Красный чех

Обновление

В Москве Гашека приютил чешский учитель гимназии Роман Якл, который держал на Арбате «Пражскую колбасную».

Ярослав подолгу бродил по улицам. Разбитые витрины магазинов, вместо швейцаров — часовые с винтовками у подъездов… Кругом длинные очереди женщин за хлебом. То и дело по мостовым деловито, быстрым шагом проходят вооруженные отряды красноармейцев, рабочих.

Как-то, в один из первых дней пребывания в Москве, Гашек явился в Московский военный комиссариат, чтобы встать на учет. В кабинете комиссара находился еще один человек в папахе и потемневшей от порохового дыма шинели. Видно командир, хотя и очень молодой. Тот тоже обратил внимание на Гашека. «Странно, — подумал он, — вроде бы и военный, а выглядит необычно. Шинель носит небрежно, движения какие-то медлительные… Да и взгляд уж очень задумчив».

Когда Гашек закончил разговор, командир подошел и представился:

— Бирюков, Сергей, председатель хозяйственной комиссии Моссовета. Будем знакомы.

— Ярослав Гашек, чешский писатель, друг революционной России.

Они крепко пожали друг другу руки.

Вышли вместе.

— Я слышал, — начал Бирюков, — вы только что из Киева. Как там дела сейчас? Я ведь тоже недавно с Украины, месяца полтора назад. С гайдуками рассчитывались. Может, слыхали, отряд Знаменского?

Долго бродили по улицам Москвы, рассказывая каждый о себе, своих наблюдениях. Уже через час, как часто это бывало в революционные годы, они считали себя закадычными друзьями, перешли на «ты».

Гашек рассказал о жизни в Киеве, о работе в «Чехословане», в полковом комитете, о своих расхождениях с легионерами. Видно было, что не очень-то легко ему говорить об этом.

— Знаешь что, Ярослав, пошли-ка ко мне домой, там и договорим, что не успели, — сказал Сергей.

И они энергично зашагали к дому Бирюкова. Молча. Не хотел больше Сергей причинять боль новому другу. Только изредка обменивались малозначащими замечаниями.

Дома Гашек выкупался, привел себя в порядок. И как-то немного оживился. Во время обеда, чаепития рассказывал веселые истории. Но нет-нет да и коснется своего прошлого. И вдруг неожиданно:

— Знаешь, Сергей, добирался я сюда из Киева, и в вагоне услышал, как оборванный мальчишка пел:

Веришь, как по сердцу ножом. Очень горько за мальчишку сдало. И о себе подумалось. Много я в своей жизни блуждал, а счастья так и не встретил.

Может, здесь, наконец, в революционной Москве, найду его, — с грустью закончил Гашек.

— Вот что, Ярослав, — широко улыбаясь, сказал Бирюков, — давай-ка ложись спать, выспись хорошенько, отдохни как следует, а потом уж и займешься поисками счастья. Идет?

— Идет, — ответил Гашек и улыбнулся в знак благодарности.

— А вечером сходим в театр, у меня есть постоянный пропуск на два лица во все театры. В Моссовете дали.

— Идет, — Гашек улыбнулся. Вскоре он крепка заснул.

Вечером они были в Большом театре. Слушали оперу «Дубровский», сидели в бывшей царской ложе.

— Люблю я театр. Очень люблю! — признался Гашек Сергею, когда они разговаривали во время антракта. — Вот уж кажется война, не до театра, а все равна люди идут туда, ищут ответы на свои вопросы. Я в Киеве много раз писал в «Чехословане» о спектаклях. Правда, все о драматических. А два раза даже о музыке — о концерте и об оперетте «Княжна Пепичка».

Не раз потом два друга ходили в Большой театр, Малый, наслаждались искусством Шаляпина, Неждановой, Собинова, Обуховой, Южина-Сумбатова и многих других замечательных представителей русского театрального искусства, вставших на сторону Советской власти.

Сложное было тогда время. Повсюду велись горячие споры, дискуссии о Брестском мире, о будущем развитии революции. «Левые коммунисты», эсеры, меньшевики сеяли панику, пытались породить в народе сомнения в необходимости немедленного мира. «Советская власть погибнет, — кричали они на всех перекрестках, — если прекратим „революционную“ войну с Германией. Иного пути нет».

И если прежде Гашек, наверное бы, согласился с этими доводами, то теперь… Теперь иное дело. Его окружали друзья-большевики. Частенько вечерами собирались старые коммунисты Андрей Знаменский, Роберт Пельше, Ян Пече у Сергея Бирюкова, обсуждали острые проблемы, разъясняли Гашеку позиции большевиков о мире. Но, пожалуй, особенно для него убедительными были статьи, речи В. И. Ленина, которые печатались тогда в газетах. На многие вопросы, волновавшие и беспокоившие его, он находил там ответы.

— Эх, вот послушать бы Ленина, — не раз говорил Гашек.

— В Питер ехать надо, — улыбаясь, отвечал Бирюков. Впрочем, ему тоже хотелось, но как сделаешь это…

Однажды, а если точнее, 12 марта, молниеносно по всей Москве разлетелась радостная весть: «Ленин приехал!» Восторгам не было предела. Как и всегда, Ярослав и Сергей оказались вместе, первым делом развернули свежий номер газеты. На этот раз — «Известия».

С огромным интересом читали и перечитывали они статью Ленина «Главная задача наших дней».

— Посмотри, сколько бодрости, уверенности в нашей полной победе, — говорил возбужденный Сергей.

— И убедительно, все понятно, — отвечал Ярослав.

Неожиданно оба умолкли. А затем, посмотрев друг на друга, понимающе улыбнулись.

— Пойдем? — одновременно спрашивая и утверждая, сказал Сергей.

— Попробуем, — ответил Ярослав.

Они быстро собрались и вышли на улицу. Шли молча, каждый думал о своем, а скорее всего, об одном и том же.

…Из Моссовета Бирюков вышел сияющий.

— Сегодня днем Ленин будет выступать на заседании Моссовета. И мы с тобой оба в составе военной делегации.

Огромный зал Политехнического музея бушевал. Депутаты, гости, среди которых преимущественно были рабочие, крестьяне, военные — все в едином порыве встали и горячо аплодировали. Отовсюду неслись возгласы: «Да здравствует Ленин!», «Да здравствует мир!».

Когда, наконец, стало тихо, Владимир Ильич начал говорить. Твердо, спокойно звучал его голос. Уверенность В. И. Ленина сразу передавалась слушателям, захватывала их. Чутко прислушивались они к каждому слову вождя.

Все необычным было для Гашека. Уж столько, кажется, ораторов перевидел, и в Чехии, и в России, сам владел этим искусством, а вот такого впервые слушал. Не кричит, как другие, не провозглашает, а разговаривает спокойно, но каждое слово в душу западает. И все больше о трудностях говорит, что делать надо, а не то, что уже сделано.

— Мы никому не изменяем, мы никого не предаем, мы не отказываем в помощи своим собратьям, — говорил В. И. Ленин. — Но мы должны будем принять неслыханно тяжелый мир, мы должны будем принять ужасные условия, мы должны будем принять отступление, чтобы выиграть время…

Слова Ильича глубоко западали в сердце. Закроет на минуту Гашек глаза, и кажется, будто два человека говорят. Один вопрос задает, а другой тут же толково и понятно разъясняет.

— Как ни бесчинствуют теперь международные империалисты, видя наше поражение, — продолжал Ленин, — а внутри их стран зреют их враги и союзники для нас.

«До чего же верно, — подумал Гашек, — точно мысли мои угадывает». Он повернул голову к рядом сидевшему Сергею. Оба молча переглянулись и, точно боясь нарушить тишину, стоявшую в зале, осторожно повернули головы к сцене.

— …Растет возмущение против империалистов, растет число союзников в нашей работе и они придут к нам на помощь.

«Придут, обязательно придут, — хотелось крикнуть Гашеку, — уже много пришло, а будет еще больше. Нельзя быть в стороне от такой борьбы!»

— При этих условиях мы сумеем удержаться, пока союзный пролетариат придет к нам на помощь, а вместе с ним мы победим всех империалистов и всех капиталистов.

Буря аплодисментов всколыхнула тишину зала. Кажется, вот-вот стены рухнут, не выдержат грома рукоплесканий, возгласов одобрения. И вместе со всеми горячо, восторженно аплодировал Гашек, тот самый Гашек, который всего каких-нибудь несколько месяцев назад был так далек от понимания большевистских идей и планов.

Долго в тот день он не мог успокоиться, вновь и вновь возвращаясь к выступлению Ильича, обдумывая каждое сказанное им слово.

А спустя некоторое время два друга снова слушали выступление вождя. Около двух часов по снежным сугробам, сквозь бушевавшую метель пробирались они на окраину города, в Лефортово, к манежу бывшего Алексеевского военного училища. Замерзли очень, особенно продрог Гашек: на нем была легкая шинелька.

— Ничего, — отшучивался Ярослав, — у меня лагерная закалка. В Тоцком к мехам не приучали. Библией согревали…

Сильнейший мороз, поздний час, далекая рабочая окраина, отсутствие транспорта… А людей около училища — тысячи. Но народ все идет и идет. Улица буквально гудит от людского потока.

Десятитысячный зал манежа не мог вместить всех желающих. Гашек поражен. Не видел он прежде, чтобы так относились простые люди к какому-либо человеку, пусть даже и очень популярному.

По залу пронеслось эхом: «Идет! Идет!» Все повскакали с мест, бурно зааплодировали. В этот момент военный оркестр заиграл «Интернационал». Весь манеж в едином порыве запел. Вместе со всеми пел и Ленин.

После митинга рабочие окружили Ленина. Гашек тут же стал энергично пробираться сквозь толпу поближе к вождю, увлекая за собой Бирюкова. Уж очень был велик соблазн послушать Ильича, посмотреть, как ведет себя в беседах с простым людом.

И вот они около вождя. Люди запросто говорят с Лениным, откровенно высказываются о недостатках. Но еще больше поражает писателя, что Владимир Ильич внимательно, без какого-либо намека на превосходство выслушивает замечания. А когда некоторые пожаловались на волокиту и саботаж в отдельных учреждениях, председатель Совнаркома попросил рабочих прийти в Кремль и как можно скорее, чтобы там подробнее поговорить об этих фактах.

— Если бы я сам не видел, — говорил потом Гашек, — честное слово, не поверил бы этому. Так просто, так задушевно говорить с людьми! Наверное, в этом и есть величие подлинного вождя. Такому нельзя не верить, он — свой, близкий…

На улице — темнота непроглядная. Ночь вступила в свои права. До дома теперь и не добраться.

— Пойдем к Камкову, — предложил Сергей, — он тут рядом. И давно звал к себе.

Гостеприимный хозяин поставил самовар, угостил горячим картофелем. Друзья согрелись (а то ведь зуб на зуб не попадал) и, конечно же, снова начался оживленный обмен мнениями о только что виденном и слышанном.

— Знаете, друзья мои, — сказал Гашек, — хоть я и не коммунист, но без всяких колебаний готов идти, за Лениным. Очень хочется работать для революции. Теперь я знаю: русская революция — это и наша революция!

Все смолкли, пораженные этими словами. Иван Георгиевич Камков, старейший коммунист, участник трех революций, член партии с 1902 года, молча подошел к Гашеку и крепко-крепко обнял его.

Все реже и реже стал бывать Ярослав у своего друга. Много времени отнимала подготовка к выпуску чешской газеты, переписка с чехами, разбросанными по всей России. И радовался Сергей тому, что Ярослав занят активной работой, и огорчался, что не может чаще, чем прежде, забегать к нему. Но и в те кратковременные «набеги» удавалось услышать много интересного.

— Встретился с поэтом Маяковским, — рассказывал с восторгом Гашек. — Дома у него был. О чем только не говорили… И об издании газеты — тоже. Очень хорошо говорили. Он шумный такой. А на прощанье сказал мне: «Валяй, чех, пиши-звони во все колокола!»

Внимательно слушал Бирюков и рассказы о спорах, происходящих в чешской колбасной на Арбате, где собирались чехи, русские самых различных политических взглядов. Тут бывали и коммунисты, и эсеры, и меньшевики. Гашек с удовольствием наблюдал. Подчас, «выудив» у какого-нибудь бывшего монархиста, обывателя его истинные взгляды, тут же остро и зло высмеивал.

— Понимаешь, — рассказывал он как-то Сергею, — приметил я одного человека. Непонятно даже, старый ли он, молодой. Сдержанный, молчаливый. Не расстается со своей записной книжкой. Вроде бы профессор. Попытался подшутить над ним, а он не реагирует. И еще больше захотелось с ним познакомиться.

Однажды пришел Ташек к Сергею поздно вечером. Глаза радостно сияют, весь чем-то крайне возбужден.

— Поздравь меня, товарищ Бирюков.

И слово «товарищ» как-то особо выделил.

— С чем же?

— Несколько часов назад я принят в ряды Российской Коммунистической партии большевиков.

— Вот это молодец, чертяга! Поздравляю!

Они обнялись.

— Между прочим, есть и еще одно важное сообщение. Помнишь, я рассказывал тебе о профессоре, над которым хотел подшутить в нашей колбасной?

— Так-так. Ну и что же? Добился своего?

— Совсем наоборот.

— Что, он тебя?

— Да нет. Оказывается, это Свердлов, председатель ВЦИКа. Мы были у него. Долго говорили о чешских организациях в Советской России. И, конечно, об издании чешских газет, другой литературы. Помог он нам. Очень. Поддержал. А знаешь, и меня узнал. Сразу же. И улыбнулся.

В другой раз Гашек пришел к Бирюкову, когда у него в гостях был Роберт Пельше. Он даже хотел уйти, чтобы не мешать, но друзья его задержали.

— Не с пустыми руками, наверное? — спросил Сергей.

— Есть кое-что, — лукаво улыбаясь, ответил Гашек. И развернул большую газету.

— «Прукопник», — прочитал Гашек название газеты. — Москва, 27 марта 1918 года, номер первый.

Друзья сердечно поздравили Ярослава.

— А твое есть что-нибудь?

«К чешскому войску, — начал переводить Гашек на русский язык свою статью. — Зачем ехать во Францию?»

Сергей и Роберт внимательно слушали.

— Вы едете во Францию, — читал Гашек, как бы обращаясь к легионерам, — вместо того, чтобы здесь участвовать в возрождении русской армии, активно участвовать в русской революции и помогать русскому народу укрепить Республику Советов, от которой исходят лучи освобождения всего мира и нашего народа.

— Мы должны остаться здесь! — Голос Гашека звучал торжественно и твердо. — Здесь должен остаться каждый из нас, кто знает, что мы — потомки таборитов, первых в Европе социалистов-коммунистов! А это знает каждый чех!

Ярослав с особенной силой произнес:

— Наш политический долг быть здесь, а не на Западе. Мы должны помочь России!

Много добрых, восторженных слов услышал Ярослав от своих друзей.

— А ведь знаешь, — сказал Пельше, — это очень важно, что именно ты выступил с такой статьей. Легионеры знают тебя хорошо, твои прошлые взгляды… Больше поверят, чем кому другому.

Гашек был очень доволен. Прощаясь, сказал:

— Наверное, скоро мы надолго расстанемся. Меня посылают в Самару.

— Зачем?

— С той же целью, что и статья написана. Там будет много эшелонов с легионерами, военнопленными. Буду убеждать. Приятно снова побывать в тех краях, где был два года назад. Только совсем другим.

Через несколько дней Гашек расстался с Москвой, друзьями. Путь его лежал в самый центр Поволжья.