Красный чех

Вступайте в наши ряды!

В тот весенний месяц Самара выглядела весьма необычно. Повсюду — на улице, в магазинах, клубах — слышалась иностранная речь. Сербская, венгерская, немецкая… Особенно часто можно было услышать чешскую, словацкую. И больше всего на вокзале. Ведь именно через Самару проходила главная железнодорожная магистраль на восток, и по ней двигались эшелоны легионеров.

Как только Гашек прибыл в Самару, сразу же вместе с другими чехословацкими коммунистами развернул энергичную агитацию среди военнопленных и солдат, корпуса. Старые чиновники, окопавшиеся в самарских учреждениях, чешское военное начальство чинили бесконечные препятствия, стремились во что бы то ни стало не допустить общения легионеров с большевистскими агитаторами. Приходилось проявлять много упорства, настойчивости, даже изворотливости, чтобы преодолевать эти преграды.

Гашека можно было встретить всюду, в самых, казалось бы, непредвиденных местах. Ожидая очередной эшелон, вместе с товарищами ежедневно дежурит на вокзале, вступает в разговоры с легионерами, разъясняет им политику Советской власти, разоблачает контрреволюционные замыслы их командования.

…Собрание шло к концу. Люди уже устали, проявляли мало интереса к выступающим. Да и кому не надоест крикливость, однообразие, а иной раз и такая заумность, что и понять ничего нельзя.

И вдруг на импровизированную трибуну вспрыгнул темноволосый широкоплечий чех. Он обратился к солдатам без околичностей. Говорил негромко, но так добросердечно, будто все присутствующие были его закадычными друзьями.

— Да это же Гашек, — неожиданно крикнул кто-то из зала. — Писатель.

— Да, да писатель, — тут же подхватил Ярослав. — И фамилия та, что назвал товарищ. А теперь подумайте, зачем ехать во Францию, когда наше с вами место здесь, в России. Вы скажете, что едете бороться за свободную Чехию. Но разве там поле борьбы?

— Мы — солдаты, как прикажут, — бросил один из легионеров.

— Вот-вот. «Солдат должен не думать, а только усердно служить». Вас обманывают, как детей малых. Водят за нос. Кто они, эти господа из Национального совета? Члены разных чешских буржуазных партий, прислужники буржуазии. Вы мне поверьте, я-то уж каждого из них хорошо знаю, не раз встречались. Они против народной революции.

После собрания чехословацкий красноармейский отряд, который формировал Гашек, пополнился новыми бойцами.

Разные встречались люди на собраниях, по-разному приходилось выступать. Как-то на одном из городских митингов верх взяли анархисты. Вели они себя вызывающе, стучали ногами, галдели, не давая никому говорить. А чуть что не по ним, хватались за пистолеты, гранаты, которыми были обвешаны с ног до головы.

Надо было спасать положение. И вот председательствующий объявляет:

— Сейчас скажет свое слово представитель чехословаков Ярослав Гашек.

Что тут поднялось! Аплодисменты, возгласы одобрения, приветствия. Еще бы, будет выступать один из тех, кто поднял мятеж против Советской власти.

А Гашек, хитро улыбаясь, вышел и… подлил масла в огонь.

— Еще у себя на родине я был членом партии независимых социалистов, словом, анархистов, — бросил он притихшим бузотерам.

И снова буря оваций: свой на трибуне!

Гашек продолжал:

— С кем не случается ошибок? У каждого из нас их хватает. Вот и у меня — тоже. И одна из них — пребывание в партийной компании с анархистами.

Наступило молчание. Некоторые недоуменно переглядывались: что это он плетет?

А Гашек, ничуть не смущаясь, продолжал. Он горячо рассказал о чешских пролетариях, которые всегда, при всех обстоятельствах останутся на стороне большевиков.

Анархисты постепенно пришли в себя, стали перебивать, выкрикивать угрозы, хулиганить. Но Гашек не сдавался. Он остроумно отвечал на реплики, зло высмеивал своих бывших «однопартийцев». То и дело раздавался оглушительный хохот.

А когда почувствовал поддержку основной массы слушавших, стал говорить о большевистских взглядах на демократию, диктатуру пролетариата.

— Да здравствует Ленин! — закончил он свою речь. — Да здравствует пролетарская диктатура!

На митинге была принята большевистская резолюция.

Энергичная деятельность агитаторов-коммунистов приносила свои плоды. Это с тревогой признавали даже враги. Член самарской организации русского отделения Национального совета Рудольф Фишер сообщал в первой половине апреля, что так как приехали агитаторы, положение в полку и городе ухудшилось. Особенно обращал внимание на то, что «даже бывший доброволец Гашек здесь же…»

Тем, кто был в то грозное время в Самаре, запомнился митинг в клубе коммунистов, что на Заводской улице. Народу пришло необычно много, большей частью бывшие военнопленные чехи и словаки.

— С докладом «Мировая революция и чешская эмиграция» выступит представитель Исполнительного комитета чехословацкой секции РКП(б) товарищ Ярослав Гашек, — объявил председательствующий.

Тихо стало в зале. Все ждали, что скажет тот, чьими фельетонами, рассказами, заметками зачитывались у себя на родине, тот, который никогда не признавал никакой власти, всячески издевался, поносил ее.

Он был в черном пиджаке, темной рубашке с галстуком и военных брюках, которые были заправлены в сапоги, видавшие виды. Гашек был спокоен. Чуточку смеющиеся глаза, такие добрые, открытые, смело смотрели в зал. Движения сдержанны. Говорил негромко, без напыщенных фраз. Скорее, это походило не на доклад, а на задушевную беседу с близкими друзьями, товарищами по духу. Ему нельзя было не верить.

— Долг каждого чеха и словака — поддержать Октябрьскую революцию, — убежденно произнес Гашек. — От нее зависит успех всей мировой революции.

Но не всегда писателю сопутствовали удачи. Командование чехословацкого корпуса развернуло бешеную агитацию против Советской власти, коммунистов. Крепко доставалось и Гашеку. Его обливали грязью, распространяли о нем клеветнические вымыслы, обвиняя в измене чешскому народу.

Но Гашек не падал духом, не терял веры в победу. Каждая неудача, наоборот, придавала ему еще больше энергии, заставляла снова и снова искать пути к сердцам простых людей.

Не только коммунисты вели агитацию за Советскую власть, раскрывая солдатам глаза на правду. В самом корпусе были такие, что вели пропаганду в пользу большевиков. К ним относился и рабочий-текстильщик Иосиф Поспишил, друг Гашека по Первому полку имени Яна Гуса. Он с болью в душе наблюдал за тем, как командиры чехословацких войск и их прихвостни подстрекали солдат к вооруженному мятежу против молодой республики. Опора у них была серьезная: империалисты Франции, Англии, США, русские белогвардейцы.

— Не вздумайте сдавать оружие большевикам, — говорили они, — оно еще пригодится для «большого похода». Вам откроют свои несметные богатства Поволжье и Сибирь. Только верьте нам.

Не верил Иосиф. Он все время искал пути, как помешать, как сорвать заговор. Но тут тиф свалил его с ног.

Однажды поздно вечером, когда санитарный поезд стоял в Самаре, Поспишил сбежал. Кое-как провел ночь, а утром направился в город.

Стоял чудесный майский день. Ярко светило солнце. Не торопясь, шел Иосиф по улице. Не хотелось ни о чем думать, только вдыхать этот пьянящий воздух и идти, идти, куда глаза глядят.

— Наздар, Поспишил! — раздалось неожиданно рядом. — Ты чего здесь?

Оглянулся Иосиф. Перед ним Легар, товарищ по полку. На фуражке красная ленточка. «Значит, свой», — мелькнуло в голове. А Легар оживленно продолжал:

— Наверное, к нашим идешь? Вот Гашек будет доволен!

— Он разве здесь? — обрадовался Иосиф.

— Здесь, здесь, из Москвы большевиком приехал. В гостинице «Сан-Ремо». Недалеко отсюда. Пойдем провожу.

Не шел, а летел Иосиф. Ведь надо же, как повезло. Два месяца прошло как расстались в Киеве. И вот теперь…

В военный отдел по формированию чехословацких отрядов Красной Армии вошел молодой светловолосый легионер в форме, но без знаков отличия. В комнате было несколько человек. Гашек машинально взглянул на вошедшего и обомлел:

— Иосиф? Какими судьбами? — Гашек вскочил, обнял друга. — Ушел из полка? А сколько легионеров с собой ведешь? Роту или взвод? А может, весь оставшийся полк?

— Ярда, дорогой, я рад, что самому удалось счастливо отделаться. В нашем войске обстановка настолько накалилась, что со дня на день может вспыхнуть мятеж.

— Да что мы тут заговорились. Ребята, дорогие, что-нибудь перекусить. И чаю! — крикнул Гашек. — Расскажи, как дела в корпусе. А то сведений много получаем, но не всем можно доверять.

С тяжелым чувством слушал Гашек рассказ Поспишила о положении в легионах, где царил жестокий террор, преследовались все хоть сколько-нибудь инакомыслящие. А главное, вовсю раздувалась клевета на Советскую власть, большевиков.

— Вовремя ты к нам попал, — сказал Гашек, — но не думай, что здесь сладко. Тут тоже очень трудно.

И замолчал.

Поспишил заметил в его лице, голосе какую-то особую озабоченность, чего не было раньше.

— Вот что, Иожка, нашего командира отряда Малину отзывают в Москву. Ты заменишь его.

— Я? Это невозможно. Ты подумай, как я.

— Все уже обдумано, — перебил Гашек. — Не возражай. — И добавил как-то очень серьезно:

— Это революционный приказ. Ты его обязан выполнить. В отряде восемьдесят человек. Растет быстро. Неделю назад было всего пять.

На другой день Гашек знакомил Поспишила с городом, водил в казарму, в советскую комендатуру, другие учреждения. Всюду его встречали как хорошего знакомого.

Много приходилось выступать на митингах, собраниях, но писатель ни на минуту не забывал о формировании регулярных частей.

Огромная воспитательная работа проводилась в отряде. Инспектор пехоты Самарской губернии, придирчивый службист Г. Семенов с удовлетворением отмечал в донесении: «Занятия ведутся ежедневно с утра до 11 часов и после обеда с 2 до 4 1/2 час… На занятиях всегда присутствуют все взводные и ротный командир, а также политический комиссар Гашек». И он же отмечал высокий моральный дух бойцов: «…Желание у них — соединиться и создать батальон или полк… Все люди хотят служить Советской власти и возвращаться на родину не желают, по первому зову пойдут туда, куда призовет их народная власть». Отличная характеристика работы, проведенной под руководством Гашека!

Но если бы все зависело только от добровольцев. На пути создания отряда было множество препятствий. И пожалуй, одно из самых трудных — нехватка средств. А тут еще служащие, враждебно относящиеся к Советской власти, пытались всяческими способами помешать формированию регулярной части, срывали обеспечение снаряжением, денежным довольствием.

Как-то Ярослав и Иосиф пришли в финансовую часть Самарского штаба Красной Армии.

— Товарищ Гашек! — растянулся в любезнейшей улыбке мужчина в офицерском кителе. — Что вам угодно на этот раз?

— То же, что и прежде: деньги для красноармейцев, жалованье, — сердито отрезал Гашек. — До сих пор они не получили ни копейки. Одни обещания. Без денег не уйду.

— Голубчик вы мой, — слащаво начал говорить «бывший», — зачем же так? Все будет в ажуре. Но надо же официальным путем. Необходимо проверить ваш список. А вдруг… Знаете ли, проверка и еще раз проверочка. Вы вот, — он оглянулся и заговорил вкрадчиво, тихо, — рапортовали о новом пополнении. И сколько же сейчас стало?

— Пятьсот! — резко и неожиданно громко отрезал Гашек.

Собеседник удивленно вскинул брови.

— Да, да, пятьсот! — повторил Ярослав. — Вот наш новый ответственный сотрудник. Он только что ушел из корпуса. И представьте, привел с собой еще полроты.

Финансист бросил взгляд на Поспишила, усмехнулся, как показалось Иосифу, довольно зло, а когда они выходили из комнаты, с подчеркнутой вежливостью распрощался с ними:

— Заходите к нам, заходите, не стесняйтесь. Чем можем — поможем.

На улице Иосиф спросил:

— Зачем ты, Ярослав, сказал ему, что у нас в отряде пятьсот? Проверять начнут…

— Ты не раскусил его? Это же саботажник. Все время палки в колеса ставит. А плечи видел?

Иосиф удивленно посмотрел на друга.

— Следы от погон заметил? Совсем свеженькие. Ну, я и подпустил ему уточку.

— С какой целью?

— Да с той, чтобы попугать его. А к тому же он, подлец, мигом, наверное, передаст эти сведения агентам. И пойдет…

Все-таки, несмотря на трудности, чехословацкий отряд стал ротой 2-го Советского полка.

Город на Волге стал знаменательным для Гашека еще и тем, что именно здесь началось его сотрудничество в советской печати, давшее немало замечательных образцов публицистики, острой политической сатиры, насмерть разившей врагов революции.

С первых же дней пребывания в Самаре Гашек организует регулярный выпуск листовок, воззваний, хорошо понимая, что это одно из действенных средств политической работы среди обманутых солдат. Многие Гашек пишет сам.

«Братья чехословаки! Товарищи солдаты! — проникновенно начал он одно из них, опубликованное в самарской газете „Солдат, рабочий и крестьянин“ 14 апреля. — Мы обращаемся сегодня исключительно к вам… Помните ли вы то время, когда вспыхнула революция в России, что вы были все готовы ее защищать? Помните ли вы, что чешский народ всегда стоял впереди бойцов за свободу?»

Пламенный патриот, интернационалист, он глубоко осознает величие Октябрьской революции, ее международное значение.

«Тесное единение чешских революционеров со всеми русскими перед лицом опасности нового поражения в борьбе за свободу, — горячо призывал писатель, — вот тактическая задача, которая стоит перед вами, товарищи чехи!»

Листовки, воззвания, написанные Гашеком, как рассказывают очевидцы, оказывали огромное влияние на солдат. И в самом деле, трудно было оставаться равнодушным к словам, рожденным в глубине сердца.

У многих переходивших на сторону революции видели в руках эти листовки. Они были своеобразными пропусками на советскую сторону. Листовки широко распространялись не только в Самаре, их читали и в других городах, населенных пунктах, всюду, где находились солдаты корпуса.

Как глубоко, как верно понимал задачи дня Ярослав Гашек, пламенный борец за единство международного пролетариата!

«Вы покидаете Россию, — обращался он к чешским легионерам. — Не кажется ли вам, что вы совершаете предательство по отношению к русской и мировой революции? Ведь всеобщая революция, которая теперь идет по Европе, имеет международное значение, она охватывает и приводит в движение весь мир с его хозяйственными, политическими и моральными проблемами. Чешская революция является ее частью. Отойти от русской революции — значит, уменьшить интенсивность наступления и размах мировой революции».

Кажется, трудно представить себе более многообразную и кипучую деятельность. И Все же Гашек находил время посылать свои материалы еще и в Москву, в газету «Прукопник» («Пионер»), Открытое письмо «Проф. Масарику!» и фельетон «Потерянный эшелон», в котором с присущим ему сарказмом, остроумием высмеивает чешских контрреволюционеров, пытавшихся обмануть солдат корпуса, «спасти» от большевистского влияния. Они свидетельствуют о значительном росте писателя-коммуниста, широте его взглядов и о верной оценке им событий.

Утром 17 мая Ярослав проснулся, услышав громкую и беспорядочную стрельбу. Выглянул в окно. По улице мчались грузовики. Люди, сидевшие в них, неистово размахивали винтовками, револьверами, гранатами, то и дело палили в воздух, орали во все горло, выкрикивали антисоветские лозунги.

«Мятеж, — молниеносно мелькнуло в голове. — А как там у наших?»

И он стремительно выскочил из гостиницы.

Немного удалось ему пробежать. Группа бандитов, выскочившая из-за угла, окружила его.

— Кто такой?! Большевик? Комиссар? Да чего там, видно по обличью! Шкуру спустить!

«Что делать? — лихорадочно стучит в мозгу. — Если узнают, то уж не выпустят».

— В штаб его, там разберемся!

Пьяные анархисты схватили Ярослава и повели, подталкивая грубыми пинками, орали, пели песни… А один выхватил револьвер и направил его на арестованного: того и гляди, сорвется палец у пьяницы и раздастся роковой выстрел.

И вдруг Гашек вспомнил, что у него сохранилось удостоверение сотрудника чехословацкого корпуса. Он осторожно, чтобы раньше времени не привлечь внимания, нащупал его: «Теперь можно».

— Я чех! Чех! — громко крикнул он. И протянул анархистам документ.

Бандиты опешили. Остановились. Тот, что держал револьвер наготове, внимательно прочитал и сказал:

— Братва, не того взяли. Наш этот…

Покрутив, на всякий случай, перед носом у Гашека револьвером, он крикнул:

— Брысь ты! И не попадайся в следующий раз! Бегом а-арш!

Раздались свист, улюлюканье. Но Гашек не побежал. Он спокойно, как ни в чем не бывало, медленно пошел. И только свернув за угол, остановился и глубоко, облегченно вздохнул. А через секунду быстрым и решительным шагом зашагал к казарме чехословацкого отряда.

Все было приведено в боевую готовность.

На следующее утро советские части, в составе которых были и отряды интернационалистов, захватили важнейшие стратегические пункты в городе. Мятежников обезоружили и арестовали.

Но это был, как говорится, первый звонок к тем большим и трагическим событиям, которые вскоре развернулись в Самаре.

30 мая в комнату № 32 гостиницы «Сан-Ремо» энергично вошел военный.

— Из ревкома, — отрекомендовался он. — Получите пакет. Весьма срочно. Ответ не нужен. — И так же молниеносно удалился.

Гашек вскрыл пакет, пробежал глазами бумагу: срочно явиться в ревком, к товарищу Куйбышеву на экстренное совещание.

В просторном кабинете председателя ревкома собралось много народу: члены ревкома, командиры отрядов, видные большевики…

— Товарищи! — обратился к собравшимся Валериан Владимирович, — только что получено сообщение: в Пензе выступили против Советской власти чехословаки. Они громят советские учреждения, расстреливают советских и партийных работников… Мы должны принять самые решительные меры для защиты Советской власти от контрреволюционного восстания чехословацкого корпуса как отряда международной реакционной буржуазии. Предлагаю объявить Самару и Самарскую губернию на осадном положении. Нужно мобилизовать все наши силы для отпора белочехам…

Сообщение потрясло всех, но, пожалуй, более всего Гашека, совсем недавно бывшего одним из самых активных поборников чехословацкого корпуса. Что же теперь делать? Как прекратить эту братоубийственную борьбу?

31 мая в газете «Приволжская правда» было опубликовано воззвание, подписанное председателем Самарского революционного комитета В. В. Куйбышевым. Суровым предостережением звучали его слова: «Руководимые преступной рукой российской и международной контрреволюции, отряды чехословаков подступают к Самаре». В тот же день и на той же странице появилось обращение «Ко всем чехословакам», подписанное Ярославом Гашеком, Францем Шебестом и Иосифом Поспишилом. «Мы знаем хорошо, — писали они, — настроение всех чехов на родине, в Чехии, которые готовы идти на борьбу за победу всемирной революции, поэтому заявляем, что все чехословаки, которые участвуют в авантюре Чешско-Словацкой Национальной рады, являются предателями всемирной революции и что им никогда чешский народ не позволит вернуться домой в свободную Чехию.

Мы, чехословаки-коммунисты, призываем истинных чешско-словацких революционеров на защиту интересов Российской Советской Федеративной Республики до полной победы над всеми предателями всемирной революции».

В этот же день обращение было опубликовано и в газете «Солдат, рабочий и крестьянин», а на следующий день, отпечатанное на серой оберточной бумаге, появилось на улицах города.

Гашек был неутомим. Все время он находился в казарме отряда, заботился о вооружении, боевом снаряжении, выступал на митингах и собраниях, разъясняя контрреволюционный смысл мятежа.

Не раз в эти тревожные дни приходилось Ярославу встречаться с В. В. Куйбышевым, подолгу разговаривать с ним, рассказывать о настроении рядовых легионеров, докладывать о состоянии чехословацкого отряда, его политической подготовке.

В начале июня отряды восставших, поддерживаемые русскими белогвардейцами, приблизились к городу. Тогда-то и было решено попытаться избежать бессмысленного кровопролития. Решили послать к мятежникам делегацию, включив в нее и коммунистов-чехов.

Кого послать? Этот вопрос обсуждался на совещании руководства отрядом. Сразу же возникла кандидатура Гашека. Да и кто лучше его мог бы убедить обманутых чешских и словацких солдат в преступности их деяний! Но тут же сообразили: Ярославу быть в делегации опасно. Из рассказов перебежчиков, газет, доходивших до Самары, было хорошо известно, что главари бунтовщиков только и ждали удобного момента, чтобы схватить Гашека, разделаться с ним за все его «преступления».

К сожалению, переговоры не имели успеха. Предотвратить кровопролитие не удалось. Начались жестокие бои. Рука об руку, плечом к плечу сражались русские и чехи, татары и словаки, сербы и украинцы. Представители многих национальностей проливали кровь и отдавали жизни за молодую Советскую республику. Вместе с другими интернациональными отрядами и моряками чехословацкие красноармейцы, которых сплотил и вел в бой Ярослав Гашек, стойко защищали центр боевых позиций наших войск. Окруженные врагами, бойцы сражались до последней капли крови. Сам Гашек в эти дни постоянно поддерживал связь с революционным штабом Самары, участвовал в его заседаниях, беспрекословно выполнял приказы командования.

В ночь с 7 на 8 июня Гашек и его боевой друг Поспишил находились с тремя взводами на железнодорожной станции. Казалось, все было спокойно. И вдруг, когда только-только наступило утро, тишину разорвали беспорядочные выстрелы, дробь пулеметов.

Все насторожились, приготовились к решительному отпору. В этот момент на станцию прибежал тяжело дышавший красноармеец.

— Чехи в городе! Прорвались через железнодорожный мост! — выпалил он.

И тут-то Иосиф вдруг вспомнил, что в Военном отделе остались важные документы.

— Там и списки добровольцев нашего отряда, — с тревогой сказал он.

— Дела партийной организации, — спокойно проговорил Гашек, — не должны попасть в руки «братьев». Вот что, Иосиф, оставайся здесь. Я — в гостиницу.

— Встретимся на станции, — бросил вслед Поспишил.

Ярослав побежал. Улицы опустели, окна в домах закрыты ставнями, завешаны тяжелой драпировкой. То тут, то там раздаются выстрелы.

Вот и гостиница. Скорей, скорей! Бумаги — из шкафа, ящиков, все — на письменный стол. В руках спичечная коробка. Чирк! — и вспыхнула одна бумажка, другая… Пламя охватило множество документов. Вскоре лишь груда пепла лежала на столе.

А выстрелы звучали все чаще и чаще, громче и громче. Легионеры занимали город. Вот-вот будут здесь.

Гашек понял: прорваться в открытую на вокзал теперь уже не удастся. Поздно! Он бросился к шкафу, переоделся в штатский костюм и еле-еле сдерживая волнение, внешне спокойно, как будто ничего не случилось, вышел из гостиницы, быстро смешался с толпой купцов, бывших царских офицеров в эполетах и с орденами на груди, вышедших торжественно встретить своих «освободителей».

Ох, как хотелось остаться здесь, посмотреть на эту встречу! Ведь многое может пригодиться для будущих книг.

Но нет, оставаться опасно. Многие легионеры знают его в лицо, помнят еще по Киеву, да и самарские обыватели легко опознают. К тому же было известно, что уже отдан приказ о немедленном его аресте.

С большим риском быть узнанным прокрался Гашек по тихим улочкам на окраину города. Куда теперь идти? В какую сторону? Где красные?

Некоторое время скрывался неподалеку от Самары, на даче у Н. П. Каноныкина, деятеля Учредительного собрания. Однажды сюда пришли чехи — офицер и два солдата. Офицер небольшого роста, с маленькими усиками и вздернутым носом, все время вытягивал шею: видно, очень хотелось казаться повыше.

— Что вы хотите, господа? — обратилась к ним девушка, племянница хозяина, Оля-огонек (так звали ее друзья по работе в редакции газеты «Солдат, рабочий и крестьянин»).

— Провирка токументы, — проговорил офицерик заплетающимся языком: он был навеселе.

— Это дача члена правительства и никакой проверке не подлежит.

— Правительства? Ха-ха! — рассмеялся офицер. — Где ваша войска, правительства? Чех уйдет, и пфу ваша правительства! Желаю знакомить с правительства.

— Не с кем тут знакомиться, — сердито бросила девушка. — На даче никого нет. Я и бабушка. Да ее внук, немец-колонист. Идиот от рождения. Шляется по белу свету, а об эту пору всегда приходит родню навестить.

— Желаю глядеть! — проговорил офицерик и направился в комнаты.

— Я буду жаловаться! — решительно сказала Оля.

В эту минуту за ее спиной скрипнула дверь. Девушка не видела, кто там был, но по лицам прыснувших от смеха солдат поняла, что происходит что-то необычное. Обернулась и обомлела: перед нею стоял Гашек, босой, в пижаме и в подштанниках. Он лихо приложил к голове руку и с сияющей улыбкой начал:

— Бог знает, господа, как это чертовски трогательно! Лежу я, отдыхаю с дороги, и вдруг, как ангельская музыка, ваши чешские голоса. Вы, конечно, ко мне, господа, от господина Чичека или Власека? Не дальше, как сегодня утром я послал им рапорт, и вот вы уже здесь. Осмелюсь спросить, какой награды удостоили меня их превосходительства за спасение чешского офицера и в какой батальон меня приказано зачислить?

Офицер был явно ошарашен. Ничего не понял.

— Говорите кратка и связна, — только и промычал он.

А Гашек, гостеприимно распахивая дверь, с радостью проговорил:

— Сейчас я все доложу. Прошу, господа.

Все прошли в комнату. Офицер плюхнулся на стул, солдаты остались у дверей. А Гашек начал священнодействовать. Он так уморительно изображал идиота, так увлеченно вошел в свою роль!

— Теперь, господин обер-лейтенант, имею честь доложить о своем боевом подвиге. Сижу это я вчера на станции Батраки, на берегу Волги, и проклинаю тот час, когда меня мама на свет произвела. Другой, посмотришь, сопляк, полная дохлятина, а он в армии солдат, и винтовочка при нем. Идет, как герой. А я детина хоть куда. Как дам раза — одним махом трех побивахом, а никто меня в армию не берет. Царь Николаша призвал было меня на двадцать первом годке, да не пришлось мне воевать. Гоняли, гоняли по гарнизонным тюрьмам и психбольницам, да так и выгнали, признали, будто я идиот. А спрашивается, кто из умных может сказать, что я идиот? И разве идиот не может быть солдатом? Солдату голова) не нужна. За него начальство думает. Солдату лишь бы руки покрепче, чтоб врага колоть, да кишок побольше, чтоб выпустить их, когда придет его час, за царя и отечество.

Офицер, который, казалось, начал дремать, поднял голову:

— Эй, ты, ближе дело!

— Есть ближе. Сижу и думаю. Как бы совершить что-нибудь героическое. А тут как раз гляжу: офицерик идет, точь-в-точь, как вы, такой же щупленький и деликатный. И направляется прямо в сортир, из которого я только что вышел. Ну, думаю, на ловца и зверь бежит. Сел я под дверями и жду. Сижу десять минут, двадцать, тридцать… Не выходит офицер.

В том же духе Гашек рассказал, как пьяный офицер провалился в нужник, а он, раздвинув и поломав гнилые доски пола, спас его и после настойчиво требовал у коменданта бумагу о совершении подвига, за что и был выгнан в шею.

— Отставить смех! — крикнул офицер на своих солдат, которые не переставали хохотать.

— Есть отставить смех! — лихо подхватил Гашек. — Здесь, господа солдаты, смех действительно ни при чем. Такому человеку, как спасенный мною офицер, с первого взгляда, конечно, цена — грош, но кто поручится, что завтра он не будет большим чином. Смею доложить, что даже вынутый из сортира, он вел себя так, будто ему назавтра предстояло получить, по крайней мере, звание генерала.

— Молси, дурах! — проревел офицер. — Фаш токумент!

— Документ? — воскликнул Гашек в восторге, уставившись на чеха глазами, полными нежности. — Люблю документ!

И он начал рассказывать длиннющую историю о том, как ни одно правительство не хочет выдать ему документа.

— Нет токумент, ходим комендатур. Там допрос, — сказал офицер.

— Я готов, господа! Побеседовать с начальством я большой любитель. Прикажете идти в подштанниках? — обратился он к офицеру, — может, там обмандируете — мне это на пользу. А не то подождем, пока моя бабуся закончит стирку брюк. Нам, собственно, торопиться некуда.

Не выдержал офицерик.

— Отставить! Я идти отсюда. Довольно с меня. Хватит!

— Вы счастливый человек, — обрадовался Гашек и пошел за ним, не отступая ни на шаг. — На других посмотришь, так они вечно чем-то недовольны, все им чего-то не хватает.

— Исчезните! — прокричал офицерик.

— Извините меня, я хочу вам рассказать только один анекдот…

— Уберите его! — обернулся офицер к Оле. — Куда он прет в подштанниках?

И ни слова не говоря, быстро ретировался с поля сражения. За ним весело шагали солдаты, вдоволь насмеявшись над рассказами «колониста».

Девушка подошла к Гашеку, который все еще делал вид, что хочет идти за чехами, и втянула его в комнату.

— Вы — великий артист, — сказала она ему.

— Есть хорошая русская пословица: «нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет», — ответил он, лукаво улыбаясь. И задумался…

…Многое, может быть, промелькнуло в памяти за это короткое время. Но уж слишком неподходящей была обстановка для воспоминаний, каждую минуту могли появиться те, кто искал Гашека. Нельзя терять ни секунды.

Вскоре он исчезает с дачи.

Писатель решил двигаться из Самары на северо-восток к Большой Каменке. «Там живет поволжская мордва, — рассудил он. — Это народ добродушный, весьма отзывчивый».

И не ошибся. Как-то однажды его догнала подвода. На ней восседал крестьянин-мордвин.

— Куда путь держишь, душа любезный? — спросил он, останавливая свою подводу, на которой возвышалась гора капустных кочанов.

— Так себе, — ответил Гашек, — прохаживаюсь…

— Хорошо делаешь, — в тон ему, с напускным равнодушием проговорил мордвин. А потом, помолчав, добавил:

— Прохаживайся, прохаживайся, голубок.

Помолчал еще немного, а затем проговорил:

— В Самаре казаки народ режут. Садись на воз, вместе поедем.

Гашек подсел к вознице.

— Страшные вещи творятся там, — продолжал крестьянин. — Везу это я себе на базар капусту, а навстречу из Самары Петр Романович из Лукашовки. Возвращайся, говорит, обратно, белогвардейцы возле самарских дач капусту отбирают. У меня все взяли. А с соседом моим Дмитричем беда приключилась. Смилуйтесь, братцы, — обратился он к ним, — разве своих можно? Чать, православных обираете. Вот тут-то они и взъерошились. «Нынче наше время пришло», — закричали в ответ и зарубили его.

Мордвин замолчал, пристально посмотрел на Ярослава. В его глазах можно было прочитать: «Понимаю, все понимаю, сам тоже бежишь оттуда».

— Так, — проговорил он тихо после минутного молчания, осторожно выбирая дорогу. — Хорошо, что сюда пришел. У нас спрячешься надежно. Народ наш много натерпелся от царя. А теперь, когда мы заимели землю и поля, смотри-ка ты, помещики и генералы снова хотят хозяевать, драть с нашего брата шкуры. Дудки!

Возница вынул холщовый кисет с махоркой.

— Закуривай.

— Спасибо.

— А ты чей будешь? Издалека? — спросил он, задымив самокруткой.

— Издалека, дяденька.

— А у вас бои идут?

— У нас? Нет, там все в порядке, спокойно.

— Да-а-а… Тут, конечно, ничего другого не сделаешь. Бежать — и только. Вот, если бы тебе удалось за Волгу… Там без генералов, помещиков и купцов. Собираются там великие силы против тьмы самарской. Ты, голубок, не бойся, к вечеру к нам доедем. Я тебя переодену в мордовскую одежонку, лапти получишь. А утром двинешься дальше, на Большую Каменку. Только смотри в оба! А потом уж как-нибудь и к своим опять попадешь.

На следующее утро в новом, необычном одеянии Ярослав продолжал путь на северо-восток. К полудню миновал какую-то татарскую деревню. Уже за нею Гашека догнал татарин.

— Бежишь? — коротко спросил он. И ни слова больше не говоря, не дожидаясь ответа, сунул в руки краюху хлеба. Затем, обернувшись, пожелал счастливого пути. Можно ли забыть такое?

Через полчаса после этой встречи догнал беглеца другой татарин из той же деревни. На ломаном русском языке предупредил, чтобы шел не по шоссе, а по берегу. Причем, как запомнилось Гашеку, неоднократно повторял:

— Казаки, шоссе есть казаки, куда идешь…

Расставаясь, подарил пачку махорки, коробку спичек и листок бумаги на курево. А уходя, добавил:

— Татар — бедняк, генерала — сволочь…

К вечеру Гашек добрался до Большой Каменки. Войдя в первый попавшийся крестьянский дом, перекрестился перед иконой, висевшей в правом углу.

— Вечер добрый, — обратился к сидевшему за столом многочисленному семейству.

Все приветливо поздоровались.

— Откушайте с нами, — предложила хозяйка.

— Спасибо, — ответил Гашек и подсел к столу.

Хозяйка принесла деревянную ложку, положила перед гостем, а хозяин придвинул хлеб и нож.

Никогда Ярослав не ел такого вкусного супа! С огромным наслаждением глотал он картошку, клецки. И особенно было приятно, что никто не задавал ему никаких вопросов. Все как будто в порядке вещей.

Только когда поели, хозяин сказал:

— Спать придется на чердаке.

И вдруг неожиданно:

— Откуда?

— Издалека, — уклончиво ответил пришелец.

— Бежишь, стало быть? — И, не дождавшись ответа, продолжал:

— Видно, что не нашенский. Даже онучи и лапти по-мордовски не умеешь как следует перевязывать. Этому у нас с малолетства учат. По всему видно, в бегах, из Самары.

Хорошо отдохнув, Гашек двинулся дальше. Никто, к сожалению, точно не знает пути, по которому он шел дальше…

Старая коммунистка Е. Я. Драбкина в своих воспоминаниях утверждает, что в августе видела его под Казанью, около небольшого городка Свияжска.

Однажды в красноармейской части появился приехавший с «того берега» человек с мягкими чертами приветливого славянского лица.

На фронте в тот день было затишье. Многие бойцы собрались в самодельном клубе, расположенном в овине, где шел концерт художественной самодеятельности. Он уже подходил к концу, когда поднялся приезжий и попросил слова.

— Весной тысяча девятьсот пятнадцатого года, — начал он, усевшись поудобней на табуретке, — находясь в Восточной Галиции, я, неважно по какой причине, обозвал нашего фельдкурата, то есть полкового священника, мешком с собачьим дерьмом и угодил за образное сравнение в военную тюрьму. Тюрьма была как тюрьма — клоповник, в котором всегда воняет парашей. Я уже готов был проскучать положенное число дней в ожидании суда и отправки со штрафной ротой на фронт, но когда вошел в камеру, вдруг услышал знакомый голос: «Здравствуйте, пан Гашек!» Ба! Передо мной был собственной персоной мой старый друг, с которым мы распили не одну кружку пива в трактире «У чаши». Его имя вам ничего не скажет, но запомните его, ибо оно заслуживает этого больше, чем имя Александра Македонского. Это — имя отважного героя, старого бравого солдата Швейка. «У нас в Будейовицах…» — заговорил Швейк так, будто мы с ним расстались полчаса назад.

Лицо рассказчика приняло смешанное выражение простоты и лукавства, глуповатого добродушия и тонкого ума. Гашек с неподражаемым искусством изображал солдата, его манеру говорить подробно, перебрасываясь с одного случая на другой. Словно живые вставали перед бойцами и австрийские офицеришки, и пустоголовые щеголи, и распутные священники…

Неослабное внимание слушателей еще больше подогрело Гашека. Он так разошелся, что уже мягкая ирония, которой был вначале окрашен рассказ, превратилась в бичующий, исполненный гневом, сарказм.

Когда он кончил, наступило молчание. Затем медленно поднялся Петр Васильевич Казьмин, суровый и неулыбчивый человек, страстный большевистский агитатор.

— Я полагаю так, товарищи, — сказал он, — что прослушавши доклад про товарища Швейка, мы должны вынести нашу резолюцию, что, будь уверен, товарищ Швейк, мы свой долг выполним. Казань будет наша, а за Казанью и вся Волга. А ты, товарищ Швейк, пристраивайся скорее к русскому пролетариату и свергай своих паразитов-буржуев и генералов, чтоб да здравствовала бы мировая революция!

Уже не только сам Гашек, а и его любимый герой, будущий всемирно известный Швейк начал воевать за Советскую власть, за «мировую революцию», начал свое победное шествие по земному шару.

12 сентября наши войска освободили от белых родину Ильича — город Симбирск. Радости красноармейцев и жителей, казалось, не будет предела. И не только потому, что победоносно была завершена еще одна крупная операция, тысячи трудящихся снова обрели желанную свободу. В те дни газеты обошла телеграмма великого вождя, обращенная к красноармейцам-освободителям: «Взятие Симбирска — моего родного города, — писал он, — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны».

Тогда-то и появился здесь Ярослав. Трудновато ему пришлось. Вокруг сияющие, возбужденные от радости лица, а он — один, не знает, куда податься, к кому обратиться: никаких документов, никаких свидетельств «благонадежности» у него нет. А ведь спросят, где был эти месяцы после Самары, что делал? Как ответить? Да и поверят ли, что только блуждал по губернии, притворялся слабоумным, искал красных. Подозрительно уж очень… Ведь вон «братья» что вытворяют в Поволжье, Сибири, на Урале!

Но нет, напрасны были тревоги Гашека. Ему поверили. И хоть политотдел Пятой армии все же обращался в Москву в ЦК Чехословацкой компартии в России с просьбой «дать срочно отзыв о тов. Гашеке Ярославе», но еще задолго до получения ответа он получил назначение на весьма ответственный пост. Кстати, лишь 25 декабря, после вторичного запроса, наконец, пришел ответ из Москвы. «Товарищ Гашек, — говорилось в нем, — выступил в марте из чешского корпуса. С тех пор был в сношении с партийными учреждениями. После занятия чехословаками Самары нам неизвестен». Да, вряд ли такой отзыв мог в той сложной ситуации что-либо прояснить. Напротив, он мог усугубить и без того трудное положение Гашека. В данном случае, остается лишь радоваться, что документ пришел с большим опозданием, когда Ярослава уже хорошо узнали, проверили на деле его преданность революции, партии.

И среди тех, кто сразу поверил ему, был один из старейших членов Коммунистической партии, активный участник революционного движения Василий Николаевич Каюров. В. И. Ленин хорошо знал, высоко ценил его деятельность. Свое знаменитое письмо «К питерским рабочим» от 12 июля 1918 года, где выдвигалась идея массового похода рабочих в деревню, чтобы объединить вокруг Советской власти бедноту, разбить наголову кулаков, дать городам хлеб, он начал так: «Дорогие товарищи! Пользуюсь поездкой в Питер т. Каюрова, моего старого знакомого, хорошо известного питерским рабочим, чтобы написать вам несколько слов». А в другом письме (от 20 июля 1918 г.) рекомендуя двинуть из Питера как можно больше рабочих, советует послать «вождей несколько десятков (à la Каюров)»…

Так вот, именно этот человек принял живейшее участие в дальнейшей судьбе чешского писателя-коммуниста. Душевная теплота, сердечность навсегда запомнились Гашеку. Спустя несколько лет, вернувшись на родину, он не раз вспоминал о Каюрове, встречах с ним.

Особенно запомнилась последняя, перед отъездом к месту нового назначения.

— Желаю успеха. — сказал Василий Николаевич, — работа предстоит трудная, ответственная. Кстати, трудности начнутся уже в пути. Никаких средств передвижения дать вам не сможем. Только мандаты, с помощью которых вам придется и есть, и пить, и передвигаться в деревнях. Ну, да ничего, вы ведь имеете уже опыт передвижения через деревни. Надеюсь, скоро будете в Бугульме. Вы там очень нужны. Очень. — И крепко пожал Гашеку руку…

Радостно билось сердце. «Нужен… Нужен…», — стучало в мозгу. Хотелось как можно скорее взяться за дело, оправдать доверие.

Без сожаления покидал он город. Близких друзей, товарищей здесь не было. И не знал — не ведал Ярослав, что всего через несколько месяцев снова окажется тут да еще побывает в таком месте, о котором память останется до конца жизни.

Произошло это ранней весной 1919 года. Гашек выходил из политотдела Реввоенсовета Восточного фронта. Все дела были закончены, поручения выполнены…

— Ярослав? — вдруг услышал он не то вопрос, не то восклицание. Обернулся и…

— Сергей?

И оба военных бросились друг другу в объятия.

— Вот уж никак не думал, что встречу тебя здесь, — говорил Бирюков.

— Как получил письмо из Самары, так больше и не знаю, где ты, что с тобой сталось. А потом узнал: Самару сдали. Думал о тебе, беспокоился. А ты — живой. Значит, порядок!

— А тебя, Сергей, просто не узнать. Генерал. Как попал сюда?

— Это ты как здесь очутился? Я-то просто: работаю в ревтрибунале Восточного фронта. Да, а ты знаешь, несколько недель назад мне выпало счастье быть у Ильича.

— Да ну?! Расскажи. Как чувствует? Как выглядит? О чем говорили?

Сергей подробно рассказал о том, как он в составе военной делегации был в Кремле. Рассказывал так живо, с такими подробностями, будто только сейчас побывал у Владимира Ильича. Гашек буквально впился в друга, стараясь как можно больше узнать о встрече. То и дело раздавались его восторженные восклицания, вопросы.

Когда Сергей кончил рассказ, Гашек задумчиво произнес:

— Счастливец ты, Сергей. Завидую. Кстати, говорят, дом, где он жил здесь, сохранился. Вот бы найти, посмотреть. А потом, когда приеду в Прагу — рассказать…

Удача и на этот раз сопутствовала друзьям: они нашли небольшой домик на тихой Московской улице. Хозяин не удивился приходу гостей. Последнее время, после ленинской телеграммы в Симбирск в связи с освобождением города, сюда зачастили люди. Приезжали даже из окрестных деревень.

— Мерло Виктор Гаврилович, — представился хозяин. — Инженер. О вас ничего не спрашиваю. Понимаю, время военное. Прошу, пожалуйста.

Он показал пришедшим все комнаты, живо рассказал, как здесь было при Ульяновых.

— Я ведь хорошо знал эту семью. Между прочим, обстановка с тех пор мало изменилась.

Потом друзья вышли во двор, заглянули в беседку, окруженную кустами сирени. Молча посидели несколько минут. Казалось, каждый думал о чем-то своем, а на самом деле, оба думали об одном и том же.

Вскоре они расстались. У каждого были свои дела. Однако через короткое время их пути снова сошлись. На этот раз надолго: вместе, в одной армии, они прошли путь от Уфы до Иркутска.

Впрочем, все это — и встречи в Симбирске, и посещение домика Ильича, и новые встречи с другом — было еще впереди.

А сейчас… Позади плавание пароходом до Чистополя, длительные поиски подводы, расспросы у местных жителей, где находится Бугульма и как до нее добраться. Позади, хоть и очень-очень медленно, остаются одна деревня за другой… Дороги размыло, передвигаться почти невозможно, телега то и дело увязает в грязи. Кажется, не будет конца этому длинному и тягостному пути.

Шла середина октября 1918 года.