Крест и клинок

Глава 17

— А я уж решил, что тебе непременно хочется сломать шею, — проворчал Диас, поторапливая Гектора и остальных. — Такая снисходительность не в обычае Мулая. Никогда нельзя знать, о чем он думает и куда прыгнет. Он может играть с жертвой часами, прежде чем ее разорвать. Тогда все кончается в одно мгновение.

Они возвращались через дворцовый город дорогой, которая привела их к месту, застроенному большими квадратными зданиями, внешне похожими на склады или хранилища.

— Думаю, тебя спасло то, что ты из Ирландии. Наверное, Мулаю доводилось видеть не очень-то много людей из этой страны, и когда ты появился перед ним, чтобы ответить на вопросы о новом чудодейственном оружии и сказал, что ты ирландец, он, должно быть, подумал, что это — перст судьбы. Его мастер-оружейник — тоже ирландец. Он льет и чинит пушки Мулая уже много лет, и среди нас, людей, которые не прочь попировать, он очень даже славится, потому что ему дозволено держать большой запас спиртного. Он утверждает, что в его ремесле без этой жидкости никак невозможно обойтись. Ага! Вон он и сам, тот маленький человек в кожаном переднике. Как раз выходит из литейной.

Гектор увидел сутулого седоволосого человека, появившегося из ближайшего к ним здания — на пороге он утер лицо полотенцем, а потом встал на открытом воздухе, обмахиваясь. Его одежда промокла от пота.

— Здравствуйте, Аллен, — окликнул Диас. — Я привел вам помощников. По приказу самого императора.

Оружейник окинул их совершенно безмятежным взглядом. Гектор решил, что ему лет шестьдесят. Под копной седых волос на лице, потемневшем от постоянно въедающейся в него копоти, светились ясные серые глаза, а руки и обнаженные предплечья покрывала россыпь мелких ожогов и шрамов. Оружейник кашлянул, прочищая глотку, осторожно сплюнул, еще раз утер лицо, после чего ответил:

— Помощь всегда приветствуется, — и вновь окинул взглядом Гектора и его товарищей. Гектор отметил, что голос у него, как и все движения, спокойный и неторопливый. Он говорил по-испански тоже медленно и обдуманно. — Что они будут делать?

— Рассказывать вам о какой-то новой пушке, которую император желает скопировать, — весело ответил Диас. — Это Гектор. Он ваш соотечественник.

— Это действительно так? — спросил старик и, обратившись к Гектору, сказал: — Я — Шон Аллен из Меаха, хотя прошло много лет с тех пор, как я был там. А вы?

— Гектор Линч из графства Корк, а это мои друзья — Дан с Карибских островов, Жак Бурдон из Парижа, а Карп — болгарин, хотя он немой.

Оружейник бросил на Карпа довольный взгляд и сказал:

— Стало быть, болгарин уже не балагур.

Никто не понял каламбура, и он добавил:

— Что болгары, что балагуры — все люди опасные. Среди них много смутьянов. У болгар это как-то связано с их верой. Говорят, они страшные еретики. Ну а мне-то все едино.

Он замолчал и снова утер лоб.

— Я насмотрелся изуверства на родине при осаде Лимерика зятем Кромвеля, Айртоном. Я обихаживал его пушки и чинил их, но то, что он сделал с людьми, которые ему сопротивлялись, навсегда внушило мне отвращение, и я покинул бедную Ирландию. С тех пор я служил султану в Истанбуле, бею в Тунисе, а теперь — императору Марокко. Всем нужно оружие, и они нанимают тех, кто знает, как его сделать. А теперь расскажите мне о той пушечке, которую я должен скопировать. Что в ней такого особенного?

— Я не знаю, как она устроена, — ответил Гектор. — Но это короткое и толстое орудие, которое стреляет горящими бомбами в небо, и бомбы падают на город и взрываются.

— Ничего нового тут нет, — заметил оружейник, отирая полотенцем на этот раз затылок. — Мортиры в ходу уже много лет. У Айртона при осаде Лимерика было четыре мортиры, а один мадьяр создал воистину огромную мортиру для Великого Турка,[12] когда тот осадил Константинополь, и было это двести лет назад. Я видел эту гигантскую мортиру — она выставлена напоказ. Она столь велика, что стреляла каменными ядрами весом в пять сотен фунтов. Вот и прикиньте, сколько времени уходило у каменщиков на каждое ядро, чтобы обколоть его, обтесать и точно подогнать. Целая вечность. Многовато для беглой стрельбы.

— А та, что мы видели, метала готовые полые ядра, снаряженные разного типа запалами. Одни из них срабатывали, другие — нет. Пушка стояла на галере, и вот почему мы оказались здесь. Она так растрясла галеру, что та распалась на части.

Гектор замолчал, заметив, что оружейника заинтересовало что-то из сказанного.

— Мортира на корабле? Это что-то новенькое, — задумчиво проговорил Аллен. — Какой-то деревенщина не сумел компенсировать отдачу. Здесь требуется другого рода ложе, не такое, как у наземных пушек. Что-нибудь этакое, что позволило бы вертикальный удар перевести в горизонтальное движение. Я слышал, что какой-то голландец — кажется, его имя Кухорн — создал улучшенную мортиру, возможно ту самую, что стояла на борту этого корабля.

Он размышлял вслух, пытаясь представить себе, с какими проблемами ему предстоит столкнуться, решая новую задачу, поставленную императором. И Диасу пришлось его прервать.

— Шон, мне пора. Ваших новых помощников я оставляю с вами. Полагаю, у вас найдется для них местечко.

— Да, разумеется, — рассеянно откликнулся оружейник. — Я скажу, чтобы о них позаботились.

Аллен вернулся к зданию, из которого появился, и распахнул дверь. И его гостей обдало таким жаром, что они попятились, хотя оружейник как будто и не заметил зноя. Он повел Гектора и остальных внутрь.

— Это и есть литейная, — пояснил он, когда они обходили яму, заполненную массой мерцающего расплава. — Несколько часов назад у нас была отливка, и теперь мы ждем, когда металл остынет. Отливка — ничего особенного, просто маленькая медная кулеврина. Император любит похвастаться, что у него настоящая оружейная литейная, а на самом деле у нас нет условий, чтобы отлить что-либо размером побольше. В основном наша работа — это ремонт поврежденных пушек да литье ядер или крупной картечи для полевой артиллерии. Десятифунтового ядра достаточно, чтобы пробить глинобитные стены, которые возводят племена в этой стране. Но настоящая осадная пушка, вроде той, о которой вы толкуете, — совсем другое дело.

Пройдя литейную насквозь, они вышли через противоположные двустворчатые двери на узкую дорожку, которая привела к зданию еще бо́льших размеров. Это был склад оружия. Здесь в многоярусных стойках хранились сабли и мушкеты, пистоли — в лотках, пики — в связках, а еще здесь было множество короткоствольных ружей с раструбами. На крюках висели связки патронташей, и тут и там на полу грудами лежали доспехи, латы, наколенники и шлемы всевозможных видов и в самой разной степени сохранности.

— Император терпеть не может выбрасывать что-либо, пригодное для войны, — объяснил оружейник. — Половина этого хлама — такая древность, что уже ни на что не годится, вроде тех аркебуз. Но когда Мулай приходит с проверкой, он может вдруг потребовать, чтобы ему предъявили какое-нибудь оружие, которое он видел когда-то, и если таковое немедленно не обнаружится, начинается истинный ад. Эй ты там! — крикнул он пареньку, который ставил на полку старомодный испанский шлем. — Не ставь просто так. Сначала заверни в бумагу, чтобы он не потерял блеска.

Гектор отметил, что оружейник сказал это по-английски.

— А что, в оружейной все понимают английский? — спросил он.

— Надеюсь, что так, — ответил ирландец. — Здесь у меня работают два десятка парней, и все они — англичане. Это еще один выверт Мулая. Каждый раз, когда его люди захватывают какого-нибудь молодого англичанина, его направляют ко мне, в арсенал. По-моему, Мулай думает, что из англичан выходят наилучшие оружейные мастера и кузнецы.

— А это так? — спросил Гектор.

— Смотря по тому, с кем ты говоришь. Французские литейные в Льеже числятся среди самых передовых в мире, а испанцы заявляют, что делают самые лучшие замки для мушкетов. Итальянцы хорошо пишут о теории оружейного дела; а вот голландцы — великие новаторы. А судя по тому, что я видел в литейной рядом с Истанбулом, могу заверить, что турецких тюфекчи, как они называют своих оружейников, никак нельзя назвать неумехами.

Они вошли в комнату — это явно был кабинет Аллена, отделенный перегородкой от остальной части склада. Оглядевшись, Гектор заметил полки с книгами, посвященными искусству оружейного литья, производству пороха и ракет. Аллен аккуратно прикрыл за собой дверь кабинета и, открыв буфет, добыл из его недр большую зеленую стеклянную флягу и несколько стаканов.

— Это одно из преимуществ моего положения, — объявил он и, вытащив из фляги затычку, наполнил стаканы. — Великое благо, что при изготовлении зажигательных боеприпасов иногда требуются алкогольные пары. Взять хотя бы исправление порченого пороха, или его восстановление, как вы могли бы это назвать. Мы получаем большое количество скверного пороха. Либо он отсырел в армии императора во время кампании, либо, вполне возможно, был захвачен на каком-либо чужом судне, и оказалось, что он слишком долго пролежал в корабельном трюме. Император бывает весьма доволен, когда получает такую дань, но если этот порох не довести до ума, он ни на что не годится. Итак, что у нас?

Оружейник глотнул из своего стакана, подошел к книжной полке и взял оттуда какую-то книгу. Она была написана на латыни и озаглавлена «Великое искусство артиллерии». Вне всяких сомнений, Аллен был человеком образованным.

— Вот что здесь написано, — продолжал оружейный мастер. — Делаем эликсир из двух мер бренди, одной меры белого виноградного уксуса и очищенной селитры и добавляем по полмеры серных масел и самфира. Потом разбрызгиваем этот эликсир над испорченным порохом и ставим на солнце сушиться. Когда порох полностью просохнет, снова засыпаем его в бочки и ставим на сухой склад. Он становится как новый. — Аллен захлопнул книгу и сделал еще глоток. — Разумеется, после этой операции остается бренди, и просто диву даешься, какую жажду испытывает человек, пребывая в литейной.

Заметив, что Гектор едва пригубил свой стакан, он продолжил:

— А ты пей, пей! Ты ведь явно не трезвенник. Это было бы слишком огорчительно, учитывая то, что ты появился с нашей родины.

— Нет, не трезвенник, — ответил Гектор. — Мы с Даном приняли ислам, будучи рабами в Алжире. У нас не было выбора. И кроме того, мы насмотрелись на турок, которые приходили выпить в таверну баньо. Никто из нас особенно не привержен религии.

— Вполне понятно. Половина пленников здесь, в Марокко, принимает ислам просто для того, чтобы сделать свою жизнь более выносимой. Упорствуют в основном фанатики. — Оружейник добыл из ящика своего стола бумагу и перо. — А теперь опиши-ка мне ту мортиру на вашей галере.

— Может быть, будет проще, если Дан ее нарисует, — предложил Гектор. — Он мастер орудовать пером и чернилами.

— Ладно, пусть так, — согласился Аллен, отдал перо мискито и стал смотреть, как Дан быстро набросал мортиру на полозьях.

— А! Вот она — ошибка. Ложе пушки устроено неверно. Если бы оно было таким, чтобы мортира при выстреле откатывалась назад, а не была намертво закреплена, пушка не расшатала бы фордек. Наверное, для того чтобы погасить отдачу, можно использовать коромысла или выгнутое ложе. — Взяв у Дана перо, он быстро начертил эти устройства. — Вот мы почти и разрешили одну задачу, но не это нужно императору. Он-то жаждет заполучить бомбы, и чтобы бабахали погромче и взрывались сильнее. Вы можете рассказать мне что-нибудь о них?

— Они примерно двенадцати дюймов в поперечнике и совершенно круглые, — ответил Гектор, — за исключением отверстия, через которое их наполняли и зажигали. На этом месте был воротник, вроде горлышка на вашей фляге, только гораздо короче. Шары уже были заправлены порохом, когда их погрузили на галеру, но в те из них, которые требовалось дозаправить, мы засыпали порох через отверстие, а потом затыкали его запалом. — И он описал разные типы запалов, а под конец добавил: — У этих ядер имелись маленькие ручки с обеих сторон запала, так что мы с Карпом, когда загружали их в мортиру, брались за них. Каждая бомба весила, должно быть, фунтов сорок.

Аллен задумался.

— Полагаю, полые шары были отлиты, а не выкованы. Литое железо взрывается с силой гораздо более разрушительной, разбрасывая мелкие осколки металла и причиняя больший ущерб. Но толщина стенки шара должна быть рассчитана точно, и количество пороха внутри тоже, и порох должен быть высшего качества. — Он вздохнул. — А это здесь непросто — добыть нужный порох для изготовления бомб. Я уже говорил, большая часть пороха, что хранится у нас на складе, порох восстановленный, и он не годится.

— Я работал на каменоломне в Алжире, — осмелился сказать Гектор, — и помню, как ненадежен был обычный гранулированный порох. Порох, который мы использовали на галере для заправки бомб, а также для заряда самой мортиры, был мельче и очень черный.

— А ты узнал бы его, если б увидел? — спросил Аллен.

— Думаю, да.

— Тогда пошли со мной, — скомандовал оружейник. — Остальные могут остаться здесь и налить себе еще по стаканчику. Мы ненадолго.

Аллен повел Гектора в низкое, приземистое здание без окон, наполовину заглубленное в землю, с необычайно толстыми стенами из камня. Отперев тяжелую дверь, он провел молодого ирландца на пороховой склад. Тот был на две трети пуст — примерно сотня бочонков и бочек стояла на полу.

Аллен прошел в дальний угол, где стоял один-единственный маленький бочонок. Наклонив бочонок на ребро, Аллен перекатил его поближе к распахнутой двери, к свету и вытащил затычку. Отсыпав немного пороху себе на ладонь, он подставил ее Гектору.

— Такой порох вы использовали для галерной мортиры? — спросил он.

Гектор взглянул на кучку черных гранул.

— Да, такой или очень похожий.

— Так я и подумал. Это французский порох. Самый лучший порох для пистолей, и найти такой трудно, — проворчал мастер.

Поставив затычку, он откатил бочонок обратно на место и вывел Гектора из порохового погреба. Когда Аллен старательно запер дверь, Гектор спросил:

— А вы сможете добыть такого пороха столько, чтобы хватило для бомб?

— Мы не можем сами изготовить порох такого качества здесь, а поставщик, скажем так, ненадежен, — ответил Аллен. Он икнул, и Гектор понял, что оружейник уже слегка пьян. — Это корсар, который заходит в Сали. В основном он действует в Атлантике, вблизи испанских берегов или даже дальше, в самом Ла-Манше. Сали устраивает его, когда у него появляется интересный товар на продажу. Он — наш соотечественник, который надел тюрбан, как и ты, хотя гораздо более основательно. Зовут его Хаким-мореход.

По спине у Гектора побежали мурашки.

— Хаким-мореход, — повторил он. — Это тот корсар, который взял меня в плен.

— Не держи на него зла. Похищение людей — основная часть его дохода, и он достаточно приличный человек.

Гектор старался, чтобы голос его звучал твердо.

— А я смогу как-нибудь встреться с ним?

Аллен настороженно взглянул на него.

— Ты ведь не собираешься ему мстить, а? Я бы не советовал.

— Нет, нет. Я только хочу задать ему пару вопросов. Как вы думаете, когда Хаким-мореход будет здесь опять?

— Невозможно сказать. Он приходит и уходит, когда ему вздумается. Он может появиться на следующей неделе, в следующем месяце или, может, вообще никогда, если утонет в море или умрет от чумы. Но у него есть одно свойство — там, где начинается война, он тут же появляется и первым приходит в порт с трофеями.

Гектор лихорадочно соображал, пытаясь найти еще какую-нибудь нить, которая могла мы привести его к мореходу.

— А порох, который он продает императору? Откуда он берет его?

— Думаю, у него хорошие связи на побережье Испании. Там множество маленьких бухточек, где можно назначить встречу с теми, кто не прочь продать боеприпасы по самой выгодной цене, и их не волнует, куда пойдет это оружие и этот порох.

— Но вы же говорите, что это порох французского производства. Как может Хаким его добывать?

— Пистольный порох — ценный товар. Он может пройти через несколько рук, от одного контрабандиста к другому, пока не попадет к кому-то вроде Хакима, у кого есть постоянный рынок сбыта для этого товара.

— И вам совершенно неизвестно, где могут быть эти контрабандисты и как они связываются с корсаром?

Оружейник испытующе посмотрел на Гектора.

— Зачем тебе так нужно встретиться с Хакимом?

— Он может помочь мне найти мою сестру. Ее захватили тогда же, и с тех пор я ничего о ней не слышал. Я поклялся, что найду ее.

Аллен немного подумал, а когда заговорил, в голосе его звучало сочувствие.

— Хотел бы я тебе помочь. Я знаю Хакима с давних пор, когда он пришел сюда, чтобы продать дрянные мушкеты. Я как-то спросил у него, не может ли он обеспечить мне поставку лучшего пороха, а он сказал, что посоветуется с каким-то человеком, кого он назвал то ли Тизонни, то ли Тизоном, не помню. Он никогда больше не упоминал этого имени, а я никогда не слышал о нем, во всяком случае в этих краях. И если контрабанда — основное ремесло этого Тизонни или Тизона, то это скорее его кличка, а не настоящее имя. Тогда отыскать его будет еще труднее, чем самого Хакима.

Гектор и оружейный мастер вернулись в оружейную, где увидели Дана, осматривающего мушкет из коллекции.

— Что ты о нем думаешь? — спросил Аллен.

— Именно такие ружья в ходу у меня на родине, среди моего народа. Я не думал, что найду здесь такое. Этому ружью по меньшей мере пятьдесят лет. У него старинный фитильный запал, — заметил мискито.

— Воистину, это так. Ты имел дело с ружьями?

— Дома на родине и немного в мастерской Галерного корпуса короля Людовика в Марселе.

Мастер-оружейник довольно фыркнул.

— Сболтнул лишнего, вот теперь и поработаешь. Помогать мне стряпать эту самую бомбу — толку мало, от тебя будет куда больше пользы, если ты присмотришь за английскими парнями здесь, в оружейной. Покажешь им, как чинить старое оружие. А твой друг-француз и этот немой бедолага пусть тебе помогают. Тем временем Гектор поможет мне соорудить для Мулая стенобитное орудие.

— Может, мне стоит для начала поговорить с другими уцелевшими, — предложил Гектор. — Они дойдут до Мекнеса через пару дней, и тогда я смогу расспросить их и получить какие-либо новые сведения. Они все сделают, чтобы поскорее освободиться. Мулай уже назначил меня посредником на переговорах об их выкупе.

— Именно такая причудливая мысль может развлечь императора, — согласился Аллен. — Наш друг Диас сообщит нам, когда прибудут пленные с галеры и где их поместят. Он бывает здесь почти каждый вечер, потому что ему и его дружкам по душе мой бренди.

Прошло еще несколько дней, когда Диас наконец доложил, что комит Пьекур и другие пленники с «Герасима» добрались до Мекнеса. Их поместили вместе с дворцовыми рабочими в камеры, встроенные в аркаду под дорогой, ведущей к королевским конюшням. На другой день к вечеру, когда все рабы возвращались с работ, Гектор отправился на поиски своего бывшего хозяина. Идя вдоль ряда из двадцати четырех арок, он заметил хорошо узнаваемую фигуру Якупа, начальника гребцов. Турок-отступник сидел на корточках, прислонившись головой к каменной кладке колонны, поддерживающей дорогу. Он был обнажен до пояса. Крест с раздвоенным основанием на его лбу был отчетливо виден. Когда Гектор подошел, из арки появились еще два человека, занятые разговором. Один — высокий, аскетического вида, и Гектор его не узнал. У другого была светлая кожа и низко подстриженные рыжеватые волосы. Это был Пьекур. На обоих были просторные рубахи и хлопчатые штаны — одежда рабов.

— Добрый вечер, комит, мне бы хотелось кое о чем переговорить с вами, — тихо сказал Гектор.

Вздрогнув, Пьекур прервал разговор и круто повернулся. При этом косые лучи вечернего солнца упали на лицо его собеседника, и Гектор увидел, что это, изначально красивое, лицо с правой стороны, от глаза и донизу, обезображено россыпью маленьких темно-синих пятнышек.

— Кто вы? — спросил Пьекур. Мгновение спустя в глазах его мелькнуло узнавание. — Ты ведь с галеры, а? Средний гребец, третья скамья, левый борт.

— Так точно, комит, — сказал Гектор. — Но теперь я состою на службе у мастера-оружейника и литейщика его величества Мулая Исмаила.

Рот Пьекура скривился в издевательской усмешке.

— Подумать только, мы уже встречались с твоим товарищем по скамье, темнокожим. Он расспрашивал нас сразу после того, как нас взяли в плен. Значит, еще одна из моих собак уцелела. Чего тебе нужно?

— Мне нужно поговорить с человеком, который занимался мортирой на «Святом Герасиме», а также с капитаном и всеми, кто может сообщить сведения об этом орудии.

Лицо Пьекура осталось бесстрастным.

— В таком случае тебя ждет разочарование. Мортирщика и капитана здесь нет. После того как галера затонула, капитан взял две корабельных лодки и направился на запад вдоль берега искать помощи. Бомбардир отправился с ним.

— А нет ли кого-нибудь еще, кто мог бы дать мне какие-нибудь сведения о мортире? Это помогло бы всем. Император расположен миловать тех, кто ему помогает.

— Это недостаточная причина ни для меня, ни для кого-либо другого, чтобы помогать неверным. Напротив, ты оказал бы себе немалую услугу, если бы послал весть в Алжир Ифраиму Коэну, еврею, который занимается выкупами. Как только он узнает, что нас держат здесь, он устроит наше освобождение. Я уже говорил об этом твоему темнокожему другу, и ты можешь получить хорошую награду. Позже ты и твои друзья по третьей скамье могли бы получить королевское прощение от его величества короля Людовика. У меня есть друзья, которые способны это устроить.

— Вы опоздали, Пьекур. Мулай Исмаил уже отдал приказ о вашем выкупе. А вести переговоры с его личным посредником по выкупам здесь, в Мекнесе, должен я.

Комит по-прежнему казался совершенно спокойным.

— За нас возьмут не слишком много. Здесь только я да младшие комиты и несколько простых матросов. Старшие ушли на лодках. Повторяю: чем быстрее ты пошлешь сообщение в Алжир, тем выгоднее для тебя.

В поведении Пьекура было что-то подозрительное. Он явно что-то скрывал.

— Я на минуту загляну в вашу камеру, — сказал Гектор.

Пьекур пожал плечами.

— Тебе не требуется мое разрешение.

Войдя в камеру, Гектор мгновенно вернулся в те времена, когда жил в Алжире в баньо. Проем арки с противоположной стороны был заложен сплошной кирпичной кладкой, а с этой стороны имелась двустворчатая дверь, которая запиралась на ночь. В результате получался высокий узкий колодец, куда свет и воздух проходили только через два маленьких оконца, расположенных высоко в дальней стене. Гектор огляделся, и его поразила чистота в камере. Наведшие эту чистоту люди подметали пол, уничтожая последние следы мусора. Все стояло на своих местах. Было очевидно, что обитатели этой камеры блюдут корабельные порядки. В качестве спальных мест французы соорудили койки из длинного бруса и циновок. Благодаря высоте камеры эти койки были четырехъярусными, и на верхнюю можно было попасть только по лестнице. Несколько кроватей были заняты людьми, отдыхавшими после трудового дня, в то время как другие играли в карты, сидя за самодельном столом между койками. Среди играющих в карты были два младших комита, подчиненных Пьекура, и парусный мастер, работавший на рамбаде. Они глянули на Гектора без всякого выражения и вернулись к игре. Юноше пришло в голову, что корабельные комиты и свободные матросы знали галерников, сидящих на веслах, лучше, чем эти последние знали обитателей полуюта. И Пьекур был прав, нигде не видно мортирщика, который мог бы ответить на вопросы о пушке и бомбах.

Выйдя из камеры, Гектор увидел, что Пьекур нарочно расположился так, что мог не обращать внимания на незваного гостя. Он сидел рядом с начальником гребцов, тоже прислонясь к колонне. У обоих глаза были закрыты, они грелись на солнышке, ожидая, когда узникам придется вернуться в камеры, где их запрут на ночь. А человека с лицом в рябинах нигде не было видно.

Возвращался Гектор уже в густеющих сумерках, и что-то его тревожило. Что-то он прозевал, не заметил. Пьекур был слишком холоден, слишком сдержан. Похоже, этим своим нарочито небрежным безразличием он пытался отвлечь внимание Гектора.

На следующий день он поделился своим беспокойством с Даном. Они стояли в оружейной, и мискито внимательно рассматривал длинный ствол старомодного мушкета. За верстаком по соседству Жак Бурдон разбирал устаревший спусковой механизм того самого ружья.

— Пьекур что-то скрывает, — говорил Гектор. — Или попросту врет.

— Ничего удивительного, — отозвался Дан. — В баньо, если помнишь, было разумное правило: с чужаком или с начальством языка не распускай — накличешь беду на себя или на своего друга.

— Но здесь что-то большее. Пьекур старался вовсе избежать разговора со мной. Такое впечатление, что кому-то из пленных известно о мортире слишком многое, но комит не желает, чтобы я обнаружил этого человека.

— А ты уверен, что мортирщика среди них нет?

— Совершенно уверен. Я внимательно все осмотрел. Его там нет. Впрочем, я узнал одного из тех, кто обычно работал на рамбаде.

— Вряд ли кто из матросов что-либо знает, — откликнулся Дан. Он поднял мушкет вверх, к свету, и заглянул в дуло. — Если помнишь, команда рамбады испугалась, что мортира или бомба на палубе взорвется, и во время испытаний держалась от рамбады подальше. — Он взял маленький напильник и поскреб ржавчину на стволе, после чего опустил мушкет и крикнул Бурдону: — Нет смысла налаживать курок, Жак! Это ружье проржавело так, что взорвется в руках у того, кто вздумает из него стрельнуть. Пусть кто-нибудь из парней отдраит его и поставит обратно в стойку, чтобы оно выглядело как новое, если Мулай нагрянет сюда с проверкой. Только ни в коем случае нельзя пускать его в дело. Я запрещаю.

— Это одно из тех ружей, которое я когда-то получил от Хакима-морехода, — заметил Аллен. Он только что вышел из своей выгородки и направлялся в литейную, где новую медную кулеврину должны были извлечь из формы. — Эти мушкеты были сделаны специально для продажи за границу. Дрянь и дешевка.

Повернувшись к Гектору, мастер спросил, узнал ли тот что-либо новое о галерной мортире. Когда же Гектор признался в своих подозрениях, что комит-француз с «Герасима» о чем-то умалчивает, Аллен предложил пойти другим путем.

— Почему бы тебе не сходить к Йосефу Маймарану, посреднику Мулая по выкупам? Поговори с ним. Он очень неглуп. Выясни, не может ли он предложить какой-либо способ надавить на комита и заставить его говорить. Я очень хорошо знаю Йосефа, потому что получаю бренди и спирт от евреев, поскольку только они имеют право на перегонку. Я пошлю с тобой кого-нибудь из этих английских мальчишек, он проводит тебя до дома Маймарана. Живет он, конечно, в еврейском квартале, так что тебе придется объявить стражнику у ворот, к кому и зачем ты идешь.

Меллах, еврейский квартал, располагался в глубине лабиринта узких улочек в тылу дворцового города, и парнишка, проводник Гектора, получал страшное удовольствие, объясняя, что название сие означает «место соли», поскольку еврейским мясникам вменено в обязанность засаливать головы предателей, прежде чем эти головы будут выставлены на городских воротах. Юнцу к тому же удалось заблудиться, и только следуя за незнакомым человеком в черной еврейской ермолке и плаще, при этом босоногом — мальчик объяснил, что евреи ходят босыми по повелению Мулая, — они наконец добрались до ворот в стене, окружающей еврейское гетто. Здесь Гектора и его провожатого впустили, получив небольшую мзду.

Дом Йосефа Маймарана стоял в конце узкого проулка, а неказистую, некрашеную дверь, слишком заглубленную в стену, легко было не заметить. Неказистый вид дома вполне соответствовал таковой же внешности его владельца, который встретил и приветствовал гостей весьма настороженно. Маймарану было никак не меньше шестидесяти, и столь печального лица Гектор, пожалуй, никогда еще не видел. Под скорбными глазами лежали глубокие тени, а уголки маленького рта под выступающим носом, всегда опущенные, изображали вечное уныние. Гектору пришлось напомнить себе, что Йосеф Маймаран, по словам Аллена, — один из богатейших людей Марокко. Его богатство помогло Мулаю прийти к власти, и он был признанным главой еврейской общины. Это значило, что ему не привыкать ходить по острию ножа. Нередко, когда Мулай нуждался в деньгах, от Маймарана ждали, что он извлечет средства из кошельков своих товарищей-евреев, и он не смел даже заикнуться о возвращении хотя бы гроша из суммы, одолженной императору: ведь попробуй он заикнуться, тут же попал бы в лапы Черных стражей.

— Я пришел поговорить о пленниках с французской галеры «Святой Герасим», — осторожно начал Гектор. — Император повелел мне помогать вам в переговорах об их выкупе.

— А разве я этого не знаю? — ответил Маймаран, который делал свои деньги на том, что всегда был осведомлен о самых последних прихотях императора.

— Еще он пожелал иметь осадное орудие, подобное тому, что находилось на галере, и для этого мне поручено получить сведения от пленных.

— И вам это удалось?

— Пока нет. И я подумал, нельзя ли уменьшить величину их выкупа в обмен на сотрудничество в этом деле.

— Это предположение чревато, — заметил еврей и, глядя на молодого ирландца, стоящего перед ним, подумал, понимает ли этот молодой человек, как может разъяриться Мулай, узнав, что его лишили полного выкупа?

— Шон Аллен полагает, что вы сумеете предложить другой выход.

Маймаран сделал вид, что обдумывает предложение. На самом же деле он уже решил увильнуть от всякого решения. И он развел руками, изобразив беспомощность.

— На данный момент я даже не знаю, чем могу быть вам полезен. Мне слишком мало известно об этом. Не мешало бы выяснить побольше о пленных французах — нужны любые подробности, которые помогли бы мне подсчитать размер выкупа.

Гектор огорчился.

— А не стоит ли связаться с другими посредниками? Некий Пьекур, старший у этих пленных, дважды просил меня, чтобы кто-нибудь послал весть об их пленении в Алжир. Очевидно, там есть кто-то — некий Ифраим Коэн, который может ускорить их освобождение.

На этот раз нерешительность Маймарана была вполне искренней. Предложение Гектора удивило его. Конечно, Маймаран знал, что в Алжире делами и переговорами о выкупах ведает семья Коэн. Он уже входил с этими людьми в сношения, хотя не по выкупам, а по торговым делам. И снова еврей проявил осторожность.

— А этот Пьекур сообщил вам, по какой именно причине нужно снестись именно с Ифраимом Коэном?

— Нет. Он только просил, чтобы кто-нибудь связался с ним.

— Странно…

«Это очень странно, — подумал Маймаран, — что какой-то комит из французского Галерного корпуса хорошо знает, кто есть кто среди главных посредников по выкупам в Алжире».

— Опять-таки, не кажется ли вам, что об этих французах следует узнать побольше? Один из моих помощников посетит их и, оценив величину выкупа — он в этих делах знаток, — доложит мне. Пока же советую вам разузнать о них все, что сможете. Вы же сами сказали, что такова воля императора — чтобы вы действовали как посредник, не так ли?

Последним замечанием Маймаран возложил всю ответственность на Гектора и на этом закончил беседу.

Луис Диас сидел в кабинете Шона Аллена, когда туда вернулся Гектор, и усмешка на лице испанца мало соответствовала разочарованию в голосе оружейника.

— Только-только император пожелал получить разрушитель крепостей, — говорил Аллен, — и вот тебе на: вдруг извещает, что ему желательно устроить огненную фантазию. Это значит, что нам придется потратить часть наших малых запасов пистольного пороха и для опытов с бомбами его останется еще меньше.

Гектор испугался.

— Неужели император хочет выстрелить кем-то из пушки?

Диас громко рассмеялся.

— С чего ты взял?

— В алжирском баньо турки-стражники обвиняли нас в фантазиях, если мы делали или говорили что-то неподобающее.

— Здесь, слава богу, под «фантазией» понимают совсем другое, — успокоил оружейник. — Здесь устраивают такую «фантазию», от которой наш друг, помешанный на лошадях, приходит в восторг. В ней участвует множество весьма возбужденных всадников, гарцующих на лошадях и палящих из ружей в воздух. Это эффектно и расточительно. Называется Лааб аль-Баруд, или Пороховая игра, и требует уймы пороха.

Луис Диас ухмыльнулся еще шире.

— Шон, хватит ворчать. Наш молодой друг заслужил выходной — пусть отдохнет от этой продымленной дыры. Я возьму его и его товарищей посмотреть на представление. А тем временем, будьте так добры, выдайте мне полбочонка хорошего пистольного пороха, чтобы я без лишних проволочек доставил его в королевские конюшни. Фантазия назначена на сегодня, после вечерней молитвы. На болтовню не осталось времени.

Когда Гектор с товарищами под водительством Диаса двинулись прочь от арсенала, а за ними по пятам шел слуга, ведущий мула, груженного драгоценным порохом, Диас продолжал с не меньшим воодушевлением:

— Фантазия — воистину нечто необыкновенное. Вы никогда ничего подобного не видели. Две или три сотни первоклассных всадников на самых лучших лошадях в мире…

Они подошли к дороге, проложенной над головами пленных христиан, и Диас посоветовал ждать здесь.

— Это самое лучшее место для тех, кто хочет увидеть наше представление. На подготовку уйдет часа два, не меньше, а вы тем временем можете провести время с вашими бывшими дружками по галере. Сегодня ведь нерабочий день, и у них тоже выходной. Однако оставьте здесь кого-нибудь, пусть держит ваши места, потому что скоро сюда набежит целая толпа.

Остался Дан, а Гектор с Карпом и Бурдоном спустились в низину и направились к той арке, где помещалась команда «Герасима». Они задумали подвергнуть Пьекура перекрестному допросу, но когда добрались до камеры, некий угрюмый обитатель сообщил им, что комита нет, равно как нет и начальника гребцов. И никто из французов не мог сказать, куда они подевались. У Гектора создалось такое впечатление, что команде было приказано не отвечать ни на какие вопросы и всячески препятствовать ему, Гектору, если он вновь объявится здесь со своими вопросами. Только Бурдон, когда вору удалось разговорить своих соотечественников — они его не узнали, — смог выяснить, что комит и начальник гребцов отправились к мессе.

— Стало быть, у них там, в последней арке, устроена тайная часовня. Служат два француза-священника. А в Мекнес они приехали, чтобы вызволить из плена еще каких-то французов. Мулай заставляет их ждать уже несколько месяцев и что-то темнит насчет размера выкупа. А они тем временем устраивают тайные службы. И комит и еще два человека с галеры теперь как раз там.

— Карп, пойдем-ка в часовню, посмотрим? — попросил Гектор. — Кажется, одному мне являться туда опасно. Жак, а ты, пожалуй, постоишь снаружи да поглядишь. Предупредишь нас, если заметишь, что ловушка может захлопнуться.

Все трое направились к дальней арке. Она была гораздо меньше остальных, и в ней имелась деревянная дверь. Гектор тихо приоткрыл ее и проскользнул внутрь, Карп следом за ним.

Скоро их глаза привыкли к почти полной темноте. Служба была в разгаре. Эта небольшая узкая камера могла вместить в себя не более двух десятков прихожан. Все они, теснясь, стояли на коленях, лицом к переносному алтарю, поставленному у противоположной стены. Перед алтарем, тоже на коленях, стоял священник, молитвенно сложив руки. В этой каморке окон не имелось, свет шел только от одной-единственной свечи на алтаре. Она освещала крест, сделанный из плетеной соломы и прикрепленный к стене. В густом сумраке невозможно было разглядеть ни лиц, ни одежд молящихся. Казалось, все они — в одежде невольников, хотя Гектору показалось, что он узнает широкие плечи начальника гребцов. Никто из прихожан, погруженных в молитву, не повернул головы, все тихо вторили молитвенным взываниям священника.

Стараясь не привлекать к себе внимания, Гектор опустился на колени. Рядом с ним преклонил колени Карп. Люди стояли так тесно, что колени их едва не касались голых пяток впередистоящих. Гектор склонил голову, удивляясь истовости молящихся. Дышать в часовне было нечем — запах сгрудившихся тел бил в нос. Юношу восхищала и храбрость священника, который рисковал головой, устраивая подобные службы, и пылкая преданность его паствы.

Не сразу он осознал, что Карп, стоявший бок о бок с ним, как-то дергается. Поначалу это была только легкая дрожь, но скоро она превратилась в явные телодвижения, непроизвольные содрогания, сотрясавшие все тело. На мгновение Гектору почудилось, что у Карпа припадок. Глаза болгарина были широко распахнуты. Он вперил взгляд в землю с таким ужасом, будто увидел там нечто невообразимое. Гектор пытался понять, что же так напугало его товарища. В полутьме он различил ноги человека, стоявшего на коленях прямо перед Карпом, и, вглядевшись внимательнее, заметил на подошвах этих ног клейма. Кто-то выжег в плоти по кресту, оставив глубокие шрамы.

Опасаясь, что Карп привлечет к ним внимание, Гектор, чтобы успокоить болгарина, тихонько тронул того за плечо. Карп повернул к нему страдальческое лицо, и Гектор жестом показал, что им следует выйти. Тихо поднявшись на ноги и по-прежнему не отпуская Карпа, Гектор открыл дверь, и они вышли на дневной свет. Заглянув в лицо болгарина, Гектор увидел в его глазах слезы. Немого все еще била дрожь.

— Что случилось, Карп? В чем дело? — осторожно спросил Гектор.

Болгарин невнятно и сдавленно мычал, невозможно было понять — от ужаса или от ярости. Что-то подсказало Гектору, что разумнее будет, если его и болгарина не увидят рядом с часовней.

— Нам лучше уйти, — сказал Гектор. — Подальше от греха.

Бурдон был с ними, и болгарин потихоньку начал приходить в себя, однако грудь его все еще вздымалась, и он горестно всхлипывал. Вдруг он наклонился и снял с ноги сандалию. Подняв ногу, он начертил на подошве знак креста, потом указал на свой изуродованный рот, и из гортани его вырвался неистовый вопль.

— Человек с клеймом на подошве как-то связан с твоим вырванным языком, да? — спросил Гектор.

Карп неистово закивал. Присев на корточки, он начертил на земле корабль, галеру. Потом пометил флаг с крестом и, тыча пальцем в него, глухо и мучительно взревел.

— Он с галеры? С нашей галеры?

Карп кивнул.

— Карп, когда мы вернемся в оружейную и успокоимся, Дан своим пером и бумагой сможет помочь тебе объяснить, что именно ты хочешь сказать.

И тут они услышали крик. Дан, перегнувшись через ограждение дороги, звал их сверху:

— Давайте сюда. Сейчас начнется фантазия. Скорее!

Гектор, Бурдон и Карп поднялись на дорогу, а там уже собралась целая толпа зрителей. В основном — придворные из свиты Мулая, но были здесь и чужеземцы, в том числе знакомые им три испанца, кавалеристы, что жили на постое в одном доме с Диасом. Все, теснясь, смотрели в сторону королевских конюшен. Гектор занял место с краю, откуда мог видеть подножия арок и наблюдать за дверью тайной часовни. Вскоре из нее стали выходить люди. Служба, должно быть, кончилась, и паства стала расходиться. Они появлялись по двое и по трое и с оглядкой поспешно уходили. Было очевидно, что священник велел им по возможности не привлекать к себе внимания. Гектор увидел начальника гребцов — его приземистую фигуру невозможно было не узнать, хотя он и старался не выходить из густой тени, отбрасываемой лучами заходящего солнца. Рядом с ним шел Пьекур. И опять его сопровождал тот же высокий человек, которого Гектор уже видел, когда в первый раз явился сюда. Наконец вышел священник, прижимавший к груди ящик, который, скорее всего, и был складным алтарем.

А по толпе за спиной вдруг пробежал взволнованный шепот, и, обернувшись, Гектор увидел, что все смотрят на начало широкой дороги у самых королевских конюшен. Там что-то происходило, поднялось низкое облако пыли. Он присмотрелся, и пыльное облако прямо на глазах превратилось в наездников, выстроившихся в ряд во всю ширину аркады и неторопливо подвигающихся вперед. Когда всадники подъехали ближе, Гектор обнаружил, что все они одеты в белое — одеяния колыхались и реяли вокруг них. Вот уже стал слышен глухой топот множества копыт — не одной сотни, и Гектор понял, что за первым эскадроном движутся другие. Ряд за рядом всадники выступали вперед. Вдруг, как по команде, все кони передового отряда разом перешли с шага на полный галоп. Они скакали прямо к зрителям, словно вознамерились их растоптать. А наездники начали гикать и кричать, вставать в стременах и размахивать мушкетами. Иные из них на всем скаку подбрасывали ружья в воздух и ловили. Земля задрожала под копытами набегающей конницы, и сердце Гектора гулко забилось. Конники были совсем близко. Уже можно было рассмотреть великолепную упряжь — высокие седла, покрытые парчой, сбрую и поводья из кожи с золотым тиснением, бархатные седельные сумки, отороченные золотой и серебряной бахромой с кистями, широкие нагрудные перевязи с филигранью. Уже отчетливо слышались крики наездников, понуждающих своих лошадей ускорить галоп. Гектор невольно попятился, ожидая, что вот сейчас летящая лавина всадников врежется в толпу. И тут один из наездников, пожилой человек, скакавший крайним, подал сигнал. И все, как один, всадники первого ряда взяли мушкеты наизготовку, держа двумя руками перед грудью так, что дула проходили точно между лошадиными ушами, и выпалили. Раздался слитный оглушительный залп, воздух наполнился клубами дыма, пронизанного дугами искр от горящих пыжей. В тот же миг передний ряд всадников, натянув поводья, остановил и поднял на дыбы лошадей всего в нескольких ярдах от зрителей. Еще одно прикосновение к поводьям — и животные развернулись на месте и помчались прочь, и просторные одеяния всадников реяли позади них, и торжествующие крики звенели в ушах толпы.

Снова и снова, ряд за рядом всадники бросались в «фантазию», стреляли из мушкетов, разворачивались и скакали прочь, чтобы перегруппироваться и вновь броситься в атаку. Оправившись от удивления, Гектор начал разбираться в узоре их движения. Всего было десять эскадронов, каждый совершал свои маневры на полном скаку, а в общем и целом под седлом была тысяча лошадей. Каждый эскадрон имел свои отличия — цвет уздечек, размеры и масть лошадей. Один эскадрон отличался особенным великолепием. Он состоял в основном из лошадей самой светлой палевой масти. Хвосты и гривы животных отросли почти до земли и красиво струились, и слаженность их движений была доведена до полного совершенства. В этом бледно-палевом эскадроне выделялись три лошади. Две гагатово-черных, а третья — красивой пепельно-белой масти в черную искру. Каждый раз, когда этот эскадрон бросался в атаку, эти три лошади вырывались на несколько шагов вперед, а правил ими один наездник. Животные были необыкновенно выученные, они держались бок о бок при полном броске и позволяли своему наезднику прыгать из одного седла в другое, время от времени подкидывая мушкет в воздух и снова его ловя. И именно этот всадник, скачущий во весь опор впереди эскадрона прямо на толпу, — именно он давал команду к пальбе. Этот же эскадрон конников, которые в сгустившихся сумерках стали похожи на привидения, третьим заездом завершил «фантазию», а его предводитель остановился так близко от Гектора, что до лица юноши долетели брызги пены из конской пасти — то был пепельно-белый в искрах, — и только в этот миг Гектор понял, что на коне сидит сам Мулай Исмаил.