Красный кролик

Глава пятая Сближение

Привыкший вставать рано, где-то в половине седьмого, Юрий Владимирович принял душ, побрился, оделся и сел завтракать. Его завтрак состоял из ветчины, омлета из трех яиц и толстого куска черного хлеба с датским маслом. Растворимый кофе был сделан в Западной Германии, как и бытовая техника на кухне. За завтраком Андропов ознакомился с утренней «Правдой», подборкой материалов из западной прессы, переведенных лингвистами КГБ, и отчетами, подготовленными за ночь в центральном управлении на площади Дзержинского и доставленных к нему на квартиру курьером в шесть часов утра. Сегодня ничего важного, подумал он, закуривая третью за утро сигарету и наливая вторую чашку кофе. Одна рутина. Вчера вечером американский президент не размахивал саблей, что является приятной неожиданностью. Возможно, он мирно задремал перед телевизором, как это частенько происходит с Брежневым.

Интересно, как долго Леонид еще сможет возглавлять Политбюро? Определенно, сам он на пенсию не уйдет. В этом случае его детям придется плохо, а удовольствие быть членами монаршей семьи Советского Союза слишком велико, чтобы они позволили своему отцу пойти на такой шаг. Коррупция поразила все общество. Сам Юрий Владимирович не был болен этим страшным недугом — больше того, он верил, что именно в этом и кроется корень всего зла. Вот почему нынешнее состояние дел казалось ему таким удручающим. Он может — он должен спасти страну, не дать ей рухнуть в пучину хаоса. «Конечно, если только я проживу достаточно долго, а Брежнев скоро умрет.» Определенно, здоровье Леонида Ильича ухудшалось с каждым днем. Ему удалось бросить курить — и это в семьдесят шесть лет, что, вынужден был признаться самому себе Юрий Владимирович, уже само по себе было впечатляющим, — но он впал в старческое слабоумие. Брежнев не мог долго сосредоточивать внимание на одном предмете, его постоянно подводила память. Временами он засыпал на важных совещаниях, к недовольству своих коллег. Однако его хватка за власть оставалась железной. В свое время сам Брежнев мастерски проведенными политическими интригами подстроил смещение Никиты Сергеевича Хрущева, и в Кремле никто не забыл эту пикантную подробность новейшей истории. Однако подобными уловками едва ли можно было свалить человека, который был сам искушен в них. Никто не смел даже предлагать Леониду удалиться на покой — если и не окончательно отойти от дел, то хотя бы передать часть своих чисто административных обязанностей другим, чтобы иметь возможность сосредоточиться на решении самых важных вопросов. Американский президент не так уж намного моложе Брежнева, но он ведет здоровый образ жизни, а может быть, все дело в его более крепкой крестьянской наследственности.

В подобные минуты раздумий Андропов ловил себя на том, как странно, что он сам выступает против коррупции подобного рода. Именно как таковую он воспринимал все это, но ему редко приходило в голову задаваться вопросом, а почему так происходит. В эти моменты Юрий Владимирович снова вставал на позиции учения Маркса, с которым расстался много лет назад, потому что даже ему требовалась какая-то морально-этическая опора, а ничего другого в его распоряжении не было. Как это ни странно, в этих вопросах марксизм и христианская религия сходились во мнении. Должно быть, это произошло совершенно случайно. В конце концов, Карл Маркс был иудеем, а не христианином, и вряд ли мог отвергать и громить религиозное учение, чуждое ему и его народу. Председатель КГБ решительно тряхнул головой, прогоняя все эти мысли. С него достаточно профессиональных забот.

Послышался осторожный стук в дверь.

— Войдите, — окликнул Андропов, по звуку поняв, кто это.

— Товарищ председатель, машина подана, — доложил начальник охраны.

— Благодарю вас, Владимир Степанович.

Встав из-за стола, Андропов надел пиджак и приготовился ехать на работу.

Четырнадцатиминутная дорога по центру Москвы прошла без каких-либо происшествий. Лимузин ЗИЛ ручной сборки внешне напоминал американскую машину «Чекер», какие используются в качестве такси. Он несся прямо посередине широких улиц, расчищенных сотрудниками московской милиции, чья задача заключалась исключительно в том, чтобы обеспечивать беспрепятственный проезд высокопоставленных государственных деятелей. Милиционеры торчали на перекрестках все дни напролет, в летний зной и в беспощадную зимнюю стужу, расставленные через каждые три квартала, и следили за тем, чтобы никакие посторонние машины не перегораживали проезжую часть. Дорога получалась быстрой и удобной, как перелет на вертолете, но гораздо более щадящей для нервов.

«Московский центр», как в разведках всего мира именовалось центральное управление КГБ, размещался в бывшем здании главного правления страховой компании «Россия». Судя по всему, это была очень могущественная и влиятельная компания, раз она выстроила подобный домище. Лимузин Андропова въехал через ворота во внутренний двор, прямо к массивным дубовым дверям, отделанным бронзой. Председателя встретили вытянувшиеся по стойке «смирно» дежурные в форме, сотрудники Девятого управления. Войдя в здание, Юрий Владимирович прошел к лифту, который, разумеется, специально ждал его, и поднялся на последний этаж. Его помощник всмотрелся в лицо своего шефа, как поступают ему подобные во всем мире, и, естественно, ничего не увидел: Андропов владел своими чувствами не хуже профессионального картежника. В коридоре последнего этажа за дверью в приемную секретаря на протяжении пятнадцати метров тянулась глухая стена. Это объяснялось тем, что отдельной двери в кабинет председателя не было. Вместо этого в углу приемной стоял шкаф для одежды, и именно внутри него была спрятана дверь. Эта хитрость восходила к эпохе Лаврентия Берии, возглавлявшего советские секретные службы при Сталине. Берия по необъяснимой причине панически боялся покушения на свою особу, чем и объяснялась эта странная мера безопасности, предусмотренная на тот случай, если отряду боевиков удастся проникнуть в самое сердце центрального управления НКВД. Андропов находил эти меры предосторожности театральными, однако они являлись чем-то вроде освященной временем традиции. И кроме того, это не переставало забавлять редких гостей председателя КГБ — в любом случае, потайная дверь уже давно перестала быть секретом для тех, кто допускался на последний этаж.

Распорядок дня Юрия Владимировича оставлял ему утром перед началом летучки пятнадцать свободных минут на просмотр свежих газет. Далее следовали совещания, намеченные за несколько дней, а то и недель вперед. Сегодня практически все они должны были быть посвящены вопросам внутренней безопасности, и только перед самым обедом сотрудник секретариата ЦК партии договорился о беседе касательно сугубо политических дел. «Ах да, ситуация в Киеве,» — вспомнил Андропов. Став председателем КГБ, Юрий Владимирович быстро пришел к выводу, что партийные проблемы бледнеют в сравнении с той богатой палитрой задач, которые приходится решать здесь, в доме номер два по площади Дзержинского. В уставе КГБ, насколько подобная организация могла иметь хоть какие-то ограничения, он назывался «щитом и мечом» коммунистической партии. Следовательно, теоретически его главная миссия состояла в том, чтобы бдительно присматривать за теми советскими гражданами, которые относятся к правительству своей страны без должного энтузиазма. Эти люди, окрыленные Хельсинской декларацией, причиняли все большую и большую головную боль. Семь лет назад Советский Союз подписал в столице Финляндии декларацию прав человека, и кое-кто, по-видимому, отнесся к этому совершенно серьезно. Что хуже, так называемые «борцы за гражданские свободы» постоянно привлекали к себе внимание западных средств массовой информации. Журналисты способны поднимать большой шум, а теперь на них уже нельзя хорошенько прикрикнуть — по крайней мере, на некоторых из них. Капиталистический мир почитает «свободную прессу» чуть ли не как божество и ждет, что так же в точности к ней будут относиться и все другие, хотя на самом деле ни для кого не секрет, что все журналисты являются в той или иной степени шпионами. Забавно видеть, как американское правительство в открытую запрещает своим разведывательным службам использовать в качестве прикрытия удостоверения журналистов. Все остальные шпионские ведомства в мире прибегают к этому без зазрения совести. Как будто американцы собираются соблюдать свои белоснежно чистые законы, которые были приняты только для того, чтобы остальные страны не возражали против дотошных корреспондентов «Нью-Йорк таймс», выпытывающих все их секреты. Просто абсурд какой-то. Абсолютно все без исключения иностранцы, приезжающие в Советский Союз, являются шпионами. Это ни для кого не секрет, и именно поэтому в составе КГБ имеется многочисленное Второе главное управление, чьей задачей является контрразведка.

Ну а проблема, из-за которой он целый час не мог заснуть вчера вечером, по сути является такой же, не так ли? Если заглянуть в корень. Юрий Владимирович нажал кнопку коммутатора внутренней связи.

— Да, товарищ председатель, — тотчас же ответил секретарь — естественно, мужчина.

— Попроси Алексея Николаевича заглянуть ко мне.

— Сию минуту, товарищ председатель.

Если верить часам на столе Андропова, прошло ровно четыре минуты.

— Здравствуйте, товарищ председатель.

Полковник Алексей Николаевич Рождественский из Первого главного — «иностранного» управления, опытный оперативный работник, много лет провел в Западной Европе, хотя еще ни разу не бывал в Западном полушарии. Талантливый разведчик, создатель разветвленной агентурной сети, он недавно перешел в центральный аппарат и стал советником Андропова по оперативной работе. Невысокий, не слишком красивый, Рождественский относился к тем людям, которые обладают способностью становиться невидимыми на улицах любого города мира, чем отчасти и объяснялся его успех.

— Алексей, у меня одна проблема теоретического плана. Насколько я помню, ты работал в Италии.

— Да, товарищ председатель, три года в римском отделении, под началом полковника Годеренко. Он по-прежнему наш резидент в Риме.

— И как он, знает свое дело? — спросил Андропов.

Выразительный кивок.

— Да, товарищ председатель, Годеренко — отличный оперативный работник. Создал в Риме хорошую сеть. Я многому у него научился.

— Насколько хорошо он знает Ватикан?

Рождественский недоуменно заморгал.

— А там особенно знать нечего. Да, у нас есть кое-какие контакты, однако серьезного внимания мы Ватикану никогда не выделяли. По очевидным причинам, внедрение в Католическую церковь является очень сложной задачей.

— Ну а через нашу Православную церковь? — спросил Юрий Владимирович.

— Там у нас тоже есть определенные контакты, и нам поступает кое-какая информация, но она крайне редко оказывается ценной. Как правило, все ограничивается слухами, но даже и тут мы не получаем ничего такого, что не могли бы получить через другие каналы.

— Насколько хорошо охраняется папа римский?

— Вы имеете в виду, как физическое лицо? — уточнил Рождественский, гадая, куда клонит председатель.

— Совершенно верно, — подтвердил Андропов.

Рождественскому показалось, что температура его крови понизилась на несколько градусов.

— Товарищ председатель, папа римский имеет личную охрану, которая осуществляет в основном пассивные меры безопасности. Его телохранители — швейцарцы, в штатской одежде, — а те шуты в маскарадных костюмах и полосатых штанах служат исключительно для показных целей. Разве что иногда схватят какого-нибудь чересчур пылкого верующего, опьяненного близостью к первосвященнику. Я даже не могу со всей определенностью утверждать, что они носят при себе оружие, хотя надо исходить из предположения, что они вооружены.

— Очень хорошо. Я хочу знать, насколько трудной является задача подойти к папе достаточно близко. Вы можете сказать что-нибудь на этот счет?

«Ага, вот оно что!» — подумал Рождественский.

— Есть ли у меня какой-то личный опыт? Нет, товарищ председатель. Находясь в Риме, я несколько раз посещал Ватикан. Как вы можете себе представить, там собраны потрясающие собрания произведений искусства, а это очень интересовало мою жену. Я водил ее в Ватикан раз десять. Там повсюду кишат священники и монашки. Должен признаться, я специально не присматривался к мерам безопасности, но ничего бросающегося в глаза нет, если не считать очевидных предосторожностей, направленных на борьбу с воровством и вандализмом. В музеях есть сторожа, чья основная обязанность, похоже, заключается в том, чтобы объяснять посетителям, где находится туалет. Сам папа живет в папских покоях, примыкающих к собору Святого Петра. Там я ни разу не был. Это не то место, к которому я проявлял профессиональный интерес. Насколько мне известно, наш посол время от времени бывает там в связи со своими дипломатическими обязанностями, но меня никогда не приглашали. Понимаете, товарищ председатель, я занимал должность торгового представителя и считался фигурой слишком низкого ранга, — объяснил Рождественский. — Вы говорите, что хотите знать, легко ли приблизиться к папе. Полагаю, под этим вы понимаете…

— На расстояние пять метров. Если можно, ближе, но минимум пять метров. «Дальность выстрела из пистолета,» — тотчас же догадался Рождественский.

— Лично я не располагаю всей необходимой информацией. Этот вопрос надо переадресовать полковнику Годеренко и его людям. Время от времени папа римский устраивает аудиенции верующим. Как на них попасть, я не знаю. Кроме того, папа иногда появляется на людях, с самыми различными целями. Я не могу сказать, кто определяет распорядок подобных мероприятий.

— Что ж, давайте выясним, — мягко предложил Андропов. — Докладывать будете непосредственно мне. Больше никому ни слова об этом.

— Слушаюсь, товарищ председатель, — вытянулся в струнку полковник, получив приказ. — Когда приступить?

— Немедленно, — самым спокойным тоном произнес Андропов.

— Я лично займусь этим, товарищ председатель, — заверил Рождественский.

У него на лице не отобразилось никаких чувств. Впрочем, их у Рождественского и не было. В подготовку офицеров КГБ не входило закаливание моральных принципов, по крайней мере, вне политики, где им, наоборот, предписывалось обладать непоколебимостью стали. Приказы вышестоящего начальства обладали силой воли всевышнего. В настоящий момент Алексея Николаевича беспокоили лишь возможные политические последствия предполагаемого события, по разрушительной силе сопоставимого с взрывом мощной ядерной бомбы. От Москвы до Рима больше тысячи километров, однако даже такого расстояния, наверное, окажется недостаточно, чтобы избежать радиоактивного заражения. Однако, политические вопросы не входили в компетенцию Рождественского, и он решительно выбросил из головы все эти вопросы — по крайней мере, на настоящий момент. В это время на столе председателя зазвонил коммутатор внутренней связи. Юрий Владимирович щелкнул правым тумблером в верхнем ряду.

— Да?

— Товарищ председатель, прибыл первый из тех, кому вы назначили встречу.

— Алексей, сколько тебе нужно времени? — обратился Андропов к Рождественскому.

— Думаю, хватит нескольких дней. Насколько я понимаю, вы хотите получить точную оценку. Исходя из каких данных?

— Нет, пока что лишь предварительные прикидки, — уточнил Юрий Владимирович. — Мы еще не собираемся ничего предпринимать.

— Будет исполнено, товарищ председатель. Я немедленно спущусь в центр связи.

— Замечательно. Благодарю, Алексей.

— Служу Советскому Союзу! — автоматически ответил Рождественский.

Полковник снова вытянулся по стойке «смирно», развернулся кругом через левое плечо и шагнул к двери. Выходя в приемную секретаря, ему, как и большинству людей, пришлось пригнуться. Затем Рождественский повернул направо и вышел в коридор.

«Итак, действительно, как приблизиться к папе римскому, этому польскому священнику?» — ломал голову Рождественский. По крайней мере, это был интересный теоретический вопрос. В КГБ работало великое множество ученых, вплоть до академиков, которые занимались изучением самых различных вопросов, от того, как физически устранить глав иностранных государств — что могло оказаться полезным в случае начала крупномасштабной войны — до того, как лучше выкрасть из какой-нибудь клиники историю болезни. Широкий спектр операций, проводимых КГБ, практически не знал границ.

Полковник Рождественский шел к лифтам, размышляя о задаче, поставленной председателем, однако по его лицу нельзя было ничего прочесть. Нажав кнопку, он подождал сорок секунд, и двери лифта открылись.

— В подвал, — распорядился Рождественский.

Каждым лифтом управлял лифтер. Кабина лифта представляла собой слишком соблазнительное место для устройства тайника, чтобы ее можно было оставлять без присмотра. В дополнение лифтеры были специально обучены следить за тем, чтобы никто никому ничего скрытно не передавал. В этом здании не доверяли никому. Оно хранило в себе слишком много секретов. Если во всем Советском Союзе и было какое-то место, куда противник хотел бы внедрить своего агента, так это сюда, поэтому все вели друг с другом какую-то зловещую игру в подозрительность, присматриваясь, прислушиваясь, пытаясь в каждом слове найти какой-то скрытый контекст. Разумеется, здесь, как и везде, люди заводили друзей. Они болтали с ними о женах и детях, о спорте и о погоде, советовались, покупать ли машину или дачу, если это были счастливчики, поднявшиеся на вершину служебной лестницы. Но никто и никогда не говорил о работе, кроме как со своими непосредственными коллегами, да и то только в специальных помещениях, предназначенных для подобных целей. Рождественскому даже в голову не приходило, что подобные режимные ограничения существенно снижали производительность труда и затрудняли эффективную деятельность ведомства. Осмотрительность, граничащая с тотальной подозрительностью, являлась составной частью религии, которую исповедовали в Комитете государственной безопасности.

Для того, чтобы попасть в центр связи, надо было пройти через особый контрольно-пропускной пункт. Взглянув на фотографию на пропуске, дежурный прапорщик молча махнул рукой, пропуская Рождественского.

Разумеется, полковнику уже приходилось бывать здесь достаточно часто, чтобы его знали в лицо все старшие операторы, и он, в свою очередь, знал их. Столы были расставлены так, чтобы между ними оставалось свободное пространство, и шум работающих телетайпов не позволял даже самому чувствительному слуху разобрать на расстоянии трех — четырех метров слова, произнесенные нормальным голосом. Это обстоятельство, как и практически все остальное в обустройстве центра связи, стало следствием многолетнего совершенствования мер безопасности, которые к настоящему времени приблизились к абсолютному идеалу. Правда, это не мешало специалистам с третьего этажа хмуро бродить по центру, выискивая малейшие погрешности.

Рождественский подошел к столу дежурного офицера центра связи.

— Доброе утро, Олег Иванович, — поздоровался он.

Оторвавшись от бумаг, Зайцев посмотрел на посетителя, уже пятого — хотя рабочий день еще только начался — пятого человека, отвлекавшего его от работы.

— Здравия желаю, товарищ полковник. Чем могу вам помочь? — вежливо поинтересовался он, обращаясь к старшему по званию.

— Специальное сообщение нашей разведке в Риме, лично резиденту. Полагаю, в данном случае надо будет воспользоваться одноразовым шифровальным блокнотом. И мне бы хотелось, чтобы вы лично занялись этим.

«А не поручали это шифровальщику,» — не стал добавлять Рождественский. Это достаточно неожиданное отступление от правил сразу же пробудило у Зайцева любопытство. Ему самому в любом случае придется ознакомиться с текстом. Но отстранение шифровальщика уменьшало вдвое число тех, кто прочтет конкретно это сообщение.

— Хорошо. — Майор Зайцев взял бланк формуляра и карандаш. — Диктуйте.

— Совершенно секретно. Срочно. Особая важность. Рим, резиденту полковнику Руслану Борисовичу Годеренко. Текст сообщения: Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите. Подпись: Москва, центральное управление, председатель комитета. Это все.

— Все? — удивленно переспросил Зайцев. — А если полковник Годеренко захочет уточнить, что именно имеется в виду? Формулировка очень туманная.

— Руслан Борисович поймет все правильно, — заверил его Рождественский.

Он понимал, что Зайцев задал вопрос не из праздного любопытства. Использование одноразовых шифровальных блокнотов представляло достаточно сложную процедуру, поэтому сообщения, кодирующиеся таким способом, должны были быть сформулированы четко и подробно, чтобы исключить последующий обмен вопросами и уточнениями, которые могли бы скомпрометировать закрытый канал связи. Данное сообщение будет передано по телексу и противник однозначно его перехватит. По формату сообщения можно будет определить, что оно было закодировано с использованием одноразового шифровального блокнота и, следовательно, содержит какую-то важную информацию. А значит, над ним начнут биться американские и английские дешифровальщики, а этих мастеров своего дела следует опасаться. Проклятие, западные разведслужбы работают в тесном взаимодействии.

— Как прикажете, товарищ полковник. Сообщение будет отправлено через час. — Зайцев сверился с настенными часами, убеждаясь, что у него хватит времени. — Оно будет лежать на столе полковника Годеренко, когда тот придет на работу.

«Руслану потребуется минут двадцать на то, чтобы его расшифровать, — прикинул Рождественский. — Запросит ли он уточнений, как предположил Зайцев? Вероятно. Годеренко — человек осторожный, дотошный, у него тонкое политическое чутье. Даже несмотря на то, что под приказом стоит подпись Андропова, Руслан Борисович обязательно захочет выяснить, в чем дело.»

— Если придет ответ, сообщите мне сразу же, как только он будет расшифрован.

— Связь по данному вопросу осуществлять через вас? — спросил Зайцев, проверяя, что все понял правильно.

В конце концов, под сообщением, продиктованным полковником Рождественским, стояла подпись председателя КГБ.

— Совершенно верно, товарищ майор.

Кивнув, Зайцев протянул Рождественскому бланк формуляра сообщения, чтобы тот его заполнил и поставил свою подпись. В КГБ каждый шаг оставлял бумажный след. Получив обратно формуляр, Зайцев его проверил. Текст сообщения, отправитель, адресат, метод шифрования, исполнитель… да, все на месте, все графы заполнены, подпись есть. Майор поднял взгляд.

— Товарищ полковник, я немедленно займусь зашифрованием. Я свяжусь с вами, чтобы уточнить точное время передачи сообщения. — Кроме того, надо будет отправить копию текста в архив. Сделав последние отметки, Зайцев протянул полковнику написанный под копирку второй экземпляр. — Вот идентификационный код. Он также будет использоваться для ссылок до тех пор, пока вы не захотите его изменить.

— Благодарю вас, товарищ майор.

Полковник Рождественский вышел.

Олег Иванович снова взглянул на часы. Римское время отстает от московского на три часа. Десять — пятнадцать минут уйдет у резидента на расшифровку сообщения — Зайцев знал, как медленно ковыряются с шифровальными блокнотами оперативники, — еще какое-то время понадобится ему для того, чтобы осмыслить приказ, а что потом?… Зайцев мысленно заключил пари сам с собой. Римский резидент пришлет запрос с требованием разъяснений. Это ясно, как белый свет. Майор уже несколько лет занимался отправкой и приемом сообщений. Годеренко — человек осторожный, он любит, чтобы все было разложено по полочкам. Поэтому Зайцев оставил шифровальный блокнот в столе, чтобы быть готовым принять ответ. Он подсчитал: в сообщении было 246 символов, включая знаки препинания и пробелы. Жаль, что нельзя повозиться с ним, воспользовавшись одним из новеньких американских компьютеров, с которыми играются наверху. Однако нет смысла сожалеть о невозможном. Достав из ящика стола формуляр шифровальных блокнотов, Зайцев записал в него номер блокнота, в чем не было никакой необходимости, и направился в противоположный конец комнаты. Он и так знал на память номера почти всех блокнотов — наверное, это было следствие увлечения шахматами.

— Блокнот номер сто пятнадцать восемьсот девяносто, — сообщил Зайцев сотруднику, отгороженному толстым пуленепробиваемым стеклом, и протянул ему листок бумаги с цифрами.

Сотрудник, пожилой мужчина пятидесяти семи лет, как и почти все из тех, кто работал здесь, сделал несколько шагов до металлического стеллажа и нашел нужный блокнот. Блокнот представлял из себя скоросшиватель размером десять на двадцать пять сантиметров с вставленными перфорированными листами бумаги, количеством сотен пять, а то и больше. Текущая страница была отмечена закладкой.

Листы блокнота напоминали страницы обычного телефонного справочника, но только при ближайшем рассмотрении выяснялось, что буквы не образуют слов ни на одном известном языке, если только не чисто случайно. В среднем таких на странице встречалось два-три. На самой окраине Москвы, у Московской кольцевой автомобильной дороги, находилось здание того самого управления, к которому относился майор Зайцев, — Восьмого главного управления КГБ, отвечавшего за создание своих шифров и вскрытие чужих. На крыше здания была установлена очень чувствительная антенна, подключенная к телетайпной машине. Установленный между антенной и телетайпом приемник ловил случайный электромагнитный шум атмосферы и преобразовывал эти «сигналы» в точки и тире азбуки Морзе, которые прилежно распечатывал подключенный телетайп. Причем подобных машин было несколько, и они были перекрестно подключены друг к другу, и в результате случайный атмосферный шум, многократно накладываясь на себя, превращался в абсолютно бессмысленную белиберду. Именно на основе этой белиберды и изготавливались одноразовые шифровальные блокноты. Считалось, что последовательность знаков в них является совершенно случайной, посредством любых математических формул ее нельзя описать и, следовательно, дешифровать. Одноразовые шифровальные блокноты во всем мире считались самым надежным средством закрытия информации. Это было очень важно, поскольку американцы являлись общепризнанными мировыми лидерами в криптографии. Операция «Венона», осуществленная специалистами АНБ, позволила вскрыть советские шифры конца сороковых — начала пятидесятых годов, от чего до сих пор не могло до конца опомниться Восьмое управление. Однако самые надежные одноразовые блокноты были очень сложными и неудобными в использовании, даже в опытных руках майора Зайцева. Но тут уж ничего не попишешь. Сам Андропов пожелал узнать, как получить физический доступ к папе римскому.

И только сейчас до Зайцева дошло: получить физический доступ к папе? Зачем это может кому бы то ни было понадобиться? Уж конечно же, у Юрия Владимировича нет ни малейшего желания исповедоваться.

Что означает этот загадочный приказ, который ему необходимо передать?

Полковник Годеренко, резидент КГБ в Риме, очень опытный оперативный работник; в развернутой им агентурной сети работают итальянцы и граждане других государств. Годеренко передает в Москву информацию самого различного плана, как имеющую бесспорную ценность, так и просто любопытную, хотя последнюю потенциально можно использовать для компрометации влиятельных персон, падких на пагубные пристрастия. Интересно, этому пороку подвержены исключительно сильные мира сего, или же просто высокое положение дает им возможность предаваться таким развлечениям, о которых мечтают все, но позволить себе могут лишь немногие? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, Рим — самый подходящий город для того, чтобы выяснить это. «Город цезарей, — подумал Зайцев, — иначе и быть не может.» Ему вспомнились книги по истории и географии, посвященные Риму и его эпохе, которые ему довелось прочесть, — в Советском Союзе и классическая история сопровождалась политическими комментариями, правда, в незначительном объеме. Политическая составляющая добавлялась ко всем аспектам жизни, и для людей мыслящих это было самым тяжелым испытанием, с которым многие не справлялись и искали спасения в пьянстве — что в СССР, конечно, едва ли можно было считать чем-то из ряда вон выходящим.

Ну да ладно, пора возвращаться к работе. Зайцев достал из верхнего ящика шифровальный циферблат. Внешне он чем-то напоминал наборный диск обычного телефона — колесо с отверстиями устанавливалось на букве, подлежащей зашифрованию, после чего поворачивалось так, чтобы совместиться с очередной буквой из шифровального блокнота. Сейчас Зайцев начал работать с двенадцатой строчки на 284-й странице. Эта ссылка будет указана в первой строчке сообщения, чтобы адресат на приемном конце понял, как из полученной по каналу связи галиматьи получить осмысленный текст.

Работа была очень трудоемкая, даже несмотря на наличие шифровального циферблата. Зайцеву приходилось выбирать очередную букву открытого текста, написанного на бланке формуляра, затем отыскивать соответствующую букву на отпечатанной странице шифровального блокнота, настраивать циферблат, после чего записывать результат. Он вынужден был каждый раз откладывать карандаш, крутить диск, снова брать в руку карандаш, проверять результат — в данном случае, дважды, — и начинать все сначала. (Шифровальщики, которые больше ничем не занимались, работали двумя руками, но Зайцеву так и не удалось освоить это искусство.) Занятие это было архинудным, едва ли подходящим для человека, окончившего механико-математический факультет московского университета. «Все равно, что проверять диктанты в начальной школе,» — мысленно проворчал Зайцев. У него ушло больше шести минут на то, чтобы зашифровать такое короткое сообщение. Он справился бы с работой быстрее, если бы ему разрешили воспользоваться помощью второго шифровальщика, однако это явилось бы нарушением правил, а правила были несокрушимо твердыми.

Затем, когда все было закончено, Зайцев вынужден был повторить весь процесс от начала и до конца, проверяя, что он не допустил ни одной ошибки, потому что любая ошибка приведет к неисправимому сбою на приемном конце. Если это все-таки произойдет, Олег Иванович с чистым сердцем свалит всю вину на оператора телетайпа — как, впрочем, поступал не он один. Еще четыре с половиной минуты упорного труда убедили Зайцева в том, что ни одной ошибки не сделано. Хорошо.

Поднявшись из-за стола, Зайцев направился в противоположный угол комнаты и через дверь попал в передающий центр. Стоящий там шум любого нормального человека мог свести с ума. Все телетайпы были очень старые — если честно, один из них был еще вывезен после войны из Германии; их грохот напоминал треск пулеметов, но только без бухания взорвавшихся пороховых зарядов. Перед каждым аппаратом сидел машинист-наборщик в форме — одни мужчины, сидящие прямо, словно изваяния, руки словно прикреплены к клавиатуре. Все были в изолирующих наушниках, чтобы оглушительный шум не свел их в психиатрическую лечебницу. Зайцев протянул зашифрованное сообщение старшему смены; тот, не сказав ни слова, — он тоже был в наушниках, — отнес листок к крайнему левому наборщику в последнем ряду и закрепил его на вертикальном пюпитре за клавиатурой. В верхней части листа был обозначен идентификационный код адресата. Наборщик набрал нужный номер и дождался пронзительного звонка телетайпа на противоположном конце — этот сигнал был рассчитан на то, чтобы проникать сквозь наушники, и все же он дополнительно сопровождался желтой лампочкой, вспыхнувшей на аппарате. После этого машинист стал набирать бессмысленный текст.

Зайцеву никак не удавалось понять, как наборщикам удается не сходить с ума. Человеческий рассудок стремится к четкому рисунку и здравому смыслу, но для того, чтобы набрать что-нибудь вроде «ЬКЯЛННЕТПТН», требовалось механическое внимание к мельчайшим подробностям и полное отрицание всего человеческого. Зайцев от кого-то слышал, что все наборщики великолепно играют на фортепиано, но он был уверен, что этого не может быть. Даже в самом диссонирующем музыкальном произведении обязательно присутствует хоть какая-то объединяющая гармония. Однако в тарабарской грамоте, полученной с помощью одноразовых шифровальных блокнотов, отсутствовало и это.

Через несколько мгновений наборщик оторвался от листа:

— Передача закончена, товарищ майор.

Кивнув, Зайцев вернулся к столу старшего смены.

— Если поступит любая информация с этим идентификационным номером, немедленно поставьте меня в известность.

— Слушаюсь, товарищ майор, — подтвердил старший смены, делая отметку в списке первоочередных дел.

Покончив с этим, Зайцев направился к своему столу, на котором громоздилась высокая гора документов, работа с которыми — занятие лишь немногим менее тупое, чем набор бессмысленных текстов, которым занимались роботы в соседнем зале.

Будильник запищал в пятнадцать минут шестого. Просыпаться в такое время человеку цивилизованному просто неприлично. Райан напомнил себе, что дома всего четверть первого ночи. Однако эта мысль не принесла облегчения. Сбросив с кровати одеяло, он встал и побрел в ванную. Им до сих пор еще надо привыкать и привыкать к новому дому. Бачок в туалете смывал так же, как дома, но вот раковина… «Какого черта, — недоумевал Райан, — вам нужно два крана, чтобы наполнять раковину водой, один для холодной, и один для горячей?» В Америке можно было просто подставить руки под струю воды, черт побери, но здесь приходилось сначала смешивать воду в раковине, а это существенно замедляло процесс умывания. Очень трудно было заставить себя начинать утро с того, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале. «Неужели я действительно выгляжу так погано?» — неизменно гадал Райан, возвращаясь из ванной в спальню, чтобы похлопать жену по плечу.

— Уже пора, дорогая.

Чисто женское недовольное ворчание.

— Да, знаю.

— Мне принести малыша Джека?

— Нет, пусть еще поспит, — отговорила его Кэти.

Вчера вечером этот молодой человек никак не желал угомониться и лечь спать. Так что сейчас, разумеется, у него не будет ни малейшего желания просыпаться.

— Как скажешь.

Джек направился на кухню. Для того, чтобы приготовить кофе, требовалось лишь нажать кнопку кофеварки, и с этой задачей Райан мог справиться самостоятельно. Как раз перед тем, как лететь в Великобританию, он познакомился с исполнительным директором одной молодой, но перспективной американской компании. Компания занималась продажей элитных сортов кофе, а поскольку Джек считал себя кофейным гурманом, он инвестировал в компанию сто тысяч долларов и купил себе кое-что из ее продукции. Никто не спорит, Англия — хорошая страна, но это не то место, куда следует приезжать истинным ценителям кофе. Хорошо хоть настоящий американский «Максвелл хауз» можно будет покупать на американской авиабазе; кроме того, надо будет договориться с этой новой компанией — кстати, называлась она «Старбакс», — чтобы ему прислали что-нибудь получше.

Райан мысленно взял это на заметку. Затем ему захотелось узнать, чем собирается кормить его за завтраком Кэти. И что с того, что она высококлассный хирург-офтальмолог, — Кэти считала кухню своей вотчиной. Мужу дозволялось лишь резать бутерброды и смешивать коктейли, но и только. Впрочем, это полностью устраивало Джека, для которого духовка была неизведанной землей. Плита в доме была газовая, как и у его матери, но только производства другой фирмы. Райан поковылял к входной двери, надеясь найти свежую газету.

Газета уже лежала в ящике. Райан подписался на «Таймс», в дополнение к которой покупал на вокзале в Лондоне «Интернешнал геральд трибюн». Затем он включил телевизор. Примечательно, что в пригороде, где они поселились, уже была развернута пробная система кабельного телевидения, и — о чудо! — в числе каналов была и новая американская служба новостей Си-эн-эн. Значит, Англия все же потихоньку становится цивилизованной страной. Райан как раз успел на спортивный выпуск и узнал результаты бейсбольных матчей. Вчера вечером «Ориолс» одержал верх над Кливлендом 5-4, уложившись в основное время. Сейчас игроки наверняка лежали в кровати, отсыпаясь после пива, выпитого после игры в баре гостиницы. Как отрадно это сознавать! Им предстоит давить подушку по меньшей мере еще восемь часов. В начале очередного часа ночная бригада Си-эн-эн в Атланте подвела итог событиям истекшего дня. Ничего примечательного. Состояние экономики по-прежнему оставалось нестабильным. Индекс Доу-Джонса уже некоторое время устойчиво полз вверх, однако уровень безработицы, как всегда, плелся сзади с большим отставанием, и то же самое можно было сказать про голоса избирателей из числа людей труда. Что ж, это побочные следствия демократии. Райану пришлось напомнить себе, что его взгляды на экономику, вероятно, отличались от взглядов тех, кто плавил сталь и собирал «Крайслеры». Отец Джека состоял членом профсоюза; правда, надо уточнить, что он был лейтенантом полиции и относился скорее к управляющему звену, чем к рабочему классу. Райан-старший на всех выборах неизменно голосовал за демократов. Сам Джек не был зарегистрирован ни в какой партии, так как предпочитал оставаться независимым. По крайней мере, это позволяло существенно уменьшить количество мусора, которое приходило по почте; и, к тому же, кому какое дело до результатов предварительных выборов30?

— Доброе утро, Джек, — сказала Кэти, входя на кухню.

На ней был розовый халат, весьма поношенный, что было удивительно, поскольку Кэти всегда очень придирчиво следила за своей одеждой. Райан не спрашивал, но, наверное, с этим халатом у нее были связаны какие-то приятные воспоминания.

— Привет, крошка. — Поднявшись из-за стола, Джек встретил жену первым поцелуем за день, который сопровождался довольно вялыми объятиями. — Газету?

— Нет, я лучше оставлю ее на поезд.

Открыв холодильник, Кэти начала что-то из него доставать. Джек отвернулся.

— Ты сегодня утром пьешь кофе?

— Конечно. У меня не запланировано на сегодня никаких операций.

Если бы бы Кэти предстояли операции, она воздержалась бы от кофе, чтобы кофеин не вызвал даже малейшую дрожь в руках. Когда ковыряешься в глазном яблоке, подобное недопустимо. Нет, сегодняшний день будет посвящен знакомству с профессором Бирдом. Берни Кац хорошо знал профессора и считал его своим другом, что говорило о многом. Кроме того, Кэти — великолепный глазной хирург, поэтому у нее не должно было быть никаких причин беспокоиться по поводу перехода в новую клинику под начало нового директора. И все же, с чисто человеческой точки зрения, такие переживания были вполне объяснимы, хотя Кэти и старалась изо всех сил не подавать виду.

— Как ты смотришь на яичницу с беконом? — спросила она.

— Разве мне позволяется отравлять организм холестерином? — удивленно спросил муж.

— Один раз в неделю, — величественным тоном ответила доктор Райан.

Так, понятно: завтра утром Кэти будет кормить его овсянкой.

— С превеликим удовольствием, малыш, — обрадованно произнес Райан.

— Я знаю, что на работе ты все равно набьешь желудок всякой гадостью.

— Moi?31

— Да, наверняка это будут круассаны со сливочным маслом. Кстати, ты знаешь, что в круассанах и так полно масла?

— Хлеб без масла — все равно что душ без мыла.

— Это ты мне расскажешь после того, как с тобой случится первый сердечный приступ.

— Во время последнего медицинского обследования содержание холестерина у меня было… каким?

— Сто пятьдесят два, — недовольно зевнула Кэти.

— Но ведь это очень неплохо? — продолжал настаивать ее муж.

— Терпимо, — согласилась она.

Однако у нее самой содержание холестерина было всего сто сорок шесть миллиграммов на моль.

— Спасибо, дорогая, — поблагодарил жену Райан, открывая «Таймс» на страничке редакционной почты. Письма редактору были просто обхохочешься, и качество языка на протяжении всей газеты значительно превосходило то, что можно найти в американской прессе. «Что ж, надо быть справедливым, — рассудил Райан, — в конце концов, именно здесь и родился английский язык.» Изящное построение фраз временами граничило с поэзией, и порой его грубый американский взгляд не мог распознать всех нюансов стиля. Впрочем, будем надеяться, со временем это обязательно придет.

Вскоре кухня наполнилась знакомыми звуками и аппетитным ароматом жареного бекона. Кофе — с молоком, а не со сливками, — оказался весьма приличным, и новости были не из тех, которые способны омрачить завтрак. В целом все было не так уж и плохо, если не считать только этот жуткий ранний час, хотя и тут худшее уже осталось позади.

— Кэти!

— Да, Джек?

— Я тебе уже говорил, что люблю тебя?

Она нарочито подчеркнуто взглянула на часы.

— Ты немного запоздал, но я спишу это на ранний час.

— Дорогая, что тебе предстоит сегодня на работе?

— О, буду знакомиться с людьми, осмотрюсь вокруг. В первую очередь надо будет познакомиться с медсестрами. Надеюсь, те, которых мне выделили, меня не разочаруют.

— Это так важно?

— В хирургии самое страшное — это бестолковая медсестра. Но считается, что персонал клиники Хаммерсмита знает свое дело, а на взгляд Берни, профессор Бирд — один из лучших специалистов в своей области. Он преподает в медицинских колледжах Хаммерсмита и Морфилдса. Они с Берни знакомы уже двадцать лет. Бирд часто бывал в университете Джонса Гопкинса, но мне почему-то так ни разу и не пришлось с ним встретиться. Тебе глазунью?

— Да, пожалуйста.

Послышался треск разбиваемых яиц. Как и Джек, Кэти верила только добрым старым чугунным сковородам. Пусть их сложнее отмывать, зато яичница получается гораздо вкуснее. Наконец послышался щелчок отключившегося тостера.

Спортивная страничка сообщила Райану все, что только можно было узнать о европейском футболе, — и больше почти ничего.

— Как вчера сыграли «Янкиз»? — спросила Кэти.

— Какое мне до этого дело? — бросил Райан.

Сам он вырос вместе с «Ориолс», Милтом Паппасом и Бруксом Робинсоном. Его жена была страстной болельщицей «Янкиз». Это создавало много проблем в супружеской жизни. Ну да, Мики Мантл неплохо обращается с мячом, и маму свою, наверное, тоже очень любит, — но он выходит на поле в полосатой форме. И этим уже все сказано. Отложив газету, Райан налил жене кофе и, чмокнув ее в щечку, протянул чашку.

— Спасибо, дорогой.

Кэти выложила яичницу на тарелку.

Яйца внешне выглядели немного другими, как будто куриц кормили оранжевой кукурузой и желтки получились такими яркими. Однако на вкус они были превосходными. Пять минут спустя Райан, сытый и довольный, направился в душ, освобождая кухню жене.

Через десять минут он выбрал рубашку — хлопчатобумажную, белую с планкой, — галстук в полоску и булавку, оставшуюся со времени службы в морской пехоте. Ровно в шесть сорок послышался стук в дверь.

— Доброе утро.

Это была Маргарет ван дер Беек, няня и по совместительству горничная. Она жила всего в миле от дома и приезжала на своей машине. Порекомендованная кадровым агентством, мисс ван дер Беек была тщательно проверена Службой внутренней безопасности. Уроженка Южной Африки, дочь священника, она была худенькой, миловидной и очень обаятельной. В руках у нее была большая сумочка. Ее огненно-рыжие волосы, заставляющие вспомнить напалм, намекали на ирландское происхождение, но в действительности ее родители были потомками южноафриканских буров. Ее акцент отличался от речи местных жителей, однако все равно резал Джеку ухо.

— Доброе утро, мисс Маргарет. — Райан махнул рукой, приглашая молодую женщину в дом. — Дети еще спят, но, думаю, они проснутся с минуты на минуту.

— Для пятимесячного малыша маленький Джек спит очень спокойно.

— Быть может, все дело в разнице часовых поясов, — высказал вслух свою мысль Райан.

Кэти решительно заявила, что маленькие дети от этого не страдают, но Джек в это не поверил. В любом случае, маленький негодяй — Кэти рычала на Джека каждый раз, когда он употреблял это слово, — вчера вечером лег спать только в половине одиннадцатого. Кэти пришлось гораздо труднее, чем Джеку. Он мог спать, не обращая внимания на крики. Она не могла.

— Нам уже пора идти, дорогая, — окликнул жену Джек.

— Знаю, — последовал ответ.

Вслед за этим появилась и сама Кэти с сыном на руках, а за ней шла Салли в желтой пижаме, расшитой забавными зайчиками.

— Привет, моя маленькая девочка.

Нагнувшись, Райан подхватил дочь на руки.

Улыбнувшись, Салли вознаградила отца, яростно стиснув его в объятиях. Для Райана до сих пор оставалось необъяснимой загадкой, как дети могут просыпаться в таком хорошем настроении. Возможно, все дело в каком-то родственном инстинкте, который требует от них убедиться, что родители рядом, — тот же самый инстинкт заставляет их улыбаться мамочке и папочке буквально с первых дней жизни. Какие малыши все-таки умные.

— Джек, подогрей бутылочку с питанием, — бросила Кэти, направляясь с малышом к пеленальному столу.

— Будет исполнено, доктор, — прилежно ответил сотрудник аналитической разведки.

Вернувшись на кухню, Джек достал бутылочку с молочной смесью, приготовленной еще вчера вечером, — еще при рождении Салли Кэти ясно дала понять, что это мужская работа. Подобно передвиганию мебели и выносу мусора — домашним обязанностям, заложенным в мужчинах на генетическом уровне.

Движения Райана были автоматическими, словно у солдата, который чистит свою винтовку: отвинтить крышку, перевернуть соску, поставить бутылочку в кастрюлю с водой, зажечь газ, подождать несколько минут.

Однако вскоре этим будет заниматься мисс Маргарет. Джек увидел, как к дому подъезжает такси.

— Малыш, машина уже подана.

— Хорошо, уже иду, — последовал обреченный ответ.

Кэти каждый раз с тяжелым сердцем расставалась с детьми, чтобы ехать на работу. Впрочем, вероятно, то же самое можно сказать про всех матерей. Джек нетерпеливо наблюдал, как жена сходила в ванную, чтобы вымыть руки, затем появилась в строгом сером костюме и серым туфлям с матерчатым верхом в тон ему. Понятно, Кэти хочет одним своим видом произвести о себе хорошее впечатление. Поцеловать Салли, чмокнуть малыша — и она направилась к двери, которую предупредительно распахнул перед ней Джек.

Такси было обыкновенным седаном «Ленд-ровер» — классические английские такси с высоким салоном, в котором мужчинам можно не снимать цилиндр, разъезжали только по Лондону, хотя изредка старые машины добирались и до провинции. Райан еще вчера договорился о том, чтобы машина заехала за ними утром. Водителем был некий Эдвард Бивертон, выглядевший на удивление бодро для человека, чей рабочий день начинался раньше семи часов утра.

— Доброе утро, — поздоровался Джек. — Эд, познакомьтесь с моей женой. Это и есть красавица доктор Райан.

— Здравствуйте, мэм, — улыбнулся водитель. — Насколько я понял, вы хирург.

— Совершенно верно. Офтальмолог…

Муж не дал ей договорить:

— Кэти разрезает глаза, а затем зашивает их снова. Вам следует как-нибудь посмотреть на это, Эдди. Зрелище просто очаровательное.

Водитель поежился.

— Благодарю вас, сэр, но я, пожалуй, откажусь.

— Джек говорит это лишь для того, чтобы собеседника стошнило, — объяснила водителю Кэти. — К тому же, сам он слишком большой трус и никогда не присутствовал на хирургических операциях.

— И совершенно правильно, мэм. Лучше направлять к хирургу других, чем попадать самому.

— Прошу прощения?

— Вы ведь служили в морской пехоте?

— Совершенно верно. А вы?

— А я — в парашютно-десантном полку. Там нас и научили: лучше наносить увечья другим, чем получать их самому.

— Большинство морских пехотинцев подпишется под этим обеими руками, дружище, — усмехнувшись, согласился Райан.

— А нас на медицинском факультете учили совсем другому, — улыбнулась Кэти.

В Риме часы были вперед на один час. Полковник Годеренко, формально второй советник советского посольства в Италии, приблизительно два часа в день посвящал выполнению дипломатических обязанностей, но основное время отнимала работа в качестве резидента КГБ. Должность это была очень хлопотная. Рим являлся одним из основных нервных узлов НАТО, городом, в который стекалась самая разнообразная информация политического и военного плана, добыча которой и составляла основу профессиональной деятельности Годеренко. В его распоряжении были шесть помощников, из которых для одних разведка была основным занятием, а другие лишь привлекались время от времени. Все вместе они обеспечивали работу сети из двадцати трех агентов-итальянцев (среди них был также один немец), которые поставляли в Советский Союз информацию, по политическим или меркантильным соображениям. Конечно, было бы гораздо лучше, если бы агентами двигали исключительно идеологические побуждения, однако в последнее время все это быстро уходило в прошлое. Боннскому резиденту приходилось работать в более благоприятной обстановке. Немцы оставались немцами, и многих из них можно было убедить, что предпочтительнее помогать своим этническим братьям из ГДР, чем сотрудничать с американцами, англичанами и французами, именующими себя «друзьями отечества». Для Годеренко и остальных русских немцы никогда не станут союзниками, каких бы политических взглядов они ни придерживались, хотя фиговый листок марксизма-ленинизма порой мог оказываться весьма полезным.

В Италии все обстояло по-другому. Память о Бенито Муссолини быстро стерлась, и местных «истинных» коммунистов интересовал больше не марксизм, а вино и спагетти — если, конечно, не брать в счет террористов из «красных бригад», но этих опасных бандитов едва ли можно было считать надежными политическими союзниками. На самом деле просто беспощадные дилетанты, хотя иногда и от них можно было получить какую-то выгоду. Годеренко время от времени устраивал легальные поездки членов «красных бригад» в Советский Союз, где они осваивали азы политических знаний и, что гораздо важнее, получали навыки диверсионной работы.

На столе перед полковником высилась стопка сообщений, пришедших за ночь, из которых верхним был скрученный листок телетайпа из центрального управления в Москве. Заголовок гласил, что это сообщение имеет особую важность. В нем также был указан номер шифровального блокнота: 115890. Блокнот хранился в сейфе в закутке за столом. Развернувшись в кресле, Годеренко опустился на колено и набрал ключевую комбинацию цифр, предварительно отключив электронную сигнализацию, блокирующую наборный диск. На это ушло несколько секунд. Сверху на блокноте лежал шифровальный циферблат. Годеренко всей своей душой ненавидел одноразовые шифровальные блокноты, однако они являлись такой же неотъемлемой частью его жизни, как и туалет. Вызывающей отвращение, но необходимой. Расшифровка сообщения заняла у полковника десять минут. Лишь когда работа была полностью завершена, до него дошел истинный смысл приказа. «Лично от самого председателя?» — подумал Годеренко. Подобно чиновникам среднего звена во всем мире, полковник не любил, когда его особа привлекала внимание высшего руководства.

«Папа римский? Черт побери, какое до него дело может быть Юрию Владимировичу? — Годеренко задумался. — Ах да, ну конечно. Тут речь идет не о главе Римско-католической церкви. Главное здесь — это Польша. Можно выслать поляка из Польши, но нельзя вырвать Польшу из сердца поляка. Это вопрос политический.»

Вот чем объясняется важность.

Однако Годеренко это совсем не обрадовало.

«Оцените возможности получения физического доступа к папе римскому и немедленно доложите», перечитал он. На профессиональном жаргоне КГБ это могло означать только одно.

«Папу хотят убить?» — подумал Годеренко. Это может стать политической катастрофой. Какой бы католической страной ни считалась Италия, итальянцы по природе своей люди не религиозные. Здесь государственной религией являлась скорее La dolce vita — сладкая жизнь. Итальянцы являются самой неорганизованной нацией в мире. Уму непостижимо, как их угораздило стать союзниками Гитлеровского рейха. Для немцев все должно быть in Ordnung, в строгом порядке, разобранное, разложенное по полочкам, в любой момент готовое к использованию. А итальянцы же могли содержать в надлежащем порядке лишь свои кухни и, возможно, винные погреба. А в остальном здесь царил полный хаос. Для советского человека первый приезд в Рим становился культурным потрясением, сравнимым с ударом штыка в грудь. Итальянцы нигде и ни в чем не признают никакой дисциплины. Достаточно только посмотреть на то, как они ездят по улицам. По физической и эмоциональной нагрузкам вождение машины по улицам итальянской столицы, наверное, сравнимо с управлением сверхзвуковым истребителем.

Однако все итальянцы обладают врожденным чувством такта и приличия.

Для них некоторые вещи просто неприемлемы. Итальянцы обладают коллективным чувством красоты, оскорбление которого может привести к самым тяжелым последствиям. Во-первых, подобная акция, возможно, скомпрометирует источники информации. Даже несмотря на то, что речь идет о наемниках, работающих за деньги… Но и наемники не пойдут против собственных религиозных убеждений, ведь так? У каждого человека есть свои жизненные принципы, даже — нет, поправил себя Годеренко, в особенности здесь. Поэтому политические последствия подобной операции, возможно, окажут крайне негативное воздействие на эффективность работы агентурной сети и затруднят вербовку новых агентов.

«Проклятие, так что же мне делать?» — ломал голову Годеренко. Полковник Первого главного управления КГБ, резидент, создавший успешно работающую агентурную сеть, он обладал определенной степенью гибкости своих действий. Кроме того, Годеренко был винтиком огромной и сложной бюрократической машины, и самый простой для него способ действия состоял в том, чтобы поступать так, как поступают чиновники во всем мире: тянуть, путать, препятствовать.

Для этого требовалась особая сноровка, но Руслан Борисович Годеренко знал все, что требовалось знать.