Краткая история попы

ГЛАВА 17. Греки

Верхом совершенства, бесспорно, является греческий зад — юный, спортивный и... мужской. Художники и гончары в своих произведениях придавали загорелым задам своих героев цвет красной охры, женские же были молочно-белыми.

Впервые греческий зад появляется в изображениях атлетов, гордо выставляющих себя напоказ в палестре. Курос (Kouroi) — так греки называли юношей, чьим главным занятием в жизни была забота о красоте и силе. Их ягодицы на вазах всегда изображались в профиль, «анфас» они встречаются лишь у гротескно-уродливых сатиров, кентавров или горгон. Главными достоинствами попы в те времена считались изгиб и объем, потому-то и в профиль ее изображали двумя полукружиями, создающими иллюзию движения, как в «Борцах» Андокида или «Веселых сотрапезниках» Евфимида (ок. 525 г.). «Самое большое наслаждение, — писал Стратон из Сард[69] (а он был знаток!), — доставляет мне вид юноши с крепким телом и нежной кожей, тренирующегося в палестре». Некоторые художники, в том числе Евфроний («Сцена в палестре», ок. 505 г.), попытались — без особого успеха — изобразить тело со спины. Евфроний написал натертые маслом ягодицы атлета в самом выгодном для них ракурсе, они находятся на уровне головы мальчика-раба, который, очевидно, вынимает занозу из ноги атлета. Изображение разочаровывает — слишком велик контраст между изумительным изгибом ягодиц и тощими ляжками.

Другие, в том числе Макрон, решили загородить задницу рукой эфеба: эта уловка помогла обойти затруднение. Дикайос в «Любовных безумствах» (ок. 510 г.) нашел прекрасное решение: юноша, обнимая девушку, запускает руку между ягодицами любимой. Лишь в забавах Силена и сатиров, образующих, по словам Марциала, «сладострастную цепь», античная задница раскрылась и предстала перед нами в очень современной позе: опираясь на один бок, она устремилась в почти вертикальном взлете навстречу жгучим наслаждениям. И вот что интересно: крупный зад практически сводит на нет половые признаки. Как объяснить идеал греческой красоты, выраженный в следующем уравнении: маленький пенис + большие ягодицы = мужественный юноша? Вот что говорит об этом в «Облаках» (423) Аристофан, защищая принципы традиционного воспитания:

«Грязное паскудство» — это, конечно, пассивная содомия. Греки считали любого взрослого мужчину, пассивного в любовных отношениях, pathicos или cinede («тем, кто позорно ерзает»), развратником. Итак, красивый зад и очень маленький пенис возводили молодого атлета в ранг божества, эфебы славились силой и благородством форм, тогда как большой член и чахлые дряблые ягодицы свидетельствовали о похотливости: таким сложением художники наделяли старых развратников, варваров, рабов и, конечно, уродливых сатиров.

Чей зад стоит выделить особо среди мраморных и бронзовых задниц греческих героев и эфебов Антикифера или Марафона, задов Гермеса, Диадумена или Посейдона из музеев Афин, Дельф, Олимпии или Риаче, что на побережье Калабрии? Все они одинаково великолепны, и любоваться ими нужно, так сказать, на месте, потому что ни в одном каталоге нет изображения этой части тела, хотя это и противоречит здравому смыслу. Взять хотя бы статую Антиноя из музея в Дельфах, датируемую II веком нашей эры. Антиной был любимцем императора Адриана, который нашел юношу в Малой Азии, в Никомедии. Антиной был греком, но «Азия, — пишет Маргерит Юрсенар[71], — произвела на эту терпкую кровь эффект капли меда, которая баламутит чистое вино, делает его еще более душистым». В Антиное была пугливая нежность, капризно-горький изгиб его губ и диковатая повадка словно предвещали беду (он покончил с собой в 20 лет, бросившись в воды Нила). Но красота Антиноя осталась с нами — божественное лицо, крепкая, как щит, грудь и — главное! — величественный зад безупречной формы и невероятной белизны: многие поколения храмовых служителей полировали и чистили драгоценный мрамор, и он почти уже приобрел упругую мягкость живой плоти.

В Национальном археологическом музее Неаполя находится потрясающая мраморная копия греческой бронзовой статуи Геракла (IV век до н.э.). Со спины — сплошные мускулы. Правда, эти мускулы позволили себе распуститься, расслабиться. Голова Геракла слегка наклонена, ноги согнуты, правая рука свободно лежит на бедре. Почему у этого греческого героя, покорителя непорочных дев, наделенного фантастической силой (хотя Плутарх в «Диалогах о любви» утверждал, что у Геракла было так много любовников, что всех их практически невозможно перечислить), такая роскошная женская задница? В этом-то и заключается парадокс греческой мужественности: крепкие мускулистые ягодицы оказываются ужасно чувственными. Не случайно на некоторых фресках в Помпеях и Геркулануме Геракл изображен со спины, как, например, в той сцене, где он находит своего юного сына Телефа: задница выглядит невероятно мощной, кожа задубела от солнца, но чуть согнутая в колене левая нога отставлена так кокетливо, что герой похож на фотомодель. Невольно спрашиваешь себя, кто перед нами: убитый горем отец или похотливая девственница?

Не стоит думать, что, если греческое искусство в древнюю эпоху и в начале классического периода специализировалось на мужских телах, женщина совсем не интересовала греков, что они не замечали ее красоты и что она не принимала никакого участия в их жизни. Однако, вглядевшись в женщину повнимательнее, греки сразу сконцентрировались на строении ее попы.

Афродиты эллинистической эпохи — Анадиомена с длинными скрученными жгутом волосами, Каллипига — ее ягодицы можно, пожалуй, назвать гостеприимными из-за подобранных вверх складок покрывала (кое-кто рискует утверждать, что в недоступной для посторонних глаз ватиканской коллекции есть даже мадонна с такой красивой и хорошо оснащенной задницей, что она вряд ли могла долго оставаться девственницей!), и Афродита на корточках работы Дойдалса (она позволяет нам оценить пластику грушевидных ягодиц)... Все они прославились своей эффектной «оборотной стороной». Пракситель, изваяв в 340 году до нашей эры свою гениальную Афродиту Книдскую, наделил ее красотой не меньшей, чем своего Гермеса. Мы не знаем точно, выходит богиня из бассейна или собирается искупаться, но в одном можно быть уверенным на все сто процентов: она умело скрывает свою стыдливость. Кое-кто удивлялся, как это она могла пять долгих столетий воспламенять души и тела поэтов, императоров и философов, привлекая их в свое святилище на острове Книд. Считается, что моделью Праксителю послужила знаменитая своей красотой гетера Фрина. В этой Афродите трудно отыскать тот «трепет чувственности», о котором пишет Кеннет Кларк. Лицо богини сурово, груди у нее маленькие, а взгляд пустой. Во всяком случае, так обстоят дела с копией из музеев Ватикана. К счастью, до нас дошел диалог «Две любви», приписываемый Лукиану (IV в до н. э.), из которого становится ясно, что лучшее в этой статуе было скрыто от глаз зрителей. Чтобы увидеть это, следовало войти через заднюю дверь храма.

«Весь внутренний двор <...> плодоносил. Все вокруг осеняли плодовые деревья, образовавшие свод простертыми высоко в воздухе густыми кронами. Сверх того, пышно разросся мирт <...> Густые виноградные лозы были увешаны частыми плодами: ведь приятнее Афродита, соединенная с Дионисом, и сладостны оба в смеси...»

Ликин и двое его друзей были взволнованы свиданием с богиней, но что ожидало их позади? «Храм этот имеет двери с двух сторон, и желающие могут как следует рассмотреть богиню со спины, чтобы ничто в ней не осталось скрыто для восхищенного созерцания. <...>

Решив осмотреть богиню целиком, мы обогнули святилище и подошли к нему сзади. И когда женщина, которой вверено хранение ключей, растворила перед нами дверь, мы замерли, пораженные зрелищем дивной красоты. Афинянин, еще совсем недавно смотревший спокойно, лишь только увидел те части, которые напомнили ему мальчиков, вдруг закричал, обезумев больше Харикла: «О Геракл! Какая соразмерная спина! Какие полные бока — как раз по ладоням, обнимающим их! Какой красивой линией изгибаются мышцы ягодиц! Они и не прилегают слишком плотно к костям из-за худобы, и не расплываются в чрезмерной полноте и тучности. А как сладостны улыбки ямочек, запечатлевшихся по обеим сторонам бедер, — и сказать нельзя! Как совершенны пропорции бедра и голени, прямая линия которой тянется до самой стопы!»

Пока Калликратид выкрикивал все это как одержимый, Харикл почти застыл от необычайного восхищения, а глаза его от страсти подернулись томной влагой.

Когда же мы насытились зрелищем и перестали удивляться, то увидели на одном бедре пятно, выделявшееся, как грязь на одежде; белизна мрамора вокруг особенно подчеркивала его безобразие. Стараясь повернее угадать истину, я подумал, что пятно, которое мы видим, появилось на камне от природы: ведь и камни не избавлены от изъянов и часто судьба мешает им достигнуть совершенной красоты. Итак, я считал, что мрамор загрязнило природное черное пятно, и удивлялся, как Пракситель скрыл этот портящий красоту камня изъян среди таких частей тела, которые меньше всего могли его выдать. Но стоявшая неподалеку от нас прислужница храма рассказала нам невероятную и неслыханную историю. Один юноша довольно знатного рода (имя его не было названо), часто посещая святилище, в недобрый час влюбился в богиню. Дни напролет проводил он в храме, и сперва всем казалось, что это лишь благочестивое поклонение. Утром, едва из постели, намного опередив рассвет, он приходил в храм и только после заката неохотно шел домой; целый день сидел он против богини, все время устремив на нее свой взгляд. При этом он шептал неясные слова и украдкой произносил любовные жалобы. А когда страсть его разгоралась еще сильнее, он покрывал надписями всю стену, и нежная кора каждого молодого дерева славила прекрасную Афродиту. Наравне с Зевсом он чтил Праксителя, и всякая прекрасная драгоценность, хранившаяся у него в доме, становилась приношением богине. Наконец от чрезмерного напряжения своих вожделений он впал в отчаяние: тогда и нашлась дерзкая мысль, которая, как сводня, помогла ему удовлетворить желание. Когда солнце клонилось к закату, он незаметно для присутствующих прокрался и, затаив дыхание, встал неподвижно за дверью, в самой глубине; и после того как прислужники, по обыкновению, закрыли дверь снаружи, наш юный Анхис остался заперт внутри. Как рассказать в подробностях о той несказанной ночи? Ни я, ни кто другой не сможет этого сделать. На следующий день были замечены следы этих любовных объятий, и на теле богини появилось пятно — улика того, что она испытала. А сам юноша, как повествует народная молва, исчез совсем: говорят, он бросился на скалы или в морскую пучину»[72].

Придя к выводу, что попа может быть красивой независимо от пола, более того — что она составляет самую двусмысленную часть человеческого тела, греки придумали существо, которое, объединив оба пола, воплотило в себе триумф задницы.

Так появился Гермафродит. По преданию, в этого юношу влюбилась Салмакида, нимфа источника близ Галикарнаса. Девушка обвилась вокруг возлюбленного и умолила богов слить их в единое существо. Олимпийцы исполнили ее просьбу. Концепция двуполого божества пришла в Грецию из Азии, через Кипр. Греки предпочли не подчеркивать различие полов, а объединили их в двусмысленном существе: на него можно взглянуть в Лувре, где выставлен «Спящий Гермафродит» — изумительная копия статуи, созданной в III веке до нашей эры. Когда смотришь на гермафродита, возникает странное ощущение, что мраморное тело ритмично пульсирует, у него на редкость высокий зад, а лицо скрыто сгибом локтя. «Я — всё в одном», — словно бы говорит это существо третьего пола, одно из тех, которых Платон описывал так: «Тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди». Идеальная метафора Гермафродита, рожденного из ягодиц. Он остался волшебной мечтой человечества, и, ко всеобщему удивлению, вдохновил изящно вздернутые попки юных распутниц французского XVIII века.