Красная Волчица

24 ноября, вторник

Томас положил на стол вечерние газеты, снял пальто, повесил его на плечики и шагнул к двери. Вешая пальто на привинченный к ней крючок, он оглянулся. С первой страницы «Квельспрессен» на него смотрело серьезное лицо Анники. Это был посвященный ей номер — как было после ночи в туннеле, но теперь Анника выглядела старше и взгляд был печальнее.

«Корреспондент „Квельспрессен“ РАЗОБЛАЧИЛА БАНДУ ТЕРРОРИСТОВ», — кричал заголовок первой полосы. С сильно бьющимся сердцем Томас вернулся к столу и провел пальцами по лицу Анники.

Его жена, мать его детей — она единственная на всем свете, и не только для него.

Он развернул газету. Статьи о том, как журналистское расследование Анники привело к раскрытию группы норботтенских террористов, занимали почти весь номер.

Над текстом шестой и седьмой страниц с новостными колонками красовалась фотография ночного пейзажа, сделанная с воздуха над Боттенвикеном. На фотографии был виден человек, бегущий по льду в круге яркого света. Подпись гласила: «Ночная охота за террористом у моря — серийного убийцу выследили с вертолета с помощью прибора ночного видения».

В длинной статье говорилось о том, как один человек из Лулео убил по меньшей мере четырех человек в течение последних двух недель. Журналистка Анника Бенгтзон подняла тревогу у Западной проходной ССАБ, полиция оцепила район Лёвскатан, но преступнику удалось бежать по льду Боттенвикена. По счастью, полиция была оснащена вертолетом с прибором ночного видения, с помощью которого несколько дней тому назад был найден пропавший трехлетний ребенок. Томас нервно пробежал глазами текст и принялся листать газету.

Потом следовал пространный рассказ о том, как Анника оказалась запертой в заброшенной компрессорной станции возле металлургического завода вместе с частью террористов из группы «Дикие Звери». Говорилось в статье также и о том, как ей до этого удалось предупредить полицию о намечавшейся сходке, о том, как она спасла жизнь инвалиду Юнгве Густафссону, согревая его теплом собственного тела.

Прочитав это предложение, Томас почувствовал укол внизу живота, судорожно сглотнул и, пропуская текст, стал рассматривать фотографии.

Красивый снимок: Анника на работе, в окружении коллег по редакции.

Ниже фотография маленького кирпичного домика в окрестностях Лулео.

Там его жена могла умереть.

Он нервно провел рукой по волосам и ослабил узел галстука.

Аннике удалось уйти от убийцы, перебежав железнодорожную ветку прямо перед составом с рудой, потом она пробежала около километра до завода и подняла тревогу у Западной проходной. Статью написал корреспондент Патрик Нильссон. Он же взял интервью у Анники, в котором она сказала, что отлично себя чувствует и очень рада, что все осталось позади.

Томас перевел дух. Нет, она все же не в своем уме. О чем она, вообще, думала? Как могла она подвергнуть себя такой опасности, имея детей и мужа?

С ней надо поговорить. Дальше так продолжаться не может.

Следующие страницы были посвящены министру культуры Карине Бьёрнлунд и ее рассказу о том, как она оказалась в маоистской группе «Дикие Звери» в конце шестидесятых годов. После того как Карина покинула группу, она сползла на путь насилия, о чем министр очень сожалеет. Карина Бьёрнлунд попыталась в своем рассказе описать дух того времени, стремление к справедливости и свободе. Жаль, что это стремление вышло из-под контроля и стало неуправляемым. Премьер-министр одобрил рассказ Карины Бьёрнлунд и заявил, что она может рассчитывать на его поддержку.

На развороте была напечатана правда о взрыве на военно-воздушной базе Ф-21. Только что пойманный террорист признался, что это он бросил в емкость с остатками горючего армейский капсюль-детонатор, что и привело к взрыву.

Он пробежал глазами по тексту, потом прочел преамбулу и подписи под фотографиями.

Следующий разворот повествовал о профессиональном убийце Рагнвальде, легендарном террористе из ЭТА, которого в течение тридцати лет безуспешно разыскивали полиция и спецслужбы всего мира. Этот человек насмерть замерз в компрессорной, а Анника и остальные могли только беспомощно смотреть, как он умирал.

Здесь же была помещена старая нечеткая фотография молодого темноволосого человека с нежными чертами лица.

Потом снова пошли статьи об Аннике, воспоминания о ее работе и заслугах. Такие же публикации были после событий в туннеле, но теперь та ночь упоминалась как часть прошлых подвигов.

Томас положил ладонь на фотографию Анники и закрыл глаза.

Ему показалось, что от снимка исходит мягкое тепло.

«Ты со мной», — подумал он.

В следующую секунду зазвонил телефон, и Томас, улыбаясь, взял трубку.

— Мне нужно с тобой встретиться, — сказала София Гренборг и расплакалась. — Случилось нечто ужасное. Я сейчас к тебе зайду.

На мгновение он проникся ее паникой, горло сжалось. Перед глазами стояли террористы, профессиональные убийцы, насмерть замерзшие люди.

Потом до него вдруг дошло, что неприятности Софии не имеют ничего общего с ужасами, пережитыми Анникой. Он откашлялся, посмотрел на часы и стал лихорадочно искать повод уклониться от встречи.

— Через четверть часа начнется заседание комиссии, — сказал он и покраснел от собственной лжи.

— Я приду через пять минут.

Он положил трубку и застыл, сидя на стуле. В голове стоял какой-то неясный шум.

В пятницу она радовалась, как птичка, какой-то анкете «Мира областных советов». Она ответила на вопрос о том, что бы она хотела получить на Рождество.

— Я ответила, что тебя, — прошептала она и поцеловала его в ухо.

Теперь он смотрел на первую страницу «Квельспрессен», одной из самых крупных скандинавских газет, на портрет своей серьезной жены, которая разоблачила банду террористов. Она меняла мир, пока он и его коллеги пытались виртуально засунуть его в какие-то административные рамки. Она делала дело, а они пускали дымовую завесу.

Снова зазвонил телефон. Звонили с вахты.

— К тебе посетительница.

Томас встал и посмотрел в окно на заиндевелый и промерзший церковный двор внизу. Он повел плечами, стараясь сбросить груз безрадостных мыслей, липких, неприятных чувств и свинцовой тяжести.

Через секунду в кабинет, споткнувшись о порог, влетела София Гренборг с красными от слез глазами и распухшим носом. Томас поспешил к ней и помог снять пальто.

— Я не понимаю, что происходит, — всхлипнула она и достала из сумочки носовой платок. — Не понимаю, какой бес в них вселился.

Он погладил ее по щеке и попытался улыбнуться:

— Что случилось?

Она опустилась на стул и отняла платок от лица.

— Руководство хочет перевести меня в другой отдел. — Она судорожно вздохнула. — Секретарем в отдел безопасности дорожного движения.

София подняла голову, плечи ее затряслись, она несколько раз растерянно переступила ногами и в отчаянии согнулась пополам.

— София, — сказал он, — милая, любимая…

Она затихла, подняла голову и посмотрела на Томаса. Взгляд ее был исполнен неподдельного отчаяния.

— Как я тянула эту лямку, — сказала она. — Пять лет я вкладывала все мои силы в эту работу. Как же они могли так меня унизить?

— Ты уверена, что это не повышение? — сказал он, сел на стол и положил руку на спину Софии.

— Повышение?! — воскликнула она. — Я готовлю дополнение к важному проекту, и тут вдруг, вне всяких ожиданий, меня прогоняют с места и ссылают в какую-то жалкую контору в Кисте.

Томас погладил женщину по плечам, склонился к ее волосам, вдохнул головокружительный яблочный аромат.

— Чем они мотивируют свое решение?

София снова заплакала. Томас встал и плотно закрыл дверь.

— Милая, — сказал он и, склонившись над ней, нежно откинул ей волосы с лица. — Расскажи, что произошло.

Она собралась с духом и вытерла нос.

— Мы попробуем что-нибудь сделать, — сказал он, — рассказывай.

— Меня вызвали к руководству, — сказала она. — Я обрадовалась, думала, что меня включат в группу по подготовке конгресса или в какую-нибудь комиссию, а вместо этого…

— Но за что? — спросил Томас.

Она горестно покачала головой:

— Они сказали, что ввиду слияния с вами нам предстоит реорганизация, и поэтому меня переводят на другую должность. Томас, я ничего не понимаю. Что происходит?

Он поцеловал ее в лоб, погладил по волосам и посмотрел на часы.

— Милая, понимаешь, — сказал он, — мне пора на совещание, и к тому же у меня нет никаких связей в объединении областных советов…

Слова повисли в воздухе. Широко раскрыв глаза, София снизу вверх посмотрела на Томаса:

— Неужели у тебя нет ниточки, за которую можно дернуть?

Он потрепал ее по щеке:

— Конечно, я в любом случае попытаюсь что-нибудь сделать. Вот увидишь, все так или иначе устроится.

— Ты уверен? — спросила она и встала.

Он пошел за ней, вдыхая яблочный аромат.

— Абсолютно уверен, — ответил Томас, подавая ей пальто.

Она осторожно поцеловала его в губы и повернулась, чтобы он одел ее.

— Не хочешь прийти сегодня вечером? — прошептала она, уткнувшись ему в грудь. — Я могу приготовить что-нибудь итальянское.

Пот выступил у Томаса между лопатками.

— Нет, сегодня я не смогу, — торопливо сказал он. — Сегодня возвращается жена. Ты не читала газету?

— Что? — спросила она, вскинув на Томаса потускневшие глаза. — Какую газету?

Томас отошел к столу, взял с него «Квельспрессен». С первой страницы смотрели невидящие темные глаза Анники.

— «Разоблачила банду террористов», — вслух прочитала София, и на лице ее отразилась смесь изумления и недоверия. — Кем работает твоя жена?

Отвечая, Томас не отрывал глаз от портрета.

— Раньше она заведовала в «Квельспрессен» отделом криминальной хроники, но эта работа отрывала ее от семьи. Теперь она ведет журналистские расследования, копается в злоупотреблениях власти и в политических скандалах. Этими террористами она занималась несколько последних недель.

Он положил газету на стол портретом вверх, и, неожиданно для себя, услышал в своем голосе нотки гордости.

— Она должна была вернуться вчера, но из-за случившегося задержалась и прилетит только сегодня во второй половине дня.

— Да-да, — сказала София. — Я, конечно, понимаю, что сегодня вечером ты сильно занят.

Она ушла, не сказав больше ни слова, а Томас, к большому собственному удивлению, вдруг понял, что не испытывает ничего, кроме облегчения.

Взгляд Анники покоился на проносившемся за окном аэроэкспресса пейзаже. Промерзшие станции, сады за низенькими заборами крестьянских усадеб — все это проносилось мимо, сливаясь в сплошную полосу, и Анника не следила за ними взглядом. Глаза ее были неподвижны, как камни.

Ночь пролетела незаметно. Анника взвешивала и анализировала, структурировала и сводила в систему разные факты и аргументы.

Статья была готова. Она была записана в блокноте, оставалось только ее распечатать.

Это она сделает дома, подумала Анника. Она подразумевала при этом не какое-то определенное место или здание, а нечто совсем другое.

Она закрыла глаза и подытожила выводы.

Первое. Текст должен быть опубликован.

Второе. Квартира на Хантверкаргатан была ее жилищем на протяжении последних десяти лет. Это не означало, однако, что там она у себя дома. Томасу никогда не нравилось жить в центре города, так что для него это будет большим облегчением.

Но речь идет о том, чтобы выиграть, подумала она. Это означает, что она, Анника, должна быть сильнее. У соперницы не должно остаться ни единого шанса. Она никогда не станет альтернативой. В любом случае Томас окажется в проигрыше.

Во внутреннем кармане куртки завибрировал телефон. Анника вытащила его и увидела, что ей звонит К. со своего личного номера.

— Мои поздравления, — сказал вместо приветствия комиссар Государственного комитета по убийствам.

— По поводу? — спросила Анника.

— Я слышал, что вы получили назад свой мобильный телефон.

Она устало улыбнулась:

— Ваши юные коллеги из Лулео старались вовсю. Телефон был в кармане брюк у Ханса Блумберга, когда его поймали на льду. Чем могу быть полезна?

— Я тут обдумываю одно дело, — ответил К. — Речь идет о деньгах.

— О каких деньгах? — удивилась Анника.

— О деньгах Рагнвальда. О мешке с евро.

Анника посмотрела на серо-стальной индустриальный пейзаж, проносившийся за окном со скоростью сто шестьдесят километров в час.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она.

— Как ты их нашла?

Анника закрыла глаза. Поезд сделал поворот, и ее вдавило в кресло.

— Я прогуливалась в свободное от работы время и наткнулась на оброненный кем-то мешок с пачками купюр. Я отнесла деньги в полицию, где их оформили как находку. Что еще вас интересует?

— Это заработок Рагнвальда, — сказал комиссар. — Всю свою сознательную жизнь он получал деньги за убийства, но не тратил ни одного франка на свои удобства. Наверное, поэтому его так и не удалось поймать. Деньги он хранил в банковской ячейке своего друга — врача из Бильбао. Они были взяты из ячейки месяц назад.

Анника снова посмотрела в окно.

— Вот как, — притворно удивилась Анника. — Мне интересно, куда они делись.

— Неужели он их обронил? Прямо в трансформаторной будке?

— Вопрос темный, и никто в мире не знает этого наверняка.

Полицейский озадаченно помолчал.

— Ты знаешь, сколько там было?

— Думаю, миллионов двенадцать.

— Почти четырнадцать. Сто двадцать восемь миллионов крон.

— Ого.

— Пока никто не заявил своих прав на эти деньги. Если их собственник не отыщется в течение шести месяцев, то они достаются нашедшему.

— Но? — спросила Анника.

— Но заключается в том, — сказал полицейский комиссар, — что государственный прокурор подозревает, что эти деньги добыты преступным путем, а в таких случаях деньги конфискуются в казну.

— Закон суров, — сказала Анника.

— Подожди, я еще не договорил. Если вы не будете претендовать на эти деньги, то прокурор выделит вам обычную долю нашедшего клад — десять процентов.

В вагоне и мире наступила необычайная, мертвая тишина. Анника посмотрела, как мимо пронеслись торговый центр и питомник.

— Это не шутка? — спросила она.

— Нет, но вам придется полгодика потерпеть. Потом эти деньги — ваши.

Она быстро прикинула в уме, споткнувшись на нулях.

— Что будет, если объявится претендент?

— Претенденту придется описать предмет претензии, описать место, где были найдены деньги, рассказать, где находится это место, и, естественно, рассказать о том, как эти деньги к нему попали. Вы теряете голову от денег?

— Не особенно, — ответила Анника. — Чувствую неудобство, только когда их нет.

— Это правильно.

— Кстати, — спросила Анника и взяла с соседнего места газету, — кто сказал, что Блумберг взорвал самолет на базе Ф-21?

— Он сам в этом признался, а что? У вас есть другие сведения?

Анника представила себе Торда Аксельссона, всю жизнь мучившегося от бремени страшной тайны.

— Нет-нет, — торопливо ответила она, — мне просто интересно, что и как там на самом деле происходило…

— Гм, — усмехнулся К. и положил трубку.

Анника продолжала неподвижно сидеть, взвешивая на ладони замолчавший телефон.

Двенадцать и восемь десятых миллиона.

Почти тринадцать миллионов крон.

Тринадцать.

Миллионов.

Через полгода.

Кто-нибудь предъявит права на эти деньги? Кто может это сделать? Кто сможет описать, что находилось в мешке, и место его находки?

Рагнвальд и она. Больше некому.

Да и кто осмелится поднять руку и сказать: деньги убийцы мои?

Тринадцать миллионов крон.

Она набрала номер Анны Снапхане.

— Как тебе квартирка на Артиллерийской улице?

Анна сонно вздохнула:

— Который теперь час?

— Уже четверть. Стильная ли квартира?

— Чистая порнуха. Я это поняла еще на лестничной клетке.

— Оставь на нее заявку. Я одолжу тебе четыре миллиона. Я нашла кучу денег.

— Подожди, я сбегаю в туалет…

Анника услышала, как Анна со стуком положила трубку на стол где-то в Лидингё, посмотрела в окно и увидела, что поезд летит уже мимо каменных фасадов центральной части города, запруженных улиц, пропитанных выхлопными газами и охваченных людской суетой.

— Через три минуты наш поезд прибывает на Центральный вокзал Стокгольма, — объявил механический голос.

Анника натянула на плечи свою полярную куртку.

— Так что ты говоришь? — спросила Анна в трубку. — Ты нашла кучу денег?

— Я не собираюсь сообщать об этом на доске объявлений, но в середине лета я получу груду миллионов как долю найденного клада. Можешь взять из них четыре и переехать в Эстермальм.

Она прикусила язык, оглянулась, не услышал ли кто, сколько денег она должна получить.

В трубке раздался шорох.

— По-моему, ты не в своем уме.

Поезд замедлил ход, рельсы разбежались, расходясь к платформам.

— Ладно, — сказала Анника. — Тогда эту квартиру куплю я, а ты будешь у меня ее снимать.

— Слушай, — вспылила Анна, — на это я никогда не пойду.

Анника встала и вскинула сумку на плечо.

— Ты не читала сегодняшних газет?

— Нет, я проснулась от твоего звонка.

— В «Квельспрессен» написано, что Карина Бьёрнлунд не собирается уходить со своего поста и останется министром.

— И что?

— Это неправда, — сказала Анника, едва не упав от толчка, с которым остановился поезд. — Завтра она уйдет в отставку.

— Что-что? Почему?

— Извини, но мне надо бежать…

Она отключилась, соскочила с подножки на платформу и пошла вдоль перрона на выход к Королевскому мосту. Было холодно, но не так, как в Лулео, и Анника нетерпеливо вдохнула порцию бодрящего холода. Сумка била по спине, по сухому перрону можно было идти не боясь поскользнуться.

У нее масса дел — надо написать статью, переслать ее Шюману и вовремя забрать детей. Надо что-нибудь испечь и взять напрокат фильм, который они вместе посмотрят, пока будут ждать папу. Для затравки, пожалуй, хватит немного чипсов и бутылки кока-колы. Обед надо сготовить из первого, второго и третьего, да еще с настоящим соусом бернёз.

Она пересекла Королевский мост и пошла по улице Флеминга. Ангелы в голове молчали. Их пространство заняли реальные мысли, и это было для Анники настоящим отдохновением.

Может быть, ангелы исчезли навсегда.

Или они просто затаились до времени и ждут своего часа.

Самое главное — это иметь такое место, которое можешь назвать домом, подумала она.

Томас сошел с подножки автобуса перед подъездом, поднял голову и окинул взглядом фасад.

Во всех окнах его квартиры горел свет, на подоконнике была видна рождественская звезда, светились все рожки люстры в гостиной. От этого света Томасу стало тепло на душе.

Как хорошо снова оказаться дома.

Он как на крыльях взлетел вверх по лестнице и нажал кнопку звонка, прежде чем открыть дверь ключом, чтобы сразу встретить детей. Из-за двери на площадке уже слышался их радостный крик:

— Папа!

Они бросились к нему на шею, принялись показывать свои рисунки, наперебой рассказывать об экскурсии, о чудесном фильме, который они только что посмотрели, о том, что мама купила чипсы и кока-колу, что Эллен резала салат, а Калле пек закрутки со сливочным кремом на десерт.

Он повесил куртку на вешалку, поставил портфель, ослабил узел галстука и вошел на кухню.

Анника жарила антрекоты. За неимением вытяжки, она приоткрыла окно.

— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она. — Как раз к обеду.

Он подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в шею, прижавшись к ее крепким широким бедрам, обхватил руками за талию.

— Тебе надо быть осторожнее, — прошептал он. — Разве ты не понимаешь, как дорога нам?

Анника обернулась, посмотрела Томасу в глаза и нежно поцеловала.

— Зато у меня есть хорошая новость. Она тебя успокоит, — сказала она. — Садись.

Он сел за накрытый стол, налил себе немного минеральной воды и потянулся за утренней газетой.

— Я нашла один дом, — сказала Анника и поставила сковородку с антрекотами на фигурную подставку. — В Юрсхольме. Новостройка, всего за шесть миллионов девятьсот тысяч.

Он недоуменно посмотрел на жену, на ее раскрасневшиеся щеки.

— Что? — спросил он.

— С видом на море, — продолжала Анника, — так что теперь ты снова сможешь каждый день его видеть. Дом на Винтервиксвеген. Знаешь, где это? Большой зимний сад, дубовый паркет во всех комнатах, открытая планировка между кухней и столовой, мозаика цвета морской волны в обеих ванных комнатах, четыре спальни.

Глаза Анники горели, во взгляде появилось что-то темное и мутное, и Томас вдруг почувствовал страшный холод в спине.

— И как мы заключим договор? — спросил он, взял из корзинки кусок хлеба, откусил и принялся машинально жевать.

— Эллен и Калле, прошу к столу! — крикнула Анника, подойдя к двери, потом подошла к столу и села напротив мужа. — Я нашла кучу денег и получу из них очень приличную долю.

Томас отнял хлеб от губ и воззрился на жену:

— И сколько это будет?

Она, улыбаясь и не мигая, смотрела ему в глаза:

— Семь миллионов.

Он перестал жевать и наморщил лоб:

— Так что ты нашла?

— Мешок с деньгами.

— С деньгами?

Она снова улыбнулась и кивнула.

— Ты не шутишь? — Он положил хлеб на стол. — Это правда?

— Мне надо уйти. После обеда я поеду в редакцию, — сказала она и положила себе вареной картошки. — Вернусь довольно поздно.

— Нет, так не пойдет, — сказал он. — Я буду тебя ждать.

Анника наклонилась вперед и погладила Томаса по волосам и щеке.

— Не надо меня ждать, — сказала она.

— Семь миллионов, — изумленно произнес Томас. — Где же ты их нашла?

В кухню вбежали дети и заспорили, кто сядет ближе к маме.

— Я все расскажу тебе позже, — сказала Анника, многозначительно посмотрев в сторону детей.

— Тогда у нас действительно есть реальная возможность купить квартиру, — сказал он.

Анника встала, чтобы взять соус, а Томаса охватило головокружительное ощущение какой-то иной, непостижимой, реальности. Анника — маленькая зеленая женщина с другой планеты. В ней нет ничего мягкого, податливого или уступчивого. Это она его жесткая сердцевина, его надежная опора. Ее почти невозможно сломить, она — как праматерь, но если она исчезнет, то вместе с ней исчезнет целый мир.

Мысль ударила его как током.

Такой, как Анника, нет больше нигде в мире.

Это прозрение сжало горло, и Томас ощутил странное томление, которое, наверное, и есть счастье.

Анника сидела перед кабинетом Андерса Шюмана, всем телом ощущая слабость и упадок. Она медленно скользнула взглядом вдоль стен длинного коридора подвального этажа. До ее слуха доносился приглушенный шум редакции. Дневная смена ушла домой, а вечерняя, бодро гудя, только приступала к работе. Мигающие светильники в коридоре отбрасывали пляшущие пятна света на пол.

Это ее рабочее место, то место, где она чувствует себя как дома.

— Можешь войти, — сказала одетая в пальто секретарша Шюмана, выходя из своего отсека и запирая дверь.

Анника, дрожа, встала, вошла в кабинет шеф-редактора и аккуратно закрыла дверь.

Шеф-редактор сидел за столом и читал какую-то бумагу. Лицо его было багровым, шея блестела от пота.

Неловко шагая, она подошла к столу и заглянула в бумагу. Естественно, это была ее статья. Она села на стул, выпрямила спину и застыла.

— Чем ты занимаешься? — спросил он, не отрываясь от листа и стараясь всем своим видом показать презрение.

Она посмотрела на него, продолжая испытывать слабость и безмерную усталость.

— Я написала статью, которая завтра должна быть в газете, — сказала она бесцветным голосом.

Шюман взял со стола ручку и постучал ею о лист со статьей.

— Возможно, для тебя это будет новостью, но пока я отвечаю за выпуск газеты, — сказал он. — Это я решаю, что будет опубликовано в ней, а что — нет.

Анника с трудом проглотила слюну.

— И?..

— И я говорю: нет, — ответил он.

Аннике потребовалось большое усилие, чтобы не измениться в лице.

— Тогда я пойду в другую газету.

— Ты не сможешь этого сделать, — сказал Андерс Шюман.

— Смогу, несомненно смогу, — торопливо возразила Анника. — «Рабочий» не испугается. В пятидесятые годы они публиковали статьи Вильгельма Муберга о загнивании судебной системы, так что они возьмут и мою статью.

— Я запрещаю тебе это делать.

— Право на свободу выражения, — сказала Анника. — Ты когда-нибудь об этом слышал? О свободе слова, о демократии? Если мой основной заказчик, газета «Квельспрессен», отказывается печатать написанную мной статью, то я имею право обратиться в другую газету.

Она почувствовала, как удары сердца отдаются в ушах, физически ощутила, как атмосфера наполняется сомнениями и отчужденностью Шюмана. Несколько секунд оба молчали.

— Сегодня у меня был очень неприятный разговор, — сказал он наконец. — Кто такая София Гренборг?

Пол разверзся под ногами Анники, она тяжело задышала, чувствуя, как с лица схлынула кровь.

— В чем дело? — спросила она.

— Откуда ты ее знаешь?

— Это… коллега моего мужа.

— Ага, — произнес Шюман, в глазах его сверкнул недобрый огонек. — Она сотрудничает с твоим мужем. И насколько тесно?

В голове завертелся вихрь мыслей, но Анника сумела взять себя в руки.

— Она позвонила сюда? — спросила Анника, слыша, как срывается ее голос.

— Нет, — ответил Шюман, — не она. Позвонил ее шеф из объединения областных советов. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Во рту у Анники пересохло, она смогла лишь отрицательно покачать головой.

— Мне сказали, что ты позвонила в несколько отделов объединения и наговорила много разных вещей об этой женщине. Это правда?

Анника с трудом перевела дыхание.

— Я получила кое-какие намеки, — сказала она.

Андерс Шюман кивнул, опустил взгляд на стол и побарабанил по нему ручкой.

— Хорошо, — сказал он. — Ты получила какие-то зыбкие сведения о том, что эта женщина уклоняется от уплаты налогов, является правым экстремистом и растратчицей казенных средств?

Анника крепко ухватилась за подлокотники стула. Разговор явно принимал неожиданный оборот.

Она кивнула.

— Насколько тесно твой муж с ней сотрудничает?

— Насколько я знаю, не особенно тесно. Они просто входят в одну рабочую группу.

— Задерживаются после рабочего дня? Он стал поздно возвращаться домой?

Анника вытянула шею.

— Иногда да.

В комнате снова наступила тягостная густая тишина. Анника судорожно сглотнула.

— В объединении областных советов раскопали всю твою подноготную, — медленно и раздельно произнес шеф-редактор. — Они поняли, что все это всего лишь клевета. Правда, они все же уволили эту женщину. И знаешь почему?

Анника смотрела на Шюмана в полном смятении и недоумении. Эту бабу уволили? Она получила пинок под зад? Она исчезла?

— Весной должно состояться их слияние с объединением общин, — сказал шеф-редактор, и в голосе его прозвучали ледяные нотки. — Они любой ценой хотят избежать клеветнической кампании в «Квельспрессен», и именно теперь малейшее недоверие к объединению может испортить результат напряженной четырехлетней работы.

Шеф-редактор не мог больше спокойно сидеть на стуле. Он встал, прошелся по кабинету, потом приблизился к Аннике и склонился над ней.

— Ты думаешь, я ничего не понимаю? — сказал он. — Она стала слишком близка с твоим мужем, не так ли? Насколько близка? Они трахались в твоей постели?

Анника зажала ладонями уши и закрыла глаза.

— Замолчи! — крикнула она.

— Как ты посмела это сделать?! — закричал он ей в лицо. — Как ты могла использовать свое служебное положение в газете для своих чертовых целей?

Анника опустила руки и открыла глаза.

— И это все, что ты можешь сказать? — глухо спросила она.

Лицо Шюмана исказилось от гнева и негодования. Он впился взглядом в глаза Анники, словно ища в них объяснения.

— Ты никуда не пойдешь со своей статьей, — решительно произнес он, выпрямился и направился к столу. — Как только статья покинет пределы редакции, я пойду в полицию и напишу на тебя заявление.

Мозг Анники взорвался, она вскочила и так посмотрела на Шюмана, что он отпрянул.

— Очень хорошо, — хрипло сказала Анника. — Но ты ничего и никогда не сможешь мне сделать. Знаешь почему? Потому что я права. Я не могу проиграть.

Шюман опешил.

— Что ты говоришь? — язвительно сказал он, овладев собой. — Но что ты скажешь мужу, когда полиция арестует тебя за злостную клевету и злоупотребление служебным положением? Как он отреагирует, когда узнает, за что уволили эту женщину? Кто будет заботиться о твоих детях? И что ты будешь делать с работой? Неужели ты не понимаешь, что не сможешь остаться здесь, если твою статью опубликуют в «Рабочем»?

В крови Анники бушевал адреналин, она метнула в Шюмана гневный взгляд, обежала вокруг стола и встала перед шеф-редактором.

— Но что будешь делать ты? — тихо спросила она. — Неужели ты думаешь, что сможешь усидеть в этом кресле, если я расскажу, как все происходило в действительности, включая твои угрозы уничтожить меня за отчаянную попытку сохранить мою семью и мой брак? Ты воображаешь, что тебе будут доверять после того, как ты зарубил статью, разоблачающую невиданное в наше время злоупотребление властью в средствах массовой информации? Что будет, когда все узнают, как ты использовал не опубликованные в газете сведения о целях министра для того, чтобы уничтожить конкурирующее СМИ? Что станется с объединением издателей газет? Или ты полагаешь, что после всего этого сможешь остаться на посту его председателя? Ты конченый человек, Шюман. Возможно, я упаду, но ты упадешь еще больнее.

Он изумленно смотрел на Аннику, и она ответила ему пылающим взглядом в глаза.

В них шевельнулось что-то темное и бездонное, вожделение и честолюбие, пафос бессовестного и могучего альянса, чистое и отчетливое осознание, сформированное годами работы и жизненного опыта. В голове шеф — редактора роились проблемы и мысли, но пути их не были прямыми. Они плыли по извилистому фарватеру, но путь их тем не менее подчинялся железной логике.

Андерс Шюман был практик до мозга костей. Он сделает все, что нужно, для того, чтобы и он сам, и его подопечные вышли из трудного положения, по возможности без больших потерь.

Анника вдруг улыбнулась.

— Да и что произойдет, если мы займемся этим делом? — тихо спросила она, изо всех сил стараясь скрыть сомнение.

Взгляд Шюмана стал более спокойным и осмысленным.

— «Квельспрессен» утвердит себя как последний оплот свободы слова, — сказала она, — на корню придушит всякую болтовню о нашем праве на существование. Только мы будем стоять на страже правды и демократии. Без нас наступит эпоха варварства.

— Пустое, — возразил Шюман.

— Все зависит от того, как мы представим материал, — ответила Анника. — Нам поверят, если мы будем верить сами себе.

Он тяжело опустился в кресло, потянулся за бутылкой минеральной воды, сделал глоток и исподлобья взглянул на Аннику.

— Ты блефуешь, — сказал он и поставил бутылку на стол. — Ты не сможешь нанести газете такой непоправимый вред.

Анника на мгновение задумалась.

— Раньше бы не смогла, — сказала она, — но теперь сделаю это не задумываясь.

— Ты сошла с ума, — сказал Шюман.

Анника села на край стола, поставила локти на колени, сомкнула руки под подбородком и подалась вперед.

— Знаешь, — сказала она тихо, — может быть, ты и прав, но знаем об этом только мы с тобой. Если же ты попытаешься воспрепятствовать моей публикации на том основании, что я душевно нездорова, то этим еще больше себе навредишь.

Он задумчиво покачал головой.

— Если я решусь на это дело, то грянет такой гром, — сказал он едва слышным голосом.

— Ты не представляешь, насколько ты ошибаешься, — сказала Анника. — Если мы как следует позаботимся об этом деле, то никто и никогда не сковырнет тебя с этого кресла. Ты станешь непотопляемым.

Он смотрел на нее глазами, в бездне которых плясали сплетающиеся и борющиеся друг с другом тени.

— Думай, — сказала она, прищурив глаза. — Мы скажем все как было, расскажем всю историю о том, как мы узнали, что Карина Бьёрнлунд была когда-то членом террористической организации, как я рассказала об этом тебе, а ты рассказал председателю совета директоров, а тот отправил письмо на электронную почту министра с требованием встречи. У меня есть номер этого сообщения. Мы расскажем, как он использовал это знание — твое и мое, для того, чтобы надавить на Государственный совет и заставить его изменить правительственные предложения и раздавить телевизионный канал, угрожавший финансовым интересам семьи. Если мы откроем правду, невзирая на все угрозы, то никто не посмеет выбить у тебя из-под ног скамейку, ты останешься ответственным издателем и достойным кандидатом на пост председателя объединения издателей газет, потому что не отказался от своей ответственности, несмотря на давление и угрозы.

— Из этого ничего не выйдет, — тихо сказал он.

Анника слабо улыбнулась.

— Выйдет, — сказала она, — и знаешь почему? Потому что это правда.

— Эта правда не стоит такого риска, — возразил Шюман.

— Если это так, — сказала Анника, — что тогда вообще чего-то стоит? Кто тогда мы? Получатели акций семьи или защитники демократии?

— Не все так просто, — сказал он.

— Ты ошибаешься. На самом деле все именно так просто.

Она встала, подняла с пола сумку и вскинула ее на плечо.

— Ну, я пошла, — сказала она.

— Но это же всего-навсего какой-то паршивый американский коммерческий канал! — воскликнул Шюман.

— Это совершенно не важно, — ответила она.

Шюман сгорбился и съежился, как шарик, из которого выпустили воздух.

— Постой, — сказал он и поднял руку. — Не уходи. Ты говорила все это серьезно?

Она покачнулась:

— Да.

Свинцовое молчание окутало Аннику с головы до ног, огромное, тяжелое, темное. Она остановилась на полпути к двери и смотрела на Шюмана, на лице которого отражалась борьба сомнения и решимости.

— Семья изымет весь тираж, — сказал он наконец.

— Это так, — согласилась Анника.

— Следовательно, не должно быть никакой утечки.

— Совершенно справедливо, — поддакнула она.

— Значит, этот материал мы не можем доверить редакции.

Она ничего не сказала в ответ, но поняла, что Шюман принял окончательное решение.

— Всю работу надо сделать здесь, — продолжал шеф-редактор. — Это значит, что ее выполним ты и я. Ты сможешь отредактировать материал?

— Думаю, что вполне сносно.

Он прикрыл веки и на несколько секунд прижал ладони к глазам.

— О скольких страницах идет речь?

Анника ощутила, как ее охватывает волна блаженного облегчения, смывающая с души камни и колючки и вселяющая уверенность.

— Четыре разворота, — сказала она. — Плюс одна колонка и передовица.

Шюман задумался на бесконечно долгую минуту, а потом произнес:

— Я позвоню в типографию и скажу, чтобы они не занимали половину новостного блока.

— Сколько места займет материал? — спросила Анника.

— Надо считать две печатные пластины, — сказал Шюман. — Это восемь полос.

— Есть в типографии люди, умеющие молчать?

— Боб. Он штампует пластины. Ты сильно торопишься?

Она поставила сумку на пол:

— Нет, не особенно.

Анника заглянула в глаза шеф-редактора. Теперь она видела в них лишь предельную сосредоточенность, решимость и целеустремленность. Тени перестали плясать — они выстроились в ряд и приготовились к маршу.

— Нам предстоит долгая ночь, — сказал он.

— Я знаю, — ответила Анника.