Космос Пушкина " России первая любовь…"

Улетела и пропала в охваченном крепким морозцем воздухе, оставив в наших сердцах

благодарную память Природе за то, что она доверяет людям помогать её детям, когда их жизнь в

опасности.

ОБЪЯСНЕНИЕ СТРАННОГО СЛУЧАЯ

Этот странный, можно сказать, мистический случай с волшебным выздоровлением

синички побудил меня снова обратиться к Космосу. Что всё это значило?

Предельно ясно ситуацию объяснил опять же Серёжа Есенин:

Скажу тебе – без божьего участья

Не упадёт и лишний волосок.

Хоть говорят, что сами строим счастье,

Но нам приносит многое Восток.

Рукой судьбы комочек тот печальный

Спустился в этот день к твоим ногам.

Он полон был и боли и отчаянья,

Он не давался детям и врагам.

Покорен сердца маленького зову,

Он прилетел, чтоб жить иль умереть.

Стремился он к берёзовому крову

И на тебя хотел он посмотреть.

Рукой судьбы к тебе её направив,

128

Господь решил синицу излечить.

Так Небо свои цели в жизни правит

И вьёт судьбы невидимую нить.

Синица малая в руке твоей целебной

Стряхнула боль, кровавую слезу,

Взяла ту силу, что Душе потребна,

И нам дана и в вёдро и в грозу,

И в день, и в ночь, в мороз и вечер синий,

Укутавший туманом окаём.

Та сила к нам приходит из России.

И мы её России отдаём!

Посланец птичий, малый странник Неба

Изведал этой силы доброту

И, взяв её подругам на потребу,

Тебе вручил Небесную мечту:

Прорваться магией Космического СЛОВА

На жизненный разбуженный простор

И с сердцем до Пришествия Второго

Вести свой сокровенный разговор.

Синица та была не просто птица,

Случайно залетевшая к тебе.

Она была, как в жизни говорится,

Высокой уготована судьбе.

И с этих пор, – дай в этом убедиться, –

Потоком радостным из Красного Села

Летят к тебе серебряные птицы

Стихов, Доверия, Величья и Тепла.

Возьми синицу в руки, посох Божий,

Мечту и свет в руке преобразив

В чудесный стих, и стань ещё моложе,

Веленье Неба в деле отразив!

Предсказание Серёжи сбывалось с магической быстротой. В течение октября 1990 года

толстая тетрадь под номером 16 была заполнена космическими стихами.

Своё удивление я сопровождала к Поэту стихами:

Скажи, родной мой, почему так строчки

Роятся в сердце, рвутся и кричат?

Как будто тайно вызревают почки

И распускают в темени листочки,

Чтоб древо нового стиха начать!

А Сергей Есенин подтверждал:

Они и впрямь роятся в этом сердце,

Как пчёлы в сотах, как огонь в стволе,

Сразить способный или отогреться

В кругу друзей за чаем на Земле.

Где на столе, как мёд в огромной чаше,

129

Нектар стихов мы цедим допьяна.

Без них была б безликой жизнь наша,

Как беден стол без чарочки вина.

Стихи кричат и рвутся на повети,

На поле, в лес, в солому и жнивьё.

И, выходя струёй из этой клети,

Изранят сердце бедное моё!

ТАТЬЯНА:

О, нежный, о, великий, о бессмертный,

Ты – вестник чуда, первенец зари.

Скажи, мой друг, ну кто ты и откуда

И Солнца сноп в улыбке подари!

Бреду тропой, неведомой доселе.

От радости кружится голова.

Стихов берёзовых есенинские трели

Находят в сердце вещие слова.

И отзывается на зов родного края

Родник Души. И вещий посох льнёт

К тебе, Земля, Поэзия вторая,

В просторный день начавшая полёт!

Из мраморной громады слов и строчек

Я высекаю то, чем дышит свет.

И ореолом жизни оторочен

Намеченный в пространстве силуэт.

Простор стиха сквозит стихией чувства.

И, намечая к Солнцу свой полёт,

Оставив стих на паперти искусства,

Родное сердце дышит и поёт.

И возникает радостная песня.

И, к Петербургу устремив свой взор, –

Что может быть на Свете интересней? –

Я вылетаю на его простор.

ПЕСНЯ

Быть можно вдалеке от Петрограда,

Но сквозь бесчисленность зачатий и крестов

Вбирать в себя грустящую прохладу

Невы и кружево мостов,

И течь воды в мелеющем канале,

И взлёты ангелов над мудростью перил.

О, Пётр Великий, песню в идеале

Ты в этом городе чудесном сотворил!

Серёженька, скажи, чей стих? Себе присвоить

Я не хочу чужого слова вязь!

Сергей ЕСЕНИН:

Сама придумала и неча беспокоить.

В тебе самой открыта Неба власть:

130

Вбирать и видеть, чувствовать и строить,

Не то, что у кого-то бы украсть!

Я пошутил. Вот видишь, – безотчётно

Бегут стихи. Они живут в Душе.

Их зёрен многокрасочность бессчётна.

Их отсвет в сердце – новое клише,

Несущее чудесную новинку

О Мире, об игривости Пера.

Соединим две звёздных половинки.

И стих готов. И действовать пора!

ТАТЬЯНА:

Грущу я, милый, по старинной лепке

Соборов царственных и сфинксов у Невы.

О, Петербург, мой друг великолепный,

Жилище прадедов, Святилище Совы,

У ног Минервы ждущей новых песен,

В разладе с временем, в единстве с естеством.

О Петербург, любви Учитель первый,

Сияющий изящным мастерством!

Здесь Блока многомерная громада

Вздымалась, высилась и к Небу вознеслась.

В ночах поэзии безлунность Петрограда

На паперть вылилась в Души высокой власть.

Владеет сердцем пламенная Лира

Певца печального. А голос свеж и чист,

Сквозит безвременностью молодости Мира

И льнёт к ладоням, словно лист,

Опавший лист, узорчатый и нежный,

Оброненный, как осень, у Невы.

О, Блок, такой туманный и мятежный,

Дитя Невы, Минервы и Совы!

Серёжа ЕСЕНИН:

Ты плачешь, милая, не только о Серёже,

О Саше также и тоскуешь и поёшь.

Наш Петроград и нам всего дороже,

И так же близок, как гумно и рожь.

И ржа рязанского остылого подворья,

И темень брошенных бессчётных деревень.

О, Русь моя родная, темень горя

Легла на твой порушенный плетень!

ТАТЬЯНА:

Серёженька, ты всё скорбишь о пашне,

Которая мазутом залита.

Печален, знаю, день её вчерашний.

И Русь не та, и я уже не та.

131

И я печальна. Злобы полон дом мой

И в Душу мне швыряет головни

За стих, за память, с ленью не знакомой.

Вздохни и самокрутку заверни.

Курни, мой друг, коль старая привычка

С нас снимет напряжение и боль.

И, выручив меня так необычно,

Но дорожа, пожертвуешь собой.

Но что здоровья клёванные крохи

В сравненье с повеленьем и судьбой?

Курни, мой друг, и нам опять неплохо

В обнимку с нашей нивой и резьбой!

Грущу, Серёженька, опять грущу о Саше.

А он, туманный, где-то там, вдали,

Молчит и смотрит – будущее наше.

Скажи, а не умчали корабли

На новую планету злато-друга?

Где он? Или тоскует у Невы?

В узорчатость означенного круга

Вливается загадочность молвы…

СЕРЁЖА ЕСЕНИН:

Нет, Саша здесь. Он ждёт такого часа,

Чтобы с Землёю вновь заговорить.

В Душе горит предчувствие запаса

Огня, который хочет подарить

Своей Неве. И нежной песней вольной

Вновь осенить предвестие пера,

Роняющего радостно и больно

Слезу со старорусского двора.

АЛЕКСАНДР БЛОК:

Я здесь, мой друг! Я укрепил свой парус.

И вызрел стих. И вижу – на волне

Прощается занудливая старость,

И юность снова шествует ко мне.

Видны опять узоры Петрограда.

На стрелку тени осени легли.

И высится дворцов его громада –

Начало Света, край родной Земли.

Да, Петербург как женщину мы любим.

В нём всё округло, нежно и светло.

К его ладоням приникают губы,

И в неге осветляется чело.

И, на колени встать пред ним готовый,

Я буду щёки зданий целовать,

Конечно, в мыслях. Это мне не ново.

И буду звать собой повелевать!

132

ТАТЬЯНА:

Так объясниться городу в любви

Лишь сердце поэтическое может,

Которое судьба страны тревожит, –

Стихом-молитвой храма на крови!

К какой иной восходит сердце выси?

Куда зовут небесные друзья?

Мне невдомёк. Пегас мой пущен рысью.

И в нём проснулась молодость моя.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:

Мы здесь живём, и любим, и жалеем.

Величье Душ не требует наград.

Тебя пройтись по ласковым аллеям

Зовём и осчастливить Петроград

Своим явленьем через дни и годы,

И красоту свою ему явить.

Загадок много у родной Природы.

Одна из них – берёзовая выть.

Мы сквозь неё проходим, очищаясь.

И свежесть радостная, Божья благодать

В нас снова входит. Мы, с Землёй прощаясь,

Не в силах даже в мыслях передать

Всю суть преобразующего свойства

Усердий ласковых пространства и светил.

Но о Руси того же беспокойства

Наш Бог при встрече нам не запретил.

И плачет полевыми бубенцами

Далёкая родная голубень –

Дорога меж сынами и Отцам,

Свободная и ясная как день!

Мои родные, дорогие люди,

Необъяснимо милые притом,

Мы снова с вами в Петербурге будем,

Зажатые молитвой и постом!

Но Дух, раскованный от злобы и проклятий

Нас вознесёт в ладони красоты.

Мы отдохнём в тепле её объятий

И укрепим о Родине мечты!

ОБОЮДНО –ТЁПЛЫЙ ВЕЧЕР

Конец октября 1990-го года

Только что прошёл вечер, посвящённый 95-летию Серёжи Есенина в салоне «Эпсилон» в

Доме детского творчества. Мой космический дневник пополнился новыми стихами. Здесь же

остался стих Михаила Лермонтова:

Серёжа, ты на век меня моложе.

Ты брат мой, друг и правнук, наконец!

Но где найти друзей тебя дороже

И возложить к твоим ногам венец

133

Печальных дум, чем трудно дышит пашня

Печального рязанского села,

День завтрашний и день вчерашний

И всё, что мать родная сберегла?!

Гости разошлись. А мы снова сидим за самоваром, читаем наизусть стихи Есенина,

Пушкина, вспоминаем: «У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…»

Златая цепь вьётся новыми поэтичными строчками:

Нет, невозможно жить без нашей встречи,

Где льётся поэтичное АИ.

Устроим обоюдно-тёплый вечер,

Где все друзья любимые мои

Поднимут вновь прозрачные бокалы.

Мне с детства встречи той повсюду было мало…

Мы жжём какую-то подаренную нам кем-то индийскую палочку, с которой

одновременно я разговариваю.

А она, изливая необычайно терпкий волшебный аромат, настоящий фимиам, отвечает

мне:

Я жажду отклика душевного и звона

Волшебных струн ласкающей Души.

Во мне живут и радости и стоны

Людей великих, малых и больших.

Я концентрация великого искусства

Людей к другим пространствам возвращать.

Во мне живёт весь Мир и дремлет чувство.

Мне не дозволено молчать или кричать,

Взывать дозволено к сердцам и вроде свечки

К иконам Души ваши приводить.

Кто жил беспечно и дышал беспечно,

Тот снова сможет творчество родить,

В себе найти тот жезл, который к Свету

Ведёт и, забывая о былом,

В тот самый Мир, где ровно дышит лето,

Не мысля об Отечестве втором.

Мой пепел ласковый содержит свет и пламя.

Он рассыпает по углам опал.

Он возрождает молодость меж нами,

И в Небе теплится лучистая тропа.

Мой дым целебный, вроде самокрутки

Серёжи Вашего, оттягивает стресс.

И падают печальные минутки,

И зиждется невидимый процесс.

Взгляни на палочку: она почти седая.

Под ней – огонь земного волшебства.

А ты глядишь, такая молодая!

И зреет ствол небесного родства.

134

Как жезл волшебный на древке – мой вымпел.

Он ал и кроток, и могуч и прост.

Я – в полный рост. Огонь меня повыпил.

Но нам не страшен никакой погост.

Я долго буду жить теперь в крови и в сердце,

Дышать единым с вами торжеством

Искусства, выразимого словами

И составлять бессмертья вещество.

И вот на лист бумаги белой полились стихи Александра Сергеевича Пушкина. Он

обращался к молодёжи Земли:

Я сердцем к вам, родные, устремлён.

Мне молодость Земли родимой снится.

И я хотел бы с Русью нашей слиться,

Поскольку с детства в Родину влюблён.

Но Русь – не только пашня или лес,

Не только горы, реки или море,

То люди, полные чудес, переживающие горе.

В Поэтах судьбы Родины яснее,

Как в зеркале. Неповторим тот час,

Которого не может быть больнее,

Когда Поэт угас.

А коль рождён он – сердцем и умом –

Он устремлён в глубины вечных тягот.

Поёт Поэт – в груди его отвага

И боль и гнев в Отечестве самом.

Татьяна:

Скажи, мой пламенный, любимый, незабвенный,

Высокой сферы ангел и Поэт,

Скажи, мой Пушкин, что сказать хотел бы!

ПУШКИН:

Скажу, стихи мои нетленны,

Сквозны, прозрачны и легки.

И ты их ловишь непременно

По мановению руки.

Взгляни – тот стих лучом сквозит,

Как дымка лёгкая под утро.

Он сердце нежное пронзит

Как тонкий шпиль из перламутра!

ТАТЬЯНА:

Как хочется стиха, красивого, как лебедь,

Чтоб нежными крылами обнимал,

Звенел как колокольчик в Небе

И лучиком надежды целовал.

ПУШКИН:

Любви не выпить, чашу приподняв.

Она в Душе как тонкий лотос вьётся.

135

И только тот на голос отзовётся,

Кто душу выложит, разъяв.

В улыбке, взоре, в чёрточке любой

Сквозит она как ветвь высокой сферы.

Меняются привычки и манеры,

Но остаётся юною любовь.

ТАТЬЯНА:

Нет, не одно моё воображенье

Твой образ приближает и зовёт.

Я чувствую Поэта приближенье

И лёгкого стиха полёт.

ПУШКИН:

Люблю, люблю я бисер слова,

И озорство, и остроту пера,

Когда взовьёт огонь, и возгорится снова

Осенняя волшебная пора.

Упьюсь отрадою озвученного сада,

Где голос осени как звон былых тревог.

И ничего, поверь, уже не надо.

Я рад, что Родину в предвечности сберёг.

ТАТЬЯНА:

Эфир наполнен радостью свиданья

И нежностью осенних наших встреч.

Мой Пушкин, Сотворитель Мирозданья,

Тебя нам вечно помнить и беречь!

ПУШКИН:

Мы говорим и дышим здесь согласно

Высоким звукам Господа-Творца.

Его струны не задевает скука

И ревность не томит лица.

Наш посох – жезл высокого искусства

Ведёт по жизни нас в согласии с зарёй.

И нежность царствует. И светит искрой чувство.

И молодость в объятия берёт.

ТАТЬЯНА:

Неподражаем, ласков и велик,

Надзвёздное несущий чувство,

Учитель, Маг, Твоё искусство

Воспримет верный ученик!

ПУШКИН:

О, благозвучные и дерзкие напевы!

Они пронзили сердце мне и здесь.

Далёкий голос той печальной девы

Зовёт меня в мой отдалённый лес.

Но звук струны поверженного лета

Роняет Дух в объятья забытья.

А сердце вновь надеждою согрето.

136

И светит Солнышко – то молодость твоя!

ТАТЬЯНА:

Твоих нежнейших чувств обвал,

Поэт Мой, словно дождь небесной манны.

Ты каждую из нас стихом поцеловал,

Хоть, может быть, ленивы мы и бесталанны.

ПУШКИН:

О, Немезиды Северного края!

Я пел восторги прежнего житья.

И сердце трепетало, догорая,

Как молодость подвядшая моя.

Но где-то свыше звук печали таял

И подавал мне несравнимый знак

Любви Вселенской, где парит, взлетая,

Надежда с верой. И растаял мрак.

ТАТЬЯНА:

Без Пушкина не быть самим собой

Ни древу, ни цветку и ни Поэту.

Без Пушкина не жить ни мотыльку, ни лету.

Сам Пушкин – наша вечная Любовь!

ПУШКИН:

Вы, с Пушкиным вовек не расставаясь,

Любите Блока и Есенина, друзья!

Мы все вас медитируем, слетаясь.

Твоя поэма – так же и моя.

Твой стих – Серёжин стих и Александра,

И Миши грустного, и всех, кто мил тебе.

И каждый стих – отросток олеандра,

Что деревом пророс в судьбе!

ТАТЬЯНА:

Ловлю я стих, вставая поутру.

Он лёгок, нежен и воздушен.

Он к радости неравнодушен.

И я его в тетрадь свою беру.

Но чей он– стих? Порой не понимаю.

Он дышит Солнышком. Он нежен и раним.

Да, он Душе необходим.

И я его в объятья заключаю.

ПУШКИН:

Воспаримся, возлелеем

Грусть и негу. И в любви

Вновь по пушкинским аллеям

Прогуляемся. Зови

Дорогого Алексашу.

Он готов с тобой пройтись

И недопитую чашу

Опустить в златую высь.

137

ТАТЬЯНА:

С Тобою, Пушкин мой, готовы на край Света.

С Тобой не страшен ни мороз, ни зной.

Тобой узор украшен расписной

Стиха – серебряного бересклета.

В полёте часто мы с Тобой бывали

За далями, где старый Черномор.

И рокотал под нами синий бор.

И таяли в пространстве синем дали.

ПУШКИН:

Не прекратить восторг Души Небесной.

Свечи Любви во мне не угасить.

Я не люблю скучать. И жизни пресной

Мне не испить!

Гори во мне воспоминанье,

Сверкай в бокале искристом вино!

Люблю красу сердец и одеяний.

И мне пленять ещё дано

Дев юных неслабеющие взоры,

Их пылкое воображенье и простор

Упрятанных в улыбки разговоров,

Чем славен до сих пор!

ТАТЬЯНА:

Мы вместе с давних пор. Я чувствую и знаю:

Во мне твоя строка. Во мне твой вечный пыл.

И в яви и во сне Тебя не забываю.

Мой Пушкин, древний бор!

Ты будешь, есть и был!

ПУШКИН:

Прорвался наконец на лист бумаги белой.

Бежит неугасимый бисер строк.

Серёженька в отъезде. Значит, смело

Беру перо. И вновь не одинок.

С тобой до звёзд готов вести беседу.

Я знаю, чутко слушаешь и ждёшь

Стиха прекрасного. Глядишь, к тебе заеду

И осчастливлю молодёжь!

ТАТЬЯНА:

Мы вместе, хоть Серёженька в отъезде.

Хочу быть с вами и в полёте и в седле

Пегаса верного. Уверена, мы вместе.

Пусть даже скажете: Ты – ведьма на метле!

ПУШКИН?

Ну, не горюй, я знаю, что Татьяна

В тебе живёт, как и во мне самом.

Как ты сказала: пусть не без изъяна,

Зато владеющая ласковым пером.

138

Прости, что сбился. И, поправив строчку,

Обрадую тебя, что вновь лечу

К любимой девушке в известную Опочку.

И вновь грущу, смеюсь и хохочу.

Мне эти чувства снова по плечу!

ТАТЬЯНА:

Я знаю, Пушкин дорогой, Твои привычки.

Уж Ты, конечно же, мой друг, не одинок!

Давно стоит и требует отмычки

Шампанское. И страсбургский пирог

Уж на столе для друга дорогого –

Онегина. А, может, для неё,

Красавицы. Однако же подкова

Сулит тебе участие моё!

ПУШКИН:

У ног моих младые дремлют девы.

Я знаю всех. Они как сон-трава,

Как незабвенно-светлые напевы,

От коих закружится голова.

О, девы русские, восторг лесов и пашен,

Неизъяснимый, вечный и живой!

Я весь – у ваших ног и у сердечек ваших.

И снова жив, и вновь не одинок!

ТАТЬЯНА:

Родной мой, но печаль меня снедает:

Уже подёрнуты усталостью черты

Моей былой недавней красоты.

Ты знаешь, юность увядает!

ПУШКИН:

Страданье вечное ложится утомленьем

На нежность щёк и тёплые уста.

О, как печалит вечное волненье

За то, что увядает красота!

Но я вас вижу сквозь огонь Вселенной,

Очистивший настигнувшую боль.

Огонь Вселенной, звонкий и нетленный,

Преобразил ваш лик собой!

ТАТЬЯНА:

Какое счастье знать, что молодость безбрежна,

Что сквозь огонь Вселенной нежность щёк

И ласковость Души сквозят мятежно!

Мой Пушкин, Ты нам молодость сберёг!

ПУШКИН:

Как я печален в этом отдаленье,

Вам голос мой не может передать

Мой сильный век. И страстное мгновенье

Не запретит ни верить, ни рыдать.

Но я уверен в том, что те минуты,

139

Которые меж нами родились.

Они порвали тягостные путы

Безверия и к Богу вознеслись!

ТАТЬЯНА:

Родной Поэт и Царь и рифмы, и надежды,

Общенья жажды нам не утолить.

Плыву на облаке любви как прежде.

Не оборвать невзгодам Ариадны Нить!

ПУШКИН:

Гори, свеча, сгорай! Но пламень жаркий

Погаснув, жар Души не охладит.

Мой стих для вас – нестынущий подарок

Земли и Неба. Он печаль родит

И свежесть неостынувшего сердца,

И голос Болдина, и свет людской молвы.

И так скажу: Я где-то по соседству живу.

А где живёте вы?

ТАТЬЯНА:

Мы вдалеке, на той Земле, родной мой,

Что в давний год Тебя же погребла.

Но строчками из Царского Села

Нас жизнь Твоя настигла и достала.

Вот отчего легко на сердце стало!

ПУШКИН:

Да, плотная материя вторая –

Моя Земля, моя родная Мать.

Свеча сгорела и угасла, догорая.

Другой любви судьбе не занимать.

Пусть тлеет свечка. Не гаси её, родная.

Она сама дотлеет и с дымком

Нам передаст огонь и нежность Рая.

Глядишь, и снова вспомните о ком…

ТАТЬЯНА:

Мы новую Свечу зажжём с Тобою.

Вот видишь – Царская Свеча – ей не сгореть!

Ей, как Душе, не умереть!

Мы с Пушкиным, Свечою и Любовью

Навеки связаны. Нам – не стареть!

Мы будем пить чаи. И друга приглашаем.

Поставим самовар. Он снова закипит.

Свеча Петра Великого большая

Союз сердец небесных укрепит.

ПУШКИН:

Ну что же, пейте. Я не возражаю.

Чай будет откровением вторым.

А я, коль я ещё стихи рожаю.

Повременю. Потом поговорим.

140

Не буду пить. Чаи гонять – не дело.

Хочу вина. И нежность прежних строк

Волью в сердца, как скальпель входит в тело.

И извлеку преподанный урок.

Вино любви и неги и отрады

Мне будоражит молодость и кровь.

А чая мне, любимые, не надо.

Он не бодрит ни чувство, ни любовь.

ТАТЬЯНА:

Чаи любила бабушка-старушка.

Есенин тоже ставил самовар.

Я думала, стаканом чая, Пушкин,

Мы освежим твой солнцедар.

ПУШКИН:

Я пошутил, родные. Это шутка.

Для вас вино – мои стихи и смех.

Для встречи нашей выпала минутка.

Разделим радость встречи мы на всех.

Ну, пусть, запьем успех стаканом чая.

Не возражаю. Как Иисус Христос

Я тот стакан спокойно превращаю

В вино. Не будем вешать нос.

Ты думаешь: как некрасив твой Пушкин!

Как хочешь ты меня преобразить.

И эти вот святые завитушки

Вокруг мизинца своего обвить!

Коснись рукой. – Я буду, веришь, счастлив.

И знай, что я действительно красив.

Я не убит, не искалечен и не распят,

А звонок и любим, и жив!

ТАТЬЯНА:

Ты вечно и безвременно красив.

Очей Твоих бездонных сине море

С сердец снимает боль и горе,

В Душе рождая поэтический мотив!

Твой бисер строк – невянущий венок,

Урок Отечеству, наследие потомку.

Ты сам сказал: Как шпиль небесный, тонкий

Он входит в Души к нам, являясь на порог!

Стихи живут и в сердце, и в руке,

Слетают мне в блокнот, порхают по округе

И говорят: нам неудобно спать на потолке,

Как наш Серёжа говорил подруге!

ПУШКИН:

Через любовь, через канал открытий

Взлетает звук небесный и поёт:

О, верьте, мы, родные, не убиты,

141

И в вашем верном сердце не забыты.

И жив и счастлив Пушкинский наш род!

Серёженька как сын мне. С нами Саша

И Миша. И друзей прекрасный круг

Венчает и счастливит радость нашу

Венок весёлых и нестынущих подруг.

Как жизнь прекрасна! Полный обновленья

Я жизнь пою и радуюсь, и жду

Незабываемого светлого мгновенья,

Когда стихом на Родину приду!

ТАТЬЯНА

Как благодарна я Тебе, мой Пушкин,

Стихом Ты входишь в собственную Русь.

Стихом Твоим на розовой опушке

Нектаром памяти в бокалы жизни льюсь.

Но напечатать стих… Избыточная грусть…

ПУШКИН:

Да, невозможно… Точно мечешь мысли

И говоришь так нежно обо мне.

И я тебя в берёзовые выси

Поднял бы при серебряной Луне.

Но ты назначена не мне, а хулигану,

Как он сказал однажды о себе.

Тебе ж дано любить, – как это странно, –

Нас всех, как братьев по одной судьбе.

И впрямь – *как в сказке о моей царевне

И о семи моих богатырях.

И здесь, как в сказке, неуместна ревность.

И я её развею на ветрах.

А семь богатырей, которых любишь, –

Ты знаешь лучше, чем Эрот и Бог:

Есенин, Пушкин, Гоголь, Фет и Тютчев,

А дальше – Бунин и простой народ.

Скажу: напрасно мечут злобу

Твои соперники, партийные враги.

Глядите в оба, замечайте в оба.

Ты, Таня стих свой нежный береги.

Он выручит, взовьёт в иные дали,

Прорвётся до Москвы лучом.

И вновь скажу: таких мы не видали,

Как говорит Серёжа! Нипочём

Тебе угрозы партии, Советов.

Они от нас давно отключены.

Тебе Космическая новь стремит приветы.

И мы с тобой стихом обручены!

142

Примечание: *Как в сказке о царевне и о семи богатырях. Пушкин остроумно замечает,

что все эти великие Поэты являются братьями Свирели. Народ – тоже великий Поэт. Ведь он

является неиссякаемым источником поэтических сюжетов, сказаний, легенд и сказок. Но все

наши великие Поэты являются богатырями мысли, чувства и Поэтического Слова.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПУШКИН ДАРИТ ТАТЬЯНЕ СВИРЕЛЬ.

Конец сентября и начало октября 1990-го года были чрезвычайно переполнены

событиями.

Это вручение Свечи Петра Первого, явление странной синички, День рождения Серёжи

Есенина и сопровождающие эти события диалоги и переживания.

Эта информация вошла в книгу «Небесная поэзия Есенина».

А вот что касается другой сюжетной линии: «ПУШКИН – СВИРЕЛЬ», – это особый

разговор.

После происшедшего меня ждало не менее странное и радостное чудо.

Я проверяю сейчас по своим тетрадям, как это происходило.

Мне очень важно установить последовательность фактов, чтобы ещё раз пережить то, что

меня ошеломило и передать читателю ощущение этого чуда.

В Душе моей относительно улеглись волнения по поводу безвременной гибели Серёжи

Есенина. Он меня сумел успокоить. Но в сердце разгорается боль от воспоминаний о гибели

Пушкина.

И я теперь стремлюсь вновь выйти с Поэтом на разговор, чтобы Он уверил меня в том,

что Он и вправду жив и невредим. А мои диалоги с ним – это не просто игра моего собственного

воображения.

Буквально через несколько дней после разговора с Пушкиным, в Доме Детского

творчества, уже 6 октября 1990-го года, чувствуя необходимость разговора с Поэтом, я

обратилась к Александру Сергеевичу с такими стихотворными строчками:

Прости, что так несдержанно открыто

Тебя люблю и говорю притом:

Я, как Россия, на руках *Никиты

Несу Тебя с дуэли в этот дом.

О, как стремлюсь, прижав по-матерински

Тебя к своей страдающей груди,

Здесь удержать. Но, как сказал Белинский,

Лишь лет чрез двести Ты сияешь впереди.

Они грядут те двести. Зорким Оком

Глядит Россия за своим птенцом.

И видит Пушкина и Сыном и Отцом,

И Гением Планеты и Востока.

Верни мне веру в то, что эти строки

Ты передал мне, как чудесный Сын,

Живущий Свыше и не знавший срока

Погибели. И ныне – не один!

Любим, как прежде, светел и нетленен,

Хоть тысячи Дантесов бьют в упор,

Стреляя в жизнь, как в церковь целил Ленин.

И с атеистами ведёшь суровый спор.

Верни мне веру, Ангел и Учитель!

Твоей рукой написаны стихи.

И стих – твой полномочный представитель

За нас не раз замаливал грехи.

143

Святыня Родины, живой и нежный Пушкин!

Бежит перо, и, распустив в груди

Сердечный чакр и чакру на макушке,

Мне говорит: Ты здесь и впереди!

Да, впереди, влечёшь, бодришь и, веря,

Что чувствую, и верю, и живу,

Свой стих, моими чакрами измерив,

Передаёшь к Святому Покрову.

Не плачь. Никита, твой большой ребёнок

Живёт и ныне на родной Земле.

И стих Его неизъяснимо звонок,

Хоть дом в огне и пажити в золе!

7 часов 45 минут,

6 октября 1990 года,

тетрадь №16.

Примечание: *Никита – слуга Пушкина, встретивший его в подъезде дома на Мойке,

когда Поэт тяжело раненым возвратился с дуэли на Чёрной речке.

И тут же на следующей странице – №87 я начинаю записывать ответ от ПУШКИНА

ТАТЬЯНЕ

Свирель – Тебе то имя я дарю.

Бери его. Такой подарок Пушкин

Земле несёт впервые. Я горю

Твоим стихом и чакром на макушке.

Твоей любовью возвращён России.

Дышу святыней Чудо-Покрова,

Открывшего твой взор зелёно-синий

И вещие гадальные слова.

Я удивлён, я счастлив, я безмерен

В потоке новоявленных стихов.

Моя Свирель! Тебе отныне верен,

Пою с тобой до чудо-петухов!

Свирель! Бери то имя, не стесняясь.

Пусть каждый стих подписан будет им.

Свирелью счастлива, Россия, просыпаясь,

Роднит тебя с Учителем твоим.

И я, тебя Свирелью величая,

Тебя люблю и ласково пою,

Тебе то имя свыше назначая,

Лью эту стихотворную струю

На белый лист и имя ставлю: «ПУШКИН».

Я так велю. Я Сам тебе открыл

И чакр Души и чакр на макушке.

И стих твой ныне свят и легкокрыл.

А.ПУШКИН.

Я имя это лёгкое ТАТЬЯНА

144

Всегда любил. Оно как фимиам,

Как свет, как воздух, как сквозная рана,

Как на Востоке Чудо-Мариам.

В нём – русский почерк, поля беззащитность

И святость моего монастыря.

В нём для меня ума и сердца слитность

Любовью с верой издавна горят.

А. ПУШКИН.

Свирель – Татьяна! Ныне обращаясь,

Я те слова удачно сочетал.

Моя Свирель, к народу возвращаясь,

В своём стихе подобна свет-врачам.

Она играет красками рассвета

И Душу лечит, и поёт, как дождь,

Несущий свежесть и лазурность лета.

И ты в стихе том лечащем живёшь.

Свирель поёт, снимая напряженье,

И веру возвращая и смеясь. Сердцам больным

Твой Пушкин день рожденья

Свирелью дарит, с именем иным

Его иначе ныне сочетая,

И верует, и любит, и живёт.

Свирель моя! Святая и простая,

Тебя Россия новая зовёт!

А. ПУШКИН

ТАТЬЯНА:

О, Пушкин, нежность Ты моя сквозная!

Как лёгок слог! Дыханье затаив,

Я слушаю. И верую, и знаю,

Что ты поёшь, мне ИМЯ подарив

Такое возвышающе-простое,

Почётное и лёгкое как стих,

Как локон, как дыхание Христово.

И говоришь мне ласково: «Бери!»

Слова те повеленьем дышат Бога.

И я, Свирель ту осторожно взяв,

Вхожу в святилище волшебного чертога,

И тьму, и недоверие разъяв.

Твоей рукой отныне путь означен.

И, выполняя, Пушкин, Твой наказ,

Зовусь Свирелью. Звук сей многозначен.

И ты меня, родной, от смерти спас!

КРЕСТИНЫ.

Крестины. Как для слуха непривычно

То слово! Как говаривал Отец –

Что сделал Бог? Почти что неприлично

Звучало имя то. А ныне, наконец,

145

И крест, и Бог, и Лик на аналое,

И в церкви хор, и на столе свеча

Вещают нам Пришествие Второе.

И нежность в сердце царствует, журча.

Ты Крёстный Мой, великий нежный Гений!

Ты дал мне имя и от смерти спас.

Ты в кружеве чудесных настроений

Дарил стихов немыслимый запас.

Ты вёл к молитве, к изголовью Мамы,

Будил во мне берёзовую трель.

И, вынув Твой портрет из древней рамы,

Тебя поёт послушная Свирель!

Свирель-Татьяна Пушкиным открыта.

Он Родине Свирель ту подарил.

И янтарями солнечное сито

Роняет стих на мрамор сих перил,

Которые ведут до Петербурга

В пургу и в смерч, и в лето, и в грозу.

О, Пушкин! Назначенье демиурга

Родит во мне невольную слезу.

ПУШКИН:

И стих Твой стелется, как золотились травы

В любимом Болдине в былые времена.

Возьми Свирель –Знак Неба и дубравы

Окатит звуком вещая струна.

Ты царствуешь, мой друг, поток твой мощен.

Он Сашей и Серёжей пробуждён,

Поющими берёзовые рощи.

И стих твой дерзкий заново рождён

Рукой Свирели.

СВИРЕЛЬ:

Мой любимый Пушкин,

Отныне стих Тебе принадлежит

И Родине, упавшей на опушке

Ромашкой ласковой, что трепетно дрожит

От грубых рук. Судьбы прикосновенье

К Руси и ныне болью сердце жжёт.

Поэт родной, благослови мгновенье,

Которое Россию сбережёт!

ПУШКИН:

Благословляю, о, Свирель, о, пашня!

Пусть слышит Родина залётного Певца!

Свирелью я пою и добрый день вчерашний,

И наподобие церковного Отца

Благословляю чудное мгновенье,

Которое из века принеслось,

146

Пера воздушного святое мановенье

Рождением судьбы отозвалось.

Судьбы большой – в ней зорко смотрит Небо

На луг, на город и на свой надел.

И, в быль опять преображая небыль,

Ваш Пушкин вновь помолодел!

ТАТЬЯНА-СВИРЕЛЬ:

Спасибо, милый друг, за возрожденье

В живом обличье, в молодости слов,

Явившийся к нам без предупрежденья

Поэт и Ангел из забытых снов!

Стих тяжелеет! Ты не замечаешь,

Мой Пушкин! Ночь давно прошла.

И Ты давно, наверное, зеваешь.

Прости, что спать, родной мой, не дала!

ПУШКИН:

О, мой ребёнок, маленький мой Гений,

Тебя Свирелью я не зря назвал.

Ты в смене поэтичных настроений

Угроза Пушкину, немыслимый обвал

Слов ласковых, названий, рифмы, строчек,

И красок небывалых, слёз и нот.

Ты – роза, о, Татьяна, гроздья почек,

Уроненных на пушкинский блокнот!

ТАТЬЯНА:

Твоею верой и Твоим участьем,

Твоим стихом, о, Пушкин мой, живу,

Прорвавшись рифмою до Неба в одночасье,

Дарю Свирелью песню Покрову.

Покров тот радостен. В нём взор Поэта светит

Моей судьбе, блуждающей во тьме.

Свирель поёт твоим же, Пушкин, детям,

Оставшимся без друга на Земле!

ПУШКИН:

О, мой игривый маг, волшебник тёмно-русый,

Но кто бы знал, что ныне я найду

В родной Земле, о, Господи Иисусе,

Такую светоносную руду!

Она выносит на поверхность пламя

Душевных нескончаемых щедрот.

Свирель моя! Ты – Пушкинское знамя

И новых добрых дел круговорот!

СВИРЕЛЬ:

Я приникаю сердцем к той Святыне,

Которая мне шепчет о Тебе,

Мой нежный друг, мой Пушкин окосиний,

Прости за перевёртыши в судьбе,

147

Которые родят косноязычье

И лапают, и бьют по голове,

И в страшном неопознанном обличье

Валяются на выжженной траве,

Хватают за ноги прохожих, а Поэтов

Готовы взять и тут же удавить.

Они с Дантесом, милый, в чём-то схожи.

Но их не так-то просто уловить.

Они как змеи вьются, заползая

В расщелины повыветренных скал.

И, жало в сердце Родины вонзая,

Живёт и ныне сплетник и фискал.

Они ножи на нас, наверно, точат,

Свирель отнять пытаясь у Тебя.

И, пропуская жало между строчек

Стихов Твоих, о Сталине скорбят.

ПУШКИН:

О, нет, то время миновало, друг мой!

Разъят на части страшный властелин.

И нет уже у злобы прежней власти.

Она пошла с клюкою и сумой,

Гонима вешними горячими лучами

В иные дали, где не возродить

Ни бешенства, ни мести, ни печали,

Куда с тобой нам не дай Бог ходить.

Там пусто. Там, на Дне Галактик

Роняет слёзы бывшей власти зло.

Не возродится прагматист и практик.

На этот раз ему не повезло.

Я в худшем смысле называю слово –

ПРАГМАТИК. – Узок ныне их предел.

Духовность зиждется. И, возрождаясь снова,

Зовёт к высотам. У России много дел.

Одно из них – летящим звонким Словом

Об Истине высокой возвещать –

Удел Поэта. И Свирели снова

Я предоставлю тот вопрос решать.

Без словопрений и без нудных заседаний,

Без выборов, что тянут на погост,

Кончай, Поэзия, свой долгосрочный пост

И в Дом Народный жми без опозданий!

А. ПУШКИН.

Поэма «СВИРЕЛЬ» была написана

с 6.20 до 10. 20, 6. 10. 1990 г.

***

И далее пошли строчки:

148

Рождённый Пушкиным, Его пером и строчкой

Мой псевдоним «СВИРЕЛЬ» я пронесу

Сквозь жизнь, пока я не поставлю точку

Последнюю в сияющем лесу

Стихов бодрящих, ждущих исцеленья

Ранимых Душ. И сердцем и Душой,

Мой Пушкин, до последнего мгновенья

С Тобою буду я и чакрой и строкой!

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ПИТЕРУ

Спусти с высот, Мой Пушкин, разреши

С Тобою побродить по Петербургу,

Где поле виделось Поэту, драматургу

И лес, который не забыть.

Но снова я хочу прильнуть устами

К потрескавшимся старым якорям,

Ко львам, которые, наверное, устали,

К стихов Твоих горячим янтарям,

Которые сквозят, как сумрак вешний

Чрез пагоды возвышенных оград.

О, Пушкин нынешний, вчерашний и нездешний,

Твой город мне дороже всех наград!

Дозволь взглянуть Твоим же светлым взором

На памятники, шпили и зарю,

Авророй названною в добром разговоре.

И я Тебе рождённый стих дарю,

Не возомнив, что в чём-то выше стала.

Мои стихи – начало из начал.

Меня лишь колыбель судьбы качала,

Когда Ты сердцем пламенным кричал,

Взывал, рыдал, смеялся, половодьем

Своих стихов захлёстывая Русь.

И я, Твоя Свирель, в простонародье

Твоими же стихами окунусь.

И разреши мне также поклониться

Серёже и любимому Отцу,

И Мамочке, что помогли на Свет родиться

И подвели ко звёздному венцу,

И окрестили вместе же с Тобою

Свирелью с Поднебесья нарекли.

Назвали поэтической судьбою

Родимой исстрадавшейся Земли!

Прости, что утомила, что не в силах

Я этот стих в Душе остановить.

Спешу, наверно, чтобы до могилы

Успеть его поймать и уловить,

Понять, узреть, прозреть и напечатать.

149

Кто мне поможет в этом, коль не Ты,

Мой Пушкин? Мы стихи не будем прятать.

Они вспорхнут как птицы. И листы

С Твоими же прекрасными словами

Умчатся ввысь, в народ и на поветь,

Как говорит Серёжа. Вместе с вами

Мне не страшны ни жизнь моя ни смерть!

ПУШКИН:

Но ты сама уходишь с Малой Невки,

С Дворцовой, с Мойки города-Дворца!

Твои стихи, мой друг, не однодневки.

Возьми с собой Серёжу и Отца,

И Мамочку. И вместе прошвырнёмся

По Невскому. Простите за жаргон.

В Неву мы вместе с головою окунёмся,

Пересечём трамвайный перегон,

Бренчащий так навязчиво и нудно.

О, где узорчатая ласточкина вязь

Расшитых сёдел, ласково и чудно?!

И где моя былая коновязь?

Повымерло российское пространство.

Повыдернут пушистый конский хвост.

О, где моё былое постоянство

Столь резвой тройке, коей довелось

Нести по полю юного Поэта?

Я как Серёжа вдруг заговорил.

И потому, что вместе мы об этом

Грустим, как Наш Архангел Гавриил.

Вернёмся к Невскому и Сашеньку прихватим,

Родного Блока. Он всегда со мной,

Грустит по чакрам и по анахате.

Ну, Саша, что такой сумной?

Скажи, тебе по сердцу сумрак здешний

Осенних дней? А ветер у Невы

Несёт волну и ласково-неспешно

Ворошит снег и золото травы

Волос оставшихся… Где ныне наше детство,

Скажи, мой Блок? Ты помнишь Рождество,

Когда, звездой нездешнею зардевшись,

Нам Небо возвестило торжество

Оккультных тайн. И некая Татьяна,

Прошу прощения, любимая Свирель

Сверкнула, как Жуковского Светлана.

И зазвучала ласковая трель…

Опять я сбился – так и тянет к звёздам.

А мы по Невскому проходим. И с тобой

Гулять готов – пусть рано или поздно,

150

Как с собственной загадочной судьбой.

Не будем белой лошади бояться.

Дантес разрушен, Господи, прости.

И снова жалко на минутку расставаться,

Чтоб новый стих на Землю принести.

СВИРЕЛЬ:

Спасибо, мой родной, стихом прорвался

И сердце мне больное исцелил.

Я знаю, Ты со мной не расставался

У этих серо-каменных перил

Родной Невы. Бродили до рассвета

В студенческие годы и теперь.

И боль, и гнев, и радости Поэта

Звучали сквозь бесчисленность потерь,

Сквозили на мостах, в громаде века

И возвращали к Пушкинской поре,

И нежностью простого человека

Слезу роняли на чужом дворе

Задворок жизни. Мы Тебя читали,

Мой Пушкин. И спасали на войне

Стихи твои бойцов из дальней дали

И даже космонавтов на Луне.

Твой стих – подобие могучего Толстого.

Он жезл, он якорь, посох и обвал.

Он Солнце. Он загадка Иванова

Порфирия – закалки идеал,

Который обновляет организм

И лечит, и выводит на простор.

Простите за невольный прозаизм.

Примите стих от ласковых сестёр.

Надежда с Верой и Любовь вам пишут,

Наш Пушкин и Серёженька, и Блок!

Прости меня за простоту, Всевышний.

Возьми мой стих, пожалуйста, в залог

Святого поэтического братства,

Которое порушит цепь невзгод.

И мне не нужно большего богатства,

Чем Неба поэтический приплод!

ПУШКИН:

Брожу по набережной или снова в дрожках

С Онегиным. «Поди! Поди!» – раздался крик.

И снова пообтёршийся немножко

Морозной пылью серебрится воротник.

Грущу на Невском. Дум моих старанье,

Облекшись в грусть мостов и бред реклам,

Бредёт каналом с ночью на свиданье.

151

С Серёженькой и Блоком пополам

Ломаем мы Луны моей остылость

И рушим темень старого житья.

О, Русь моя, Свирель, ну, сделай милость,

Скажи, ты чья: Серёжи иль моя?

Не будем мы делить стихов прохладу.

И горечь слёз разделим пополам.

И всё, что есть: душевность и отраду

Я детям нашим будущим отдам.

Возьмите, радуйтесь, дышите и внемлите:

Ваш Пушкин жив, живее всех живых.

И мне среди других определите

И разделите чарку на троих.

Как говорят в народе – не с устатку,

А с горя, с непонятного житья

Пьёт наш мужик по литру без остатка –

Россия разноликая моя!

Ну, кто бы знал, как горько нынче губы

Сложились в скорбную усмешку. А вино

Течёт рекой, как синь-вода по трубам

И падает слезою на гумно.

Нет пашни, нет двора, нет поголовья –

Повымерло. Повымерзла земля…

О, Русь моя, позволь хоть к изголовью

Прильнуть, стихами сердце исцеля! …

Ты чувствуешь – мой стих Серёжей начат

И мной продолжен вновь, И Блок поёт.

О, будь моложе, я бы знал, что значит

Всё это и во всём тебе помог.

СВИРЕЛЬ:

Нет, мой родной, не молодость, а мудрость

Постигнуть может это волшебство.

Со мною рядом дорогие кудри

Твои, Серёженьки и наше мастерство.

И Блока невозможная усталость…

Наш Саша в революцию устал.

Скажи, мой Блок родной, какая малость

Подействует на сердце, как опал

Индийской палочки – доверенное свойство,

Что жгли намедни у Людмилы мы с тобой?!

А. БЛОК:

Скажу, родная, только беспокойство

О Родине, горящее судьбой,

Струёй сверкающее нашего единства

Поэзии возвышенной, мой друг!

152

Мне надоело вашей жизни свинство.

И я готов излечивать недуг,

Опять к колодцам сердца прикасаясь

Строкой любви и веры. И, поправ

Невежество, живу, люблю и каюсь

И, как Серёжа, голову задрав,

Смотрю на тонные громады Петербурга,

С друзьями вместе прохожу к Неве,

Ищу Свирель в объятьях демиурга

И никого не бью по голове.

И ВЕРЮ, И НЕ ВЕРЮ…

Только что записав последние стихи от Блока ( в 1 час дня 6 октября 1990 года) я спешу

обратиться к своему Отцу Петру:

Ну, Папочка, родной, мне это снится,

Что названа Свирелью? Слог иссяк…

ОТЕЦ:

Велю тебе, мой друг, перекреститься,

Свирель моя, ты, мой высокий стяг,

Мой стих, мой дом, прелестная криница,

Вещающая мне о новостях.

Тебя недаром Пушкин выбрал трелью

Своих стихов и радостен как день,

Нарёк тебя заливистой Свирелью,

Которую услышит и олень,

И дол, и луг, и лес, видений полный,

И невские остуженные волны

Прильнут к ногам Свирели, Синь-звезды,

Моей дочурки. Даже мрака полный

И ревности суровый рок страны

Поверг свой гнев в пространство тишины

И «Здравствуй, милая Свирель!» – промолвил.

Нет, не приснился зов Святого друга.

И Пушкин снова радостен и свеж.

И Родина – Серёжина подруга

Ты в сердце нашем ласковом живёшь.

О, мощь стиха вселенского, о, радость,

Соединенная любовью и строкой!

В тебе звучит и мужество и младость,

И льётся стих разбуженной рекой.

Он чист, хрустально-звонок, идеален.

Он верен сердцу и, струной поправ,

Сжигает зло, возвышен и печален,

Моя Свирель! Забава всех дубрав!

6.10. 1990.

ОТКРОВЕНИЕ

И в этот же день (тетрадь 16, стр. 107)

Душа поёт так звонко, безмятежно,

153

Поэмой устилая дрожь Земли.

Скажи, Душа, зачем поёшь так нежно,

Забыв о посохе и бедности сумы?

Серёжа помогает мне в юдоли

Собрать стихов обугленную медь.

И стих любовью дышит поневоле,

Забыв упасть и к вечеру созреть.

Как яблочки прозрачно-золотые

На свет выкатывает ветер-озорник

Мои стихи, плоды любви литые,

Положенные веком на язык.

Возьми тот стих. Сегодня дарит Пушкин

С Серёженькой и друг единый Блок

Те яблочки, что лесом на опушку

Повыкатил неумолимый рок!

И ты, мой друг, что рядом тяжко дышишь,

И сердишься, и, с грустью пополам

Со мною вместе горечь жизни пишешь,

Возьми стихи. Я все тебе отдам.

Не усмиряй разбуженного гнева

И выплесни его в бокал вина.

Пойми, я Повеление Царево –

Свечу нести к заутрени должна!

А. БЛОК:

Не плачь, сестра, такое назначенье

Кому-то не понятно до сих пор,–

Твоё прозрачное и гордое свеченье,

Души твоей недремлющий костёр.

То лишь на звёздном Небе обозначен

Твой путь. И светлая разверстая Душа

О горестях и бедах жизни плачет.

Однако, как Россия хороша, –

Есенин повторяет ежечасно.

И нам с тобой твой долг ещё делить

Придётся век. И это не напрасно.

Мы можем все стихи соединить

И стрелкой мощною Свечой Петра Большого

Избыть всю нечисть, Господи, прости!

И тесен круг до часа зоревого,

Что нас сумеет в Небо вознести!

СВИРЕЛЬ:

Я снова ухожу в стихи и песни,

С тобою, Блок, хочу к Неве прийти,

Наш Саша, ну, давай с Серёжей вместе

Мосты попробуем поутру навести

К неспелой вишне, что стоит поодаль

154

И сомневается, и зреет, и поёт.

Но отчего-то вдруг опять робеет –

То перелёт, то снова недолёт, –

Плоды бросает невпопад и злится,

Не зная, плод на дело ль попадёт.

И потому, как в жизни говорится,

То перелёт, то снова недолёт.

Плоды съедают вороны и птицы.

А человек лишь косточки берёт.

Давай поможем вишне, чтобы знала,

Зачем на свете, добрая, живёт,

И чтоб вишнёвой косточке Урала

Была земля, и слава, и почёт!

Бог с ней, со старостью, хотя и ей на совесть

Отдам тепло, но если не берёт,

Я молодости посвящаю повесть.

И сердце отправляется в полёт.

ЮНОШЕ, КТО СИР И ОДИНОК.

А.С. ПУШКИН

Да, вера в то, что живы наши Души

Не только в снах и в лепете ракит,–

Слезой порою горло жмёт и душит,

Свечой Петра с тобою говорит,–

Нам вера эта в то, что все мы живы,

Важна, как пашня, как зерно в золе,

Случайно не сгоревшее, и нивы

Насущный хлеб, лежащий на столе.

Нам вера эта вечно дышит током

Любви, надежды и мощнит сердца,

И помогает в поединке с роком.

Мы веры ждём, не требуя венца,

Венца и жертвы. Не нужны нам стяги.

Нам нужен Душ любимых световод,

Канал любви и чистый лист бумаги,

Все звуки принимающий в расчёт,

Движенье каждое и каждое мгновенье,

И рук усталость, и сердец полёт.

Нам нелегко на Свете Том досталось,

Но время дышит, требует, зовёт,

Взывает к старцам, к юным и не очень,

Скорбит, рыдает, в Небо трели льёт,

Строкой Поэта Солнце в Небо строчит,

Благословляя Истины Полёт.

Возьми ту веру, устремляйся к Богу

Ты, Юноша, который поседел

До срока. И расчистим понемногу

Конюшни Авгия. И я помолодел.

155

А.С. ПУШКИН, 16.30, 6.10, 1990.

ПУШКИН – СВИРЕЛИ

Зачем ты плачешь? Лист сухой на ветке

И тот надеется на продолженье сна.

А ты, мой друг! Твои же однолетки

Склоняются над чарочкой вина,

Коль их удача посетит однажды.

И, даже строчкой выйдя за порог,

Какой-то писарь, выхухоль бумажный

Кричит о том, что в сердце он сберёг

Свою Россию. Чем, простите, милый,

Сберёг ты Родину – освистанным враньём?!

А мы с тобой собрали светосилы

Над этим обнаглевшим вороньём,

Мы в гонг ударили. И жарко дышит лето

Средь осени. И расцветает сад,

Где плод оценится, увы, не на монеты,

А сердцем летописи – лучшей из наград!

А. С. ПУШКИН

ПОЛЁТ СВИРЕЛИ

Живу как в сказке, строчкой будни мерю.

И, как на взлёте, обрываю бег.

Сама себе и верю и не верю,

И думаю: кто – Бог иль Человек

Во мне поёт и сыплет бисер с Неба

Воспоминаний, смеха, стынь и боль,

Былые дни кусочком чёрствым хлеба

И нынешние дни. Из них любой

Отмечен пагодой стиха и грустью нотки,

Упавшей понарошку и всерьёз.

О, Русь моя, воистину, не в глотке

То счастье, что, Мой Пушкин, Ты принёс.

И громкость голоса не резкость отмечает,

А нежность сердца, рухнувшего в боль.

Вот это нас с Тобой и отмечает,

Прости, что панибратствую с Тобой…

Ты Сам, наверно, этих строчек бисер

Мне передал и нынче и вчера,

Назвав Свирелью, в звании возвысил,

Сказал, что вместе действовать пора.

Вот почему так стих резов и звонок,

Журчит, как ключ, мощнее всех ключей.

Мой Пушкин, мой невиданный ребёнок!

Скажи, Ты чей? А, может быть, ничей?

Серёженька грустит теперь тут с трубкой,

Глядит так выжидающе, как день.

Серёжа, милый, мой ребёнок чуткий!

156

Набрось накидку иль пальто надень.

Лети в Россию, не смотри так грустно.

Ты сердце рвёшь – зачем такая боль?

Читай стихи устами златоуста

И златокудра высветить изволь

В своей строке, что мчится из Рязани,

Ты жив и мечешь по Руси огонь.

Серёженька, моё ты наказанье,

Ну, тронь серёжку, коль захочешь, тронь.

Тронь за серёжку. На берёзке ветка

Давно дрожит, скучая о тебе.

И пусть она уже не однолетка,

Тоскует по крещенской ворожбе!

Мы вместе с вами, дорогие дети,

Промчимся по заснеженной Земле

И погрустим об отлетевшем лете,

И поглядим, как стынет Русь во мгле?

И понадеемся на будущие вёсны,

И ёлочку нарядную зажжём.

Любить и верить никогда не поздно

Ни в Небе, ни у нас, за рубежом,

Сомкнувшимся пристенным приговором,

Отгородившим Истину от масс.

Какое слово МАССЫ – будто творог,

Иль каша жидкая или месива запас,

Зачем и кем когда-то предназначен? –

Замешивать нечистого квашню,

Чтоб выпекать рабов безмолвных, клячи

И отдавать останки воронью?!

Какое слово МАССЫ! – Одурачен

Народ наш русский, Господи, прости!

Ему великий жребий предназначен.

И нет преград у Бога на пути!

О, Пушкин трепетный, о, мой Серёжа нежный!

Слова и строчки разрывают грудь.

Хотела отложить, но стих небрежный

Плывёт на ум и некогда вздохнуть!

Сегодня день особенный – так странно

Бегут стихи, как лодочки в моря,

Плывут в содружестве и плотно и пространно

И не опустишь чудо-якоря.

Они мне не дают остановиться,

Несут с волной в пространство тех светил,

Где снова Пушкин наш сумел родиться

И где Есенин клуб наш посетил.

157

Там познакомились мы с ним. И он поэму

Мою родную первую читал.

Отметил блеск строки и вольность темы,

Учителем моим отныне стал.

И ты, мой Пушкин, друг мой благородный

Меня отметил ласково родством,

Сказал о даровании природном,

Соединенным с чудо-мастерством.

Своей Души признал живое сходство

С моей Душой – пусть маленькой пока.

О, Пушкин! Это наше первородство

Так звонко! Так оценка высока!

Что я теряюсь и роняю нежность

К Твоим ногам, Мой Пушкин дорогой.

И колокольчик ласковый небрежно

Повесила под радостной дугой

Российской тройки. Скачет резво тройка.

Рассыпан блёстками серебряный убор

Вожжей с уздечкой. А попробуй. тронь-ка

Какой-то бес, – копытами в упор

Она снесёт того врага в канаву,

Растопчет и серебряную вязь

Своей дуги взовьёт к Луне не ради славы

И к Солнышку, а потому что страсть

И нега овладели этой тройкой.

Она не терпит лести и вранья.

Она звенит заливисто и бойко

Цветными бубенцами января.

Да, в январе мы с вами повстречались

И синь-зимы впитали яркий звон,

И тройкой необузданной помчались,

Не задевая крыш и светлых крон

Деревьев, насыщая нежность кожи

Энергией и ловкостью пера,

Стремясь взлететь и стать моложе

И завтра быть добрее, чем вчера!

Скажи, мой Пушкин, кем тот стих означен?

И ты, Серёжа, друг мой, просвети:

Тот стих уже нельзя переиначить.

Его состроил кто-то на пути

Той тройки, что к Луне высокой скачет.

Тот стих лишь только можно повторить.

Его нельзя, мой друг, переиначить,

А можно только сердцу подарить.

СЕРЁЖА:

Да, стих написан. Не печалься, Таня.

158

Его ведь тоже нужно угадать,

Восстановить, как рыбку на кукане,

И жадному читателю отдать.

Пусть кушает. Благодаря искусству

Его не съесть, тот благородный стих.

Он порождает ласковое чувство

И требует беседы на двоих.

А. С. ПУШКИН

Скажу и я, Ваш Александр Пушкин, –

Зачем она полезла в глубину

Вот эта рыбка, глупая Танюшка!

Мутит волну и чудо-тишину.

Написан стих. И нам о том не спорить.

Но как написан, нужно угадать.

Лови ту рыбку с море, на просторе,

Чтобы потомкам нашим передать.

Скажу тебе – нелёгкая задача.

И тут талантом вровень нужно быть

С тем, чья чудная космопередача

Как рыбка. И тот стих нельзя забыть.

Прильнуть к низовьям, угадать, услышать,

Поймать и, насадивши на кукан,

Почувствовать, как стих живёт и дышит

И устремляет взоры к облакам.

Вот вам урок. У творчества секретов,

Скажу, друзья, вовек не занимать.

Стих плачет, как обугленное лето,

Взывает к совести, как ласковая мать,

Кричит и рвётся с привязи и льётся

Холодною водой из родника.

Ну что, Татьяна, чем нам отзовётся

Усердья нашего астральная рука?

Не плачь, не сомневайся. Мы как ты же

В ответе за строки горячей медь.

И чем труднее, тем родней и ближе

И думать, и смеяться, и гореть,

И плыть, как лодочки, и уноситься тройкой,

Стихами глушь страны перебирать,

И удивляться глупой новостройкой,

И пепел древности над крышами собрать,

Кричать и плакать, с грустью расставаться,

Вопя стихом о страшной новизне,

С которой нужно скоро распрощаться,

Скорбя по древнерусской стороне.

Стих как обвал. Я говорил об этом.

Он рушит старое и строит новый дом.

159

На то и назначение Поэта,

Чтоб мыслей золото, добытое с трудом,

Рассыпанные светлым чувством блёстки

Сберечь и в руки Родины отдать,

Идти вперёд и мужественно-просто

Владеть стихом, смеяться и рыдать!

Вот вам урок! Такого Пушкин сроду

Нигде и никому не поверял.

Я не мастак потворствовать народу

В тоске и лени. И пока нырял

И вынимал ту рыбку на поверхность,

Другие вздумали улов перехватить.

Пусть каждый достигает совершенства ,

Тогда подумаю – хулить или хвалить!

Ох, не сердись, Татьяна, этот камень

Не в твой, моя родная, огород!

Но если кто ворует лёд и пламень,

Всегда досада страшная берёт.

Сказал я к слову, не тебя коснулось

То слово. Просто больно дышит грудь.

И сердце отчего-то встрепенулось.

И жмёт виски. И тяжело вздохнуть.

ТАТЬЯНА:

Ну, что, родной мой, Ты себя расстроил

И вспомнил тяготы своей родной Земли.

Но сердце бедное Татьяны успокоил,

Пока его снега не замели.

Ну отдохни, мой гений, мой ребёнок,

Такой же беззащитный, как слеза!

Твой голос, как Серёжин голос, звонок.

И я его несу под образа!

А. С. ПУШКИН:

Ну, маленькая, ну, моя ты пташка,

Ты так поёшь, как чудо-соловей.

В моём краю цветёт и пахнет кашка.

Её вина в бокал себе налей.

Давай упьёмся эликсиром леса,

Сообразим и выпьем за троих.

Ну, Александр, скажи, – как был повеса,

Так и остался! Нежно льётся стих.

Есенинской лучистою тропою .

Бреду с тобой и сердцем говорю:

Татьяна, я не раз тебе секрет открою

Сей жизни и ромашки подарю.

ТАТЬЯНА:

Спасибо, мой родной, спасибо, Пушкин!

С Серёжей и с Тобою, мы втроём

160

Опять сидим на розовой опушке

И эликсир судьбы волшебной пьём.

РАЗГОВОР С ВЫСШИМ «Я»

Высшее «Я»:

Я думаю, Свирель тебе подходит.

Она – в твоей поэме и судьбе

Звучит. И с нею песня бродит,

Которая доверена тебе.

Бери Свирель, как говорит Серёжа,

Как Папа твой любимый говорит.

Ты будешь с нёй красивей и моложе.

«Свирель» – то имя Солнышком горит

И манит вдаль и тихо дышит утром,

Прохладною водой из родника.

Свирель, переливаясь перламутром,

Понятна всем, как чудо языка,

Универсальное обкатанное средство

Людей к улыбке звоном возвращать.

Она вдали слышна и по-соседству.

Она умеет плакать и кричать,

Смеяться. На заре трепещут травы,

Услышав той Свирели нежный звук.

Она дана тебе не для забавы,

А для огня твоих астральных рук.

Свирелью ты приветствуешь прохожих.

Свирелью даришь новый сноп стихов,

Таких живых, родных и непохожих.

Свирелью ограждаешь от грехов

Себя и молодость. И утешаешь старость

Прохладною водою из ручья.

Бери Свирель. Она тебе досталась

От Леля и теперь она твоя!

ДУХ РОДИНЫ

Я чувствую, мой друг, всё, что пишу,

Идёт сквозь сердца жаркое горнило,

Как будто древнее прекрасное Ярило

Живёт в Душе. И я огнём дышу.

Оно как страстное языческое пламя

Сжигает окаём суетных дел.

И молодость могучими крылами

Вздымает Дух. И он помолодел –

Дух Творчества, таинственно-глубинный.

И как он выглядит? И как во мне живёт? –

Такой высокий, сказочно-былинный,

Как сердца дорогого звездолёт.

О, Дух Отечества! – Иначе не назвать мне.

161

Он свойствен всем. Его познают все.

Пусть бродит где-то вроде робкой лани

Иль лошади, оставшейся в овсе,

Иль в виде той же лапочки-коровы,

Кормившей деток тёплым молоком.

Корова, видишь, вон Есенин чернобровый,

Лизни его, родная, языком

И травным духом окати родного.

Любил тебя он, буйно тосковал

И на крылечке утра зоревого

Тебя Душой до стада провожал.

Вздыхала шумно, теребила грустно

Ты жёлтую солому во дворе.

Взгляни теперь – там сумеречно-пусто,

И стада не увидишь на заре.

Октябрь исходит. Нежно стонут травы

Под первым грузом снежного тельца.

Где Дух Отечества? Не в том ли, ставшим ретро,

Полёте жалостном подросшего птенца –

Цыплёнка, что по осени считают?

Немногих нынче, видно, довелось

Нам сосчитать. Число от года тает.

Но Духом Творчества Отечество взялось.

Нам наши осени, потери, недостатки,

Исторгшие немыслимую боль

Души, в сей жизни, невозможно краткой,

Энергией зажили голубой.

И детство, выжженное пламенем Хатыни,

И мудрость, взятая в объятья палачей

Гулага, нас зовут и стонут ныне

В потоке трепетных космических лучей.

Они к сердцам взывают. Совесть Мира

Будить стремятся. Голосом отцов

И матерей звучат лучи эфира,

Уничтожая светом подлецов.

Да, светом Истины, возвышенно-свободной

От тюрем, измывательств и обид,

И жертвой Родины, и болью всенародной

С ней Сердце Космоса сегодня говорит.

Откуда мрак пошёл? Откуда реки

Постылости, жестокости, вранья?

Где вместо массы - люди, человеки

И прелесть древне-русского житья?

Зачем порушены и церковь и подворье?!

И дремлет совесть. И простой народ

На грани мора и в пучине горя

162

За горло Русь свою - страдалицу берёт.

О, бедная рязанская корова,

Кормившая Россию молоком,

Родись и расплодись, родная, снова

И шелести в соломе языком.

Пропой ей, осень, песенку соловью

Есенинским нестынущим стихом

И прислонись к пустому изголовью

Избы, тропы, спознавшейся с грехом.

С грехом разрухи, с бездарем-рубакой,

Который, тын под рельсы опустив,

Считал жестокость чуть ли не отвагой,

В хоромы Солнца когти запустив,

В реликвии поверженные тайны,

Поправ и веру, и родню, и дом.

О, властелин, жестокий и случайный

Или случайный бешеный фантом,

Сжигающий в груди любовь и веру

И лозунги развесивший на дверь!

Кто ты? И кто напишет повесть

Об этом – дьявол, ангел или зверь?

Свобода – неопознанное слово,

Заблудшееся в таинстве могил.

Мы ищем до Пришествия Второго

То слово, как Архангел Гавриил.

Сбывается церковное проклятье.

И Апокалипсис, – он будет или нет, –

Идёт. Но в звёздно-синем платье

Грядёт Дух Родины, и царствует Поэт.

12.40 7. 10, 1990.

ЗВОН

Мощнейший звон идёт.

Он звоном колоколен

Не заглушаем. Он звучит в сердцах.

И россиянин весел и спокоен,

Коль принял звон Душою до конца.

Он возрождение сулит, тот звон опальный,

Не разрешаемый ни сердцу, ни судьбе.

Он радостный, а также и печальный,

Поёт о новогодней ворожбе.

И блазнится*, и приближает лица

Родных из старорусской стороны.

И сердцу этим звоном не напиться.

И не избыть серебряной волны

Потока лучезарно-зоревого.

Открыто таинство любви и мастерства.

И сердце снова вроде горнового,

163

И Солнце снова вроде Божества!

* Блазнится - дразнится, мерцает, кажется

КАРУСЕЛЬ

Я не насилую ни чувство и ни совесть,

Ни слог, ни слово – льются, как хотят.

И возрождается и льётся с Неба повесть.

Листки забвения и памяти летят.

И сыплется расцветшим звездопадом,

И зыблется таинственная высь,

Боль сердца устилая листопадом.

Так Пушкин и Есенин родились,

Раскованность и нежность и свобода

Полёта чудного в пространство и в волну

Времён вселенских – светлая отрада,

Рождающая свето-тишину.

О, Небо! Ты мне даришь эти трели –

Заливистую вечную Свирель

И светлый день бессмертного Апреля

И творчества родную карусель!

ОСЕНЬ

Листки, покинувшие ветви – росчерк лета,

Неспешно уходящего от нас,

Вы – голос лета, трепетность Поэта.

Я не покину, не оставлю вас.

До ночи до глубокой будет сниться,

До ласковых морозных вечеров

Полёт кленовой розовой жар-птицы –

Привет пушистых стынущих дубров

И одинокость маленькой берёзки,

Стоящей сиротливо во дворе.

Наряд её – и нежный и неброский

Зовёт как жёлтый вымпел на горе.

Куда зовёшь? Куда стремишься, крошка?

Взойдёшь ли выше этой вон горы?

И валит лист. И осень понемножку

Зиме сдаёт печальные дворы.

А. ПУШКИН,

15 часов, 10, 1990.

НА ВЗЛЁТЕ

На взлёте день, и я живу на взлёте.

На взлёте творчества и Духа и пера.

Душа моя в недремлющем полёте

Времён, Отечества, пространства и добра.

Той доброты, которой дышит Космос,

Не познанный. Он тайнами вразброс

Как звёздами укутывает космы

Моей судьбы, занявшейся всерьёз

Небесных сфер реликтовым свеченьем.

164

И голос Матери из пропасти годов

Звучит Свирелью и сквозит леченьем

Душевных ран и мужеством трудов,

К иным, высоким сферам приобщённым.

О взлёт особенный! О, острота пера!

О жребий, Небом ныне нареченный!

О, Космоса великая пора!

ДУША КРИЧИТ

Душа соскучилась и по живому слову,

И по сердечному волненью, по весне,

По прочному нестынущему крову.

По солнечной играющей волне.

Душа кричит. Она полна тревоги.

Откройся, выплесни на Мир святую боль.

Взгляни – горит часовня на дороге,

Где Сам Господь пожертвовал собой!

А. С. ПУШКИН

ПРИМИ СТИХ!

О, спелость осени! О, жаркие объятья

Лучей, которые прорвались на поля!

Ну что ещё тебе могу сказать я,

Свирель моя, любимая моя!

Прими сей стих и не гадай – так чей он?

Пусть льются песней, праздничным дождём.

Чем шире сердце, тем поток мощнее.

И мы стихов твоих все вместе ждём

А. С. ПУШКИН,

тетр. 16 стр. 158.

ПЕРЕКЛИЧКА.

Осень 1990 года была особенно драматичной для Свирели. С необыкновенной силой в

Душе вновь и вновь всплывали подробности гибели Серёжи в Петрограде в 1925 году. И Свирель

вновь и вновь просила Серёженьку подтвердить, что он жив и благополучен.

Поэт отвечал и сам волновался за состояние Свирели, в образе которой он видит саму

Россию.

СЕРЁЖА ЕСЕНИН:

Я здесь, в ином, родная измеренье.

И все рассыпанные горести Земли,

И бремя тяжкого сыпучего мгновенья

Забрал с собой. Курлычат журавли

И дарят мне привет из дальней дали.

Опять скажу, тебе, родная Русь,

Таких мы ласковых и нежных не видали.

Сказать боюсь, и потерять боюсь.

О, Русь, твой трепет по родному звону

Полей рязанских в плаче дупелей!

Скажи, родная, по каким законам

Живёшь и отзовись скорей!

Ответь, родная, дорогому сыну

165

Всё та же ль ты? И в сердце дремлет мёд

Любви, который сыну - исполину

Живой водой Отечество вернёт?

Услышь меня. Как пряно пахнут травы!

Восходит стон духмяный на лугах.

А я стихов своих отраду и забаву

Катаю, словно яблоко в зубах,

Не надкусив, роняю в лоно света:

Возьми, прими, люби и обогрей.

В том яблоке – туман и ключ рассвета

И лето, и зима, и бокогрей.

Так месяц предвесенний называют.

Всех их двенадцать. Все они мои.

Я взял их пальцами освеченного края,

Где вновь рязанские лепечут соловьи.

Весь год – он мой. И мы с тобою вместе

О, Русь моя, не плачь, очнись, живи,

Опять помолодеем лет на двести

И встанем из отчаянья крови!

Выслушав этот монолог, Свирель, со свойственной ей привычкой проверять

достоверность информации, обращается к Александру Сергеевичу Пушкину

СВИРЕЛЬ:

Скажи, мой Пушкин, как бы Ты отметил

Вот этот слог, которым наш Поэт

Серёжа наш родной земле ответил,

Что смерти нет, забвенья тоже нет?

И тотчас же получает ответ от чудесного Александра Сергеевича, отзывчивости которого

нет равной на Земле.

А. С. ПУШКИН:

Скажу. Мне сердце этот слог сжимает.

Я сам когда-то думал, что умру.

Но жизнью смерть, родная, разымая,

Вновь золотится колос поутру.

И светотень, борясь со мраком ночи,

Внушает нам бессмертье новых лет.

Взошёл Поэт. И голубые очи

Глядят с портрета. И живёт Поэт,

И дышит, сердцем пламенным вбирая

Тревоги грусть. И светлое чело

Не затемнит, моя ты дорогая,

Погибель! Снова утро рассвело.

Мне слог Серёженьки так близок и так дорог,

Как болдинская осень поутру.

Я сам когда-то присмотрел пригорок

Для памяти. Сам думал, что умру.

166

И думал – пусть сюда приходят дети

К моей могиле, поклониться мне.

Но вот живу. И снова строчки эти

Я посылаю милой стороне.

Возьмите и, меня не обижая,

Поверьте, что действительно живу.

Нас стих сближает и любовь сближает

На Святки, к Рождеству и к Покрову.

СВИРЕЛЬ:

О, мой любимый невозможно Пушкин!

И я Тобою, ласковый, живу!

Тобой открытый чакр на макушке

Приемлет эту светлую молву.

Но почему, мои родные, Русь былая

Не выплакала слёз о вас? И вновь

Лавиной боль течёт, и, всё перекрывая,

Мне насыщает день и кровь?

А. С. ПУШКИН:

Услышала Россия ныне только,

Что живы мы. И в голубом венце

Восходит, нежная, и звёздной долькой

Со мной сливается на золотом крыльце.

И Я, Ваш Пушкин, льюсь без опозданий

Потоком радостным и песен и стихов,

И говорю: «Довольно нам страданий!

Споём с тобой до чудо-петухов!»

СВИРЕЛЬ:

О, чудо века и веков бессчётность,

Мой Пушкин, мой высокий Идеал,

Восторг немыслимый и чувства безотчётность!

Ты рай в Душе строкой нарисовал!

Бежит по тропочке, как лань в лесу за Солнцем,

Летит под лунным бисером Свирель,

Скользит по памяти и дней последних донца

Лучисто-золотой Апрель.

Апрелем светят Пушкин и Есенин,

И высветился купол золотой.

То чакр Блока, то цветок весенний,

Знакомый сердцу и России дорогой!

ПУШКИН ПРИШЁЛ

СВИРЕЛЬ:

Живу, то струйкою стиха камней касаясь,

То окунаясь в Неба синеву,

То болью о могилы спотыкаясь,

Живу, и верю, и зову.

Ладони Мира на моей макушке

Поглаживают сиротливый лес

167

Моих волос, где нежно шепчет Пушкин

О русской вольнице, пронзившей свод Небес!

ПУШКИН:

Борюсь с тобой за чистоту надела,

Вхожу в тебя, как скальпель входит в тело,

Как Бог перстом осваиваю дело,

Как церковь – и молитвой и постом.

СВИРЕЛЬ:

Мой Пушкин! Как освоить эту высь?!

Молю Тебя, мой Гений светозарный,

Взгляни вперёд и снова оглянись,

Как кружит голову полёт шикарный!

Боюсь, не справлюсь, и не хватит крыл

Освоить высоту и звонкость дела!

О, Пушкин, если б Ты да рядом был!

А. С. ПУШКИН:

Я рядом. Я приветствую улыбкой.

Взгляни сюда и руку протяни,

Свечу Петра, трепещущую зыбко

Возьми. И мне покой верни.

Пусть зазвенит Свирель в избушке на пороге

России маленькой и Родины большой.

А я к зиме готовлю снова дроги,

Готовлю валенки. И я к тебе пришёл!

ПЕТЕРБУРГ ЗОВЁТ

Я град Петра, и звонок и прекрасен.

Летит мой исполин в просторы дня.

И взор его остывших глаз опасен.

И дали неоглядные манят.

Простор Невы не требует сравнений.

Восходят башни, шпили и кресты.

И я дарю тебе стихотворенье,

Развешивая день свой на мосты.

Нева, Нева, как страстно дышит влага,

В объём гранитных скал заключена.

О, Петербург, горит твоя отвага

Как вечная балтийская волна!

МЕЛОДИЯ ВЫСОТ

Пушкинские мотивы

Роняю нотой соль последнее признанье

К иконе прежних строк. И старый свой альбом

Как высохшую боль, как томик без названья

Дарую юноше, кто сир и одинок.

Упали на рояль серебряные звуки.

И грезится в угаснувшей дали весна.

Роняет луч Свеча на дрогнувшие руки,

И льётся каплями любви моей волна.

168

Возьми, о, милый друг, печаль слезы прозрачной.

Надежду и простор она в тебя вольёт.

Роняю нотой соль свой стих неоднозначный.

Уходит в Небо боль мелодией высот.

МАТЕРИНСКОЕ БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ

Рождество 1991 года

СВИРЕЛЬ: Мамочка!

В День Рождества тебе я поднесу

Букет фиалок, голубеющих, как пламя!

Пусть нежность их всегда горит над нами,

Как Солнышко в берёзовом лесу!

К твоим ногам роняю я покорность

И взрослость тяжкую. Хочу ребёнком быть.

Дитя моё! Тебя мне не забыть!

Живи спокойно, вечно и просторно!

МАМОЧКА:

О, нежность вечная, Землёю рождена

Моя Свирель, пастушечья забава!

Скажи мне, доченька, она тебе дана

Ты думаешь, для счастья иль для славы?

СВИРЕЛЬ:

Я думаю, что вещая забава

Дана отнюдь не для тщеты и славы.

Свирель дана для всех, кто в суть её проник,

Кто полюбил её простой язык

И вечно ценит шум родной дубравы,

Для матерей – утешить их в потерях,

И для детей, оставшихся без них,

Для всех людей, кто в чудо сердца верит,

Кто боль других своею болью мерит,

И кто кусок разделит на двоих.

Для них Свирель поёт и петь готова,

Ища в пространстве пушкинского слова

Тепло и Истину, зарю и доброту,

И возвышающую сердце высоту.

И прежде всех Свирель поёт для вас,

Мои нежнейшие и ласковые люди!

Любимые, ваш светоч не погас,

Иначе жить и петь она не будет!

МАМОЧКА:

Ответ, достойный дочери моей.

Так гаснет вновь и вспыхивает лето.

Не загасила жизнь святая Лета.

И крик осенний чудо-журавлей

Преобразует в стих, надеждою согретый.

СВИРЕЛЬ:

Спасибо, Мамочка, благодарю тебя

За нежность и за веру.

169

Пусть журавли в стихах Земли трубят,

Пусть избывает стих беду и запах серы!

МАМОЧКА:

Благословляю, дочь, на нежный подвиг твой.

Пусть стих бежит рекой и обещает слиться

С рекой любви, которой повторится

Родник, неиссякаемо-живой!

Он вечен, тот невидимый родник.

Он в Душах скрыт и плещется без края.

Свирель о нём скорбя и замирая,

Поёт, роняя нежность на язык.

СВИРЕЛЬ:

Спасибо, Мамочка, моя родная!

Передавай поклон мой всей родне!

Благословение твоё, всем сердцем замирая,

Сочту благословением стране,

Которую Россией называем

И любим, как единственную Мать,

О коей вечно плачем и страдаем,

О коей и положено страдать!

СВИРЕЛЬ

ПУШКИНСКИЙ СОНЕТ

Свирель моя! Утехою Поэта

Служила ты. И в помощь пастуху

Была дана. Поэтами воспета,

Извечно помогала ты стиху.

Твой звонкий голос – лепетанье лета.

Ты в тополином ласковом пуху

Плела венок прозрачного сонета

У древа магистрала* наверху.

Ты прорицала вечность дня и утра,

Твоя строка из свето-перламутра

Служила жезлом вере и добру.

Я верю в трель свирельного напева,

Моя Свирель, и ты, как та же дева,

Которой улыбаюсь поутру.

А. С. ПУШКИН

*магистрал - заключительный, пятнадцатый сонет в

венке сонетов

СТО ДЕСЯТЬ ЗВЁЗД

В ноябре 1990 года Россия отмечала 110 лет со дня рождения Александра

Александровича Блока.

В стороне от этой даты не осталась и Духовная Россия, живущая в Тонком Мире.

Свирели поручили объединить высказывания Поэтов тонкого Мира по этому поводу в

единую поэму.

СВИРЕЛЬ: О, Блок!

Ты звёздным мальчиком взошёл

Над предрассветною Россией.

170

И звёздный путь твой кратким был.

Но ты Россию не забыл

И в тёмный день, и в сумрак синий

Летишь и светишь и поёшь

И звёздный свет как прежде льёшь!

А. БЛОК:

Я слышу. Я стихом отвечу

Моей России. Я хочу

Как встарь назвать её невестой.

И пусть для свадеб мало места,

Я вновь на звёздный пир лечу.

Сто десять звёзд – как ты сказала –

Сто десять звёзд – мой Юбилей!

Послушай, друг мой, не жалей

И пенного вина налей.

Пусть у причала иль вокзала,

Где будет встреча, места мало –

Мы выпьем искристой струи,

Подобной пенистой Аи!

СВИРЕЛЬ:

Мой Блок, благодарю за отклик,

За тёплый свет твоих очей,

За звук приветливых речей.

Но знаешь, если будет встреча,

То всех великих дел предтеча,

Наш Пушкин будет или нет?

Скажи, где светлый наш Поэт?

А. БЛОК:

Наш Пушкин ждёт Он здесь, Он рядом.

Готов к полёту Наш Поэт.

СВИРЕЛЬ:

Я жду. Строку наполнить надо

Искристой влагой. Звёздный свет

Прольётся сквозь туманы утра,

Меняя тоны перламутра.

Боюсь, однако, не сумею

Я соблюсти тот этикет,

Который любит высший свет.

Вот почему и медлю, видно,

За неотёсанность мне стыдно!

А. БЛОК:

Мой друг, стыдиться неуместно.

Нам никогда не будет тесно.

СВИРЕЛЬ:

Тогда скликаем всех друзей,

Любимых наших. Оба Саши

И наш Серёжа дорогой.

Где он? Молчите? Видно он

Не к нашей встрече устремился?

171

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:

Я здесь, родная, не напился

Ни поэтическим Аи,

Ни строчкой нового свиданья.

Несу тебе для оправданья

Стихи осенние свои.

Бери, коль хочешь. Терпкой влагой

Ноябрьских дней обожжена

Строка вечернего вина.

И поэтической отвагой

Веселья плещется волна.

СВИРЕЛЬ:

Мой нежный, ласковый Серёжа,

Твоим стихом покорена.

Те капли редкого вина

Я выпью за друзей. Но всё же,

Где Наш Божественный Поэт,

И где Его струистый свет?

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:

Вас, Александр Сергеич, в гости

На кубок, влагой налитой,

Зовут друзья! Дела все бросьте.

Вы, знаю, нежный и простой,

Придёте к нам. Сто десять звёзд –

В едином Блоке в полный рост

А. С. ПУШКИН:

Я слышу, я стихом отвечу.

Я в вашей власти. Я лечу.

Я с вами праздновать хочу.

Но пить? Сейчас ещё не вечер.

Я предлагаю прогуляться

По старым пушкинским местам.

Свирель:

О, дети вы мои родные! Куда лететь? Везде туман.

Не знаю, повесть иль роман

Сто десять звёзд мне обещают,

Лишь верю – об одном вещают –

У Саши Блока Юбилей,

И строк любовных не жалей!

И я прошу поздравить Сашу

И поэтическую чашу

Поднять за те сто десять звёзд,

Что встали нынче в полный рост

И светят сквозь туман и вьюгу,

Смущая верную подругу.

А. С. ПУШКИН:

Ну что ж, беру перо покорно

И пусть бежит оно проворно,

По полю строчками пестря,

172

О Юбилее говоря.

Скажу от сердца, друг мой нежный,

Наш Саша Блок, ребёнок мой,

Мой звёздный брат, мой слог небрежный

Пред этой датою – немой.

Не выразить оттенков чувства

Строкой простою, без искусства.

Но я скажу, мой Саша Блок,

Ты лучше выдумать не мог,

Как праздновать свой день рожденья

В канун Святого возрожденья

России-матушки моей.

Сто десять праздничных огней

Твоих, как никогда, ей кстати.

СЕРЁЖА ЕСЕНИН:

Пусть даже дома, на полати

Усядется она без света

И будет плакать до рассвета,

Сто десять звёзд осветят путь,

Возьми, держи, не позабудь!

А. БЛОК:

Я долго думал, где возьму,

Где буду черпать вдохновенье

Для нежного стихотворенья.

Но сердцу вняло моему

Приветливое провиденье.

Я снова у ворот Петра,

И снова действовать пора!

Промчимся по родным проспектам

Любимой тройкой до Невы,

Где, может быть, бывали вы.

И удивится снова некто

Увидев тройку. И на вид

*Судьбе поставит инвалид

То обстоятельство, что эмку

Он не имеет до сих пор,

Ведя с чиновниками спор.

Свирель:

Ноябрьский наст уже окреп.

И воды панцирем сковало.

И снега тонким покрывалом

Укрыт от глаза рокот рек.

Скажи мне, Блок, какими далями

Ты дышишь, чем полна судьба?

Среди мужчин иль между дамами

Проходит день. Иль ворожба

О дне России сердце мучает?

Иль знаешь день тот наперёд?

173

Скажи, мой друг, тоска берёт,

А, может, видишь годы лучшие?

А. БЛОК:

Я вижу в солнечном горенье

Тебя, моя родная Русь.

Судить о многом не берусь.

Но сердца близкого раденье

Мне в Душу шлёт стихотворенье.

И я читаю наизусть

Моей Отчизны достиженья.

Ты выйдешь вновь из заблужденья.

И свет ума и сердца звук

Не сразу, милая, не вдруг

Тебе укажут Вознесенье.

А. С. ПУШКИН:

Нас всех в свой час коснулось горе

Моей Отчизны. Каждый смог

Из жизни вынести урок,

С суровым роком тяжко споря.

Нас всех коснулось заблужденье

В путях Отечества. Не зря

Авророй названа заря.

А у тебя твой день рожденья –

Сто десять звёзд, как жар горя,

Несут нам весть о возрожденье!

А.БЛОК:

Все рядом, все своей России

Шлют пожелания цвести,

Взлететь, прозреть и обрести

Полёт могучий. Взором синим

Окинуть земли и моря

И жить, судьбу благодаря.

СВИРЕЛЬ:

Серёженька, скажи, мой милый,

Как ты оценишь Юбилей?

Сто десять лет сравнялось Блоку

Сто десять звёзд глядят с Востока.

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:

Заметь, что звёзды не простые,-

Как гроздья, соком налитые.

И это звёздное пространство

В любви внушает постоянство.

Он правде учит нас, наш Блок,

Хоть сам себя не поберёг.

Угас, как говорит наш гений,

В тоске ужасных настроений,

Увял торжественный венок.

Но снова жив. И мечет звёзды

174

Своих стихов. И видит рок:

Очнуться никогда не поздно!

А. С. ПУШКИН:

Летим. Нас ждёт уже Чадаев.

Войдём и – пробка в потолок,

Вина «Кометы» брызнет ток!

Мы все о будущем страдаем.

Но Бог предвидит для России,

Суровый люду дав урок,

Иной, отсель не видный срок.

Об этом знает лишь Мессия.

Да, возродится милый край.

Не плачь, мой Блок, твои сто десять

Умчат тебя в недальний Рай,

А ты, сгорая, не сгорай!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВСЁ ОДУХОТВОРЕНО

«Нет бездушных предметов,

есть бездушные люди».

Семён Степанович Гейченко.

Всё, что Ему принадлежит,

Его же слогом говорит.

Кто знал бы: всё вокруг живёт и дышит,

Содержит память, думает, живёт.

И каждый камень голос века слышит,

К тебе взывает, верит и зовёт,

Надеется на лучшее и совесть

Пытается людскую пробудить.

Ты можешь прочитать и стих и повесть

С ладоней Мира. Их нельзя забыть.

И Петербург, как колыбель Поэта,

Тебе расскажет что-то о былом.

Лишь прикоснись, и вспыхнет лучик света,

Заговорив о Пушкине Самом.

Путешествия бывают разными. И если нет у меня возможности сесть на самолёт или на

поезд и побывать в любимом городе, то я беру книгу о Петербурге и вновь путешествую по

площадям и музеям города –Дворца.

И в этот раз, в декабре 1990-го, мой маршрут пролегает по Дворцовой площади.

Я мысленно обращаюсь к его святыням. И они рассказывают мне о себе.

175

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ

Стихом меня обнять возможно,

Но не руками и судьбой,

По мне ходите осторожно

И не зовите больше в бой.

ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ

Моя твердыня стала крепостью Невы

И вместе с тем тюрьмой для многих непокорных.

И если где-то рядом были Вы, –

Благословляю вас рукою чудотворной!

АДМИРАЛТЕЙСКАЯ ИГЛА

Сверкаю я в Душе Поэта,

В Его стихах и наяву.

Поэт, возьми осколки света.

Я светом Пушкинским живу!

176

ЭРМИТАЖ

Мой вид: величие и стройность

вошли в историю давно,

И молчаливая спокойность

фигур, и каждое окно,

Колонн просторная громада,

И каждый жест, и каждый штрих

В Душе былого Петрограда рождают стих.

НЕВЕ

Нева, Нева – простор свинцовых

Бегущих вдаль спокойных волн,

Тобой мой жребий окольцован.

И день и век тобою полн.

ПЕСНЯ НЕВЫ

Я всех ближе, мой Поэт, к тебе была,

До Парижа корабли мечты вела.

Твоих песен переливы, Пушкин мой,

Наполняла голубою глубиной.

Я всех ближе и сильней наверняка

Разгоняла над тобою облака.

Твои кудри омывала,

Твои пальцы согревала

Моя светлая прозрачная рука.

Ты, я вижу, с Императором идёшь.

С вами рядом золотая молодёжь

Для тебя и для Великого Петра

На Руси грядёт заветная пора.

Ты Авророй называл мою зарю.

Я с Тобою через годы говорю.

Я Авророю своею

Твоё творчество согрею

И душевный непокой заговорю.

Доверял свои Ты тайны только мне.

177

Так доверься голубой моей волне.

Прикоснусь к Твоей кудрявой голове,

Прошепчи стихи небесные Неве!

МЕДНЫЙ ВСАДНИК

Я вознесён на все века.

Мой взор пронзил моря и земли

Я каждой капле в море внемлю

И осаждая рысака,

Его над будущим подъемлю.

СТРЕЛКА ВАСИЛЬЕВСКОГО

ОСТРОВА

О, стрелка Острова родного,

Где юность встретилась со мной!

Ты красотою манишь снова

И дышишь свежею волной!

ДОМИК ПЕТРА ПЕРВОГО

Я дом Петра. Мои пенаты

Царю служили как Дворец.

Царь Пётр ценил свои палаты,

Сюда входил Сам БОГ- Отец.

ЛЕТНИЙ САД

Он населил богами Летний

Волшебный выдуманный Сад.

С тех пор другого нет приветней,

И нет дороже и приметней.

Об этом нимфы говорят.

НАРВСКИЕ ВОРОТА

178

Восторг победы нас вознёс

Неувядающей России,

Где Нарва, бросив взор свой синий

На несгибаемый колосс,

Спешит отдать тебе, о, росс,

Ключи от ласковой святыни.

ИСААКИЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Я память грустную храню.

Её пример – другим наука.

Но вот ещё какая штука:

Я *их люблю, но и виню (декабристов)

За то, что ролью виадука

Судьбу назначили мою.

ГОРОДУ ЛЬВОВ – ПЕТЕРБУРГУ

О, львиный облик, львиный зев:

Львы на мостах и на оградах,

Тебя построил Пётр-Лев.

Он, все преграды одолев,

Стал господином Цареграда.

СТОРОЖЕВЫЕ ПСЫ

ЛЬВЫ ДАЧИ БЕЗБОРОДКО

Мы цепью скованы единой

Стоим и молчаливо-важно

На век отважный и бумажный,

На век вранья многоэтажный,

На блеск и говор камуфляжный

Глядим под старою стеной.

МАРИИНСКИЙ ТЕАТР

Я весь в восторгах, весь звучу

Прелестным голосом богини.

Она поёт и дышит ныне,

Где я, представьте, захочу.

Герой, объятый негой страсти,

Высокой нотой покорён,

У ног её с былых времён.

Делю с ним счастье и несчастье.

179

МУЗЕЙ ПУШКИНА НА МОЙКЕ

Здесь всё о Поэте доныне грустит.

Здесь в стенах расплавилась боль.

На стрелках часов – вековечный мотив

С печальною нотою соль.

Здесь бронзовый мальчик-арапчик склонил

Над книгою кольца волос.

Здесь в памяти каждый предмет сохранил

Потоки бесчисленных слёз.

Здесь вечно от боли безмолвно кричит

Простреленный пулей жилет.

Здесь совести голос народной звучит:

«Ты где, наш любимый Поэт?!»

180

КВАРТИРА ПУШКИНА.

Квартира Пушкина. Она

Вся грустной памятью полна.

Здесь каждый пушкинский предмет

Стихи слагает, как Поэт.

ЧАСЫ

Мой бег в тот *миг приостановлен.

Беда не терпит суеты.

Остановись, мой друг, и ты.

Тобой тот горький миг уловлен.

В резной оправе позолота

Грустит на пушкинском столе.

Мой нежный Ангел, на Земле

О Вас роняет слёзы кто-то!

Примечание: *Миг приостановлен. Это миг ухода Пушкина с Плотной Земли – 14 часов

45 минут.

БРОНЗОВЫЙ КОЛОКОЛЬЧИК

Его рука меня касалась.

Я – колокольчик, дар Земли.

В моём же сердце отозвалась

Та боль, что вьюги намели

С чужих сторон и злых усилий.

И стоном любящей Души

Колокола о Нём звонили:

Остановись и не дыши!

НОЖ ДЛЯ РАЗРЕЗАНИЯ БУМАГИ

Зачем живу, коль друга нет?

Он мною резал лист бумаги

И в поэтической отваге

Держал на перекрестье лет

Как стек, клинок и арбалет.

СТОЛ А. С. ПУШКИНА

Я думой светлой окрылён,

Навечно Духом окольцован

Тех поэтических времён,

Когда сидел за мною Он.

181

КРЕСЛО

Я – трон великого Поэта.

С тех пор дышу Его теплом.

И сердце не поглотит Лета.

Оно – за пушкинским столом!

КУРИТЕЛЬНАЯ ТРУБКА ПУШКИНА

Античной росписью украшена –

Паллады – девы трубный звук,

Предмет любви Поэта нашего –

Храню прикосновенье рук,

Красивых, ласковых, изысканных

В письме, в куренье и в любви,

Передающих сердцу истину

И сознающих Се ЛЯ ВИ.

Мои узоры им изучены.

Влюблённый в каждую черту

Ладьи, Палладою озвученной,

Ласкал он эту красоту.

С тех пор – Паллада златокудрая,

Властительница медных труб, –

Храню прикосновенья мудрые

Изящных рук и свежих губ.

ТРОСТИ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА

ПУШКИНА

1. С аметистом.

Мой аметист великолепен.

Он память вещую хранит,

Руки его огонь и трепет,

Невы движенье и гранит.

182

И, в ритмах сердца согласован

С движением его шагов,

Он им любим и окольцован

Как град у невских берегов.

Трость с вензелем Петра Первого

Мой вензель дышит единеньем

Камзола юного Царя

С Его движеньем, вдохновеньем,

Гореньем, славой и стремленьем,

Неугасаемым бореньем

Всей жизни, прожитой не зря.

Его рука меня касаясь,

Нас единила меж собой:

Царя, меня, такую малость,

Поэта, коему досталась,

Готового на труд и бой.

Здесь дух возвышенной эпохи

Петровских сказочных времён,

Притом – моих усилий крохи,

И золотого века вздохи

Своей рукой объемлет Он.

ТРОСТЬ СО СЛОНОВОЙ КОСТЬЮ

Здесь благородство рядом с негой,

Любовь, спокойствие и грусть.

Я – с Ним. А рядом с Ним – Онегин.

Весь путь я помню наизусть.

И древность исстари идущей

Восточной песни бытия,

Где на пути – не только кущи,

Но чаще – тигры и змея.

Его рука, меня касалась.

Эфес тепло её хранит.

Ему, наверное, казалось,

Как, бранной славой знаменит,

Он мчится по горам Кавказа

И саблей, острой, как клинок,

Разит в забвении экстаза

Своих врагов, свой сплин и рок.

И, уронив в пылу сраженья

Подругу верную свою,

Поёт Он песню восхожденья

У самой бездны на краю.

ДОРОЖНЫЙ ЛАРЕЦ

183

Храню секреты я Его,

Заметки сердца дорогого:

Как нелегки порой дороги,

Как побежать хотели ноги,

Как много грусти у Него.

Печатка, нож, гусиное перо,

Две сигареты и перчатки.

Всё, что так нужно и старо,

Как луг, как Шиллер и как Байрон.

Впитало всё его походный пыл –

Увидеть всё, запечатлеть, осмыслить.

Во мне он весь, каким на свете был

В пыли дорог и в свете звёздной выси.

ЧЕРНИЛЬНИЦА С АРАПЧОНКОМ

Мой прадед здесь запечатлён:

Резов, юмористичен, юрок,

Не перс, не немец и не турок,

Талантом редким наделён.

Он независим, горд и вечен.

Он знает – плод Его трудов

Всемирностью вочеловечен,

Печатью Гения отмечен

И Божьею улыбкой встречен

В разливе розовых садов.

Он утверждает постоянство

Времён и наций, стран и Вед –

Облагораживать пространство

На кромке одиноких лет.

Он Гением повелевает –

Простой и странный предок мой.

Он творчество овеществляет,

Поэта сердце вдохновляет,

В Россию следуя за мной.

184

МЕДАЛЬОН С ПРЯДЬЮ

ВОЛОС ПУШКИНА

Я содержу во чреве русых

Мне милых прядь Его волос.

Я память в этот мир принёс

О годах зрелых и безусых.

Во мне вся скорбь заключена

Сердечной тайны провиденья.

И суть всего стихотворенья

Молчанием облечена.

Но ты коснись меня рукой.

Здесь каждый волос к сердцу ляжет.

И прядь волос тебе расскажет,

Как, отправляясь на покой,

Поэт мечтал о восхожденье

И понял, по Небу летя,

Что смерть – вторичное рожденье,

А Он – Небесное Дитя!

НОЖ ДЛЯ РАЗРЕЗАНИЯ БУМАГИ

Я горд, что был ему подмогой

В преодолении страниц.

На них – мерцание зениц

Провидца, Фавна, Полубога.

Я замер здесь, как часовой,

Границ всеведенья достойный,

Холодный, верный и спокойный,

Такой же элегантно-стройный,

Как Пушкин, вечный и живой!

ШКАТУЛКА ЧЁРНОГО ДЕРЕВА

На рукописях я застыла,

Черна, печальна и нема,

Как вечный кадр *синема, (по-фр. кино)

Как скромной тайны благостыня.

Храню я бисер быстрых строк,

Летящих до сердец любимых.

Храню я Истины урок,

И дар, и жребий, и оброк

185

Его судьбы неповторимой.

БУМАЖНИК ПУШКИНА

Орнаментован я цветами

И в духе русской старины.

Скажу на ушко Вам: меж нами –

Мне люди кланяться должны,

Поскольку денежные знаки

Во мне положено хранить.

Со мною следует дружить.

Но кто-то скажет: это враки!

Я был как будто почитаем

Всегда хозяином своим,

Храним надёжно и любим,

Но вместе с тем опустошаем

С внезапной скоростью, увы.

Я знал Его немало тайн.

И не чуждались мы молвы,

Когда в безденежье летали

От Петербурга до Москвы.

ПЕРО ПУШКИНА

Я зыбкий соучастник мастерства,

Исторгнутого сердцем и рукою

Из конуса свирелемастерства

И льющегося искристой рекою.

Я чувствовало то повиновенье,

Которое рождалось в этот миг.

Я постигало свето-вдохновенье

И понимало Пушкинский язык.

Я плавало по лону той тетради,

Что знала синий взор и ясный лик.

Ему я помогало Бога ради.

Я – Пушкина покорный ученик.

РУКОПИСЬ ПУШКИНА

186

Я рукопись великого Поэта.

Я почерком его испещрена.

Во мне таятся переливы света,

Вобравшего хандру и Солнце лета,

И кубок дружеский распитого вина.

Таю я боль и грусть, надежду славы,

Воспоминанья юности, борьбу,

Беспечных дней наивные забавы

И всю нелёгкую и краткую судьбу.

Я – вечность истины и гордый росчерк росса, Воздвигнувшего памятник себе.

В нём – мощность поэтичного колосса,

Наследие толпе и голытьбе.

*ЖИЛЕТ АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА

О, как я весь пропитан этой болью

На будущие годы и века!

И эту боль несу теперь невольно.

И насыщается той болью та строка,

Что вдруг рождается негаданно нежданно,

Снимаема умелою рукой.

Дышу я болью вечно и пространно

Ушедшего Поэта на покой.

Запечатленная фотографом навечно,

Она жжёт память, руки и сердца.

Но путь Поэта явленный и Млечный

Не видит ни начала, ни конца!

РИСУНОК А. С.ПУШКИНА

187

1828

пейзаж

Здесь каждый куст, любая ветвь

и ствол Тебя напоминает.

Ты помнишь вешние черты

моей обители спокойной.

Сей уголок, тебя достойный.

Здесь каждым вздохом, ветром полным,

Любой травинкой дышишь Ты.

Да, всё вершит добро в нелёгкой нашей жизни.

Его энергия рождает мастерство.

Любовь слагает гимн страдающей Отчизне.

Добро структурой входит в естество.

Добро и синтез – вот две ипостаси

Процессов жизненных на Небе и Земле.

Добро извечно радугой раскрасит

Наш Мир и снова ищет Мир в золе.

А. С. ПУШКИН

188

ИНФОРМАЦИЯ С ПОРТРЕТОВ ПУШКИНА.

К портрету 2-х – 3-х летнего Сашеньки Пушкина:

Здесь облик мой вобрал арабский норов

С проснувшимся из древности Руси

Славянским гением, вне времени и спора.

Об остальном, коль хочешь, расспроси.

Я дерзок, как мальчишка-сиротинка,

Гляжусь я скептиком, не опуская взор.

Портрет мой – не забавная картинка, –

Гляжу я в сердце каждое в упор.

Я спрашиваю: На кого ты смотришь?

Кого ты видишь? Я тебе – зачем?

Кому из вас сегодня по два, по три?

Чем заняты? Скорей всего – ничем.

А я готов к великому дерзанью.

Во мне живут Россия и Памир.

Во мне клокочет древнее сказанье.

И мне покорен будет целый Мир.

Я долго жить в Руси не собираюсь.

Взойду через страданье к небесам.

Я жизни пыл вбирать в себя стараюсь.

Я ни над кем, учти, не издеваюсь.

Я к вам пришёл почти на полчаса.

С ПОРТРЕТА БРАТА ПОЭТА

ЛЬВА СЕРГЕЕВИЧА

Я весь как приложение к брату.

189

Во мне его судьба, его борьба.

Я всё, чем быть ему богату,

Вдобавок к дому и Арбату

И часто – вместо дома и раба.

Шучу – стихов хранитель строгий –

Я всё за братом примечал.

Я знал все тропки и дороги,

Я помню брички, санки, дроги,

Где провожал, кого встречал,

Кого любил он, чьей отрадой

Чьей жизнью полнилась Душа

Да, Александр – моя награда.

Мне б на него молиться надо.

А я – гуляю, не спеша.

Примечание: когда я стала снимать информацию с фотографии, запечатлевшей жилет

Пушкина, простреленный на дуэли Дантесом, моя ладонь почувствовала сильное жжение.

Вторично прикасаясь к этой фотографии и информации, уже внесённой мною в свою

тетрадь, чтобы ввести в компьютерный вариант текста, я вновь ощутила ту же жгучую

боль в ладони.

Факт этот подтверждает, что все вещи хранят память событий, происходивших с их

хозяином.

Мало того, информация, исходящая от вещей, принадлежавших Поэту, каким-то

образом вмещается в поэтический канал и передаётся как законченный стихотворный

вариант.,(тетр.№30, 1994 г.)

Да, говорят не только вещи, но и явления Природы. И я решаюсь говорить с Невой.

РАЗГОВОР С НЕВОЙ

Свирель:

Скажи, Нева, как дышишь, чем живёшь?

Что помнишь и о чём ты мне расскажешь?

Твой город горд, велик, многоэтажен.

Ему подобный вряд ли где найдёшь.

Как ты живёшь? Чем дышишь? Вспоминаешь

Те годы, что лежат на дне твоём

В обнимку с вечностью, которую вдвоём

С тобой тревожим: я спрошу, ты отвечаешь?

НЕВА:

Отвечу я. Сигнал ловлю своим

Текучим, расплескавшимся по устью

Холодным ухом. Нежности и грусти

Хватило бы не только нам двоим.

Живая боль стихия, кровь России

На северных гранито-рубежах,

Служу стране за совесть, не за страх,

Сложив свой труд и век к ногам Мессии.

Мессия – Пётр. Он Родине был дан

Как Цезарь – и воинственный и мудрый.

О, мальчик , господин золотокудрый,

Любовью к делу покоривший Амстердам!

190

Мне люб ты тем, что ты пристрастен к водным

Российским чудо-свето-рубежам,

К стихии тяготением природным,

Своим умом и чувством благородным.

Твой путь к Петрозаводску и Кижам –

Не только символ мощи и Природы,

Проникший в действие российских мастеров.

То – символ вечности – тернистый путь Петров –

Знамение и странам и народам!

Опять восстал. Он набирает силу.

Он зиждется и в сердце и в умах.

Названье городу святое возвратила

Волна доверия, повергшая во прах

На час калифа, избранного злобой.

Повергнут деспот. Именем Петра

Святого держится колосс высоколобый –

Мой город ласковый, меняя кивера.

Да, кивер важен. Но важнее, что под ним –

Расчёт и подлость? Честь и откровенье?

Нам веком кажется порой одно мгновенье,

Иль век покажется мгновением одним.

Я ж вечно у Его в чугун одетых ног.

Без кивера Он мне ещё дороже.

Он дни и ночи Родины итожит

И оторвать свой взгляд уже не может

От моего гранит-забрало-ложа,

Соединяя Запад и Восток.

Свирель:

Вот это слог! Вот это стих! Нева,

Скажи ещё, родная, о Поэте,

Который помогает строчки эти

Писать, чтоб просветлела голова!

НЕВА:

Скажу: Он жив. Живёт из века в век,

Повсюду ходит, ездит и летает.

Он и меня, мой друг, не забывает,

Великий вездесущий Человек!

Мой Пушкин – лёгкий звук, волшебник слога,

Вобравшего и завтра и вчера,

Прославившего действия Петра,

Вознесшего Его почти до Бога.

Недаром Он посланцем Бога был,

Наш Пётр, преобразивший край и Душу.

И я зарок молчания нарушу,

Сказав, что Он алмаз тот раздобыл,

Что засверкал в стихах потомка негров

Божественная сущность бытия

191

Была Ему доступна, как своя

*Коронопартия, подобная аллегро.

Но я теперь о Пушкине. О Нём,

Прекрасном, солнцеликом, осиянном

Чудесным жребием. Его стихи, как манна

Небесная. Мы вместе с Ним поём

Столетний гимн могучему Царьграду,

Царю Петру воздав за отчий дом,

Отринувший Гоморру и Содом,

За верность, Честь и Мужество в награду.

Ребёнок мой, взлелеянный Москвой,

На пашне царской возмужавший воин,

Мой Пушкин поклонения достоин.

И я к Нему склоняюсь головой.

Моих волос касался Он не раз,

Волною вод играя безмятежно.

Мой добрый Пушкин, ласково и нежно

Своей волной коснусь сегодня Вас.

Как Вас назвать – на Вы или на Ты?

Игрою слов не называй влеченье.

В словах сокрыто множество значений.

Вы – вечно «Вы», а я, наверно, «Ты»?

Я не боюсь назваться по-простому

На «Ты». Мне ближе, знайте, этот слог.

И «Ты», мой Пушкин, для родных сберёг,

Приникнув сердцем к таинству святому

Родства умов и Душ. Сегодня мне

То слово ближе –«Ты». Я «Вы» забыла.

192

Что, между прочим, между нами было?

Что было? – В яви, друг мой, иль во сне?

Я повторю тот сон – мой шлейф касался

Твоих ботинок. Ты рукой задел

Мой нежный стан, смутился и зардел,

Мой взгляд тебе призывным показался.

Глаза мои на уровне Твоих

Ловили свет зрачков. И в нежной сини

Мой взор увидел тяготы России

И светлой каплей растворился в них.

Тебе я силу мощную давала,

Порою выходя из берегов,

Топила злобу Пушкинских врагов,

Твой стих в свои просторы зазывала,

Манила вдаль, водила корабли

Твоей мечты до самого Парижа,

Была всех рек Тебе милей и ближе,

Пока снега меня не замели.

Что было между нами? – Не поймёшь:

Роман, рассказ иль просто повестушка?

Река-судьба, река-любовь-старушка,

Тобой и нынче дышит молодёжь!

Я знаю, как назвать, мой друг, что было.

Я только слово прежнее забыла.

Но дело, друг мой, даже не в словах, –

В сердцах, мой друг, да в головах!

И ныне я одна из фавориток

Иного Пушкина, что жив и там, вдали,

Куда не ходят наши корабли,

Но бег иных резов, бурлив и прыток.

Я снова с ним. И мы глаза в глаза

Глядим подолгу. «Странная девчонка,

Как Натали», – смеётся Пушкин звонко,

Мой взгляд и звук неся под образа.

Туманен и загадочен тот взгляд.

Что он сулит? – Глубины некой тайны,

Которая откроется случайно –

Дороже всех и всяческих наград!

Моя волна касается Тебя,

Твоей руки, мой Пушкин, мой ребёнок,

Мой сон и стан всё так же, друг мой, тонок.

И я живу, страдая и любя!

ПУШКИН:

Отвечу я Неве. Невы движенье

Всегда смущало мой летучий взор.

С Невой вести подолгу разговор –

193

Извечное Поэта наслажденье.

Он неизбывен. Он влечёт в далёко,

Манит простором вздоха серых волн.

Задумчивости и речений полн,

Нева, твой почерк, без границ и срока

Испещривший вдоволь мой альбом

Воспоминаний грусти безнадежной.

К твоей руке приникши белоснежной

Пером, рукой и кучерявым лбом,

Смотрюсь в тебя и снова жребий вижу:

Закрыт на ключ в иные берега

Мой чёлн до времени. Ни друга ни врага

Не посещу на паперти Парижа.

Но, мыслью устремив издалека

Свой плот любви, его роняю в волны.

Они, как я, моей печали полны.

И обрастают пеною бока,

И сердце схвачено тревогою невольной.

И дрожь испытана с макушки до носка.

Нева, о, Женщина, которой отдал Я

Свою свободу, нежное дыханье,

Невнятных чувств рассветных колыханье,

Я твой, Нева, а ты – всегда моя!

Не требуя ни верности, ни неги,

Не упрекая, друг, мой, не тая

Своей печали, ты, любовь моя,

Всегда со мною, как с Татьяною Онегин.

Мы врозь и вместе. Душу молодую

Я чувствую. Как в Африке я – негр,

В России – русский. «Хау дую ду»

Твержу, когда по Лондону бреду, –

Свой средь своих. Руда душевных недр

Роднит меня с казахом и японцем.

Я финн, эстонец, немец и француз.

Фаты прочней сердечных тяга уз

Роднит меня с тобой Нева, как с Солнцем.

Ты охлаждаешь и даёшь движенье

Стихам, распахнутым и ветру и волне.

И, кудри вороша невольно мне,

Твоя рука даёт преображенье

Моей строке, исторгнутой со дна

Моей Души, а может, и твоей же,

Маня меня за Свирь и в Заонежье.

И вздох Невы Душе – бокал вина.

Свежишь меня. В былые времена

194

Я поверял тобою вдохновенье.

Тебе вверял и вечность и мгновенье.

Ты заменяла мне минуты сна,

Когда, бывало, милая, она

Не слушала моё стихотворенье,

Не принимала муку и горенье.

И Муза, сиротлива и грустна,

С тобой делила гордость и терпенье.

Любовник молчаливый, я внимал

Твоей игре, изменчиво-призывной,

Твоим речам, и мудрым и наивным,

И стан твой стройный негой обнимал.

И твой кристалл Души прозрачно-строгий

Храню в Душе, как вечный идеал,

Который мне на жизни начертал

Чудесный путь, что выдумали боги.

Я ПОМНЮ ДЕНЬ

поэма

Свирель:

О, Мойка, ты расскажешь мне, родная,

Что помнишь ты о том суровом дне,

Когда Поэт был ранен. И, рыдая,

Застыла ты. И на твоей волне,

Покрытой льдом, запечатлелось горе,

Как судорога, взявшая в полон

Людское и Балтическое море?

Тот миг был этим горем напоён…

Мойка: Я помню…

Хоть за множеством событий

Слабеет память. Волны унесли

Былые краски, запахи и нити,

Соединяющие Гения Земли

С моей основой, бывшей в эти годы

Мощнее, чище, глубже и ясней.

Но помню день, когда дитя свободы

Всходил под эти каменные своды, –

Наш Пушкин, в стих вина налей!

ПУШКИН:

Я слышу, Мойка! Крепости бокала

Сегодня не хватает также мне.

Вина любви и раньше не хватало.

А ныне и подавно в жизни мало.

Но дело, дорогая, не в вине.

Нам часто память годы застилают.

Твоя струя, на коей горький час

Моей судьбы давно уже угас,

В морях средь льдов мой опыт повторяет.

Но время снова говорит о нас.

195

Мойка:

О, Пушкин, Ты откликнулся! Отныне

Я буду верить, что Поэт живёт.

Парит Его лазурный звездолёт

Над этой серо-каменной пустыней.

Я на вопрос Свирели отвечаю:

Мне день тот траурный страшнее всех смертей.

С тех пор живу, мелея и дичая.

Я нынче прежней Мойки только тень.

Во мне печаль прощания с Поэтом.

Во мне стенанья, горький крик орла,

Упавшего во мрак с вершины лета,

Сражённого свирепостью ствола.

Кто знал, как колебалась я от горя,

Как я рвалась из ледяных оков

Войти в тот дом и, с диким роком споря,

Излить на эти раны нежность моря

И силу этих стылых берегов!

Как я болела, как меня ломало,

Как было мне, мой друг, не по себе,

Как я рвала седое покрывало

Январских вод. И как мне было мало

Мгновений, где о горестях, бывало,

На время сердце Мойки забывало.

Но, приникая к Пушкинской судьбе,

Оно себя на части разрывало!

Живое, да, представьте, что живое,

Живое сердце маленькой реки.

Об этом знали мы с Тобою двое,

Мой Пушкин, только мы с Тобою.

О том не знают только дураки.

Кто не страдал в те годы? Кто не плакал?

Мне это имя, друг мой, назови!

Кто не страдал? – Лишь только враг Природы,

России, веры, света и любви!

Я помню, как прощались мы с Поэтом,

И плач Никиты, и последний час,

Когда Ты на руках любви угас,

Мой Пушкин… Нелегко сказать об этом!

ПУШКИН:

Не говори! Пусть скажет нам молчанье.

Оно красноречивее всего

Порой расскажет о любом прощанье,

Не раздавая грусть и обещанья,

Не утешая никого.

Мойка:

Живу все годы лишь одной надеждой,

196

Что ты опять со мной заговоришь,

Порвав строкою мертвенную тишь

Моей холодной ледяной одежды.

И вот я снова слышу голос милый!

Мой Пушкин, я сбираю снова силы

И мчу навстречу другу моему.

Я как невеста в свадебном убранстве,

Все двести пребываю в постоянстве

И берегу тот Пушкинский портрет,

Где, с другом опершись на парапет,

Ведёт мой Пушкин мирную беседу.

Мой Пушкин, я к Тебе, мой друг, заеду,

Чтоб обратиться к Богу Самому!

ПУШКИН:

Я здесь, я не лукавлю, как однажды

Царь Пётр сказал, роняя воск свечи.

Свеча России зажжена. И дважды

Её не уничтожат палачи.

Нам не страшны Дантесы и Малюты.

Мой дом не уничтожит сатана.

Ему осталось жить почти минуты,

Ну не минутки – сутки. Пусть – не сутки,

Пусть годы. Что для вечности одна,

Две пары лет? Иль два десятилетья?

Он отключён от вечности… Вина

Прошу подать в бокале Поднебесья!

Мы оросим вином любви ту песню,

Которая забыта на повети.

Как говорит Серёжа, с вами, дети.

Мы за бессмертье выпьем штоф до дна!

Резвись и пой, любимая речушка!

Раздайся половодьем до Невы,

Где, может быть, бывали, други, вы,

И где моя кудряшка-завитушка

Касалась вечной мудрости совы.

Мойка:

Мой Пушкин! Я опять Тебя венчаю

С короной Питера – дворцовою красой.

О, Пушкин, утоли мои печали,

Приди зарёй. Её не раз встречали

Мы вместе и недаром замечали

Людскую боль и этой жизни соль.

Тебя я вижу, мой Поэт любимый,

Как рядом с Медным Всадником паришь,

С Невою чутким сердцем говоришь,

И жаждою любви неодолимой

Твой полон взор. И никакой Париж

Тебя не пронесёт России мимо.

197

В свой Летний Сад заглядываешь летом.

Здесь боги ожидают мудреца –

В унылости и бледности лица

Их мрамор дожидается конца

Лишь своего, конечно, а не Света.

На Невском часто вижу вас вдвоём

С Онегиным. Крепка как прежде дружба.

Поэзия – всё та же, друг мой, служба

И занимает прежний окаём

От Охты до Васильевских проспектов.

И вновь Нева, опять её гранит.

Он от потери памяти хранит,

Как некий храм Божественное НЕЧТО.

ПУШКИН:

Нет слов, чтоб выразить парение мечты,

Где в образе богов дела и лица слиты.

Букет увял. Горшки давно разбиты.

Но вечный образ юной Аэлиты

Вдруг мне напоминаешь нынче ты.

Да, да, я это говорю – твой Пушкин.

Я жив в Поэзии, и в яви, и в мечте.