Краткая история Австралии

Третья четверть ХХ столетия была эпохой роста, невиданного со второй половины XIX в. Население почти удвоилось. Экономическая активность выросла более чем в три раза. Работой были обеспечены все, кто в ней нуждался. Люди стали жить дольше и с большим комфортом. Зарабатывать на жизнь также стало легче. Хватало средств не только на приобретение самого необходимого, но и на незапланированные покупки, а возможности выбора и проведения досуга расширились. Устойчивый рост экономики принес австралийцам изобилие и привил им привычку стремиться к дальнейшим улучшениям. Вера в то, что с помощью науки можно превратить скудность в богатство, подкреплялась деятельностью государственных институтов, решавших проблемы улучшения жизни общества. Расширились возможности для интеллектуального развития и творчества. Уменьшилась изолированность страны от остального мира и ее замкнутость на самой себе.

После всех жертв предыдущих десятилетий и прежде чем в 1970-х годах вновь пришла неопределенность, наступил золотой век. Однако еще древние разглядели цикличность в историческом развитии, давшем немало примеров того, как могучие и целеустремленные цивилизации, находясь на пике своего подъема, но уже избалованные излишествами, начинали слабеть, теряли внутреннее единство и, в конце концов, терпели крах. Послевоенная Австралия точно так же следовала по опасной траектории. Железная эра аскетизма пришлась на 1940-е годы, 1950-е можно назвать серебряным веком возрастающей уверенности и конформизма, но в золотые 1960-е уже появились признаки разобщенности и упадка, и режим оказался не в состоянии противостоять диссонирующим силам, которые он выпустил на волю.

Перспективы представлялись очень ограниченными. Длительный бум 1950 — 1960-х годов был глобальным явлением, и плоды процветания коснулись всех стран с развитой экономикой. Будучи торговой страной, Австралия смогла воспользоваться восстановлением мировой торговли и инвестиций. Ей досталась своя доля новых технологий, методов менеджмента и администрирования. Являясь младшим партнером в западном альянсе, она была втянута в «холодную войну» со странами коммунистического блока и приняла на себя соответствующие военные обязательства, выполнение которых в 1970-х годах закончилось перенапряжением и унижением, как только золотой век изобилия ушел в прошлое. Принимающие решения лица уже никогда более не встретятся с таким роскошным набором возможных вариантов и никогда не испытают такого же чувства уверенности, как политики золотого века. Одни расценивают послевоенные годы только как прекрасное время сильного лидерства и ответственного поведения, а другие причитают об упущенных возможностях и боязливом самодовольстве.

Железный век видел и изготовление орудий войны, и перековку мечей на орала. К концу 1942 г. лейбористское правительство военного времени установило беспрецедентный контроль над капиталовложениями, занятостью, потреблением, формированием общественного мнения и практически над всеми аспектами жизни страны. Уже тогда с образованием Департамента послевоенной реконструкции под руководством молодого экономиста Г.К. Кумбса, прозванного «Наггет» (Самородок), началось планирование мирной жизни. Сын железнодорожника, наделенный высокой степенью понимания общественного предназначения политика и получивший диплом доктора наук в Лондонской школе экономики, Кумбс стал символом новой роли плановика.

Он работал под начальством Бена Чифли, занявшего пост премьер-министра после смерти Кэртена в 1945 г. Человек-мотор, заслуживший в свое время осуждение за участие в забастовке в период Первой мировой войны, Чифли принадлежал к старому поколению несгибаемых, решивших, что после этой войны не будет возврата к лишениям и унижениям. Аскетичный, исполненный достоинства, с голосом, охрипшим от многочисленных выступлений на открытом воздухе, возможно, и от курения трубки, он не злоупотреблял риторикой. Однако, выступая в 1949 г. на конференции Лейбористской партии, он произнес фразу, обеспечившую ему полвека пребывания на посту премьер-министра. Речь шла не просто о том, чтобы бросить в карман рабочих по лишнему шестипенсовику или предоставить отдельным лицам высокую должность: лейбористы предполагали «дать народу нечто лучшее, более высокий уровень жизни, больше счастья всей массе населения». Без этой высокой цели, без «света в конце тоннеля» «победа лейбористского движения не стоит того, чтобы за нее бороться».

Планы правительства Чифли в отношении послевоенного восстановления требовали демобилизации военнослужащих и возвращения рабочих к мирному труду. Военную промышленность предстояло переоборудовать для удовлетворения внутренних потребностей с сохранением традиционных тарифов, но с увеличением производственных мощностей. В связи с этим правительство снабдило американскую корпорацию «Дженерал моторе» щедрыми концессиями для создания местной автомобильной промышленности, и первые седаны «Холден» сошли с конвейера уже в 1948 г. Планировалось также модернизировать сельское хозяйство, находившееся в упадке со времени предвоенного десятилетия низких цен, а затем столкнувшееся с внезапным спросом на увеличение продукции. Лошадей заменили тракторы, наука заняла главенствующее положение, и 9 тыс. солдат-поселенцев были направлены для освоения новых земель. Нехватку знаний предполагалось устранить с помощью переподготовки бывших военнослужащих в средних и высших учебных заведениях. Были организованы лекционные курсы, а научно-исследовательским центром стал Австралийский национальный университет. Потребность в жилье планировалось удовлетворить за счет федеральных фондов, направляемых властям штатов: в период между 1945 и 1949 гг. было построено 200 тыс. квартир.

Эта новая струя спонсируемого государством развития имела не только экономический, но и социальный аспект. Новые планы выходили за пределы демобилизации, так как война увеличила актуальность лозунга «Заселяй или погибнешь», и лейбористское правительство приступило к первой крупной миграционной программе, рассчитанной на два десятилетия. Первым австралийским министром по делам иммиграции стал в 1945 г. Артур Кэлвелл. Он поставил задачу ежегодного увеличения численности населения на 2 %, и половину этого прироста должны были обеспечить вновь прибывшие.

Министр рассчитывал на Британию, но британское правительство больше не приветствовало эмиграцию, поэтому Кэлвелл обратился к континентальной Европе, где из-за резких сдвигов государственных и политических границ оказались оторванными от родных мест миллионы беженцев. Объехав в 1947 г. лагеря беженцев, он заявил, что они представляют собой «прекрасный человеческий материал», который можно было бы переправить в Австралию за счет международных организаций и привлечь к работе на срок до двух лет под контролем правительства. В последующие годы в Австралию были привезены 70 тыс. этих «перемещенных лиц», главным образом из числа тех, кто, освободившись от немецкого контроля, попал под советский диктат в коридоре Восточной Европы, протянувшемся от Балтики до Эгейского моря.

В 1939 г. д-р Исаак-Нахман Штейнберг, иммигрант еврейского происхождения, двумя десятилетиями раньше занимавший пост комиссара юстиции в советском правительстве (Член Совнаркома от партии эсеров в декабре 1917 — июле 1918 г) , предложил выделить в районе Кимберли на крайнем севере Западной Австралии территорию, которая стала бы пристанищем для некоторых из миллионов евреев, оказавшихся под угрозой в связи с ростом антисемитизма в Европе. Он получил поддержку от премьера штата, но затем Канберра наложила запрет на его предложение. Сионисты возражали против этого плана, считая его отклонением от главной цели — Палестины. Местное еврейское сообщество было обеспокоено тем, что еврейское поселение породит враждебность к евреям и здесь.

Еврейское сообщество в Австралии было ровесником Первого флота. Оно процветало и пользовалось значительным признанием: среди известных австралийцев еврейского происхождения были военачальник Джон Момаш, генерал-губернатор Айзек Айзекс и торговец Сидней Майер. Но в 1930-х годах прибытие беженцев встретило значительное сопротивления в силу их отличия от других иммигрантов. «Евреи как класс являются нежелательными иммигрантами, — говорил один из правительственных чиновников, — поскольку они не ассимилируются». Австралия согласилась принимать лишь 5 тыс. человек в год при условии, что они найдут местного спонсора и внесут плату за высадку. Колвелл и после войны сохранял ограничение прав в отношении еврейских участников миграционной программы для перемещенных лиц, но разрешил воссоединение семей, и численность еврейского населения возросла вдвое, достигнув 50 тыс. человек. Среди прибывших в этот период были Питер Абелес, построивший гигантскую транспортную компанию, и Франк Лоуи, впоследствии создавший торговые комплексы «Вестфилд».

Кэлвелл также вел переговоры с европейскими правительствами относительно заключения соглашений о дополнительном наборе мигрантов. Его преемник в начале 1950-х годов раздвинул рамки этих соглашений, подключив к ним не только Западную, но и Южную и Восточную Европу. Австралия получила миллион постоянных поселенцев, при этом две трети из них не были британцами, а наиболее многочисленные группы прибыли из Италии, Нидерландов, Греции и Германии. Такой решительный отход от прежней практики получил подтверждение в процедуре введения в 1948 г. отдельного гражданства с новыми положениями о предоставлении австралийского гражданства лицам, не являвшимся британскими подлинными.

Послевоенная миграционная программа была разработана лейбористами, но ее продолжило выполнять и даже расширило нелейбористское правительство, пришедшее к власти в конце 1949 г. Кэлвелл, бывший профсоюзный деятель и приверженец лейбористских теорий, разделял национальные предрассудки и тревоги в отношении трудовых проблем многих австралийских рабочих. «Двое желтых не станут одним белым», — говорил он в защиту принятого им в 1947 г. решения депортировать китайских беженцев.

И все же именно Кэлвелл ввел понятие «новый австралиец», поощряя ассимиляцию иммигрантов-полиглотов. От них настойчиво требовали отказаться от своей этнической принадлежности и воспринять «австралийский образ жизни» — еще одно новое выражение, вошедшее в обиход после войны. Как ни удивительно, предполагалось, что множество людей самого разного происхождения смогут соответствовать этому требованию. Необходимо было также убедить местное население, что новые австралийцы не наводнят рынок труда и не представят угрозы для местного уровня жизни. Заручившись содействием профсоюзов, сделав упор на полную рабочую занятость, лейбористы заложили основы широкомасштабной иммиграции.

Полная занятость была центральной задачей послевоенного планирования лейбористского правительства, неотъемлемым условием перспектив его существования. В ходе переговоров в Бреттон-Вудс в 1944 г. были учреждены Международный валютный фонд и Всемирный банк как инструменты либерализации торговли в целях налаживания послевоенных торговых связей, причем значительным вкладом Австралии явилось требование об установлении гарантий в отношении всеобщей занятости.

Приняв в 1945 г. Белую книгу о полной занятости, правительство в общих чертах следовало кейнсианскому подходу к экономике, предусматривавшему контроль за всеобщим спросом. Фатальная вера в рыночные силы вылилась в постоянное вмешательство правительства с целью соблюдения национальных интересов. На всякий случай была подготовлена масса схем, касающихся государственных предприятий, которые могли бы поглотить избыток рабочей силы, после того как скрытый ранее спрос был бы удовлетворен. Повсеместно ожидаемого обвала не произошло, наоборот, продолжался и набирал силу послевоенный бум, но Австралийский Союз не прекращал работу над наиболее амбициозной из этих схем — поворотом Сноуи-Ривер (Снежной реки) во внутреннюю систему рек со строительством крупных гидроэлектростанций и ирригационных сетей. Решение задачи всеобщей занятости дополняла широкая система социального обеспечения, в соответствии с которой денежная помощь безработным сопровождалась предоставлением государственного жилья, медицинского обслуживания и образования.

При всем этом правительство Чифли было вынуждено обходить немалые трудности. Нехватка основных материалов означала необходимость ограничений в их распределении. Обмен иностранной валюты затрудняло нежелание правительства увеличивать внешний долг в сочетании с поддержкой британского валютного курса и торгового блока. Правительство победило в выборах 1943 и 1946 гг., но в 1944 г. референдум показал, что оно не в состоянии убедить электорат в необходимости и в мирное время сохранить его расширенные полномочия, полученные в военные годы. Верховный суд рядом своих решений отменил действие некоторых из наиболее новаторских мер правительства.

Масштабы послевоенной миграционной программы требовали создания особых условий для вновь прибывших, и правительство стремилось содействовать благоприятному приему неанглоговорящих иммигрантов, сопровождая эти мероприятия соответствующей рекламой. На фото показаны счастливые семьи, находящиеся в Центре приема иммигрантов в сельской местности штата Виктория, 1949 r. (Департамент по делам иммиграции и культурных связей)

По мере того как консенсус времен войны терял свою силу, вездесущая рука государственного регулирования стала докучать населению. Дав предельно откровенное объяснение причин, по которым федеральное правительство стало штрафовать власти штатов за распродажу государственного жилья, один из федеральных министров указал на растущие расхождения между штатами и Союзом. «Правительство Австралийского Союза занимается обеспечением нормальных и хороших домов для рабочих, но оно не намерено превращать рабочих в мелких капиталистов». При этом именно со стороны рабочих ожидали максимальной сдержанности в их требованиях.

Действовать в условиях обеспечения полной занятости было трудным делом, но больше всего правительство боялось инфляции. Инстинктивное стремление к экономии заставило Чифли сдерживать рост заработной платы. Он оттягивал рассмотрение Арбитражным судом требования профсоюзов о введении сорокачасовой рабочей недели, которая в конце концов все-таки была введена в 1948 г. Но еще больше Чифли сопротивлялся увеличению заработной платы. Все это вызывало недовольство умеренного крыла профсоюзов Австралии. В волне начавшихся забастовок работников транспорта, металлообрабатывающей и горной промышленности чувствовалось руководство коммунистов, но отнюдь не они одни проявляли нетерпение. Тем не менее в прекращении работ на угольных шахтах в 1949 г. Чифли усмотрел непосредственную коммунистическую угрозу и ответил на забастовки конфискацией средств профсоюзов, арестом их лидеров, антикоммунистическими рейдами и направлением солдат на работу в шахты. Спустя три месяца после того, как побежденные шахтеры вернулись на работу, став жертвами железной лейбористской дисциплины, правительство при подсчете голосов потерпело поражение.

Австралийский премьер-министр Бен Чифли с трубкой в руке беседует со своим британским партнером Клементом Этли. Слева от него в уверенной позе стоит министр иностранных дел Г.В. Эватт, временно пребывающий в молчании (Национальная библиотека Австралии)

Таким образом, серебряный век начался с создания коалиции Либеральной и Аграрной партий под руководством «ожившего» Роберта Мензиса. Испытав унизительную отставку в 1941 г., он вернулся к власти, сформировав новое, более широкое политическое движение — Либеральную партию — и обретя новых избирателей, которых Мензис характеризовал как «забытых людей». Так он именовал тех австралийцев, кто либо работал за зарплату, либо являлся индивидуальным предпринимателем, но кому при этом были равно чужды дух, витавший в залах советов директоров компаний, и «родоплеменная» солидарность работников физического труда. Превознося своих «забытых людей», Мензис делал упор прежде всего на их заинтересованность в процветании страны, которая должна была выражаться в «ответственности за свой дом — материальный, человеческий и духовный». Он выступал также в защиту жен и матерей, бытовому благополучию которых угрожал безликий режим бюрократии и воинствующая маскулинизация бастующих профсоюзов, однако он также учитывал молодой задор вернувшихся с фронта военнослужащих, проявлявших нетерпение в отношении регулирующей роли лейбористских политиков, все еще солидарно занятых искоренением памяти о Великой депрессии.

Новое правительство пришло к власти под знаменем антисоциалистических лозунгов, предназначенных для электората, уставшего от контроля со стороны государства и от нехватки товаров. Оно приступило к сокращению налогов и положило конец бюрократической волоките. Ограничения на иностранные капиталовложения были сняты, частное предпринимательство поощрялось, увеличивать заработную плату было разрешено. Впрочем, сохранение акцента на поощрение миграции и развитие страны обусловило продолжение политики управления экономикой. Во время выборов новый казначей характеризовал Г.К. Кумбса как «надоедливого социалиста», но после подсчета голосов он позвонил Кумбсу и сказал: «Слушай, Наггет. Нечего обращать внимание на весь тот бред, который я нес во время выборов. Ты ведь знаешь, ты нам понадобишься». В качестве управляющего Банка Австралийского Союза, а затем и Резервного банка Кумбс сохранил в своих руках все финансовые рычаги.

Экспортерам была выгодна начавшаяся в 1950 г. война в Корее из-за которой ведущие индустриальные страны стали создавать необходимые товарные резервы. В течение 1951 г. цена шерсти возросла в семь раз, достигнув рекордного уровня. По мере того как открывались новые рынки, стали преуспевать производители и других сырьевых товаров. Торговое соглашение с Японией, заключенное в 1957 г., свидетельствовало о том, что торговля переместилась из Европы в Восточную Азию, где шли процессы восстановления и индустриализации. Быстро развивалась местная промышленность, поддержанная благоприятными тарифами и квотами на импорт. Все больше расширялась сфера обслуживания, чему способствовала механизация, высвободившая множество «синих воротничков» — рабочих, переходивших в разряд служащих — «белых воротничков». Городские пейзажи все больше украшали кварталы офисных зданий. Годовой экономический прирост оставался на уровне выше 4 % на протяжении всех 1950-х годов и продолжился в 1960-е. Занятость в те годы была всеобщей, производительность труда повысилась, заработки увеличились. Никто не мог припомнить такого неуклонного улучшения жизни. Главной проблемой экономистов стал не сниженный, а избыточный спрос. Сопутствующие ему всплески инфляции вынудили сократить предоставление кредитов в начале 1950-х гг. а затем и в 1960 г. Характерным свидетельством изменения общего настроя стало то, что правительство Мензиса едва не проиграло в 1961 г. выборы, когда уровень безработицы поднялся почти до 3 %.

Экономист мог бы охарактеризовать Австралию этого времени как «маленькую богатую индустриальную страну». В тот момент стремление общества колонистов добиться вершин развития достигло зенита. В 1958 г., открывая новый этап освоения Сноуи-Маунтинс (Снежных гор), Роберт Мензис провозгласил, что такие проекты «учат нас и всех людей в Австралии мыслить масштабно, быть благодарными за большие дела, гордиться большими предприятиями». Комитет по оценке экономического развития рассматривал экономический успех как естественный элемент динамизма общественной жизни: рост «воспитывает в обществе ощущение силы и понимание социального предназначения».

При всей приверженности частному предпринимательству правительство Мензиса твердо придерживалось идеи сильного государственного сектора. Мензис, когда-то сделавший себе имя в качестве члена коллегии адвокатов в конституционном деле о полномочиях Австралийского Союза, укрепил общенациональное правительство. Когда он поселился в резиденции премьер-министра, Канберра все еще оставалась хаотически застроенным небольшим городком в буше, окруженным бедными пригородами. Часть его министров продолжали жить в своих избирательных округах, вдали от своих ведомств. Хотя парламент переехал из Мельбурна четверть века назад, в этом южном городе в середине 1950-х годов было больше государственных служащих, чем в столице. Завзятый горожанин Мензис приступил к осуществлению программы укрепления администрации в Канберре. Он сделал больше, чем кто-либо, для превращения Австралийской столичной территории в настоящее место пребывания правительства.

В результате увеличения Австралийского Союза между входившими в его состав штатами усилилось соперничество за инвестиции в новые отрасли. Том Плейфорд, который за счет использования всех мыслимых предвыборных манипуляций находился во главе правительства Южной Австралии с 1938 по 1965 г., сумел создать сталелитейное и автомобильное производство в своем штате, предоставляя инвесторам дешевую землю, инфраструктуру и коммунальные услуги при инертном поведении профсоюзов. Генри Болт достиг аналогичных успехов в Виктории в 1955 — 1972 гг., используя сходные методы для укрепления производственного сектора в своем штате. В результате его поездок и встреч с руководством зарубежных фирм на берегах залива Порт-Филлип вырос крупный нефтехимический комбинат. Романист Дэвид Айрленд в 1971 г. сделал этот гигантский завод местом действия своего мрачного романа об экономическом порабощении — «Безвестный узник индустрии».

В 1950-х годах такие проекты виделись иначе, но они ознаменовали собой новый этап развития — от государственных заимствований и общественных работ к прямым иностранным инвестициям в частные предприятия. Новый тип развития был более капиталоемким, менее ориентированным на создание рабочих мест, чем на достижение прибыльности, и руководившие им премьеры были не лейбористами, а либералами. Плейфорд и Болт вышли из фермеров и в своей деятельности руководствовались приземленным прагматизмом, не обращая внимания на оппозицию. «Пусть бьются до посинения», — сказал Болт о группе взбунтовавшихся государственных служащих. Они оба соединяли приверженность последовательному культу развития с нравственным консерватизмом: среди типичных примет их правления — строгая цензура, закрытие гостиниц в шесть часов вечера, применение смертной казни. И оба виновницей своей вынужденной скаредности объявляли Канберру.

Каждый год доходы Австралийского Союза возрастали. Федеральное правительство предоставляло гранты штатам, которые сохранили за собой ответственность за здравоохранение, образование, общественный транспорт и другие службы, правда, их никогда не хватало для удовлетворения растущих ожиданий. При расходовании средств поощрялось самообеспечение. Оказывалась помощь в приобретении жилья, супругам-иждивенцам предоставились налоговые льготы, выделялись субсидии на частное медицинское страхование. Сохранялись пенсии по старости, но другими формами социального обеспечения пренебрегали. Принципом серебряного века была опора на собственные силы.

Переход от железного века к веку серебряному был омрачен «холодной войной». С конца 1940-х годов в мировой политике доминировало интенсивное биполярное соревнование коммунизма и капитализма, и Австралия была вынуждена более тесно сблизиться с западным альянсом. Неспособность лейбористского правительства дистанцироваться от запросов, диктуемых «холодной войной», сыграла свою роль в его падении в 1949 г. Внутри страны лейбористское движение разделилось под влиянием «холодной войны». Лейбористы не выдержали внутреннего противостояния и оказались не у власти в 1950-х и 1960-х годах. Страх перед коммунизмом проник почти во все аспекты общественной жизни и сразу вынудил правительство заняться повышением благополучия граждан, подавляя при этом всяческое инакомыслие и творческие нововведения.

В конце Второй мировой войны лейбористское правительство испытывало благодарность к Соединенным Штатам Америки за их руководство во время войны в Тихом океане и одновременно было недовольно планами союзников по урегулированию вопросов в послевоенный период. В 1919 г. во время Парижской мирной конференции австралийский премьер-министр бурно возражал против концепции либерального интернационализма, которой придерживался президент Вильсон. В 1945 г., когда победители во Второй мировой войне съехались на конференцию в Сан-Франциско и образовали Организацию Объединенных Наций, его преемник отдавал себе отчет в том, что три основные державы — Америка, Советский Союз и Великобритания уже приняли важнейшие решения. Еще на встрече в Ялте главные союзные державы поделили территории побежденных стран, и Америка уже работала над планами, которые обеспечили бы ей неограниченный доступ к некоммунистической части мира. В новых условиях концепция либерального интернационализм, реализуемая через ООН, представлялась таким странам, как Австралия, оптимальным шансом соблюсти свои интересы. Возрождение Британского содружества наций как экономического и военного союза было бы для них наилучшим противовесом доминированию США.

Британия цеплялась за белую часть Содружества, стремясь сохранить его потенциал. Но утрата Индии, Пакистана, Шри-Ланки и Бирмы, не поддающийся разрешению конфликт в Палестине и подъем коммунистического движения в Малайзии указывали на необходимость снижения имперских амбиций. После того как коммунисты победили в Китае, а индонезийские националисты избавились от господства Нидерландов, движение за независимость в Восточной Азии приобрело непреодолимый характер. В Африке подобные импульсы привели к постепенной и достаточно сдержанной деколонизации, а островные народы Тихоокеанского региона, который, по словам одного высокого британского чиновника, долго был «тихой заводью», энергично пошли по пути к самоуправлению. Британия, Франция, Нидерланды, Бельгия и Португалия либо смирялись с утратой колониальных империй, либо предпринимали дорогостоящие арьергардные действия, стремясь отсрочить неизбежную передачу суверенитета своим ранее подчиненным государствам. Прежние империи, чье господство наглядно отражалось цветом на географических картах, вместо прямого правления теперь обратились к неформальным способам влияния, действуя через торговлю и инвестиции, предоставляя помощь и вооружение. Но границы этих новых сфер влияния постоянно смещались, а возникший новый мировой порядок не был стабильным. При лейбористском правительстве Австралия приветствовала стремление к национальной независимости (и австралийские профсоюзы помогали Индонезии), однако сама она крепко держалась за сохранение собственного колониального режима в Папуа — Новой Гвинее.

Деятельный министр иностранных дел Австралии Г.В. Эватт в этот период сделал внешнюю политику страны весьма активной. На обоих послевоенных международных форумах и во время непосредственных контактов с Британией и США Эватт стремился играть заметную роль, что лично для него увенчалось председательским креслом на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1948 г. Но какую на самом деле роль в мировых делах мог играть малолюдный и удаленный форпост белой диаспоры? Американцы не собирались хоть как-то видоизменять свою глобальную стратегию в зависимости от мнения раздражавшего их представителя социалистического правительства; они не хотели делиться военными технологиями и в 1948 г. перестали передавать Австралии разведывательные данные.

Лейбористское правительство Британии тоже было низведено США до статуса второразрядного партнера, и помощь британцам со стороны Австралии в обеспечении их экономических и стратегических интересов в регионе имела для них большое значение. Вследствие этого обе страны приступили к осуществлению плана по созданию собственного атомного оружия, которое должно было испытываться на полигонах в Австралии и размещаться на оборонительных военно-воздушных базах на севере. Именно в ходе реализации этой стратегия в Австралии установился режим обеспечения безопасности периода «холодной войны». Британская разведка курировала создание в 1949 г. Австралийской организации безопасности и разведки (АОРБ), призванной обеспечить сохранность оборонных секретов. Одной из заметных акций АОРБ стало заключение в тюрьму лидера Австралийской коммунистической партии.

Лейбористы стремились уклониться от тех жестких условий, которые диктовала «холодная война». Сопротивляясь коммунистической экспансии и стремясь защитить себя пактом с Америкой, правительство все же понимало, что поляризация мировой политики и разделение мира на два вооруженных лагеря означают подчинение Соединенным Штатам Америки, не расположенным к учету чужого мнения, и навязывание крайней антикоммунистической позиции, не вполне соответствующей тону внешней и внутренней политики страны. Тем не менее к 1949 г. обусловленное «холодной войной» разделение усугубилось. В Восточной Европе установились сталинистские режимы, Германия оказалась разделенной, а американский воздушный мост в Западный Берлин, созданный для прорыва советской блокады, стал сигналом к усилению конфронтации по обе стороны железного занавеса. В конце года либералы пришли к власти на платформе решительного антикоммунизма. Они помогли Британии подавить коммунистическое повстанческое движение в Малайзии и отправили войска в Корею в 1950 г., когда там началась борьба между коммунистами и коалицией, возглавляемой американцами. Новый министр иностранных дел считал, что речь идет о модели глобальной коммунистической агрессии, направленной к югу от Китая, на весь регион Юго-Восточной Азии. В 1951 г. Роберт Мензис выступил с предупреждением о «непосредственной угрозе войны».

«С нашей обширной территорией и малочисленным населением, — добавил он позднее, — мы не сможем спастись от коммунистической угрозы, идущей из-за границы, без поддержки сильных друзей». Первым и, безусловно, самым мощным из этих друзей были Соединенные Штаты Америки, и эта дружба была официально оформлена в 1951 г., когда состоялись переговоры о заключении договора безопасности между Австралией, Новой Зеландией и Соединенными Штатами Америки (АНЗЮС). С точки зрения австралийского правительства, этот блок должен был закрепить особые отношения Австралии с ее защитником, но на такой статус претендовали многие, и, по существу, это соглашение обязывало Америку охранять Австралию от внешнего агрессора только в той степени, в какой она сама этого хотела. Договор АНЗЮС фактически был продолжением системы союзов CШA в регионе Азия — Тихий океан и должен был примирить Австралию с установлением гораздо более важных для CШA отношений с ее бывшим врагом — Японией. Австралия была также включена в Организацию договора Юго-Восточной Азии (СЕАТО), созданную CШA в 1954 г., после того как коммунистические силы нанесли поражение Франция во Вьетнаме, но и этот блок гарантировал лишь то, что Вашингтон считал необходимым.

Британия была членом СЕАТО, и Австралия продолжала поддерживать британскую атомную программу и помогать в сохранении военного присутствия в Малайзии. Это были особые взаимоотношения другого рода, и в 1956 г., когда Британия, отказавшись следовать советам CШA, присоединилась к Франции в конфликте с Египтом за право управлять Суэцким каналом, Мензис без колебаний помержал действия «матери-Британии». Вернувшись к власти, он заявил: «Британская империя должна оставаться предметом нашей главной заботы на международной арене» — и высмеял беспокойных египтян-«джиппо», в которых видел только «опасную толпу недоразвитых подростков, выкрикивающих лозунги демократии и преисполненных самомнения и абсолютного невежества».

Романтический монархист и ревностный поклонник идеализированного отечества своих предков, Мензис, по его собственным словам, был «британцем до кончиков пальцев». Его галантность во время поездки английской королевы по Австралии в 1954 г. приписали огромной популярности юной Елизаветы, первой из правящих монархов, посетившей эту страну. Но, когда во время ее следующего визита, десять лет спустя, Мензис прочитал выспренные строки: «Ее лишь мельком видел я, / Но буду жить, любовь храня», слушатели смутились, а сама королева покраснела. Накануне своей отставки он предложил назвать новую денежную единицу страны «роял», но это предложение было осмеяно и забыто.

Если долго откладывавшийся, но неизбежный вывод британских войск вызывал сожаление, то неохотный, однако столь же неизбежный отход Британии от особых условий торговли со странами Содружества и установление близких торговых взаимоотношений с Европой воспринимался как тяжелый удар. Регулярные поездки Мензиса в Лондон, где проходили совещания стран Содружества, и его присутствие на традиционных турнирах по крикету стали ностальгическим анахронизмом. Его неприятие изменений состава Содружества, становившегося многорасовым по мере вступления в него бывших колоний, и его защита режима апартеида в Южной Африке делали Австралию охранительницей старомодного клуба для белых.

Хотя министры Мензиса, занимавшиеся внешней политикой, теперь больше интересовались Азией, они всегда смотрели на нее сквозь искажающую действительность призму «холодной войны». Даже План Коломбо — система совместного экономического развития стран Содружества в Южной и Юго-Восточной Азии, — благодаря которому 10 тыс. студентов из азиатских государств обучались в Австралии, расценивался как профилактика коммунистической заразы. Этот план позволил его участникам своими глазами увидеть «Белую Австралию». Австралийское присутствие в Азии было представлено специалистами-консультантами, техническими работниками, преподавателями, дипломатами и журналистами, но больше всего — солдатами. Последние общались со своими соседями во время поездок по стране, в процессе обучения, при обсуждении произведений искусства и литературы, и все же Азия оставалась зоной споров и опасностей, требовавшей присутствия вооруженных сил ее могущественных друзей. Это, в свою очередь, заставляло австралийское правительство в 1950 — 1960-х годах все больше разыгрывать карту угрозы коммунизма, сводя все острые углы истории, все сложные аспекты развития культуры и национального характера к ответу на главный вопрос эпохи «холодной войны»: «Вы на чьей стороне — на их или на нашей?»

На государственном приеме в здании парламента 18 февраля 1963 г. в Канберре Роберт Мензис чрезмерно восхваляет королеву Елизавету (Национальная библиотека Австралии)

Это означало также, что Австралии приходилось следовать за Америкой даже тогда, когда на самом деле она была впереди. Боясь проникновения коммунизма с севера, австралийское правительство использовало все свое пусть и ограниченное влияние, чтобы американские войска разместились между Китаем и странами Юго-Восточной Азии. Начиная с 1962 г. оно предоставляло антикоммунистическому Южному Вьетнаму консультации военного характера, с тем чтобы помочь ему предотвратить объединение с коммунистическим Севером. Еще раньше, чем Австралия оказалась прямо вовлечена в дела Индокитая, она восстановила всеобщую воинскую повинность, и, как только президент США Линдон Джонсон принял в 1965 г. судьбоносное решение о введении сухопутных войск, Австралия немедленно откликнулась на призыв о помощи. Сам по себе Южный Вьетнам мало что значил в этом решении; он рассматривался новым министром иностранных дел как не более чем «наша нынешняя граница». Гарольд Холт, сменивший Мензиса на посту премьер-министра в 1966 г., заявил в Белом доме, что Австралия пройдет весь путь с союзниками. К тому времени «весь путь» не совсем соответствовал ожиданиям американцев: в конце 1968 г., когда военные силы Америки насчитывали 500 тыс. человек, вклад австралийцев составил только 8 тысяч. Как и ранее в случае с Британией, так теперь с CШA почтение к сильному защитнику реализовывалось в оплате натурой его не столь уж ценной протекции.

Озабоченность коммунистической угрозой извне всегда была связана с ощущением наличия опасности внутри страны. После победы на выборах в 1949 г. Мензис попытался провести билль о роспуске Австралийской коммунистической партии. Он утверждал, что она является не легитимным политическим движением, а «чуждым и разрушительным паразитом», враждебным религии, цивилизации и государственной безопасности. Выиграв выборы, Мензис стал продвигать билль о роспуске Компартии. Билль был проведен в 1950 г., но сразу же оспорен самой Коммунистической партией и десятью профсоюзами. Эватт, будучи заместителем руководителя федеральной Лейбористской партии, а ранее — судьей в Верховном суде, выступал перед судьями от лица Федерации портовых рабочих. Всех, кроме одного из судей, он убедил, что этот законодательный акт, опиравшийся на полномочия Австралийского Союза военного времени, неконституционен, поскольку страна не находится в состоянии войны.

Мензис продолжал пытаться получить право менять конституцию через референдум. Этим попыткам противостояла Лейбористская партия, ведомая Эваттом, ставшим к этому времени лидером партии после смерти Чифли в 1951 г. Кампания была весьма интенсивной, и голоса на референдуме разделились почти поровну. Правительство не смогло получить необходимого числа голосов и поддержку большинства штатов, но, если бы еще 30 тыс. участников референдума в Южной Австралии и Виктории проголосовали «за», а не «против», предложение прошло бы. Все же трудно себе представить, чтобы аналогичный плебисцит в США, Британии или какой-либо другой стране тогда не получил большинства голосов в пользу подавления коммунизма. Подтверждение верности политическим свободам делало честь стране в лихорадочной атмосфере начала 1950-х годов.

Это был звездный час Эватта. Он ни в коем случае не симпатизировал коммунистам, но был встревожен радикальностью мер, которые хотело принять правительство. Предлагавшийся закон требовал от граждан, объявленных коммунистами, доказательств, что они таковыми не являются; в противном случае человека могли уволить с государственной службы и отчислить из профсоюза; отказ от прекращения деятельности в запрещенной организации считался преступлением, влекущим за собой наказание в виде лишения свободы на срок до пяти лет. Тот факт, что, представляя этот билль, Мензис несправедливо назвал некоторых деятелей профсоюзов коммунистами и даже предупредил одного из критиков лейбористов о том, что он может подпасть под действие предлагаемого закона, показался и Эватту, и другим в стране угрозой основным свободам. АОРБ после избрания нового правительства усилила наблюдение за самыми разными лицами — не только за коммунистами и радикально настроенными людьми, но и за учеными, преподавателями и писателями — и готовилась интернировать 7 тыс. человек в случае объявления войны. То, что Эватт смог воспрепятствовать осуществлению этого репрессивного плана стало его значительным достижением.

Однако победа в референдуме не принесла ему дальнейшего успеха. Внутри лейбористского движения росло и крепло антикоммунистическое течение, осуждавшее выступление Эватта в Верховном суде и не поддержавшее его решение противодействовать референдуму. Это течение опиралось на непрофсоюзную религиозную организацию — Католическое движение социальных исследований, руководимое деспотичным фанатиком Б.А. Сантамария, который осуществлял свой крестовый поход против атеистического материализма с помощью влиятельных членов церковной иерархии. Занимая ведущие позиции в руководстве Промышленных групп, это движение стремилось ослабить влияние коммунистов в профсоюзах. Поскольку последние были тесно связаны с Лейбористской партией, члены таких групп начали захватывать ведущие посты и в партии.

Эватт проиграл выборы 1951 г., проведенные Мензисом, чтобы использовать в своих целях раздоры в рядах лейбористов в связи с запретом Коммунистической партии. Потерпел поражение он и на выборах 1954 г., проходивших в атмосфере обвинений в коммунистическом шпионаже. После этого поражения Эватт осудил действия Католического движения, а федеральное руководство партии добилось смещения лидеров отделения партии в штате Виктория. Федеральная конференция партии в 1955 г. незначительным большинством голосов утвердила эту акцию. Антикоммунисты отделились и создали собственную Антикоммунистическую лейбористскую партию, которая впоследствии была переименована в Демократическую лейбористскую партию.

Раскол сокрушил лейбористские правительства в штатах Виктория и Квинсленд. Благодаря преференциальной системе голосования, которая позволила использовать 10 % голосов сторонников Демократической лейбористской партии для поддержки коалиции Либеральной и Аграрной партий, в национальной политике установилось преобладание консерваторов, продержавшееся более десятилетия. В конце войны в Австралийском Союзе и в пяти из шести штатов существовали лейбористские правительства; к 1960 г. в руках лейбористов остались только Новый Южный Уэльс и Тасмания, где умеренные лейбористы больше заботились о власти, чем о чистоте идеологии. Раскол разделил рабочих, трудившихся на одном производстве, соседей, живших на одной улице, отравил рабочее движение, предоставив руководству лейбористов возможность до последнего держаться за воспоминания о былой славе и за догматическую политику, все более чуждую интересам и симпатиям более молодого электората. Достаток и образование размывали прежнюю базу лейбористов — класс рабочих, занимавшихся физическим трудом, и один из комментаторов иронизировал над тщетными созидательными усилиями лейбористов — Партии труда: «…Напрасно трудятся строящие его» (Пс. 6:1).

Та самая неудача, которую потерпел Мензис при проведении референдума по вопросу запрета Коммунистической партии, позволила ему извлечь максимальные преимущества из «красной угрозы». Накануне выборов 1954 г. премьер-министр объявил об отступничестве советского дипломата Владимира Петрова. Его жену Евдокию вызволили в аэропорте Дарвина из рук двух агентов, сопровождавших ее в пути обратно в Москву. Петров утверждал, что получал информацию от коммунистической шпионской сети в Австралии, включавшей дипломатов, журналистов, ученых и даже членов аппарата лидера Лейбористской партии. Для проверки этих обвинений правительство создало Королевскую комиссию, в заседаниях которой участвовал Эватт, до тех пор, пока не был удален из зала за свое несдержанное поведение.

Действительно, один из функционеров Коммунистической партии в последние годы Второй мировой войны вербовал информаторов и передавал добытые сведения в советское посольство. Точно так же действовали и американские консульские служащие, собиравшие сведения от информаторов, находившихся на гораздо более влиятельных и выигрышных постах, позволявших следить за профсоюзами и ненадежным лейбористским правительством. Ко времени измены Петрова Советский Союз перестал быть военным союзником, а превратился в противника в «холодной войне». Сбор информации в пользу СССР уже не мог трактоваться как следствие чьего-то наивного идеализма, но был лишь тщательно скрываемым актом предательства. В атмосфере «холодной войны» 1950-х годов следствие по делу Петрова сыграло на руку Мензису, утверждавшему, что Лейбористская партия заражена коммунизмом, а ее лидер под маской защиты справедливости и гражданских свобод лишь укрывает предателей.

Королевская комиссия не нашла никаких улик, способных поддержать обвинение против кого-нибудь из австралийцев, но имена многих из них были очернены, им было отказано в праве защитить свою репутацию, их карьера рухнула, над их детьми издевались в школах. Сама Коммунистическая партия теряла былую силу. Разоблачение в 1956 г. Хрущевым сталинского террора, подавление попытки либерализации в Венгрии подорвали авторитет партии и стали причиной сокращения ее рядов, не насчитывающих теперь и 6 тыс. членов. Тем не менее внутренняя «холодная война» продолжала избавлять страну от инакомыслия. Если не считать расследования в связи с делом Петрова и действовавшей до того Королевской комиссии штата по проблеме угрозы коммунизма, требование лояльности граждан в Австралии не создало чего-либо подобного американской системе принесения клятвы верности, официальных трибуналов и систематических чисток. Австралийская система работала на двух уровнях — с помощью тайной слежки, осуществляемой АОРБ, и на уровне мобилизации общественного мнения в расчете на получение согласия на увольнения и запреты.

Советские официальные лица сопровождают Евдокию Петрову, жену российского дипломата, на самолет в Сиднее, после того как ее муж попросил политического убежища. Петрову освободили из-под их надзора и сняли с рейса в Дарвине (News Limited, 19 апреля 1954 г.)

Этот процесс набрал ход после передачи по национальному радио, состоявшейся через два месяца после провала референдума о запрете Коммунистической партии. К слушателям, подготовленным предварительным объявлением о том, что им предстоит услышать сообщение чрезвычайной важности, обратился председатель Австралийской радиовещательной комиссии. Он предупреждал: «Австралия в опасности… Опасность исходит от моральной и интеллектуальной апатии, от смертельных врагов человечества, которые подрывают нашу волю, притупляют наше восприятие и плодят злобные раздоры». Этот «Призыв к Австралии» подписали главный судья Верховного суда штата Виктория, другие судьи, церковные лидеры, финансируемые магнатами бизнеса и организованные Католическим движением, связанным с Сантамария.

Все это в значительной мере задало тон последующей кампании, пропитанной хилиастическим языком (Мензис и о «холодной войне» говорил как о битве между «Христом и Антихристом»). К числу тактических инициатив «холодной войны» можно отнести создание австралийского отделения Конгресса за культурную свободу, нацеленного на борьбу против коммунизма в среде интеллигенции. Редактором журнала под названием «Квадрант», выпускавшегося этим отделением, был Джеймс Макалей, поэт, из анархиста превратившийся в настолько консервативного католика, что он выступал против либерального гуманизма, который его организация вроде бы защищала.

«Холодная война» велась в правительственных научных учреждениях, в университетах и литературных обществах, проникая почти во все уголки общественной жизни. Мать одного известного коммуниста исключили из Женской ассоциации Австралии за то, что она отказалась принести клятву верности. После этого, лишившись в ее лице пианистки, игравшей на собраниях членов ассоциации, они вынуждены были ограничиваться только гимном «Боже, храни Королеву» в собственном исполнении. Общей участи не избежал даже спорт. В сезон 1952 г. на матче по австралийскому футболу в штате Виктория организаторы половину тайма отвели на проповедь «Призыва к Австралии». Известный проповедник-методист, выступавший в тот момент на стадионе «Лейк-сайд Овал» в Южном Мельбурне, понял, что аудитория не хочет его слушать, и воззвал, рассчитывая на общий отклик: «В конце концов мы все христиане». С трибун донесся ироничный встречный вопрос: «И эти чертовы судьи матча тоже?»

Коммунистическая опасность послужила для капиталистических демократий мощным стимулом, заставившим их сделать своим народам прививку с изрядной дозой улучшений. Соперничество между восточным и западным блоками находило свое выражение не только в гонке вооружений, но и в соревновании за темпы экономического роста и повышение уровня жизни. Если люди не испытывают лишений и уверены в своей безопасности, то у агитатора нет шансов завоевать аудиторию; а регулярный заработок, увеличение социального обеспечения, наличие личных перспектив являются залогом добросовестного выполнения гражданами их общественного долга.

Но улучшение благосостояния несет с собой свои собственные угрозы. В «Призыве к Австралии» прозвучала озабоченность тем, что обществу массового благополучия угрожают вялость и бесцельность. Именно поэтому в «Призыве» содержалось предупреждение об опасности моральной и интеллектуальной апатии. Как только классические цивилизации в своем развитии приближаются к серебряному и золотому веку, достигнутый комфорт начинает плодить роскошь и порок, приходящие на смену суровости века железного. Уже в 1951 г. Мензис предупреждал: «Если материальное процветание породит в нас алчность или лень, мы лишимся этого процветания». В 1945–1963 гг. реальная средняя недельная зарплата увеличилась более чем на 50 %, пятидневная рабочая неделя и трехнедельный оплачиваемый отпуск стали нормой. Трансформация общественной жизни, ставшая результатом процветания, сопровождалась целым комплексом моральных проблем.

В ходе продолжительного бума быстро расширяли свои границы города. Население Сиднея в конце 1950-х годов перевалило за 2 млн человек, население Мельбурна достигло этой же величины в начале 1960-х, Аделаида и Брисбен насчитывали почти миллион жителей, а в Перте проживало уже более полумиллиона человек. Центральные районы городов оделись в стекло и бетон, стремясь соответствовать бурно развивавшейся административной и коммерческой деятельности, но самым важным явлением стало перемещение людей из городских окраин в более удаленные от городов пригороды. В конце войны образовался острый дефицит жилья, что вынуждало семьи селиться в ветхих постройках. В конце 1960-х годов нормой стал отдельный современный дом в блоке, расположенном на четверти акра.

Некоторые новые дома строились за счет государства, но большинство их возводилось на частные средства, или же жители строили их сами. Большинство супружеских пар начинали с того, что покупали массу вещей, а затем начинали откладывать деньги на постройку жилья. В 1957 г. непременной чертой живого «портрета новой общины» на окраине Сиднея были «вечера и уикэнды… оживляемые постоянным стуком молотка, визжанием пилы и рубанка, оставлявшего к тому же пахучий запах струганого дерева». После окончания строительства дома начиналось возведение заборов, создание садов. Повсюду по субботам завывали электрокосилки, шла усердная работа в церковных помещениях и на школьных игровых площадках.

В 1950-х годах расширилось участие австралийцев в религиозной жизни — к концу десятилетия прихожанами были 51 % женщин и 39 % мужчин. Их численность особенно заметно увеличилась в пригородах, где церковь организовывала самые разные виды занятий для молодых семей: воскресные школы, молодежные клубы, дискуссионные группы, соревнования по теннису, футболу и крикету. Это была эпоха религиозного рвения, поддерживаемого миссиями, кампаниями по привлечению новообращенных и укреплению веры. Отец Патрик Пеймон, американский священник ирландского происхождения, в 1953 г. принес в Австралию всемирную семейную программу «Фэмили Розари» под лозунгом: «Семья, которая вместе молится, не распадается». Американский евангелический проповедник Билли Грейм собирал огромные толпы во время своего турне в 1959 г. Христианство выступало как защитник семейной жизни и нравственный наставник молодежи.

Доля домовладельцев выросла с 53 % в 1947 г., что на протяжении многих лет было нормой, до беспрецедентных 70 % в 1961 г., что стало одним из самых высоких уровней в мире.

Параллельно с жилыми домами возникали фабрики. Старые мастерские и товарные склады, наполнявшие улицы центра городов, исчезали, уступая место новым специализированным заводам. Звуки сирены, людская суета, слив сточных вод и грохот промышленных предприятий накладывались на шум генераторов и степенное движение конвейерных лет.

Место работы с домом соединял автомобиль. В 1949 г. автомобиль был у каждого восьмого австралийца, с начала 1960-х — у каждого пятого. Наличие машин и грузовиков освобождало промышленность от необходимости базироваться вблизи железных дорог и угольных месторождений. Это давало возможность городам расползаться вширь, и теперь пригороды вклинивались в пространства между железнодорожными путями.

Общественный транспорт потерял свою актуальность, и в городах, за исключением Мельбурна, трамвайные линии были разобраны, что не мешать движению потоков автомобилей в часы пик. Появление машин дало толчок новым формам досуга: люди по-новому стали проводить выходные, для них строились мотели, в пригородных супермаркетах применялись новые формы организации продаж, настоящим ритуалом стали воскресные автомобильные поездки, и люди больше не стремились в свободное время собираться вместе.

Изобилие супермаркетов и удобство пользования ими утверждали триумф современности. Этот один из первых примеров удобства объединяет в себе использование технологий космического века с национальным и имперским флагами (Архивы Коулд-Майера)

Переезд австралийцев в пригороды и обрастание вещами в загородном доме изменили роль домашней хозяйки. Она меньше работала по дому, все больше становясь потребителем товаров и услуг. Женщины реже занимались шитьем, починкой одежды, приготовлением пищи или обслуживанием квартирантов — прежде на всем этом зиждился домашний уют. Теперь они покупали больше товаров и прибегали к разным видам обслуживания, а уровень жизни семьи больше зависел от устройств, которые невозможно произвести дома: от стиральной машины, холодильника, телевизора и т. п.

Приезжавших в Австралию иностранцев удивляла сегрегация полов, местные же эксперты воспринимали это явление как знак растущего благосостояния. Один из них писал в 1957 г.: «Австралийские женщины при первой возможности возвращаются к своей любимой роли жены и матери и занимаются только этим». Как бы то ни было, но добровольно или вынужденно все меньше женщин становились на этот путь. В период 1947–1961 it. число замужних работающих женщин возросло в четыре раза, а в 1950 г. решением Арбитражного суда их заработная плата увеличилась и составила 75 % базовой заработной платы мужчин. Оплачиваемый труд женщин оставался дополнением к их домашним обязанностям. Новые поселки на окраинах больших городов были местом, откуда мужчины каждый день ездили на работу и где женщины оставались хозяйничать.

Между тем сами города стали больше заботиться о своем имидже. Когда Мельбурн получил право принять Олимпийские игры 1956 г., устроители были обеспокоены тем, что существующие лицензионные ограничения, апатичные таксисты и даже простенький линолеум в отелях могут послужить предметом насмешек. Ставка была сделана на дружелюбие, а доминирующей темой города стало сочетание изящных садов и парков с «растущими ввысь и вширь огромными многоэтажными зданиями из стали и бетона, бронзы и стекла, функциональных и впечатляющих одновременно». Год 1956-й принес с собой также телевидение — мощное средство воздействия, познакомившее людей с американскими идеализированными семейными шоу и вовлекшее зрителей коммерческих каналов в драму потребительских вожделений. Реклама, способная предугадать и сформировать потребительские предпочтения, превратилась в один из важнейших видов бизнеса.

Первые телевизоры ставили в гостиной на самое почетное место. Как и в рекламной индустрии, электронные средства развлечения отделяли мужчину в доме от жены-домохозяйки и детей, но распределение аудитории по отдельным сегментам рынка в зависимости от стилей и вкусов шло гораздо медленнее. После войны семья всеми рассматривалась как основная единица общества, единообразная если не по обстоятельствам, то по структуре и функциям. Это была нуклеарная семья, живущая в изолированной обстановке загородного дома. В ее составе не было дополнительных членов, и как первичный элемент общества она считалась необходимым источником его энергии. Такую установку укреплял послевоенный демографический взрыв, поскольку в результате браков, заключение которых откладывалось до конца войны, дети в семьях появлялись на свет один за другим. Рождаемость увеличилась и за счет того, что браки стали более ранними. После войны беременные женщины наводнили родильные дома, «бэби-бумеры» до отказа заполнили ясли, а в конце 1959-х оказались переполненными и начальные школы. К 1960 г. пришлось принимать срочную программу по строительству и комплектации школ, для того чтобы обеспечить получение среднего, а затем и университетского образования.

Правительство приветствовало эту тенденцию, расценивая свои усилия по укреплению системы образования как вклад в социальный капитал и общий потенциал страны. Лаборатория ядерных исследований стала первым большим послевоенным зданием, построенным для Австралийского национального университета, а школа физики была самой амбициозной и дорогостоящей частью института передовых исследований университета. Спрос на специалистов по ядерной физике был второй по значению (после демографического бума) причиной расширения университетов в 1964 г. Значительный импульс развитию образования в области естественных наук был дан успешным запуском советского спутника. С 1963 г. государство стало оказывать помощь частным учебным заведениям, финансируя обеспечение школ научными лабораториями. Никогда ранее хранители научных знаний не пользовались таким авторитетом и не демонстрировали его столь уверенно. Председатель Австралийской комиссии по атомной энергии объяснял, что «технологическая цивилизация» несет в себе огромный поток сложных проблем, «которые доступны пониманию лишь малой доли населения», и что если оставлять такие вопросы на усмотрение избирателей или политиков, то «это может привести только к неприятностям, а возможно, и к беде. В конце концов надо положиться на специалистов».

Однако нуклеарная семья подвергалась опасности. Угрозу представляли нерегулярность сексуальных отношений, а также репрессии против гомосексуалистов, которых по ассоциации с временами «холодной войны» упрекали в нелояльности. Резко увеличилось число разводов, и распады семей после войны все больше волновали церковь, которая хоть и пережила возрождение, но, похоже, стала терять моральный авторитет под давлением материализма и секуляризма. Семью заботили проблемы молодежи, и психологи заговорили о том, что индустрия потребления рождает ювенильную преступность как социальное явление.

Здесь действовали две противоположные тенденции. С одной стороны, молодые люди могли легко найти работу, получали больший доход и возможность тратить деньги самым разнообразным образом: на одежду, пластинки, посещение концертов, комиксы, танцы, кино, даже на мотоциклы и автомобили. С другой стороны, жизнь в пригороде, необходимость участия в ведении домашнего хозяйства, удлинившийся период зависимости от родителей из-за более длительного периода обучения не давали тинэйджерам реализовать свои выросшие ожидания. Своего рода классовым явлением стала моральная паника, порождаемая «боджи» и «виджи»* эпохи рок-н-ролла 1950-х годов и других, более поздних музыкальных стилей, каждый из которых требовал от своих приверженцев особой одежды, ритуалов и жаргона. Подростки из рабочих семей были менее склонны откладывать вступление в трудовую жизнь, и чаще всего именно они оказывались «изгоями общества», отвергавшими мечту обитателей пригородов.

В одно и то же время, когда консерваторы заговорили об угрозе подростковой преступности, радикалы оплакивали исчезновение бунтарского духа в среде рабочего класса. «Холодная война» вторглась в деятельность профсоюзов, и этот фактор вместе с новыми полномочиями правительства Мензиса, позволившими применять карательные санкции к бастующим, сократил число промышленных конфликтов. Критики считали, что такие явления, как ослабление старых связей людей, живущих и работающих по соседству, вместе проводящих досуг, дружащих семьями, вредит классовой солидарности. По их мнению, усиление социальной и географической мобильности, появление новых форм потребления и досуга, привязывавших австралийцев к домашним и семейным радостям, происходит за счет ослабления связей, возникающих в процессе совместного труда.

Как и раньше, когда левые столкнулись с неоправдавшимися милленаристскими ожиданиями, они вновь ударились в ностальгическую идеализацию национальных традиций. Левые писатели, художники и историки отвернулись от унылой упорядоченности пригородных пейзажей и обратились к воспоминаниям о старой Австралии, менее богатой, но более щедрой, менее легковерной и более трепетной в отношении своих свобод, менее конформистской и более независимой. В таких работах, как «Австралийская традиция» (1958), «Австралийская легенда» (1958) и «Легенда девяностых» (1954), радикальные националисты восстанавливали историческое прошлое (проскакивая мимо милитаризма и ксенофобии), стремясь опереться на него в своей нынешней борьбе. Они, как могли, оживляли прошлые традиции, и в их трудах четко просматривается элегическая нота. Радикальные националисты создавали легенду об эгалитарном стоическом содружестве как раз в то время, когда новый ветер перемен сметал обстоятельства, давшие начало этой легенде.

Сиднейские подростки собираются, чтобы посмотреть фильм «Rock around the Clock» в 1954 г. Присутствие фотографа вдохновляет их на эпатаж (Дейли телеграф (Сидней). 16 сентября 1956 г.)

Пока романтические настроения радикалов увядали, национальные чувства консерваторов были в расцвете. Они были заложены в политике правительства, направленной на то, чтобы привить разношерстному в этническом отношении населению обычаи и ценности принявшей их страны. В течение двух десятилетий после 1947 г. в Австралии поселились более 2 млн иммигрантов, причем большинство их приехали из неанглоговорящих стран. Вместе со своими детьми они составляли больше половины населения, численность которого к концу 1960-х годов превысила 12 млн человек. «Наша цель, — провозгласил Артур Колуэл в 1949 г., — австралианизировать всех наших иммигрантов… в возможно более короткий срок». Хотя его последователи-либералы и смягчили свою негативную позицию по отношению к изданию газет на иностранных языках и к созданию отдельных иммигрантских организаций, обозначенная Колуэлом цель оставалась актуальной задачей. Спустя 20 лет министр по делам иммиграции заявил: «Я решительно настроен на то, что мы должны иметь монокультуру с единым образом жизни для всех, чтобы понимать друг друга и разделять общие чаяния».

На кораблях, в центрах приема, в общежитиях для мигрантов, на курсах обучения языку и во время церемоний вступления в гражданство иммигрантов через «комитеты добрососедства» и другие добровольные организации обучали «австралийскому образу жизни». Это понятие позволяло отойти от аскетических ограничений прежних времен и традиций, описываемых национальной легендой, и перейти к культивированию нового образа жизни. Австралию представляли как изысканное городское индустриализированное общество потребителей, и в этом образе отражались пропагандистские усилия периода «холодной войны». В статье «Австралийский образ жизни», написанной одним из беженцев по поводу празднования 50-й годовщины Австралийского Союза, говорилось: «Чем австралиец дорожит больше всего, так это собственным домом, садом, где он может копаться в свободное время, и автомобилем… Человек, имеющий дом, сад, автомобиль и хорошую работу, редко бывает экстремистом или революционером».

Более скромные перспективы были заложены в политику в отношении аборигенов. В 1951 г. министр территорий Австралийского Союза подтвердил официальную цель ассимиляции: «Ассимиляция, в частности, означает, что с течением времени в Австралии все лица, в чьих жилах течет кровь аборигенов, и лица смешанного происхождения будут жить так же, как белые австралийцы». Это потребует «долгих лет неспешных и терпеливых усилий». А до того времени в отношении аборигенов предстояло сохранять ограничительный режим протекции, не допускать их в общество белых и продолжать политику широкой дискриминации. Австралийцы-иммигранты хоть могли протестовать против нарушения данных им когда-то обещаний, и у них была возможность возвратиться домой. Австралийские аборигены такой возможности не имели, хотя и они желали обрести свое отечество.

В 1946 г. в районе Пилбара, Западная Австралия, забастовали пастухи-аборигены, требуя повышения оплаты труда, и, несмотря на недовольство властей, смогли добиться для себя некоторых улучшений. Впрочем, не все из них вернулись к работе после окончания забастовки, так как к этому времени они создали собственный кооператив и поселок. В 1966 г. в Северной Австралии 200 аборигенов-гуринджи покинули скотоводческую ферму, где они работали, и, начав с требований равной оплаты труда, быстро перешли к требованиям передачи им собственной земли. В промежутке между этими двумя наиболее заметными акциями происходили многочисленные мелкие выступления, вызывавшие яростное сопротивление скотоводов и властей штатов, причем вину за них, как правило, возлагали на агитаторов-коммунистов. Последние участвовали в обоих названных выступлениях, и те профсоюзы, которыми руководили коммунисты, наиболее активно помогали аборигенам. В Дарвине коммунисты из Северного союза австралийских рабочих в первые годы после войны поддержали требования аборигенов в отношении равной заработной платы, но сменившееся руководство Союза от такой поддержки отказалось. Федеральный совет по развитию аборигенов, созданный в 1957 г. по инициативе левых, содействовал появлению нового поколения активистов-аборигенов.

Росли волнения и в резервациях. В 1957 г. произошло восстание в поселении аборигенов Палм-Айленд на острове у побережья Квинсленда. Аборигены были возмещены действиями тирана-управляющего, а сам остров использовался как место содержания непокорных аборигенов почти так же, как тогда, когда за сто лет до этого здесь селили осужденных. Всеобщее внимание к тому, что ассимиляции не происходит, привлекла история с участием художника-аборигена Альберта Наматжиры (Наматьиры). Не прошло и года с того дня, когда Наматжиру представили королеве Елизавете, как ему отказали в разрешении на постройку дома в Алис-Спрингс, а в 1958 г. художника приговорили к шести месяцам тюрьмы за то, что снабжал алкоголем родственника, который, как и все аборигены, не имел австралийского гражданства и права покупать спиртное.

Политику ассимиляции всячески рекламировали в официальных публикациях. В них детей аборигенов изображали обучающимися «австралийскому образу жизни» в школе: мальчики в шортах и белых носочках, девочки в хлопчатобумажных платьицах. Детей отнимали у родителей, чтобы научить их образу жизни белых, и эта практика продолжалась все 1950- 1960-е годы. Только в начале 1980-х последовало запоздалое осознание правительством той травмы, которую наносит детям отрыв от их семьи, после чего были созданы первые агентства по воссоединению семей.

Дети аборигенов, организованные в подобие военных отрядов в Бунгалоу, Северная территория, во время Второй мировой войны. В связи с длительным характером войны они были позднее вывезены из этих мест (Австралийский военный мемориал)

Потери, обусловленные австралийским образом жизни, редко упоминаются на фоне перечисления послевоенных достижений. Это был золотой век спорта, время австралийских триумфов над Англией на площадках для игры в крикет, эра успехов в легкой атлетике, плавании, теннисе и гольфе. «Золотые девушки» блистали на беговых дорожках мельбурнских Олимпийских игр, где Австралия получила 35 медалей. Эстафета побед женщин и мужчин продолжилась и в плавательном бассейне. В послевоенные десятилетия австралийские мужчины получили половину основных чемпионских титулов по теннису и в течение 20 лет выиграли пятнадцать Кубков Дэвиса. Жаркие спортивные сражения с США стали суррогатом отношений между этими двумя странами, смягчая зависимость одной страны от другой и выступая в той же роли, какую когда-то играли традиционные тест-турниры по крикету для отношений внутри Британской империи.

Пляжи Австралии патрулировали члены клубов спасателей полосы прибоя, спасавшие купальщиков от опасности быть унесенными в глубь океана. Клубы проводили соревнующиеся между собой карнавалы, неизбежным атрибутом которых были торжественные марши. На плакате изображена стилизованная фигура знаменосца, возглавляющего марш (History of Bondi Surf Bather Life Saving Club, 1956, Bondi, NSW: Bondi Surf Bathers Life Saving Club, 1956)

Австралийцам нравилось думать, что их эгалитарный дух, благоприятный климат и активные занятия спортом (в 1950-х гг. в Австралии было больше теннисных кортов в расчете на численность населения, чем в какой-либо другой стране мира) превалируют над мрачным профессионализмом янки. Теннис в Америке был главным образом спортом богатых любителей, в то время как австралийцы привлекали спонсоров, тренеров и других помощников из числа «скрытых любителей». Один из американских профессионалов отметил, что у австралийцев «короткие руки и глубокие карманы». Зато идеалы любительства особенно ярко проявлялись на пляжах, где процветали добровольные клубы спасателей, члены которых выявляли нарушителей запретов, пловцов, пренебрегавших осторожностью и рисковавших погибнуть в предательских океанских волнах. Наделенные известной долей авантюризма, мужественностью (поначалу женщины не имели права вступать в такие клубы) и азартом, члены клубов соединяли гедонизм пляжной жизни с военной дисциплиной тренировок и маршей. Как выразился один историк, они «обладали истинно австралийским духом», и их свободное объединение в «гуманное содружество», не ограниченное каким-либо кредо, классовой принадлежностью или цветом кожи, стало примером демократии «в том виде, в каком она была задумана».

Золотой век продолжался все 1960-е годы и закончился в начале 1970-х, но до этого перед Австралией встали многочисленные проблемы. Отставка Роберта Мензиса в начале 1966 г. можно принять за поворотный пункт в судьбах правительства. Он был последним из премьер-министров, который сам выбрал момент своего ухода с поста, и к своему семидесятилетию стал одиозной фигурой. Его уход позволил наконец затронуть целый ряд аспектов национальной политики. Были сняты дискриминационные барьеры для неевропейской иммиграции, а в 1967 г. в Конституции Австралийского Союза были отменены дискриминационные положения в отношении аборигенов.

Однако политическое искусство Мензиса было столь совершенным, что продолжение его дела оказалось не по силам консерваторам. Оставшиеся шесть лет правления «династии Минга» повидали трех несостоятельных премьер-министров, быстро сменявших друг друга. Это были Гарольд Холт, Джон Гортон и Уильям Макмагон. Холт был веселым, добродушным человеком. Он утонул в море, как раз тогда, когда в стране начался рост недовольства. Гортон выделялся своей хулиганистой манерой изображать напористого националиста и нападками на традиционалистов. Он был смещен с поста премьер-министра в результате своего рода дворцового переворота в собственной партии. Макмагон был самым невыразительным политиком и ушел со своего поста после всеобщих выборов, результаты которых выдворили коалицию Либеральной и Аграрной партий из кабинета. Некоторые из трудностей, вставших перед правительством, оно не было в состоянии контролировать, другие были созданы им самим. После двух успешных десятилетий перспективы были таковы, что в большинстве возникших проблем приходилось винить правительство. Лейбористы пришли к власти в 1972 г. на волне энтузиазма, вызванного ожиданием перемен, которые должны были компенсировать то, что было утрачено в предыдущие годы. Новое правительство сломя голову принялось восполнять утраченные возможности — только для того, чтобы провалиться три года спустя, когда долгий подъем закончился и золотая эра миновала.

Премьер-министр Гарольд Холт в 1966 г. посетил CШA и объявил, что Австралия «пройдет путь до конца» вместе со своим союзником во Вьетнаме. Спустя четыре года президент Джонсон нанес ответный визит. На снимке он произносит речь в аэропорте Канберры, а позади него Холт изогнулся в почтительном поклоне (Фото Дэвида Мура)

Вьетнамская война оказалась тяжелейшим бременем для консерваторов. Сначала она была популярной, и консерваторы использовали ее, чтобы возобновить полномочия, полученные от коалиционного электората, в 1966 и 1969 гг. Визиты президента Соединенных Штатов Америки, а также лидера Южного Вьетнама подняли акции правительства Австралии. «Давите ублюдков», — инструктировал полицейского суперинтенданта премьер-министр либерального правительства, получив в 1966 г. сообщение о том, что демонстранты блокируют кортеж президента Джонсона. Но «Наступление Тет» в 1968 г.²⁴ развеяло иллюзии о превосходстве Америки и лишило Джонсона президентского поста. Его преемник перешел к массовым бомбардировкам Камбоджи, затем к захвату Лаоса, отчаянно пытаясь отодвинуть неминуемое поражение. Между тем потери Австралии множились. Из 50 тыс. человек, прошедших через Вьетнам, к 1972 г. 500 человек погибли, причем среди них было 200 призывников.

Призыв военнообязанных на несправедливую войну был первоочередным вопросом движения за мир, начавшегося с одиночных протестов женской группы под названием «Спасите наших сыновей» и выросшего в шумные выступления радикально настроенных студентов. К 1970 г. они заполнили городские улицы с требованием моратория на военные действия. Ужасающие фотографии детей с ожогами от напалма, показательных уличных казней и сообщения о поголовном уничтожении целых деревень во Вьетнаме… Широкая распространенность этих свидетельств делала крайне странной принятую в то время процедуру участия австралийских призывников в «лотерее смерти», когда после внесения в национальные списки военнослужащих молодые люди тянули жребий на отправку во Вьетнам, вытаскивая бумажку с написанной на ней датой своего рождения. Так углублялся разрыв поколений между министрами, которые стремились оправдать войну, и теми, кого они на нее посылали.

Мы — молодежь, которую призвали

На бойню, что бездумно развязали

Те старики, что, крепко спят сейчас.

По их приказу смерть настигла нас.

К 1970 г. правительство приступило к выводу австралийских войск и не очень усердствовало в преследовании все более многочисленных отказников от призыва.

Война окончилась с падением Сайгона в 1975 г., но участие Австралии прекратилось еще в 1972 г., когда стало ясно, что ее стратегия опережающей защиты провалилась. Президент Никсон объявил о выходе США из альянса, созданного «холодной войной» в Юго-Восточной Азии; его визит в Китай в 1972 г. при образовавшейся бреши в отношениях между этой страной и Советским Союзом подорвал последовательную логику внешней политики, которую Австралия проводила с 1950 г. и которая строилась на предположении о наличии монолитной коммунистической угрозы. Получилось так, что Австралия с готовностью последовала за своим могущественным партнером в Индокитай только для того, чтобы, по выражению одного из министров, уяснить для себя «как принимаются военные решения в политических целях». Этот министр был поражен возможностью «мобилизовать общественное мнение в целях вмешательства в государственную политику», что, по его мнению, можно было приравнять к воздействию лондонской толпы на британский парламент в XVIII в. Его коллега прибег к более современному сравнению, характеризуя демонстрантов, добивавшихся моратория, «как политических бандитов, которые занимаются консервированием демократии». Это правительство было совершенно оторвано от реальности.

Если корейская война стала стимулом для мировой экономики, то вьетнамская явилась причиной напряжения экономической ситуации. Америка, столкнувшись с огромными расходами, печатала доллары — валюту, лежащую в основе международной торговли; они вливались в финансовую систему стран, увеличивая инфляционное давление. К концу 1960-х годов в экономике Австралии появились явные признаки перегрузки. Фермеры продолжали наращивать производство, но их доходы неуклонно падали. Изменения в соотношении себестоимость — цена толкали их на образование более крупных хозяйств. К 1971 г. число сельских жителей в абсолютном выражении уменьшилось настолько, что не достигало и двух миллионов, составляя лишь 14 % общей численности населения. К счастью, открытие новых залежей полезных ископаемых в Западной Австралии позволило ей выйти на азиатские рынки с бокситами и железной рудой, а в 1966 г. было открыто крупное месторождение нефти в Басс-Стрейте. Австралия в этом отношении приближалась к самообеспеченности.

Однако, хотя бум, вызванный открытиями новых месторождений минеральных ресурсов, стал причиной взлета акций на бирже, национальная экономика по-прежнему зависела от иностранного капитала и импортируемой техники. В основных отраслях промышленности доминировали крупные компании, ограничивая тарифы и конкуренцию; ключевые отрасли производства, в частности автомобилестроение, принадлежали главным образом иностранцам. Возросла агрессивность профсоюзов, которые активно требовали повышения заработной платы. Двадцать лет индустриализации и роста городов породили разного рода неудовлетворенность жизнью. Ближайшие пригороды несли на себе печать упадка и загрязнения. Дальние пригороды страдали от недостаточного развития коммунальных служб. Медицина и образование не поспевали за спросом. Оказалось, что полная занятость не несет с собой всеобщего процветания и что дробная система социального обеспечения не в состоянии помочь тем, кто в ней больше всего нуждается. Сложилась модель приоритетности частных интересов по отношению к общественным.

Даже те, кто воспользовался плодами процветания, отвергали то, что получили. Поскольку «австралийский образ жизни» утвердился в новых пригородных районах, его критиками стали главным образом интеллектуалы-модернисты, используя такое оружие, как ирония и пародия. Строго осуждая «Австралийский дом» (Australia's Ноте, 1952), архитектор Робин Бойд отозвался об укладе пригородов как о насаждающем дурной вкус «эстетическом бедствии», ведущем в тупик. Он рьяно выступал против «беспорядочного распространения возмутительного стиля», который искажал облик наиболее богатых районов, так же как другой архитектор осуждал «стерильные коробчонки, анемично отделанные кованым железом и обезображенные навесами для машин», которыми были заполнены районы, застроенные с помощью ипотечных кредитов. В своих сатирических монологах, вначале предназначенных для ревю 1955 г., конферансье Барри Хэмфрис, родом из мельнбургского пригорода, населенного средним классом, выросший в доме, спланированном его отцом, вывел ряд персонажей, воплощающих посредственность: бесконечно суетящуюся Эдну Эвридж, ее мужа-подкаблучника по имени Норм и безнадежно бесцветную Сэнди Стоун. «Я всегда хотел большего» — такими словами начинает Хэмфрис свои мемуары.

Он и другие его образованные современники, в частности Жермен Грир, Роберт Хьюджес и Клайв Джеймс, покинули Австралию в поисках международного успеха. Не в состоянии примириться со скупой, конформизмом и филистерством отечества их юности и превратившись в «экспатов»-иностранцев, они все равно не смогли выйти из роли назойливых оводов, жаля своими суждениями. Другие недовольные покидали пригороды, ища спасения в центральных районах городов, где европейские иммигранты начинали создавать специфическую атмосферу большого города с присущим ей пристрастием к вину, пище и уличному образу жизни, стремясь облагородить свое новое прибежище. Модернисты считали размеренный быт пригородов отупляющим и гнетущим, свободу и возможность самореализации предпочитая искать в крайностях, в беспорядочной жизни богемы. Понадобился такой проницательный историк, как Хью Стретгон, чтобы в реформистской работе «Идеи для австралийских городов» (Ideas for Australian Cities, 1970) показать, какое удовлетворение могут принести человеку дом и сад в четверть акра. И лишь гораздо позднее, когда мечты о загородной жизни окончательно разбились, более молодые историки вернулись к теме пригородов, постмодернистски воспринимая их как место, где гнездятся опасности и пороки, обиталище «Пригородных чудовищ» (The Beasts of Suburbia, 1994).

Настал момент, когда поколение бэби-бумеров начало отвергать образ жизни своих родителей, и консервативный порядок разбился вдребезги. Для международного движения «новых левых», возникшего в 1968-м — году баррикад — в студенческих кампусах, сама вьетнамская война стала только частью более широкой борьбы за освобождение стран «третьего мира» от империализма эпохи «холодной войны». Этой борьбе сопутствовали движения внутри стран за освобождение развитых индустриальных обществ от их собственных пороков. «Новые левые» выступали против потребительства с его деструктивным влиянием на окружающую среду, против карьеризма с его отрицанием индивиду-дальности и против общепринятой морали с ее угнетением возможности самореализации. Этот новый иконоборческий радикализм отрицал респектабельность, для него была характерна некая театральность, выражавшаяся в специфическом языке и жестах, одежде и во всем внешнем виде его приверженцев. В своих амбициозных попытках создать основу контркультуры, которая должна была распространяться на все стороны личных взаимоотношений, новый радикализм был наивен, настаивая на том, что личная жизнь есть жизнь политическая и что торжество интимности способно сломать все существующие барьеры и создать гармонию.

Хотя «Новые левые» были настроены оппозиционно, их идеи и установки основательно повлияли на культуру; к концу 1960-х годов премьер-министр в поисках популярности излишне картинно приблизил к себе музыкальную группу «Сикерс» (The Seekers), демонстрируя приверженность моде. Радикалы из поколения бэби-бумеров порвали с иерархической дисциплиной «старых левых», выступив за менее формальный, более открытый и экспрессивный стиль отношений, и ориентировались не столько на рабочий класс, сколько на прогрессивную интеллигенцию. Разрывы такого же рода ознаменовали возникновение движений за освобождение женщин, либерализацию лиц с нестандартной сексуальной ориентацией и других подобных проектов. Они были предтечами новых общественных движений, представлявших собой другую форму политики, ориентированную на решение конкретной задачи и опиравшуюся на меняющиеся, хотя и реальные идентичности — эти кочевые феномены нашего времени.

Новая политика отвергала конформизм массового общества и оспаривала его механизмы контроля. Набирали силу кампании против цензуры, смертной казни и расовой дискриминации. Группа по иммиграционным реформам выступала за отмену политики «Белой Австралии», которая и так все больше смещала правительство: в 1958 г. без особой огласки отменили практику проведения проверочных диктантов при принятии гражданства, в 1966-м политика «Белой Австралии» была практически отменена, и к концу десятилетия в страну ежегодно въезжали около 10 тыс. небелых иммигрантов. Группы мигрантов все больше стремились сохранять свою культурную идентичность.

Самый драматический вызов пришел со стороны Движения аборигенов, и именно в тот момент, когда правительство пусть с опозданием, но наконец стало получать результаты своей политики ассимиляции. В 1959 г. Австралийский Союз распространил социальные пособия на всех аборигенов, кроме «кочевых и примитивных», а в 1962 г. все аборигены получили право голоса. В 1965 г. Арбитражный суд вынес постановление о равной с белыми оплате труда пастухов-аборигенов. В 1967 г. общенациональный референдум, получивший поддержку всех основных политических партий и проведенный среди подавляющего большинства населения, уполномочил государство принять законодательство для аборигенов.

Последняя из этих мер стала поворотным пунктом внутренней политики. Ранее перемены были направлены на устранение формальных препятствий, не дававших аборигенам права стать свободными и равноправными гражданами Австралии: одно это (хотя считалось, что речь идет о предоставлении гражданства) на самом деле выделяло их в особую категорию людей, в отношении которых Австралийский Союз может принимать законы, чтобы преодолеть дискриминационные действия в более консервативных штатах. Впрочем, коалиционному правительству ничего такого сделать не удалось. Наоборот, оно отклоняло возрастающие требования аборигенов о признании их права на самоопределение. Так же как в 1967 г. Австралийский Союз отверг притязания гуринджи в Северной Австралии, так в 1968 г. он оспорил обращение в суд народа йолнгу из Арнемленда, протестовавших против строительства шахты на их земле. А еще раньше, в 1963 г., парламент Союза отказал им в коряво составленном иске против изъятия у них этой земли. Теперь правительство осуждало формально юридическое требование как «несерьезное и досадное».

Проявления разочарования в районах, где аборигены вели свое традиционное хозяйство, сопровождались волной протестов аборигенов в малых и больших городах Юга. Молодые активисты больше не проводили работу в организациях белых с целью добиться равенства независимо от расы; они демонстрировали свою исключительность, свою «гордость черных» и свою «силу черных». «Темнокожие — это больше, чем цвет, это — состояние ума», — говорил Бобби Сайкс. Такие идеи опирались на заокеанские прецеденты. Как в 1965 г. Движение за свободу в сельских районах Нового Южного Уэльса, начатое радикально настроенными студентами, стало отзвуком рейдов свободы за гражданские права в США, так и другие, все более мощные выступления за утверждение самостоятельной идентичности следовали американскому образцу.

Наиболее яркой демонстрацией «силы черных» в Австралии явилось палаточное посольство аборигенов, расположившееся на лужайке перед Домом парламента в Канберре. Возникшее в День Австралии в 1972 г., оно символизировало новые цели: речь шла уже не о принятии аборигенов в общество белых, а об их отделении. Посольство сохранялось несколько месяцев, пока обеспокоенный ситуацией премьер-министр не приказал его ликвидировать. Телезрители увидели последовавшую за этим схватку полиции с защитниками посольства. «Все знают, — заявил лидер Лейбористской партии, — что, если бы в это дело не были вовлечены молодые и темнокожие, правительство не посмело бы вмешаться». Фактически этими действиями он отпел правительство, которое несколько недель спустя проиграло выборы.

Лидером лейбористов был Гоф Уитлэм, избранный на этот пост в 1967 г. после длительной борьбы со старой гвардией во главе с испытанным центурионом Артуром Кэлвеллом. Последний был связан лейбористской традицией, и его действия ограничивались ее хранителями — фотография в газете, на которой лидер парламента изображен ожидающим в кулуарах итогов заседания федерального исполнительного органа своей партии в 1963 г., позволила либералам заявить, что Лейбористской партией руководят тридцать шесть «безликих мужчин». Уитлэм, крупный, исполненный уверенности в себе мужчина и современно мыслящий человек, направил свою энергию прежде всего на модернизацию собственной партии. Он стремился отойти от прежних социалистических лозунгов, от озабоченности делами профсоюзов и аргументов эпохи «холодной войны» и сделать политику лейбористов понятной среднему классу пригородов. Соответственно он постарался выработать стратегию, которая бы справилась с проблемами, в решении которых потерпело неудачу коалиционное правительство за двадцать лет пребывания у власти. В современных условиях, утверждал он, потенциал использования прав гражданина определяется не личными доходами человека, а «наличием и доступностью услуг, которые может предоставить и обеспечить только само сообщество».

Расширяя сферу деятельности правительства, он направлял государственные средства на обновление городов, улучшение систем образования и здравоохранения и увеличение числа услуг государства. Он отказался от политики наращивания всевозможных ограничений и выделения специальных интересов, мешающих увеличению национального потенциала и расширению возможностей граждан. Уитлэм был первым лидером Лейбористской партии на федеральном уровне, кто был родом из влиятельной и обеспеченной семьи (на уровне штата таким же изгоем истеблишмента и проводившим сходную политику лейбористом был Дон Данстен в Южной Австралии), и первым, кто отрекся от лейборизма во имя социальной демократии. Когда его попросили привести пример равенства, как он его понимает, он сказал: «Я хочу, чтобы у каждого ребенка был стол с лампой на нем и собственная комната, где он мог бы заниматься». Для него свет на столе был светом в конце тоннеля.

Обновленная Лейбористская партия пришла к власти в 1972 г., выдвинув на выборах лозунг «Время пришло», и начала стремительно выполнять свою программу. В первый же месяц правительство вывело последние войска из Вьетнама, положило конец практике призыва на военную службу, установило дипломатические отношения с Китаем, провозгласило независимость Папуа — Новой Гвинеи и ратифицировало международные соглашения по ядерному вооружению, вопросам труда и расовой дискриминации и отменило награждение имперскими наградами.

Уитлэм культивировал национализм, который допускал и интернационализм. Расширение поддержки разных видов искусств, повышение требований к содержанию телевизионных программ и, в частности, поощрение расширения в них австралийского контента, охрана исторических памятников — все это наряду с другими инициативами было предназначено для усиления национального самосознания. В сочетании с возобновлением местных изданий, поддержкой австралийских театров и кино эти меры способствовали культурному возрождению, которое позволяло рассматривать жизнь в этой стране как существование, полное глубокого значения и богатых возможностей. Общее настроение масштабности происходящего отразили такие события, как завершение в 1973 г. строительства здания Сиднейской оперы и приобретение новой Национальной галереей огромного полотна современного художника Джексона Помока «Голубые столбы». Для Маннинга Кларка, чей обширный и пророческий труд «История Австралии» также совпадал с новыми настроениями (третий том с упором на борьбу за независимость Австралии и против нее увидел свет в 1973 г.), это был конец ледяного века.

Правительство Уитлэма пересмотрело содержание понятия «Отечество» и устранило официальную дискриминацию иммигрантов небританского происхождения. Были запрещены все формы дискриминации на основании расовой и этнической принадлежности. Было решено отказаться от политики ассимиляции как несовместимой с растущим разнообразием, которое теперь рассматривалось в контексте обогащения национальной жизни. По мере того как монокультура сменялась мультикультурой, осознание имеющихся различий помогало устранять сохранявшиеся неблагоприятные условия существования для этнических групп. Было признано, что они должны иметь возможность для удовлетворения своих специфических потребностей. Термин «мультикультурализм» пришел из Канады, где он означал вклад, внесенный иммигрантскими группами, которые не принадлежали по происхождению ни к британцам, ни к французам. Мультикультурализм по-австралийски меньше внимания уделял происхождению различий и совсем не подвергся влиянию практики его употребления в США, где его использовали для обозначения конституционных прав. Признаком принадлежности к другой культуре здесь служил язык, который являлся маркером для определения этнической принадлежности (так что «неанглоговорящее происхождение» стало синонимом «этничности», и это определение применялось ко всем лицам небританского происхождения) и был тесно связан с прибытием мигрантов на постоянное жительство в страну.

Решением Арбитражного суда, принятым в 1974 г., женщины стали наконец полностью получать минимальную заработную плату, положенную взрослым. Это официально признанное равенство должно было иметь и практическое воплощение: женщинам обещали отпуск по беременности, а работающим — детские сады и ясли, а также женские консультации и приюты. Премьер-министр назначил Элизабет Рейд консультантом по проблемам женщин, и это стало новым связующим звеном между феминизмом и государственной политикой. Вскоре появилось еще одно австралийское понятие — «фемократ». Так стали называть государственных служащих, сочетавших выполнение служебного долга с приверженностью целям женского движения, выражавшейся в обеспечении интересов женщин в процессе нормотворчества.

Аналогичные тенденции просматриваюсь в деятельности созданного Департамента по делам аборигенов, где администраторы-аборигены ввели в практику оказание ряда услуг, в частности медицинское и юридическое обслуживание, ориентированных на конкретные нужды своих народов. Созданный одновременно выборный национальный совет для представления интересов аборигенов, впрочем, не смягчил общего напряжения, так как ему была отведена лишь консультативная роль.

Правительство вводило свою социальную программу путем широкого общенационального опроса и выполняло ее, создавая новые властные органы и финансируя их деятельность на федеральном уровне. Комиссия по делам учебных заведений составила документ, согласно которому Австралийский Союз имел право поддерживать не только государственные, но и частные учебные заведения, увеличивать размер финансирования университетов и отменять плату за преподавание. С учетом потребностей здравоохранения была создана система всеобщего медицинского страхования. Комиссия по официальному исследованию бедности расширила систему социального обеспечения. Другая комиссия подготовила рекомендации по юридическому признанию за аборигенами прав на землю на федеральных территориях, хотя правительство пало прежде, чем эти предложения были осуществлены. Новый Департамент городского и регионального развития помог властям штатов и местной администрации улучшить систему городских служб и финансировал приобретение и освоение земель под строительство.

Уитлэм расширил сферу деятельности общенационального правительства в большей степени, чем это сделал кто-либо другой из лидеров мирного времени до или после него. Он даже вывел из употребления само название государства — «Австралийский Союз», считая его анахронизмом, но встретил при этом растущее сопротивление местных органов власти. Самым беспощадным его критиком был Джо Бьелке-Петерсен, который с 1968 г. был премьером Квинсленда и оставался на этом посту до 1987 г. с помощью всяких предвыборных комбинаций (ему никогда не удавалось получить больше 39 % голосов). Как и занимавшие этот пост длительные сроки предыдущие премьеры популистского толка, вызывавшие у него восхищение — Плейфорд и Болт, Бьелке-Петерсен был фермером; в отличие от них он был набожным лютеранином и членом Аграрной партии, которую он расширил и преобразовал в Национальную партию в 1974 г., после того как агрессивно вторгся на электоральное поле городских избирателей Либеральной партии.

Бьелке-Петерсен привлек к себе внимание как политик федерального масштаба во время турне по Австралии в 1971 г. команды южноафриканского Союза регби, сопровождавшегося акциями протеста против апартеида. Он объявил чрезвычайное положение и поощрял разгон демонстрантов полицией; позже он вообще запретил уличные выступления. Премьер жестко игнорировал любые болезненные проблемы, отметая выступления прессы своей фирменной фразой: «Об этом не беспокойтесь». «Размахивающий Библией ублюдок», как называл его выведенный из себя Уитлэм, выступал против усилий премьера по защите окружающей среды, земельных прав аборигенов, феминизма и многого другого. В 1974 г. к нему присоединился Чарлз Корт, ранее занимавший пост министра промышленного развития в Западной Австралии, а теперь ставший лидером ее Либеральной партии и коалиционного правительства. Корт был менее косноязычен, но столь же суров. «Вы знаете, юноша Чарлз, — вспоминал он совет Тома Плейфорда, данный ему в самом начале его карьеры, — эта страна и особенно отдельные штаты все еще находятся на той стадии, когда им нужны великодушные деспоты». Эти двое правили крупными отдаленными штатами, богатыми полезными ископаемыми и имевшими протяженные границы. Они выступали за идеалы развития, права государства и консервативную нравственность.

Крылатая фраза Уитлэма «Круши или сокрушайся» указывала на то, как правительство справляется с конституционными и политическими препятствиями. Он обращал мало внимания на экономику, хотя его правительство удвоило государственные расходы за три года своего пребывания у власти. Придерживаясь своих амбиций в области реформ, он в 1973 г. на 25 % уменьшил все тарифы. В результате повышения курсы национальной валюты местное производство оказалось на грани банкротства. В то же время цены и заработная плата продолжали расти, и к концу 1973 г. ежегодное повышение достигло 10 %.

Затем в ответ на войну Судного дня²⁵ арабские страны наложили эмбарго на нефть для Запада, и ее цена возросла в четыре раза. Непосредственное воздействие этой акции на Австралию было небольшим, поскольку она была способна сама обеспечить свои энергетические потребности, но катастрофичными оказались косвенные последствия нефтяного эмбарго. Инфляция, вызванная нефтяным кризисом, вызвала шок в мировой экономике, вызвав нарушение торговой инфраструктуры и спад инвестиций. После 1974 г. развитые индустриальные страны постигло новое бедствие — стагфляция, т. е. стагнация производства при высокой инфляции. Кейнсианские методы, которыми руководствовались в экономике во время длительного бума после войны, не подходили при таком сочетании, поскольку оба элемента по идее исключали друг друга. Какое-то время Уитлэм и его правительство игнорировали и советы финансистов, и саму инфляцию и не сбавляли оборотов, но безработица росла, достигнув невиданного с 1930-х годов уровня. В 1975 г. было решено справляться с инфляцией с помощью сокращения бюджета, а безработица превысила 250 тыс. человек. Золотой век пришел к концу.

К этому времени правительство оказалось в кризисе. Несколько министров ушли в отставку или были освобождены от должности, оказавшись замешанными в скандалах. Один из них вел переговоры с сомнительными международными финансистами о четырехмиллиардном займе, с тем чтобы удержать национальный контроль над австралийской нефтью, газом и обработкой урана. Оппозиция, которая доминировала в сенате, использовала «дело о займе» как предлог отказать правительству в денежных средствах, надеясь при этом вынудить его пойти на перевыборы.

У оппозиции нашлось много союзников. Лидеры бизнеса потеряли веру в правительство, а пресса жаждала крови. Генерал-губернатор сэр Джон Керр отвергал имперскую манеру правления своего премьер-министра. Сэр Гарфилд Барвик, ранее министр в консервативном правительстве, ставший Верховным судьей, советовал генерал-губернатору исполнить свой долг и воспользоваться правом главы государства распустить правительство. Посол США и должностные лица Центрального разведывательного управления весьма критично относились к лейбористскому правительству, особенно к его стремлению в той или иной мере контролировать американские военные коммуникационные базы, построенные у Северо-Западного мыса и в Пайн-Гэп в 1960-х годах.

У правительства были свои сторонники. Интересно, что очень многие либертарианцы среди «новых левых» выступали за начатое Уитлэмом усиление роли государства и расширение его деятельности, однако они сомневались в способности лейбористов победить на выборах. Было решено принять участие в выборах в надежде, что у кого-нибудь из членов коалиции в сенате сдадут нервы. Некоторые были готовы согласиться на предоставление правительству средств после 27 дней моратория, но генерал-губернатор начал действовать первым. Сразу после полудня 11 ноября 1975 г. он объявил об отставке правительства и назначил Малкольма Фрейзера, лидера Либеральной партии, исполняющим обязанности премьер-министра, которому предстояло получить положенные фонды и провести выборы. Фрейзер так и поступил. Он выиграл выборы рекордным большинством голосов.

Роспуск правительства был самым серьезным конституционным кризисом в истории Австралии. Когда распространились сведения о действиях генерал-губернатора, у здания парламента в Канберре собралась толпа. Генерал-губернатор вышел на ступени перед парламентом, чтобы огласить указ о роспуске обеих его палат. В этот момент Гоф Уитлэм угрожающе глянул через плечо на Фрейзера, назвал его «Керровым сукиным сыном» и призвал собравшихся не стесняться в выражении своего гнева. В крупных городах люди оставили работу и вышли на стихийные демонстрации, агитируя население перейти к прямым действиям. Однако Уитлэм принял роспуск своего правительства, а лидер Австралийского совета профсоюзов подавлял все разговоры о забастовке. События 1975 г., естественно, подорвали правительственную систему. Накаленная атмосфера породила конспирацию в политической деятельности; стремление высоких чиновников нарушать правила причинило тяжелый ущерб конституционному порядку. Сам Уитлэм остается в истории весьма неоднозначной фигурой. Для кого-то он остается героем, вынужденным сложить свои полномочия в расцвете сил, другие считают его опасным и некомпетентным человеком. Последний из национальных лидеров, кто следовал своим убеждениям, не считаясь с тем, к чему они могут привести, он поднялся и пал тогда, когда были исчерпаны возможности существования уверенного в себе и свободно действующего национального правительства.