Краткий китайско-английский словарь любовников

будущее время

Миссис Маргарет говорит, что мне не очень хорошо даются глаголы, в особенности будущее время. «Впрочем, тебе не следует переживать, — говорит она, — это свойственно всем азиатам. Рано или поздно ты справишься».

Почему «время» на Западе так отчетливо? Кто его определяет, наука или Будда? Реинкарнация это не прошлое и не будущее. Это бесконечный круг, кольцо, которое начинается и кончается в одной точке.

Когда я начинала говорить по-английски, у меня не было представления о грамматическом времени. Но теперь, после всех наших споров и ссор, мне кажется, что я понимаю его лучше.

Сунь Цзы две с половиной тысячи лет назад говорит в книге «Искусство войны для правителей»:

Но никто из нас не хочет сдаваться, и никто из нас не может одержать победу. Мы с тобой плохие воины. Поэтому битва продолжается бесконечно:

Я: Я хочу будущее с тобой. Семья, дом в красивом месте, посадим немного бамбука, немного лотоса, жасмин, твои любимые подснежники. (Когда я говорю, этот образ так ярко встает перед моими глазами, что это, должно быть, веление из моей Последней Жизни.)

ТЫ: Будущее не может быть сейчас. На то оно и будущее.

Я: Я не согласна. Будущее возникает из наших планов, из наших реальных действий.

ТЫ: Нет, это не так. Будущее приходит тогда, когда приходит. Я не верю в обещания. Разве можно знать сейчас, что будет потом? Будущее можно узнать только тогда, когда в него попадешь.

Я: Значит ли это, что ты не хочешь будущего со мной? (Я с болью смотрю в твои глаза.)

ТЫ: Вечно ты переживаешь о будущем. Как можно думать о браке, если мы все время ссоримся? Тебе никогда не нравится то, что есть, тебе все время хочется все поменять. Мы не сможем жить вместе, если ты не примешь мой образ жизни и не поймешь, что тебе меня не изменить. Нельзя все время хотеть, чтобы я стал не таким, каков я есть!

Я понимаю, что ты прав. Мне нечего ответить.

Я снова чувствую себя глицинией, которая не может обвиться вокруг своего дерева и положиться на него, потому что дерево падает.

— Живи сегодня, здесь и сейчас! — снова пытаешься ты навязать мне свою любимую идею.

— Живи сегодня, — повторяю я. Но зачем? — Жить сегодня или для сегодня? Может быть, ты живешь только для сегодня. Как хиппи. Я, простая иностранка, так жить не могу, — наношу я ответный удар.

— Жить сегодня или для сегодня — одно и то же.

— Нет, не одно и то же! — возражаю я решительно и зло. Мы с миссис Маргарет совсем недавно проходили предлог «для», так что я знаю, о чем говорю.

У слова «любовь», как у всех английских слов, есть время. «Любил», «любит», «полюбит»… Это означает, что любовь ограничена временем. Не бесконечна. Существует лишь определенный период времени. В китайском языке любовь — У нее нет времени, ни прошлого, ни будущего. Любовь в китайском языке — бытие, прошлое и будущее — ее составная часть.

Если бы наша любовь существовала в китайском времени, она продолжалась бы всегда. Она была бы вечной.

обладать

Ты говоришь, что моя любовь — стремление к обладанию. Но как мне владеть тобой, когда мир так велик? Мне кажется, что я не стремлюсь к обладанию — я хочу стать частью твоей жизни. Я живу внутри твоей жизни, пытаюсь понять каждое твое движение, уловить каждое желание. Каждую ночь я дышу твоим дыханием. Запах твоих волос и кожи проникают в мою кожу и волосы. За всю мою жизнь никто не был так близок мне, как ты.

Я могу только мечтать, чтобы ночь никогда не кончалась, чтобы наши тела и души всегда были рядом. Я не хочу рассвет, не хочу день. Я знаю, что дневной свет отнимает тебя у меня, и дальше ты живешь в своем собственном мире, в мире, где между нами — пропасть.

Днем ты возишься со своими скульптурами, со своей глиной, своим песком, своим воском. Одну за другой делаешь формы человеческих тел. А материалы терпеливо лежат рядом и неразборчиво говорят о чем-то непонятном.

Разговор в постели после любви:

— Почему тебе так интересно тело?

— Потому что с телом никогда не соскучишься. — Ты медленно вытираешь мое тело от спермы. — Тело ест, пьет, испражняется… Тело — ответ на все вопросы.

— Но почему твои скульптуры уродливы и несчастны?

— Мне не кажется, что они уродливы. Они красивы.

— Может быть, и красивы — уродливой красотой. Но они же всегда страдают от боли!

— Такова жизнь.

Я не могу с этим согласиться, но не могу и отрицать.

— Мое тело всегда чувствует себя несчастным, за исключением тех моментов, когда я занимаюсь любовью, — говоришь ты.

Твой голос становится сонным, ты закрываешь глаза.

Я выключаю свет и лежу, глядя в темноту. У меня много мыслей — достаточно, чтобы проговорить с ними всю ночь.

рождество

Завтра Рождество. Мы просыпаемся под шум, доносящийся из кухни соседей. Они, наверное, двигают столы и расставляют стулья, чтобы посадить гостей. Ты говоришь, что задержишься в Лондоне до обеда, а потом повезешь меня знакомиться со своей семьей. Мне любопытно и в то же время страшно. Знакомство с твоей семьей много значит для меня. Оно тоже имеет отношение к будущему.

Что там случилось с Христом в этот день? Его повесили на крест или он возродился? В начальной школе нам рассказывали, что возрождаться может Феникс. Это огромная красивая птица со змеиной шеей, черепашьей спиной и рыбьим хвостом. Питается она каплями росы, а живет тысячу лет. Когда этот период заканчивается, она сжигает себя в погребальном огне, а потом возрождается из пепла. Иисус, должно быть, вроде этой птицы — символ высочайшей добродетели и мужества.

Зима в Англии — такое долгое время года! На Хэкни-роуд темно, мрачно, тускло и сыро. Но не только это заставляет нас нервничать. Мы с тобой оба не из любителей праздничных застолий, а у меня к тому же здесь нет семьи. На улице мигают огни иллюминации — словно сияние непрочного счастья.

Прошел почти год. В начале в нас горел огонь страсти. Теперь чувства состарились, покрылись пеплом. Каждое утро ты идешь в магазин на углу купить газету, потом сидишь в маленьком кафе, завтракаешь и читаешь. Ты предпочитаешь завтракать где угодно, только не дома, потому что, как ты говоришь, дома невозможно расслабиться. Может быть, мне следует переехать и вернуть тебе твое личное пространство?

Вторая половина дня. Мы едем в твоем белом фургоне на юго-запад Англии, на ферму Лоуэр-Энд, туда, где ты вырос. На дороге за город пустынно, как будто никто никогда по ней не ездит. Темнеет. В воздухе серо. Во всех домах вдоль дороги горит яркий свет. Все так счастливы. Отмечают праздник в семейном кругу. Ненавижу Рождество!

Я начинаю плакать.

Ты бросаешь на меня взгляд, потом снова смотришь на дорогу. Ты знаешь, почему я плачу, и молчишь. Только мотор гудит.

— Все будет хорошо, — говоришь ты.

Но я даже не знаю, как это — «хорошо».

Перестаю плакать и немного успокаиваюсь. Еще только четыре часа, но небо за городом уже совершенно темное, идет дождь и дует пронзительный ветер. Ветер колышет траву, качает сосны, треплет листву на дубах. Должно быть, в крови англичан слишком много ветра.

Темная, грязная дорога ведет в твое детство…

Вечером ты проводишь меня по ферме, освещая дорогу факелом. Ферма большая, уходит за горизонт. Вдали видны не то овцы, не то коровы.

На ферме живут четыре старые женщины: твоя мать, бабушка и две сестры. И еще три кошки — интересно, они тоже все женского пола? Мужчин здесь нет. Одной твоей сестре сорок два года, другой — сорок восемь. Ты рассказывал мне, что они никогда не были замужем. Наверное, они привыкли к такой безмужней жизни, и мужчины им больше не нужны. Твой отец умер очень давно, дед — еще раньше. Но все женщины по-прежнему живы.

Все женщины в твоей семье — фермеры. Выглядят они так, как будто жизнь у них была нелегкой. Лица у них обветренные, а сами они простые и немного грубые, точнее, очень откровенные, все говорят напрямик. Любая мелочь вызывает у них бурную реакцию. Они задают мне вопросы:

— Чжуан? Что это за имя такое? Как оно пишется?

— Ты смотришь телевизор, Ч.?

— Ч., сколько часов лететь из Китая в Англию?

— Черт побери, целый миллиард! Неужели в твоей стране и в самом деле живет столько народу?

Они громко говорят, громко смеются, громко режут мясо на кухне. Они напоминают мне мою собственную семью и совсем не похожи на лондонцев.

На стене в гостиной висит штук двадцать золотых и серебряных медалей. Висят они под фотографиями овец и коров — победительниц каких-то фермерских соревнований. К той же стене булавками приколото несколько вырезок из местных газет с фотографиями твоих сестер, обнимающих корову-победительницу. У коровы на шее висит большая медаль. Я не понимаю смысла соревнований между коровами.

В комнате, где стоит телевизор, висят фотографии овец. У каждой овцы свое имя, и выглядят они очень непохоже друг на друга. Ту, что слева, зовут Оксфордский Холм — она похожа на большую толстую собаку с угольно-черным носом и ушами. Овцу слева зовут Дартмур, у нее спутанная кудрявая шерсть, похожая на женскую завивку. Овца в центре — Эксмурский Рог, у нее круто загнуты рога, а тело короткое, похожее на снежный ком… Фотографий людей нет. Я словно попала в овечий музей.

Захожу на кухню. Твоя мать готовит рождественский ужин. Я замечаю тарелки с изображением овец, чашки с коровами и чайник в форме маленькой козочки.

Все в доме выглядит старым, как твоя бабушка. Ей девяносто семь лет. Она живет наверху. Ты ведешь меня поздороваться с ней. Она худа и костлява и слишком стара, чтобы ходить — и говорить тоже. Похоже, она тебя не узнала.

Я пытаюсь понять этих женщин, говорящих с сильным акцентом. Дружелюбие это или грубость? Когда твоя сестра рубит мясо, от нее исходит ощущение какой-то жестокости, и мне хочется стать как можно тише и незаметнее. Может быть, это одна из причин, которые заставили тебя покинуть родные места, переехать в Лондон и не общаться с женщинами в юности?

После ужина все, усталые, идут спать. Мы спим на диване в гостиной. Полночь. Вся ферма покрыта большой-пребольшой тишиной. Ни соседей, ни паба, ни магазина, ни машин, ни поездов. До цивилизации далеко, даже дальше, чем в моем родном городе. Тихо, словно на краю мира. Время от времени где-то далеко-далеко запускают фейерверк. Но весь остальной мир заморожен, как льды Северного Ледовитого океана.

Наутро идет снег. Ферма покрывается тонким слоем снега. Надеюсь, ферма счастлива, что ей досталось снега в этот особенный день. После обильного позднего завтрака мы смотрим по телевизору речь королевы, потом прощаемся с твоей семьей и снова отправляемся в путь. Твоя мать и сестры стоят перед домом и машут нам руками. Я смотрю на них из кабины фургона, и мне становится грустно. Может быть, нам следовало остаться подольше, съесть рождественскую индейку, которую они готовят весь день. Но ты говоришь, что не можешь здесь задерживаться. Даже до вечера. И мы уезжаем из фермы Лоуэр-Энд, оставляем позади грязь, овец и зимнюю траву.

Едем до самого Лондона, не останавливаясь. На улицах никого нет, даже ни одного завалящего призрака. Сюрреалистическая картина. Слишком уж все идеально.

Снег укрывает грязный Лондон белым пуховым одеялом. Снег знает, что делает, знает, как сделать город ярче и добрее.

Мы останавливаемся у кафе на Хэкни-роуд — возможно, только оно одно в нашем районе и открыто. Хозяин — иностранец, наверное, с Ближнего Востока. Думаю, он решил, что лучше уж провести день в кафе, чем в своем съемном подвале на востоке Лондона. На каждом столике стоят красивые красные цветы. Я ем рыбу, а ты — картошку. Смотрим в окно. С неба падает снег. Хозяин кафе говорит нам: «Счастливого Рождества». Он, должно быть, очень рад, что к нему в такой одинокий день наконец-то заглянули посетители.