ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Я не мешаю тебе? — осторожно спросил Винсент.

Отец оторвался от калейдоскопа, в который смотрел. Латунная трубка с внутренними призмами и зеркалами, стянутая снаружи стальной и медной проволокой и украшенная полосками различных металлов, была смонтирована на дубовой стойке так, что стоящий перед ней небольшой светильник оживлял своими лучами узоры, образуемые внутри нее осколками цветного стекла.

— Нет, — вздохнул он, отодвигая от себя это удивительное устройство, — нет, я просто… просто…

Винсент на удивление легко и нежно прикоснулся к латунной трубке своими устрашающего вида пальцами.

— Я помню, когда Мышь сделал эту вещь для тебя, — сказал он, слегка наклонив голову. Его радовало, что Отец стал гораздо больше походить на себя прежнего с тех пор, как заботы и ответственность за их маленькую коммуну понемногу излечили ужасную рану его сердца. — Эта трубка дарит нам цвета… все цвета, которых нам так не хватает. Цвета мира над нами.

Отец кивнул головой, улыбнувшись своим воспоминаниям. Все годы, проведенные в Нижнем мире — все годы, которые Винсент его знал, — он редко упоминал о своем желании вернуться в оставленный им мир. Но Мышь мог на удивление тонко чувствовать нюансы выражений и тона голоса и, должно быть, услышал эту тоску, когда Отец рассказывал про места, в которых он бывал, — он понял, что Отец, даже сам не осознавая этого, описывает их в категориях цвета и света, в категориях цветов, совершенно отличных от мягкого сияния свечей, при котором они жили. И он подарил ему эту вещь.

— Я боялся, что он украл его, — вспомнил Отец, поглаживая рукой в перчатке тонкую резьбу на деревянном основании калейдоскопа и еле заметную нитку паяного шва, — но он торжественно поклялся мне, что сделал его сам. Ему было тогда десять лет…

Да, ему было тогда десять лет, вспомнил Винсент. Дикий, неприрученный зверек, почти никогда не говоривший. После того как Винсент нашел его в Туннелях и начал потихоньку приручать, прошел почти год, прежде чем он начал говорить. И то много недель он лишь повторял, как попугай, все то, что произносил Винсент.

— Меня это тогда очень тронуло, — с грустной улыбкой добавил Отец, — а потом я узнал, что он украл кое-какие части. — И он усмехнулся, вспомнив тогдашнего всегда взлохмаченного ребенка с яркими голубыми глазами под шапкой песочного цвета волос, всегда готового убежать, едва кто-нибудь взмахнет рукой…

Его первыми словами, когда он подрос настолько, что мог дотянуться до рукава одежды Винсента, были: «Винсент — друг». Улыбка сбежала с лица Отца.

— Тогда, во время собрания, ты ничего не сказал.

— Мне просто нечего было сказать, — медленно ответил Винсент, устраиваясь в большом кресле с сиденьем из полосок кожи, которое стояло рядом со столом. Рядом с ним, на украшенной резьбой полке, горели свечи в подсвечнике, их колеблющийся свет играл на застежках его куртки, пояса и башмаков, оставляя в густой тени его голубые глаза. — Проблема гораздо глубже.

— Ты не согласен с тем, как мы поступили? — От Отца не укрылось, что Мышь, повернувшись к Винсенту, безнадежно произнес: «Ты тоже нарушал эти дурацкие правила…» Строго говоря, подниматься Наверх не возбранялось — время от времени людям приходилось подниматься Наверх, чтобы пополнить запасы, — но Мышь отлично знал, как глубоко недолюбливал Отец дружбу Винсента с существом, бывшим частью Верхнего мира. И Винсент знал, что у Отца были для этого все основания. Его посещения Верхнего мира становились все более частыми по мере того, как глубже становилось их чувство. Каждое такое посещение увеличивало шансы попасться кому-нибудь на глаза и привлечь внимание к Нижнему миру.

Винсент глубоко вздохнул и покачал головой.

— Это меня беспокоит, — сказал он. — Молчание может быть ужасной штукой.

И тем более для Мыша, подумал Отец. Он припомнил, как поражен был молодой человек тем, что Кьюллен в споре о золоте поднял на него руку, — не сама рана оставила шрам, а сознание того, что ее нанес Кьюллен.

— Но не настолько ужасной, как то, что ему придется пережить, если его схватят там, наверху, — сказал он, думая о своих двух ночах, проведенных в городской тюрьме Нью-Йорка. Они были ужасными даже для него, пожилого человека, когда-то жившего в Верхнем мире и обладавшего достаточным опытом, чтобы сидеть тихо и не попадаться никому на дороге. А уж для юноши типа Мыша… — Нет, — произнес он, отгоняя от себя такие мысли, — мы поступили правильно. Но жить от этого не легче.

Винсент кивнул, хотя мысли по-прежнему беспокоили его. При всей его дерзости, Мышу была присуща обостренная чувствительность, скорее звериная, чем человеческая. Молчание означает для него совсем другое… годы темноты и страха, от которых его спас Винсент, годы одиночества.

— Отец!..

Винсент обернулся на крик Элли, донесшийся из туннеля, прочитав в нем и в дробном звуке ее башмачков едва сдерживаемую панику. Она вбежала в комнату с искаженным от страха личиком, с развевающимися за спиной прядями волос. На ее одежде виднелись пятна жидкой голубоватой грязи, характерной для самых нижних горизонтов, лежащих неподалеку от заполненных зыбучими песками Южных Карманов. С разбегу она почти упала в объятия Отца.

— Пойдемте быстрее! Там Эрик… он упал…

— Где? — Отец вскочил из-за стола, его глаза расширились от ужаса — в некоторых местах мира Туннелей простое падение могло обернуться трагедией.

Она поколебалась одно мгновение, не желая признаваться, но выхода у нее не было.

— Пропасть, — сказала она.

Отец ужаснулся:

— Но вы же знаете, что Пропасть очень опасна! Весь тот район насыщен подземными водами, стенки неустойчивы… там же везде стоят таблички с предупреждениями, и я точно знаю, что Мэри сотни раз говорила вам, чтобы вы держались подальше оттуда.

Элли виновато смотрела, как Отец повернулся, разыскивая свою трость и старенькую медицинскую сумку со всем необходимым.

— Мы играли там в прятки, — потупившись, созналась она, и Винсент почувствовал волну сочувствия к ней. Отец говорил все это всем детям и тысячи раз в течение тридцати лет предупреждал, чтобы они там не играли, но он никогда не обращал внимания на то, что к его словам мало кто прислушивался. Пропасть с ее множеством пустынных гулких пещер, мириадами запутанных переходов и укромных местечек была словно создана для игры в прятки. Он вспомнил времена, когда он сам вместе с Дейвином играл там, и однажды небольшой кусок скалы, упав, придавил ему ноги — Дейвин шесть с половиной часов терпеливо откапывал его замерзшими кровоточащими руками; откопав, еще и донес Вниз. Став взрослым, Винсент вслед за Отцом не уставал остерегать молодых, но совершенно точно знал, что его слушались так же мало, как и Отца.

Голос Элли дрожал от еле сдерживаемых слез:

— Киппер говорил ему не забираться туда, Киппер говорил ему…

Винсент наклонился к ней.

— Все будет хорошо, Элли, — ласково сказал он, — ты сможешь провести нас к нему?

— Да, и побыстрее, — сказал Отец, беря со стола светильник и передавая его Винсенту, — тот район очень опасен — мы не можем терять время.

Пропасть располагалась намного дальше границ того района, где жило большинство обитателей Туннелей, дальше даже периметра патрулирования. Члены небольшой коммуны Туннелей предпочитали селиться поближе друг к другу в запутанных коридорах старых теплотрасс, туннелей метрополитена и ливневой канализации, там, где крепкие двери и запоры хранили их от непрошеного вторжения сверху. В этом привычном районе молодые люди коммуны по очереди несли патрульную службу, осматривая двери и заменяя факелы и светильники, постоянно горевшие на перекрестках туннелей, — они горели даже за пределами этого района на тех путях, которые обычно использовали спускавшиеся вниз время от времени Помощники.

Но туннели, по которым можно было добраться до Пропасти, вели вниз. Они спускались ниже уровня поездов метрополитена, проходили сквозь разломы и трещины в гранитном основании острова Манхэттен и опускались туда, где уже почти не было сводчатых стен, сделанных человеческими руками, и где постоянное постукивание становилось еле слышным в плотной тьме. Но даже в этих самых глубоких частях Нижнего мира время от времени поблескивал огонек факела, потому что Винсент четко знал, что Отец и его люди были не единственными обитателями мира Туннелей, и предпочитал держать освещение даже в наиболее пустынных его районах. Однако Элли вела их еще глубже, туда, где трепетный огонь их светильников едва-едва рассеивал сгустившийся мрак и мягко поблескивал на диком камне стен.

Путь к Пропасти лежал вдоль разрушающихся туннелей, промытых древними реками в сером граните, то сужающихся, то расширяющихся, иногда так понижавшихся, что Винсенту, при его росте, приходилось сгибаться чуть ли не вдвое, порой повышавшихся так, что потолок исчезал во мраке над головой. То и дело они проходили мимо боковых пещер, в которых журчали и играли источники, напоминая о том, что подземные воды, пробившие эти туннели, все еще живы. Гораздо отчетливее, чем отдаленный гром поездов метро, были слышны завывания странных ветров этого подземного мира, до жути похожие на человеческие, словно стоны душ тех, кто когда-то сбился с пути по дороге в ад.

Наконец им стали встречаться развешанные Отцом предупреждения — старые, написанные краской на каменных стенах и периодически подновляемые по мере того, как сочащаяся вода постепенно смывала их: «ПРОХОДА НЕТ — ОПАСНО». Над каждым таким предупреждением горел факел. Винсент во время своих патрульных обходов самых глубоких туннелей обязательно проверял и заменял их. Немного дальше этих предупреждений и начиналась сама Пропасть.

— Сюда, — прошептала Элли, свертывая в узкий боковой туннель, вход в него был помечен мелом, который всегда носили с собой все дети. Отец только что-то пробурчал, повертываясь боком, чтобы протиснуть свое громоздкое тело сквозь тесный проход. От долгой ходьбы его больная нога очень устала, он двигался медленнее и не так проворно, как обычно. Винсент, высоко подняв светильник, осторожно пробирался вдоль уходящей вниз трещины в скале. Он всегда боялся, что дети найдут этот вход в Пропасть, — вообще-то в нее вели около полудюжины входов, которые все знали, и два или три гораздо менее известных, но в эту часть Пропасти он знал один только этот вход.

Эта мысль непонятно почему доставила ему удовольствие. Пока Винсент размышлял над этим, узкий проход закончился тупиком у глухой стены, лишь невысоко от пола зияло отверстие, давным-давно пробитое подземным потоком.

— Туда, — сказала Элли и исчезла, в отверстии, словно заяц в норе. Отец в деланном возмущении закатил глаза, а через секунду в отверстии снова появилась головка Элли, — Здесь надо чуть-чуть проползти… — произнесла она с ребяческим нетерпением и снова исчезла.

— Чуть-чуть проползти… — пробормотал Отец, передавая Винсенту свою трость и сумку и с трудом опускаясь на колени. Помогая Отцу протиснуться сквозь отверстие, Винсент бросил взгляд через плечо на трещину в стене. В этом месте он всегда чувствовал беспокойство, его инстинкт всегда предупреждал его, даже когда он приходил ребенком играть сюда, что здесь очень опасно. Скала, как он знал теперь, изучив доклады о геологическом строении острова, была в значительной мере разрушена и крошилась. Да еще прошлогоднее наводнение сильно размыло именно этот участок стен, здорово их ослабив. Тем не менее, когда Отец протиснулся сквозь отверстие, он взял сумку под мышку и последовал за ним.

Как Винсент и подозревал, дети играли в большой пещере, которую прозвали темницей за то, что ее высокие стены были пронизаны сетью мельчайших туннелей, очень похожих на капилляры, словно созданных для игры в прятки. Он сам и Дейвин, да и другие их одногодки — Митч, Алиса, Кэнди — в свое время, начитавшись киплинговской «Книги джунглей», устраивали здесь целые игрища, взбираясь наверх по неровностям вздымающихся стен и бросаясь вниз, подобно черной пантере Багире (или защищая джунгли против полчищ Раджа); в другие времена они играли в лорда Рокстона, побеждающего орду человекообразных обезьян Затерянного мира, или в Джона Картера, сражающегося за свою жизнь с тарками и вархунами на Марсе.

Было очень просто предположить, что делали здесь Эрик и другие ребятишки. На темном фоне стен бледной полосой выделялся острый выступ скалы, выдающийся из нее футов на двадцать весь пол под ним был усеян обломками. Среди них, неподалеку от громадной скальной колонны, чья тень совершенно скрывала пожелавшего здесь спрятаться человека, сидел Киппер, держа на коленях голову Эрика. Киппер дрожал от холода, потому что он снял свою теплую курточку и прикрыл ею ноги Эрика. Сам же Эрик, с взлохмаченной белокурой шевелюрой, казавшийся меньше своих восьми лет, с тонким лицом, украшенным очками, казался еще тщедушнее, изо всех сил стараясь не показать, что ему больно. Рукав его заштопанного зеленого свитера промок насквозь, потому что, упав, он попал в одну из лужиц воды, застоявшихся на полу Темницы. Таких лужиц было гораздо больше, чем это запомнилось Винсенту по дням детства, — тогда центр пещеры был совершенно сухой, а теперь его усеивали лужицы воды футов восьми в диаметре, поблескивая в лучах светильников, словно сделанные из полированного свинца. Журчание воды, стекающей по стенам, и капель со сводов сливались для его обостренного слуха в непрерывную мелодию. Сталагмиты вздымались вверх, как водяные колонны, а свисающие со свода сталактиты, словно белые зубы акулы, отливали влажным блеском и были покрыты мхом и лишайниками, воздух был насыщен сыростью. Киппер, не забывший наставлений Отца, как оказывать первую помощь, снял свою куртку, чтобы Эрик не простыл.

— Все будет хорошо, Эрик, — ласково сказал Отец, становясь на колени рядом с обоими ребятами, освещенными колеблющимся пламенем светильника. Винсент опустил его, пока Отец снимал ботинок с ноги Эрика и легонько ощупывал кости. — Что здесь произошло?

— Треснула скала, — прошептал Эрик голосом, напряженным от боли и страха.

— Эти скалы вовсе не так несокрушимы, как кажутся, Эрик, — мягко произнес Винсент, его голос гулко отдался в сводчатом потолке над их головами. — Ты видишь, как влажны стены? Те же самые воды, которые когда-то вырыли Пропасть, разрушают теперь эти скалы…

— Именно поэтому я и не разрешал вам спускаться сюда, — с горечью в голосе прибавил Отец. Заглянув через его плечо, Винсент увидел, что нога Эрика сильно распухла, но сохраняет естественный цвет. В случае перелома, он помнил, она бы совершенно посинела.

— Тебе повезло, парень, — прибавил Отец, на этот раз помягче глядя на лицо Эрика в луче светильника, блестящее от испарины, несмотря на холод, — у тебя тяжелый вывих, но перелома нет. Винсент…

Винсент протянул ему сумку. Старик открыл ее, вынул оттуда рулон толстого эластичного бинта и, пока Винсент освещал ему светильником рабочую зону, опытной рукой наложил крест-накрест повязку на сустав. Пока Отец работал, Винсент своим слухом уловил где-то за стенами шум — не то плеск воды, не то падение камней в воду, воистину, беспокойно подумал он, здесь стало куда менее спокойно, чем пятнадцать лет тому назад… Хотя даже и тогда это была отнюдь не Гибралтарская скала…

— А теперь, — сказал Отец, закрепляя повязку, — Киппер, Элли, помогите ему — осторожно, старайтесь, чтобы он не опирался на эту ногу, так, правильно…

Внезапно пол под ними дрогнул. В бледном свете светильника Винсент увидел, что стены дрогнули, и с них осыпалась вниз масса щебня и пыли, а после второго толчка в окружавшей их тьме раздался холодящий сердце звук трескающейся скалы.

— Черт побери это место! — воскликнул Отец, неуклюже поднимаясь на ноги без помощи трости, упавшей на пол. — Здесь слишком опасно…

Следующий толчок обрушил из темноты над их головами еще большую массу каменистого щебня, и Винсент понял, что это не просто небольшая подвижка грунта, а начало обвала. Отец крикнул:

— Сматывайтесь! Быстрее давайте, дети! — всем трем подросткам, стоявшим, как завороженные, с лицами, бледными от ужаса и испуга, в тени большой каменной колонны. Придя в себя, Киппер увлек за собой остальных к узкому лазу, а в это время вся пещера конвульсивно содрогалась. Воздух в пещере неожиданно наполнился каменистой пылью, и Винсент с ужасом увидел, что массивная каменная колонна, которую он считал опорой всего свода, стала крениться вниз. Со скрежетом лопнул камень ее основания, и каменный дождь обрушился сверху, когда ее верхний конец начал отрываться от свода.

С криком отчаяния Винсент бросил светильник и рванулся вперед, схватив колонну, когда она начала крениться. Следом за ним бросился Отец, оставив трость и сумку на земле, и, добавляя свои силы к громадной мощи Винсента, вместе с ним приостановил падение колонны на детей. Винсент крикнул детям:

— Уходите! — и, чувствуя, что колонна отходит от своего неустойчивого равновесия и начинает обрушивать на него всю свою тяжесть, видя, что Киппер колеблется, не в состоянии оставить их с Отцом, рявкнул на ребят во всю мощь голоса, обнажив клыки, боясь, что они не успеют пролезть сквозь узкое отверстие, пока колонна, да и весь свод не обрушились на них.

Ужаснувшись еще больше, подростки исчезли в отверстии, протащив за собой Эрика.

— Иди, Отец… — прохрипел Винсент, отчаянно борясь с придавливающим его весом колонны. Новые порции щебня и камней сыпались на них, вся пещера была заполнена срывающимися камнями, каменная пыль забивала легкие и наваливалась на пламя светильника, предвещая, что худшее еще впереди.

Он не знал, услышал его Отец или нет. Он только почувствовал, что колонна вывернулась из его рук, услышал чудовищный удар об пол в темноте у себя за спиной и понял, что это обрушился весь источенный водой свод Пропасти. Он крикнул:

— Отец! — и в этот момент над их головами оторвался большой кусок скалы, вызвав еще один камнепад более мелких глыб, потом что-то ударило его по голове, и темнота заполнила всю пещеру, как замурованную гробницу.

Загрузка...