Ковернинские сосны

На улицу выйти едва ли

Не с середины концерта,

Минуя аптечный подвал

И площадь районного центра,

По тропке старинного парка

Бежать меж сугробов легко,

Покуда курортную арку

На фоне морских облаков

Вдали не увидишь…

Но там,

В темноте, над заливом,

Тяжелое небо лучом

Кронштадтский прожектор незримый

Царапал.

И в небе ночном

Гудел самолет монотонно.

И в парке,

Венчая фонтан,

Стандартный пацан из бетона

Отчаянно бил в барабан.

А рядом,

Как колокол ветром,

Конический свет фонаря

Качало меж парковых веток.

Двенадцатого февраля

Я понял, что умер поэт.

Как в зале том фальшиво скрипка пела!

Но слева от меня

На третьем месте

Беременная женщина сидела

В наряде,

Подобающем невесте,

И в валеных удобных сапогах.

Программу,

Отпечатанную ярко

В какой-то типографии столичной,

Она держала бережно в руках.

Еще скрипач,

Подстриженный под Баха,

Перевирал испанское каприччо,

И в воздухе стоял больничный запах —

Наверно, это персонал больничный.

Явившись на концерт во всем составе,

Рядов двенадцать занял где-то в зале.

Был високосный год,

И был апрель.

Седьмые сутки оттепель гремела

По желобам,

Карнизам,

И владела

Седьмые сутки городом капель.

Ложились спать.

Да уж какой там сон,

Когда,

Проснувшись за полночь,

Услышишь,

Как сердце бьет с капелью в унисон

И снег ползет,

Сдирая краску с крыши,

И падает с карнизов по углам…

А эта ночь — подобие тумана,

Где только звуки сообщают нам,

Что существует мир иного плана,

В котором все иначе и всерьез.

Но этот мир рассудку не подвластен.

Когда под утро дверь откроешь настежь

И не поймешь —

То площадь или плес,

Когда фонарь среди ветвей горит

Мимозой в целлофановом пакете,

Пока сулит метаморфозы ветер

И оттепель по городу гремит.

В событьях намечался поворот.

У русских есть старинное поверье:

Когда наступит високосный год,

В домах великих смерть встает у двери.

Ни дождинки.

Почти со звоном

Опадала листва в саду.

Подчиняясь прежним законам,

Осень

Так же, как в прошлом году,

Годовщины справляла,

Даты,

Покупала с лотков цветы.

Как неистовствуют закаты

Перед буднями нищеты!..

Скоро занепогодит, скоро

Загрустится,

Постой, ужо…

Вот уже над сосновым бором

Кто-то снова зарю зажег.

Ах как коротки дни,

Как быстро

Ходят ходики — звяк да стук.

За окном опадают листья.

Шорох,

Звон —

И все тот же звук.

Торопись!

Как песок сквозь пальцы

Время.

Память моя острей.

Клены, точно протуберанцы,

Вдоль границы ненастных дней.

Так торжественно и тревожно

Краски смяты и смещены:

Словно реквием

Медной дрожью

С похоронами той зимы.

Лишь минута —

И грянет горе,

Но сегодня,

Сейчас,

Сейчас,

И заплачет Шумилов Боря,

Не скрывая слезы от нас:

— Александр Иванович,

Что ж, вы?

…Точно камень —

на всех вина.

Память.

Снова мороз по коже,

Как по Волге зыбун-волна.

И защемит,

И горло сдавит,

Приглушеннее голоса…

Точно кардиограммой дали

С перебоями рвут леса.

По диагнозу —

С перебоем,

Перебои… —

Но корень «бой»!

Спи сапером на минном поле,

Разминированном тобой.

Чтоб просторно было,

Не тесно.

Высоко в небесах скользят

Лебединые чьи-то песни,

Высоко —

Разглядеть нельзя.

И не сглазить бы.

Бабье лето.

Коротки,

Высоки,

Тихи

Дни стоят —

Как судьба поэта,

Зарифмованная в стихи.

Последние листья сгребают.

Костры по аллеям дымят.

Неделя пройдет,

И едва ли

Узнаешь, что был листопад,

И этот дымок горьковатый

Уже не коснется земли.

Щемящее чувство утраты,

Звенящая близость зимы.