Котенок. Книга 2

Глава 5

Мы с Изабеллой Корж лишь изображали танец: лениво переминались с ноги на ногу (как и большинство танцоров, собравшихся в этом зале). Чуть покачивали телами: двигались, будто водоросли на поверхности моря. Я прижимал ладони к задним карманам импортных джинсов Изабеллы. Моих рук касалась и длинноволосая девица, что плясала рядом с Беллой спина к спине. Корж обнимала меня за шею, смотрела мне в глаза. Она будто невзначай тёрлась о мою грудь чашечками спрятанного под блузой бюстгальтера. Как и Наташа Кравцова — тогда, перед Новым годом в девятом классе. Ситуации показались мне схожими. Вот только память подсказала: в случае с Кравцовой мои эмоции были совсем иными. «Наташку я тогда за жопу не схватил, — подумал я. — Не решился. А жаль: её жопа мне пятнадцатилетнему понравилась бы». Я вернул свои руки на талию девчонки. Корж усмехнулась и снова поднесла губы к моему уху.

— Тебя тут ждали поклонницы, — сказа она. — И я ждала.

От её слов по коже пробежали неприятные мурашки. Я не утерпел — дёрнул плечами (никогда не любил, когда мне дышали в ухо). Поправил соскользнувшие к кончику носа очки. И снова нащупал спрятанный под блузой девицы кожаный брючный ремень. Девчонка молчала. Уже не улыбалась. Но и не злилась — внимательно смотрела мне в глаза. Из общего фона запахов я выделил аромат её духов (незнакомый, но приятный). Из динамиков по залу прокатывались звуки музыки и голос Сергея Рокотова. Рокот, как и раньше, не тянул высокие ноты; но фальшивил нечасто. Мельком я увидел бледное лицо Сергея — поверх головы его подружки. Мне почудилось, что Рокотов со сцены посматривал не просто в нашу сторону — именно на нас с Беллой. Изабелла Корж вновь надавила на мои руки, но не сместила их со своей поясницы. Хмыкнула и прикоснулась холодными пальцами к моей шее, приблизила к ней свои губы.

— Хочешь, чтобы тебя включили в состав ансамбля Рокотова? — сказала она. — Ты можешь создать и свой собственный музыкальный коллектив: без Рокотова и его приятелей.

Корж прикоснулась губами к мочке моего уха. «Испачкала помадой», — подумал я. Мерзкие мурашки вновь рванули по моему телу.

— Могу помочь, — прошептала Белла. — Если хочешь.

Она чуть отстранилась, заглянула мне в лицо, вопросительно приподняла правую бровь. Блондинка хитро улыбнулась, блеснула ровными зубами. Но не притронулась к моим рукам — склонилась к моей шее.

— Рокотов и его приятели поют здесь не бесплатно, — сказала она. — Они работают официально: за деньги. Получают по семьдесят рублей в месяц — это мне мама говорила.

Корж отклонила голову — проверила мою реакцию на её сообщение. Покачивалась под музыку, улыбалась. Я вновь подумал, что она совсем не походила на Наташу Кравцову (та соблазняла меня перед Новым годом мастерски — и ненавязчиво, по-взрослому).

— Зарплату им платит ДК, — шепнула Белла. — Инструменты для ансамбля тоже приобретала моя мама: за деньги Дворца культуры. Так что Рокотова и его дружков ты не бойся.

Напор бюстгальтера ослаб: девица посмотрела мне в лицо, махнула накрашенными ресницами. Холодным пальцем погладила меня по шее, царапнула кожу ногтем. Мне почудилось, что лившийся из динамиков голос Рокотова дрогнул.

Белла снова пошевелила напомаженными губами.

Вопрос я не услышал, но ответил на него:

— Не хочу.

Улыбнулся. Потому что мысленно видел себя вовсе не шестнадцатилетним очкариком, а полысевшим «зрелым» мужчиной. Представил вдруг, как выглядел бы я «настоящий» радом с этой пятнадцатилетней соблазнительницей.

Девчонка поднесла ухо к моим губам.

Я повторил:

— Ничего не хочу: ни собственный ансамбль, ни деньги за выступления.

Белла подняла лицо. Я в очередной раз отметил, что она далеко не красавица. Решил, что Изабелла ещё совсем ребёнок — несмотря на уже вполне сформировавшееся женское тело.

— А чего хочешь? — спросила Корж.

Она повернулась лицом к сцене — видел в её глазах отражения света прожекторов.

— Хочу мир во всём мире, и чтобы глаза были добрыми, — ответил я фразой своего младшего сына (он её произнёс в ответ на похожий вопрос в пятилетнем возрасте).

Изабелла вскинула брови. Её губы дрогнули, словно она в последний момент передумала улыбаться. Девчонка снова склонила голову к моему плечу — в мои ноздри вновь ринулся запах её духов.

— Какие глаза? — спросила Белла.

Я тряхнул головой — как мне показалось, решительно. Состроил серьёзную мину, поправил очки. Отметил, что Рокотов не вытягивал ноты: либо ленился, либо всё же не умел.

— Все глаза, — сказал я.

Блондинка нахмурилась. Мне почудилось: она растерялась. Отметил, что девчонка не разглядела ответ на свой вопрос в моих глазах и опять толкнула меня бюстгальтером.

— Не понимаю, — выдохнула она мне в ухо.

Я пожал плечами. Решил, что мой жест получился вполне удачным: уместным движением под звучавшую в танцевальном зале мелодию. Теперь уже я склонился к уху партнёрши.

— Не хочу в ансамбль Рокотова, — сказал я. — Быть артистом не хочу: ни эстрадным, ни каким-то другим — ни бесплатно, ни за деньги. И собственный ВИА мне тоже не нужен.

Корж отклонила голову.

— Зачем ты тогда пришёл? — спросила Белла.

Я улыбнулся.

Ответил:

— Друг попросил.

И добавил:

— А ещё: я люблю петь.

Выпустил девичью талию — развёл руки. Услышал, что голос Рокотова стих — из динамиков доносились лишь звуки музыки и едва различимое сейчас потрескивание. Я высвободился из объятий Изабеллы, наклонился к её лицу.

— Сейчас закончится песня, — сказал я. — Пойду, покажусь Сергею.

Рокотов заметил меня — жестом подозвал к себе. Мужчина с повязкой дружинника на руке в этот раз не кинулся на перехват — лишь проводил меня взглядом. Я взобрался по ступеням на сцену, одёрнул футболку. И тут же услышал выкрики из зала: «Котёнок!» Я помахал рукой собравшимся в зале девчонкам, спровоцировал новую порцию радостных воплей. Поздоровался с музыкантами. Мне почудилось, что Бурый и Веник действительно обрадовались моему появлению. Выслушал ворчание Рокота. Сергей состроил обиженную гримасу и отчитал меня за «опоздание». Но он тут же похвалил мой «клёвый» наряд и провёл короткий инструктаж. Рокот признал, что «народ» ждёт «Котёнка» в моём исполнении. Однако два «медляка» подряд признал «плохой темой» — постановил, что пока «пойдём по списку». Объявил, что следующим номером будет моя «нелюбимая» «Олимпиада-80».

— Да и прикид у тебя, Крылов, как раз под эту песню, — сказал Сергей.

Он подал сигнал ансамблю — парни подтвердили «приём».

— На счёт «три», — объявил Рокот.

Я кивнул, прошёлся по сцене (по слегка вибрировавшим от шума множества голосов доскам). Поднял над головой руки — жестом поприветствовал собравшихся в зале школьников. Шум в зале усилился. Я улыбнулся девчонкам, скандировавшим моё новое прозвище. Проверил работу микрофона (который принял из рук Рокотова, будто эстафетную палочку): извинился за опоздание. Звуки моего голоса пронеслись по залу. Пробежался взглядом по лицам смотревших мне в глаза девиц. Увидел Наташу Кравцову, Лидочку Сергееву и ещё трёх своих нынешних одноклассниц. Всё они подпрыгивали, поддавшись общему порыву; размахивали руками и выкрикивали «Котёнок!» Я прижал левую ладонь к груди (напротив сердца), метнул в танцевальный зал воздушный поцелуй. Заметил, что Рокотов начал отсчёт. Отошёл от края сцены, микрофон на стойку не вернул (она осталась около Сергея).

Зал притих — больше двух сотен пар глаз смотрели с танцплощадки в сторону сцены. Я почувствовал эти взгляды, пока запоздало проделывал дыхательное упражнение. Замер, успокоил пугливо затрепыхавшееся сердце.

Заметил, что Сергей Рокотов показал мне и музыкантам «три» — кивнул ему в ответ, улыбнулся, поправил очки.

И в тот же миг из динамиков полилась бодрая музыка.

Я прослушал вступление, поднёс микрофон к губам и запел.

Школьники всё же нарушили план Рокотова. Уже после «Олимпиады-80» они сотрясли пол сцены громкими требованиями исполнить «Котёнка». Кричали, как я заметил, даже парни. Увидел, как почти в центре зала махал рукой и выкрикивал своё требование Руслан Петров. Заметил, что хором скандировали «Котёнок!» мои одноклассницы. Рокот, уже озвучивший ансамблю название следующей песни, скомандовал «отбой». Сергей недовольно скривил губы и покачал головой. Выслушал подбежавшую к нему Изабеллу Корж, кивнул и поставил на пол гитару. Рокотов прошёлся мимо музыкантов — каждому лично дал распоряжение. Я отметил, что парни не расстроились из-за срыва «списочной» композиции — ухмылялись. Ко мне Рокот подошёл в последнюю очередь. Он выдал своё любимое выражение «ёлы-палы» и заявил: «Да фиг с ними, Крылов. Давай слабаем „Котёнка“». На счёт «три».

Я поднёс микрофон к губам и без музыкального сопровождения пропел:

— Я весь для тебя…

Направил набалдашник микрофона в сторону зала.

Собравшиеся на танцплощадке школьники ответили мне дружным многоголосым рёвом:

— …Котёнок!!!

Рокотов махнул рукой — начал отсчёт.

В сегодняшнем «списке» песен встретились и незнакомые мне названия: всё же музыкой я всерьёз заинтересовался уже в двухтысячных годах (после аварии) — тогда на слуху были вовсе не нынешние «хиты». «Новые» композиции исполнял Рокотов. Я же во время его пения беззаботно восседал на верхних ступенях лестницы около сцены. Отдыхал. И переглядывался с раскрасневшимися от танцев девицами. Белла Корж и хмурый усатый дружинник держали школьниц на расстоянии от меня. Они будто опасались, что «поклонницы» разберут меня на сувениры. Я не спорил с ними: в зал не спускался. Уже не пропускал советы «опытных товарищей» мимо ушей — после встречи (недельной давности) с ПТУшниками. И не пренебрегал отдыхом: помнил, как быстро в прошлую субботу пение превратилось из развлечения в работу.

Заметил, что сегодняшнее «пение с перерывами» меня почти не выматывало. Мои голосовые связки восстанавливались, пока из динамиков звучал голос Рокота. И следующую композицию я вновь исполнял бодро, охотно и с удовольствием. Поэтому я сегодня «жульничал»: пропускал не только незнакомые мне песни — почти все, которые не значились в прошлом «списке». Во время очередной «паузы» я задумался: нормальное ли явление — сольное исполнение песен в течение двух с половиной часов. Обнаружил, что читал на эту тему статьи в интернете. Там утверждали: трёхчасовой концерт — это очень долгий. А цифра «пять» часов в тех текстах вообще не мелькала. Я невольно восхитился Рокотовым и его ансамблем: парни «лабали» по два с половиной часа еженедельно, девять месяцев в году (и это всего лишь за семьдесят рублей в месяц).

Новая тактика выступления дала хороший результат: к окончанию концерта я не сильно устал, оставался весел и не чувствовал себя рабом на галерах. И следил за временем. Под занавес «детских» танцев подсказал Рокотову, что не мешало бы завершить вечер «Котёнком»: из зала всё настойчивей звучали подобные призывы. Сергей согласился с моим предложением — скомандовал музыкантам. Парни (Чага, Бурый и Веник) уже предвкушали скорую встречу с портвейном. Поэтому с лидером коллектива не спорили. Они покорно согласились на требование Рокота. Я спел песню при активной поддержке зала — школьники мне энергично подпевали, будто не чувствовали усталости после двух с половиной часов танцев. Завершили мы пение уже при ярком свете: работники ДК включили иллюминацию зала точно по расписанию, не подгадывали для этого действия удачный момент.

Сегодня я и мысли не допустил пойти на выход вместе с хлынувшей из зала шумной толпой. Я лишь взглянул поверх голов идущих в сторону гардероба школьников, подхватил свою куртку и метнулся к служебному ходу — вместе с парнями из ВИА (и с Беллой Корж). Дружинник грудью загородил нас от визжащих школьниц — «прикрыл» наш поспешный «отход». Мы шумно выдохнули, когда дверь отгородила нас от взглядов поклонниц ансамбля. Переглянулись, взбодрили друг друга шутками и зашагали в репетиционную комнату. Я почувствовал, что в коридоре Дворца культуры мы словно окунулись в тишину. Сообразил, что не оглох — когда чётко различил шаркающие шаги музыкантов и всё отдалявшиеся женские голоса (приглушённые запертыми на замок дверями).

До репетиционной комнаты мы добрались вчетвером. Белла и Рокот отделились от нашей компании: «по делу». Но пообещали, что вскоре к нам присоединятся. Хмурый Чага закурил ещё в коридоре. Бурый и Веник ринулись к забытой на столе пачке с сигаретами, едва переступили порог зала, где обычно репетировали. Я снова занял табурет, прижался спиной к стене. Сегодня не чувствовал «разбитости» и «дрожи в ногах». Но всё же подустал. Хотя и не вымотался, как в прошлый раз. Охотно поделился с парнями своими впечатлениями от концерта. Выслушал шуточки Веника и откровения Чаги о том, каких «прикольных девок» он сегодня заметил около сцены. Понаблюдал за тем, как Бурый ласково поглаживал пока запечатанную бутылку с портвейном (Курочкин ждал возвращения Рокота).

Крышка с бутылки слетела в тот же миг, когда Рокотов переступил порог комнаты. Горлышко бутылки звякнуло о края расставленных на столе стаканов. Красноватая жидкость хлынула в гранёные емкости — к витавшим в воздухе запахам пота и табачного дыма добавились ароматы виноградного сока и спирта. Сергей подошёл к столу, уселся на «персональный» стул (лицом ко мне) и схватил стакан. Изабелла встала позади своего ухажёра, положила ладони ему на плечи. Рокотов провозгласил тост «за очередное хорошее выступление». Музыканты поддержали его — я и Белла от своих порций портвейна отказались (девчонке даже не налили, а мою «дозу» Бурый разлил по другим стаканам). Сергей вынул сигарету из «общей» пачки. Прикурил, затянулся дымом. Взглянул на меня.

— Белла сказала: ты не хочешь в наш ансамбль, — произнёс Рокотов.

Я увидел, что музыканты, будто по команде, скрестили взгляды на моём лице.

Кивнул и подтвердил:

— Не хочу.

Рокотов указал на меня почти опустевшим стаканом.

— Но сегодня ты пел, — сказал Сергей.

Я пожал плечами, заявил:

— Мне нравится петь.

Рокотов хмыкнул.

— А что не нравится? — спросил он. — Ты нормально лабаешь на лопате. Твой голос приглянулся девчонкам. Ты уже стал для них Котёнком, а не каким-то там неизвестным пацаном из первой школы.

Он развёл руками.

— Нас с парнями ты тоже устраиваешь, — проложил Сергей. — Белла без проблем убедит свою маму, что ты нам нужен. Два вокалиста — лучше, чем один. Да и второй гитарист нам не помешает. Я всё верно сказал, парни?

Бурый и Веник хором поддержали своего лидера — Чага промолчал.

— Или тебя зарплата не устроила? — спросил Рокотов. — Мало тебе семьдесят рублей?

Музыканты и Белла усмехнулись, словно посчитали его слова за шутку.

— Или наши рожи не понравились? — спросил Чага и поправил очки.

Теперь усмехнулся я.

А вот Рокотов не улыбнулся — он поглаживал лежавшую у него на плечо девичью руку, смотрел мне в лицо.

— Ваши… эээ… рожи, мужики, меня совершенно не интересуют, — сказал я. — Мне интересны не вы, а девчонки.

Вздохнул и добавил:

— Вы уж не обижайтесь.

Улыбнулась в ответ на мою шутку только Изабелла. Музыканты не увидели юмор в моих словах. Я повёл плечом. И объяснил Рокотову (и парням из его ВИА), что мне понравилось вместе с ними выступать. Заявил, что пел я перед заполненным школьниками залом с превеликим удовольствием. Повторил парням, что не рвусь в профессиональные артисты. Но не строил из себя бессребреника. Лишь пояснил, почему не нуждался сейчас в официальном трудоустройстве. Рассказал, что с большой вероятностью уже в начале ноября перееду из Рудогорска на постоянное место жительства в другой город — за тысячи километров от рудогорского Дворца культуры. А потому не взвалю на себя «обязательства перед коллективом».

— Капец Котёнку, — пробормотал Чага.

Мне почудилось, что Боря Корчагин после моих объяснений повеселел. Чага ухмыльнулся — опустил лицо, будто спрятал ухмылку. А вот радости на лице Сергея Рокотова я не заметил (как и печали). Они лишь задумчиво повертел в руке стакан, полюбовался на его грани. Изабелла Корж выпрямила спину, задумчиво покусывала губу. Она смотрела на стену чуть выше моей головы. Бурый устало вздохнул, постучал пальцами по столешнице, словно выбивал ритм барабанными палочками. Я усомнился, что он обдумывал мои слова. Веник посмотрел на своих приятелей, хмыкнул. Он извлёк из сумки непочатую бутылку портвейна — разлил её содержимое по четырём стаканам. Парни снова опустошили тару — без тоста.

— А какие у тебя планы до ноября? — спросил Сергей.

Он опять прицелился в меня стаканом.

Я пожал плечами и ответил:

— Никаких.

— Ты петь будешь? — спросил Рокот.

— Буду, — ответил я.

— Ну и прекрасно, — сказал Сергей. — А до ноября ещё полно времени.

С Рокотовым я договорился, что поучаствую и в следующих концертах его ансамбля. Вот только сразу ему заявил, что не хочу петь «в одно лицо». Пояснил, что мне понравилось сегодняшнее выступление в первую очередь тем, что мы с Рокотом надрывали голосовые связки поочерёдно. Заявил, что почти не устал и «здорово развлёкся, а не запарился». Выразил надежду, что так будет и впредь. Сергей хмыкнул. Но согласился с моим утверждением, что петь весь вечер в одиночку — это нелегко. Пообещал, что часть сольной программы оставит за собой. Предложил заранее поделить композиции, чтобы «не путаться» на концертах. Сказал: выделит себе те, с которыми хорошо справится. А композиции для «тренированного голоса» предоставит мне.

Приняли решение — пожали руки.

Домой я после концерта добирался «аки немецкий шпион»: прятал от прохожих лицо.

Порог квартиры переступил до полуночи.

А в воскресенье (сразу же после утренней зарядки, водных процедур и завтрака) уселся работать над книгой — на радость маме, которую тревожили мои похождения вне нашей квартиры и вне школы. В честь такого дела родительница даже сбавила громкость телевизора, чтобы не сломать мой настрой (смотрела в гостиной программу «Здоровье»). Я внёс правки во вчерашний текст (не перечитывал его, потому что прекрасно помнил каждое слово своего нового «шедевра»). Завершил ещё вчера детально продуманный диалог персонажей. Разбросал на его фоне описания исторических фактов. Придерживался давно созревшего в голове сюжета — почти не позволял вымышленным персонажам своевольничать. По моему замыслу свобода действий у них была лишь в рамках их собственных взаимоотношений; но не там, где их поступки пересекались с историческими событиями.

В воображаемом мире книги я пребывал до обеда. Заранее договорился с мамой о времени моего «перерыва в работе»: ещё за завтраком мы «совместили» его с программой телепередач. На кухне, ковыряя ложкой в тарелке, я размышлял о том, что не мешало бы научиться конспектировать и левой рукой. Потому что правая пока не привыкла к долгой писанине: она побаливала и не поспевала за «полётом мысли». За обедом выслушал мамины рассуждения о профессии писателя. Мама обозвала её «уважаемой, денежной и престижной». Ехидно отозвалась о работе артистов, которые «часто работали за еду». Я усмехнулся и заверил маму, что не мечтал стать «эстрадным исполнителем». Пообещал ей, что проведу сегодняшний день дома. И что вплоть до субботы планировал писать тексты, а не «распевать» песни. Но всё же сообщил, что пообещал «помочь ребятам» и на следующем концерте.

Очередной перерыв в работе я запланировал на двадцать часов, когда по первой программе завершится «Клуб кинопутешествий». Но прервался раньше: явилась Лена Кукушкина — внезапно. Я уже сообразил, что соседке запретили общение со мной. Днём она ко мне не заходила с того самого дня, когда я «выяснил отношения» с её отцом. А наши утренние прогулки до школы случались, потому что к тому времени её папаша уже уезжал на работу. Но сегодня Кукушкина всё же заглянула ко мне. Она появилась на моём пороге в уличной одежде, с прилипшими к обуви берёзовыми листьями и со знакомой маленькой книжицей в руках. Заплетённые в косички волосы на голове семиклассницы походили на застывших змей. Острый кончик носа покраснел. А маленькие тёмные глаза радостно блестели, словно Кукушкина нашла под новогодней ёлкой гору дорогих и долгожданных подарков.

— Ванечка, смотри! — сказала Лена.

Она протянула мне сборник стихов. В нетерпении переступила с ноги на ногу. Шмыгнула носом.

Я послушно взял у неё из рук холодную книгу.

— Открой! — сказала Кукушкина.

Девчонка тут же сама приподняла переплётную крышку, перелистнула страницы до титульного листа, ткнула пальцем в сделанную шариковой ручкой надпись.

— Ванечка, смотри! Правда, здорово?!

Я посмотрел на слова, выведенные на титульном листе книги почерком моей соседки по школьной парте. Прочёл: «На долгую память. С уважением, Алина Солнечная». Взглянул на размашистую подпись.

— У меня теперь есть книга с автографом Алины Солнечной! — воскликнула Лена.

На миг мне почудилось, что Кукушкина бросится ко мне и заключит меня в объятия. Но мне это либо действительно «почудилось», либо семиклассница всё же «одумалась», сделав лишь маленький шаг мне навстречу.

— Поздравляю, — сказал я.

Взмахнул сборником, передал его радостной семикласснице: словно вручил ей награду. Пальцы Кукушкиной коснулись серого потёртого переплёта. Из книги выпал вчетверо сложенный тетрадный лист. Он не закружился в воздухе, а будто подбитый самолёт совершил «аварийную» посадку около порога квартиры. Мы проводили его взглядами. Кукушкина сказала «ой!». Будто с испугом взглянула мне в глаза. Поспешно присела, подняла бумагу с пола. Тонкие косички скользнули по её куртке, встретились в метре от пола (словно обменялись приветственными поцелуями). Девчонка выпрямилась, прижала тетрадный лист к груди (вместе с томиком «Рисунок судьбы: избранные произведения»). Попятилась к двери — разбросала по полу подсохшую листву берёз. Лена бросила на меня смущённый взгляд, будто совершила нечто постыдное или недопустимое.

И вдруг сказала:

— Ванечка, мне кажется: она влюбилась.

— Кто влюбился? — спросил я.

Семиклассница вздохнула, потёрла нос.

— Алина, — сказала Кукушкина.

Она пристально взглянула мне в глаза.

Я спросил:

— Почему ты так решила?

— Вот, — произнесла семиклассница.

И будто нехотя передала мне подобранный с пола тетрадный лист.

— Что это?

— Посмотри.

Я развернул бумагу и увидел написанные от руки неровные строки.

Прочёл первые предложения:

— Ты возьми моё сердце на память. Пусть согреет оно твои руки…

Сказал:

— Стихи?

— Это не просто стихи! — сказала Кукушкина. — Это стихи о любви! Понимаешь?

Я улыбнулся, пробежался взглядом по строкам.

— И что с того?

Посмотрел на соседку.

— Солнечная раньше никогда не писала таких! — заявила Лена. — Никогда! До… вот этого.

Девчонка ткнула пальцем в мятую страницу.

Я снова взглянул на бумагу.

— Это не её почерк, — сказал я.

Семиклассница кивнула.

— Это я переписала: Алина мне разрешила.

Лена помотала головой — потрясла косами.

— Я читала и новые её стихотворения, — сообщила она, — те, которые до меня не видел никто!

Мечтательно улыбнулась, вздохнула.

— Они клёвые, — сказала Лена, — только очень грустные.

И тут же сообщила:

— А вот это — совсем другое! Но тоже… здоровское.

Она чуть зажмурила глаза.

— Я кричу: «Не уходи!» Сердце рвётся из груди… — процитировала Лена.

Вздохнула.

Она выдернула у меня из рук бумагу. Бережно её сложила и поместила между страницами книги.

И лишь потом посмотрела мне в лицо.

— Красивое стихотворение, — сказала она. — На песню похоже.

Вдруг усмехнулась.

— Не то, что пишут эти твои… дурочки.

— Какие дурочки? — спросил я.

Кукушкина отбросила с плеча косу.

— А ты не видел? — спросила она.

Лена приоткрыла дверь квартиры и указала на стену в подъезде…

…Где красовались написанные мелом слова: «Котёнок, я люблю тебя!»