Котенок. Книга 2

Глава 2

Ещё до встречи с Алиной Волковой я сообразил, что планы на вечер изменились. Обсуждение моей ленинградской встречи с Лёней Свечиным сегодня не состоится — понял это, как только заглянул в радостно блестящие глаза Лены Кукушкиной. Семиклассница проводила меня в гостиную, где из-под кресла выглядывала настороженная мордочка белого котёнка, а около форточки стояла хозяйка квартиры. Волкова курила (окно Алина не открыла), держала в руке пепельницу. Кукушкина ещё в прихожей обрушила на меня шквал информации. Сообщила мне, что соскучилась по Барсику, что решилась его навестить — принесла ему «вкусности». Рассказала, что они с Алиной «уже подружились». Заявила, что теперь не переживает за своего бывшего питомца: выяснила, что новая хозяйка его любит и заботится о нём. Признала, что в квартире моей одноклассницы котёнку лучше, чем дома у Кукушкиных.

— Здесь очень много места! — сказала Лена, расставив руки. — И столько всего интересного! Барсику тут нравится!

Она кивнула для убедительности.

Котёнок громко мяукнул, будто в подтверждение её слов.

Я замер посреди комнаты — прикидывал, стоило ли располагаться здесь надолго.

— Как прошёл вчерашний концерт? — поинтересовалась Алина.

Барсик и Кукушкина посмотрели на меня, насторожили уши.

— Какой концерт? — спросила Лена.

Волкова пояснила семикласснице, что вчера вечером во Дворце культуры я пел в составе вокально-инструментального ансамбля Сергея Рокотова.

— Правда? — сказала Кукушкина. — Ванечка, ты там выступал?

Мне почудилось, что её удивил не сам факт моего выступления во время субботних танцев. Лену поразило то обстоятельство, что она узнала о моём участии в концерте только сейчас. Семиклассница растеряно помахала ресницами. В её глазах промелькнула тень обиды. Но обиду тут же потеснило любопытство. Кукушкина блеснула глазами, резко вдохнула и забросала меня вопросами. Примерно теми вопросами, которые я и ожидал услышать от ученицы седьмого класса. Я слушал пионерку, озадаченно потирал переносицу. Выделил из потока слов: Лену интересовало, что я чувствовал вчера, на сцене. Она спросила, не испугался ли я, стоя перед большой и шумной толпой. Выпытывала (покусывая кончик тощей косички) громко ли мне аплодировали «девчонки» и понравилось ли им моё пение. Просила «подробно» описать «как всё там было». Но даже не упомянула о Сергее Рокотове, словно лидер ВИА её не интересовал.

Я уселся на диван и едва ли ни поминутно расписал девчонкам события вчерашнего вечера. Рассказал, как и когда пришёл во дворец культуры, и сколько там (к тому времени) собралось старшеклассников. Поделился впечатлениями от своих первых минут на сцене. Признался, что не на шутку волновался перед стартовой композицией. Описал свои ощущения от того, как смотрел сверху вниз на шумную толпу и чувствовал на себе десятки взглядов. Перечислил песни, которые вчера исполнил — вскользь упомянул и о «Котёнке». Сообщил, что «развлекался» только первые полчаса или час — потом уже «просто пел». Описал, как устал после концерта. Сознался, что «позорно сбежал» из танцевального зала, едва там зажгли верхний свет. Алина Волкова прислушивалась к моим словам столь же внимательно, как и Кукушкина (позабытая сигарета в её руке дымилась и тлела, угольками осыпалась в хрустальную пепельницу).

О том, что пел «Котёнка» на бис четыре раза, я не упомянул — лишь сказал, что некоторые песни меня просили исполнить повторно. В шутку пожаловался, что не получил от поклонников своего таланта ни единого «цветочка». Лена меня тут же заверила, что «обязательно» подарила бы мне «самый лучший» букет, если бы родители пустили её на танцы. Кукушкина посочувствовала мне, когда услышала о моих «дрожавших от усталости» (после концерта) ногах. Вновь и вновь с неподдельной искренностью жалела, что не слышала моё вчерашнее пение. Предсказала: теперь «девчонки в школе» будут обо мне «сплетничать». «Записочки тебе станут писать», — предположила Лена и нахмурилась. Я ответил, что «записочки» — это уже «слишком». Алина Волкова хмыкнула, но промолчала. О встрече с учащимися ПТУ я не сказал. Пока ещё не понял, как её трактовать: как стычку с хулиганами или как встречу с поклонниками.

О поэтессе Алине Солнечной ни Лена, ни Волкова вслух не говорили — молчал и я: опасался сболтнуть лишнее при Кукушкиной. Не упоминали мы с Алиной и о моём «сне». Потому что я не собирался рассказывать о нём семикласснице — хозяйка квартиры поняла это: улыбнулась мне и пожала плечами, когда Кукушкина повернулась к смело выбравшемуся из-под кресла котёнку. Пообещал девчонкам, что спою для них «пару-тройку» песен из репертуара ВИА Рокотова. Но отказался повторить весь концерт: объяснил это тем, «перегрузил» вчера голосовые связки (не признался, что у меня устала рука после сегодняшней писанины). Однако сперва потребовал у Алины «обещанные» чай и печенье. Хозяйка квартиры взглянула на Кукушкину — Лена кивнула и помчалась на кухню греть воду для чая, не спрашивая у Волковой «что, да как», словно уже освоилась в этой квартире.

Алина вернула на журнальный столик пепельницу, указала на меня пальцем и едва слышно сказала:

— Завтра. После школы.

Я кивнул.

Чай мне пришлось пить (и грызть печенье «Юбилейное»), сидя на диване — кресло и табуретку заняли девчонки. Едва только моя чашка опустела, Кукушкина принесла мне гитару. Я выполнил обещание: спел три песни. Начал со злополучной «Олимпиады-80» — удостоверился, что уже привык к нестандартному темпу её исполнения. Раньше я не пел её под гитару. Потому музыкальное сопровождение песни вышло скромным и непохожим на оригинальное. Две другие композиции выбрал по принципу «что умею» — отыграл те мелодии, к которым быстро подобрал аккорды. Не поразил слушательниц виртуозной игрой на гитаре. Но компенсировал «корявую» музыку своим старательным пением. «Котёнка» снова обошёл стороной: Кукушкина и без того пожирала меня восторженным взглядом — решил не провоцировать влюбчивую соседку-пионерку на активные действия.

Запас прочности моих голосовых связок оказался не вечным. Уже на третьей песне я захрипел. Алина Волкова тут же отобрала у меня музыкальный инструмент и сказала семикласснице, что «с него хватит» — я понадеялся, что пожалела она меня, а не гитару. Кукушкина не спорила со старшей подругой, засыпала меня словами сочувствия. Тут же вручила мне ещё одну чашку чая (теперь: невыносимо сладкого) — чтобы «лечил горло». И тут же включила режим «словесного недержания»: завалила меня и Волкову разного рода сведениями. Мы с Алиной всё больше помалкивали, обменивались взглядами. А Кукушкина сыпала на нас информацией. Я искренне удивился её способности «садиться на уши». Лена каждое утро перед школой устраивала моим барабанным перепонкам шумовой штурм. Но ни тогда, ни сейчас не повторяла уже озвученные ею раньше рассказы.

От Волковой мы ушли на закате. Лена долго прощалась с Барсиком, будто покидала его навсегда. Я поджидал семиклассницу около двери, Алина пионерку тоже не торопила. Спускались мы с Кукушкиной по ступеням в тишине: Лена над чем-то размышляла, покусывала губы. Едва мы вышли из подъезда — зажглись фонари, словно они дожидались нашего появления. На улице ещё не стемнело, но подкрашенное красным заревом небо буквально на глазах становилось всё менее ярким. Не слышал я и пения птиц. Но по двору бродила шумная ребятня, оглашая окрестности звонкими голосами. Усилился ветер: он завывал под крышами, шуршал кронами деревьев, срывал берёзовые листья и превращал их в крохотные идущие на посадку самолёты. Лена взяла меня под руку, по-прежнему молчала: будто напрашивалась на вопрос «что случилось?». Я вздохнул и озвучил его, когда мы прошли уже большую часть пути до своего дома.

Лена повернула ко мне лицо — в её глазах отразились яркие пятна фонарей.

— Я знаю, почему Алина в восемнадцать лет всё ещё учится в школе, а не в институте, — заявила Кукушкина.

Она отбросила с плеч косички. Не дождалась моего вопроса «почему?».

Продолжила:

— Это всё из-за Золотого Льва! Из-за той награды, что ей дали иностранцы. Я его видела сегодня — он здоровский! Только он не золотой, а керамический. Я подержала его в руках: Алина разрешила. Он не тяжёлый. Но красивущий!

Семиклассница мечтательно закатила глаза.

— Алина говорила, что её дважды зачисляли в первый класс, — сказала Лена. — В первый раз она не смогла учиться из-за той награды. Сперва они с мамой отправились в Венецию. А после фестиваля Алина поехала выступать по разным городам — за границей.

Кукушкина вздохнула.

— Потом у неё были выступления ещё и по всему Советскому Союзу, — сказала она. — Со своим Львом она объехала кучу городов! Представляешь? Потому Алина и не смогла учиться — она пошла в первый класс заново: на следующий год.

Девочка посмотрела мне в глаза.

— Ванечка, только ты не говори об этом никому, — попросила она. — Ладно? Алина не запрещала мне об этом рассказывать. Но я ведь понимаю: ей не понравится, если я буду болтать о ней… и о её прошлом. Ты меня понимаешь?

Лена крепко сжала мою руку.

— Пообещай, что не расскажешь никому, — попросила она.

Я сказал:

— Обещаю.

Кукушкина улыбнулась, сверкнула зубами.

— Я знала, что ты умеешь хранить тайны, — сказала семиклассница.

Но больше никакой тайны она мне сегодня не доверила. Потому что о моём умении «хранить тайны» девочка говорила, когда мы уже вошли во двор нашего дома. Где она сразу же замолчала: увидела своего отца — около автомобиля, припаркованного в десятке шагов от двери подъезда, под фонарным столбом. Кукушкин суетился рядом с приоткрытым капотом машины. Покачивал головой, бурчал под нос неразборчивые фразы и часто сплёвывал на землю (будто избавлялся от неприятного привкуса во рту). Вытирал руки о грязную тряпку. Нас он пока не видел. Но Лена при виде него вздрогнула, тотчас же выпустила мою руку и отстранилась от меня на шаг в сторону. Семиклассница пугливо ссутулилась, будто надеялась спрятаться за «складками местности». Бросила на меня виноватый взгляд. Лена Кукушкина не пошла вслед за мной к подъезду — она шёпотом попрощалась и понуро направилась к своему родителю.

За книгой Кукушкина вечером не пришла.

Я вручил соседке семикласснице сборник стихов Алины Солнечной в понедельник утром: когда встретил Лену (как обычно) на лестничной площадке (запах табачного дыма я там снова не почувствовал, не увидел и окурки рядом со своей дверью). Девочка бережно приняла из моих рук потёртую книжицу. Ладонью стряхнула с её обложки пылинки, невидимые невооруженным глазом (незаметные и для глаз, вооружённых обычными очками). Пискнула: «Спасибо». Подняла на меня лицо (заметил её опухшие и покрасневшие веки — Кукушкина либо не выспалась, либо недавно рыдала). Наградила меня счастливой улыбкой. На пару секунд Лена прижала томик стихов к груди, будто соскучилась по нему. И тут же суетливо спрятала его в портфель — не занесла книгу домой. А по дороге к школе семиклассница снова приклеилась к моей левой руке и тихим голосом делилась со мной разведанными вчера тайнами.

— Алину Солнечную стали реже приглашать на выступления, когда ещё была жива её мама, — говорила Кукушкина. — Алина мне призналась, что не очень-то и расстраивалась по этой причине. Сказала, что не любила все эти «многолюдные сборища». И шла на них только потому, что они радовали маму — той нравилось, когда люди нахваливали её дочь.

Лена мечтательно улыбнулась.

— Представляешь, Ванечка, — сказала она, — Алину раньше чуть ли ни каждую неделю куда-то приглашали — после того, как напечатали её первую книжку. Она то выступала на поэтических вечерах, то читала свои стихи для радио, то снималась в телепередачах. Ей каждый день приходили письма от поклонников — со всей нашей большой страны!

Кукушкина покачала головой.

— Алина рассказывала, что иногда почтальон приносил письма ей прямо домой. В мешке! Потому что все конверты не помещались в почтовый ящик. Представляешь? Люди писали, что им нравились её стихи. Писали, что они ею очень гордились. И гордились тем, что такая талантливая девочка жила именно в нашей стране: в Советском Союзе.

Лена вздохнула.

— Алина говорила, что очень уставала на всех этих выступлениях, — сказала она. — Наверное, так же, как и ты после вчерашнего концерта. Она рассказывала, что очень радовалась, когда получила Золотого Льва. Но часто плакала, когда они с мамой потом ездили по загранице: Алина тогда во многих городах читала со сцены свои стихи.

Моя спутница замолчала, когда с нами поравнялась группа шумных пионеров. Она словно заподозрила, что те подслушивали её рассказ. Кукушкина посмотрела на мальчишек, нахмурила брови. Я заметил, что в её косичке застрял яркий жёлтый берёзовый лист. Но не убрал его: уж очень колоритно он смотрелся в волосах семиклассницы.

Сбавил шаги — парни с разноцветными портфелями быстро «ушли в отрыв».

— Алина мне рассказала, что училась в пятом классе, когда её в последний раз позвали сниматься в кино, — продолжила Кукушкина. — Я не смотрела тот фильм. Алина сказала, что получился он не очень интересным, и что роль у неё там была совсем маленькая. Но я бы всё равно глянула его. Жаль, что по телеку его не показывают.

Она дёрнула плечом.

— Алину целый год не приглашали ни на какие выступления — перед тем, как умерла её мама, — сообщила Лена. — Потому что Алина уже не выглядела маленькой девочкой — так говорила её бабушка. Бабушка считала, что людям нравилось смотреть на милого и очень одарённого маленького ребёнка. А потом Алина подросла — резко вытянулась, перестала быть «милой» и «маленькой».

Кукушкина хмыкнула.

— Я только не понимаю, — сказала она, — причём здесь её рост? Какая разница: высокая она была или низкая? Ведь стихи же остались прежними! Даже лучше стали! Ванечка, я правду говорю! Алина прочла мне несколько своих стихотворений — из тех, что пока не печатали в книжках. Они замечательные! Тебе бы они тоже понравились! Только… они грустные.

Лена заметила в своей косе берёзовый лист — безжалостно выдернула его из волос, бросила на асфальт.

— Алина написала их уже после маминой смерти, — сообщила Кукушкина. — Она сказала, что с тех пор она сочиняла только такие стихотворения. Сказала, что после маминых похорон у неё… это… не было поводов для веселья. После тех похорон к ней несколько раз приходили люди из разных газет и журналов. Но их не интересовали её стихи: они расспрашивали Алину о маме.

Девочка вдруг яростно пнула попавшийся нам на пути камень — тот будто крохотное пушечное ядро улетел в кусты.

— А потом какой-то гад написал в газете, что Алина никогда не сочиняла свои стихотворения, — продолжила Лена. — Он придумал, что это Алинина мама писала стихи вместо своей дочери. Представляешь? Он назвал Алину Солнечную вруньей. Сказал, что она вместе с мамой обманывала всю страну! Ванечка, я не понимаю: почему этому человеку разрешили такое написать? Ведь это же неправда!

Ещё один небольшой камень умчался на встречу со стволом сосны — с глухим стуком он ударился о сосновую кору. Шагавший впереди нас октябрёнок вздрогнул, обернулся, испугано посмотрел на заросли у дороги. С ветки сосны вспорхнула ворона и, возмущённо каркая, улетела в направлении первой школы.

— Ты представляешь, Ванечка?! — сказала Кукушкина. — Этому обманщику многие поверили! Читатели той газеты писали Алине злые письма. Очень много писем! Они там обзывали её по-разному. Ругали её маму! Грозили, что Алину посадят в тюрьму. Рассказывали, что сожгли книги с её стихами. И даже обещали её поколотить! Правда! Так и было! А кто-то даже пришёл и исписал плохими словами дверь её квартиры!

Девочка судорожно вдохнула, словно задыхалась от обиды или возмущения.

— Алина сказала, что во враньё того человека поверили даже её одноклассники! — произнесла Лена. — Она мне не жаловалась на них, нет. Но… я сама представила, как трудно ей стало ходить в школу. И как неприятно было каждый день слышать оскорбления. Бедная Алиночка! И всё из-за какого-то пакостного вруна! Отлупить бы его хорошенько! И посадить в тюрьму навсегда — за враньё!

Кукушкина махнула портфелем.

— Не представляю, как Алина вытерпела там: так долго! — сказала она. — Ей следовало раньше уехать из Москвы. А не ждать, когда исполнится шестнадцать лет. Она правильно сделала, что записала в паспорт бабушкину фамилию. Теперь ей не смогут писать. Так ведь, Ванечка? Из старой фамилии можно просто сделать… этот… псевдоним. И подписывать новые стихи, как и раньше: Алина Солнечная.

Мы с Леной неспешно прошли вдоль деревянной школьной ограды, подошли к распахнутым воротам. Кукушкина не выпускала мою руку. Но уже не посматривала на встречных сверстниц свысока, с плохо скрываемым превосходством. Сегодня она даже не улыбалась: всё ещё пребывала под впечатлением от своей вчерашней беседы с Алиной Волковой. Я придержал Лену — мы пропустили вперёд торопливых пионеров (те протопали к дверям школы подобно отряду рабочих муравьёв). Девочки с красными косынками больше не прожигали нас взглядами: наша парочка уже примелькалась, не вызывала у пионерок прежнего любопытства. Зато я поймал на себе взгляд парочки комсомолок из десятого «Б» класса. Девчонки разглядывали меня с нескрываемым интересом: будто прикидывали, пригоден ли я для замужества. Моё подмигивание дамочек не смутило и не оскорбило — они мне приветливо улыбнулись.

— Ванечка, смотри! — сказала Кукушкина.

Она дёрнула меня за руку, словно нарочно отвлекала от разглядывания старшеклассниц (те одарили семиклассницу недовольными взглядами). Лена указала на школу. Показывала она не на вход, рядом с которым толпились школьники. И не на хорошо мне знакомый баннер со слоганом «Слава КПСС!» (тот всё ещё не выгорел от солнечного света, выглядел, как новый).

Я проследил направление, куда смотрел кончик указательного пальца Кукушкиной. Увидел надпись на серой стене, написанную красивым ровным почерком (на полтора метра ниже прославлявшей партию лозунга). Пробежался взглядом по нарисованным белым мелом буквам. Поправил очки (тряхнул дипломатом, где лежала сменная обувь). Хмыкнул.

— Котёнок, я люблю тебя! — прочла Лена Кукушкина.

Девочка посмотрела на меня.

Сказала:

— Как это мило! Правда, Ванечка? Интересно, кто такой этот котёнок?