НАЗЫВАЕТСЯ – ЛЮБОВЬ!

НЕ ФАТУМ, НО ГОСПОДЬ,

ИЛИ

ГДЕ РОДИЛСЯ, ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ

Бывает, человек родится где-нибудь в глуши, да и не выберется за всю свою жизнь из

своего глухого угла. И ничего. Никто ему это в вину не поставит, коли найдёт он там своё дело и

себя в этом деле.

И не понюшкой табаку он станет для Отечества своего. Но корни пустит. И дело своё –

пусть самое малое, передаст детям и внукам своим, а не им, так ближним, друзьям. А не дело, так

память о доброте его и преданность Отечеству своему люди помнить будут.

А бывает, что носит человека по Свету, а он не поймёт: зачем? Ничего толкового не

выйдет из него, если не прислушается к своему внутреннему голосу: зачем его, как он думает,

судьба с места стронула?

Да не судьба это, не фатум никакой, то есть фатальность, а Господь ему мозги вправляет и

внушает: ты можешь освоить и то дело и это.

Ты можешь полезным быть, если мозги свои приохотишь к полезному для них делу.

Угадай в себе ту жилку, которая ведёт тебя к этому любимому делу. Оно-то и станет для

тебя путеводительной жизненной нитью.

Нет, не судьба, а интуиция, которая заложена в каждом, о которой говорит Пушкин, чем

руководствовался Пётр Великий в своих деяниях, живёт в каждом из нас.

И будь ты хоть за тридевять земель от своей родной Земли, коли чувствуешь ты этот зов,

то в любом случае станешь полезным своему Отечеству. Значит, где родился, там и пригодился.

И, поздно или рано, Человек, коли не сгорело в нём его чувство первородства и чести,

должен задуматься: почему именно так сложилась жизнь его, и зачем он на белый Свет родился.

Не ради красного словца сказано: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь!»

108

Да и вправду – не затем, чтоб сгореть без всякой пользы, на Свет ты явился.

Вот так и я, в который раз за жизнь свою, которую продлил мне Господь, – благодарю

Его! – не ради того, чтобы бить баклуши, задумывалась, ваша Свирель Петровна, как иногда меня

называет кто-нибудь из Поэтов, зачем меня так носило по моей родной Земле?

И зачем так рано осиротела? И зачем пришлось переменить не раз место жительства?

И если интуиция подсказывала, какие таланты заложены в глубине Души, что нужно в

себе развивать и хранить, то сами обстоятельства так складывались, что родной мне стала не

только моя дорогая Сибирь.

Родной стала Волга с волжанами, где полюбила я и саму степь, не только мирную,

ковыльную, да с пирамидальными тополями при селениях, да песни девчат на берегу: «Ой, ты,

Галя, Галя молодая, дай повезли Галю тёмными лесами»…

Полюбились и степи, опалённые огнём войны. Полюбились да запомнились на всю жизнь

хлопцы, идущие навстречу пылающему Сталинграду и маленькие зенитчицы, прячущиеся в

зелени буйных акаций.

И те ребята, которые калеками стали, играя после изгнания врага, со снарядами да

гранатами.

Здесь переплелись и малороссийский и русский говор. Здесь глядели на мир очи Оксаны

и Груни.

Здесь веяло цыганщиной и протягивались руки молодых цыганок в калитку за подаянием,

когда брели пыльными дорогами через селения волжские наши беженцы – конца и края им не

было.

Всё это суждено было впитать Душе Свирели, чтобы наполнить её не только радостями

раннего детства, но и глубокой скорбью народа своего, чтобы поняла Свирель, что не ей только

выпало на долю сиротство и голод, скитание и поиск родной Души.

А потом… Потом. Пути Господни неисповедимы. Потом довелось прийти в ту самую

обитель, которая приблизила к Великому Царскому Селу, где возрастал и поднимался к Свету

Гений Наш, самый любимый Поэт, который стал самым близким с самого раннего детства.

И сиротство дано было не зря, а в назидание: жизнь состоит не из одних игр и песен,

шалостей и забав.

На свете есть горе людское. Сумей преодолеть его. Не считай, что ты самый несчастный

ребёнок на Свете, потому что есть ещё и калеки, которым несравнимо труднее жить, есть убогие,

больные.

Цени всё, что тебе дано. И ещё: была дана возможность родиться в такой семье, где дар

любви расцвёл несгораемым цветком и стал путеводной звездой в поисках так рано утраченных

самых лучших моих на свете родителей. И вот эта звезда привела меня в лоно города моей

мечты.

И бездна лет и бездна дел пролегли между ранним детством и порой более или менее

ясного осознания себя в этой жизни. Ведь мы, несмотря на своё возрастание, остаёмся в жизни

очень долго теми же детьми, которые мало чего понимают в устройстве Мироздания, в

соотношении сил Разума и стихий.

Почти не задумываемся мы над своим предназначением, редко обращаемся к мысли о

своём посмертном существовании.

Так и мне довелось, с малыми или большими потерями, пережить такой период в своей

жизни.

Думаю, что поэтическая книга о Пушкине, которая основана на таком необычном

материале, как ВЕСТИ СВЫШЕ, должна содержать не только качественный и убедительный

поэтический блок, но, по возможности, обязана разъяснить читателю, какие обстоятельства

способствовали такому ПРОРЫВУ автора уже в зрелые годы в НЕБЕСНЫЕ СФЕРЫ.

Жизнь моя складывалась, как я теперь уже смотрю с высоты прожитых лет, довольно

удачно.

Господь меня хранил в разных нелёгких ситуациях.

Итак – вот она Северная Пальмира, созданная Петром Великим. Это чудо. Вот моя

Альма Матер – Университет с удивительными его наставниками.

Они внушили главное: нужно учиться всю жизнь, несмотря на приобретение диплома!

.

Но волею Самого Господа попала я в храм науки, который славился именами

преподавателей и выпускников.

109

В Петербургском университете в своё время учились Иван Сергеевич Тургенев, А. А.

Блок, Л. Н. Андреев, И. П. Павлов, И. И. Мечников, Л. Д. Ландау, Н. К Рерих..

В середине 20-го века здесь преподавали писатель Фёдор Абрамов, специалист по

истории журналистики П. Н. Берков, известные литературоведы: Георгий Пантелеймонович

Макогоненко, который в годы блокады в Ленинграде вместе с Ольгой Берггольц вёл такие

необходимые людям литературные программы по Ленинградскому радио.

Моим руководителем по дипломной работе был Александр Григорьевич Дементьев,

специалист по русской журналистике 18 века.

Студенты любили лекции Евгения Ивановича Наумова. Он был великолепным знатоком

курса советской литературы, читавшим наизусть поэмы Маяковского и Твардовского.

Эти профессора были авторами первого учебника русской литературы для средней

школы, по которому мы учились в старших классах.

Студенческие годы были нелёгкими, но всё, что окружало нас, – примиряло с

нехватками и недостатками.

Мы знакомились с памятными местами легендарного города, весной бродили по

набережной Невы, любовались Медным Всадником.

Он тогда не был окружён оградкой, как сейчас. Можно было подойти ближе и даже

потрогать подножье памятника.

И Невский, и Васильевский Остров были исхожены нами пешком, – от самого

Университета до Охты, где жили мы в студенческом общежитии.

После лекций иногда засиживались в публичной библиотеке имени Салтыкова-

Щедрина.

Навсегда запомнилась благоговейная тишина читальных залов, безукоризненная

вежливость библиотекарей. Они были, конечно же, из той плеяды коренных ленинградцев,

которые славились своей интеллигентностью.

И швейцар, и гардеробщик, принимавший и выдающий пальто, были настолько

изысканно вежливы, что нам, студентам, было как-то неловко перед ними за то, что они тратят на

нас своё внимание.

В выходные посещали музеи. Эрмитаж потрясал своим величием, блеском и богатством.

Картины русских художников поражали яркостью красок и габаритами.

Мраморные статуи казались застывшими живыми фигурами. Сокровища, собранные

здесь, можно изучать годами.

Мы ездили в город Пушкин, который уже позднее снова был переименован в Детское

Село. Здание Лицея, где учился маленький Александр Сергеевич, в то время ещё не было

отремонтировано после минувшей войны.

Необыкновенно притягивали к себе парки Павловска, где часто бывала я у своих

родственников, живущих в Тярлево (дачный посёлок рядом с Павловском.)

Бывали мы с моим другом, а потом – мужем, тоже студентом Университета, и в Гатчине,

где жил мой брат Владимир, участник войны.

Но парки Гатчины производили всегда на нас мрачное впечатление. Там не было того

света, прозрачности, уюта, как в Павловске, где стояли старинного стиля беседки, ажурные

павильоны, где озёрца казались наполненными небесной лазурью, и всё напоминало век

минувший.

А встречи белых ночей на Неве, разводимые на ночь мосты, знаменитые ростральные

колонны, прогулки по Неве на речных трамвайчиках, поездки в Петергоф, где уже сам

могущественный золотой Самсон, покоривший льва, раскрыл львиную пасть, «фонтан

искристых брызг к звездам воздев», – всё это с трудом поддаётся описанию!

Во время войны Самсон был вывезен из Петергофа во избежание потери на случай

оккупации, но в 50-е годы он вновь стоял на своём месте и чаровал всех своей мускулистой

силой и красотой.

Каскады больших и малых фонтанчиков, знаменитая Дева, грустно склонившаяся над

разбитой урной, чудесные цветники, одевшие газоны, сама покорённая водная стихия, воочию

представшая в волшебном мире Петергофа, – в этом городе Великого Петра, воплотившем в

своём детище мечту о красоте, – да разве перечтёшь все волшебства нашего северного края,

которые открылись нам!

110

Всё, что было увидено и услышано,– вошло в нас как неотъемлемая часть нашей жизни,

как подарок судьбы.

А сам город навсегда остался самым притягательным местом на земле, где можно было

отдохнуть душой, повстречаться с родными, вспомнить молодость.

И как-то само собой с годами сам Ленинград, словно незаметно переродившись в Санкт-

Петербург, всецело завладел моим сердцем, именно как город Великого Петра и первого Поэта

России, где был взлелеян и выпестован ПУШКИНСКИЙ ГЕНИЙ.

Вот почему таким восторгом наливалось сердце, когда оно чувствовало,– как? – одному

Богу ведомо – приближение Поэта, его мысленного взора к его любимому городу.

Вот почему таким воздушным становилось перо, такой лёгкой – рука, которая строчила

без промедления, нет, снимала с Неба эти строки.

Нет, воистину, включался неведомый небесный самописец!

БЕЛЫЕ НОЧИ

Поэма о Петербурге

май 1996 года

Я вдалеке, но мне милы рулады

Ветров балтийских над седой волной

И очертанья каменной громады,

Чернеющие позднею весной;

Прелестных далей томные туманы,

Ушедшие за синий горизонт.

О, Питер, Питер, наносящий раны

Таким, как мной оплаканный Назон!*

Опять разбужен веяньем весенним,

Охвачен вдруг волнением в крови,–

Прошла пора дремотной русской лени;

Пришла пора полёта и любви,–

Плыву к тебе на облаке восторга,

Резных оград твоих приемлю вид.

И в духе предсказаний Сведенборга**

Со мной мой милый город говорит.

Он помнит всё: в нём живы те напевы,

Звучавшие в дни празднеств и боёв,

И дышит тайно облик милой девы

Среди садов, гуляний и пиров.

Но я – простора друг. Я улетаю

Из замков и кунсткамер на простор.

Я синь небес опять благословляю,

Веду с Невой привычный разговор.

О, ночи белые, вам нету в мире равных,–

Вы волшебства и таинства полны.

Под вашу сень простых и полноправных

Зову я всех, кто в Питер влюблены.

Летим над этой каменной громадой:

Застроен Питер, что твой исполин:

Здесь всё, что надо нынче и не надо

Для сердца, для ума и именин.

111

Чернеют трубы, небо задымляя.

О, бедная балтийская волна!

О, бедная моя одна шестая,

В которую подруга влюблена!

Воспеть оград твоих узор чугунный

Мечтал, мечтая пел, и изваял

В своих стихах, дерзнув в ночи безлунной

Изобразить строкой твой идеал.

О, крепость стройная, в тебе изгиб металла,

Душа мастерового – кузнеца.

На празднике труда и карнавала –

Неповторимость строгого лица!

Струит игриво тонкая ограда,

Овал с пунктиром чётко сочетав,

Свой стройный почерк взору на отраду,

Верша свой бег, свой быт и свой устав!

О, город гордый скульпторов и зодчих,

В содружестве создавших феномен,

Благослови тебя, могучий Отче,

Не думавший про вой ночных сирен.

Как сердцу больно от одной лишь мысли –

Мир мог лишиться этой красоты!

Она, вспорхнув, такой достигла выси,

Что превзошла стремление мечты!

Твоих мостов, взлетевших над Невою,

Стремителен и лёгок дивный бег.

Здесь тоже сердце вместе с головою

Запечатлели миг и день и век.

Подъявших рук своих изгибы крепких

Очеловечен облик фонарей.

В них – сочетанье света, ковки, лепки.

В обнимку с ними день и ночь борей.

О, мостик Банковский,

Знакомый львиный мостик.

Загадочное чудо давних лет!

Ну, позовите вновь Поэта в гости! –

Перил ажурных ваших легче нет…

Шеломы золочёные соборов

Стоят на страже города – бойца,

Как вы: Барклай, Кутузов и Суворов, –

В любом – своеобразие лица!

Зимой, притихнув, спит краса седая

Под покрывалом северных снегов.

Столица прежняя – такая молодая,

Жилище муз, ристалищ и богов!

А летом…Летом снова белой ночью

112

Я прохожу над пенною Невой

И поцелуй её ловлю воочию

И окунаюсь в волны с головой.

О, свежесть волн знакомого пространства,

Меня бодрит твой вид, твоя краса.

И вновь душа полна тревогой странной,

И вновь распахнут сердцем в небеса,

Лечу над Зимним. Тонких статуй стройность

Сопровождает взором мой полёт.

Невы державной гордая спокойность

Меня во власть глубин своих зовёт.

Гранит бесстрастно обнимает влагу

И, сдерживая брызг весёлый хор,

Упавших на альбомную бумагу,

Ведёт со мною прежний разговор.

Он помнит ночи, что в унылость пали,

Когда моим он слушателем был

Единственным на царственном причале.

Гранит, как я, те ночи не забыл.

Гранит мой невский помнит, как Онегин

Со мною, опираясь на него, (

Мечтою уносился до Онеги

И все мои стихи до одного.

О, ветер, ветер, мне близки усилья –

Сорвать платок и блузу и шлафрок!

Твои, борей, стремительные крылья

Меня свежат, мой славный ветерок!

Я сам срывать покровы дивных мантий

Когда-то мастер был и был в долгу

У красоты, как Наль у Дамаянти. ***

Но свет красы я в сердце берегу.

Я залетаю в Зимний. Исполины

Всё так же держат свод его палат.

И, обозрев иконы и картины,

Поклонник красоты, я снова рад,

Что всё покоем дышит. Всё доступно

Простым и жадным взорам россиян.

А красота чиста и неподкупна.

Ей чужды и измена и обман.

Над амфорой разбитой та же дева

Грустит и ныне, голову склонив,

Как будто слышит райского напева

Забытый и изменчивый мотив.

Здесь копиисты бойкими штрихами

С натуры пишут детскою рукой

Эскизы жизни то, что я стихами

113

Запечатлел, увидев за строкой.

Здесь древность с юностью

встречаются на корте

Станков, мольбертов, хартий и харит.

Здесь побеждает и в любви и в спорте

Краса, что вечно с сердцем говорит.

Я снова поражён величьем храмов,–

Воздушностью громоздкость сражена.

Войди туда Христос, Аллах и Лама,

Владей Душой религия одна!

Здесь не музей, – здесь память поколений.

Здесь зодчество в божественность взошло.

Наследником здесь не картавый Ленин,

А сам народ: и город и село!

О, Мойка, ты мне снова сердце ранишь

Воспоминаньем о январском дне

И плачем обо мне меня достанешь

Повсюду: на звезде и на Луне.

Я сам на Невском в юношески годы

Бывал и сень бульваров посещал.

И, не чуждаясь никакой погоды,

Внимал закону шпаги и плаща.

Кутузов, возвышаясь благородно,

На Францию указывает путь.

И жест его просторно и свободно

Даёт России вспомнить и вздохнуть.

О, Невский, Невский, как ты многолюден:

Троллейбусы, автобусы, такси!

Твой день воистину велеречив и труден.

Невольно скажешь: Господи, спаси!

Корабль Петра, Ты метишь карту лотом,

И, паруса над бухтой распустив,

Паришь над Финским, Невским и вельботом.

Настроив слух на питерский мотив!

Мотив тот, ветром издавна хранимый,

Звучит над чашей мира и зари.

О, Город мой, просторный и любимый,

Не зря зачислен ты в богатыри!

Ты величав и вечно споришь с Богом,

В своём величье сам велик, как Бог.

Ты самой неожиданной дорогой

Стремишься к Богу сквозь кольцо дорог!

Благослови Его, Создатель вечный!

Стреми свой взор сквозь веси – времена,

Непобедимый, гордый, человечный,

Нацеливший в бессмертье стремена!

114

И воздушность строки, и слог, и стиль, и глубина мысли, богатство поэтического

лексикона, удивительная ассоциативность и проникновенность, сердечность, сочетающаяся с

ясностью и простотой изложения, – всё это у меня лично не оставляет сомнения в авторстве этого

произведения. Конечно, – ЭТО ПУШКИН.

Кроме того, рисунок, вышедший из-под моей руки, начертанный тонкими штрихами,

изображающий Александра Пушкина, летящего на космическом корабле над Санкт-Петербургом,

подтверждал присутствие Пушкина в любимом городе. Над кораблём был изображён фамильный

герб дворянского рода Пушкиных.

ЛЕТНИЙ САД

О, Летний Сад, чертог благоуханья,

Приют прелестных нимф и волшебства,

Ко мне плывут твои воспоминанья

На ниве таинства и естества.

Ты входишь в сердце властно и пространно,

В меня вперяя свой зелёный взор.

И, как в былом, опять мечтою странной

Наполнен дух, и вздох, и разговор.

Со мною други – вечное признанье

Талантов, верности, страданий и обид.

Благословляя Богово призванье,

Мне Летний Сад о многом говорит.

Здесь я бывал. Здесь невскою прохладой

Дышал поутру в мирной тишине.

И нынче мы с друзьями встретить рады

Тебя, о Муза, что являлась мне.

Зови, неси над каменной громадой,

Петра творенье рифмой охвати.

Мне так милы и памятны рулады

Твоих поэм и эта ножка пти****.

Со мной Есенин – внук золотоглавый

Да старший брат Свирели Саша Блок.

И мы легко перелистаем главы

Твоей страны, зелёный уголок.

Ты жив досель. Тебя не тронут годы.

Ты нежно веришь в таинство могил.

Бессмертен дух желанья и свободы.

И нынче он Поэта посетил.

Ты пережил страдания блокады.

Томит тебя безвременье потерь.

И помнят боги, люди и дриады,

Как у ворот стоял фашистский зверь

Мой Летний Сад, я уношусь в былое,

И вновь к бумаге тянется перо.

А там, где мы сидим сегодня трое,

Да будет новым, что давно старо!

115

Возносит память к дольнему причалу

Печалей, взоров, нежности, харит.

И я стремлюсь к известному началу,

Где сердце мне о встрече говорит.

О, встреча, ты вещала мне о многом:

О юности, о вере, о судьбе,

О вечной дани быту и дорогам,

О поклоненье музам и тебе,

Тебе, Мадонна, свет мой негасимый

Неповторимый, тайный и родной.

Во мне любовь к тебе неистребима

Зимой и в осень, летом и весной.

Богат я. Те богатства не считаю.

Они во мне алмазами горят.

Всё потому, что часто навещаю

Свой Летний Сад, любимый Летний Сад!

А. С. ПУШКИН, 1996 год,

через Свирель

Я никогда не присваиваю себе стихи, которые идут СВЕРХУ. Они и мои и не мои. «Мы

все вас медитируем, слетаясь»,– говорит Александр Сергеевич. Эта мысль перекликается с

высказыванием Марины Цветаевой о том, что каждый поэт – МЕДИУМ.

Кроме того, пушкинское авторство подтверждается его многочисленными подписями в

моих космических дневниках.

Примечание: *Назон – древний римский Поэт, отличающийся вольнодумством, за что и

сослан был на берег Чёрного моря, где ныне Молдавия. в Молдавию;

**Сведенборг Эммануэль – шведский учёный-мистик (17-18 в.в.); ***Наль и Дамаянти –

герои восточного эпоса, влюблённые, которые были разделены в течение долгих лет

загадочными обстоятельствами. ****Пти - (фран). маленький

ПОВТОРЕНИЕ УЧЕНИЯ

Итак, шёл 1990 год. У меня уже возникло 15 тетрадей-дневников, которые содержали

разговоры с Космосом. С Космосом не безликим, а с конкретными любимыми мною людьми:

моими родителями, с Поэтами, с некоторыми политическими деятелями, с учёными, с

философами.

В эти годы, начиная с 1989 года, я вновь взялась за перечитывание произведений А. С.

Пушкина, А. А. Блока, А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой, С. А. Есенина, И. А. Бунина и других

наших классиков.

Одновременно интересовалась произведениями Елены Петровны Блаватской, Елены

Ивановны и Николая Константиновича Рерихов.

Старалась изучить историю правления любимого мною Петра Великого, полюбила его

ещё больше, поняла, что исторические судьбы Императора и первого Поэта России – Пушкина

крепко связаны невидимыми нитями событий, явлений, фактов.

Все эти люди стали, по существу, моими близкими, родными, необходимыми для моего

дальнейшего духовного роста, для осмысления всего, что меня окружает, для осознания миссии

Человека на Земле и познания его дальнейшей – посмертной жизни, в очевидности которой я уже

не сомневалась.

В моих 15-и тетрадях – дневниках уже были небесные стихи Пушкина, поэмы-диалоги с

Есениным, многочисленные разговоры с родителями.

Они постоянно ведут меня по Космической стезе, устроив у себя дома, на планете Душ,

литературную гостиную.

116

Сюда, по обоюдной со мной договорённости, приглашают знакомых нам Поэтов для

прослушивания стихов, для обсуждения проблем творчества, для разъяснения устройства

Мироздания, что в начале наших встреч было особенно трудным для моего восприятия, как для

человека, воспитанного в атеистическом духе.

Терпеливо и настойчиво родные продолжают меня воспитывать, помогая осознать себя не

только гражданином Земли и России, но ГРАЖДАНИНОМ ВСЕЛЕННОЙ.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НОВЫЕ ЧУДЕСА

И вот однажды на рассвете, это было 29 сентября 1990 года, я, просыпаясь, каким-то

внутренним зрением чётко увидела образ Петра Первого.

Его фигура вырисовывалась в овале. Изображение было чёрно-белым. Я отчётливо

увидела его волевое лицо, напряжённый взгляд тёмных глаз, которые были устремлены на меня.

В правой руке Пётр Великий держал зажжённую свечу, настойчиво протягивая её мне.

Удивляюсь до сих пор, что никакого душевного трепета, подобного страху, я не испытала,

кроме удивления, – ничего!

Но, что было ещё более странно, я начала с Императором поэтический диалог.

Он отвечал мне поэтическим слогом легко и свободно, объясняя мне своё вторжение в

мой душевный мир. Вот она, эта поэма, которую я назвала

СВЕЧА ПЕТРА ПЕРВОГО

Татьяна:

О, Пётр Первый, я тебя узнала!

Что хочешь мне сказать, мой добрый друг?

ПЁТР ПЕРВЫЙ:

Тебе хочу вручить Свечу Урала

От имени друзей и ласковых подруг,

От имени Руси, большой и вольной,

Признавшей, по решению Небес,

Твой поэтический венец раздольный

Венцом Любви и благодарных слёз.

Позволь от имени Романовых на счастье

Вручить Свечу признательных сердец

Сестре Руси, которой Мир подвластен,

Где жив Поэт и правит Дух-Отец.

Свети Свечой поэзии лучистой

И празднуй необъятность рождества

Гармонии, просторной и речистой

Космического вечного родства!

ТАТЬЯНА:

О, Царь Великий, Свет непреходящий,

Символ могущества России и судеб,

Весомых, несравнимых, настоящих,

Необходимых Родине, как хлеб!

Отец Державный, Крёстный величавый

Арапа русского, чей род, венчая высь

Искусства Поэтического славы

Явил нам Пушкина, в ком Музы вознеслись

На новый путь космического свойства

И ныне, неусыпны и нежны,

117

Летят к России, жаждут беспокойства

И новой поэтической волны.

ПЁТР ПЕРВЫЙ:

Скажу по-русски, по-мужицки просто:

Хоть мал златник, но дорог, ей-же-ей!

Величие зависит не от роста, –

Федора – дура, пусть других длинней!

Не про себя, учти, пусть даже малость

Был тонок, несуразен, но зато

Мне мастерство рабочее давалось,

Как лебедь, возрождаясь красотой:

Красою флота, пригородов, зданий,

Дворцов и парков. И недаром *Лев

Самсону отдал зев без опозданий,

К звездам фонтан искристых брызг воздев.

Нет, не упомнить всех красот России,

За кои русский Царь, роняя гнев,

Был назван вечным и любимым сыном

В строках Поэзии, родившейся в огне

Святого африканского единства

С российской вольницей дворянского родства.

Я порицал невежество и свинство,

Но славил лучезарность мастерства.

ТАТЬЯНА:

И Ты, мой Царь, позволь ещё заметить,

Взвалил себе на плечи этот груз –

Назваться деспотом, который строил клети

И на костях замешивал Союз.

Но Ты пронзил Россию светлым взором

И вывел вотчину на берега Невы,

И Пушкинским свободным разговором

Себя поставил выше той молвы!

О, Русь моя, восславься в Поднебесье.

И голос неусыпного Петра

Звучи в сердцах неразлучимой песней

Содружества, бессмертья и пера!

ПЁТР ПЕРВЫЙ:

Я здесь. Я не один. Я не лукавлю.

Жива Россия в здешней стороне. .

И я её, как Сын, люблю и славлю –

Пусть дол в золе и пажити в огне!

Россия платит за грехи чужие.

Но новый уготован ей удел.

Ей звёзды новый путь наворожили.

И у меня опять немало дел:

С наукой быть в содружестве и в драке

118

С невежеством, гульбой и воровством.

И – *по-булгаковски – не разрешать собаке

Наукой управлять и естеством!

Как нынче намечает Ломоносов?

Возвесть на новые ступени тот секрет

Величья Душ! Туда не сунешь носа

В ту область. коль в самом величья нет!

Не **по-лысенковски – оскопленным монахом

Встаёт пред нами той науки разворот,

А ***по-вавиловски, без тени страха

Мужает человечий род!

И я, ваш царь, к тем таинствам причастен.

Мне строить Души новые дано.

Скажи, где выше может быть величье власти,

Чем это Богом данное звено?

От этих зёрен, светлых и лучистых,

Россия вспыхнет ласковой зарёй.

Век Водолея в полусумрак мглистый

Раскинет крылья, как со скал орёл.

И колоколом жизни отзовётся

На клёкот мужества и мастерства

Моей России Пушкинское сходство

С Душевным обликом Небесного родства.

И пусть Свеча не гаснет догорая,

Поставленная в Церкви у икон.

Поэзия – её Душа вторая,

Моей Руси – планета Геликон!

Примечание: *Лев отдал Самсону зев без опозданий – имеется в виду победа России над

Швецией, которую Пётр Великий одержал под Полтавой. Лев – государственный герб Швеции.

Самсон – мифологический герой – силач, под которым Пётр подразумевает Россию.

** По-Булгаковски не разрешаь собаке наукой управлять и естеством. – Имеется в виду

рассказ М. Булгакова «Собачье сердце». ***По-лысенковски – Трофим Лысенко лжеучёный,

занимавшийся при Сталине генетикой.

***По-Вавиловски – Николай Иванович Вавилов – знаменитый на весь Мир учёный-

генетик, погибший в Гулаге в годы сталинского режима.

МОЙ МИЛЫЙ ДРУГ

Да, так назвала я Петра Великого, увидев и узнав его своим внутренним взором.

Для меня, вернее, для Свирели, с которой заговорил Император, это, видимо, было

совершенно естественно?!

Но потом, уже после состоявшегося диалога, я стала раздумывать: «Как можно объяснить

такое фамильярное отношение моё с Петром Великим?»

Даже мне, взглянув на это со стороны, показалось странным, если не смешным: «Кто дал

мне право так с Ним обращаться? Какой Он мне милый друг?»

Но, тем не менее, весь текст поэмы-диалога для меня самой остаётся некоторой загадкой.

Как это я сумела сразу войти в поэтический диалог с такой величественной фигурой? Откуда

брались слова? Как рождалась рифма?

Каким образом возникали подобные выражения: «И на костях замешивал Союз»?

Рождалась мысль: бесспорно, Пётр Великий для меня не просто Царь. Он мой родной,

очень близкий Человек.

119

Да. Он был мне близким и родным. Это я чувствовала давно, с давних пор, с детства,

когда прониклась к Нему неизбывной любовью и доверием, читая поэмы Пушкина.

Кроме того, я помню, как появился Пётр Алексеевич в доме моих родителей по

приглашению – послушать и дать оценку моей поэме «Репортаж с планеты Душа».

Это было 16 августа 1989 года.

Он вошёл шумно, шутливо промолвив:

«Я думал, меня колоколами будут встречать, а тут зазвенел обыкновенный колокольчик!»

Увидел маленькую дочку моих родителей Лёлечку: «Да тут ещё и карапузы бегают!».

Прослушав поэму, сказал мне: «Танюша, ты слышишь меня? Тогда я скажу: так

неожиданна для меня эта встреча, так радостна встреча с земляками, что дух захватывает…

Сердце волнуется и никогда не успокаивается. Танюша, ты очень поразила меня своей

поэмой.

Труд этот сделал бы честь даже и мужчине Поэту. Поэма твоя мне ярко напомнила

пушкинский стих. И, что всего дороже, – родственность ваших поэтических Душ.

Эта родственность на виду. Её не скроешь. И я тебя очень прошу, не забывай об этом. Ты

наша звёздочка из Пушкинского созвездия!»

И всё же – кто помогал мне разговаривать с Петром Великим в поэме «Свеча Петра

Первого»?

Меня эта мысль не оставляет. Думаю, наверное, Сам Александр Сергеевич…Впрочем,

какая энергия таится в каждом из нас? До сих пор – загадка…

Но я вспоминаю, как однажды Папа мой, Пётр Павлович Лямзин (Томский) однажды

сказал мне, казалось бы, без всякого повода:

«Я Пётр - Камень, Пётр- Царь и твой Отец,

Твой господин и Царь одновременно.

Во мне все сущности живут, соединенны.

Во мне живёт величия венец

И твёрдость мужества, и бережность отцовства

К России льнувшего великого Царя,

Предельно честно отразившего геройство

И молодость богатыря.

А если проще: Три Петра – все братья

Тебе открыли тёплые объятья,

И все, тебе о деле говоря,

Передают веление Царя –

Быть вровень с веком. Не терять надежду.

Идти вперёд. И осчастливит вежды

Счастливый ветер чудо-перемен.

Нам ничего не надобно взамен».

Подписался:

Петенька, Пётр Павлович Лямзин.

Чуть позднее я задам Отцу своему вопрос: «Скажи, родной мой, этот разговор меня

тревожит и ввергает в дрожь: как будто ты, Отец мой, не реален, иначе как понять, что три лица

в тебе, мой друг, соединились?»

И папа мне ответил:

«Скажу, родная, нашей жизни высь

Вам недоступна. Знай, что я реален,

Лишь только, друг мой, к счастью, идеален.

И нет у разговоров тех конца,

Как нет начала и конца у Мира.

Но наш талант не требует венца,

Не жаждет поклонения кумиру.

Но ты, родная, на Земле живёшь.

120

И мы тебе ещё не полностью открылись.

Но знай, напрасно повергает в дрожь

Та мысль, что звонкие черты

Всей поднебесной красоты

Во мне одном так вдруг соединились.

Татьяна:

Родной мой, но всё ж тебя могу я звать

Отцом, тем трепетно-родным и милым Папой,

Который был со мной. Но смерть когтистой лапой

Тебя отторгла от твоих детей?

Отец:

Родная девочка, девчонка, друг мой нежный,

Касавшийся и рук моих и щёк,

Ребёнок мой, который одинок

На этом страшном и суровом Свете!

Я, как Отец, всегда за вас в ответе,

За дочерей и сыновей своих,

Больших и малых, умных и не очень.

Слеза, спадая, щёку мне щекочет.

И слёз мы не сочтём, роняя их.

Но дело в том, родная дочь, что мы,

от вас невольно уплывая,

становимся умнее и мощней.

Жизнь как зерно – в ней эликсир полей.

А в эликсире – молодость вторая.

И, как костёр на плахе догорая,

Рождает ласковый и смелый фейерверк.

Он устремляется как вечный факел вверх.

И жизнь цветёт, коварство попирая.

Ты плачешь. Знаю я, разлука сердце гложет .

Но ты его, родная, береги.

Оно в борьбе тебе ещё не раз поможет

Любовь – твой знак в созвездье Неба.

Твоя любовь тебе дороже хлеба.

Думая об этом неожиданном признании Отца, я вспоминаю о том, Как Иисус Христос на

озере Галилейском встретил рыбака Симона с его братом Андреем. Он привлёк Симона к себе и

сказал ему доверительно: «Тебе, Симон, даю новое имя. Ты будешь Кифа – Камень по-

арамейски. Ты станешь краеугольным камнем в строительстве моей церкви!»

С тех пор Пётр стал Апостолом Христа. И после гибели Иисуса – проповедником

христианства.

Он заложил основы христианской церкви на Руси. Он тоже погиб мученической смертью

от рук безбожников.

Именем Апостола Петра названа большая церковь в Москве. Именно там крестили

маленького Петра, будущего Императора России.

Но как же в Душе одного Человека могут жить сущности людей, носящих те же самые

имена?

Наверное, это зависит ещё и от того, под какой звездой, как говорится, родился тот или

иной Человек?!

А что скажет на мой вопрос моё Вышее Я? –

121

«Ответ кроется в тебе самой. Космос уплотняет энергию сердец, одновременно

распределяет её по достоинству, имея в виду не только однозвучность имён, но и звёздную

знаковость, зависимую от времени и места рождения».

Видимо, время и пространство содержат в себе неведомые ещё нам силы: объединять

людей Любовью, Со-Знанием общей значимости, стремлением к Созиданию.

И эти стремления так незаметно перетекают у людей Тонкого Мира от одного к другому,

что каждый из них может себя почувствовать рядом стоящим или рядом живущим. Через

ЛЮБОВЬ эти чувства передаются и нам, постигающим тайны Вселенной.

И ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СВЕЧА?

Пётр Великий вручил Татьяне, живущей на Южном Урале, СВЕЧУ от имени России и

семьи Романовых. Мне следовало осмыслить глубинное значение этого явления. Было понятно,

что Духовная Россия, то есть все, живущие в Духовном Мире прекрасные, любимые нами люди,

включая всех наших родных и Поэтов, учёных, людей различных рабочих профессий, надеются

теперь на эту живущую на Плотной Земле Татьяну, что она понесёт по Миру весть о том, что

жизнь бесконечна.

Мне надлежит рассказывать людям, что все, ушедшие на так называемый Тот Свет, живы

и пребывают в надежде на то, что эта весть станет известна их детям и внукам, оставшимся на

Земле.

Кроме того, эти вести должны быть мною донесены до людей Плотной Земли и, прежде

всего, россиян, именно поэтичным СЛОВОМ ВЫСОКОГО ЗВУЧАНИЯ!

Но, кроме этого, вручённая мне СВЕЧА ПЕТРА ВЕЛИКОГО обязывает меня заняться

СО-ТВОРЧЕСТВОМ, то есть единением мыслей и чувств в Поэтическом Слове людей двух

Миров.

Мне это стало понятно.

Да, впрочем, уже из предыдущих разговоров с родителями я поняла, что мне предстоит

большой и серьёзный труд.

Но следовало теперь узнать, какая же Истина стоит за символическим значением самого

образа СВЕЧИ.

Ведь СВЕЧА – это не просто символ СВЕТА!

За мистическим, то есть таинственным содержанием этого символа стоит некая

РЕАЛЬНОСТЬ. Она должна быть понята и освоена мною.

И вот уже теперь, когда я собираю все факты моих жизненных приключений и общения с

Тонким Миром, я занялась исследованием этого вопроса.

Что собой представляет свеча? Это предмет, созданный из воска. Её назначение – светить,

освещать пространство. Свечи применяются в быту.

Но они являются неотъемлемой частью храмов и сопровождают своим свечением

молебны, процессы причастия и исповедания.

Значит, в них заложена некая особенная сила. Вспомнила я и историю с Мирской Свечой.

Знает ли кто-нибудь сегодня, что такое Мирская Свеча?

Напомню. Об этом пишет русский писатель Василий Юдин в своей книге «ДНИ

ВЕЛИЧАЛЬНЫЕ» – страницы народного христианского календаря.

19 декабря Россия встречала день Николы Зимнего. Никола Зимний является мужицким

покровителем.

Он отождествлялся с героем русского эпоса – Микулой Селяниновичем, и почитался как

«житный дед» – Дух Хлеба. Церковь Николы Чудотворца возникла на Руси чуть ли не самой

первой.

Уже в 882 году, более чем за сто лет до Крещения Руси, в Киеве существовал храм

Святого Николая.

Вот как об этом сказано в «Повести временных лет»:

«На горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор, на той могиле

Ольма поставил церковь Святого Николы».

Она увенчала место погребения одного из первых киевских князей Аскольда, убитого

Олегом и воспетого в 1835 году в опере А. Н. Верстовского «Аскольдова могила».

А в 17 веке в Москве насчитывалось уже 128 храмов, возведённых во имя Николы

Чудотворца.

С Николиным благословением отправлялись путники в дальнюю дорогу: «Зови Бога в

помощь, а Николу – в путь». Селяне целыми обозами зимой везли продукты в города.

122

Никола распорядительствовал и на торгах. Говорили: «Николин торг – всему указ». Цены

на хлеб тоже строил Никола. Вот почему по всей России Николу, особенно зимнего, чтили

широко и щедро.

Никола Святой был хранителем и покровителем мужицкого хозяйства и конного двора.

Николу просили в молитвах дать хозяину двора доброго, сильного и красивого коня. Конь

на дворе являлся знаком зажиточности и крепости, предметом уважения окружающих.

В Николин день, после церковной службы, садясь за праздничный стол, сельские мужики

непременно затевали Мирскую «Николину Свечу». Это происходило так.

В дом, где она, по предварительному уговору, «зачиналась», приглашали священника.

Ставили на стол небольшую горящую свечку. Священник окроплял её святой водой.

Гости поднимали «Заздравную» в честь праздника.

И каждый приклеивал к горящей свече кусочек воска, либо своего, сотового, либо

купленного.

Затем заметно «потолстевшую» свечу, в сопровождении священника отправляли в

соседнюю компанию. Там процедура повторялась.

Так в течение Николина дня «Мирская свеча» обходила все дворы, где «гуляли», и к

вечеру неимоверно вырастала и достигала пудового веса.

В конце дня Заздравную свечу торжественно несли в церковь и ставили перед образом

Святого Николая.

«Мирская свеча» являла собой знак всеобщего взноса за оказанное и будущее

покровительство Николая Угодника во всех многотрудных делах селян.

Эта традиция создавать МИРСКУЮ СВЕЧУ, чтобы умощнить её пламя, думаю,

основывалась на древней памяти, которая уводила к далёким языческим временам.

Не зря исследователи дохристианских языческих времён славян считают, что именно в

России многие языческие обычаи плавно входили в обиход русской деревни. В частности, это

праздник масленицы, сжигание чучела масленицы. Это почитание Солнца - Ярила, как древнего

языческого божества.

Само название Ярило долго хранилось в русском фольклоре и вошло даже в

произведения писателей-классиков, в частности, в пьесы А. В. Островского, где героями

являются дочь весны Снегурочка, и сама Весна, и другие явления Природы, как живые существа.

А суть отношения к явлениям природы, как к живым существам, таится в глубокой

генетической памяти славян, когда человек обожествлял и наделял разумом и воду, и землю, и

скалы, и ветер, и каждое дерево, и лес в целом, и море, и океан.

Так во время долгой засухи люди собирались и всем миром обращались к богу Перуну,

чтобы он смилостивился и послал дождь на поля. Известно, что подобные медитации селянам

помогали.

В годы раннего христианства все языческие обычаи стали сурово осуждаться и

преследоваться.

Однако, в наше время открываются знания, которые были даны человеку в

дохристианский период. Многие земляне уже знают, что сознанием обладают не только люди, но

и все явления природы.

Учёные уже признали, что сама Земля является живым существом, имеющим Душу и

Сознание.

Все стихии тоже имеют сознание.

Огонь, как и ветер, как молния и цунами, как вода и воздух обладают собственным

сознанием.

Мало того, каждое явление в жизни существует в потоке своих вибраций. Таким образом,

всё сущее находится во взаимном круговращении и в целесообразной связи. Так устроена

Творцом наша Вселенная.

Следовательно, процесс создания того самого воска и использование его для создания

СВЕЧЕЙ – это тоже глубоко продуманный и стихийно созданный народом процесс, идущий на

пользу Душе и Сознанию Человека. Мы знаем, что ПЧЕЛА, эта самая, любимая в народе

ПЧЁЛКА в народном сознании стала символом трудолюбия: «Трудись, как пчёлка».

Этой пчёлке и доверена Свыше такая высокая миссия – собирать с цветов нектар,

который она перерабатывает и в воск, и в мёд.

Что такое нектар? Это вещество, образующееся на цветах под воздействием солнечных

лучей.

123

Это не просто физический процесс.

Солнце, которому доверена Всевышним великая миссия обогревать всё живое на Земле,

помогать произрастать молодой поросли, с любовью давать свет и Человеку, концентрирует в

нектаре цветов, как и в крови живых существ, энергию жизни.

Солнце передаёт им живительную, волшебную силу своих божественных лучей, которые

насыщены флюидами доброты, солнечного сердечного тепла, стремления к росту и единения

энергии всеучастия и взаимной любви!

И нектар, который ПЧЁЛКА собирает с цветов, вбирает себя эту Божественную

Солнечную силу.

Но ей ещё предстоит переработать это вещество в двух направлениях: одно – мёд – для

пищевого употребления человеком, и воск – для строения своих сот.

Воск – по энциклопедическому словарю – это вещество, выделяемое восковыми

железами пчелы, которое состоит из сложных эфиров высших жирных и одноатомных спиртов,

родственных предельному углеводороду.

По кодам Крайона воск символизирует Древнюю Душу и ключ Братства. Он же является

Микрокосмосом, Земной матрицей и Огненным рубежом.

Воск содержит ритмы Вселенной, Свет сознания и полную сбалансированность всех

добрых сил в организме.

Воск – это лотос, то есть высший символ красоты. Он обладает языком Галактики и

способствует нахождению человеческого Духа одновременно в трёх измерениях: Плотном,

Тонком и Огненном.

Это путь возвращения к Богу. И, наконец, это – Символ Христа.

А та самая Свеча, которая состоит именно из пчелиного воска, по Кодам Крайона,

является Великим таинством.

Она символизирует восход Солнца, Бессмертие Духа и Всевидящий Глаз.

Свеча содержит главную тайну жизни. Это сияние серебра и дух Творения.

В то же время Свеча – это гигантский магнит и Матрица Человека. Свеча – это Космос

плюс Галактика, а также СЕРДЦЕ РОССИИ. Свеча символизирует Сознание Единства и ЭПОХУ

ПЕРЕМЕН.

Свеча содержит ключи божественного знания и абсолютно чистое сознание.

Свеча является Межпространственной Нитью и объединяет жизнь и смерть. Она внушает

Человеку его единение с Богом. Свеча при горении объединяет свет сердца и головы и

обозначает новое рождение в Духе.

Она создаёт состояние глубокой медитации.

Через зажжённую свечу при молитве Человек проходит огненное Посвящение.

Итак, восприняв эту информацию, мы делаем вывод, что при зажжённой Свече из

пчелиного воска возникший свет трансмутируется в сферу, вводящую человека в единение с

Самим Богом.

Тончайшие вибрации огненного тела Свечи и создают ту самую Межпространственную

Нить, ту самую Нить Ариадны, которая ведёт в Храм Бога.

А теперь возвращаюсь к образу СВЕЧИ, вручённой Свирели ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ.

Характеристика обыкновенной свечи из пчелиного воска напоминает и утверждает во

мнении:

Императорская Свеча есть не только символ единения энергий различных Миров, но это

есть реально действующий Инструмент Духовного Со-Творчества.

И СВЕЧА ПЕТРА ВЕЛИКОГО, вручённая Свирели, обозначает ЭПОХУ ВЕЛИКИХ

ПЕРЕМЕН в Духовной жизни Земли и, в первую очередь, в России.

ПРЕДВЕСТИЕ

Как Предвестие восхождения по ступеням к исполнению новых заданий Тонкого Мира

нужно было толковать свершившееся чудо явления Петра Великого.

Я почувствовала ещё большую ответственность за свою обнаружившуюся особую роль в

космической связи двух Миров.

К тому же я вспомнила, что как раз год тому назад – в июне 1989 года – Отец сообщил

мне сногсшибательную новость: Я избрана на Совете планеты Душ председателем коллегии по

космическим связям с Землёй! (тетрадь №3, стр 147).

124

Душа моя плакала и каялась – не только за себя, а за всё наше поколение:

Как искупить вину, родные, перед вами

За время недомолвок и невзгод,

За истины, укрытые словами,

За чувств и мыслей недород?

За скупость строк, оброненных годами,

За нехожденье в церковь и к венцу?

Незнание молитв пред образами,

Непоклоненье Господу-Отцу?

За эту темень, что глаза смежила,

За пение на паперти тревог?

Но сердце вами вечно дорожило,

И веры колыхался огонёк.

Свеча надежды жгла, не догорая,

Суетность времени и ворохи вранья.

А ВЫ на нас печалились, взирая,

РОССИЯ НАСТОЯЩАЯ МОЯ!

Не терпит фальши звук небесно-светоносный.

Он, чакры раскрывая, песню льёт,

Как жаворонок – трель на луг стыдливо-росный,

И голосом Есенина поёт.

И, нежность, забирая Дух в объятья,

Восходит к золотой Луне

И говорит Душе: «У нас все люди – братья!»

И плачет, сиротливая, во мне!

Любимые люди отвечали мне. В этот хор вплетались поэтические мысли Пушкина,

Есенина, Блока.

Поэты объясняли, что они страдают вдали от Плотной Земли, от России, из которой ушли

давно.

Но, живя в Тонком Мире, в Духовной России, так же страждут за благополучие своей

покинутой Родины, за духовное развитие россиян и всех землян:

Мы стали здесь значительней и выше,

И проще, и доступней и мощней.

Мы вместе множим радугу над крышей,

Но боль вселенская в Душе ещё больней!

И тлеет в сердце, и горит сегодня

В ночи осенней тихим огоньком

СВЕЧИ ВЕНЕЦ! В сердцах ему зардеться

Помог очаг, Христос и Бог-Отец!

А Серёжа Есенин после моего обращения к нему, разъяснил мне смысл вручения Свечи

Петра Великого:

Татьяна:

Серёженька, скажи мне, это правда

Всё то, что видела и чувствовала я?

Серёжа ЕСЕНИН:

Конечно, правда, ты, моя отрада,

Россия недозревшая моя!

Ты всё колеблешься, как тонкий лист на ветке.

125

И, дрожь сомнения на крону нанизав,

Не видишь, как твои же однолетки

Стремятся свой характер показать.

Но дело не в характере, ты знаешь, –

В таланте дело, в сердце и в башке.

А ты пока стихи перебираешь,

Они бегут со свитками в руке,

Суют редакторам и крепко мажут лапу,

Снуют под окнами, заглядывая в них,

Готовые снимать штаны и шляпу,

И совесть в подворотне уронив.

Татьяна:

Родной мой, Гений мой, пусть задержу на вздохе

Своих стихов целительный эфир,

Но если стих рождён, дела не так уж плохи,

И блещет самоцветами весь Мир!

Скажи, Серёжа, точно ль это было –

Перед рассветом – СВЕЧКА, УГОЛ, ЦАРЬ?

Серёжа ЕСЕНИН:

Спасибо, ты, родная, не забыла

Взглянуть на этот внутренний алтарь!

Я так боялся, что за косогором

Погасят свет Романовой Свечи

Продажные, что дремлют под забором,

Утратившие совесть палачи!

Чрез них сигнал стремился пасть на крышу

Родимого убогого жилья.

Но, слава Богу, подтвержденье слышу,

Что ты, Россия милая моя,

Тот свет осенний, высвеченный сердцем,

Увидела, ответила, зажглась!

Как будто колоколом пробуждает Герцен

Отечество. И тает злобы власть.

В Свече той кроткой собрано здоровье,

Любовь и вера, нежная печаль.

Положена цветами к изголовью

Земли родимой солнечная даль,

Надежда. И, на озарённость речи

Нанизывая бусинами слёз

Родной мотив, на ласковые плечи

Спускает многозвучие берёз!

Татьяна:

Родной мой, знаешь, так невероятно

Царя со Свечкой в Небе созерцать!

Серёжа ЕСЕНИН:

А ты хотела б, чтобы он у печки

Уселся комплиментами бряцать?!

Татьяна:

126

Невероятно! И поверить трудно,

Тем более тот ЛИК истолковать!

Серёжа ЕСЕНИН:

А ты хотела б, чтоб монах занудный

Ту Свечку на молитве стал совать

И требовать молитву за молитвой,

И плакаться на скудное житьё?

Бери Свечу Царя! – Она острее бритвы,

ОРУЖИЕ БЕССМЕННОЕ ТВОЁ!

Царь Пётр знал, что делает. Намедни

Он мне, моя родная, намекнул.

И ныне той монеты отблеск медный

В карманах у прохожего блеснул.

Не старую расхожую монету

Положит в свой запасник нумизмат,

А свет СВЕЧИ ЦАРЁВОЙ – Отблеск лета,

Задирист, ласков, весел и космат!

* На память эта вылита монета

О том моменте, что Звезда Светил

Наш Пётр Великий РОДИНЕ ПОЭТА

СВЕЧУ НА АНАЛОЕ ЗАСВЕТИЛ!

ВОЗЬМИ СВЕЧУ. ПУСТЬ СВЕТ ЕЁ ПО КРОХЕ

ВЛИВАЕТ В НАШЕ СЕРДЦЕ ЭЛИКСИР

ВЕСНЫ. И Я СКАЖУ: ДЕЛА НЕ ТАК УЖ ПЛОХИ,

КОГДА В ДУШЕ ОСВЕЧЕН ЦЕЛЫЙ МИР!

Примечание: Известно из истории, что Пётр Великий в ознаменование значимых для

России событий издавал Указы о литье новых монет, которые становились памятными, то

есть несли память в будущие поколения о важных государственных делах Императора. Так

была вылита новая золотая монета в ознаменование победы над шведами под Полтавой. Была

вылита новая монета в честь взятия Азова в войне с турками и так далее.

За диалогом с Серёжей Есениным в мою тетрадку посыпались новые стихи,

обнадёживающие, веселящие Душу:

Дробись, мой день, на малые минутки,

Лети в единстве с вечностью мечта.

И пусть в долгу не пребывают сутки

У Бога, где бытует красота!

И так у Мира вечными долгами

Отягощён наш человечий род!

Пусть Волга молодыми берегами

С истока к устью пажити берёт.

И нижет век благие дни на нитку

Судьбы неизъяснимой и простой.

Очнись, Душа, и озари улыбкой

Друзей. Я сердце отпускаю на постой!

СИНИЦА

127

В те же дни, в конце сентября 1990 года, вслед за разговором с Петром Первым, со мной

произошёл другой чудесный случай.

Морозы в те дни пришли на Южный Урал чрезвычайно рано. Однажды, в обеденный

перерыв, с моим оператором Катей Шкериной, – я тогда работала уже редактором радиопрограмм

на Приборостроительном заводе, – побежали мы в обеденный перерыв в заводскую столовую.

Едва выскочили из здания, как увидели, что на мраморной плите неподвижно лежит

синичка. Только беспомощно поворачивает головку в сторону проходивших мимо людей.

Удивлённые необычным зрелищем, мы остановились.

Я взяла синичку в руки. Она не сопротивлялась.

Мы увидели, что у птички правый глазик налит кровавой слезой, а одна лапка вывихнута

и коготками повёрнута кверху.

Переполненные жалостью, мы решили птичке помочь, возвратились в редакцию,

посадили синичку на письменный стол. А сами направились в столовую, чтобы принести нашей

невольной пленнице хоть несколько хлебных крошек и водички.

Через несколько минут мы снова были в комнате, но птички на столе не оказалось.

Наверное, решили мы, – она взлетела и спряталась за рамой картины, висевшей на стене.

Действительно, вскоре из-за картины послышались характерные звуки, издаваемые

вспорхнувшей синичкой.

Она билась крылышками о стену и картину. Катя взобралась на стол, пытаясь выручить

синичку из плена.

Но птичка вдруг сама вылетела из-за картины и присела на стол. Она снова свободно

далась мне в руки.

И нашему удивлению не было конца: на глазике синички уже не было кровавой слезы.

Она смотрела ясно и, даже, как показалось, весело подмигнула нам с Катей.

А покалеченная лапка с перевёрнутым кверху коготком уже приобрела нормальное

состояние.

Синичка сидела на моей ладони, глядя на меня и на Катю ясными глазками, давая как

будто нам возможность убедиться в её полном выздоровлении.

Волшебное преображение больной и замерзающей синички поразило нас настолько, что

этот случай стал предметом разговоров и рассказов на многие годы.

А история эта завершилась тем, что синичка, присев на стол, клюнула раз-другой

рассыпанные крошки хлеба, прикоснулась клювиком к водичке в блюдце и, взлетев легко и

свободно, выпорхнула в открытую нами форточку.