Красавица и чудовище

ГЛАВА ПЯТАЯ

Потрясенный и смятенный хаосом, воцарившимся в комнате Отца, Мышь скрылся в своей Мышиной Норе, чтобы обрести покой за своими обычными делами. Сейчас он был поглощен работой над одним устройством — акустическим эхолокатором, с помощью которого он и нашел тот затонувший корабль. Поэтому Мышь еще повозился с ним, разобрал его и стал размышлять, не соорудить ли из его частей что-нибудь другое — например, беспроволочный приемопередатчик или устройство для отпугивания летучих мышей. Когда он нашел сокровища и поделился этим секретом с друзьями, он смотрел на это как на игру. Почему же все так нехорошо обернулось?

Но вскоре привычная обстановка тихой лаборатории успокоила его. Время от времени он бросал взгляд на сундук с сокровищами, который оставили в его комнате Винслоу и другие. Золото таинственно поблескивало в свете множества свечей, освещавших комнату. Артур зачарованно уставился на большой сундук, по своему обыкновению впав в транс при виде сияющего металла и сверкающих камней… Да, это по-настоящему красиво, подумал Мышь с чувством саднящей боли. Это самое красивое из того, что ему когда-либо приходилось видеть. И из-за всего этого начались те крики и ссора и Кьюллен — его друг Кьюллен противопоставил себя всем…

Он только обрадовался, когда позвякивание колокольчика, приведенного в действие потайной проволокой, предупредило его, что кто-то спускается из главного туннеля в Мышиную Нору, и пришел в совершенный восторг, когда увидел Кьюллена.

— Кьюллен! — Он отложил в сторону паяльник и вскочил с табурета, когда высокий человек быстро вошел в комнату. — Тебя все ищут…

— Давай-ка погуляй, — неприязненно произнес Кьюллен, подходя к сундуку и отодвигая от него зачарованного Артура. Он был одет, заметил Мышь, для похода Наверх, в куртку, кепку и шарф, а его небритое лицо хранило мрачное выражение. Опустившись на колени перед грудой сокровищ, он достал из карманов длинной куртки два грубо сшитых кожаных мешка и начал набивать их драгоценностями. — Значит, говоришь, все меня ищут, да? Готов держать пари, что они делают это…

Он работал быстро, хватая без разбора все, до чего могли только дотянуться его руки, и, засыпав последнюю пригоршню дублонов в один из мешков и завязав его, он зажал его под мышкой и стал укладывать в другой подсвечники, чаши и цепочки.

— Не твое, — запротестовал Мышь, — Отец сказал…

— Меня не интересует, что сказал Отец. Делай что хочешь со своей третью. А я беру мою.

Мышь вскочил на ноги, встревоженный и ошеломленный такими изменениями, происшедшими с его другом. Хотя он и помнил шумный спор и всеобщую сумятицу в комнате Отца, он по-прежнему не хотел верить, что Кьюллен на самом деле думает так, как он говорил Отцу, Винсенту, Мэри. Во всем этом не было никакого смысла.

— Красть… — начал было он, касаясь рукава куртки Кьюллена.

— Не красть… брать. Ты помнишь? — воспроизвел Кьюллен Мышу его же слова, и Мышь заколебался, чувствуя, что довод этот неверный, но не абсолютно уверенный, почему.

— Не стоит, Кьюллен…

Кьюллен приостановил свою работу и повернул к нему лицо с лихорадочно возбужденными глазами маньяка.

— Сейчас я покажу тебе, что это стоит. — Он достал из кармана конверт и, раскрыв его, показал Мышу содержимое, не выпуская, однако, конверта из рук.

Там была только толстая стопка стодолларовых банкнот.

— Десять тысяч долларов, — произнес Кьюллен, и в его голосе прозвучала необычная нотка, которая так тревожила Мыша. — И это только за полдюжины побрякушек. — Он отдернул конверт, когда Мышь, любопытствуя, попытался коснуться его.

Мышь помотал головой, ничего не понимая.

— Просто бумага, — сказал он. — И это вовсе не так красиво, как те вещи, которые ты взял.

Раздраженный, что это не произвело эффекта, Кьюллен отвернулся и продолжил набивать свой мешок. Хотя первый, уже полный мешок оттягивал ему руки, а острые края дарохранительниц и чаш врезались ему в тело, он не захотел поставить его на пол рядом с собой, но продолжал прижимать его локтем к боку.

— Прекрати, Кьюллен, — настаивал Мышь, начиная сердиться. — Это мои штуки! Оставь их в покое!

Кьюллен затянул бечевкой горловину мешка, завязал ее странным узлом и выпрямился. Ему было трудно управляться сразу с двумя мешками, под тяжестью золота они вырывались из его рук. Даже при свете свечей на его лице была заметна испарина, а его глаза горели лихорадочным блеском.

Обиженный и злой, Мышь шагнул к нему навстречу. Он сознавал, что, может быть, и кривил слегка душой, оправдываясь, когда Отец распекал его за «приборку» стройплощадок Верхнего мира, но он совершенно точно знал: у друзей нельзя ничего «брать», особенно если друг просит не делать этого. Но самое плохое было то, как Кьюллен смотрел на него, как Кьюллен разговаривал с ним, словно они никогда не были друзьями, более того, словно они были абсолютно чужими людьми.

— Прочь с дороги, Мышь.

— Нет, — сказал Мышь, — это мое. Не бери. Не разрешаю.

Кьюллен перехватил тяжеловесные мешки в одну руку — его тело изогнулось под их тяжестью и достал из кармана нож для резьбы по дереву. Это был его билет на выход отсюда, его билет в новую жизнь, и ничто не могло остановить его.

— Я предупреждал тебя, парень… Я предупреждал тебя…

Мышь смотрел на него, чересчур ошеломленный, чтобы испытывать страх:

— Ты шутишь, верно? Ты же не ударишь меня. Только не ты.

— Черта с два не ударю, — прошипел Кьюллен сквозь стиснутые зубы и, обходя Мыша, стал продвигаться к двери.

— Кьюллен, перестань! — Мышь схватил его за руку, и мешок с сокровищами, зажатый под мышкой, тяжело упал на пол, через открывшуюся его горловину на потертую пестроту персидского ковра, закрывавшего пол, посыпались монеты, перстни, браслеты. Разозленный, Кьюллен попытался вырваться из хватки Мыша, но тот не отпускал его. Тогда с неописуемым ревом ярости Кьюллен вонзил короткое лезвие ножа в тело Мыша.

Мышь согнулся вдвое, зажав руками рану и хватая ртом воздух. Его голубые глаза расширились от удивления, от неверия в такое предательство, он потрясенно смотрел на Кьюллена, как бы спрашивая того: «Почему?» Потом колени его медленно подогнулись, и с легким всхлипом он скрючился лицом вниз на полу, посреди разбросанных сокровищ.

Несколько мгновений Кьюллен стоял, глядя на него, пораженный ужасом. Его рука, клинок, рукоять ножа, пальцы рук были покрыты кровью Мыша, и он взглянул на них, не веря, что они могли сделать это. Разумеется, это сделал не он. Конечно, он просто не мог сделать такую вещь…

Но оружие было зажато в его руке. Инстинктивно он отбросил его и, схватив оставшийся мешок, выбежал из комнаты, оставив на затоптанном красном ковре тело Мыша, лежащего возле разбросанного золота.

Именно здесь Винсент и нашел его спустя примерно час. Сурок Артур неистово верещал, сидя прямо у его лица, перепуганный запахом крови, и забился в темный угол за сундук с сокровищами, когда Винсент вошел в комнату. Винсент быстро встал на колени рядом с Мышом, осторожно перевернул его и своими чуткими пальцами пощупал пульс на его шее. Затем он приподнял его туловище, поддерживая его своими сильными руками.

Веки Мыша затрепетали и открылись.

— Винсент… — прошептал он.

— Помолчи, — мягко ответил Винсент, — тебе надо беречь силы…

Кровотечения изо рта нет, подумал он, автоматически припоминая медицинские знания, которые ему дал Отец, большая кровопотеря — кровь пропитала ковер большим темным пятном, — но признаков проникающего ранения нет. Руки Мыша холодны от шока, губы посинели… Отец должен будет оперировать его, если Мыша удастся перенести…

— Кьюллен, — произнес Мышь, задыхаясь, его дыхание прерывалось от боли, — взял металл… из-за бумаги, Винсент. Только из-за бумаги.

— Он сказал тебе, куда собирается отправиться? — быстро спросил Винсент, думая о том, что рассказала ему Катрин, и прикидывая, возможно ли каким-то образом опередить его и не позволить золоту появиться наверху.

Но глаза Мыша снова закрылись, его тело содрогалось от приступов боли. Он только успел прошептать:

— Мой друг…

Пальцы Кьюллена нащупали скрытый механизм, который приводил в действие стальную дверь, ведущую наружу, — когда она открылась, ему еще пришлось повоевать немного со второй дверью из стальных прутьев. У него за спиной, воткнутый в грубый настенный держатель старого водовода, горел факел, напоминая, что отсюда начинается Нижний мир, покидаемый им, — отсюда ему придется двигаться в потемках. Мешок с золотом, зажатый в руке, был тяжел, как свинец, все мускулы его горели от утомительного пути вверх по грубым лестницам, по ржавым ступеням… бесконечными милями мрака, отдающегося эхом забытых туннелей и переходов.

Дверь за его спиной закрылась. Он вспомнил, как помогал Мышу устанавливать противовесы и регулировать их…

В свете уличной лампы, пробивающемся через решетку водостока неподалеку, он взглянул на свою руку. Сейчас на нем были вязаные перчатки. Пальцы, выглядывающие из них, покрыты пятнами…

Он вытер руку о свою накидку. Делай, что ты должен делать, сказал он сам себе, чтобы начать жить новой жизнью. Я предупреждал его…

Мечта о жизни Наверху, о всех тех вещах, которые можно купить на золото, звала его. Согнувшись под тяжестью золота, он стал пробираться к выходу из туннеля, ступая ногами в лужи застоявшейся воды, по направлению к ближайшему скоб-трапу, который должен был вывести его наверх.

Магазин Эдмонтона стоял неосвещенным, хотя дверь черного хода и не была заперта. Открыв ее, в неверном желтоватом свете уличного фонаря на Парк-стрит, пробивавшемся сквозь окна, Кьюллен заметил установленную на двери, но не включенную сигнализационную систему. Он осторожно переступил через порог магазина, оглядел темные силуэты доспехов и орудий, словно поджидающих его чудовищ, скупо освещенные единственной лампой, стоящей на широком дубовом прилавке.

— Эй! — негромко произнес он, опуская тяжелый мешок рядом с лампой. И, увидев полоску света, пробивающуюся под дверью в комнату Эдмонтона, тут же заметил тени от пересекающих ее ног и услышал голос, произносящий:

— Мистер Кьюллен?

Кьюллен резко повернулся к открывающейся двери, свет, ударивший оттуда, обрисовал силуэт мужчины, но все, что он мог увидеть, были коричневый кожаный пиджак и шапка выгоревших на солнце волос.

— А где Эдмонтон?

— Занят.

Мужчина подошел ближе. Лет под сорок, с покрытым морщинами симпатичным лицом и шальным взглядом серо-стальных глаз, большинство женщин назвали бы его романтичным — во всяком случае, Бетти бы назвала. Но Бетти и добавила бы к этому, что, хотя ей и было приятно целый день смотреть на него, она не подпустила бы его к себе на десять метров… «Это человек не нашего круга».

— Он сказал, что будет здесь, — сказал Кьюллен, встревожившись, когда с небрежностью владельца мужчина открыл мешок, достал оттуда браслет и поднес его к свету. — Я вас не знаю.

— Смотрите на вещи проще, мистер Кьюллен. — При всей его спокойной расслабленности под улыбкой проглядывали холодность и жестокость. — Я человек, у которого есть деньги. Что вам еще надо знать?

И, произнося все это, он брал из мешка один предмет за другим и рассматривал их — перстень, тиару, кулон из гранатов и бриллиантов размером с кисть руки Кьюллена. В его глазах, освещенных яркой полоской света из двери у себя за спиной, Кьюллен мог видеть не просто алчность, но понимание вещей и быстрые подсчеты, сколько та или иная вещь могут стоить на свободном рынке.

— Занятно…

Кьюллен громко сглотнул и непроизвольно вытер руку о свою длинную накидку, хотя крови на ней уже не было — он проверил это несколько раз по пути сюда.

— Все, что я хочу, — это пятьдесят тысяч. Это стоит намного больше.

— Это все, что у вас есть?

Представив себе груду золота, оставшегося в комнате Мыша, Кьюллен заколебался, на мгновение пожалев, что он не взял больше… не взял всего. Да и что они будут делать со всем этим в Туннелях?

Потом он вспомнил Мыша, лежащего среди рассыпанных монет, и стыд, ужас и жгучее раскаяние охватили его. Как он мог сделать такое с Мышом, именно с ним?.. Его собственные слова: «Все, что я хочу, — это получить свою долю» — огнем обожгли его душу, и он пробормотал:

— Да.

Но эти серо-стальные глаза заметили его неуверенность.

— Значит, есть еще. — И это был отнюдь не вопрос.

— Это моя доля, — упрямо сказал Кьюллен, — это все, что принадлежит мне — моя доля. — Он снова вытер руку. — Я только хотел получить мою долю, — продолжал он громче, пытаясь убедить самого себя — и убедить еще и Мыша. Речь его стала быстрой и твердой. — Они пытались ограбить меня, пытались взять то, что принадлежит мне… А это было мое…

Голос мужчины стал ласковым:

— Мир дошел до пределов падения, не правда ли? Совершенно никому нельзя доверять. — И непринужденным жестом, словно беря вилку, он достал откуда-то пистолет.

Должно быть, у него под коричневым кожаным жакетом скрывалась наплечная кобура — глядя прямо в отверстие глушителя, с красной точкой от лазерного прицела у себя на переносице, Кьюллен не мог себе представить, откуда он его достал.

Рот его мгновенно пересох:

— Пожалуйста… не надо так делать. Дайте только мне деньги, и вы никогда обо мне не услышите.

— Я никогда не плачу деньги просто так. — Его улыбка была теперь совершенно холодной. Он уложил тиару, перстень и браслет обратно в мешок, завязал его горло и бросил через стол Кьюллену, пошатнувшемуся под его тяжестью. — Держите. Поведете туда, где лежит остальное.

Ошеломленный Кьюллен попытался отрицательно покачать головой, но не мог. Испуганный, недоумевающий, он в то же время чувствовал себя как человек, которого после хорошей выпивки привели в себя, плеснув в лицо ведро холодной воды, и в его памяти всплыло абсолютно все, сделанное им. Все его существо противилось тому, чтобы вести этого человека Вниз, чтобы спустить с привязи это деловитое насилие на своих друзей, на людей, которые заботились о нем, когда он в этом нуждался, кто всегда был рядом с ним… Отец, Винсент, Мышь, Мэри…

Но до мозга своих костей он знал, что этот человек может убить его без угрызений совести и без малейшего колебания. Страх смерти — память об ужасе, застывшем во взоре Мыша, — заледенил его кровь.

Чувствуя у себя на затылке карминно-красную точку лазерного прицела, он двинулся через дверь черного хода. В темноту аллеи, слегка согнувшись под тяжестью золота.

— Если Кьюллен когда-нибудь покажется здесь, Внизу, — ласково произнес Винслоу, — я его убью.

Подняв опущенную на руки голову, Винсент взглянул поверх дубового стола Отца на кузнеца, освещенного несколькими свечами, стоящими в древних бронзовых подсвечниках. За спиной Винслоу часть галереи была отделена от остального помещения полотнищами и освещена изнутри резким электрическим светом, на полотне были видны четкие тени работавших там Отца и Мэри. Мышь несколько месяцев тому назад сделал электрическую подводку к этой секции галереи, чтобы Отец мог работать со своими планами Нижнего мира при ярком освещении. И хотя старик избегал делать это, опасаясь, что электрическую компанию насторожат постоянные утечки электроэнергии, помещение все же время от времени служило для экстренных операций.

Винсент подумал, что мысль о спасении своей жизни даже не пришла Мышу в голову. В шестнадцать лет невозможно представить себе собственную смерть.

Его взгляд, спокойный и печальный, снова остановился на Винслоу.

— И чего ты этим достигнешь?

Голос Винслоу был безжалостен:

— Так мне будет легче.

Винсент вздохнул:

— Нет. Довольно кровопролития. — И, если Катрин была права насчет этого Торпа, человека, пытавшегося купить ее ожерелье и, вполне вероятно, следящего за появлением в городе других предметов из того же клада, кровопролитие могло повториться.

Он еще не рассказал Отцу о том, что она ему сообщила. На это просто не было времени. Когда он принес Мыша в комнату Отца, его другу было уже плохо, несмотря на квалифицированную первую помощь, оказанную Винсентом: путь сюда от Мышиной Норы был неблизок. Сейчас же, хотя часть его существа все еще порывалась пуститься в погоню за Кьюлленом, он понимал, что это бесполезно — по количеству крови, потерянной Мышом, и по тому, что она уже успела свернуться, было ясно: он ушел задолго до прихода Винсента. И кроме того, он совершенно не хотел покинуть комнату Отца, не узнав, останется ли жить его друг.

— Я не понимаю, — Джеми, сидящая рядом с Винсентом, — одна из полудюжины друзей Мыша, собравшихся в комнате Отца в ожидании исхода операции, — подняла на него глаза, полные слез, и произнесла сдавленным и потрясенным голосом: — Они были друзьями. Как он мог сделать такое?

— Он был болен, — мягко ответил Винсент, — он был не в состоянии слышать или замечать нас. Рядом с ним не было никого… он остался сам с собой. Это… болезнь, занесенная Сверху. Она зовется алчностью.

Киппер, сидящий на ступенях винтовой железной лестницы, резко поднял голову; все последовали его примеру, когда отодвинулись занавеси, отделявшие нишу от остальной части комнаты. Оттуда вышел Отец, снимая с лица самодельную хирургическую маску. Одетый в халат хирурга вместо своей всегдашней накидки, он резко контрастировал со светом свечей, коллекцией древних бронзовых подсвечников и покрытых плесенью книг, окружавших его. До того, как Мэри выключила освещение, Винсент успел при ярком свете рассмотреть, как устало смотрят сквозь стекла очков его глаза и как изборождено морщинами его лицо.

— Он будет жить? — спросил Винслоу.

Отец кивнул и стянул белую шапочку со своих буйных седых волос.

— По счастью, обошлось без серьезных внутренних повреждений. У ножа было короткое лезвие. Мы зашили раны… — Его седые брови поползли вниз, когда он подумал, из-за чего все это произошло, но он только вздохнул. — Парень потерял довольно много крови, но он молод и силен… С ним все будет в порядке.

Винслоу облегченно выругался от всей души и на радостях обнял Джеми. Напряжение, царившее в комнате, сразу разрядилось. Бенджамин и Сара, ходившие взад и вперед по прихожей, двое самых язвительных оппонентов при обсуждении судьбы сокровища, обнялись, радуясь еще и тому, что такой исход давал им возможность забыть все то, что они наговорили друг другу… и всем своим друзьям…

А затем Винсент услышал ясный и далекий стук сообщения, переданного по трубе.

Паскаль снова занял свое место в Центре Связи. Все посмотрели друг на друга, потому что все разобрали необычную скорость стука, сообщавшего:

«Опасность вторжения… Кьюллен замечен на Длинной лестнице… с ним человек… пистолет».

И спустя мгновение:

«Направляются к Бездне».