Крепостной Пушкина 2

Глава 15 Пушкин. 1 часть

— Это была самая странная прогулка в моей жизни. Я сразу понял, что нахожусь в Москве. Златоглавая не раз приходит мне в сновидениях… Знаете, дорогой друг, любопытно, но когда я жил в ней, мне частенько снился Петербург. И редко когда сон бывал скучен. Особенно зимой. Кругом снег, стужа, скрип всего что только может скрипеть, людское кряхтение, а мне являлся Летний сад во всем буйстве мая. Помню как ходил вдоль Невы и вода в ней была тёплая, я знал это по мягкости ветра. По пробуждении корил себя за недогадливость, ведь так не бывает. А здесь мне часто снится древняя столица. Удивительно, не находите?

— Всяко бывает. Я ведь рассказывал как однажды мне приснилось что-то, чего уже и не помню, но только место было тем, где я отродясь не бывал. Где-то в Англии. Удивлялся сей странности. Впрочем, я редко вижу сновидения, Александр Сергеевич. Оно и к лучшему, было время — одолевали кошмары.

— Жаль, очень жаль. Сны дарят пищу воображению.

— Я военный, а не поэт, — добродушно произнёс Безобразов, — к чему мне воображение? Есть артикулы и приказы, мне довольно. Вот вам оно необходимо.

— Такого я не видел никогда, — возразил ему, — ведь прелесть снов порою в нереальности происходящих в них вещей, сейчас же меня это напугала.

— Вы пережили покушение, неудивительно.

Утверждение показалось забавным.

— Неудивительно что пережил, или неудивительны последствие в виде странного сна?

— И то и другое, Александр Сергеевич. Вы не узнали нападавших?

— Нет. Значит злодей был не один?

— Жаль, что не узнали. Двое их было. Не удалось задержать. Сбежали.

— Теперь и мне жаль. Признаюсь вам — любопытство моё растревожено.

— Меня огорчило, если не сказать большего, удивительная расторопность тамошних городовых и дворников. Черт знает что. В центре города, перед присутствием в котором… ну, вы знаете каком! Нападение с ножами на человека средь бела дня! После чего негодяи ещё и умудряются сбежать. Это не лезет ни в какие ворота.

— Смутное время, Пётр Романович.

— Вовсе нет. Смутным оно станет лишь только мы ему позволим. Пока это так…но какова наглость! Но отчего ей и не быть, если никто мышей не ловит? Комендантский час они ввели! На каждом углу солдатня глаза пучит, и что? И где они?

Поразмыслив, мысленно согласился с гусаром.

— Вы все-таки переоделись, Пётр Романович.

— Да вот как-то так, — заметно смутился бывший ротмистр, — всё из-за путешествий в Европу, будь она не ладна. Только нога болит, особенно в Англии. Не совершать же поручения в гусарском мундире. Я ведь на службе. Ну а по возвращении переоделся назад сразу же. Да только…

— Что с вами?

— Старею, видимо, Александр Сергеевич. Осмотрел себя в зеркало и не узнал былого молодца. Думал до смерти мундир носить, как все, но вдруг повеяло таким, знаете…ребячеством что ли. Разозлился, словами не передать. Зеркало побил. Опомнился, думаю — причём здесь зеркало? Баснописца нашего припомнил. Кривился, морщился, да и переоделся опять в вицмундир.

— Вам идёт, Пётр Романович. Впрочем, с вашей статью, вам бы любой мундир подошёл. Быть может, вернёте ещё себе прежний облик.

— Вы думаете?

— Я верю. Вас смутило несоответствие.

— Как так?

— Проще некуда. Несоответствие формы и содержания. Вы были гусаром, а это не просто одежда. Ваш дух, все ваше естество говорило вам и окружающим, что вы гусар. Сменив службу, то есть поступив на неё вновь, но на иную стезю, вы вдруг увидели, что вы не только гусар. Мундиры есть разные, но некоторые не терпят компромиссов. Вот вам и почудилось, что вы сейчас не только гусар, но кто-то ещё. Отсюда раздражение. А верю я в то, что все вернётся на круги своя. Морок покинет вас, как и нас всех, и вы с гордостью вернёте свой привычный мундир! — понимая, что встаю на очень тонкий лёд, я как мог тщательно выбирал слова. Безобразов задумался.

— Возможно, вы и правы.

— Как долго я пребывал вне сознания?

— Сутки почти.

— Однако, как говорит наш друг Стёпа. Где Таша?

— Наталья Николаевна сидела рядом с вами весь вечер и всю ночь. Спит ещё, или я не знаю. Сам-то недавно смог освободиться, сразу к вам. Видел как доктор уходил, успел перекинуться парой слов. Вы знаете, что с вами случилось?

— Да. Не понимаю вас.

— Нет, не знаете. Вы заболели и схватили жар. Он вас и свалил.

— А…

— Лёгкий порез на лбу. Но вы не ранены всерьёз. Кольчуга и в наш век служит добрую службу. Вы с того случая её носите?

— Да нет, иногда. Сам не знаю. Степан всякий раз напоминает, почти требует. Погодите, то есть я не ранен?

— Нет, говорю же вам. Небольшой порез.

— Почти ничего не помню. Удар в бок. Потом крики… что же они не довершили начатое?

— Струсили, скорее всего. Хотелось убить, но не хотелось попадаться. Может, растерялись. Лакеи ваши уверяют, что это они всех разогнали своим грозным видом. Врут, понятное дело. Но доля правды, быть может, и есть. Место опасное, дерзкое. Чуть сразу не пошло, так тикать. Разбойники смелые только в романах, вам ли не знать.

— То разбойники, — возразил я стараясь уловить нечто, что я, как мне казалось, упускаю, — а то может и люди поприличнее. Как они выглядели?

— О, здесь самое интересное и бестолковое. Какие-то господа, но добиться твёрдых описаний, чтобы не запутаться самим, не удалось. Пока, во всяком случае.

— Что ещё происходит?

— Вам нужен покой, у вас был жар. Я потому и настоял на свидании, что знаю вас. Не утерпите, станете суетиться. Потому пришёл со своего рода отчётом. Всё хорошо, город гудит (нет, не в том смысле что раньше), полнится слухами. Бенкендорф злится и думает, полиция ищет, государь гневается, солдаты зевают, мужики крестятся и пьют. В целом — ничего существенного. Война ещё, говорят, будет, но о том давно говорят.

— С кем война?

— Вы шутите, Александр Сергеевич? — улыбнулся Пётр, и тогда я приметил следы сильной усталости, даже истощенности на его по-своему благородном челе.

— Понимаю, количество версий совпадает с числом известных людям стран. Эх, был бы с нами Степан, то мигом бы все разложил по полочкам.

— Степан?

— Торговцы знают куда больше чем кажется. А уж этот проходимец…

— Вы часто о нем припоминаете. Степан то, Степан сё. Не побоюсь показаться излишне упрямым, но напомню, что меня он не убедил ни на каплю. Не слишком вы ему верите? Этот человек опасен уже потому, что не является тем за кого себя выдаёт. Заметьте — его не оказалось на сей раз рядом с вами. Вам известно где он?

— Известно. Он действительно занят. Самое занятное, но каким-то важным государственным делом. Смешно, не находите?

— Не нахожу. Этот шельмец ходит на чай к государыне, в голове не укладывается. Да как так? Что далее? Станет советником императора? Доверенным лицом? — он не сдержался и с силой ударил рукой об руку.

— Вы предвзяты и не хотите замечать за собой это, — попенял я ему, — тогда как наш загадочный крестьянин и правда спас государя. Такое не забывается.

— Пусть так. Но он не становится менее подозрительным. Кто он, откуда? Зачем притворяется крестьянином, да так, что даже лошадь увидит обман? Или это вам тоже известно? Так просветите, сделайте милость.

Мысленно я рассмеялся. Мой недоверчивый друг и родственник всерьёз опасался всего чего не понимал. Чувствовал себя неуютно. А мне напротив — было вполне комфортно находиться в непосредственной близости к некоторым загадкам. Они, загадки, добавляли вкус пряностей в бокал вина жизни.

— Нет, не известно, — ответил я, — но станет известно непременно. А догадки… и догадок нет, правду сказать. Кроме совсем уж безумной, но озвучить ее не посмею. Вы не собираетесь меня сейчас покинуть? Вижу вашу усталость, но окажите любезность.

— Собирался, — кивнул Безобразов, — вам нужен отдых и сон. С болезнью шутить не след. Но что вы желаете?

— Да рассказать вам как раз сон и желаю.

— Хм.

— Он любопытный, уверяю вас. Как минимум, в своей странности. Заодно вы убедитесь, что не со всяким сном стоит оставлять человека наедине.

— Как вам угодно, Александр Сергеевич. Понимаю, вам скучно. Извольте, я готов слушать, если считаете это важным.

— Принимаю ваш упрёк, но воспользуюсь правом больного чудить. Открою вам секрет — я испугался когда проснулся. Сон был столь реалистичен… не как обыкновенно.

— Расскажите. — Пётр уселся поудобнее с видом мученика, но сдержал зевок.

— Так вот. Как я уже говорил, дело происходило в Москве. Летом, довольно жарким. Я стоял примерно на Чистопрудном бульваре.

— То есть как — примерно?

— Вот так. Да, сейчас думаю, что то был непременно Чистопрудный бульвар. Люблю это место, есть в нем что-то. Знаете, раньше оно звалось Погаными болотами, покуда Меньшиков не взялся за дело.

— Вы даже не уверены где были?

— Сложно быть уверенным. Это была Москва, я знал это как знает всё во сне человек, но совершенно другая Москва. Которой быть не может.

— Хм.

— Представьте себе, что все дороги покрыты асфальтом.

— Асфальтом? Только в Париже видел недавно. Очень удобно, должен признать. Но вам откуда знать, что это асфальт?

— Я спросил у жителей.

— Занятно. Вы не галломан часом? Прочли в газете, и…

— Нет-нет. Итак, все дороги, что для проезда экипажей, что для любителей променада, все покрыты асфальтом.

— Не могу не заметить, что Москва в вашем сне чрезвычайно богатый город. Асфальт — штука недёшевая.

— Богатый, я тоже заметил. Но в нем нет лошадей.

— Как это — нет лошадей?

— Нет и всё. Я лично не видел ни одной. Сами понимаете, о том я также спросил жителей.

— И что вам ответили?

— Что лошади есть в цирке.

— Ничего не понимаю. Что же дороги для экипажей пустовали?

— Нет, и это самое удивительное. Или не самое, но не важно. Дороги были полны каких-то маленьких приземистых экипажей из стекла и металла разных цветов, передвигающихся самостоятельно.

— Может вам все-таки отдохнуть? — осторожно протянул Безобразов.

— И вы бы видели с какой скоростью они передвигались. Как быстро и как тихо. Хотя запах от них мне не понравился и даже закружилась голова.

— Хмм.

— Дома вокруг стояли чрезвычайно плотно, хуже чем на Невском. И что это за дома! Огромные. Самый низкий был в пять этажей, остальные в девять, двенадцать этажей. Потом оказалось, что это не предел. Далеко не предел.

— Александр Сергеевич…

— Нет, слушайте. Я только начал. Видя столько необычного, я инстинктивно цеплялся за привычное. За людей. Но они как раз и поразили меня больше всего. Одежда. Невозможно ни разобрать, ни предположить кто в каком чине. Кто во что горазд. Многие выглядели так, словно впервые оделись в то что схватили руки. Почти полное отсутствие военных, священников тоже нет, третье сословие заполонило улицу. Как они ходят — никакой выправки. Никакой важности, бег суетных лакеев, поскольку ходили они все весьма быстро. Женщины одеты в мужское платье.

— Александр Сергеевич!!

— Я нисколько не шучу, Пётр Романович. Были и платья женские, но такие, что промолчу и тем пощажу вашу нравственность.

— Не беспокойтесь о ней. Право, чем можно смутить гусара?

— Быть может, платьями, что заканчиваются на середине бедра, а некоторые и выше?

Безобразов впервые проявил интерес, но, судя по выражению его лица, представить должным образом не сумел.

— Да-да, мой уважаемый гусар, — продолжал я воспоминание, — некоторые выше. И все из одного слоя ткани, сколь можно судить на глаз.

— Гм. Стесняюсь спросить, но во что были одеты вы в столь удивительном сне?

— В самом наихудшем, что возможно представить. В вицмундир камер-юнкера.

— То есть вы заметно выделялись среди той, так сказать, публики?

— В корень зрите. Выделялся. Скоро я понял отчего эта публика, как вы справедливо заметили, не носит форму. Облеченность в мундир не позволила бы той бесцеремонности общения, что позволяли себе они, избегать ежеминутных дуэлей, а то и убийств на месте.

— Ого! Даже так! Вы там успели пообщаться.

Я засмеялся.

— Знаете, Пётр Романович, какие первые слова я услышал в свой адрес? «Ты что, Пушкин?» — воскликнул мне в лицо какой-то нетрезвый юноша с бутылкой пива (как оказалось) в руке. К этому он добавил совершенно непечатное сопровождение, и от немедленной расправы его спасло лишь моё состояние ступора.

— Дайте угадаю, — со смехом произнёс Безобразов, — он оказался ваш поклонник и стал читать стихи.

— Вы правы, хоть и издеваетесь. — я прикусил губу. — Действительно, тот странный юноша прочёл мне смесь из моих строк.

Я взял паузу, чтобы перевести дух. Следовало проявить определённую осторожность, чтобы гусар не уверился в моем сумасшествии, о чем явно подумывал. Но как можно было описывать подобное и не навести человека на мысль, что я сделался скорбным умом? Ротмистр, однако, сумел удивить.

— Говорите как есть, Александр Сергеевич, не выбирайте. Что бы вы не сказали, я не поверю в вашу ненормальность. Не тот вы человек. А сон — это всего лишь сон.

— Читаете мысли, Пётр Романович. Но что вы скажете о железных дорогах?

— Ого! Они там есть, в вашем сне?! Решительно, вы обгоняете время, дорогой кузен. В России только думают о соединении таким образом двух столиц, а у вас уже всё готово. И куда же она вела, эта дорога?

— Никуда. Не покидала пределов города. Эта дорога, вернее дороги, соединяли разные части города. Самое впечатляющее — они подземные.

— Подземные!

— Да. Вы спускаетесь под землю, что довольно жутковато само по себе, поскольку вам нет нужды прилагать усилий, лестница подвижна и ступени сами относят вас вниз, а там поезда разводят людей через тоннели. Куда им нужно.

— Гм.

— Вот и я так подумал. Там нет ни свечей, ни факелов, ни ламп, но светло как днём благодаря особым фонарям, которые не дают жара.

— Поразительно. Но как вы не проснулись немедленно?

— Проснуться? Да я был убеждён, что не сплю. Я щипал себя, иногда тёр глаза — то был не сон! Я чувствовал боль.

— Но, позвольте…

— Да, когда пробудился, то осознал, что сон. Но не ранее. Сновидения исчезают, но только не это. Я помню всё как видел наяву.

— Знаете, кузен, возможно, вам стоит выпить. Иначе в следующий раз вам приснится как вы летаете на ковре-самолете или ходите в сапогах-скороходах. Думаю, все дело в истощении. Вы себя не бережете.

— Вы удивитесь, дорогой кузен, но… впрочем, лучше о другом. Странного, удивительного, непонятного, невероятного было столь много. Как вы посмотрите на то, что я был убит на дуэли?

— Вы? Зная вас — не удивлюсь. И тогда вы наконец проснулись?

— Нет, я был убит здесь. Тем мальчишкой, Дантесом. Только иначе. Он меня застрелил.

— Он тоже был в вашем сне?

— Нет, мне так рассказали. Очередной молодчик хлопнул меня по плечу (бесцеремонность этих людей воистину безгранична) и спросил за что мне поставили памятник. Я не понял и попросил разъяснений. На что он расхохотался мне в лицо и заявил, что попал в меня Дантес, а памятник поставили мне.

«Вы ошибаетесь, — как мог холоднее указал я наглецу, — и перед вами стоит доказательство обратного, сударь». Он противно загоготал словно гусь и предложил мне «учить матчасть», я не вполне понял что это.

— Вы пользовались успехом.

— Более чем. Кругом постоянно ходило человек десять. Их очень веселило то, что я — Пушкин. Можете думать что угодно, кузен, но это не было приятно. Меня приняли за актёра переодетого мной, вообразите всю комичность положения. Почти у всех в руках были странные прямоугольники, на которых появлялось моё отображение. Представьте — небольшой предмет размером меньше модных ныне портсигаров, на котором возникает картина, совершенная копия того на что наводят этот предмет.

— Простите, не понял.

— Я тоже не понял, говорю лишь что видел сам. На мою просьбу посмотреть одна любезная девица (если закрыть глаза на её вид и манеры) ответила согласием. Это прибор созданный мастерами, немцами. Он создаёт изображение невероятной точности, недоступной ни одному художнику. Девица, надо отдать должное, оценила моё волнение как искреннее. Предложила сделать фотографию (так называется изображение) со мной у памятника Грибоедову.

— Вашему тёзке?

— Да, ему.

— В вашем сне он удостоен памятника? Любопытно. Вы поэт до мозга костей, дорогой друг. А свой памятник, о котором говорил тот юнец, вы видели?

— Нет, лишь Грибоедову. Я прочёл на нем… дайте воды, кузен. В горле совсем пересохло. Но не зовите слуг.

— Пожалуйста. Может вам стоит дорассказывать эту бесспорно интересную историю после, а сейчас поспать? Вдруг вы увидите ещё что-то не менее интересное в царстве Морфея?

— Нет-нет. Дайте воды и я продолжу.

Отпускать Петра не хотелось. Он не знал, но кроме собственной истории у меня были вопросы к нему самому. Внутренне чувство указывало, что пора их задать. Моё состояние было куда лучше чем я, вероятно, выглядел. Да, усталость придавливала и лежачего, но голова казалась свежей как никогда. Увы, но жадно выпитый стакан воды подействовал словно снотворное. Я почувствовал как засыпаю, старался сопротивляться, но тело не послушалось и я вновь погрузился в сон