Краболов

8

Внешне все обстояло по-прежнему. Работали спустя рукава, но так, чтобы это не было заметно. Как инспектор ни ругался, ни кричал, ни дрался, рыбаки, не отвечая, держались смирно. Это повторялось через день (сначала они действовали со страхом, робко, но все же...), и саботаж таким образом продолжался. После похорон он пошел еще дружней.

Выработка заметно падала.

Пожилые рыбаки делали вид, что недовольны саботажем, хотя больше всего понуканий приходилось на их долю. Но в то же время они искренне удивлялись,— в душе у них не возникало никакого беспокойства. И видя, что саботаж имеет успех, они начинали слушаться молодых.

Труднее всего приходилось сендо с кавасаки. Они несли ответственность за всю работу кавасаки, стояли между инспектором и рыбаками и отвечали за улов непосредственно перед инспектором. Это было самое неприятное. На одну треть они волей-неволей становились на сторону рыбаков, а на остальные две трети были приказчиками инспектора.

— Конечно, здесь нелегко. Тут не приходится работать минута в минуту, как на заводе. Мы ведь имеем дело с живыми существами. Крабы — не люди, они не являются по часам, когда это удобно для нас. Ничего не поделаешь! — говорили они рыбакам.

Это были настоящие граммофонные пластинки, напетые инспектором.

Был такой случай. Перед сном в «нужнике» зашел разговор о разных вещах. И вот один из сендо вздумал было поважничать. Собственно, поважничал он не слишком, но простых рыбаков это взорвало. К тому же рыбак, с которым говорил сендо, был навеселе.

— Это еще что такое! — заорал он. — Ты чего тут? — Ты лучше не заносись. Выйдем на лов, так впятером сбросить тебя в море — раз плюнуть. Вот тебе и весь сказ! Здесь ведь Камчатка. Кто узнает, как ты тут погиб!..

Он не говорил, а ревел. Никто не произнес ни слова. Разговор оборвался.

Однако такие слова не были просто пустым бахвальством рассерженного человека. Рыбаков, которые до сих пор не знали ничего, кроме повиновения, они неожиданно подтолкнули к решению. На первых порах рыбаки растерялись. Они еще не знали собственной, силы.

«Неужели мы Сможем это сделать? Да, конечно, сможем!»

Когда они, наконец, это поняли, дух протеста проснулся в них с удивительной силой. Условия жесточайшей эксплуатации оказались как нельзя более благоприятной почвой. Теперь им было наплевать на инспектора. Все воспрянули духом. А раз придя в такое настроение, они вдруг ясно, точно при электрическом свете, увидели свое существование таким, как оно есть, — существование червяков.

«Не заносись, мерзавец!» — это выражение быстро пошло в ход. Чуть что, они говорили: «Не заносись, мерзавец!» Они употребляли эти слова в самых разных случаях. Но из рыбаков никто не заносился.

Подобные случаи повторялись все чаще. И каждый раз рыбаки понимали все больше. Постепенно из их среды выделились несколько человек. Собственно говоря, их никто не назначал. Просто, когда возникало какое - нибудь недовольство и необходимо было действовать, мнение этих людей оказывалось общим мнением, и все действовали по их указанию. Это было двое студентов, рыбак-заика, рыбак «Не заносись» и еще кое-кто.

Студент весь вечер лежал на животе и, слюня карандаш, что-то писал. Это был его «план».

Студент очень гордился тем, что такая схема позволяла решить любой вопрос. Указания от группы «А» или группы «В» могли быть переданы в массы с быстротой электрической искры. В общем, все было решено. Но привести план в исполнение было не так просто.

«Кто не хочет быть убитым, все к нам!» — этот лозунг был гордостью студента. «Впятером сбросить в море одного сендо — раз плюнуть! Выше головы!»

«Один на один — пропащее дело! Это опасно. Но тех всех, даже с капитаном, наберется не больше десятка. А нас почти четыреста. Если четыреста человек будут действовать заодно, мы выигрываем дело. Четыреста против десяти!»

И под конец опять: «Кто не хочет быть убитым, все к нам».

Даже бездельники, даже пьяницы понимали, что их поставили в такие условия, которые их доведут до смерти. Все помнили, как их товарища убило у них на глазах. К тому же саботаж, затеянный в припадке отчаяния, сверх ожидания имел успех; к словам студента и рабочего-заики стали прислушиваться.

Во время бури, которая разыгралась неделю назад, у моторной лодки сломался винт, и начальник чернорабочих вместе с несколькими рыбаками отправился на берег для ремонта. Когда они вернулись, оказалось, что молодой рыбак потихоньку привез множество брошюр и листовок, напечатанных по-японски. «Там все японцу это читают», — заявил он. В брошюрах и листовках говорилось о заработной плате, о продолжительности рабочего дня, о громадных прибылях Компаний, о забастовках и так далее. Это было интересно всем, и рыбаки читали их и обсуждали друг с другом.

Некоторые, однако, возмущались и не верили, чтобы японцы были способны на такие страшные вещи. Другие приходили с листовками к студенту:

— Я думаю, это правда.

— Конечно, правда! Может, только чуть преувеличено.

— Однако, если мы не будем делать так, Асагава не исправится. Нам еще хуже от него придется. Дело ясное.

Рыбаки говорили: «Ерунда!», но в то же время «красное движение» вызывало у них интерес.

При густом тумане, как и во время бури, на пароходе непрерывно гудела сирена, сзывающая кавасаки. Протяжный гудок, похожий на мычание быка, звучал в густом, как вода, тумане в течение нескольких часов. И все же случалось, что кавасаки не сразу могли вернуться. Были, однако, и такие, которые под видом потери ориентировки заходили на Камчатку. Это проделывалось не раз. С тех пор как краболов вошел в русские воды, добраться до берега было нетрудно, если заранее наметить курс. Многие из рыбаков интересовались «красной пропагандой».

Компания всегда тщательно следила за подбором и наймом рабочих. Просила деревенских старшин и полицейских начальников тех мест, где производилась вербовка, указывать «примерных». Отбирала рабочих, которые не имели никакого отношения к рабочим союзам, которых можно было всецело держать в руках, чтобы все складывалось вполне благоприятно для хозяев. Но работа на краболове как раз способствовала тому, что рабочие объединялись, организовывались. Как ни предусмотрительны были капиталисты, этого они предотвратить не могли. По иронии судьбы выходило, что они нарочно собирали еще не организованных рабочих и учили их объединяться.