Красный кролик

Глава восьмая Кушанье

— Благодарю, Алексей Николаевич. В высшей степени интересный подход. Итак, как нам двигаться дальше?

— Товарищ председатель, пусть Рим держит нас в курсе относительно распорядка папы — по возможности, расписанного как можно дальше наперед. Мы не станем посвящать Годеренко в то, что готовится какая-то операция. Римская резидентура будет для нас исключительно источником информации. Когда придет время, можно будет воспользоваться одним из агентов для целей наблюдения, однако для всех будет лучше, если Годеренко будет знать лишь самый минимум.

— Вы ему не доверяете?

— Нет, товарищ председатель. Прошу прощения, я не хотел, чтобы у вас сложилось такое впечатление. Однако чем меньше известно Годеренко, тем меньше вопросов он станет задавать и тем меньше будет вероятность того, что он случайно даст одному из своих людей такое задание, которое может выдать подготовку операции. Мы подбираем наших резидентов за их ум, за способность видеть то, что скрыто от других. Если Годеренко что-то почувствует, возможно, профессиональный опыт подтолкнет его по меньшей мере начать наблюдение — а это может привести к срыву операции.

— Вольнодумство, — презрительно фыркнул Андропов.

— А разве можно иначе? — рассудительно заметил Алексей Николаевич. — Это та цена, которую приходится платить, имея в подчинении людей умных.

Юрий Владимирович кивнул. Он быстро усвоил урок, преподанный ему полковником Рождественским.

— Хорошо, согласен. Что-нибудь еще, полковник?

— Решающее значение, товарищ председатель, будет иметь расчет времени.

— Сколько может потребоваться на подготовку такой операции? — спросил Андропов.

— Никак не меньше месяца, а то и больше. Если только на месте уже нет нужных людей, на такое уходит гораздо больше времени, чем планируется, — объяснил Рождественский.

— Приблизительно столько же у меня уйдет на получение одобрения. Однако мы немедленно займемся проработкой оперативных вопросов, чтобы можно было бы приступить к выполнению сразу же, как только одобрение будет получено.

«Выполнение, — подумал Рождественский, — самое подходящее слово.»36 Однако даже ему этот каламбур показался слишком зловещим. К тому же, полковник обратил внимание, что Андропов сказал «как только», а не «если». Что ж, считается, что в настоящий момент Юрий Владимирович является самым могущественным членом Политбюро, и это полностью устраивало Рождественского. Что хорошо для Комитета, хорошо и для него лично, особенно после перехода на новую работу. Вполне возможно, на профессиональном небосводе засияют генеральские звезды, и это тоже не могло не радовать Алексея Николаевича.

— Как ты собираешься действовать дальше? — спросил председатель.

— Я бы немедленно отправил шифровку в Рим, чтобы рассеять страхи Годеренко и заверить его в том, что в настоящий момент он должен лишь выяснить расписание поездок папы, его появлений на людях и тому подобное. Далее, я бы связался с Ильей Бубовым. Он наш софийский резидент. Вы с ним знакомы, товарищ председатель?

Андропов порылся в памяти.

— Да, мы встречались на одном из приемов. Кажется, Бубовой страдает излишним весом?

Рождественский улыбнулся.

— Да, Илья Федорович постоянно бьется над тем, чтобы сбросить несколько лишних килограммов, но специалист он хороший. Бубовой провел в Болгарии уже четыре года и установил хорошие отношения с «Държавной сигурностью».

— Значит, он отрастил усы, так? — спросил Андропов, демонстрируя мимолетное чувство юмора, что с ним бывало крайне редко.

Русские частенько отчитывали своих юго-западных соседей за страсть к растительности на лице, которая, похоже, являлась национальной чертой болгар.

— Вот тут ничего не могу сказать, — признался Рождественский.

Чуждый к заискиваниям, он не добавил, что обещает выяснить это в самое ближайшее время.

— Какого содержания сообщение ты намерен послать в Софию?

— Ну, что оперативная необходимость требует…

Председатель остановил его.

— Не надо ничего писать. Пусть Бубовой прилетит сюда. Я хочу, чтобы все это хранилось в строжайшей тайне, а в том, что наш резидент прилетит в Москву для консультаций и вернется назад, не будет ничего странного.

— Слушаюсь. Заняться этим немедленно? — спросил Рождественский.

— Да. Не будем терять ни минуты.

Полковник встал.

— Я сейчас же отправлюсь в центр связи, товарищ председатель.

Юрий Владимирович проводил взглядом, как он вышел. «Один из положительных моментов КГБ заключается в том, — подумал Андропов, — что здесь приказания действительно выполняются. В отличие от Центрального комитета партии.»

Спустившись на лифте в подвал, полковник Рождественский направился в центр связи. Майор Зайцев сидел за письменным столом и, как обычно, разбирал бумаги, — если честно, ничем другим на работе он и не занимался. Полковник подошел прямо к нему.

— У меня есть еще два сообщения.

— Хорошо, товарищ полковник.

Олег Иванович протянул руку.

— Сначала я должен их написать, — уточнил Рождественский.

— Можете воспользоваться вот этим столом, товарищ полковник, — указал майор. — Меры безопасности те же самые?

— Да, в обоих случаях используйте одноразовые блокноты. Одна шифровка опять в Рим, другая резиденту в Софию. Срочно, — добавил полковник.

— Будет исполнено.

Протянув Рождественскому бланки, Зайцев вернулся к работе. Хотелось надеяться, сообщения не окажутся слишком длинными. Похоже, речь идет о чем-то очень важном, раз полковник пришел в центр связи, не успев подготовить текст. Судя по всему, у Андропова в заднем проходе зуд. Полковник Рождественский превратился в личного мальчика на побегушках председателя. Наверное, он, человек умный и опытный, имеющий право рассчитывать на пост резидента какой-нибудь крупной сети, должен считать ниже своего достоинства эту кабинетную работу в Москве. В конце концов, возможность посмотреть мир — один из немногих соблазнов, которые действительно мог предложить своим сотрудникам Комитет государственной безопасности.

Хотя сам Зайцев был невыездным. Олег Иванович знал слишком много, чтобы его можно было выпустить в Западную страну. А вдруг он не вернется? КГБ очень беспокоился по этому поводу. И только сейчас Зайцев впервые задумался, а почему? Этот вопрос явился для него откровением. Почему КГБ так боится возможных перебежчиков? Через Зайцева прошло немало сообщений, в которых открыто обсуждались подобные подозрения, внушающие тревогу, и он знал, что некоторых агентов отзывали в Москву для «разговора», после чего они больше не возвращались назад. Это все было прекрасно известно Зайцеву, однако по-настоящему задумался он над этой проблемой лишь полминуты назад.

Почему эти люди перебегали к врагу — потому что приходили к выводу, что у них в стране что-то плохо? Настолько плохо, что они решались на такой крутой поступок, как измена Родине? Зайцев запоздало осознал, что за всем этим может крыться что-то очень серьезное.

С другой стороны, Комитет государственной безопасности существует за счет предательства, разве не так? Сколько сообщений на этот счет пришлось прочитать Зайцеву — сотни? Тысячи? Граждане Западных государств — американцы, англичане, немцы, французы — работали на КГБ, передавая ту информацию, которая интересовала Советский Союз. Они ведь также предали свою родину, да? В основном, ради денег. Таких сообщений Зайцев тоже повидал немало — споры между центральным управлением и резидентами по поводу объемов денежных выплат. Олег Иванович знал, что Москва всегда очень скупо тратила средства, что, впрочем, и следовало ожидать. Завербованные агенты хотели получать американские доллары, английские фунты стерлингов, швейцарские франки. И настоящие деньги, наличные — все хотели, чтобы с ними расплачивались наличными. Никто не соглашался ни на простые рубли, ни даже на инвалютные. Несомненно, предатели доверяли только таким валютам. Они предавали свою родину за деньги, но только за деньги своей родины. Некоторые требовали за свои услуги миллионы долларов, хотя, разумеется, столько никто и никогда не получал. Максимальной суммой, с которой пришлось столкнуться Зайцеву, были пятьдесят тысяч фунтов, выплаченных за информацию об английских и американских военно-морских шифрах. «Интересно, а сколько Западные державы выложат за ту информацию, которая хранится у меня в голове?» — вдруг подумал Зайцев. Это был вопрос без ответа. Олег Иванович даже не мог его правильно сформулировать, не говоря уж о том, чтобы серьезно задуматься над ответом.

— Вот, готово, — сказал Рождественский, протягивая бланки с текстами сообщений. — Отправьте немедленно.

— Будет отправлено сразу же, как только я закончу с шифрованием, — заверил его Зайцев.

— И те же самые меры безопасности, — добавил полковник.

— Разумеется. Обоим сообщениям присвоить тот же идентификационный код? — спросил Олег Иванович.

— Совершенно верно, всем один и тот же, — ответил Рождественский, постучав пальцем по цифрам «666», выведенным в верхнем правом углу.

— Будет исполнено, товарищ полковник. Я немедленно займусь этим.

— И как только сообщения будут отправлены, доложите мне.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил Зайцев. — Номер вашего телефона у меня есть.

Олег Иванович понял больше, чем могли передать слова. Многое ему передали интонации, прозвучавшие в голосе Рождественского. Все это осуществлялось по прямому приказу председателя Комитета. Личное внимание Андропова свидетельствовало о том, что речь шла о деле огромной важности, а не просто об импортных трусиках для капризной дочери какого-нибудь партийного шишки.

Пройдя к архиву в противоположном конце центра, Зайцев заказал два шифровальных блокнота, один для Рима, другой для Софии, и, достав ширфовальный циферблат, тщательно зашифровал оба сообщения. На все про все ушло сорок минут. Сообщение полковнику Бубовому в Софию было простым: «Немедленно вылетайте в Москву для консультаций.» У Зайцева мелькнула мысль, не затрясутся ли у софийского резидента коленки, когда он получит такой приказ. Разумеется, полковник Бубовой не мог знать, что означает идентификационный код. Однако очень скоро он это узнает.

Остаток рабочего дня не принес для Зайцева ничего интересного. В шесть часов вечера Олег Иванович запер секретные документы в сейф и вышел из центра связи.

Обед в столовой Сенчури-Хауза оказался очень хорошим, однако по-британски своеобразным. Райан постепенно начинал привыкать к английской кухне, в первую очередь потому, что хлеб неизменно бывал бесподобным.

— Итак, твоя жена хирург?

Джек кивнул.

— Да, режет людям глаза. На самом деле теперь в некоторых случаях Кэти стала использовать лазер. Ее можно считать первопроходцем.

— Лазер? — удивился Хардинг. — Зачем?

— Потому что он может действовать как сварка. Например, лазер используется для прижигания прохудившихся кровеносных сосудов — именно это сделали Суслову. Кровь просочилась внутрь глазного яблока, поэтому наши хирурги проделали в нем маленькое отверстие и высушили всю жидкость — кажется, она называется водянистой влагой, — после чего с помощью лазеров «сварили» прохудившиеся сосуды. Если послушать, получается очень мерзкая штукована, ты не находишь?

Хардинг поежился, представив себе операцию на глазу.

— И все же, полагаю, это лучше, чем слепота.

— Да, я тебя понимаю. То же самое было тогда, когда наша Салли лежала в травматологическом отделении. Меня совсем не радовала мысль о том, что кто-то режет мою девочку.

Райан заново пережил весь ужас тех дней. У Салли до сих пор на груди и животе оставались шрамы, хотя и быстро затягивающиеся.

— Ну а ты сам, Джек? Тебе ведь тоже уже приходилось бывать под ножом хирурга, — заметил Саймон.

— Я все равно спал, а видеозаписей операций не делали. Но, знаешь, Кэти, вероятно, не отказалась бы посмотреть на все три.

— На три?

— Да, две мне сделали, еще когда я служил в морской пехоте. Сначала в лазарете на корабле, чтобы стабилизировать мое состояние, а потом вертолетом меня переправили в госпиталь в Бетесде. Слава богу, я почти все время проспал, но нейрохирурги сказали, что операции прошли не слишком успешно, и спина у меня продолжала болеть. Затем, когда я уже начал ухаживать за Кэти — нет, мы даже успели помолвиться друг с другом, за ужином в ресторане моя спина разболелась снова. Кэти устроила меня в клинику Гопкинса, и за меня взялся сам Сэм Роузен. Он меня и вылечил. Отличный парень, и чертовски хороший врач. Понимаешь, в том, чтобы быть женатым на враче, тоже есть свои плюсы. Кэти знакома со многими лучшими специалистами в мире. — Райан откусил большой кусок длинного французского батона с индейкой. Это было гораздо вкуснее гамбургеров в столовой ЦРУ. — В общем, вот вкратце приключения, продолжавшиеся три года, которые начались с крушения вертолета на Крите. А закончилось все нашей свадьбой, так что, полагаю, все обернулось к лучшему.

Достав кожаный кисет, Хардинг набил трубку и раскурил ее.

— Ну а как поживает твой доклад о советской военной промышленности?

Джек отставил пиво.

— Просто поразительно, насколько отвратительно идут дела у русских, особенно если сравнить их собственные внутренние данные с тем, когда нам удается заполучить в свои руки тот или иной образец военной техники. То, что они называют «контролем качества», мы бы назвали «собачьим дерьмом». В Лэнгли я знакомился с материалами о русских истребителях, которые стоят на вооружение ВВС, — в основном, мы получили их через израильтян. Так вот, детали не подходят одна к другой, черт побери! Русские даже не могут нарезать алюминиевые листы одинаковыми кусками. Я хочу сказать, любой учащийся ПТУ сделает лучше, иначе его вышвырнут из училища. Да, у русских есть талантливые ученые и инженеры, особенно в теоретических разработках, однако производственный процесс находится на таком примитивном уровне, что можно было бы ожидать большего от подмастерьев.

— Не во всех областях, Джек, — осторожно поправил его Хардинг.

— Совершенно верно, Саймон, и Тихий океан не весь голубой. Ну да, в нем разбросаны острова и атоллы. Мне это известно. Но подавляющая его часть — это голубая вода. Точно так же, в Советском Союзе подавляющая часть работ выполняется из рук вон плохо. Главная проблема советской экономической системы заключается в том, что она не вознаграждает людей за хорошую работу. В экономике есть высказывание: «Плохая оплата несовместима с качественной работой.» Это означает, что если не стимулировать хорошую работу, люди будут работать плохо. Так вот, в Советском Союзе все обстоит именно так, и для русской экономики это подобно раковой опухоли. То, что возникает в одном месте, вскоре распространяется на всю систему.

— И все же в некоторых областях русские добились очень высоких результатов, — возразил Хардинг.

— Саймон, балет Большого театра не нападет на Западную Германию. Как и советская олимпийская сборная по хоккею, — парировал Джек. — Возможно, высшее командование советских вооруженных сил очень компетентно, однако вооружение и снаряжение отвратительные, а среднее звено управления практически не существует. Без сержанта-комендора и командиров отделений я не смог бы эффективно использовать взвод морской пехоты, которым командовал, однако в Красной Армии сержанты, в том смысле, в каком их понимаем мы, отсутствуют. У русских есть немало достаточно грамотных офицеров — и, опять же, среди военных теоретиков у них встречаются величины мирового масштаба, — и рядовые солдаты, возможно, патриоты своей родины, но без должной подготовки на тактическом уровне их армия напоминает роскошный лимузин на спущенных колесах. Мощный двигатель работает, краска сверкает, но машина не может тронуться с места.

Хардинг сидел, задумчиво попыхивая трубкой.

— В таком случае, чего же мы опасаемся?

Джек пожал плечами.

— Русских чертовски много, и количество на определенном этапе перерастает в качество. Однако, если мы будем и дальше модернизировать свою армию, через какое-то время мы получим возможность пресекать любые действия русских. Если у нас появится соответствующее противотанковое оружие, наши солдаты будут хорошо подготовлены и командование будет грамотным, русский танковый полк превратится лишь в сборище самоходных мишеней. В общем, именно такое заключение, по-видимому, и будет содержаться в моем докладе.

— По-моему, пока что еще слишком рано делать какие-либо выводы, — предупредил своего нового американского друга Саймон.

Райану еще предстояло познакомиться с тем, как работает бюрократическая машина.

— Саймон, в свое время я зарабатывал деньги, играя на бирже. В этом деле можно преуспеть только в том случае, если заглядывать вперед чуть дальше, чем остальные, а это значит, нельзя терять время, дожидаясь последней крупицы информации. Я и так уже вижу, в какую сторону направляет меня то, чем я располагаю. Дела в Советском Союзе обстоят плохо и становятся еще хуже. Советские вооруженные силы являются выжимкой всего хорошего и всего плохого, что есть в их обществе. Только посмотри, насколько плохо у них получается в Афганистане. Я еще не видел ваших данных, но я ознакомился с тем, что есть в Лэнгли. Русским приходится очень туго. Их армия оказалась совершенно неготова к боевым действиям в горах.

— И все же, полагаю, в конечном счете они одержат победу.

— Возможно, — уступил Джек, — однако она им достанется очень дорогой ценой. У нас во Вьетнаме получалось значительно лучше. — Он помолчал. — А у вас, англичан, кажется, тоже не слишком приятные воспоминания об Афганистане, не так ли?

— Брат моего деда воевал там в 1919 году. По его словам, в Афганистане было гораздо хуже, чем на Сомме37. У Киплинга есть одно стихотворение, которое заканчивается советом солдату размозжить себе голову, только чтобы не попасть в плен к афганцам. Боюсь, кое-кому из русских, на свою беду, тоже пришлось усвоить этот урок.

— Да, афганцы — народ мужественный, но далекий от цивилизации, — согласился Джек. — И все же, думаю, победа будет за ними. У нас дома поговаривают о том, чтобы начать поставлять им самонаводящиеся зенитные ракеты «Стингер». Это позволит нейтрализовать русские вертолеты, а без них Иван столкнется с серьезной проблемой.

— Неужели «Стингеры» настолько эффективны?

— Сам я ими никогда не пользовался, но слышал о них только хорошее.

— Ну а русская «Стрела-2М»?

— Вообще-то, именно русские первыми выдвинули концепцию переносных зенитных комплексов, не так ли? Но в семьдесят третьем мы получили партию советских ЗРК от израильтян, и на наших специалистов они не произвели никакого впечатления. Опять же, русскому Ивану приходят в голову блестящие мысли, но он не может должным образом претворить их в жизнь. В этом их проклятие, Саймон.

— Тогда объясни мне успехи КГБ, — с вызовом спросил Хардинг.

— Это то же самое, что балет Большого театра и сборная по хоккею. В Комитет государственной безопасности вкладываются лучшие умы и огромные средства, и это дает определенную отдачу, — однако при этом русские шпионы постоянно перебегают к нам, разве не так?

— Тут ты прав, — вынужден был согласиться Саймон.

— А почему, Саймон? — спросил Джек. — Потому что русским вбивают в голову, что мы загниваем и движемся к краху, а когда они попадают сюда и оглядываются по сторонам, выясняется, что все не так уж плохо, правильно? Проклятие, у нас по всей Америке полно федеральных домов защиты свидетелей, в которых содержатся агенты КГБ. Они там преспокойно живут, смотрят телевизор, и мало у кого возникает желание вернуться на родину. Сам я никогда лично не встречался с перебежчиками, однако мне довелось прочитать множество протоколов допросов. Все русские говорят приблизительно одно и то же. Наша система лучше, чем их, и у них хватает ума увидеть разницу.

— У нас тоже есть на содержании агенты КГБ, — сказал Хардинг. Ему не хотелось признаваться в том, что и в России находится несколько перебежчиков-англичан — конечно, значительно меньше, и все же достаточно для того, чтобы быть головной болью Сенчури-Хаузу. — Джек, с тобой очень трудно спорить.

— Я просто высказываю правду, дружище. В конце концов, именно для этого мы здесь и нужны, разве не так?

— Теоретически так, — вынужден был признать Хардинг.

Англичанин пришел к выводу, что из этого Райана никогда не получится хороший государственный служащий, и он гадал, хорошо это или плохо. Американцы видят жизнь под другим углом, и сравнивать различные подходы к одной и той же проблеме двух шпионских ведомств, по крайней мере, любопытно. Райану предстоит еще многому учиться… однако, вдруг осознал Хардинг, американец и сам может преподать ему несколько неплохих уроков.

— Как идут дела с твоей книгой? — спросил он.

Райан недовольно поморщился.

— В последнее время я за нее почти не садился. Компьютер, правда, уже установил. Но после целого дня, проведенного здесь, сосредоточиться на работе очень нелегко, — а если я не смогу выкраивать время, книга так и не сдвинется с места. В глубине души своей я лентяй, — признался Райан.

— В таком случае, как же тебе удалось разбогатеть? — спросил Хардинг.

— А я также очень жадный. Гертруда Стайн38 выразилась по этому поводу так, приятель: «Мне довелось быть и бедной, и богатой. Быть богатой лучше.» Более справедливых слов придумать невозможно.

— Надо будет как-нибудь проверить это самому, — заметил английский государственный служащий.

«Ого, — подумал Райан. — Что ж, он в этом не виноват, правда?» Саймон достаточно умен для того, чтобы зарабатывать деньги в реальном мире, однако ему, похоже, это и в голову не приходит. Конечно, по большому счету совсем неплохо иметь такого умного человека в аналитическом центре Сенчури-Хауза, даже несмотря на то, что во имя государственных интересов приходилось жертвовать личным благосостоянием этого человека. Впрочем, работа эта важная и нужная, и Райан поймал себя на том, что сам он занимается тем же самым. Правда, у него было одно преимущество: он уже заработал достаточно денег и мог в любой момент, повинуясь минутному порыву, бросить эту работу и вернуться к преподавательской деятельности. А для большинства государственных служащих подобная независимость является чем-то недоступным… «Из-за чего, вероятно, страдает работа, которую они выполняют,» — подумал Джек.

Зайцев миновал многочисленные пропускные пункты. Охранники выбирали наугад из толпы сотрудников и тщательно обыскивали их, убеждаясь, что те ничего не выносят с собой. Однако подобные проверки — Зайцеву досталась своя доля — являлись слишком поверхностными, чтобы быть эффективными. Досадное неудобство, слишком нерегулярное, чтобы представлять действительную угрозу, — в среднем, где-то раз в месяц, зато после обыска в течение следующих пяти — шести дней можно было ни о чем не беспокоиться, потому что охранники помнили в лицо всех, кого подвергли обыску; и даже здесь существовал человеческий контакт, дружеские взаимоотношения между сотрудниками, особенно среди низшего звена, — своеобразная солидарность «синих воротничков», которая не могла не вызывать удивления. На этот раз Зайцев избежал личного досмотра и, выйдя на просторную площадь, направился пешком к станции метро.

Олег Иванович практически никогда не надевал военную форму — так предпочитали поступать почти все сотрудники КГБ, словно их профессия могла запятнать их в лице сограждан. Впрочем, Зайцев не скрывал, где он работает. Если его кто-нибудь спрашивал об этом, он давал честный ответ, и все расспросы, как правило, на этом заканчивались, потому что всем было известно, что о том, чем занимается Комитет государственной безопасности, вопросов задавать не следует. По телевидению время от времени показывали фильмы и сериалы про КГБ, некоторые из которых даже более или менее соответствовали действительности, хотя в них даже близко не раскрывались методы и приемы работы Комитета. Все зависело от воображения автора сценария, поэтому происходящее на экране порой не имело никакого отношения к реальности. В центральном управлении имелся даже небольшой специальный отдел, занимающийся консультированием; как правило, из фильмов что-то вырезалось, и очень редко добавлялись какие-то уточняющие моменты, так как могущественное ведомство было заинтересовано в том, чтобы внушать страх как советским гражданам, так и иностранцам. «Интересно, много ли простых граждан получает дополнительный приработок, выполняя функции осведомителей?» — подумал Зайцев. Сам он практически не сталкивался с такой информацией по долгу службы — она крайне редко уходила за границу.

Достаточно было того, что все-таки покидало пределы Советского Сюза. Скорее всего, полковник Бубовой уже завтра будет в Москве. Между Москвой и Софией регулярное авиасообщение «Аэрофлотом». Полковник Годеренко в Риме получил приказ не задавать лишних вопросов и ждать, а также в течение неопределенного промежутка времени переправлять в центр все сведения относительно распорядка папы римского. Андропов не потерял интерес к этой проблеме.

И вот теперь к этому будут привлечены болгары. Зайцева это очень насторожило. Сомнений быть не могло. Ему уже приходилось пересылать подобные сообщения. Болгарская Служба государственной безопасности являлась верным вассалом КГБ. Зайцеву это было хорошо известно. Он переправил достаточное количество шифровок — иногда через Бубового, иногда напрямую, — в которых приказывалось прервать чью-то жизнь. КГБ в настоящее время уже почти не занималось подобными операциями, но «Държавна сигурност» охотно бралась за них. Олег Иванович не сомневался, что в Службе есть небольшое подразделение сотрудников, обученных именно этому занятию и применяющих свои знания на практике. А поскольку идентификационный код сообщения имел суффикс «666», оно относилось к той же теме, что и первый запрос, направленный римскому резиденту. Значит, маховик продолжал крутиться.

Ведомство, в котором работал Зайцев, государство, гражданином которого он являлся, хочет убить этого польского священника, что, на взгляд Олега Ивановича, было недобрым делом.

Зайцев спустился на эскалаторе в подземную станцию, заполненную обычной толпой тех, кто возвращался с работы. Как правило, обилие народа действовало на него успокаивающе. Это означало, что Олег Иванович находится в своей среде, окруженный соотечественниками, такими же простыми людьми, как и он сам, работающими на благо родины. Но так ли это? «Как отнесутся все эти люди к тому, что замыслил Андропов?» Оценить это было крайне сложно. Как правило, в вагоне метро пассажиры молчали. Иногда кто-то беседовал со своим другом, но общие разговоры являлись редким исключением. Такое случалось разве что после какого-нибудь небывалого спортивного события, плохого судейства во время футбольного матча или особенно зрелищного поединка на хоккейной площадке. Все остальное время каждый оставался наедине со своими мыслями.

Состав остановился, и Зайцев протиснулся в вагон. Как всегда, свободных мест для сидения не оказалось. Ухватившись за поручень над головой, Зайцев продолжал размышлять.

«Интересно, а думают ли о чем-нибудь остальные пассажиры? Если думают, то о чем? О работе? Детях? Женах? Любовницах? О том, что накрыть на стол?» Определить это не было никакой возможности. Этого не мог сказать даже Зайцев — а ведь он постоянно встречался в метро с этими людьми, с одними и теми же, на протяжении многих лет. Ему были известны лишь некоторые имена — те, что он случайно услышал в разговоре. Нет, скорее, Зайцев мог бы сказать, кто болеет за какую команду…

Вдруг его больно кольнула мысль, насколько он одинок в этом обществе. «Сколько же у меня настоящих друзей?» — спросил себя Зайцев. Ответ на этот вопрос был убийственным. О да, разумеется, у него было много приятелей, с которыми можно поболтать. Олегу Ивановичу были известны самые сокровенные подробности относительно их жен и детей — но настоящие друзья, кому можно было бы открыть душу, с кем можно было бы обсудить эту тревожную ситуацию, у кого можно было бы спросить совета… Нет, таких у него не было. Что для Москвы было очень неестественно. Русские люди славились умением заводить близкую, крепкую дружбу. Порой люди посвящали своих друзей в самые страшные тайны, словно дерзко бросая вызов судьбе: а что если ближайший друг окажется осведомителем КГБ, а что если откровения обернутся отправкой в один из лагерей, наследников печально знаменитого ГУЛАГа? Однако по долгу своей службы Зайцев был лишен всего этого. Он никогда не осмеливался обсуждать свою работу даже с коллегами.

Нет, какими бы ни были проблемы, связанные с сообщениями серии «666», ему придется решать их самому. Этим нельзя поделиться даже с Ириной. Она может обмолвиться своим подругам в ГУМе, а это будет означать для него смертный приговор. Вздохнув, Олег Иванович осмотрелся по сторонам…

Опять он, тот самый сотрудник американского посольства, погруженный в чтение «Советского спорта», не обращающий внимание на происходящее вокруг. Американец был в плаще — синоптики предсказали дождь, который так и не материализовался, — но без шляпы. Плащ был распахнут, не застегнут на пуговицы, не перехвачен поясом. Американец находился от Зайцева меньше чем в двух метрах…

Повинуясь внезапному порыву, Олег Иванович сместился вдоль вагона, перехватив руку, лежавшую на поручне, словно разминая затекшие мышцы. Это движение приблизило его вплотную к американцу. И, повинуясь тому же порыву, Зайцев сунул руку в карман плаща. Там ничего не было — ни ключей, ни мелочи, только ткань. Однако Зайцев убедился, что он смог сунуть руку в карман американца и достать ее так, чтобы это никто не заметил. Олег Иванович отступил назад, оглядываясь по сторонам, пытаясь понять, обратил ли кто-нибудь внимание на его действия и вообще смотрит ли на него. Но нет… определенно, никому до него не было дела. Его поступок остался не замеченным никем, в том числе и самим американцем.

Эд Фоули, дочитывая заметку о хоккейном матче, даже не повел глазами. Если бы это происходило в Нью-Йорке или каком-либо другом городе на Западе, он принял бы случившееся за попытку обчистить его карманы. Как это ни странно, здесь, в Москве, Фоули не ожидал ничего подобного. Советским гражданам запрещалось иметь валюту западных стран, поэтому кража у американца не могла принести ничего, кроме неприятностей. И КГБ, который, вероятно, до сих пор продолжает наблюдение, тоже вряд ли имеет к этому какое-то отношение. Если бы чекистам вздумалось стащить у него бумажник, они бы использовали для этой цели команду из двух человек, как поступают профессиональные американские карманники: один отвлекает на себя внимание, а второй осуществляет собственно кражу. Таким образом можно обчистить практически любого, если только человек не находится настороже, а находиться настороже непрерывно не способен даже профессиональный шпион. Поэтому приходится прибегать к пассивным средствам защиты, как, например, одна — две резинки, натянутые на бумажник, — просто, но очень эффективно. Таким приемам, действенным, но не кричащим «это шпион!», обучают в центре в Тайдуотере. Полиция Нью-Йорка советует простым гражданам придерживаться тех же мер предосторожности на улицах Манхэттена, а Эд Фоули должен производить впечатление простого американца. Поскольку у него есть дипломатический паспорт и легальная «крыша», теоретически его персона является неприкосновенной. Естественно, это не относится к уличным грабителям; поэтому и КГБ, и ФБР время от времени прибегали к услугам тщательно обученных «уличных бандитов», нападавших на то или иное лицо, разумеется, оставаясь в строго продуманных рамках, чтобы ситуация не выходила из-под контроля. В сравнении с этим интриги при дворе императора Византии казались детскими шалостями, однако правила устанавливал не Эд Фоули.

И эти правила не позволяли ему проверить карман плаща или хотя бы подать вид, что он почувствовал, как туда наведалась чужая рука. Быть может, ему бросили записку — даже предложение сотрудничать. Но почему выбрали именно его? Его «крыша» считается надежной, как гарантии Федерального резервного банка, если только, конечно, кто-нибудь в посольстве не дошел чисто случайно до истины и не поделился своими догадками… но нет, даже в этом случае КГБ не стал бы так откровенно выдавать себя. По меньшей мере, за ним в течение нескольких недель вели бы наблюдение, чтобы установить возможные связи. Нет, КГБ ведет игру достаточно умело для таких грубых приемов. Следовательно, практически исключено, что в кармане плаща побывала рука сотрудника Второго главного управления. И карманника также можно сбросить со счетов. «В таком случае, что же это было?» — ломал голову Фоули. Для того, чтобы докопаться до истины, потребуется терпение, однако Фоули не надо было объяснять, что значит быть терпеливым. Он продолжал невозмутимо читать газету. Если кому-то от него что-либо надо, зачем отпугивать этого человека? По крайней мере, неизвестный будет тешить себя тем, какой он умный и ловкий. Очень полезно позволять людям чувствовать себя умными и ловкими. Это приведет к тому, что они будут совершать новые ошибки.

Проехав еще три остановки, Фоули вышел из метро. Он считал, что для его работы поездки на метро более продуктивны, чем личный автомобиль. «Мерседес» слишком бросался в глаза на московских улицах. Машина будет привлекать внимание и к Мери Пат, однако она была уверена, что это, наоборот, только будет ей на руку. Фоули считал, что у его жены великолепное чутье оперативного работника. Всем сотрудникам опер-отдела приходится рисковать. Но Фоули очень беспокоило, с какой готовностью идет на риск Мери Пат. Для него опасные игры с русскими были частью работы. Как выразился бы дон Вито Корлеоне: «Это бизнес, и тут нет ничего личного.» Но для Мери Пат это как раз было делом личным — из-за дедушки.

Она жаждала поступить в ЦРУ еще до того, как познакомилась с Эдом на студенческом съезде в Фордхэме. Затем они встретились уже в отделе кадров ЦРУ, а дальше все пошло стремительно. Мери Пат к тому времени уже прекрасно владела русским языком. Она без труда могла сойти за коренную россиянку. Больше того, Мери Пат умела менять произношение, подстраиваясь под говор уроженцев любого региона России. При необходимости она смогла бы выдать себя за преподавателя русской поэзии Московского государственного университета. При этом Мери Пат была красивой, а у красивых женщин есть одно неоспоримое преимущество по сравнению со всеми остальными людьми. В основе его лежит древнейший из предрассудков, гласящий, что люди с привлекательной внешностью обязаны быть хорошими и добрыми, что плохие люди должны выглядеть отвратительно, потому что они совершают отвратительные поступки. Особенно почтительно относятся к красивым женщинам мужчины; к остальным женщинам это относится в меньшей степени, поскольку они завидуют чужой красоте, но даже они ведут себя любезно, повинуясь врожденному инстинкту. Поэтому Мери Пат сходило с рук многое — поскольку она была просто молодой, красивой американкой, самовлюбленной блондинкой, а блондинок считают существами недалекими повсеместно, и даже здесь, в России, где они встречаются достаточно часто. К тому же, у русских блондинок, скорее всего, волосы были светлыми от природы, поскольку местная косметическая промышленность находилась где-то на уровне Венгрии девятнадцатого века и в парфюмерных магазинах не было ничего похожего на «Лондаколор». Нет, Советский Союз уделял скудное внимание нуждам женской половины населения, и это мысль привела Фоули к следующему вопросу: почему русские остановились всего на одной революции? В Америке кому-то пришлось бы дорого заплатить за то, что женщины лишились бы выбора одежды и косметики…

Состав метро остановился на нужной станции. Пробравшись к дверям, Фоули вышел на платформу и направился к эскалатору. Где-то на полпути наверх он не выдержал, уступая любопытству. Фоули почесал нос, словно борясь с подступившим желанием чихнуть, и достал из кармана пиджака платок. Вытерев нос, он убрал платок в карман плаща, который, как выяснилось, был пуст. Так что же все-таки произошло? Сказать это было невозможно. Еще одно случайное событие в жизни, состоящей из них?

Однако Эд Фоули был обучен не верить в случайные совпадения. Надо будет еще где-нибудь с неделю придерживаться того же распорядка и садиться на тот самый поезд метро, просто чтобы посмотреть, не последует ли продолжение.

Судя по всему, Альберт Бирд был опытным глазным хирургом. Он оказался старше Райана, и ниже его ростом. У него была бородка, черная, с намеками на проседь, — как обратила внимание Кэти, такие бородки в Англии не были редкостью. И еще у профессора Бирда были татуировки. Много татуировок. Кэти еще никогда не приходилось встречать столько. Профессор Бирд легко находил общий язык со своими пациентами, прекрасно знал свое дело, и, что немаловажно, пользовался полным доверием и любовью младшего медицинского персонала — что, как успела узнать Кэти, неизменно свидетельствовало в пользу врача.

Кроме того, Бирд оказался хорошим учителем, вот только Кэти уже знала почти все то, чему он мог ее научить, а уж в лазерах она точно разбиралась лучше него. Аргоновые лазеры в клинике Хаммерсмита были новыми, но все же не такими новыми, как в клинике Джонса Гопкинса. А первый лазер с излучателем на ксеноновой дуге, по которым Кэти считалась в клинике Гопкинса лучшим специалистом, здесь должны были установить только через две недели.

Кэти неприятно поразило общее состояние клиники. Здравоохранение в Великобритании находилось в ведении государства. Все было бесплатным — и, как и во всем мире, за все приходилось платить. Больничные палаты оказались гораздо более убогими, чем те, к которым привыкла Кэти, о чем она и не замедлила сказать.

— Знаю, — устало согласился профессор Бирд. — Однако это не первостепенная важность.

— Третья больная, которой я занималась сегодня утром, некая миссис Дувр, ей пришлось ждать своей очереди одиннадцать месяцев, ради того, чтобы я за двадцать минут оценила состояние катаракты. Господи, Альберт, у нас в Америке домашний врач этой женщины просто позвонил бы моей секретарше, и я приняла бы ее в течение трех — четырех дней. График работы в клинике Гопкинса у меня напряженный, но столько времени я всегда смогу выкроить.

— И сколько бы вы взяли с миссис Дувр?

— За такое обследование? О… ну, двести долларов. Поскольку я ассистент профессора в клинике Уилмера, мои услуги ценятся несколько дороже, чем у простого врача-ординатора, прикомандированного к клинике для специализации. — Кэти не стала добавлять, что она гораздо образованнее обычного врача-ординатора, у нее больше опыта и она работает значительно быстрее. — Миссис Дувр надо сделать операцию, чтобы устранить катаракту, — добавила она. — Хотите, я займусь этим?

— Операция будет сложной? — спросил Бирд.

Кэти покачала головой.

— Нет, совершенно обычная процедура. Часа полтора работы, учитывая преклонный возраст пациентки, но, как мне кажется, никаких осложнений быть не должно.

— Что ж, мы поставим миссис Дувр в очередь.

— И сколько ей придется ждать?

— Ну, поскольку операция не срочная… от девяти до десяти месяцев, — прикинул Бирд.

— Вы шутите! — недоверчиво произнесла Кэти. — Так долго?

— Обычный срок.

— Но ведь в течение этих девяти или десяти месяцев миссис Дувр из-за проблем со зрением не сможет водить машину!

— Зато ей не придет счет за операцию, — возразил Бирд.

— Замечательно. Старушка почти целый год не сможет читать газеты. Альберт, это ужасно!

— Такова наша система здравоохранения, — объяснил Бирд.

— Понятно, — сказала Кэти.

Однако на самом деле она ничего не понимала. Английские хирурги достаточно неплохо знали свое дело, однако они не выполняли и половины того, что делали в клинике Гопкинса Кэти и ее коллеги, — а она еще считала, что можно было бы вкалывать и более усердно. Конечно, работала Кэти много. Но она чувствовала, что нужна людям; ее работа состояла в том, чтобы восстанавливать зрение тем, кто нуждается в самом современном медицинском обслуживании, — а для Каролины Райан, доктора медицины, члена американской коллегии хирургов, это было сродни религиозному призванию. А здесь дело даже было не в том, что английские врачи были более ленивыми, чем их американские коллеги; просто сама система позволяла — нет, даже подталкивала их подходить к своей работе спустя рукава. Кэти оказалась в совершенно другом мире медицины, и этот мир произвел на нее не слишком отрадное впечатление.

И еще она не увидела в клинике Хаммерсмита томограф. Процесс компьютерной томографии был изобретен специалистами английской компании И-эм-ай, однако какая-то бестолочь в правительстве решила, что на всю Великобританию будет достаточно лишь несколько приборов, и в этой лотерее большинство клиник осталось без выигрыша. Компьютерная томография появилась всего за несколько лет до того, как Кэти поступила на медицинский факультет университета Джонса Гопкинса, однако за прошедшее десятилетие томограф в Америке стал такой же неотъемлемой частью медицины, как и стетоскоп. В настоящее время томографы имелись практически в любой американской клинике. Каждый такой аппарат стоил без малого миллион долларов, однако пациенты платили за пользование ими, и томографы окупались достаточно быстро. Самой Кэти снимать томограммы приходилось достаточно редко — например, когда она исследовала злокачественные опухоли рядом с глазом; однако, если в томографе возникала необходимость, обойтись без него нельзя было никак.

И еще в клинике Джонса Гопкинса влажная уборка полов осуществлялась каждый день.

Однако люди здесь нуждаются в том же самом медицинском обслуживании, а Кэти была врачом, и это, на ее взгляд, определяло все. Один из ее однокурсников по университету Джонса Гопкинса съездил в Пакистан и возвратился домой, имея такой опыт в патологиях глазных заболеваний, какой в американских больницах не приобретешь и за целую жизнь. Разумеется, он подхватил там также и амебную дизентерию, что гарантированно ослабило энтузиазм всех тех, у кого возникло желание последовать его примеру. Кэти успокоила себя тем, что здесь, по крайней мере, ей это не грозит. Если только, конечно, она не подцепит какую-нибудь заразу в ординаторской.