Крепостной Пушкина 2

Глава 22 В которой Степан знакомится с особенностями светских раутов

Все дворцы похожи друг на друга. Подчеркнутая индивидуальность каждого строения, почерк руки архитектора, всё это размывалось в глазах привычного зрителя когда увиденных им дворцов становилось много. Всё те же паркетные полы, высота потолков, схожие анфилады, люстры, позолота и даже мебель. Быть может, поэтому сын Афанасиевич поймал себя на том, что мечтает провести неделю-другую в каком-нибудь бунгало на берегу океана. Они, бунгало, имеют схожесть ещё большую, но на какое-то время в самый раз.

Аничков сиял. В царской резиденции старались экономить незаметно. Но роскошь не вызывала в нем почти никаких чувств. Вызывало другое.

— Что-то зажаты вы ныне, Степан. Обыкновенно вы смелее. Но я вас понимаю. Неловкость здесь дорого стоит. — сочувственно шепнула Долли, с трудом сдерживая смех от вида то красневшего, то бледневшего «мужика».

— Подавлен-с, ваше сиятельство, — донёсся ответный шёпот. — Дворец всё-таки. Высшее общество. Культура-с. Манера не обучен-с. Вот и волнуюсь.

— Полно вам. Успокойтесь. Зубы ваши скрипят громче сапог. — не оценила Долли отшучиваний.

При всем своём опыте и таланте читать людей, госпоже Фикельмон не удавалось взять в толк что творилось с сыном Афанасия. Степан страдал, но причина его страданий ускользала от графини.

«Если так пойдёт и дальше — помру, ей-богу помру, — подумал он, — что привязалась перед смертью?» Но смерть никак не наступала, заставляя Степана крепче стискивать зубы, и впрямь скрипевшие от подобного обращения.

Его душил хохот.

Приглашение на раут, или, как говорили почти все «роут», доставленное за подписью самого государя, вызвало невольный вздох. Пришлось идти, теряя ещё один день. От подобных приглашений не отказываются, что же делать.

Честь и впрямь оказывалась громадна. Раут, или, скорее вечерний чай с вином у императорской четы — удел избранных среди избранных. Редко когда собиралось более сотни гостей. Степан, привыкший видеть во всем некий конкретный смысл, задумался. Для чего нужно его присутствие его величеству? Самым льстивым, а потому самым логичным, казалось прежнее соображение, что он прошёл определённую проверку. Мол, посмотрели на него, мужика нижегородского, заслуги перед правящей семьёй имевшего, да и одобрили. Пригласили, посмотрели, чаем угостили, побеседовали. Видят — интересный человек. Необычный. Что же! Раз так — милости просим. Будешь, мил человек, гостем. Мы, Романовы, услуг не забываем.

И хорошо, что простой человек, очень хорошо. Такой при должной обработке вернее собаки станет. А графьям да князьям — бельмом в глазу. Тоже доброе дело. Наглядное подчеркивание разницы между первым дворянином государства и прочими. Хочу и мужика во дворец приглашу. Спасителя своего от козней ваших. То неведомо, что спасителя, но всё знают правду, это само собой. На чай, баранок погрызть. Разок. Но, может и не разок. А может и на раут. А там, глядишь, и на балах его увидим. Что-то такое мельтешило у Степана в мыслях по пути в Аничков.

Реальность оказалась с сюрпризом. Степан, выросший на показанных в кинофильмах балах, да и сам успевший кое-что посмотреть, никак не мог ожидать того, что происходило в действительности.

Вообще было время Великого Поста. Петербуржцы, равно как и москвичи, свято блюли его целую неделю, неодобрительно качая головами на продолжавших веселиться «латинян», «немцев» и прочих неправославных. По прошествии упомянутой недели, православных начинала утомлять собственная праведность, почему жизнь возвращалась в своё прежнее русло. Степан подозревал, что и первую неделю удавалось продержаться только по причине необходимости отдыха от буйства Масленицы.

Выглядело, конечно, серьёзно. Закрывались театры, извозчики снимали колокольчики со сбруй своих лошадок, ломались балаганы, одеяния людей темнели, кабаки и трактиры будто скучали окутанные тишиной, словом — никаких праздников. О душе надо думать. Всей музыки — звон колокольный.

Но проходила неделя, после чего народ, большей частью молодой, если не телом, то духом, возвращался к жизни если не разгульной, то «не слишком постной», как изволил выразиться Александр Сергеевич.

Театры, одно из любимейших зрелищ, не открывались, нет, подобное и впрямь не допускалось, но как существовать без развлечений? Потихонечку, как им казалось, ставили спектакли, исключительно между своих. Чем этот подход отличался от «обычного» — не мог бы сказать никто из участников. Балов не было, но танцы были. Здесь разница выглядела существенней: благородные дамы и господа выкатывались на санях из своих особняков куда-нибудь на пикник, часто не покидая при том границ города, где и танцевали сколько душе угодно.

Увидев один такой выезд впервые, Степан сильно удивился. Представьте себе сани к которым цугом привязаны десятки маленьких санок. На них сидят господа и дамы. Всё это весело, с криками и хохотом, катится прямо по улицам, опрокидываясь при поворотах, вызывая тем наибольший восторг участников.

— Как дети малые. — пробормотал тогда сын Афанасиевич.

Но то улица. Происходящее ныне во дворце заставило его пересмотреть свои представления о приличествующем, равно как и призадуматься (в который раз!) о характерах этих людей.

Здесь нужно упомянуть, что ближний круг государя, те самые счастливцы осененные монаршим вниманием и благоволением, состоял сплошь из людей знатных и в чинах. Или в предполагаемых чинах в будущем, если учесть непременный отряд офицеров гвардии. Выглядели они сообразно. Роскошные, кричаще роскошные мундиры, золото и эмаль, серебро и наилучшие ткани, ослепляющие ордена. О дамах и говорить нечего, как выразилась острословная княгиня Куракина «женщина может позволить себе не носить на плечах состояние только тогда, когда для неё это слишком тяжёлая мелочь». Рубины, сапфиры всех цветов, алмазы и модные тогда изумруды, топазы и прочие драгоценные камни в изделиях лучших ювелиров, все это украшало фантастически изящные платья к которым и прикоснуться казалось страшно. Особенно в части корсетов, затягивающих так, что Степан старался не смотреть. Ему самому было почти физически больно видеть настолько узкие талии.

«Дорого и богато» — сказал он себе, даже мысленно не решившись использовать фрикативное г.

Но и не в этом было дело. Явившись в указанное время, полюбовавшись невозмутимыми лакеями, Степан обнаружил себя тем, кем ожидал, то есть черной вороной на лебедином пруду. Не смутившись, он позволил пробиваться сквозь внешнюю невозмутимость маске сильного страха и изумления. Увы — вскоре маска перестала быть таковой.

Его шокировала деревянная горка. В одном из залов отведённых для раута было то, что более всего походило на горку для катания. Выяснилось — нет, не походило, то была именно горка для катания. Может быть, для детей? Но Бенкендорф, всесильный шеф жандармов не походил на ребёнка. И Нессельроде не походил. И князь Голицын тоже не очень напоминал юношу. И Чернышёв. Государь — тем более. Менее всего мог ожидать сын Афанасиевич стать свидетелем подобного зрелища как царедворцы и придворные дамы с императором во главе катаются посреди дворца на детской горке. С криками, смехом, визжа (дамы) и толкаясь. Отказаться принять в том участие он никак не мог, как и прочие попав в «куча-малу» высочайшего веселия.

Накатавшись, государь объявил жмурки, одну из любимых своих игр. Ведущим, по традиции, стал лично. Николаю завязали глаза. Выждав положенное время (минуту, секунда в секунду), дав возможность прочим рассыпаться по зале, император широко расставив руки объявил:

— Кого же я сегодня зажмурю?

После чего стал рассекать по залу широчайшими шагами напоминающими прыжки. Первой попалась юная Лиза Белозерская, княжна и симпатичная девушка с озорными глазами. От волнения и испуга бедняга лишилась сознания едва только монаршая ладонь цепко ухватила её. Все были очень довольны. По правилам, водить дозволялось исключительно мужчинам, потому государя сменил шеф жандармов.

Ловили так друг друга не менее часа, Степан успел прийти в себя от чувства сюрреализма и, в свою очередь, с любопытством наблюдал. Отметив, что действо явно привычное, он заметил и то, что участники выглядели не то что довольными, но почти счастливыми. Исчезли (почти) каменные лица с твёрдыми подбородками и вздернутыми носами, ушла церемонность.

«Надо же, — подумалось ему, — совсем как живые люди. Вот сейчас шеф жандармов изловил министра финансов, а тому и не страшно. Улыбаются, краснеют, веселятся. Когда еще прапорщик сможет облапить Великого Князя, даром, что сам князь? Да Михаил Павлович за неверно повернутую пуговицу способен разжаловать и на Кавказ отправить. А сейчас нет, сейчас его за эполет хватать можно хоть зубами».

Вечер, однако, только начинался.

— Когда гореть будем, спаривайтесь со мной, Степан. — шепнула раскрасневшаяся Долли. Она вся пылала набегавшись. Степану показалось, что он ослышался.

— Простите?!

— Горелки! — объявил император Всея Руси. Участники, впрочем, первым делом потянулись к буфету для подкрепления сил. Степан впервые здесь увидел бутылки водки во льду. Шампанское, ликеры, икра в вазочках, прочие закуски не слишком подходящие ко времени поста (подразумевалось, что среди приглашенных могли быть люди разного вероисповедования. Таковых нынче не было, не считая Нессельроде, а на собственные нарушения господа закрыли глаза), рыба и маленькие пирожки, морсы и квасы — самый роскошный шведский стол, что был возможен.

— Вы бы не увлекались.

«Да что ты прицепилась? — подумал Степан. — не жена мне, чай. Рыба-пила какая-то, мозгоклюйка».

— Здесь душновато, ваше сиятельство, не находите?

— Заботитесь о вашем протеже? — насмешливо заметил оказавшийся рядом Барятинский. — Но и вы поймите, нарежетесь как свинья, даме потеря, а нам огорчение.

Степан промолчал, испытывая острое желание заехать кулаком по наглой княжеской физиономии. Если что и начало раздражать его сегодня, так именно ревнивая молодёжь. Сановники видавшие виды отнеслись к нему как и при предыдущих случаях — как к двигающейся говорящей мебели. Молодняк воспринял отрицательно. На интуитивном уровне — как конкурента. Не имевшие пока высоких чинов, и оттого воображавшие как презирают их, юные отпрыски знатных фамилий важничали перед ним как старожилы перед новичком.

«Борзеют духи. Может „лося“ пробить? Не поймут-с, дворяне. Жаль». — подавил он вздох, опрокидывая четвертую стопку.

«Нет, правда, а что будет? Икорочка, кстати, волшебная. Очень вкусно. На дуэль вызовут? Так я руками разведу, не дворянин пока, какая тут дуэль! На кулачках только… Это мысль! Прости меня, Долли, но ты тоже душнила. И государь прости. И государыня… надеюсь простит. Решено. Если какой юный павлин или страус заденет, на ногу наступит, толкнет неловко, или ещё как, то и я в свою очередь проявлю неловкость. Что вы хотите от мужика? Где ловкости набраться? Левый коронный, правый похоронный! А если толпой набросятся? Гм. Кажется, не только икорочка, но и водка здесь волшебная. Эк распушился. Ладно, Долли, держу себя в руках. Кстати, отчего она перешла на „вы“? И здесь этикет? Надоело».

Император вышел в центр зала, достал откуда-то платок, вытянул с ним руку и объявил:

— Спаривайтесь!

Степан поперхнулся, ошарашенно оглядываясь. В зале началось движение. Мозг лихорадочно заработал, и, к немалому облегчению, выдал ответ, что речь идёт лишь о разбивке на пары.

«А я уж подумал было…»

Господа и дамы выстраивались попарно позади государя. Сообразив, сын Афанасиевич предложил свои услуги госпоже Фикельмон. Та закатила глаза, но согласилась, конечно. Самые пожилые из присутствующих, впрочем, отошли в угол к ломберным столам, где тоже исполнили указание на свой лад. Разбились на пары и открыли колоды карт.

— Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Раз, два, не воронь, а беги как огонь! — прокричали все хором, после чего последняя пара побежала вдоль импровизированного строя. Кавалер мчался с левой стороны, тяжело топая и звеня орденами. По правую сторону старалась бежать его дама, как могла скоро с учётом корсета, платья и обуви.

Кавалер мог скорее, но следил за дамой и не позволял себе вырваться вперёд, так что мимо государя пара пробежала синхронно. В тот же миг государь разжал руку, роняя платок. Едва тот коснулся пола, как государь Всея Руси огромными прыжками бросился догонять. Целью охоты он выбрал кавалера, настигнув того в четыре огромных прыжка. Ухваченный могучей рукой, тот (им оказался сам министр Двора Волконский) покорно встал на место ранее занимаемое императором, со вздохом поднял платок и вытянул руку. Государь и непойманная дама составили новую пару, встав прямо за Волконским.

— Гори, гори ясно, чтобы не погасло! — вновь зазвучал хор голосов.

«Хороший тамада и конкурсы интересные, — подумал Степан, — у меня точно не бред? Белая горячка, например? Нет? Кричалка хорошая. В Зимнем тоже так развлекались».

Наступила очередь их пары.

— Не бегите быстро, — сердито шепнула Долли во время ритуальной кричалки, — проявите галантность. — после чего помчалась со скоростью доказывающей, что госпожа Фикельмон пребывала в отличной физической форме.

Степан замешкался, но рванул вперёд. Пробежать требовалось немного, мимо приблизительно сорока пар, но чья-то выставленная нога нарушила плавность хода событий, и наш герой смачно шлепнулся на пол. Вскочив, под общий хохот, он продолжил бег, от злости взяв разгон такой силы, что пытавшийся его догнать очередной «водивший» не смог этого сделать. Тем самым их пара с графиней сохранилась, снова заняв место в общем построении.

— Не ушиблись? — медовым голосом поинтересовалась графиня.

— Никак нет, ваше сиятельство, — столь же елейно ответил Степан, — кстати, вы не заметили кто это был?

— Серёженька Трубецкой, — Долли добавила ещё мёда в мёд, если можно так выразиться, — надеюсь вы не сердитесь на невинную шалость славного мальчика?

— Нисколько, ваше сиятельство. — добавил яда в яд сын Афанасиевич. — Как можно?!

— Ах, вы посмотрите как он красив, у вас немедленно растают все упрёки. Это ведь ангел, чистый ангел. Его небесные глаза, белокурые локоны, стать, бархатный голос…

«Капец котенку» — подумал Степан и задумался.

Имя юного князя ему было известно, поскольку известно было всем, независимо от желания. Юноша, которому едва минуло восемнадцать, успел заслужить определённую славу.

Сын сенатора, буквально на днях произведенный в корнеты кавалергардского полка (по горячим следам награждения непричастных к недавним событиям), обладал добрым весёлым нравом. Степан слышал историю о неких молодых сорванцах, раздобывших гроб и пугавших особо чувствительных особ мрачными церемониями с оным. Фамилия Трубецкой там присутствовала. Ещё он слышал о скандале с подглядыванием за переодеванием некой известной дамы, как и о банде мажоров (Степан привычно переформулировал для себя) изловленной полицией при устройстве очередной засады у женских купален. И там и там мелькала всё та же фамилия.

— …и не вздумайте помыслить! — вновь услышал он шёпот Долли. — его брат тоже здесь, а он любимец государыни. И сам он крестник государя. Ведь Трубецкие.

Это меняло дело. С большой неохотой Степан согласился, что горячиться не след. Мрачно посмотрел в спину пробегавшего мимо юноши, когда настало время той пары, и только.

Действие, между тем, продолжалось. Играли долго, азартно. Степан чувствовал себя все более неуютно. Всё это казалось не просто абсурдно и нелепо, но даже оскорбительно.

«Серьёзно, это и есть хваленые светские забавы? Может быть, ещё в ручеек поиграем? Ладно там фанты какие-нибудь. Но что это? И как часто? Эх, ваше императорское величество! У вас война на носу, и не одна, вполне возможно, а вы? Устроят вам такие жмурки с горелками, белугой взвоете. И с горки покатают — будьте любезны! Понимаю — все так делают. И что отдых от постоянного внимания требуется. Но как по мне, так это абсурд. Взрослые люди, высшие чины империи играют в классики, прости Господи. А заводы стоят, как говорил наш трудовик в школе».

От расстройства он даже забыл о Трубецком, вспомнил только растянувшись на полу второй раз. Общество вновь расхохоталось, даже свечи колыхнулись. Степан разозлился.

Поднявшись, он засеменил вперёд, позволив изловить себя, чтобы стать ведущим. Раз за разом сын Афанасиевич не мог никого догнать, ожидая обидчика. И дождался. Молодой Трубецкой ожидал чего-то подобного, но знание не сильно помогло избежать наказания. Степан не просто поймал юношу, но снёс его с ног всем весом, аккуратно упав ещё сверху.

Никто не смеялся. В наступившей тишине молодой корнет старался не подать виду как ему больно, но подняться самостоятельно не имел сил. Он крепко приложился об пол, повредив руку и голову, с рассечения которой набегала лужица крови.

Государь решительно вышел вперёд. Подойдя к нарушителям, он бросил непроницаемый взгляд на Степана и помог подняться (скорее поднял) пострадавшего корнета. Подоспевшие лакеи убрали кровь с паркета, а юношу сопроводили куда-то в соседнее помещение.

Государь вздохнул. Оглядев всех присутствующих (Степан заметил, что даже пожилые игроки в своём углу отложили карты), он громко объявил:

— Довольно. Теперь играем в прятки и на этом сегодня всё!

«Вот это выдержка! Вот это понимаю — шоу должно продолжаться! — подумал сын Афанасиевич, — но почему не в вышибалы? Или в кто дальше плюнет? Англичане бы были очарованы».

— Немедленно за мной в соседнюю залу — шепнула Долли когда все вновь направились к буфету. — Я должна сообщить вам, что вы глупец.

— Должен сообщить вам, ваше сиятельство, что я таков какой есть.

— О, мы обсудим и это. Но сейчас вас ждут. Поверьте мне — это важно.

— Кто меня ждет? Дружки этого щенка?

— Не сходите с ума и не вздумайте подходить к буфету. — от Долли повеяло вдруг таким холодом и такой властностью, что Степан малость опешил. — Неужели вы думаете, что этот несчастный юноша осмелился вести себя подобным образом на глазах императора по собственному желанию? Идите за мною, вы поистине глупец. Идите.

Степан невольно кивнул под силой её напора. Оглядевшись и увидев, что до него никому нет дела, он неспешно косолапя направился за Фикельмон.