Тюрьма, расположенная в 20 тыс. км от суда, вынесшего приговор ее обитателям, неизбежно обходилась дорого. Когда выяснилось, что за счет производства оснастки для военно-морского флота издержки на содержание такой тюрьмы покрыть не удастся, особую актуальность приобрела необходимость достижения хотя бы некоторого самообеспечения этих отдаленных поселений. Труд в кандалах сковывал производительность, поэтому колонию Нового Южного Уэльса следовало организовать как тюрьму «на открытом воздухе». Отбывание срока без надежды в итоге получить свободу вызывало у людей чувство гнетущего отчаяния, так что колонию для преступников нужно было как-то видоизменить.
Помимо признания необходимости перемен британское правительство давало своей новой территории очень мало указаний. В 1789 г. Францию потрясла революция, из которой родилась радикальная республика, провозгласившая в качестве своей национальной цели и международной миссии принципы свободы, равенства и братства. В 1793 г. Англия присоединилась к европейскому альянсу, стремившемуся покончить с революционной угрозой. После временного перемирия в 1802 г. бывший республиканский генерал Наполеон Бонапарт, теперь уже император, одолел всех своих оппонентов на континенте, и Англия осталась единственным препятствием на пути к французскому господству. За то время, что понадобилось для окончательного разгрома Наполеона в 1815 г. при Ватерлоо, войны на море и на суше крайне истощили силы Англии. Из-за острой потребности в живой силе количество вывозимых преступников сокращалось: после прибытия 4,5 тыс. заключенных в первые четыре года в 1793–1800 гг. их было менее 2 тыс., а в следующем десятилетии — только 4 тыс. человек. Джон Хантер, морской капитан, служивший на Первом флоте и вернувшийся в Англию еще до Филлипа, возвратился в Австралию, чтобы сменить его на посту губернатора, только в конце 1795 г., предоставив офицерам управлять колонией. Преемником Хантера в 1800 г. стал военный моряк Филипп Гидли Кинг, который до этого был губернатором острова Норфолк и которого в 1806 г. сменил Уильям Блай, служивший под командованием Кука.
Эти назначения свидетельствуют, что война усилила стратегическое значение британского контроля в Тихом океане. После столкновения Мэтью Флиндерса с французской экспедицией на южном побережье Австралии во время его плавания вокруг Австралии в 1802 г. Кинг выслал из Сиднея отряд для занятия Земли Ван-Димена (название Тасмании, данное голландским мореплавателем). Другой флот из моряков и заключенных отправился из Лондона в 1803 г. для создания поселения в заливе Порт-Филлип в юго-восточной части материка; найдя место непригодным, он ушел к Земле Ван-Димена и присоединился к ранее высланному отряду в Хобарте, в устье реки Деруэнт. Еще одна группа основала дополнительную базу в Лонсестоне в устье реки Теймар на севере острова в 1804 г. В том же году Кинг восстановил колонию-поселение в Ньюкасле в устье реки Хантер — в 100 км к северу от Сиднея.
Первые годы на Земле Ван-Димена были такими же голодными, как и на материке. Они ознаменовались неурожаем, воровством и побегами заключенных. Губернатор Дэвид Коллинз все это уже видел раньше в Сиднейской бухте. Он так же упорно, как и Филлип (у которого он служил секретарем), пытался поднять в колонии дисциплину, но в 1807 г. ограбили его самого. Колония на острове выживала за счет дичи и рыбы, пока не была засеяна пахотная земля и собран урожай. Деньги колонисты зарабатывали охотой на китов и тюленей.
За эти годы поселения англичан сконцентрировались на побережье. Такие населенные пункты, как Сидней, Хобарт и Лонсестон, были выбраны благодаря их близости к океану, а также в надежде на перспективы развития удаленных от побережья территорий. Восторженное описание Сиднейской гавани Филлипом — «тысяча линейных кораблей может маневрировать там в абсолютной безопасности» — подчеркивало значение этого фактора. Быстрое возведение портовых сооружений, внимание, которое уделялось завершению исследования побережья Австралии, говорили не только о заселении австралийского материка, но и о вступлении во владение юго-восточной частью Тихого океана, о создании новых морских баз для расширения британского присутствия к востоку от Индии.
В начале своей деятельности колонисты тоже сначала смотрели на море и лишь потом обращали свой взор внутрь страны. Еще в 1792 г. вновь прибывшие офицеры Корпуса Нового Южного Уэльса организовали доставку одним из кораблей товаров из Кейптауна; в том же году в Сидней прибыло первое американское торговое судно. В Тихом океане уже велась охота на китов, из которых добывался жир, а транспортные суда, зафрахтованные в Первый флот в качестве китобойных, высадив людей, могли плавать по соседним морям. Вскоре в Бассовом проливе начали забивать тюленей и экспортировать шкуры в Китай — тюлений и китовый промыслы будут приносить в колониальную экономику больше средств, чем продукция земледелия вплоть до 1830-х годов. Купцы привозили свинину с Таити, картофель из Новой Зеландии, ром из Бенгалии. Они получали и перепродавали сандаловое дерево с Фиджи, жемчуг и beche-de-mer (трепангов) с островов Меланезии. Резкий запах смолы и соленого воздуха, крики морских птиц перебивали запах эвкалипта и веселые крики сорок.
Первыми торговлей занялись офицеры колонии, но вскоре к ним присоединились предприимчивые бывшие каторжники и амбициозные молодые люди, занимавшиеся торговлей в других частях Британской империи, которых увлекли открывшиеся здесь возможности. Выигрыш от земельных операций здесь у них был, очевидно, больше и, безусловно, прочнее. С 1793 г. те, кто занимался вопросами обороны и управления в колонии, получили право иметь земельные наделы, при этом если солдаты, так же как и бывшие каторжники, получали наделы площадью до 20 га, то для их начальников никаких ограничений не было. Кроме того, военные и гражданские чиновники могли использовать труд каторжников на своих фермах. Наконец, для них существовал готовый рынок сбыта в лице государственного комиссариата, который закупал сельскохозяйственную продукцию для продовольственных пайков. В силу двойственной роли чиновников, выступавших в качестве государственных служащих и одновременно частных предпринимателей, очень скоро возникла двойственная экономика. Ее формировали государственный сектор, куда входили государственные фермы и их работники из числа каторжников, другие рабочие на стройках и в сфере обслуживания, а также частный сектор торговцев и фермеров, получавших выгоду от государственных щедрот. Оба сектора зависели от британского правительства в том, что касалось получения земли, которую правительство забирало у аборигенов и передавало поселенцам, предоставления рабочей силы в виде доставки заключенных, а также капиталов, вливавшихся в колонию в виде расходов государства нa содержание комиссариата.
Руководство этой необычной системой со стороны английского правительства осуществлялось эпизодически и непоследовательно. Время от времени оно отдавало губернатору распоряжения о расширении государственных ферм и требовало экономить на закупках у частных производителей. Однако губернаторы, от которых Лондон ожидал сокращения расходов, по понятным причинам не могли устоять перед искушением исключить заключенных из списков получателей пайков, приписав их к тем самым чиновникам, которые давали рекомендации по распределению рабочей силы и земельных наделов. В результате происходила приватизация государственного сектора, расцветало кумовство, и в конечном счете возникла клика разбогатевших за счет государства колонистов. Так, к 1801 г. казначей Новоюжноуэльского корпуса Джон Макартур стал обладателем более чем 1 тыс. га земли и 1 тыс. овец.
Макартур и его жена жили вблизи реки Парраматта на ферме «Элизабет», названной в честь супруги казначея. Там они выращивали пшеницу и садовые деревья. «Сейчас весна, — писала миссис Макартур своей английской подруге в сентябре 1798 г., — и глаз радует невероятно красивый разнообразный пейзаж — миндаль, абрикосы, груши и яблони — все в цвету». К 1800 г. в районе Парраматты и окружающей ее местности, покрытой редколесьем, которую Элизабет Макартур сравнила с «английским парком», насчитывалось 1500 колонистов. Основная часть этой территории была больше пригодна для выпаса овец и скота, чем для выращивания сельскохозяйственных культур, и крупные землевладельцы на равнине Камберленд быстро переключились с земледелия на овцеводство и скотоводство.
Ранний рисунок, изображающий воинов-аборигенов, был сделан чертежником экспедиции Кука в 1770 г. Двое мужчин из племени гвийягал изображены в образе классических героев, дающих решительный отпор завоевателю (Национальная библиотека Австралии)
Зерновые выращивали на плодородных низинах вдоль реки Хоксбери, которая течет через равнину на север и на которой к 1800 г. поселилась еще тысяча колонистов. Это были в основном бывшие каторжники, которые на небольших участках вручную обрабатывали землю, выращивали пшеницу и маис, могли иметь домашнюю птицу или несколько свиней, жили в мазанках с земляными полами, вечером готовили пищу в облаке дыма на огне, над которым поднималась выложенная из торфа и древесной коры труба. Не имея средств, они не могли вырваться из оков мелкого фермерского хозяйства, оставаясь в зависимости от цен и кредитов, контролируемых торговцами. Среди таких фермеров текучесть была очень высокой.
Существовавшая модель расселения на реке Хоксбери привязывала и солдат, и бывших каторжников к земле. Это старый прием, который римляне и китайцы применяли задолго до того, как его взяли на вооружение англичане для обеспечения безопасности на неспокойных границах. Набеги на колонистов у Хоксбери начались почти сразу же, как только аборигены из народа даругу попытались собрать новый урожай с участков, где у них раньше рос батат. Конфликт из-за скудных ресурсов быстро перерос в серьезные столкновения, и уже в 1795 г. из Сиднея была направлена военная экспедиция, перед которой поставили задачу убить туземцев и их повесить на виселицах, — прежний приказ о проявлении дружелюбия и доброты остался в прошлом. К 1800 г. в войне на Хоксбери пострадало 26 белых и много больше аборигенов. Тем временем человек из народа эора Пемулвуй, метнувший копье в Джона Макинтайра в 1790 г., организовал сопротивление колониальному вторжению, в том числе предприняв нападения на колонистов Парраматты, которые прекратились лишь в 1802 г., когда его застрелили, а голову заспиртовали в бочке и отправили в Англию Джозефу Банксу.
В Австралийском словаре биографий нет статьи о Пемулвуе. В 1960-х годах, когда редакторы этого авторитетного справочного издания готовили к печати том, в который она должна была войти, аборигены считались чем-то вроде мелкой помехи на пути колонизации и упоминались в лучшем случае как трагический след в истории Австралии. Теперь Пемулвуй возвышен до положения героя: в 1987 г. вышел роман, прославлявший его как «Воина радуги» (Rainbow Warrior), а в 1991 г. его именем была даже названа школа для аборигенов в старой части Сиднея. Сейчас Пемулвуй считается первым великим лидером сопротивления, пытавшимся отразить британское вторжение и положившим начало непрерывной борьбе за выживание аборигенов. Сопротивление вторжению, безусловно, было всеобщим, и последующее его отрицание в колониальной истории свидетельствует только о том, какой страх оно вызывало в то время, но оно не было единственным проявлением ответной реакции. Аборигены, кроме всего прочего, передавали свои знания о земле; они обменивали продовольствие и сырье на английские товары; они адаптировались к присутствию пришельцев на приграничных пастбищах. Но для установления более стабильных экономических отношений требовалось, чтобы аборигены отказались от своего особого образа жизни, а захватчики — признали их права собственности на ресурсы или инкорпорировали их в трудовой процесс. Ни одна из сторон не была готова к такому компромиссу.
Одной из причин регулярных конфликтов были сексуальные отношения. С самого начала среди колонистов существовало огромное несоответствие в численности мужчин и женщин — в соотношении примерно четыре к одному до конца 1820 г. Основатели колонии понимали, что в такой ситуации будут возникать беспорядки, и сообщили Филлипу, что его мужчины могут брать женщин с тихоокеанских островов. Во время плавания Первого флота Филлипу и офицерам с огромным трудом удалось изолировать заключенных женщин от мужчин, а поддержка, которую он оказывал прибывающим парам, должна была означать поощрение цивилизующей роли семейных отношений. Губернатор при этом особо опасался распространения гомосексуализма среди мужчин и считал, что наказание за содомию должно быть чрезвычайно жестким. «Я хотел бы, чтобы такой преступник содержался под стражей, пока не появится возможность передать его туземцам Новой Зеландии и позволить им съесть его». Поскольку эти варианты тихоокеанского сожительства и наказания были изначально обречены, физическое влечение и беспорядочные сексуальные отношения создавали тяжелую проблему для начальства исправительной колонии.
Филлип также считал, что со временем аборигены, возможно, «позволят своим женщинам выходить замуж и жить» с каторжниками. Как только взоры колонистов обратились к местным женщинам, они стали воспринимать их как свою собственность. Сначала отчеты офицеров о встречах в окрестностях Сиднея излагались изящным языком цивилизованных мужчин, встретивших женщин, живших в природной среде, «лесных нимф» и «черных, как сажа, сирен», невинных в своем обнаженном бесстыдстве. В тщательно составленных повествованиях эти образованные англичане подчеркивали, что туземки находятся в полном подчинении у своих спутников жизни, и, исполненные нравственного отвращения, порицали аборигенов, которые предлагали им женщин. Сексуальные контакты между солдатами, каторжниками и аборигенками были обычным явлением и отмечены распространением венерических болезней. Тем не менее длительные отношения устанавливались нечасто, а отсутствие взаимопонимания относительно характера этих контактов обычно вызывало трения. Созданию семьи мешало то, что слишком часто страсть и любовь пересиливали позор и презрение, которые вызывали смешанные браки.
На рубеже веков уже были налицо зачатки постоянного проживания. Пять тысяч британских постоянных жителей Нового Южного Уэльса были поровну поделены между Сиднеем и территорией в глубине страны (и еще тысяча на острове Норфолк), что указывает на равновесие между торговой и сельскохозяйственной деятельностью. Колония приближалась к достижению самообеспечения продовольствием, а быстрый рост местного предпринимательства поддерживал уровень жизни, по крайней мере сопоставимый с уровнем жизни метрополии. Такое успешное переселение, состоявшееся намного быстрее, чем это ранее происходило при колонизации в Северной Америке, вызывало изменение принципов, на которых основывалась колония, начинавшаяся как место наказания.
В соответствии с предназначением поселения как места ссылки Филлип запретил строительство любых судов, кроме самых мелких; тем не менее с 1800 г. на западном побережье Сиднейской бухты активно функционировала судостроительная верфь. Колония организовывалась как место отбывания наказания в целях сдерживания преступности, но само по себе ее успешное создание казалось наградой для преступников. Это нашло отражение в ироничном замечании английского священнослужителя Сиднея Смита о том, что «старинное занятие — карманные кражи, — разумеется, не станет более постыдным оттого, что оно может в конце концов привести к владению фермой в тысячу акров на реке Хоксбери».
Более того, условия жизни заключенных, видимо, убеждали их в собственной неисправимости. Критически настроенный капеллан колонии Сэмюэл Марсден в 1798 г. жаловался губернатору Хантеру, что «беспорядки, распутство и безнравственность… насквозь охватили все поселение»; сам Хантер сообщал, что «никогда нигде в мире не были собраны вместе более испорченные, распутные и нерелигиозные люди». Джереми Бентам, реформатор уголовного права, призывал британское правительство принять его проект строительства в Англии тюрьмы нового типа, архитектура которой позволила бы держать всех заключенных под постоянным наблюдением, что приведет их к раскаянию. Однако схема транспортации преступников имела изъяны как экономического, так и нравственного характера.
Все эти мнения диктовались ценностями и исходными посылками, которые есть в любом рассуждении о заключенных и до сих пор присутствуют в доводах даже наиболее последовательно объективных историков. Те, кто сочувствует заключенным, широко используют популярные баллады и листовки, а также протесты современных гуманистов, представляя колонистов жертвами сурового уголовного кодекса и жестокого режима. Восстанавливая широкую панораму прошлых событий в книге «Роковой берег» (The Fatal Shore, 1987), Роберт Хьюз рисует Австралию раннего периода как место изгнания, ссылки, лишений и смерти — своего рода ГУЛАГ. Тот, кто подходит к истории со строгими мерками, определяя характер заключенных по архивам уголовных дел, считает их преступниками. Специалисты по экономической истории, которых заключенные интересуют больше как рабочая сила, прорабатывая эти же архивы, видят в них людей, владевших практическими навыками, которые они правильно использовали. Историки феминистского направления в 1970-х годах рассматривали мужскую озабоченность безнравственностью женщин-заключенных как свидетельство деспотичного патриархата, однако последующие поборники женских подвигов воссоздавали истории их жизни, представляя этих женщин образцовыми матерями. Каждая из этих школ толкования истории стремится освободить каторжников от оков предрассудков, но любая попытка безнадежно увязает в сложном переплетении слов и образов, используемых для их изображения.
Среди заключенных, прибывших в первые годы, большинство составляли англичане, одну пятую — ирландцы и небольшую часть — шотландцы. Большинство были осуждены за имущественные преступления и везли с собой лишь кое-какие пожитки. Среди них были Генри и Сьюзен Кейбл — обоим было по двадцать с чем-то лет, — которые познакомились в тюрьме Нориджа и, прибыв с Первым флотом, привезли с собой ребенка. Узел с одеждой, купленной для них на пожертвования, исчез во время плавания, и по первому гражданскому иску, рассмотренному в колонии, они получили компенсацию. Кейблам невероятно повезло — Генри стал констеблем, а затем успешным коммерсантом. Благодаря этому делу был создан важнейший прецедент. Эти сосланные не были преступниками, которые «не могут рассчитывать на закон», как выразился знаменитый английский юрист XVIII в. Блэкстоун, но были подданными Короны, которые обладают законными правами.
В период основания колонии, кроме того, были определены основные условия содержания заключенных. Те, кто находился на общественных работах и на государственном довольствии, работали в первой половине дня, а затем им разрешалось работать на себя — зарабатывать на оплату жилья, поскольку правительство их жильем не обеспечивало, и на спиртное, табак или другие «утехи». Те, кто был определен к хозяину, получали от него питание и жилье, а нередко тоже дополнительный доход — учетные книги лавочников свидетельствуют о разных покупках, сделанных каторжниками, вплоть до нарядной одежды. В обоих случаях дисциплина наводилась с помощью плети; могли применяться порки до 500 ударов, но только по указанию судьи. К тем, кто продолжал проявлять неповиновение, применялись дальнейшие санкции, в том числе перевод в специальный штрафной поселок, организованный в Ньюкасле в 1804 г. Эти карательные меры дополнялись «пряником» в виде досрочного освобождения, дававшего право работать на себя, — это новшество ввел губернатор Кинг. Женщины-заключенные, не имевшие партнера или не назначенные прислугой, выполняли более легкие работы, хотя в первые годы некоторые из них подвергались порке; обычным наказанием было заключение под стражу.
После истечения срока приговора или при досрочном помиловании законченный получал свободу. К 1800 г. две трети колонистов Нового Южного Уэльса были свободными, но большинство из них были бывшими каторжниками, и избавиться от этого статуса было нелегко. Даже те, у кого не было шрамов на спине, в глазах уважаемых колонистов несли на себе несмываемое клеймо. Разногласия между «избранными» и «отбывшими срок» — теми, кто прибыл свободным, — и сосланными касались всех аспектов коллективной жизни в замкнутом, тесном обществе и находили продолжение в следующих поколениях, пока в конце концов «местных уроженцев» не стало больше по численности и среди колонистов не возобладали их воззрения.
В 1808 г. офицеры Новоюжноуэльского корпуса свергли губернатора Уильяма Блая. Карикатуру, изображающую, как солдаты якобы нашли Блая, спрятавшегося у себя под кроватью в Доме правительства, одержавшая победу хунта выставила в Сиднее (Библиотека Митчелла)
Ответная реакция каторжников не поддается однозначной оценке. Те из историков, кто стремится «нормализовать» опыт каторжников, подчеркивают сравнительные преимущества новых возможностей, более хороший климат и питание, их демографическую активность и права, парадоксальным образом заново восстановленные в условиях режима, в котором место социальных связей и обычаев заняли нормы и правила. В этих аргументах многое справедливо: некоторые каторжники накопили значительные состояния, большинство из них лучше питалось, их дети находились в более благоприятной ситуации, они острее чувствовали свои права, чем сельскохозяйственные рабочие или городская беднота в Великобритании.
Тем не менее как измерить в этих сопоставлениях роль тирании плети? Как просчитать одиночество и оторванность от родных, неизбежность подчинения произволу и абсолютную беспросветность будущего? С самых первых лет некоторые заключенные предпочитали либо скрываться в лесах, либо, рискуя жизнью, уходить в океан на утлых суденышках. Джордж Басс, хирург и мореплаватель, который в 1797 г. впервые прошел проливом (названным его именем), отделявшим Землю Ван-Димена от материка, обнаружил на необитаемом острове пять беглецов и вернул их на берег, откуда им предстояло пройти пешком 700 км до Сиднея. Некоторые заключенные, скрываясь от правосудия, погибали, другие подолгу жили среди аборигенов. В 1791 г. группа из двадцати одного каторжника отправилась на север от Парраматты и на вопрос одного из колонистов, куда они направляются, ответили: «В Китай».
Офицеры, сообщившие об этой нелепой затее, истолковали ответ заключенных как свидетельство их полного невежества, на что, вероятно, те и рассчитывали. В отношениях между надзирателями и заключенными проявлялся взаимный антагонизм: в противовес официальной и принудительно навязанной власти преступники создали свой собственный стиль личного общения, использовали блатной язык бывалых каторжан и соответствующие способы уклонения от обязанностей даже при видимости повиновения. Характер подчинения и сопротивления определялся официальными правилами, правами, установленными британскими законами, а также менее ощутимыми, но иногда более действенными понятиями обладания правом, заложенными в народных обычаях. Заключенные пользовались своим знанием норм и правил, подавая жалобы по поводу жестокого обращения или недостаточного питания. Они проводили коллективные акции протеста: отказ от работы, порчу имущества, демонстрации молчаливого несогласия или театральных жестов, как это сделала, например, группа женщин-заключенных, которые повернулись спиной к губернатору и, задрав юбки, пошлепали себя по ягодицам.
Определенный уровень безопасности обеспечивала численность протестующих, но в 1804 г. в отношении самого массового и открытого выступления против тюремного режима были применены беспощадные карательные меры. Ирландские заключенные, осужденные за участие в восстании 1798 г., подняли мятеж на государственной ферме в Касл-Хилл. Триста мятежников сначала двинулись к Парраматте, а затем направились за помощью к фермерам на реку Хоксбери. Военные догнали повстанцев, мятеж был подавлен. Человек десять убили на месте, восемь повесили, многие были подвергнуты порке с целью получения информации.
Второе восстание последовало через четыре года и получило название «ромовой революции». Оно прошло без кровопролития, а осуществили его офицеры из Корпуса Нового Южного Уэльса, которые сбросили губернатора Уильяма Блая. Его прислали в 1806 г. для наведения порядка. Блай имел репутацию сторонника строгой дисциплины во флоте. За четверть века до этого он спровоцировал знаменитое восстание экипажа корабля «Баунти», а затем отправил 18 человек в открытой лодке; им пришлось пересечь половину Тихого океана. По прибытии в Сидней Блай своим деспотизмом быстро сумел восстановить против себя полковых офицеров, отдав приказ о запрете выдачи продовольствия или жалованья спиртными напитками. Этот вид бартера возник в 1792 г., когда группа офицеров во главе с Джоном Макартуром закупила партию рома. Он обычно использовался в качестве платежного средства и нередко становился причиной разорения фермеров из бывших каторжан.
Губернаторы Хантер и Кинг пытались ограничить торговлю спиртным; Кинг вернул в Лондон одного из ее инициаторов — Макартура за то, что тот на дуэли ранил вышестоящего офицера. Макартуру удалось выйти в отставку. Показывая влиятельным британским оптовикам привезенные им образцы шерсти, он убедил их в потенциальных выгодах разведения в Австралии овец и вернулся из Лондона с ордером на выделение ему дополнительных 2 тыс. га. Когда после одной из стычек Блай конфисковал торговую шхуну и отдал Макартура под суд, последний уговорил своих бывших коллег захватить власть. Блай был помещен под домашний арест, а в 1809 г. отплыл в Хобарт. Командующий войсками принял титул лейтенанта-губернатора, а Макартур стал именовать себя «секретарем колонии». Члены хунты обзавелись дополнительными землями и рабочей силой.
Лондон не мог оставить без внимания этот вызов своему законно установленному правлению и прислал полковника Лаклана Маккуори со своим полком на смену дискредитировавшему себя Корпусу Нового Южного Уэльса. Еще до того, как в результате завершения Наполеоновских войн в 1815 г. пошла новая волна переселенцев, полковник существенно укрепил колонии, и, как это нередко случалось в Британской империи, местный кризис дал толчок новой экспансии. Маккуори был организатором и строителем. Он открыл банк и ввел местные деньги, произвел перепланировку Сиднея и начал реализацию обширной программы общественных работ. В рамках этой программы происходило строительство дорог, мостов, маяка на мысе Иннер-Саут-Хед, казарм для солдат, а также мужских и женских бараков для заключенных, здания больницы (финансируемой за счет лицензии на импорт спиртных напитков), настолько солидного, что часть его до сих пор занимает одна из палат парламента. Маккуори предпочитал прямоугольную планировку и застройку в стиле георгианской симметрии.
Через три года после его прибытия европейцы обнаружили путь через горный хребет, спускавшийся к восточному побережью. Выглядевшее с берега темно-синей линией горизонта равнины Камберленд, это рельефное плато оказалось лабиринтом из крутых уступов, препятствовавших всем предыдущим поискам прохода. После того как завоевание Голубых гор в 1813 г. открыло колонии путь за пределы равнины Камберленд, Маккуори построил большую дорогу к расположенному по другую сторону гор новому городу Батерсту, что способствовало широкому заселению богатых пастбищных земель. Крошечные поселения Хобарт и Лоунсестон стали одновременно разрастаться на север и на юг в коридоре плодородной земли, одинаково пригодной для земледелия и пастбищного скотоводства и хорошо обеспеченной водными ресурсами. В 1816–1820 гг. быстро увеличивался приток заключенных — более 11 тыс. прибыло в Новый Южный Уэльс, 2 тыс. — на Землю Ван-Димена. Население материковой колонии достигло в 1820 г. 26 тыс., островной части — 6 тыс. человек.
Маккуори, потомственный шотландский помещик, ставший профессиональным военным, был ревностным деспотом, считавшим Новый Южный Уэльс местом для «перевоспитания, так же как и наказания осужденных». Для этого требовалось укрепление дисциплины (отсюда строительство бараков для заключенных), но и предоставление возможности искупления вины, поскольку «как только человек выходит на свободу, его прежнее положение не должно оставаться в памяти или вредить ему». Губернатор свободно распоряжался данной ему властью помилования заключенных за хорошее поведение; он продолжал выделять им земельные наделы по истечении срока заключения, одобряя их сельскохозяйственную деятельность в большей степени, чем развитие овцеводческих хозяйств крупных землевладельцев.
Первый известный выполненный маслом портрет аборигена был выставлен Августусом Ерлом в 1826 г. На нем изображен Бунгари — человек из племени куринг-гай, которого первые губернаторы ценили как переговорщика; Маккуори наградил его нагрудным знаком «Король чернокожих». Художник изобразил Бунгари в торжественной позе на фоне форта в Сиднейской гавани. На более поздней литографии его лишили сановного достоинства, поместив рядом аборигенку с трубкой и выпивкой на одной из грязных улиц Сиднея (Национальная библиотека Австралии)
Особое снисхождение Маккуори проявлял к образованным и успешным бывшим каторжникам, таким, как хирург Уильям Редферн, архитектор Фрэнсис Гринуэй, купец Симеон Лорд и поэт Майкл Робинсон. Назначение этих людей на официальные должности и то, что их принимали у губернатора дома, возмущало местную «элиту», равно как и то, что Маккуори препятствовал приезду свободных переселенцев, которых после 1815 г. стала привлекать все более процветающая колония. «Неужели нет другого способа попасть в Новый Южный Уэльс, кроме воровства?» — задавал вопрос один из сотрудников Британского казначейства в 1812 г. Не пугала Маккуори и неконституционность назначения им членами нового Верховного суда адвокатов из бывших каторжников, несмотря на возражения председателя Суда. Он настаивал: «Эта страна должна стать домом, и при этом счастливым домом, для каждого освобожденного заключенного, который этого заслуживает».
Дисциплина и перевоспитание требовали соблюдения общественной морали и личной сдержанности. Маккуори запретил купание нагишом и непристойное поведение в пабах и борделях. Он отказывал в разрешении на сожительство с женщиной-заключенной, а широкие возможности, которые он предоставлял исправившимся мужчинам, прочно удерживали женщин в лоне семьи и домашнего уюта. Он ввел день отдыха в воскресенье. Такое активное вовлечение в колониальный проект христианства ознаменовало разрыв с прошлым, поскольку, когда первые губернаторы Филлип, Хантер и Кинг сгоняли неохотно собиравшихся каторжников на проповеди о гражданском повиновении, они делали это не столько из благочестия, сколько потому, что Англиканская церковь была одной из ветвей государства.
Священнослужители, пытавшиеся перевоспитать своих подопечных, успеха не достигли. Мужчины-заключенные делали из Библии и молитвенников игральные карты; женщины сворачивали из религиозных брошюр папильотки. Один испанский священник, посетивший колонию в первые годы, был поражен поверхностным характером богослужений. «Первое, что приходит в голову колонистам и правительству наших колоний, — это установить крест и возводить храмы». Первые годы основания колонии в Новом Южном Уэльсе благоприятствовали отправлению религиозных обрядов в стиле военных капелланов, что было поверхностным по форме и мало касалось личной веры.
Религиозный подъем начался с новых форм пастырства. В 1798 г. с острова Таити прибыли одиннадцать миссионеров, потерпевших неудачу в своих попытках обращения в христианство полинезийцев. Это были члены Лондонского миссионерского общества, основанного тремя годами раньше нонконформистскими конфессиями с целью обращения язычников. С появлением проповедников методистского и конгрегационалистского толка религия стала менее формализованной и иерархичной, с особым акцентом на личное обращение к Богу и спасение. Если Сэмюэл Марсден, выдающийся англиканский священник, выступая с места мирового судьи и с кафедры проповедника, громко порицал безнравственность уголовных преступников, то нонконформисты стремились вернуть грешника на путь добра. Признавалось также право католиков на отправление своего культа. Еще в 1803 г. Кинг позволил ирландскому заключенному выполнять функции священника, но в следующем году тот был лишен этой привилегии, когда возникло подозрение, что ирландец использовал мессы для планирования мятежа в Касл-Хилл. В 1820 г. из Ирландии по собственной воле прибыли еще два священнослужителя с официальным разрешением на отправление религиозных обрядов для своих соотечественников.
Марсден сам был новообращенным. Через миссионерское общество Англиканской церкви в надежде на христианизацию жителей тихоокеанских островов в 1814 г. он лично возглавил миссию на Северный остров Новой Зеландии. Маори как представителей «высшей расы» можно было освободить от грехов дикости и обратить в христианство с помощью осознания преимуществ цивилизации, которые стали бы для них очевидны, если их обучить сельскому хозяйству и торговле. Торговля и Евангелие оказались ненадежными партнерами в поселении Марсдена в заливе Пленти, однако он не питал особых надежд то, что аборигены их освоят, и не стал участвовать ни в учебной ферме, которую в том же году для них организовал Маккуори, ни в Туземном институте, основанном для обучения их детей, которым руководил миссионер, принадлежавший к Конгрегационалистской церкви.
«Нужны, видимо, только воспитание временем, мягкими методами и дружелюбным обращением, чтобы поднять этих бедных непросвещенных людей на существенный уровень цивилизации», — убеждал губернатор министра по делам колоний. Он учредил ежегодное собрание, или Конгресс аборигенов, в Парраматте. Все началось в 1814 г. с раздачи ростбифа, сливового пудинга, табака, одежды и одеял в качестве символов даров христианской цивилизации, а также с вручения мужчинам-аборигенам нагрудных знаков как легко различимых атрибутов власти.
Эти попытки вовлечения аборигенов в жизнь колонии вылились в колониальную экспансию и привели к возобновлению конфликта. В 1816 г. Маккуори предпринял карательную акцию, в результате которой четырнадцать человек были убиты. Хотя он все еще сохранял «приверженность своему первоначальному плану стараться приручить и цивилизовать этих диких, грубых людей», стало ясно, что добиться этого можно, только вырвав их из привычного образа жизни. Аборигенки, участвовавшие в Конгрессе 1816 г., заплакали, когда группа детей из Туземного института в опрятных костюмах и платьях прошествовала мимо них вместе с миссис Маккуори и женой миссионера. Эти слезы отзываются до сих пор.
К тому времени у губернатора возникли собственные проблемы. Он внес в жизнь колонии порядок и организованность, настаивал на том, что она должна быть местом исправления, так же как и наказания, и соразмерял требования «избранных» и нужды вышедших на свободу. Фермеры-овцеводы продолжали получать землю и рабочую силу, поскольку Маккуори занимался распределением большинства вновь прибывших, но им не позволялось монополизировать предоставляемые возможности, так чтобы 90 % населения, бывшие каторжники и их потомки, владели половиной материальных ценностей. Но из-за многочисленности прибывших после 1815 г. система распределения нарушилась. С увеличением количества заключенных, находившихся на попечении губернатора, росли и расходы. К местным критикам Маккуори, утверждавшим, что он предпочитал падших свободным и предприимчивым, присоединились лондонские чиновники, которые осуждали его за затраты на организованные им общественные работы. В 1819 г. Лондон направил главного судью колонии в Тринидаде Дж. Т. Бигге для проведения расследования в Новом Южном Уэльсе. Прежде чем Бигге представил свой первый отчет в 1822 г., Маккуори подал в отставку.
В 1803 г. Мэтью Флиндерс, составив для Британского адмиралтейства карту побережья Австралии, прибыл в Сидней. Поскольку его судно «Инвестигейтор» было непригодно для дальнейшего плавания, он отправился в Англию на шхуне, но она тоже не выдержала перехода через Индийский океан, и он зашел на французский остров Маврикий за помощью. К тому времени Франция снова оказалась в состоянии войны с Англией, и местный губернатор арестовал Флиндерса. Он пробыл под стражей до 1810 г. В 1814 г. вышел рассказ Флиндерса «Путешествие в Terra Australis», но прошло еще три года, прежде чем Маккуори обратил внимание на содержащееся в нем суждение автора. «Если бы я позволил себе несколько изменить первоначальное название, то я бы переделал его в АВСТРАЛИЯ; поскольку так приятнее для уха». В конце года Маккуори предложил дать это название всему острову-материку вместо принятого «Новая Голландия», которое, строго говоря, относилось только к его половине. Двадцать шестого января следующего года он отметил тридцатую годовщину основания колонии официальным выходным днем и праздничным балом. День годовщины стал ежегодным праздником, а слово Australian («Австралиец») — названием независимой газеты, основанной в 1824 г.
Британцы заняли лишь небольшую часть Юго-Восточной Австралии. На Земле Ван-Димена они расположились на центральной равнине; в Новом Южном Уэльсе распространились на север и юг вдоль побережья и на запад по трансальпийским склонам. Охотники на тюленей и другие искатели приключений пытались пройти дальше, но заселение материка было ограничено дугой в 150 км от Сиднея. Если к тому времени на Земле Ван-Димена завоеватели численно превосходили аборигенов, то в Новом Южном Уэльсе они все еще оставались в меньшинстве, составлявшем, видимо, не более одной трети всего населения. В центральной и западной части Нового Южного Уэльса было много аборигенных народов, но гораздо больше их жило на севере и западе континента, где они еще не повстречали белого человека, не видели его скот и сельскохозяйственные культуры и не слышали звука его мушкета. И тем не менее пришествие завоевателей оставило там свои следы, так же как остались шрамы от оспы у выживших в период распространения этой болезни, завезенной колонистами. Эти следы поселения служили плацдармом для последовавшей за ним гораздо более быстрой экспансии, верными признаками которой стали опустевшие тюленьи лежбища, вырубленные деревья и истощенные пахотные земли, предвещавшие дальнейшее опустошение.
Империя переселенцев, по словам одного американского географа, означала «укоренение европейцев на завоеванных землях», трансплантацию технологий, институтов и образа мыслей таким образом, что «колонии переселенцев стали жить собственной жизнью настолько, что ничего подобного не было ни в каких других имперских владениях». Процесс колонизации в Австралии был очевиден, но не менее очевидным был и связанный с ним процесс приспособления к новому месту со стороны колонистов. В новой жизни сливалось то, что они привезли с собой, с тем, что они нашли здесь. «Безусловно, это новый мир, новое творение. Каждое растение, каждая раковина, дерево, рыба и животное, птица, насекомое отличаются от старого мира», — писал Томас Палмер3, миссионер-унитарий, радикал, высланный из Шотландии за подстрекательство к мятежу. И для него условия жизни изменялись. Он был свободен от обычных ограничений, имел право заниматься торговлей и судостроением и даже посылать свои критические замечания в адрес губернатора Хантера. Все здесь было шиворот-навыворот, и даже попытки воссоздания знакомых институтов рождали некоторый гибрид. Сформировалось энергичное и зачастую озлобленное общество, в котором неволя означает свободу, джентльмен ропщет, а отверженный пользуется расположением губернатора. Но затем, после прибытия комиссара Бигге, империя нанесла ответный удар.