Кости мертвецов

XII

Вашингтон отпрянул, будто прочел в выражении ее лица угрозу. Она никогда не видела, чтобы человек был так напуган. Он что-то лепетал. Стелла струхнула не меньше и чувствовала, что он сам не понимает того, что говорит, не понимает даже, что произносит какие-то слова.

— Назад, в эти мерзкие джунгли, да ни за что на свете… Москиты, и грязь, и проклятые мангровые деревья, и эти кошмарные маленькие твари с белыми лицами, и протухшее мясо, и батат, батат, батат… Присосавшиеся к ногам пиявки, кровососы, скользкие твари, мельтешат, будто ящерицы, и глаза, глаза в листве, и ни звука, только глаза в листве да лисицы на ветвях. Они свешиваются с деревьев как лохмотья, а мы ползем на животе в грязи, они спят и не слышат… — Голос его стал тише, слова — отчетливее. — Опять в этот мерзкий ад, ни за что на свете!

По его бледному лицу катился пот. Тыльной стороной руки Вашингтон отер губы. В его глазах — он смотрел на Стеллу, не видя ее, — снова появились проблески сознания, словно вода, возвращающаяся в пересохшее русло реки. На мгновение лицо его оживилось, потом вновь застыло. Он опять сел, расправив на коленях желтые складки халата, и принялся томно обмахиваться веером.

— Извините, — сказал Вашингтон, судя по голосу, он уже взял себя в руки, — я, наверное, не смогу пойти. У меня работа, вы же знаете. Меня не отпустят.

— А если отпустят… — начала Стелла.

— Ну, я не очень люблю прогулки по джунглям. Это чертовски неприятно. А если прожить в тропиках столько, сколько я, начинаешь отбояриваться от таких приключений. К тому же, я не в форме, — добавил он и устало положил руку на лоб, с каким-то удивлением вспоминая о своей болезни, как человек, случайно нашедший забытую вещь.

— Думаю, нам пора идти, — сказал Энтони Найал, вставая. — Вы плохо выглядите.

Стелла неохотно поднялась. От этого человека никакой пользы, у него ничего не узнать, но ей показалось, будто между ними установилась какая-то непостижимая связь, что-то вроде близких, страстных отношений. Не любовь, ненависть или дружба, а нечто иное, недоступное их пониманию. Она знала, что это чувствует и Вашингтон. Видела по его глазам.

Ему не хотелось расставаться с ними.

— Уходите? — встревожился он. — Ох, не надо. Выпейте еще что-нибудь. — Теперь болезнь стала для него помехой, и он поспешил заверить их: — Мне уже лучше. Я очень рад вашему приходу, правда. Во время лихорадки впадаешь в хандру, особенно, когда идешь на поправку. Тянешься к обществу. Мне бы хотелось, чтобы вы остались. Не обращайте внимания на мои странности.

— Боюсь, нам пора, — повторил Энтони, но, прощаясь, добавил: — Хитоло немного побудет с вами. Он принесет вам все, что захотите. Вы больны, вам вредно ходить. — Вашингтон почувствовал мимолетное облегчение. — Не беспокойтесь о моем багаже, Хитоло. Побудьте с мистером Вашингтоном.

На улице было темно. Энтони спускался по лестнице первым, вполоборота, чтобы помочь Стелле. По заросшей тропинке они дошли до края сада. Сюда не попадал свет из хижины, и им пришлось двигаться ощупью. Было тихо, только в ветвях пау-пау ворочались летучие лисицы и где-то капала из крана вода. Энтони остановился.

— Кто там?

Послышалось урчание, и из-за деревьев вынырнула человеческая фигура. Скрюченное, корявое тельце венчала огромная копна всклоченных волос. Человек остановился, потом юркнул в кусты по другую сторону тропы.

У Стеллы по спине побежали мурашки. Она вздрогнула, и эта дрожь передалась сжимавшим ее руку пальцам. Энтони быстро обернулся.

— Это всего лишь туземец, — сказал он. — Не бойтесь.

— Он больной? — спросила она, оглядываясь на дом. — Он сошел с ума? — Они продолжали спускаться по тропинке. Энтони все еще держал ее за руку, но теперь его пальцы стали вялыми и безответными.

— И у него тоже, — проговорил он, — есть свои странности.

— У него тоже! Как у меня? Вот как вы ко мне относитесь?

Она не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается.

— Точно так же вы относитесь ко мне.

— Вы намекаете, — сказала она, — что не похожи ни на Дэвида, ни на своего брата? — Она с удивлением обнаружила, что в ее голосе не слышалось враждебности.

Он резко повернулся к ней, как будто она задела его за живое.

— На моего брата? Разве я на него не похож?

— Нет, — ответила Стелла. — Наверное, у вас тоже свои странности. Почему вы ненавидите людей, у которых дом больше вашего?

Он не стал поправлять ее, хотя она все упрощала.

— Потому что я знаю, из чего они строятся. В жертву приносятся более слабые.

— Что вы имеете в виду?

— Однажды вы поймете, — сказал он. — Они не робкие и не покорные, они дикие и опасные, злобные и коварные. Но они в этом не виноваты. Этих чудовищ создали люди.

— И он тоже жертва? — спросила Стелла и подумала, что это, возможно, объясняет отсутствие в ее душе враждебности к Вашингтону.

Но он либо не слышал ее, либо предпочел не отвечать.

— Вы не можете навязать посредственность выдающемуся человеку, — сказал он. — Он всегда отличался от других. Вот этого-то и не могут понять «уравнители». Что, если они постучатся в дверь, душа выйдет наружу через черный ход.

— Что вы хотите этим сказать? Черный ход! Вы считаете, что этот человек убил Дэвида?

— Я уже говорил вам раньше… — начал он.

— Вы говорили мне раньше! — воскликнула Стелла. Она пыталась разозлиться, но безуспешно. Ее отношение к Энтони уже не было таким однозначным, оно менялось, теряло четкие очертания. — Вы мне лгали, — сказала она. — Все меня обманывают. — Она шагнула на дорогу, угодив ногой в глубокую колею. Он сжал ее руку, потом отпустил.

— Я больше не буду вас обманывать, — к ее удивлению, пообещал он. — Вы правы. Вам все лгут. Посмотрите, как ловко они все повернули, и вы ухватились за новую ложь, и бог знает, куда это вас заведет. — В его голосе звенели нотки возмущения.

Догадавшись, на что он намекает, Стелла сказала в ответ:

— Вы знаете, что случилось. Вы все знаете.

— Я знаю достаточно.

— И вы мне не расскажете?

— Нет.

— Но вы не станете мешать мне узнать это, — тихо проговорила она.

— Нет. Теперь мне ясно, что вы все равно узнаете. Я не смогу остановить вас, а теперь и не хочу. Теперь мне даже хочется, чтобы вы пошли до конца. Как вы и сказали, вас уже довольно обманывали.

— Почему же вам не рассказать мне все? — Он совсем сбил ее с толку. Теперь ее интересовали скорее причины его поведения, нежели тайны, которые он скрывал.

Они подошли к джипу. Задержавшись у дверцы, Энтони посмотрел на нее.

— Только по одной причине, — ответил он. — У меня нет доказательств, а вам понадобятся улики, иначе вы ни за что не поверите моим словам. Вы только возненавидите меня и скажете, что я темню по каким-то своим причинам. — Он смотрел вдаль и говорил все быстрее. — Вы сами можете все узнать. А я помогу вам. Вы можете подозревать кого угодно, и у меня тоже есть кое-кто на примете. Наверняка вы о них слышали.

Двенадцать умерших детей. Она видела, что сейчас он был на ее стороне, иначе не произнес бы этих слов.

— Я не понимаю вас.

— Вы сами поймете, что испытания закончится. — Он снова повернулся к ней и торопливо продолжал: — Как вы не понимаете. Я не могу намечать жертв. Для этого я слишком силен или недостаточно прямодушен. Не думаю, что вы сможете когда-нибудь уразуметь это. С тех пор, как я поселился в этой стране, моя энергия начала постепенно убывать. Я чувствую, что каждый шаг на пути так называемого развития этого народа ведет на деле к его разложению. Есть только один верный путь, только одно разумное решение — бездействовать. Предоставить их самим себе, и они будут понемногу впитывать нашу культуру. Если же принуждать их к этому, они переймут лишь нашу жадность и испорченность.

— Но мы не можем оставить все как есть. Это не поможет. — Стелла с трудом подбирала слова. — Они просто не смогут. Они должны занять подобающее им место в мире.

— Нет, — без всякого выражения в голосе ответил он, — мы не имеем на это права. Мы можем делать только то, что делаем. Но я все больше убеждаюсь, что я так не могу. Я не могу быть к этому причастен. Я даже не могу бороться с очевидным, на первый взгляд, злом — колдовством, охотой за черепами. Я не могу содействовать тому, чтобы изгнать страх из жизни туземцев, ибо я знаю, что за этим последует. Добро и зло, красота и уродство никогда не существуют обособленно и независимо друг от друга. Стоит вытащить один прутик, и развалится весь дом. Какая невероятная самонадеянность! Нельзя не видеть, что в душе папуаса больше целостности и чувства собственного достоинства, чем у любого белого человека, приезжающего сюда с юга ради незаслуженных благ. — Он помолчал и с мольбой в голосе продолжал: — Вот почему я так беспомощен и не могу ничего с этим поделать. Десять лет, проведенных в этой стране, сковали мою волю. Я убежден, что лучше ничего не предпринимать.

Стелла смотрела на него, пытаясь в полутьме разглядеть выражение его лица. Она была очень взволнована и обеспокоена. Никто еще не говорил с ней так. Никто еще не обнажал перед ней своей слабости.

— Но это другое дело, — сказала она. — Я только хочу узнать правду.

Энтони пожал плечами.

— Вот именно. Вы ищете жертв. И вы найдете их, и некоторые из них ни в чем не повинны.

— Как такое возможно? Кто?

— Ну, одна из них — вы! — Она испуганно отпрянула. Он продолжал: — Но вам только этого и надо. Вы стремитесь к саморазрушению. Что ж, в этом я не стану вам помогать. На моей совести и так достаточно убийств. Я не хочу, чтобы произошло еще и самоубийство. — Он покачал головой. — Плохо, что вы не понимаете меня. Но все равно вы правы. Лучше знать правду. Обращайтесь ко мне за помощью, только после всего. — Она молчала, и он спросил: — Когда все закончится и если с вами ничего не случится, что будет дальше? Мне кажется, вы об этом не задумывались. А я — да.

Что дальше? Дальше — пустота. Он был прав, хотя она только теперь поняла это. Она не рассчитывала, что выживет. Да и ради чего ей жить?

— Я действительно не думала об этом, — призналась она.

— И вы полагали, что нет нужды думать о будущем, что вы не вынесете этого испытания, — мягко проговорил он. — Но вам придется когда-нибудь задуматься над этим. А тогда уже будет слишком поздно. Тогда вы поймете, что ваше стремление не стоило стольких трудов.

Только сейчас Стелла начала вникать в смысл его слов.

— Вы… — Она замолчала.

— Думаю, я мог бы полюбить вас, — тихо сказал он. — Может быть, уже люблю. Я только знаю, что я люблю все, что вы делаете. В вас есть что-то необыкновенное, только вам присущее, и вы не выходите у меня из головы. У меня перед глазами все время стоит ваше лицо. Я знаю, вы сейчас не можете говорить об этом, потому что считаете меня своим врагом.

Стелла молчала. Она была смущена и потрясена его словами.

— Раньше я никого никогда не любил. — Слова давались ему с трудом. — Теперь я это понимаю. Когда-то я любил Джанет, но это была лишь жалость. Думаю, мне нужны вы, — вырвалось у него. — Кажется, меня восхищает ваше мужество, ваше упорство. Вы могли сделать то, что было недоступно мне, и это выводило меня из себя. Я хотел остановить вас, и до сих пор хочу, потому что вы можете попасть в беду, но я не могу не восхищаться вашей силой. Может быть, вы сумеете снова научить меня действовать.

— Я нужна вам? — пробормотала Стелла.

— Да. Я и не подозревал, как мне нужна помощь. Я не хотел, чтобы мне помогали. Я гордился тем, что был единственным, кто сознавал, что надо пустить все на самотек. Теперь же мне стыдно. Вы могли бы снова научить меня прямодушию. Вы могли бы излечить меня от душевного паралича. Я не работал несколько месяцев, и меня бы давно уже уволили, если бы не Тревор. Мне все равно — вернее, мне было все равно, я бы с радостью принес себя в жертву, но он бы не вынес этого. Я буквально ничего не делаю, потому что боюсь наломать дров. Я боюсь платить слугам, боюсь того, как они могут распорядиться этими деньгами. Я боюсь открыть книгу, потому что могу прочитать там что-то, что побудит меня к действию. Это лень старика, когда всякая деятельность кажется бесполезной. Я чувствую себя самым дряхлым стариком на свете.

— Это ужасно!

Он молча стоял перед ней. Стелла тоже молчала. В голове ее теснились слова протеста, даже возмущения, но она не произносила их, потому что понимала: ими чувств не выразить. Эти чувства были настолько сильны, что Стелла не могла подавить их. Она переживала потрясение, но в то же время ее переполняла гордость.

Он открыл переднюю дверцу джипа, и Стелла села. Они молча миновали мужское общежитие, доносившийся оттуда гвалт стих, и дорога свернула к пляжу. Стелла высунулась из окна, подставив лицо прохладному бризу. Она вдруг почувствовала усталость. Признание Энтони в любви угнетало ее. Она не ведала ответственности за других. Она смутно сознавала, что, независимо от ее чувств к Энтони, на ней теперь лежит ответственность за него. Она не могла просто оттолкнуть его, она была ему обязана. Она никогда не испытывала ничего подобного, даже к Дэвиду. В их отношениях все было просто. Она любила его, она восхищалась им, она повиновалась ему. И все. Стелла вполне естественно перенесла на мужа свое отношение к отцу. У них никогда не было никаких неурядиц.

Но Энтони не стал бы окружать свою жену нежной заботой. Ей не нужно было бы следовать четкой линии поведения, потому что никто не подсказывал бы ей, как поступать. Он предоставил бы ей решать самой, и на этой почве всегда возникали бы трудности, с которыми надо было бы справляться вместе. Она чувствовала неловкость и странную тревогу. Ей казалось, что жене Энтони обеспечена беспокойная, бурная, полная треволнений жизнь.

Они въехали в город. У отеля под пальмами стояли машины, а в фойе мелькали фигуры женщин в длинных платьях.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Энтони, когда они ехали вверх по склону холма. — Отправитесь в Эолу?

— Надо попробовать.

— Мне нужно съездить в Равауль. Вы дождетесь моего возвращения?

— Не знаю. — Голос ее звучал холодно, она не смотрела на него. Ее не удивила эта просьба, она ожидала ее, понимая, что он попытается заставить ее считаться с ним. Это тревожило, но не вызывало возмущения.

Но она боялась. Он попросит меня не ходить туда, потому что любит меня. Он испортит меня. Я стану такой же безвольной, как он.

— Я поступлю так, как сочту нужным, — быстро проговорила она.

— Я не задержусь, — сказал Энтони. — Я вернусь в следующую пятницу. — Они остановились напротив ее дома. Стелла отодвинулась от Энтони.

— Не знаю, может быть, мне лучше не ездить вовсе.

Он откинулся на спинку, словно освобождая ее от необходимости отодвигаться дальше. Это растрогало Стеллу, и ее охватило какое-то непривычное, новое чувство. Почти не думая, она сказала:

— Я постараюсь вас дождаться.

Наутро она попросила Тревора помочь ей добраться до Эолы. Он наотрез отказался.

— Во-первых, я не могу взять на себя такую ответственность, — заявил он. — А кроме того, это не в моей власти. — Не глядя на нее, он выдвигал и задвигал ящики стола, вынимая нужные бумаги и папки. Он снова собирался уходить и даже не снял шляпы.

— Но это в вашей власти, — спокойно возразила Стелла. Она уже усвоила, что люди лгут ей намного чаще, чем говорят правду, а потому у нее были все основания сомневаться в правдивости Тревора. — Вы начальник управления. Люди часто бывают в джунглях. Если бы вы только захотели, вы бы дали мне в сопровождающие инспектора, по крайней мере до Каирипи, а дальше уже никого не интересовало бы, куда и зачем я иду.

Он не стал опровергать ее слов, а только сказал, порывшись в выдвинутом ящике и резко задвинув его:

— Вы сами не знаете, что говорите.

Он был прав. Стелла, как всегда, закусила удила. Ее глаза не желали замечать ничего, кроме цели, но она не имела никакого представления о том, что за деревня Эола, и поэтому лишь немногим отличалась от человека, вкладывавшего деньги в лотерейный билет.

— Если вы мне не поможете, — заявила она, — то я обращусь за помощью в администрацию. Или в полицию. Или к районному комиссару в Каирипи. Может быть, он согласится пойти со мной.

Но это заявление уже не было таким наивным, как пару дней назад. Она точно знала, что делала, и, говоря это, смотрела в глаза Тревора. Он тускло улыбнулся ей одними губами.

— Это шантаж, не так ли? Вы играете на моем желании замять это дело. Или я помогу вам, или вы разнесете слух о золоте долины Бава по всей территории. Это не очень честная тактика, тем более что вы узнали о золоте только из-за глупости Дэвида. Вся ответственность ляжет на меня и мое управление, а Дэвид не сможет поддержать нас, он мертв.

— Да, — сказала Стелла, — он мертв. Его убили.

Не обратив внимания на это замечание, он продолжал:

— И туземцы…

— Я, кажется, начинаю понимать, — съязвила Стелла, — что белые здесь пекутся о туземцах, только когда им это выгодно.

Он складывал бумаги в портфель, но вдруг застыл, метнув на нее злобный взгляд. Он словно хлестнул ее своей ненавистью. Стелла потупила глаза, и ей вспомнилась его жена. Ты всегда будешь пресмыкаться перед ним, подумала она. Когда она подняла глаза, лицо Тревора просветлело, он улыбался.

— Не следует относить это на счет всех, — сказал он. «На мой счет». Это подразумевалось, но Стелла увидела, что он в который уже раз лжет и что ее слова наиболее применимы именно к нему и ему подобным. Иначе как бы они сохраняли это безмятежное выражение лица, этот ясный взор. Здесь, в этой стране, самоуверенность и спокойствие казались признаками нечистой совести.

Он подошел к ней и тронул за плечо.

— Подождите день или два. Мне нужно все обдумать. — Эта рука, легшая на ее плечо, напоминала руку отца или мужа. Ее решимость поколебалась, и она тут же забыла пугающий взгляд, брошенный на нее другим, чужим Тревором Найалом. Она думала только об одном: он мой друг, и я не должна обижать его.

— Извините, — сказала она, — но я должна идти. Должна. Впрочем, я подожду.

— Зачем вам идти туда? — спросил он. — Господи, что вы там надеетесь разузнать?

Она молчала, не в силах открыть ему то, в чем не могла признаться даже самой себе. Он рассеянно похлопал ее по плечу и ушел.

Но Стелла не унывала. Она твердо решила рано или поздно отправиться в Эолу. Это казалось ей не только необходимым, но и неизбежным. И, когда в тот же день к ней явился Хитоло и спросил, можно ли ему пойти вместе с ней, она ничуть не удивилась. Он ждал ее на улице, усевшись на корточках в тени казуарий. Она заметила его, только когда он поднялся и нерешительно двинулся к ней.

— Миссис Уорвик. Извините меня.

— Хитоло?

— Вы собираетесь в Эолу, миссис Уорвик.

— Откуда вы знаете?

Он смотрел на нее без всякого выражения. Хитоло не мог ответить ей. Это было словно наитие, и он лишь посмотрел на нее непонятным взглядом, столь присущим людям его расы, когда от них требовали объяснить что-то такое, о чем они знали с рождения.

И Стелла поняла.

— Наверное, скоро, — сказала она.

Он улыбнулся. Его глаза блестели.

— Миссис Уорвик, когда вы пойдете, возьмите меня с собой, — тихо сказал он.

— А вы не боитесь вада?

Он снова улыбнулся и покачал головой.

— Не боюсь. Пурри-пурри — это выдумки, синабада. — Глядя на нее, он ждал ответа. Потом вяло взмахнул рукой. — Возьмите меня, миссис Уорвик, я покажу дорогу.

Он предлагал ей сделку. Стелла согласно кивнула.

— Хорошо, Хитоло.