Кости мертвецов

XIII

Наутро Вашингтон поднялся в шесть часов. Ночью он почти не сомкнул глаз и теперь, нащупывая свой халат и тапки, чувствовал себя слабым и изнуренным. Комната плясала перед глазами, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за дверь. Рассвет еще не позолотил небо, и маски, собачьи зубы и белые бутыли сияли призрачным зеленоватым светом. Свежий прохладный утренний ветерок шевелил тростник на крыше. На этот раз Вашингтон не испытывал страха. В его сердце, переполненном ненавистью, не было места этому чувству.

— Что ж, хуже и быть не могло, — пробормотал он. — Коибари! Коибари!

Коибари не отзывался. Вашингтон вышел за дверь и снова позвал, но в домике прислуги по-прежнему было тихо. Вашингтон сам зажег примус и набрал воды в чайник. Руки его тряслись.

— Мерзкий, вонючий дикарь, — вслух выругался он. И тут же одернул себя. Во всем виноват он сам. Пришло же ему в голову уволить Реи и нанять этого старого колдуна с его штучками. Стало ли от этого безопаснее? Он нацепил на дверь волшебный орех, развесил пучки копры на деревьях в саду, усадил на пороге Коибари, чтобы тот бормотал заклинания. Но ничто не помогало.

Вашингтон заварил чай и вернулся в дом. Он едва сознавал, где находится, рассудок его был затуманен слепой яростью и отчаянием. Но чай вернул его к жизни. После второй чашки мысли прояснились. Он закурил сигарету. Что ж, будет неплохо отсюда убраться, размышлял он, осматриваясь вокруг. Этот дом восстал против него. Он утратил былое дружелюбие. Он переметнулся на сторону врага, и уже никакими средствами не вернуть его расположение. Здесь больше нельзя оставаться. Сердце его разрывалось, нервы были на пределе. Но если он пройдет через все, что ждет его впереди, дом сдастся, победа будет за ним. И тогда он начнет строить желанное будущее — дом для сестры, дом на холме, видное положение, богатство, власть, сад с цветущими деревьями, вид на море, независимость от Тревора Найала.

Одним глотком выпив третью чашку чая, он начал одеваться. Руки перестали трястись. Теперь прекрасное будущее казалось уже не таким далеким и недостижимым. Только несколько дней, говорил он себе. Все зависит от того, хватит ли ему самообладания на час или чуть больше. Впереди было три дня пути, но он старался не думать об этом и сосредоточиться на благословенном будущем. Ему предстояло нелегкое испытание, но рискнуть стоило.

В восемь часов он пошел вниз по холму к управлению. Он не выходил из своей лачуги целых две недели и теперь чувствовал невероятное облегчение от того, что повернулся к ней спиной.

Когда он вошел в контору, большинство служащих уже было на местах.

— Ну, здравствуйте! — приветствовала Вашингтона рыжеволосая машинистка, отдавшая ему свое сердце, несмотря на его неизменную грубость. — Мы вас и не ждали.

— О боже. Маленький лучик света. — Он почувствовал себя лучше. Грубость придавала ему сил. Это доказывало, как мало он думал о других.

Девушка весело рассмеялась, как будто он сказал что-то ужасно остроумное.

— У вас больной вид, Филипп. Вам не следовало приходить.

Не обращая внимания на ее слова, он спросил сидевшего рядом с ней мужчину:

— Найал у себя?

— Еще нет.

Он прошел дальше по коридору и распахнул дверь кабинета Тревора. За столом сидела Стелла и, теребя пальцами подол платья, рассматривала карту на стене. На мгновение он забыл о своем намерении как можно быстрее уйти из Марапаи. Он видел в ней вражеского агента, и во взгляде его читалась ненависть. Про себя он неприязненно отметил немеркнущую свежесть ее лица, здоровый, не тускнеющий цвет кожи. О храброе молодое поколение, сказал он себе, грезящее картинами расчетливой жестокости.

Он натянуто улыбнулся, глаза его сверкали. Но Стелла обратила внимание лишь на темные впадины на его щеках и не заметила выражения ненависти на лице Вашингтона.

— Доброе утро, — весело поздоровался он. Те, кто знал его поближе, например Сильвия, уловили бы в его голосе насмешку, но Стелла совершенно искренне ответила:

— Доброе утро, надеюсь, вам лучше.

— О, гораздо лучше, спасибо, гораздо лучше. Весь мир сразу стал другим.

— К сожалению, мистера Найала еще нет.

— Ну так я пришел не к мистеру Найалу. — Он присел на край стола, небрежно покачивая ногой. — Я хотел видеть вас.

Она ничего не ответила и ждала объяснений, устремив на него полный надежды взгляд.

Он отвернулся, ненависть притупилась. Ему стало жаль ее.

— Я размышлял над предлогом нашей вчерашней беседы.

— Да.

— Я решил, если все устроится, отвести вас в Эолу.

— Вы отведете меня назад в Эолу, — сказала она. На лице ее уже не осталось и следа лихорадочного возбуждения, пережитого прошлой ночью. Стелла допускала, что он мог изменить решение. Она задумчиво взглянула на карту, как будто в воображении своем уже преодолевала этот путь.

Его неприятно поразило, что Стелла не выказала удивления.

— Спасибо, — сказала она. И все. Она не спрашивала, чем вызвана эта его странная непоследовательность. Возможно, она даже лучше, чем он, понимала, что это неизбежно. Он же попытался объяснить свое решение более рациональными причинами.

— Я был жутко взвинчен, когда вы пришли ко мне во вторник вечером, — сказал он. — Я всегда немного глупею от этой лихорадки. Наверное, вы сочли меня ужасным грубияном. Надеюсь, вы простите меня.

— Конечно, — заверила его Стелла. — Думаю, нам не позволят идти. Мистер Найал против.

Он почувствовал внезапное облегчение. Теперь ему очень захотелось пойти в Эолу.

— Это будет нелегко, — заявил он. — Это не пикник, а на вид вы не очень выносливы.

— Я выдержу, — сказала Стелла. Она сделала едва заметное ударение на слове «я» и теперь смотрела на Вашингтона, стараясь угадать, понял ли он смысл ее слов. А он отводил глаза и продолжал сетовать на пиявок, москитов и консервы.

— Мне кажется, мистер Найал не отпустит нас, — снова прервала она его.

— Посмотрим, — многозначительно молвил Вашингтон. Но Стелла покачала головой. Она была уверена, что Тревор будет всеми силами мешать им. Как ни странно, ей не хотелось об этом думать. Но она ошибалась. На следующий день он дал свое согласие.

Стелла, Вашингтон и Найал собрались в конторе, чтобы обсудить предстоящее путешествие. Те перь, когда решение было принято, Вашингтону не терпелось отправиться как можно скорее. Стелла же хотела отложить отъезд. Мощное медленное течение, которое неуклонно несло ее вперед, убыстрилось, и Стелла захлебывалась в стремительном бурном потоке. У нее было такое чувство, что все происходит слишком быстро, и она не успевает осознать значение событий.

— Я смогу пойти только на следующей неделе, — сказала она. — Не раньше пятницы. — Ее связывало данное Энтони обещание.

Собеседники посмотрели на нее. Они знали, что удобный случай представится через два дня, когда каботажное судно отправится в Каирипи.

— Почему?

Стелла не ответила.

— Пятница? — переспросил Тревор. — Боюсь, мы не сможем ждать до пятницы. Или в четверг, или никогда. У Вашингтона много работы, Стелла, — резко сказал он. Тревор даже не притворялся великодушным и дал понять, что больше не считает себя ее другом.

— Я хочу взять с собой Хитоло.

— Он служит в другом отделе, — быстро проговорил Вашингтон, уже забыв о жалости к ней. — Зачем его брать?

— Он бывал там раньше.

— И я тоже, — весело заметил Вашингтон. — Я сам в состоянии позаботиться о вас и не представляю, чем Хитоло может помочь, если случится что-либо непредвиденное. Они все одинаковые — паникуют и бегут прочь, словно кролики. Вспомните, что было в прошлый раз. Едва носильщики заговорили о пурри-пурри, он побоялся идти дальше.

— На этот раз все будет иначе, — заверила его Стелла.

— Посмотрим, что можно сделать, — пообещал Тревор.

Но он ничего не добился. Хитоло не разрешили оставить работу.

Началась подготовка к отъезду. Два оставшихся вечера Вашингтон с тремя деревенскими парнями допоздна обносил изгородью свой дом.

Наступило утро четверга, дня, на который был назначен отъезд. Стелла вынесла на веранду свои вещи и стала ждать, когда за ней заедут.

Она стояла посреди комнаты, вспоминая, все ли взяла. Она еще не до конца понимала, что происходит. Все было готово, вещи уложены под руководством Вашингтона. Она машинально исполняла его указания, вычеркивая упакованные вещи из списка, составленного аккуратным почерком Вашингтона, и особенно не задумываясь, зачем они нужны в дороге. Ей еще предстояло заказать провизию.

Ее взгляд скользнул по стенам и остановился на огненных деревьях за окном. Утренние лучи солнца заливали пол и выгоревшее покрывало на кровати. С каждым днем деревья все пышнее расцветали алым цветом. Эти цветы уже не казались ей слишком яркими, теперь она находила их невероятно красивыми. Стелла поймала себя на мысли, что ей нравится здесь и она не хочет уезжать.

Но последние несколько дней она была погружена в себя. Внутри как будто были запретные двери, в которые стучались, но не могли пробиться ее мысли. Из подсознания всплывали согни вопросов: зачем я иду? Почему иду вместе с Вашингтоном? Почему не отпустили Хитоло? Что со мной будет? Вернемся ли мы? Как я могу нарушить обещание, данное Энтони? Но она боялась ответов. Она боялась думать, что ей здесь нравится, что она хотела бы остаться жить в этой стране. Впрочем, это желание таяло подобно свечному воску под натиском источника саморазрушения. Взяв с туалетного столика блокнот и карандаш, она написала: «Дорогой Энтони…»

Стелла в растерянности смотрела на чистый лист. Что я ему напишу? Она нарушила свое обещание, и Энтони подумает, что ей плевать на него, хотя это было совсем не так. Не в силах заставить себя заглянуть в запретные уголки своего сердца, она внушила себе, что отвечает за Энтони и должна быть честной с ним. Она не станет лгать и давать пустые обещания, как другие. «…Извините, что я нарушила данное вам слово. У меня не было выбора. Объясню все, когда вернусь». Она подписала письмо, опустила его в конверт, запечатала и адресовала: «М-ру Энтони Найалу, отдел культурного развития, Марапаи». Она перечитана написанное и, повинуясь безотчетному импульсу, подчеркнула слово «Энтони».

Стелла вышла в коридор и постучала в дверь комнаты Сильвии. Сильвия только что позавтракала и теперь, стоя у зеркала, пудрила лицо. Ее черные волосы были собраны в пучок на затылке. Когда Стелла вошла, она обернулась, но ничего не сказала и не улыбнулась.

— Я хотела спросить, не могли бы вы кое-что для меня сделать.

Сильвия растянула губы и провела по ним помадой.

— Я хотела спросить, — неуверенно повторила Стелла, поняв по движениям Сильвии, что та раздражена, — не могли бы вы передать это письмо Энтони Найалу. Он вернется только в следующую пятницу. Может, вы зайдете в управление культурного развития и отдадите ему это?

— А почему вы не отправите его по почте? — поинтересовалась Сильвия, промокая губы красным платком.

— Мне бы хотелось, чтобы это отдали ему в собственные руки.

Проведя языком по губам, Сильвия сосредоточенно осмотрела их. Потом повернулась и воззрилась на Стеллу. Губы ее были крепко сжаты, глаза сверкали колючим блеском.

— Разве я обязана? Разве я обязана вам помогать? — Ее голос, обычно такой мягкий и певучий, на этот раз звучал напряженно и резко. Перед мысленным взором пораженной Стеллы промелькнули дети на пыльных улочках трущоб, женщины, ругающие своих пьяных мужей, тощие собаки, роющиеся в сточных канавах. Она молчала, но глаза ее испуганно округлились.

— Почему я должна вам помогать? Разве вы мне помогаете? Да вам наплевать на все, кроме себя и своих бредней!

— Бредней!

— Думаете, я не знаю, куда и зачем вы направляетесь? — горячилась Сильвия. — Думаете, вы вернетесь оттуда? Вам все равно, но мне — нет. Мне нужен Филипп, живой, а он никогда не вернется. — Сверкающие глаза ее наполнились слезами. — Все умирают, — всхлипывала она. — Уорвик умер, Серева умер, а теперь Филипп. Филипп! И все из-за вашей проклятой справедливости!

— Я должна выяснить, — сказала Стелла, не узнавая своего голоса. — Я должна выяснить правду. — У нее не было сил цепляться за давнюю мечту, которая теперь почти не имела смысла. Ее разум, силы и воля были по-прежнему устремлены к одной цели, но сердце ее, казалось, осталось где-то в прошлом, возможно, когда Энтони Найал сказал: «Вы не любили его».

— Филипп важнее правды, — упрямо сказала Сильвия. — Зачем вам правда? — Тело ее обмякло, губы раскрылись, она умоляюще протянула к ней руки. Наверное, она не могла бы выглядеть выразительнее, даже упав перед ней на колени. — Не ходите. Пожалуйста, Стелла!

Во второй раз в жизни Стелла увидела любящего человека. Она почувствовала, что это был мир, в который она до сих пор не осмеливалась заглянуть.

— Ох, Сильвия, не такой уж он хороший! — только и смогла выговорить она.

— Великий боже! — вскричала Сильвия. — Неужели вы и впрямь думаете, что в людях любят только хорошее? — Стелла молчала, потому что она и вправду так думала.

Руки Сильвии опустились, она отвернулась.

— Он не всегда был таким, — сказала она, потом взяла письмо, лежавшее на столе, взглянула на адрес и сунула его в ящик стола. — Я передам.

— С ним все будет хорошо, — заверила ее Стелла. — Мы вернемся. Вот увидите.

Слабая улыбка тронула уголки губ Сильвии. Улыбка умерла, но уголки губ так и остались приподнятыми. На ее мертвенно-бледном лице засохли бороздки слез. Стелла повернулась к двери. В ту минуту она была уверена, что они не вернутся. Прикрыв за собой дверь, она вышла на веранду и посмотрела на дорогу. На мгновение она застыла в нерешительности, понимая, что имел в виду Энтони, когда говорил, что лучше ничего не предпринимать. К воротам подъехал грузовик. Водитель распахнул дверцу кабины. Приехали за ее багажом. Отступать было поздно.